Анимашки ангелы
Увы! Чистый лист бумаги - это все-таки саван! В него я пытаюсь завернуть свои несбывшиеся надежды, свою ушедшую, нет, еще уходящую любовь, пепельноволосое сияние свое в зеркале - ах, как я хороша! Была!
Та первая встреча - первый слой белой ткани - под дождем. Неожиданная встреча...
- Ах, как ты хороша!
- Хам!
Светлые волосы, невинные бесовские глаза.
Уходя - уходила с ним из прежней жизни, тянулись нити прошлого, как грибница из-под земли. Всех людей, события, ночи и дни - застил светловолосый демон, сильной рукой столкнул с истинного пути. Дождь пропускал - я, насквозь промокшая, он - сухой и палящий своими солнечными волосами, и жар таял вокруг него паром, а я млела от счастья... Как все мы, играла роль независимости с факелом в руке, пока он не перехватил его у меня, приблизил губы, затушил огонь, горящий вовне, и поцелуй тот длился весь оставшийся вечер, обрывая грибницу прошлого, сладко щемя то ли в груди, то ли ниже, в месте еще не расцветшего чуда, коему не суждено было расцвести до так и не подошедшего срока.
Он увел меня.
- Что ты делаешь?
- Люблю тебя...
- Только и всего?
- Только и всего...
***
Какую ночь из тысяч завернуть во второй слой? Ту ли, когда ночная молния разорвала темень, разбудила зверя, спящего во мне? Ранее сладко дремало это животное, и вот, каждый новый удар грома вдыхал в него силу и ярость жизни.
И я потянулась на шелковых простынях, и выпустила когти в его расслабленную спину, кровью оросился шелк под разгоряченными телами, он провел рукой по моему пятнистому боку, и мой хвост бил его хлыстом, пока он, сладко рыкающий со сна, просыпался окончательно - царь зверей - мой повелитель!... Терся об меня солнечной гривой, игриво урчал на ухо, но я была неумолима, как удар когтистой лапы по плоти жертвы, кромсающий и рвущий ее, вызывающий уходящее сожаление в затухающих глазах. Воздух вспыхивал синими сполохами молний, которые - о чудо ! - воссияли в эту ночь одновременно с ревом Грома. Дядька кружился над моей крышей - пытался то ли заглянуть, то ли поучаствовать, стучал своим молотком по кровельному железу, сине сверкал глазами - нет, не увидел он нас, ласкающих друг друга на желтой земле саванны, куда проливалась живительным потоком только что наша любовь! Рокот его становился все приглушеннее, он уже ворчал, а не орал, как и положено уходящему, и все тише и тише вздымались наши тела, пока зверь не покинул нас - один зверь на двоих, имя которому - Любовь!
***
Или вот ту, когда среди ночи - мать матери жизни! - я проснулась от слабого звездного блеска, стукнувшего в окно, и шепотом оттуда красная звезда сказала мне, что все кончено. Я еще не знала, что сегодня - СЕГОДНЯ - кончается все, чтобы завтра начаться сначала! Это каждодневная смерть - когда мы засыпаем, то превращаемся в пепел, это еще не прах, лишь в час Быка, пока крик петуха не пробудил зарю, мы становимся ничем. Я ждала этого часа, смотря на него, чтобы увидеть, как оплывают его черты, такие мягко юные во сне, словно он спал под водой тысячу лет, и само Успокоение отразилось в его коже, как в зеркале. И когда наступил этот час, злобная звезда мигнула мне, и я рыдала в ее свете, сделавшей меня краснокожим суккубом, ибо видела, как обугливается его - НАША - жизнь, и что остается на черном шелке, чья оборотная сторона - лишь белый саван - цвет и орудие печали. Я рыдала как никогда более в жизни - ни в этой, ни в той - над его телом. Чуть приоткрытые губы, они казались увлажненными его дыханием, но это был обман. Хладный труп лежал передо мной, а я еще не знала о том, что завтра все повторится. Этот час разрушил целое время - НАШЕ время. Сидя у него в ногах, я захлебывалась собственными слезами и кусала руки, и пыталась вести себя тихо, но труп ничто не могло разбудить. В ту ночь он предал меня - ушел в неведомый мир, оставив меня позади - еще живую, еще чувствующую, с разбитой душой и прокушенными в немом крике губами. И снова шелковые простыни оросились кровью. Но это уже была только моя кровь.
***
А, может быть, ту, полную бессонницы, в которой я плыла по волнам своих воспоминаний, и они теснились призраками вокруг, как вдруг и он увидел их - приподнялся на локте, глядя в темный угол.
- Что это там?
- Где?
- В темном углу...
- Это всего лишь сны, милый!
- Я не хочу их видеть, они обо мне, они сулят гибель...
- Нет, милый, это мои сны, и тебе только кажется, что ты видишь их.
- Ты не должна их видеть!
Тихое:
- Хорошо.
Долго еще он испытующе глядел в мое лицо, ища подтверждение своей тени сомнения, но видел лишь круги под глазами от бессонных ночей. Он и не догадывался, что рядом с ним - порождением Ада - я обрела Бога, и ночами смотрела в его глаза, сквозь небо и звезды, сквозь оковы своего - и его - тел. Где было знать ему, что душа моя уподобилась троице, и стало нас три: первая - тихая и кроткая, покорная и мягкая, испуганная и невинная - та, что ничего не весила и ничего не стоила, ничего не сделала и никого не сломала в этой жизни, но осияла ее неожиданным смыслом. Она и выглядела, как ангел на чьей-то могиле, каменный, склоняющий голову, но оттого не менее страдающий и живой. И пусть блеск сиятельных крыльев капал в погребальную землю - на кладбищах души хранили именно камни.
Вторая - сияющая и грозная, не зверь еще, но и не человек уже, та, которую любил он и встречал ночами у своего ложа. Она рвалась вперед, внушая ужас первой, она вытирала ноги о судьбы, и никогда не оглядывалась назад, она даже не смотрела вниз, на тех, кого попирала, она с наслаждением втаптывала их в грязь, чувствуя, как под ступнями трещат кости и затихают крики. Это ей была дана возможность творить, уничтожая, и возрождать - не оживляя, но она редко ей пользовалась. Лишь когда накатывала невыносимая боль, которую и болью-то не назовешь, с губ и волос ее стекали черные птицы слов на бумагу, коя была уже и тогда саваном, укрывшим их сестру, единоутробную жрицу молчания, чье лицо никогда не удавалось разглядеть. Третью. Ту,что не покидала своего угла, и там, завернувшись в свой тайный покров, вершила судьбу - свою на этот раз, разрезала и сверяла, и при этом ни единого звука не издавала, ни единого движения не делала, да и не меняла ничего. Она холодным блеском глаз сверлила первых двух, и всех, кто оказывался в поле зрения, она взвешивала и отмеряла, эта мертвенная Парка, она судила и рядила, но никогда и никому не становились известны ее приговоры, и если и вела она какие-то записи, то час прочесть их не настал еще, да и неизвестно настанет ли вовсе. Но они существуют, эти пророчества, все также молча и зловеще она выносит их в своей скрытой саваном утробе, возможно, выносит вовсе из этой жизни, складывая где-то снаружи. Она НЕ ОТСЮДА. Дьявольски чуждое создание, не монахиня, не суккуб, не человек и не часть его. НАБЛЮДАТЕЛЬ!
Увидел ли он все это в моих глазах, подобных омуту бездумия в темноте, в ночи полной бессонницы? Или тени напугали его? Но он поднялся и ушел, а я холодела под пуховым одеялом, и помнила, что скоро он снова умрет, умрет, так и не вернувшись ко мне сегодня. Я знала этот исход, я чувствовала его много раз и каждую минуту, и банальные слова "Ничто не вечно под луной!" стали моим наваждением - ведь они были правдой, но никто, повторяя их, не задумывался над тем, как ужасны и правдивы они были, какой обжигающей правдой должны были сжечь произнесшего, если бы он дал себе возможность задуматься и ПОЧУВСТВОВАТЬ их.
Ах, люди так бездумны! Как и мои глаза, оставшиеся наливаться слезами без единой в них мысли той ночью. Ее упаковать мне в очередной сияющий белизной слой?
***
День... Белый, как и эта печальная ткань... Как ненавижу я этот свет - убийственный свет убийственного солнца, под которым началась вечность, чтобы завершиться под луной! Оно поймало меня однажды в полдень, и капли крови сочились из порезанных вен, чтобы упасть на грязные ступени старого подъезда. Маки из капель моей крови! Они цвели в степи тупой боли, они не пахли, не вызывали сладостных снов... Люди, собиравшие их, топтали после ногами эти никчемные цветы, не дающие дурмана, и проклинали тот день, когда увидели их. Они проклинали мою кровь, кровь, вскипевшую в тот миг, когда он увел меня из прежней жизни. О, нет, он не разбивал хрустального дворца! Он просто не заметил его. И заставил меня позабыть о нем.
Где-то, на облаке, он стоит до сих пор - эта изящная, состоящая из сверкающих граней игрушка, полная легких привидений, окруженная осенним лесом и туманом озер, под серым невеселым небом. Такой прозрачный воздух возможен только ранней осенью, когда легкий налет жизни еще живет на опадающих листьях и в вое носящего их ветра, когда прозрачные призраки лета вспархивают от испарений земли, готовящейся ко сну, подобному смерти. Что может быть прекраснее умирания?...
Они проклинали меня - эти люди, говорящие, что заботятся обо мне. Они проклинали мою любовь, они проклинали меня и, наконец, прокляли. Это снова была моя кровь. Моя проклятая кровь на грязных ступенях хрустального дворца! Я не стала отмывать его.
***
Что ж, милый, обман за обман! И еще одна жизнь брошена в топку лицемерия. Она горела и корчилась, но что мне было за дело? Я уже с наслаждением ждала часа ночной смерти - все преходяще. Нет, все преходяще через меня. Ко мне и через меня во тьму. Там, во тьме, толпились и другие ночи, полные сладости и обмана, только не их желала я. Никого я так не оплакивала более, как его, умирающего каждый раз под утро, чтобы вновь возродиться к жизни! Ни с кем я не чувствовала так остро неповторимость каждого мига и вздоха, каждого порыва ветра, и каждого облака, скрывающего солнце над моей головой! Ничьей смерти не ждала я с таким горьким счастьем и не могла дождаться! Но он больше не спал со мной и, следовательно, умерев не единожды, более не оживал для меня. Он и сам не знал об этом - мертвый, хотя и по-прежнему привлекательный. Я встречала его несколько раз, и даже тайком следила за ним, не в силах справится с привычкой не дышать без него. Он жил на полную катушку, не зная, что так и не проснулся тем утром. И даже мое кровавое жертвоприношение не оживило его. А я-то надеялась, что не зря оставила шрамы на запястье!
***
Мне уже виделось, как я заверну его в мягкий покров радости и тепла - то маленькое существо, что жило во мне. Но пеленка оказалась саваном. Который это уже слой? Пеленка - белый кусок ткани, так и не дотронулась до него, чтобы согреть. Нет, это было вафельное полотенце - какая банальщина! - которым я пыталась вытереть кровь, заливавшую блестящий пол ванной - снова мою кровь! - еще не понимая, что происходит. Позже, гораздо позже, я подумала о пеленке, позже, когда уже знала, ЧТО потеряла в тот миг. А тогда я не догадывалась, что теряю больше, чем кровь. Эта яркая жидкость замазывала кафель, словно жизнетворная вода, заливающая адский огонь смерти, она была везде - на стене и на полу, на руках и ногах, даже лицо мое, в отражение которого я вглядывалась в зеркале, измазанном красными отпечатками пальцев, было в крови, словно она сочилась отовсюду, сквозь поры кожи выходил из меня яд любви, переполнявшей мое тело до самых сокровенных глубин. Кровоточило даже сердце - я видела его, маленький сгусток мышцы, подмаргивающий душою. Вот теперь, теперь, возможно, и ко мне придет мой темный смертный час! Но - нет. Я, столько раз видевшая смерть рядом с собой, не была ей интересна. Она даже не посмотрела на меня, проходя мимо. И я догадывалась, куда она направляется.
Через несколько дней я узнала, что он погиб. Клянусь, я ждала этого. Ведь уснув со мной, во мне, он так и не проснулся. Он ушел по голубой дороге, чтобы никогда более не возвращаться в этот мир. Все очень просто. Кровь, излившаяся из меня, не была ни его, ни моей - она была нашей. Покинув меня - он умер. Покинутая им - умерла и я. И это последний слой.
Так заверните меня в саван. Заверните покрепче!
(C) Мария А. Ермакова
|