-
Все в порядке, думаю. Кажется, у вас обычное переутомление. Попробуйте проветриться, не работайте хотя бы пару дней, не сидите дома, но и не занимайтесь спортом. И зайдите послезавтра, расскажете об ощущениях, - доктор весело глянул поверх узких очков. - Да, и еще: постарайтесь не волноваться. Особенно понапрасну.
-
Спасибо, господин доктор. Но вы ведь знаете, у Яна с Филиппом тоже поначалу было как бы просто переутомление, но им не становится лучше. Может, они и правда какую заразу подцепили? - дородная женщина лет пятидесяти смотрела на врача все еще с беспокойством.
-
Не берите в голову. Все эти бредни насчет Гнилой топи... Люди туда поколениями ходили, ходят до сих пор - и что, только эти двое могли раздобыть там инфекцию, которая передается между людьми? Будете верить всяким выдумкам - так и впрямь заболеете. Нервы, знаете ли, беречь надо, - теперь доктор выглядел чуть сердито, но вскоре справился с собой и вновь улыбнулся. - Ладно, идите домой и сделайте, как я сказал. Всего вам доброго, Анна.
Поселковый госпиталь стоял на вершине холма, на удалении от других строений, почти на краю леса. Мощенная грубым камнем дорога вела к местами облезлому, но все еще прочному бревенчатому зданию. Несмотря на такой внешний вид, внутри больница была оборудована едва ли не по последнему слову медицинской техники. Были три палаты - одна изолированная, для инфекционных больных, - и в каждой из них стояло как минимум по одному сложному аппарату, точное название которого мог уверенно воспроизвести только доктор Веллер. На единственного врача и двух медсестер приходилось два приемных кабинета, напичканных приборами для амбулаторного обследования. В небольшое здание умудрилась вместиться даже мощная лаборатория, которую Веллер иногда использовал для экспериментов по созданию из растений заменителей самых нужных лекарств: вертолет зимой почти не летал, а заболевали люди чаще всего, разумеется, именно в это время года. И персонал, и время от времени обновлявшееся оборудование госпиталя ни разу еще никого не подводили, и им привыкли доверять во всем, что касается здоровья, намного больше, чем себе.
Вот и теперь Анна, уже совершенно успокоившаяся, спускалась по дороге к главной улице и думала о том, какой же хороший у них доктор и как он всегда умеет и разобраться в болезнях, и ободрить пациентов. Время шло к полудню, и женщина ускорила шаг. Визит к доктору несколько затянулся, и пора было наверстать упущенное в работе. Анна вместе с мужем трудилась на ферме, последнее время уже с трудом успевая выращивать одновременно капусту, свеклу, морковь - и кроликов. Детей у них не было, нанять кого-то не позволяли средства, да и не очень это было принято, и она вновь подумала о том, что неплохо было бы расстаться либо с животными, либо с растениями. Тут же фермерша пожурила себя: наверняка эту мысль подсказала усталость последних дней, которая должна пройти. Доктор велел отдыхать, но как тут отдохнешь, при таком-то хозяйстве? Анна решила, правда, попросить мужа давать ей чуть меньше работы в эти дни, но гулять по полдня в лесу она явно не могла себе позволить. В конце концов, заканчивалась пора сбора урожая.
Женщина собиралась свернуть в свой переулок, когда навстречу ей попался племянник. Выглядел он необычно серьезным и чем-то озабоченным.
-
Артур, что-то случилось?
-
Не то чтобы случилось, тетя... Только... Фил не смог сегодня встать. Он очень слаб. И все еще никаких других симптомов. Я хотел зайти к доку.
-
Ты был у Филиппа? - обеспокоенно спросила Анна.
-
Нет, встретился с его матерью на улице. А что?
-
И не ходи, мало ли что. Я уже была сегодня у доктора, он сказал, что у них не должно быть никакой такой заразы, чтобы этим заболеть, но ведь чем черт не шутит.
-
Ты ходила к доку? А с тобой что такое?
-
Ой... Да так, ничего, ногу прихватило... Но он мне все исправил, намазал - и как рукой сняло. А про них я у него так спросила, сейчас все в городе об этом говорят.
-
Ааа... Ну ясно. Ладно, тогда, пожалуй, вернусь домой, отец просил помочь чинить крышу. Позавчера нас заливало-таки, а ведь это был совсем не ливень.
-
Ну ладно, иди, и я пойду, работать всем надо.
***
Поселок затерялся где-то в глубине леса. Даже удивительно, что в этой части страны и мира остались чащи столь обширные, что в них могло затеряться что-то крупнее мелкой группы туристов. Однако город, как его называли местные, вопреки всякому удивлению продолжал успешно прятаться за десятками километров деревьев. Еще в предвоенной суете, когда экономика старательно карабкалась из небольшой ямы, не зная, какой удар ее ждет через несколько лет, дорога в поселок, вынужденно ставший самодостаточным, стала разрушаться и местами зарастать кустарником. Война, конечно же, не исправила положения. Спешные попытки оккупации обошли городок стороной, а когда враг вроде бы осел на территории, жители постарались замаскировать факт своего существования, в кратчайшие сроки засадив деревьями вообще всю дорогу. Тогда же возле восточной опушки появились знаки минных полей, частью фальшивые, призванные отпугнуть неприятеля. Среди местных ходили до сих пор слухи, что один сравнительно крупный отряд был все же послан посмотреть, что там, за лесом. В разгар войны пять охотников, вернувшись в поселок, рассказали, что якобы следили за группой человек из пятидесяти, двигавшихся при одной маленькой машине с пулеметом и при двух мотоциклах. Отряд был крайне измотан, в нем начинались болезни. Вскоре, по рассказу, едва ли не две трети солдат провалились в топь на местном болоте, а остальные повернули назад. Все это было весьма сомнительно: в конце концов, как могут тридцать с лишним не окончательно сошедших с ума человек методично утопиться в не слишком обширной трясине, даже если сделать поправку на попытки взаимопомощи? Однако слухи поползли, кто-то из ходивших проверить вернулся с болота с двумя иностранными автоматами и после долго травил байки об ужасном запахе и мерещащихся стонах мертвецов. Вскоре история с топью, получившей прозвище Гнилой, стала едва ли не самой популярной легендой городка. К тому времени, когда мир вспомнил о поселке - а произошло это лишь через десять с лишним лет после войны - матери уже привычно пугали детей Гнилой топью и ее призраками, категорически запрещая приближаться к этому месту ближе чем на километр. И, конечно, дети туда регулярно бегали, проверяя храбрость друг друга, пока их внимание не отвлекли пришельцы из большой страны, о которой они знали раньше только по рассказам старших. Из поколения этих детей был и доктор Веллер, который через несколько лет после повторного открытия поселка уехал учиться в ближайший стотысячный город - и сумел стать прекрасным врачом.
А дорогу так и не отстроили заново. Страна бурлила в послевоенной лихорадке, а жители городка, оказавшиеся внезапно среди непричастных к самому значительному событию века, ощутили какую-то усталость. В итоге порученное им дело восстановления дороги не было толком даже начато. Сперва говорили, что это не очень нужно, что городок самодостаточен. Потом - что у всех есть право на самоопределение и на то, чтобы жить, как им нравится. А после появились вертолеты, которые и обеспечивали не слишком регулярными рейсами необходимый минимум сообщения с "большой землей". Местные власти смотрели на поселок как на тайную достопримечательность и потворствовали сложившемуся положению вещей, а до центра информация об этом деле не доходила за ненадобностью.
Так и жили, промышляя в основном натуральным хозяйством, отправляя наружу ремесленные поделки в народном стиле и что-то из сельскохозяйственной продукции, взамен получая оплаченные бюджетом лекарства и медицинское оборудование, а также запчасти для маленькой гидроэлектростанции, еще в начале века выстроенной на местной речушке. Старожилы наотрез отказались от средств связи, справедливо решив, что молодежь может и уехать, перекапывать лес - зло, а каждый год по несколько раз чинить ломаемую штормами и снегом радиобашню - слишком накладно. О событиях в мире узнавали из подшивки провинциальной газеты за несколько месяцев, которую привозил вертолет. Однако в здании администрации на стенде "Новости" до сих пор висел полученный с многолетним опозданием листок, огромные буквы в верхней части которого гласили: "Победа!". Очевидно, жители с тех пор не сочли ни одной другой новости по-настоящему достойной внимания. Что было в какой-то мере понятно. Размеренная жизнь городка практически не изменилась и к началу следующего века: все те же фермы, клуб, пара лавок, больница, школа, вертолетная площадка, очень медленно, но верно сокращающееся население, сонное солнце летом и все продувающие ветра зимой. Так и жили.
***
Ян с трудом открыл глаза и увидел над собой лицо. Нижнюю часть закрывала медицинская маска, выше были очки. Доктор Веллер смотрел как-то грустно.
-
Я умру, док? Как Фил?
Ян говорил очень спокойно, даже с улыбкой. У него не было сил пошевелить чем-то ниже шеи. За последний месяц он потерял половину веса, и на больничной койке лежал почти что скелет. Скелет, обретший уже какой-то неземной покой.
Веллер долго молчал. Он щупал пульс, что-то выслушивал стетоскопом, заглядывал в глаза, под веки, сверялся с бумагами.
-
Ян... Я все еще не могу понять, где же тот вирус, если это вирус, который вы с Филиппом подцепили. Я вспомнил тут... Все это время я принимал ту версию, о которой говорят люди, что вы были только на Топи. Может быть, у нас есть еще заболевший... Где вы еще были? Где могла быть эта зараза?
-
Нет, господин Веллер. Мы с Филом, когда помогли вертолетчикам разгрузиться, сразу же вернулись по домам, взяли ружья и пошли на охоту. И мы прямиком отправились к Гнилой топи. Мы там проторчали два дня. Никакого запаха особенного, ничего подозрительного. Потом мы почувствовали усталость и вернулись. Только усталость так и не прошла, - Ян вяло улыбнулся. - Если где-то и была инфекция, то только здесь, между городом и Топью.
-
Но ведь туда ходили люди за неделю до вас. И две недели назад еще ходили проверять, за три дня все там излазили, только хуже им не стало, до сих пор здоровее всех здоровых, - доктор не стал уточнять, что здоровых в поселке с каждым днем становилось все меньше и что фраза "я устал" начала приобретать какое-то зловещее звучание.
-
Не знаю, док. Ничего я не знаю... Только все так и было.
-
Ладно. Отдыхай.
Ян закрыл глаза. Врач вышел из комнаты, прошел в свой кабинет и тяжело опустился в кресло, утирая пот со лба. Двенадцать человек. Палаты забиты под завязку. Еще десятка два, если не больше, дома. Работать становилось все труднее. Веллер предпочитал не думать о том, что, быть может, устал не только от работы. Он вновь развернул бумаги с данными, которые вместе с сестрами получил в лаборатории. У всех заболевших было по крайней мере несколько посторонних бактерий и вирусов, которые могли бы быть источником какой-нибудь болезни. Настоящего виновника выявить все еще не удавалось. Веллер был обычным терапевтом, хотя и заметно расширил свои знания за время практики, как за счет этой самой практики, так и с помощью книг. Конечно, когда заболевших станет больше, возбудителя, скорее всего, удастся выявить методом исключения. Но ждать - значило экспериментировать на людях.
Доктор ударил кулаками по столу. Вертолет улетел неделю назад. Почему он не отправил тогда Филиппа в город? Почему хотя бы не запросил помощи? Тогда казалось еще, что положение поправимо, что состояние ребят понемногу улучшается. И был, кроме них, всего один подозрительный случай. И Веллер еще не был уверен, что это инфекция. А позавчера Филипп умер. Он превратился практически в мумию. Два дня тело пролежало в больничном морге без признаков разложения, пока доктор делал последние анализы. Палаты заполнились вчера, а сегодня доктор и глава администрации выбросили над поселком флаг, предупреждающий об опасности, об инфекции. Скоро должна была начаться зимняя непогода. Когда будет следующий вертолет? Когда он сообщит в центр, что не может приземлиться, и вызовет эпидемиологов? Успеют ли?
Веллер еще сильнее сжал кулаки, поднялся с кресла и вышел из кабинета. В лаборатории было много дел. Маргарита, старшая медсестра, почти его ровесница, должна была уже принести анализы еще двоих заболевших. В коридоре доктор увидел Артура, выходившего из палаты, где лежал Ян, и неодобрительно нахмурился. Извиняющимся жестом парень показал на медицинскую маску на собственном лице и в свою очередь направил на врача вопрошающий взгляд. Тот пожал плечами и отрицательно покачал головой. Артур направился к выходу, а Веллер - к двери лаборатории.
***
На краю городка посреди улицы стояли пятнадцать человек. Три женщины: медсестра Маргарита и еще две, вызвавшиеся помогать санитарками. Дюжина мужчин, фермеров и охотников. Все они стояли молча в прогнувшейся дугой шеренге. Некоторые мяли шапки, другие уже надели их, спасаясь от мороза. Сверху продолжал валить снег, подхватываемый время от времени резкими порывами ветра. Тогда почти все люди в шеренге поднимали правую руку, прикрывая щеку от жесткой крупы. Доктор Веллер стоял в середине и тяжело опирался на какого-то сумрачного типа, изредка громко сопевшего и тихо вздыхавшего. Кто-то смотрел в землю, кто-то прямо перед собой. Артур стоял в стороне, устремив взгляд как-то мимо всего, куда-то в сторону мутнеющего в полукилометре леса. С такого расстояния трудно было что-то разглядеть, но казалось, что в примерзшей к земле сероватой массе деревья все прочнее сцепляются ветвями, укрепляя кольцо. Едва начинало вечереть.
Перед стоящими на улице людьми догорал дом. Уже пятый. Каждый следующий сжигали, когда последний заносивший тело говорил, что внутри до неприятного много мертвецов. Как правило, это значило, что умерло еще около двадцати человек. Усталый город не мог копать могилы в морозной земле, а надежды на спасение таяли.
Очередной вертолет прилетел через месяц после смерти Филиппа. Он покружил недолго над поселком, заметив предупреждающий флаг, а потом ушел обратно за горизонт. В тот же день умер Ян, а наутро - Анна, и так болезнь вышла на второй десяток жертв. Еще до этого Веллер сумел с определенностью выявить возбудителя, однако никаких лекарств, искусственных или природных, предложить не смог. Он продолжал опыты, но за месяц почти ничего не достиг. А вертолетов больше не было. Внешний мир затих и будто забыл о том, что где-то неподалеку, в лесу, от неизвестной болезни умирает маленький город.
Болезнь протекала с разной скоростью: самым быстрым был случай, когда от первого ощущения усталости до смерти прошло три недели; о самом длинном пока ничего нельзя было сказать, поскольку один из стоявших в похоронной шеренге заболел через пару недель после Филиппа с Яном. Скорость могла быть очень разной, одинаковыми были стадии: постоянная, непрерывно усиливающаяся усталость, часто сопровождающаяся сонливостью; нарушение работы внутренних органов, в первую очередь пищеварения; истощение... Пока еще не было ни одного случая улучшения самочувствия, а здоровых в поселке уже не набралось бы и четверти. И эти здоровые медленно, но верно сходили с ума, глядя, как родные и близкие им люди впадают в усталый покой и светло улыбаются им накануне того дня, когда их отнесут в другой дом.
Дом, догоравший перед стоявшими на улице, был уже пятым. Сто человек - шестая часть населения. Сто восемь. В этот раз последним заносившим был Артур. Он пришел из своего дома. Теперь он смотрел как-то мимо горящего строения, в сторону леса, и не помнил, как сегодня утром нес невесомое тело брата, как зашел внутрь и понял, что там уже слишком тяжело, как сказал об этом первому встречному... Болезнь протекала с разной скоростью, но в семье Артура все кончалось быстро. И вот он стоял здесь, никуда уже особенно не глядя, первый в поселке, кто остался один. Его многие считали черствым, пару раз за глаза он был назван бесчувственным. Но когда умерла Анна, Артур плакал на могиле тети - первый раз с тех пор, как ему минуло десять лет, и последний раз в жизни. А потом опять вернулось то, в чем остальные видели черствость. Потом были дядя, мать, брат, отец... И второй брат. Сегодня. А Артур уже смотрел мимо, потому что ничего не мог изменить. Его не взяли в группу, отправившуюся за помощью и, вероятно, замерзшую во внезапно накатившие морозы. Он не разбирался в медицине. Он даже не заболел. Ему оставалось только помогать доживать тем, у кого не оставалось сил, а затем относить их в дома смерти. Пятый дом догорал, треща в огне бревнами, а бревна других домов слегка трещали от мороза. По приметам, правда, скоро должна была настать оттепель. Хотя теперь это не было важно.
***
Веллер умирал, когда снег уже начал таять. Конечно же, он был одним из первых заболевших, и удивительно было, что он продержался так долго. Когда сил ходить у Веллера не осталось, Артур возил его в каталке по госпиталю и по городу по несколько часов в день - так они навещали больных, символически пытаясь спасти хоть кого-то. После, доставив доктора в больницу, где оба давно уже жили, Артур шел искать тех, кого нельзя было даже попытаться спасти. В последнем устроенном морге он собрал больше сотни тел - сухие мумии не пахли и уже совершенно не волновали его чувств, которых, в общем-то, и не осталось. Кто-то еще доживал дома последние дни, но ходячих почти не было.
А доктор, до последнего выискивавший силы двигать хотя бы руками, был спокойнее и как-то светлее даже на фоне прочих больных. Примирившись с тем, как запоздал результат, он радовался, что все же выполнил свой долг. Борясь со сном, он, подобно древним знахарям, составил из высушенных трав лекарство. Правда, лекарство не слишком сильное: быстро выяснилось, что отпаивать им запущенных больных было бесполезно. Поселок умирал. Но человек был спасен. Пусть один человек - это была жизнь. И доктор был спокоен: он сделал, что мог.
Артур заболел одним из последних и, в отличие от своей семьи, сопротивлялся отчаянно. И первую таблетку вместе с порцией отвара Веллер дал именно ему. После недельного курса оказалось, что, хотя Артур остался носителем болезни, у него выработался стойкий иммунитет. Его усталость снова стала нормальной. Нормальной чудовищной усталостью. Он был единственным, кто дотерпел до конца работы Веллера. Он опять оставался один.
Как-то утром, в начале марта, Веллер и Артур пытались на крыльце больницы греться в лучах только набирающего силу солнца. Доктор, собравшись с силами, первым начал разговор, напрягая голос, чтобы тот пробился сквозь преграду шерстяного шарфа:
-
Арт, ты знаешь, что будет скоро...
-
Да.
-
Я поставил код сейфа... Три единицы. Один-один-один. Кто угодно откроет... Можешь открыть и ты. Там все записи и образцы таблеток. Трав. Колбы с инфекцией. В общем, все, что нужно. Ты сам заразен, как весь город... Тебе нужно будет решить. Ты соберешь всех, похоронишь. Сожги всех...
-
Вроде вас не радовала идея кремации, док. Я не хочу вас сжигать.
-
Неважно. Так надежнее.
-
Нет.
-
Ладно. Неважно. Тебе нужно будет решить. Ты можешь уйти, отнести им лекарство. У меня есть наработки по вакцине, чтобы не плодить носителей болезни. Ты пока не суйся в большие города. Или можешь не уходить, чтобы все тут и осталось. Но ведь обязательно кто-то когда-то заболеет. Людям нужно будет лекарство. А у нас оно уже есть. Подумай.
Артур будто всматривался куда-то вдаль, хотя густой лес начинался меньше чем в ста метрах. Его лицо было еще суровее, чем обычно. Он молчал с минуту, затем сжал губы:
-
Нет. Они не пришли, когда были нужны нам. Если мы им нужны - пусть придут сами. Если догадаются, что мы им нужны.
-
Я не могу тебя заставить, - Веллер вздохнул. - Только, поверь, от того, что по твоей вине умрут раньше срока тысячи людей... А это может быть... Тебе не станет легче. Ни на этом свете, ни на том. Поверь.
-
Верю.
Парень упрямо глядел в черную землю под крыльцом. Доктор вздохнул еще раз. Затем с видимым усилием поискал что-то в кресле и, вымучив победную улыбку, извлек из-под складок одеяла флейту.
-
Моя флейта, Арт.
-
Вижу, док.
-
Я хотел отдать ее тебе сам. И отдаю. Держи.
-
Спасибо, док.
-
Ты помнишь те мелодии... которым я тебя учил?
-
Да, тренировался иногда на своей флейте. Она, правда, треснула этой зимой. Я ведь не топил там...
-
Хорошо. Что тренировался... Помнишь, еще были шотландские мотивы... Меня им отец научил... Особенно та мелодия, моя любимая...
-
Да. Красивая и тоскливая. В детстве я думал, что такое только на похоронах играть. И не думал, что она красивая.
-
О да... - доктор, как мог, усмехнулся. - Знаешь, я тебя об одном попрошу. На моих похоронах ее не играй. Она тебе еще пригодится. Особенно если останешься. Тоже поверь мне. Лучше вообще ничего не играй... Чтобы потом не напоминало... Не играй пока. Потом будешь. Пригодится, да...
-
Понял, док. Спасибо за совет.
Артур поднял глаза от земли, взял флейту с колен доктора и повертел ее в руках. Затем посмотрел на поднимающееся по небу солнце и заиграл что-то легкое, весеннее. Вскоре, однако, пальцы начали ошибаться. В весенней легкости все больше было накопившейся усталости. Он бросил играть и опустил флейту.
-
А все же жаль, док, что вы не сделали таблеток от одиночества.
***
Он действительно не стал ничего играть на похоронах Веллера. В одном из дворов нашел плиту, намучавшись, заволок ее на холм. Еще два дня ушло на то, чтобы высечь корявую надпись. От планов добавить эпитафию, не говоря о краткой биографии, отказался после первых двух букв, выбрав самое емкое и лаконичное: "Адам Веллер. Врач". Прибавил годы жизни на камень и низкую ограду вокруг одинокой могилы у задней стены госпиталя. Для одного мертвого тела этого было даже слишком много, а для Артура были еще записи, флейта, музыка - и он сам. Со всей той жизнью, что ему теперь оставалась.
Уже потом, после похорон, он вновь обошел все дома поселка и собрал мертвых в последний дом смерти. За один долгий день закончив эту работу, поздним вечером он вышел из подожженного здания. В этот раз он смотрел прямо на огонь, рвавшийся в темно-синее, почти черное небо, на котором еще не высыпали звезды. Тех людей, тела которых сгорали сейчас внутри, уже давно не было. Всех их он недели и месяцы назад учел для себя как мертвых, в те же часы, когда осознал, что будет жить. И разве больно сжигать сломанные мосты, особенно когда упражняешься в этом постоянно? Дом догорел к утру, и Артур отправился спать. Проснуться ему предстояло уже последним выжившим и единственным властелином огромной лесной поляны с сотней домов на ней, по чьей-то непонятной воле отрезанной от остального мира. Мысль мелькнула и рассыпалась, он провалился в сон.
***
Школьной библиотекой пользовался весь поселок - просто потому, что другой не было. За долгие годы выбор литературы вышел далеко за пределы школьной программы. Так уж получилось, что у жителей отношения сложились скорее с книгами, чем с радиоприемниками, единственный из которых стоял в больнице и почти никогда ничего не мог поймать, или с телевизорами, которых здесь не было вообще никогда. И книги заказывали вертолету, приносили из редких вылазок во внешний мир, а потом, со временем, некоторые из них оказывались в библиотеке. И там их читали другие люди. В молодости Веллер, проведший несколько лет в большом городе, любил хмуро замечать, что их фермерский поселок - самая читающая община в не желающей ничего знать стране.
Конечно, было много дел в поле, в лесу, дома, у кого-то - в лавке или в больнице. На праздники приняты были развлечения, тоже с чтением связанные мало. А кто-то книг и вовсе не любил. Так было раньше. Теперь каждый день в библиотеку ходил весь город.
Хлопнула задняя дверь здания школы, человек спустился с крыльца и оценивающе посмотрел на солнце. Надо было бы выполоть оставшиеся сорняки, но времени до вечера оставалось еще много. Он пошел по главной улице мимо забитых досками окон обветшавших домов, направляясь к холму с госпиталем. Слева за зданиями виднелись огороженные поля, плотно заросшие бурьяном. Кое-где показались над травой молодые деревца. Он помахал перед лицом рукой, тревожа жаркий июльский воздух. Ему казалось до сих пор, что вокруг витает болезнь, усталость, что это ее он разгоняет ладонью. Хотя, должно быть, все в городе, кроме него самого, уже очистилось. По бурьяну этого нельзя было определить: трава пыталась захватить поля и в ту злосчастную осень, и, уже успешно, следующей весной. Но Веллер в своих записях предполагал, что вне организма носителя за год инфекция наверняка погибнет. В общем-то, это тоже было все равно.
За семь лет можно много прочитать, особенно если живешь сам для себя и ни к чему особенно не стремишься. И все же вопросы задавать гораздо легче, чем находить на них ответы. Он часто приходил с вопросами к этой могиле, да так и оставлял их при себе, не сотрясая попусту воздух. Просто садился на скамейку и подолгу смотрел на камень - как сейчас. Рядом, у той же задней стены больницы, как и семь, и восемь, и сорок лет назад, был цветник. За ним теперь никто не ухаживал, но простенькие цветы упорно продолжали расти, не давая дороги сорнякам и явно не собираясь уступать еще долго. Может быть, еще много лет. Только вот запах куда-то пропал. Как будто цветам не хватало сил и бороться, и благоухать.
А он в этот раз нарушил свой обычай.
-
А и правда, жаль... Нет таблеток. И все же, почему, черт побери, они больше не прилетели? Ни разу? Какое свинство. Я пять лет... Пять осеней и пять весен... Я ждал, что кто-то прилетит. Или придет. И флаг убрал. Но им всем было наплевать. Они видели, что у нас эпидемия, и они просто решили, что мы либо сдохнем все, либо, если выживем, сами выберемся из леса и сообщим. А мы не выжили. Никто не выжил. И никто никогда не узнает, что тут было. Никто, понимаете? Тут все зарастет лесом, и никакому вшивому археологу не придет в голову проводить раскопки и восторгаться нашими черепками. И вообще все зря. Зря. И я зря. И жаль. И, видимо, так и будет жаль.
Прохладный камень излучал вселенское спокойствие. Вот ему не было жаль, потому что зря он ничего не делал. Солнце продолжало плавить воздух, поднимая марево над крышами, прижимая к земле мошкару и заставляя истекать потом. Деревья, казалось, пытались укрыться в собственной тени. А он встал со скамейки, снял с пояса и повязал на голову белый платок и отправился на свое поле. Сорняки можно выпалывать до бесконечности, но сегодня он собирался победить, пусть в битве, а не в войне.
***
Дамба, на которой когда-то работала турбина, до сих пор надежно держала воду в пруду. Электростанция вышла из строя уже давно, еще в первую осень. Он взялся было ее ремонтировать, но потом понял, что какая-то отломившаяся деталь просто утонула, и бросил бесполезные попытки. А плотина так и оставалась любимым местом вечернего отдыха - даже еще более приятным теперь, когда не шумела турбина. В середине лета солнце заходило за деревья прямо над убегающей к далекому морю речкой. После пруда это был совсем узкий поток с невысокими берегами, с которых тянулись ветвями к воде ивы. В такие дни особенно хорошо было сидеть лицом к закату, ощущать спиной дуновения прохладного воздуха, глядеть на убегающую реку и на всегда такое разное небо.
Вечером вместе с солнцем бог спускался на землю и поселялся в нем. И они сидели вдвоем на плотине и играли на флейте. Река, струясь между ивами, безмолвно утекала к краю мира. А там, за краем, даже за лесом, очень долго горел закат. И каждый погожий летний вечер флейта провожала из мира в ночь солнце и воду. А утром их встречали пением птицы.
Он с благодарностью вспоминал совет доктора. Ни к одному событию не привязал он музыки, и теперь, в совершенстве овладев простым инструментом, играл и наслаждался, не думая ни о чем и надежно защищаясь от сумасшествия. Оставалась только мелодия, легкий ветер с пруда, последний взгляд на солнце и окаймленный деревьями овал, постепенно погружавшийся во тьму. Так и всегда, и каждый раз в отдельности.
А наутро он сделал одну из редких записей в дневнике:
"Трудно быть богом. Так написано было в одной из множества прочтенных мной за эти годы книг. Конечно, трудно нести такую ответственность и постоянно удерживать себя от того, чтобы употребить свою абсолютную силу там, где этого хочется по какому-то безумному капризу, а не потому, что так надо. Хотелось бы мне знать только, каким богом быть труднее - всесильным или бессильным? Бессильному не от чего себя удерживать, но он ничего не сможет сделать, когда обстоятельства того потребуют. Проще или тяжелее будет ему исполнить свое предназначение и при этом нигде не совершить ошибки, сохраняя собственное совершенство?
Я остался один. Я ни от кого не завишу, и все в пределах этой огромной поляны зависит от меня. Но я бессилен против солнца, дождя, мороза, времени. И при этом обязан сохранить - сохранить, чтобы потом кто-то это нашел и все-таки узнал - хотя бы что-то из нашей жизни. Я чиню крыши домов, протираю пыль с книг, каждый год вновь сею семена. Я обязан сохранить этот город, который кончился ничем, чтобы его существование не оказалось бессмысленным. Чтобы от него что-то кому-то передалось. А что, если на самом деле, как я ни буду стараться преодолеть все то, что давит извне, никто и не озаботится тем, чтобы найти наш поселок и узнать о нашей судьбе? Что, если правда уже все кончилось тем самым ничем? Тогда что, действительно все зря? И каким богом тогда легче быть: всеведущим или ничего не знающим?
Я, бог нашего мертвого города, бессилен и не имею знания. Я несовершенен. Пожалуй, я даже не бог, особенно если вспомнить, что я не знаю, в чем смысл моего существования и есть ли он вообще. Но, проклятье, кажется, я догадываюсь, как ЕЩЕ может быть трудно быть богом".
Вскоре снова хлопнула дверь школьной библиотеки, и по жаре он направился привычным маршрутом к холму. Он поднимался к вершине, аватара несовершенного бога маленькой лесной поляны, не сумевшего создать себе людей и оттого не нашедшего смысла своему бытию. Затем он спускался в город, чтобы посмотреть, не появились ли новые сорняки на его огороде, или чтобы починить крышу дома, или чтобы пойти ловить рыбу. И так прошло еще семь лет.
***
Рюкзак с привязанной к нему палкой за спиной, ружье на плече, патронташ на поясе - здесь не будет больше никого. Он в последний раз поднимался на госпитальный холм. Обойдя здание, заученным движением опустился на скамейку и едва не рухнул на спину от непривычной тяжести рюкзака. Положив груз наземь, он поставил локти на колени, запустил пальцы в бороду и скосил глаза на жухнущие цветы. "Да, док, я наконец ухожу. Давно было пора. Но это же мой мир... Разве что я подумал тут, что если я умру и потом сюда никто не придет, он ничего не будет значить. Ничего не будет стоить. Ну, может, для кого-то и будет, да только не для людей, а я то человек. Все еще, хоть немного. Ну так, получается, я должен не только хранить, а еще и рассказать. Постараюсь их как-нибудь не заразить, да и записи я взял. В общем, прощайте, доктор Веллер. Хотя я постараюсь вернуться. И даже не один". Он поднял глаза от темно-серой плиты, ничуть не изменившейся с первого дня, надежно сохранившей все высеченные буквы. Встряхнулся в сыром утреннем воздухе. Вновь надел рюкзак, поправил ружье на плече, окинул взглядом сперва дворик больницы, а затем, насколько хватало глаз, и весь город...
Осень в этом году выдалась ранняя. Уже в середине сентября почти не осталось зеленых листьев, а под деревьями начинал ткаться мягкий пестрый ковер. Лес слегка сверкал в лучах раннего солнца, будто бы напоенный чарами и населенный эльфами из старых легенд. А листья падали так, словно эта сказка уже близилась к концу.
Шагом ровным, хотя и тяжелым, он вошел под деревья и продолжал двигаться в сторону восхода, памятуя, что где-то там должен быть ближайший город. Птицы провожали пением последнего человека этой поляны, и, казалось, те самые невидимые эльфы порхали вокруг, дуновением воздуха направляя его в путь. Впереди было не меньше трех дней дороги - вдоль реки, потом к Гнилой топи, снова на восток, вокруг озера, через холмы, на которых кончался лес... Где-то там была трасса, по которой совсем немного оставалось до города. Зимой, конечно, пробираться долго и трудно, но сухой прохладной осенью - обычная прогулка. А идти первое время становилось все легче с каждым шагом.
До Топи он добрался уже к вечеру и, перед тем как устроиться на ночлег, решил проведать это легендарное место. К его удивлению, болота практически не осталось. Большая его часть превратилась в твердый берег, а на том месте, где раньше была трясина, под ногами теперь надежно пружинили травы. Запах гнили тоже пропал. Видимо, усмехнулся он, скоро тут будет обычная лесная полянка, и история о гибели тридцати человек станет казаться даже не досужей выдумкой, а каким-то бредом. Походив еще немного по болоту, он выбрался на возвышенное место и лег спать.
Первым ощущением наутро стала тягучая, слегка болезненная усталость. Все же он давно не совершал дальних прогулок, да еще и с таким грузом. Разлепив веки, он еще минут десять лежал, чувствуя спиной множество маленьких бугорков, на которые вечером не обращал внимания. Двигаться было немного больно. В конце концов он вздохнул и медленно встал на ноги. Правая ступня, похоже, была натерта. Он понадежнее замотал портянки и, морщась, натянул свои латаные сапоги. Бросил взгляд направо: солнце еще не пробилось между деревьев, и бывшая топь, покрытая желтой травой, выдавала себя лишь редкими кочками. За ночь на берегах прибавилось листьев. То ли новые нападали, то ли надуло ветром... Он быстро собрал и развел костер, чтобы немного согреться, и попытался съесть сухарей. Сделанные из самостоятельно испеченного хлеба, они растолклись по дороге, и теперь жесткая хлебная крошка с трудом лезла в горло. Он глотнул воды из фляги и добавил немного вяленого мяса, закусив росшими под рукой ягодами. Согнав остатки сна, через полчаса после пробуждения он взвалил на ноющую спину рюкзак, поднял ружье и отправился дальше.
К концу дня он иногда вздрагивал, останавливаясь, от неожиданного изменения в звуках. Это переставали шуршать под ногами листья. Необычайно рано начали они опадать этой осенью, и местами ступни едва ли не целиком погружались в них. И синее небо мелькало в кронах деревьев куда чаще, чем летом. И ни ветерка не было над совершенно спокойной водой. Как и собирался, он остановился на ночь у озера. Завтра предстояло пробираться через холмы, стоило бы как следует отдохнуть. Он положил на землю рюкзак, собрал хвороста, зажег костер. Потом устало сел лицом к озеру, достал флейту и уже даже не в тысячный раз заиграл одну из любимых мелодий - своих и Веллера. Как и на плотине в поселке, он сидел сейчас лицом к закату, обращавшему в черное яркие краски деревьев, и смотрел на воду и солнце. Вновь, как и тогда, он забыл обо всем, остались только этот просвет в лесу, музыка и небо.
Мелодия текла; завершив ее, он убрал флейту и постарался улыбнуться. Завтра, в худшем случае послезавтра он выйдет к людям. Расскажет им обо всем, о чем им стоит знать. И какое-то время отдохнет от всех этих лет, когда было трудно. Он свернулся у ослабевшего костра и долго провожал глазами солнце.
На второе утро усталость ощущалась еще сильнее. Уже через час ходьбы он потратил первую минуту привала на то, чтобы отдышаться и привести в порядок пульс. А ведь холмы еще толком даже не начинались. Ближе к середине дня, на большом привале, он просто сидел, угрюмо глядя в одну точку, вытянув руки вдоль тела и пытаясь заставить себя мыслить четко и связно. Ноги болели. Придя в себя, он снял сапоги, размотал портянки и с отвращением посмотрел на мозоль.
-
Бред. Не настолько я был плох. Проклятая усталость... Не смогла меня тогда добить - хочет, что ли, сейчас не пустить? Ну ничего... День остался. После стольких лет... Хе. Да ничего она мне не сделает.
Поднявшись, он несколько секунд пошатывался, восстанавливая равновесие, а потом как мог бодро стал забираться на длинный холм, на другом склоне которого была опушка леса. На вершине он остановился, окаменев и с трудом глотая воздух. В чистом осеннем воздухе все было видно очень далеко. И на три четверти пути к горизонту можно было различить тонкую черную полосу. Трасса... Он помотал головой и стал спускаться. Оставалось совсем чуть-чуть. Еще несколько километров на юг по дороге... Может быть, если очень повезет, кто-нибудь даже подберет его по пути.
Десять минут отдыха у потрескавшегося асфальтового полотна. Артур единственный раз побывал тут, еще в детстве, но помнил рассказы Веллера о том, насколько в этих местах дороги хуже, чем возле столицы. Тут по обочинам сквозь асфальт пробивались травы, а посредине было полно колдобин. Артур подумал, что при таком отношении к дорогам они явно должны использоваться скорее по необходимости. Решив не пытаться ждать машины, он повернул на юг и зашагал прямо по полотну.
Выйдя из долины, дорога запетляла среди холмов, забирая чуть вверх. Он опять ощутил наваливающуюся усталость и даже внутренне засмеялся над ней. Оставалось, если верить карте, не больше двух километров. Город был прямо перед ним, за огромным холмом, который предстояло обогнуть. Клонившееся к закату солнце отражалось от какой-то вышки на вершине. Артур посмотрел на этот блеск, как на маяк, и, сверх необходимости преодолевая утомление, еще ускорил шаг.
***
Что-то нехорошее он ощутил, едва вывернув из-за холма в низину, где притаился город. Приблизившись, он замер в потрясении. Город насквозь пронизывали лучи солнца. Почти все здания были лишь остовами, руинами. Или поросшими травой пепелищами.
Город заброшен? Уничтожен? Опять... война? Артур не бросился вперед бегом только потому, что за спиной у него был рюкзак, который нельзя было оставить. Ружье он снял с плеча и поспешно зарядил. Неподалеку от въезда в город виднелось одно из уцелевших зданий, сохранившаяся надпись сообщала, что это был бар. Подойдя поближе, Артур заметил человеческую фигуру в дверях. Что-то с ней было не так... Она не двигалась. Труп. Конечно, в мертвом городе неудивительно встретить мертвого человека. Артур видел их слишком много, чтобы испугаться. Но что-то еще не давало ему покоя, что-то болезненно скреблось на грани сознания. Он напряженно вглядывался в труп, полулежавший в темном проходе. И, подойдя на десяток шагов, вдруг понял. Фигура. Истощенная фигура. Так мог бы выглядеть умерший от голода. Но он видел сотни таких же тел. И причина смерти была другой.
Он прошел внутрь здания и обнаружил пару десятков таких же мумий. Кто-то валялся на полу, кто-то - на диванах вдоль стен бара. Что они тут делали? Напивались перед смертью? От шока вновь пропали все чувства. Он подошел к телу, полусидевшему на одном из диванов, и осмотрел его. Газета на столе. В окно пробивались лучи заката. На сколько он опоздал? Когда нужно было выйти? Дата на газете. Четырнадцать лет назад. Четырнадцать лет назад, осень. Та самая. Он выдохнул. Ни на сколько не опоздал. Этот город, этот мир был намного суетливее их поселка. И устал раньше. Вспомнился умирающий Ян, все встало на свои места. "Как разгрузили вертолет, сразу на топь и ушли..." Вертолет привозил в городок все, что мог предложить внешний мир... А здесь устали раньше. Может, и недаром старики не хотели ремонтировать тогда дорогу...
Он продолжил осматриваться. Ворох газет у ножки деревянного стола. Канистра. Возле полусидящей мумии - открытая железная зажигалка. Тоже ясно. Последний сжигает всех, чтобы остановить заразу. У этого не хватило сил. Что ж, бывает и так. В конце концов, у них, похоже, не было своего артура. Горючее испарилось, но сухие газеты легко вспыхнули.
Он снова вышел на улицу и устроился у той стены здания, на которую еще светило солнце. Теперь уже усталость смеялась над ним. С трудом распаковав рюкзак, по пути рассыпав что-то из бумаг, он сумел достать флейту. Собравшись с силами, он опять прощался с солнцем музыкой. Неподалеку, журча, сбегал с холма крохотный ручеек, отделявший от этого места западную часть города и мира. Стена сзади начинала понемногу греть спину. В мелодию ненавязчиво вплетался треск горящего дерева. Он сидел и играл с перерывами почти час, все больше погружаясь в какой-то неведомый покой. Легкий вечерний ветер трепал листок выпавшего на землю сопроводительного письма доктора, на неизвестный случай написанного им в один из мартовских дней, когда начинал таять снег.
"Всем, кто может посодействовать. К вам обращается некто доктор Адам Веллер, терапевт.
Официально выражаясь, прошу оказать подателю сего письма максимальную помощь в достижении наиболее оснащенного госпиталя при минимизации его контактов с населением.
Изолируйте его и доставьте в больницу вместе со всем имуществом. Наш поселок подвергся атаке неизвестной инфекции, вызывающей усталость, истощение, повреждение внутренних органов и смерть. Этот молодой (надеюсь, еще молодой) человек - единственный носитель вируса, болезнь которого я сумел остановить. Возможно, он еще не безопасен. В его рюкзаке вы найдете пробы, содержащие возбудителя, описание болезни, образцы лекарств, также с описанием, и мои мысли касательно вакцинации. Если вы читаете это письмо - вероятно, с его владельцем что-то случилось. Прошу вас, доставьте его в госпиталь и передайте все прочие бумаги врачам. Эта информация может быть крайне полезна. Что касается молодого человека - его зовут Артур - то, хотя я уже и умер, мне даже там было бы приятно думать, что с ним все в порядке".