Неземной красоты золотые своды, словно огонь застыл в камне и прорывается только в ликах святых и изображениях геенны. Я любуюсь и тем, и другим. Я думаю. Я выбираю... Дымы кадильниц ранят мои ноздри, взрывают тоску, колышут стены. Я касаюсь пальцами толщи камня и ощущаю его живой холод. Служба бормочет сотнями голосов, стенает хором плакальщиц, повторяет единственное движение десятками рук. Тяжелый запах цветов перед иконами, тяжело увешаны нитями золота и жемчуга образа. Тяжело... Тяжело...
***
Я вижу священника, который ищет меня глазами, а увидев, долго разглядывает мое худое белокожее лицо. Смотрит серьезно и строго. Черная жидкая бородка благостна и ухожена, и ручейками струится в ней седина. Глаза глубоки... И я понимаю - он сошел с иконы. Там, справа от меня, желтое-с-голубым и посох в руке. Здесь - черное и серебряный крест на шее. Смотрит молча, но нет нужды спрашивать - так знаю: он зовет меня. Отворачивается, ведет к алтарю. Золотая решетка открывается, и я погружаюсь в таинство. Ни одна не была еще здесь - а я буду! Но, странное дело, никакого таинства нет. Паутина пустой комнаты с пыльным полом, в которой холод камня буквально кричит, умоляя о жалости. И я снисхожу. Касаюсь щекой, грудью, животом, бедрами. Выпивая мое тепло, камень оживает, тяжело дышит, сдвигается влево, раскрывая передо мной тайный дар - черную бездну, зев в неизвестность. С любопытством вытягиваю шею - ничего не видно. Стена позади меня закрывается. Я стою на краю перед первой ступенью и вижу, как ее сестры убегают прочь, теряя себя в темноте. Свет мягкий, словно отражение, лижет только несколько первых клавиш. Наступая на них, проваливаюсь мягко, словно иду по облакам. Воздух влажен, но не сперт, мертв, но не тленен. Черные кости домино, по которым я спускаюсь, лаково блестят, обнажают в шутовской ухмылке белые зубы сакральных знаков.
Шестерка...
Шестерка...
Шестерка...
Тройка...
Семерка...
Джокер! Хохоча, он выворачивается из-под моих босых ступней, и я с криком лечу вниз. Стены шахты проносятся мимо: шкафы и книжные полки, банки с вареньем, секcтант, флакончики из-под старых духов с шелковыми кисточками - ароматы во чреве мутного стекла, сушеные лепестки, льняные салфетки, песочные часы. Монеты... Разбросаны по всему полу, притаились, мерцая из темноты желтыми тигриными глазами. Две... Мне нужны всего две!
Я подбираю - толстые, тяжелые, шероховатые. Но в сумерках не разглядишь того, кто изображен на них. Пальцы нащупывают венец на худом и остром лице изображения - вот только терновый или из лавра?
Движение воздуха кричит об опасности. Я застываю, сжав руки на груди - блеск металла стремится золотым дождем пролиться сквозь пальцы и просить темноту о помощи.
Шелест и топоток. Скрип и постукивание. Стук - постук. Клац - клац. Они ходят по всему пространству зала - гигантскому атриуму, вознесшемуся над моей головой и накрытому, словно крышкой, клубящимися облаками и хрустальными росчерками молний. Пяточные кости стучат об плитки пола - терракот и ясень. Кости рук крепко держат изогнутые улыбками луки, старинные и страшные в своем покое мечи и булавы. Хромают вдоль стен, лязгая и пришептывая, задевая звонкие монетки, две из которых я только что позаимствовала.
"Мне нужно вернуться!" - отчетливо понимаю я.
Мне нужен Джокер.
***
Я думаю - что сделала. Я вспоминаю - о чем промолчала. В один день я выбирала свое чудо, в другие - чужие. Иногда убивала я. Иногда - меня. Надо ли было выбирать слова или оставаться собой? Какой из голосов слушать - голос сердца? Ума? Твой? Его?
Зачем собрались здесь все эти люди? Кто из них истинно верит в то, что видит? Кто из них истинно видит то, во что верит? Тихо звенит колокольчик. Тоненько, на два голоса. Это бубенчики на шутовском колпаке. Паяц в Храме - это богохульство или откровение? Он мелькает в толпе - шут с кривым ртом и глазами спаниеля, худой, белокожий, насмешливая обезьяна Бога. Он ищет, я знаю! Но я еще не сделала выбор...
***
Я не шевелюсь. Ни сквознякам, ни теням не сдвинуть моих ног, вросших в пол, моих рук, растворяющихся в жидком металле. Я перестаю быть собой. Я перестаю быть. Я скоро стану одной из колонн, что держат на головах кучевой свод, с основанием из грешного золота, попирающего землю, и капителью цвета печени.
Мне... нужно... вернуться!...
Я вскидывают руку и хватаю Джокера за расшитый рунами колпак. Он извивается, клацает по-собачьи узкими челюстями, сворачивается и осыпается у моих ног душно пахнущими лепестками. И я наступаю на его лицо - перекошенное и полное злобы, и начинаю медленное восхождение, зажимая в потной ладони желтые потаенные кругляши. Сумрачная бездна плачет внизу. Тени и кости все так же пасут ее, лениво взмахивают лучами света погибших миров, а я иду вверх... И неважно, что выхода нет... Вверх! И пусть там темно... Вверх! Туда, где меня уже нет...
***
Давешний священник встревоженно поглядывает в мою сторону. В храме душно, огней лампад и свечей слишком много и они выжгли весь воздух из моих легких. Я не могу дышать!
Букет в моих руках нестерпимо тяжел, но мне нельзя его бросить. Я чего-то жду... Томлюсь предчувствием, а взгляд мечется между картинами ада и рая. Кто я? Еще не выбрала...
***
Я стремлюсь назад. Изображения на монетах раскаленными стигматами жгут ладони, но Джокер смирен, и я шаг за шагом поднимаюсь к облаками. Не просвет ли кувыркается там, где парит буревестник в солнечном луче?
Шаг - гневливое лицо. Шаг - печальное. Шаг - ухмылка - шаг - гримаса...
Он кривляется, но несет меня. Тяжесть монет не дает ему вывернуться и разбить меня вдребезги о терракоту и ясень пола.
Я ловлю луч зубами. Я пью его и дышу им. И я отпускаю Джокера с миром, в его плачущую геенну, разрисованную яркими красками, усыпанную блестками. Луч мягко толкает меня изнутри, словно новая жизнь и я, споткнувшись, переступаю порог Храма и иду вперед. Никто не обращает на меня внимания. Все смотрят туда, на возвышение, украшенное лентами, цветами и... мной.
***
И вот Я смотрю на Я.
***
Я кладу монеты на веки Я.
***
Теперь Я найду, чем заплатить перевозчику!
***
Я смеюсь и танцую. Я распахиваю опостылевший футляр.
***
А я ухожу туда, куда решила...
(C) Мария А. Ермакова
|