|
ПОДМЕНА
Я не смыкал глаз почти трое суток. К тому же жутко, невыносимо хотелось курить, но я не мог себе позволить отвлечься ни на что, кроме самых простых надобностей. Меня и пустили-то сюда только потому, что заведующим отделения оказался мой бывший однокурсник. Люди простые, как известно, в чертоги смерти дробь жизни - в отделение реанимации, то есть, не допускались.
Эти последние дни и ночи я сидел безвылазно в палате и смотрел, как умирает моя мать.
Процесс продолжался долгие годы. Но лишь несколько недель назад опухоль мозга низвела ее до состояния животного, нет, кусочка плоти, обладающего остаточным сознанием. И только последние трое суток она перестала узнавать меня и гнать прочь: "Зачем ты здесь? Я нормально себя чувствую. Обо мне прекрасно заботятся, не беспокойся ни о чем! Работай!". Никогда, ни единожды за все эти годы я не услышал от нее ни слова упрека.
Я смотрел на нее. Седоволосая голова на подушке, словно брошенный нимб ангела. До неузнаваемости изменившееся лицо, личико не женщины, но постаревшего ребенка. Удивительно, за что болезнь и сестра ее - смерть, так уродуют, видоизменяют именно женщин, не из-за извечной ли ревности к соперницам?
Ах, мама, мама.... Вот уже трое суток я слежу за генезисом твоей кончины, вижу малейшие изменения выражения лица, а их у тебя сейчас сотни! Я слежу за твоим пульсом и дыханием, за зеленой ниточкой на экране аппарата, знаменующей пришедшее безумие и наступающую смерть. Где ты сейчас? В небытие ли или в раю собственных воспоминаний? Но всегда ли они - рай?
Кап, кап, кап.... Очень часто падают капли в капельнице. Невольно я их считаю, глаза слипаются, но я не усну. Я буду сидеть и смотреть, как она умирает, как она умрет, ибо это - то наказание, которое я назначил себе, хотя и поздно. Уже слишком поздно.
В который раз мне сделалось невыносимо стыдно. Я вспомнил свои редкие визиты, дорогие подарки, которые покупал ей, чтобы заглушить свою совесть, а она, даже не глядя, отставляла в сторону, и не отходила ни на шаг, заглядывала в глаза, все ли в порядке, не похудел ли, сыночек? За сытным столом, который, наверное, выглядел так только в мои приезды, я, набив рот, рассказывал с многозначительным видом о работе, о Проекте. А она слушала, склонив голову набок, и в глазах ее нельзя было прочесть осуждения - все таяло в той всепоглощающей материнской любви и понимании, о которой написаны романы и которую я, кретин, оценил так поздно!
Даже сейчас я не держал ее за руку. В этом была вся мука, которую я назначил себе, как высшую меру наказания. Она лихорадочно водила все еще ярко голубыми глазами по сторонам, но нигде взгляд не задерживался дольше, чем на мгновение. Сотни выражений сменяли на ее лице друг друга, целый калейдоскоп мышечных усилий, долженствующих выражать эмоции, но выражающий лишь ужас ее положения. Я не знал, чувствует ли она что-либо, видит ли, слышит ли? Или в ее положении видят звуки и слышат краски? Как ужасно....
Внезапно взгляд ее остановился на мне, и лицо искривила улыбкой самая ужасная гримаса из всех. Она смотрела на меня так, словно была самим безумием смерти, словно знала обо мне нечто, что могло бы покончить со мной в момент произнесения только лишь первого звука. Я вскочил. Стул с грохотом упал за моей спиной, но она уже отвела глаза. Все продолжалось не дольше секунды, но, я уверен, не бесцельно ее глаза сверлили меня, оттуда из средоточия зрачков, ставшего сейчас средоточием самой жизни, на меня глянуло НЕЧТО, меня увидевшее и воспринявшее.
Дверь приоткрылась. Сестра вопросительно посмотрела на меня, привычно - на капельницу и аппараты.
- Вам нужно отдохнуть!
- Благодарю. Осталось недолго. Думаю, я выдержу.
- Хотите кофе?
- Да, пожалуй.
Затем я снова остался в одиночестве, вдыхать аромат больничного кофе и приближающего конца. Несколько минут я им и наслаждался, а когда поднял голову, зеленая нить на мониторе аппарата прерывалась и вздымалась гораздо реже, чем раньше. Аритмия исчезала, дыхание выравнивалось. С края маминого рта стекала тонкая струйка слюны. Отставив чашку, я осторожно вытер ее уголком накроватного полотенца.
- Вечные проблемы с этой гипо... гиперсаливацией! - внятно сказала мама, и сердито отстранила мою руку.
Я протер глаза. Я ущипнул себя за мочку уха и, подумав мгновенье, очень больно за кончик носа. Она все это время невозмутимо смотрела на меня, а струйка все стекала и стекала, пропитывая наволочку.
- Столько бьемся над этой проблемой, а при трансформации ваш слюнный аппарат сбоит и сбоит. Куда это годится? - возмущалась она, стягивая полотенце со спинки кровати и повязывая вокруг шеи.
Я молча сел на стул. Тут только я заметил, что голос ее гораздо ниже обычного, и если бы не характерные нотки, я решил бы, что он принадлежит мужчине.
- В чем дело? - прошептал я.
- Прошу прощения, - четко произнесла мама, а цвет ее лица улучшался прямо на глазах.
Она немного повозилась с капельницей, снимая ее, а мне даже в голову не пришло мешать ей - так я был удивлен и даже, пожалуй, шокирован.
- Мне пришлось занять это тело, поскольку здесь у меня назначена встреча. Не беспокойтесь, это не надолго. Место откровенно неудачное. Еще чуть-чуть, и мы бы не встретились. Как хорошо, что я всегда трансформируюсь чуточку раньше назначенного!
- Это что, шутка такая? - растерянно ляпнул я.
Спишь! Все-таки уснул, сукин ты сын! Просыпайся, пока не поздно, ты должен проводить ее в последний полет. Просыпайся, иначе никогда не отмоешься от этого дерьма из собственных ошибок и просчетов!
Я тряс головой, тер глаза, ломал пальцы до хруста, но она продолжала холодно разглядывать меня сильно посветлевшими зрачками, а слюна все стекала по щеке. Пульс же и дыхание полностью пришли в норму. А я все не просыпался!
- Пожалуйста, не волнуйтесь так! - мама ласково коснулась моей руки. Ее кожа была теплой и сухой, а не холодной и влажной, как раньше. - Это не займет много времени, я обещаю. К сожалению, дела не позволяют нам видеться чаще. А тело я могу починить, собственно, уже это сделал, но, если желаете, я верну его в прежнюю форму.
- Не надо! - механически ответил я. - Мама! Мамочка! - (впервые со школьных лет я назвал ее так!) - Что с тобой?
- Вы очень непонятливый молодой человек! - рассердилась... рассердилось... в общем, это. То есть оно. То есть мама. (Проснусь я, наконец, или буду видеть этот кошмар до самой смерти! До чьей смерти? Я просто сильно перенервничал. Это стресс. Галлюцинация. Может, в кофе что-то намешали? Зачем?)
- Очень! - между тем убежденно продолжало ОНО. - Я вам уже в который раз объясняю! Энергосостоящие сущности не могут пересекаться, не сливаясь, а это нежелательно, так как возникающие завихрения пространственно-временного континуума могут привести к всеобщей поляризации. Мы не сможем видеться, понимаете? Я и так занят, работой, Проектом, а тут еще эти полевые помехи. Я арендую это тело ненадолго - у нас иное времяисчисление. Негативных побочных эффектов не будет, наоборот, я сведу отрицательное функционирование на нет, и это тело будет как новенькое. Подумаешь, сложность!
- Я не знаю, плакать мне или смеяться! - вслух сказал я, чтобы убедиться, что этот голос еще принадлежит мне. - Контакт с иными формами жизни - это же главная тема моего Проекта по космической биологии. Мама, представляешь!... - я осекся.
Она ничего не могла представить. Чувствовала ли она что-нибудь вообще? Что это существо делало с ней?
- Эй! Ты... Вы еще там?
- Конечно! Всегда жду я, а Мама опаздывает!
- Ма...!?...
Я почувствовал, что окостеневаю. А тысяча маленьких иголочек тепло колола в подреберье, как раз там, где окопался приобретенный еще со студенческих лет гастрит. И струйка слюны стекала по щеке на воротник несвежей рубашки. Осознав эту влагу, я пробовал было закричать от ужаса, но провалился в темноту....
Я очнулся через мгновение. Мама спала, и сон ее был спокойным и здоровым - последний штрих при выздоровлении. Остаточным эффектом иноразумного зрения я различил две сверкающие сферы, разлетающиеся в стороны друг от друга. А тем, что никогда не назвал бы слухом, услышал, как она говорила ему:
- Ты уж прилетай почаще, сынок!
- Хорошо, Мама, - нетерпеливо отвечал он, - вот только закончу Проект.
Я вытер слюну рукавом пиджака, все это время провисевшего на спинке стула, и нежно склонившись над мамой, взял ее руку свои, чтобы поцеловать. Проект! Черта с два! Вот что по-настоящему важно. Все остальное - суета сует, пусть даже и внеземная!
(C) Мария А. Ермакова
|
Журнал "Уральский Следопыт" сентябрь 2011