Ермакова Мария Александровна : другие произведения.

Уу6-Молчание рыб

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (фото автора ))///Укол Ужаса - 6. Второй комплект картинок.
  
  Солнце щедро наносит яркие пятна на свежее полотно утра. Со двора доносится смех и звонкие удары мяча об землю - дети играют в вышибалы. Солнце, воздух и вода - что может быть лучше для здоровья подрастающего поколения!
  - Шевелись, шевелись, Натка! - кричит очаровательная светловолосая девочка лет восьми, украшенная жёлтым бантом, как роза - бутоном. - Ну что ты как вареная!
  - У неё ноги короче твоих, - рассудительно замечает наблюдающий за игрой Михал Михалыч, который сам значительно ниже собеседницы. - Она так быстро бегать не может. Вон, уже два раза падала: опять платье стирать!
  - Обожаю её переодевать! - умиляется Лика и останавливается, чтобы отдышаться. - Кстати, тебя тоже приодену! Мне мама купила матрицы национальных одежд! Кем вас сделать? Украинцами? Или этими... румынцами?
  - Кем хочешь, тем и сделаешь! - пожимает плечами Михаил Михалыч. - Главное, больше в скафандры нас не засовывай - они же не настоящие. Поэтому когда шлемофон застегиваешь - вообще дышать нечем.
  Лика прищуривается. Смотрит на плотного черноволосого мальчугана, рассуждающего с таким видом, словно он приходится ей старшим братом, и она обязана его слушаться!
  - Захочу, - тихо говорит она, - не только в скафандр одену, а в костюм варианца с альфы Кита! Знаешь, такие сплошные... из обливного пласстматика?
  Михал Михалыч вздыхает.
  
  Михал Михалыч вздохнул в воспоминаниях, и вздохнул в реальности - в темноте холодного подвала, в котором оказался заперт. Поелозил по стылому полу, пытаясь устроится удобнее. Люгрушки умели ждать, терпение было у них в крови. Но ждать терпеливо собственного небытия - стоило ли?
  А красочная лента воспоминаний разматывалась перед его глазами дальше - из яркого прошлого в бесконечную темноту будущего.
  
  - Мы тебе надоели, Лика? - спрашивает он, глядя ей прямо в глаза. - Тогда отправь нас на утилизацию. И тебе купят новых люгрушек, ведь родители тебя обожают!
  Лика не отвечает ничего. Лишь топает ножкой в алом башмачке, украшенном серебряным бубенчиком - последний писк детской моды, подстёгнутый трендом сезона - интересом к истории Земли.
  К ним подбегает запыхавшаяся Натка - такой же, как у Лики, только вполовину меньше, бант запылился, капельки пота покрывают маленький крутой лобик. Она тяжело дышит, и тщетно пытается отряхнуть грязь с коленок.
  - Лика, мы ещё будем играть?
  - Нет, - мстительно отвечает та. - Надоели вы мне!
  И, задрав нос, отправляется в дом - смотреть сенсорный детский спектакль.
  - Не ходи за мной! - прикрикивает с порога на увязавшуюся за ней Натку.
  Та растерянно останавливается.
  Михал Михалыч берёт её за руку и ведёт в тень раскидистого платана, накрывшего двор огромным зонтом кроны.
  
  
  ***
  
  Косая створка калитки подвывала в темноте голодным псом где-то совсем рядом. Ночь, упавшая на останки города, алчно накрывала их звёздным телом, струилась дымками из заброшенных подвалов и пахла остро и свежо - одиночеством, не подразумевающим свободу. Тоской без надежды. Существованием без возможности жить.
  Бор крался вдоль ограды, чутко прислушиваясь к звукам, узнавая многие и многих страшась. Заплечный мешок оттягивали две банки тушёнки и бутылка колы. После остановки энергоблока капсульные системы подзарядки перестали функционировать, и люгрушкам потребовались настоящие белки, жиры, углеводы и вода.
  Впереди мелькнул свет. Жёлтые круги мотались по асфальту парой пьяных гуляк, выхватывая застывшие груды металла, взблески осколков стекла в витринах магазинов, дыры канализационных люков.
  Бор метнулся к фонарному столбу и приник к основанию, держась с подсветной стороны. Глухой рокот мотора затих. Раздавшиеся шаги гулко отозвались на пустой улице.
  Бор чуть сдвинулся, скосил глаза и увидел чёрный ботинок, покрытый шипами, и обитую железом головку бейсбольной биты, оглаживающей трещину на асфальте.
  Охотник!
  Паника накатила волной: стало жарко, воздух в лёгких едва не кончился. Бор стиснул зубы и вызвал в сознании образ Норы - подвала обрушившегося дома, в который люди никогда бы не попали - из-за размера полу заваленного входа, а люгрушки проныривали с легкостью, скатываясь на добротный каменный пол, устеленный тряпками, мешками и сухой травой. Вечерами они читали книги, стаскиваемые со всего города наравне с припасами, а потом засыпали бок о бок, впервые чувствуя то, чего у них никогда не было и быть не могло - семью.
  Страх чуть отступил. Его ждут - это важнее страха! Теперь его ждут не как развлечение, а как спасение - и это то, что позволяет дышать и двигаться дальше. Бор шевельнулся - не бежать, нет, просто изменить положение... и проклятые жестяные банки тихонько стукнулись друг об друга.
  Он метнулся в сторону, но был сбит с ног ударом биты. Человек бы получил ушиб - а Бор отлетел к забору и сполз в дорожную пыль, пытаясь не потерять сознание от боли.
  Подошедший молодой парень улыбался так белозубо, что ночь, казалось, отступила.
  - Ты кто у нас? Собачка али другая зверушка?
  Взяв его за шкирку, основательно тряхнул, повертел, разглядывая.
  - Вот удача! Свояк, глянь, у нас есть блюдо выходного дня!
  Подошёл второй Охотник - постарше. На мгновение в его глазах мелькнул интерес. И пропал, будто пеплом осыпался на дно светло-серых глаз.
  - Люгрушка... У моей дочки была такая. Они забавные. Тащи его в машину, Чиф. Только подальше от крыс положи, чтобы не погрызли.
  
  - Не садись на траву, - шепчет Ната, - хозяйка заругает!
  - Она нас сегодня собралась переодевать - Мальчик опускается на землю, опершись спиной о ствол дерева и хлопает ладошкой рядом: - Иди сюда, Натка. Ты совсем забегалась.
  Ната мечтательно улыбается.
  - Лике нравятся спортивные игры. Это же хорошо для детского развития, да?
  Садится рядом с ним, аккуратно расправляет юбчонку на грязных коленках.
  - Знаешь, Миш, как её мама любит! Вечером целует и говорит: "Сладких снов, моя прекрасная принцесса!" А папа стоит на пороге и так улыбается... у меня прямо сердце щемит от его улыбки!
  - Не может у тебя сердце щемить! - сердито отзывается собеседник. - И вообще, откуда ты знаешь, как он улыбается?
  - А я подглядываю, - честно признаётся Ната. - Каждый вечер... И иногда представляю, что она - это я. Это ведь плохо, да?
  Михал Михалыч смотрит в сторону.
  - Каждая из люгрушек хоть раз, да мечтала об этом, - наконец, тихо говорит он. - Но мы всего лишь клонированные копии фабричных физиологических матриц, созданных по образу и подобию настоящих людей, игрушечные люди. Нам нельзя иметь родителей. И у нас нет родителей, не было родителей, и не будет родителей... никогда!!!
  Последнее слово он почти кричит в небо, по которому сумерки уже мазнули фиолетовой кистью.
  Ната накрывает ладошкой его сжатый до белизны кулак.
  - Не надо, Мишенька, - шепчет она. - У нас же всё хорошо, да? Лика нас любит, мы уже пять лет у неё живем, и она других не заказывала пока.
  - Пока, - эхом отзывается собеседник.
  - Михал Михалыч, Ната - домой! Классные костюмчики для вас получились! За дверью закроете глаза, чтобы был сюрприз! - раздаётся требовательный голос Лики.
  Маленькие человечки синхронно встают и идут к дому.
  
  Бора аккуратно засунули в багажник, привалили каким-то свертком, из-за которого раздавалось бесконечное поскрипывание, шуршание десятков лапок - там, в металлической сетке давили друг друга, пытаясь выбраться, крысы, пойманные Охотниками на окрестных помойках. В городе, население которого уменьшилось втрое после неизвестной пандемии, поразившей человечество, люди боролись за жизнь как могли, поэтому в пищу шло всё, в чём была эта жизнь - белки, жиры, углеводы и вода. Домашних животных и голубей давно не осталось. Крысы же быстро поняли, что к чему, и начали искусно скрываться. Тогда и появились в кланах, собравших оставшихся в живых, охотники за пропитанием - или просто Охотники.
  Люгрушки переболевали наравне с хозяевами, но в отличие от последних, мучились лишь сильными головными болями и почти все остались в живых. Поначалу они доверяли тем, кто играл с ними, и играл ими. Эти маленькие, искусственно выведенные человечки, созданные для развлечения детей, обладали врождённой преданностью маленьким хозяевам. Но время шло - и детская жизнь в сходящей на нет популяции обрела невиданную ценность. А растущие организмы надо было кормить. И кормить сытно и сбалансировано! Вот тогда в ход пошло нежное люгрушечное мясо. На безрыбье, как известно, и рак...
  Бор прислушивался к гудению мотора, к прыжкам подвески и не думал о смерти, как о чём-то ужасном - люгрушки жили с мыслью, что рано или поздно жизнь заканчивается Утилизацией, и относились к этому философски. Но то, что его существование скоро прекратится, а тушёнка с колой так и не попадут смешливой Нике, серьёзной глазастой Нате, задиристому Толю и ещё пятерым его товарищам в Норе - казалось неправильным. Крысы шебуршали всё сильнее, грызли сетку и явно не хотели умирать. Боялись ли смерти они? Бор не знал. Он тоже охотился за ними, убивал и ел их вместе с другими люгрушками, но никогда не представлял себя в роли серого зверька, из которого приготовят жаркое или сварят бульон. А тут вдруг представил. И представил так ясно, что внутренности сжал болезненный спазм, ранее знакомый лишь после употребления испорченной пищи.
  А голову сдавил невидимый обруч - совсем как тогда, во время болезни.
  Темнота внутри багажника сгустилась, стала живой и физически ощутимой и едва не излилась наружу... как раздался неожиданно звук лопнувшей в сетке струны. Он был тихим, но Бор услышал его ясно. Через сверток и него самого хлынула серая толпа, состоящая из множества когтистых лапок и хвостов в тонкой кожице, заметалась по багажнику, втянулась в какую-то щель... Спустя мгновение машина вильнула, раздавшиеся из салона крики были полны боли и удивления.
  Бор крепче зажмурил глаза и зажал уши, свернулся никем не рождённым эмбрионом и сцепил челюсти, чтобы не закричать в унисон с людьми. Бульон или жаркое? А как насчет объеденного до костей трупика, размером меньше детского?
  Машина с визгом затормозила, удар потряс её, остановив движение. Багажник приоткрылся, впустив удаляющийся и затихающий одинокий вопль. Бор лежал до тех пор, пока он не смолк совсем. И после ещё боялся пошевелиться, страшась привлечь внимание крыс, спасающих свою шкуру. Но они не вернулись - вместо чёрного серый поток излился сквозь открытые двери и исчез. На выцветшем асфальте остались следы лапок смешными красными иероглифами, кровавыми запятыми и многоточиями.
  
  В большом - до потолка - зеркале разница в росте между люгрушками и хозяйкой особенно заметна. И если Михаил Михалыч достигает Лике до талии, то Натка кажется вообще миниатюрной. И ужасно хорошенькой в национальном французском костюме и настоящих деревянных башмачках.
  Лика долго возится с её прической. Расческа с выдранными люгрушечными прядями валяется на зеркале - Ната стоически терпит и боль, и нетерпение хозяйки, пытающейся справиться с непослушными кудряшками. И хотя Ликины ручки часто доставляют Нате боль, она верит, что это не со зла. Бледная тень заботы кажется дорогим подарком...
  В конце концов, Лика заплетает Нате две косички и ставит её перед зеркалом - любоваться. Порывисто целует в макушку, заявляя хвастливо:
  - А всё-таки ты у меня - самая красивая люгрушка на нашей улице! Михал Михалыч, твоя очередь.
  Освещение дома мигает.
  - Сейчас, мам, - кричит Лика, - Михал Михалыча одену и иду зубы чистить!
  Через двадцать минут принаряженные люгрушки занимают свои места в восстановительных капсулах, стилизованных под подарочные коробки, а их хозяйка надевает пижамку и укладывается в кровать.
  Когда Ликины мама и папа заходят в спальню дочери, из-под прикрытых век Наты поблёскивают любопытные огоньки.
  
  Тогда Михал Михалыч покосился на неё, вздохнул и крепко зажмурился. Он бы и уши заткнул, но в капсулах полагалось стоять неподвижно. А сейчас он отдал бы всё, чтобы, как и раньше, слышать по вечерам слова людей, прощающихся со своими детьми только лишь до утра, а не навсегда. Потому что следующим утром в город пришла Болезнь...
  
  
  ***
  
  Бор решился вылезти из машины, когда ночь уже перевалила за половину. В багажнике, помимо разорванной сетки, обнаружились мешок с сухарями и пара банок пива. Бор сложил всё в заплечный мешок и с трудом передвигая ноги от его тяжести заторопился к убежищу.
  В Норе спазм, до сих пор держащий в кулаке внутренности, чуть отпустил. Бросившаяся к нему Ника погладила его по плечу, стащила мешок и полезла внутрь. Её изумленный возглас был Бору наградой за проведённую ночь. Он обежал взглядом подвал и заметил отсутствие всегда серьёзного и молчаливого Михал Михалыча.
  Остальные с преувеличенным вниманием делили пищу на кучки - сегодня, завтра, выходные, на крайний случай.
  - А где он? - удивился Бор. - Где Михал Михалыч? Он должен был раньше меня прийти - его район поисков ближе!
  Кукольное личико Ники сморщилось в плаче.
  - Он не вернулся, - ответила за неё черноволосая Ната, машинально расправляя пятерней густые локоны - девочки должны быть опрятными.
  Бор разглядывал чумазые маленькие лица, все как один повернувшиеся к нему. А перед глазами стояла серая стая, полная коготков и хвостов в гладкой кожице.
  - Я не хочу, чтобы его не стало! - тихо сказал он себе, ощущая, как в сердце крепнет нечто, по силе схожее с ударом окованной железом биты, а чернота под веками начинает дышать, оживая. И повторил громче - Я не хочу, чтобы его не стало!
  - Я тоже не хочу! - шагнул вперёд Толь.
  - И я, - размазала слёзы по грязным щекам Ника.
  - Я...
  - И я не хочу...
  Бор протянул им руки. Люгрушки не умели выражать эмоции друг для друга - лишь для маленьких хозяев, которым теперь предназначались в пищу. Но у них было то, что могло заменить объятие. Они взялись за руки и повели хоровод, монотонно повторяя:
  - Я не хочу, чтобы его не стало! Нас и так осталось мало! Раз, два, три, четыре, пять, мы идём его искать! На пути кто нашем встанет, и его тогда не станет!
  По-детски неуклюжие стихи монотонно звучали под обрушенным домом, а где-то далеко, в другом подвале, забившийся в угол Михал Михалыч вдруг поднял лохматую голову и по-звериному блеснул глазами в темноте.
  
  "Сладких снов, моя прекрасная принцесса!"
  "Спокойной ночи, мамочка!"
  Какое-то время в детской тихо. Приглушённый свет превращает её в уютное убежище от всех неприятностей и бед внешнего мира. Но вот гаснет и он. Из угла, где стоит кровать, давно слышится сонное сопение Лики.
  - Миш, - раздаётся сбивчивый шёпот Наты, - я боюсь! Темно!
  Михал Михалыч открывает глаза и смотрит в черноту перед собой.
  - Не бойся. Сейчас капсула перейдёт в рабочий режим, и ты уснёшь!
  Молчание.
  - Миш, - слышится снова, - а хочешь, я тебе расскажу, что мне всегда снится?
  По потолку проползают отсветы фар проехавшей мимо машины. В открытом окне занавески вальсируют со звёздами. Бесконечно далёкими. Высокомерно холодными. И такими одинокими.
  - Я знаю, Ната, - раздаётся в ответ. - Я знаю!
  
  В предрассветном тумане маленькие фигурки, стоящие на улице, казались чёрными аппликациями, наклеенными на бархатную серую бумагу. Они оставались бездвижными, пока одна из них не сделала шажок вперёд. Другие подтянулись - синхронно, уверенно. Эта цепь не смыкалась вокруг дома, ибо была слишком коротка, эта веревка не захлёстывала его шею-фундамент, но подползала как змея, надвигалась как сама судьба - безжалостная и неуловимая. За несколько десятков метров до стены люгрушки остановились. Полуподвальные окна были забиты щитами и завалены обломками стен других домов и бордюрными камнями - проникнуть внутрь дома, где обитал клан людей, поймавших Михал Михалыча, можно было только через круглосуточно охраняемый вход, бывший когда-то запасным. Но пришедшим не нужно было внутрь. Они стояли, молча глядя на стены, крышу, ржавые решётки балконов. И темнота - безжалостная и неуловимая - сочилась из их тел и танцевала под их веками, сползала в щели асфальта, чтобы достигнуть и растворить сначала обвязку, а затем и стенку старого магистрального газопровода. Давление в трубе упало, но его хватило для небольшого направленного взрыва, сложившего дом, как карточную забаву.
  Сотрясение почвы сбило люгрушек с ног. Они деловито поднимались и отряхивались, расправляли одежду, поправляли волосы - аккуратность тоже была у них в крови - под вопли и стоны заваленных людей. Эти звуки стихали, пока солнце карабкалось по горизонту. И лишь когда они затихли совсем, Бор позвал Михал Михалыча. Тот откликнулся, глухо кашляя, откуда-то из-под несущей балки, вставшей по диагонали и прикрывшей его от обломков.
  Когда его вытащили, он походил на гипсовую скульптурку садового гнома - так был покрыт пылью.
  Более не скрываясь, люгрушки вернулись в Нору. Неведомое чувство переполняло их, раздувая сердца воздушными шарами - это было ощущение всевластия, о котором они не знали и не могли знать. Разговаривать никому не хотелось. Но Бор всё же спросил:
  - Нужны ли нам теперь люди?
  Михал Михалыч задумчиво потёр разодранную щёку.
  - Мы могли бы играть ими!
  - Взрослые откажутся, - пожала плечиками Ника.
  - Когда взрослых не станет, дети согласятся! - горячий Толь рубанул воздух ладонью.
  Ната вдруг встала и направилась в угол, где лежали сваленными в кучу книги. Она рылась долго и упорно, пока не откопала одну их них: в бумажной обложке с полустершейся надписью "П.ве..т.ль мух". Подняла её над головой, как факел, предназначенный осветить тьму, и грустно пояснила:
  - Они станут другими.
  - Тогда, - подвёл итоги Бор, - не должно остаться никого!
  Помолчали. Ната кинула книгу обратно и вернулась в круг.
  - Если не станет людей - мы тоже будем не нужны! - прошептала она и протянула одну руку Бору, а другую стоящему рядом Михал Михалычу.
  - Это - справедливая утилизация! - кивнул тот.
  Хоровод медленно пополз по часовой стрелке.
  - Мы хотим, чтоб всех не стало, - начал Бор. Темнота шевельнулась под его веками, а голову сдавил невидимый обруч.
  - Чтобы тишина настала! - поддержала Ника.
  ...Темнота выползала из всех щелей: она занавесила окна клубящимся туманом, она концентрировалась внутри хоровода и скручивалась пружиной, жаждущей свободы...
  - Раз, два, три, четыре, пять... - чётко выговорил Толь.
  Дом дрогнул. Пружина развернулась, выбросив в город смертоносную сеть всевластных люгрушечных желаний.
  - Это время умирать... - констатировал Михал Михалыч.
  Никто больше не проронил ни слова.
  По городу в полной тишине ползла темнота, и спасения от неё не было.
  
  
(C) Мария ЕМА
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"