|
Ей-богу, выражение "Я люблю свою работу" звучит банально. Но я, как раз, принадлежу к той категории, о которой говорят, что работа - это их жизнь. Это, правда, несколько парадоксально по отношению ко мне!
Я делаю свою работу на общественных, если так можно выразиться, началах. Просто, больше некому. Да и кто сделает лучше? Работа - мое предназначение и крест, но я не ропщу. Воспринимаю, как данность. Жаль только, что у меня совершенно не остается времени на личную жизнь. Я красива - не как любая другая! Смею думать, неординарна, как никто. И одинока. Это тоже констатирую, как факт. Не облекая в форму излишней печали или разочарования, хотя, наверное, могла бы.
Итак, эта работа не приносит мне ни денег, ни любви, ни... Ах да, вот он - резон! Я чертовски известна. Можно даже сказать, прославлена! Добрая ли это слава или худая, не берусь судить. Дело в том, что она мне глубоко безразлична и, следовательно, не приносит удовлетворения. Почему же я делаю это? Да. Почему?
Когда я выбираю наряд, когда протираю зеркальную гладь инструмента, когда собираюсь в дорогу - я истинно наслаждаюсь собой, слышу гармонию небесных сфер и перезвон колокольцев Земли, внемлю хору освобожденных и вижу край того сияния, в которое сама никогда не смогу влиться. Я никого не оплакиваю. Сочувствую? Пожалуй. И ни в коем случае не жалею! Жалость, как свойство души, мне не ведома. Как не ведомо, что такое душа. Ничего не знаю об этой странной субстанции, которой дорожат все живые существа, хотя, казалось бы, кто ближе меня к одному из ее возможных проявлений?
Среди моих клиентов каждый третий - знаменитость, каждый четвертый - сенсация, поэтому мемуары кинутся публиковать, стоит лишь шевельнуть пальцем. Без лишней скромности - никто не в силах противостоять моему обаянию, никто просто не решится отказать мне. Но, увы, мои воспоминания таковыми и останутся. Это скорее симпатии, а не научные изыскания, и я бережно коллекционирую их. Ведь, по большому счету, они - все, что у меня остается от моей сумасшедшей деятельности. Их подборка всегда в порядке, аккуратно, на полочках, и иногда, в редкие минуты отдыха, я сдуваю с них пыль, достаю, разглядываю. Вряд ли, узнав содержание этих воспоминаний, вы будете довольны! Вы, люди, во всем ищете величия! Забывая, однако, что истинное величие проявляется лишь, когда теряешь все, чем дорожил. И остаешься при этом собой.
У меня только один враг - время. Не в том смысле, что оно прибавляет мне морщин и отнимает изящества, нет. Я принадлежу к тем редкостным красавицам, над которыми оно не властно. Но с каждой секундой оно подбрасывает все новые задания, и я спешу исполнить их, хотя спешка - единственное, что по-настоящему раздражает. Вам этого не понять. Вы торопитесь жить! Ускоряете время, искусственно создаете его, подчиняетесь ему, даже раболепствуете перед ним. Вы торопитесь догнать манящую цель, которую сами выдумали и которой никогда не достигните, потому что цель размыта, как земля после дождя. Пересекая видимую границу, вы, ориентированные на следующий вожделенный объект глупцы, не желаете насладиться и мгновением текущей победы! Вы торопитесь даже умирать! Чем повергаете меня в глубочайшее изумление, ибо нет большей глупости, чем торопливое окончание того, что, в общем-то, составляет смысл существования. Вам бы вовремя понять это, но нет! Когда приходит срок: "Лишь бы скорее!" - умоляете вы, хотя до этого сопротивлялись с бессознательной звериной волей. А я вынуждена спешить и всегда успевать вовремя! И хотя моя пунктуальность вошла в поговорку - по мне лучше не сверять часы. Я никогда не опаздываю, но это иная точность - точность змеиного укуса, точность клинка профессионала.
Большинство боится меня. Немного странно, что те, кто близко со мной знаком, боятся сильнее. И, увы, я ничего не могу поделать с этим. Вы все, мои потенциальные клиенты, ждете от меня только боли - глупые - даже те, кому я действительно приношу облегчение, кого спасаю! В этом и состоит истинная суть работы. Суть, отвергаемая многими, признаваемая лишь десятком моих адептов. Я не только забираю груз, ставший ненужным. Груз, с которым расстаться тяжело, но необходимо, ибо время пришло, и новые вещи ждут часа, и новые взгляды ищут цель, и ветер перемен ужом бьется в окна, внушая страх тем, кто не желает разлучаться! Я не только отбираю иллюзии у зовущих и страшащихся меня, но даю им то, что необходимо: в силу причин, которых им не понять, диктуемых голосами, которые им не услышать.
Самокопание, свойственное людям, так любимое и взлелеянное ими, вознесенное на пьедестал несомненной истины, мифических поисков сущности, коей не существует, не имеет ко мне никакого отношения. Всему живому свойственно сомневаться - но не мне. Находясь за гранью общепринятых норм, я не знаю сомнений, они убийственны для моей работы, а, следовательно, не имеют права на существование. Единожды, только однажды я задумалась, исполняя свой долг, свою вечную роль необходимости. С тех пор всегда, в один и тот же день года, мне вспоминается ночь, когда долг службы привел меня в то место...
***
Пробило полночь. И с последним ударом маятник старых часов в прихожей остановился, знаменуя мой приход в этот спящий дом.
Прежде чем прийти сюда я, как обыкновенная женщина, долго выбирала, что надеть. Мне не хотелось казаться экстравагантной или строгой, но, с другой стороны, работа требовала "выглядеть".
Очень кстати рядом с часами я увидела большое зеркало в тяжелой раме, разукрашенной затейливыми виньетками и остановилась напротив, чтобы еще раз оглядеть себя. Стекло заклубилось звездным плащом, словно дымкой, отобразив меня во всей красоте и неумолимости. Высокое стройное отражение смотрело бездонными глазами с белого лица, затененного широкими полями черной шляпы.
...И горсть алмазной пыли небрежно рассыпана по тулье...
Простое черное платье очень шло мне. Как, впрочем, и все мои наряды, несмотря на один и тот же цвет, заполняющий зеркало отражением пустоты - черный. В руке я держала изящный кожаный футляр с золотым тиснением. В нем, на черном же бархате, покоился инструмент, который характеризовал мою профессию лучше, чем все остальное. Он был так же красноречив, как палочка дирижера или топор палача. Хотя, ближе был, пожалуй, к последнему.
Я опустила вуаль и поднялась по широкой лестнице на второй этаж, где в темный тихий коридор врезалась полоса бледного желтого света из-под одной из дверей. Должно быть, там ждали моего прихода. И ждали давно.
Помедлив, толкнула дверь.
Свет заливал лишь центр комнаты: большую кровать, заваленную игрушками, и тумбочку рядом с ней. С нее-то и ниспадали лучи света - из-под зеленого банального абажура лампы.
Я тихо прошла в дальний угол и опустилась в большое кресло, поставив футляр у ног. Меньше всего я ожидала услышать здесь смех! Но он был. Звенел как ручеек, тихий, слабый весенний ручеек... Самый жизнеутверждающий звук, который я когда-либо слышала! Это смеялась моя клиентка - маленькая, бледная и встрепанная девочка, лежащая на высоко взбитых подушках с книгой в руках. Чтение так увлекло ее, что она не заметила моего прихода.
Я испытующе разглядывала ее. По исхудавшему личику проносилась буря эмоций, содержимое книжных листов отражалось в нем, как в зеркале. Она то хмурилась, то вдруг прыскала со смеху, спохватившись, зажимала рот ладонью и, коротко глянув на дверь, продолжала читать дальше. Однако мне виделось большее: нездоровая желтизна кожи и испарина, покрывшая голубеющие виски. Я слышала шум бледной крови, которую устало гнать измученное сердце. Да, болезнь, источившая это тело, сегодня ночью передавала свои полномочия. Мне.
Я откинулась в кресле и медленно подняла вуаль.
Какое-то время она продолжала читать, но вот поежилась, словно от сквозняка, и привычным жестом нащупала кислородную маску, висевшую сбоку от кровати на аппарате, полускрытом занавеской. Смертельная бледность залила ее лицо, глаза закатились, книга, захлопнувшись, упала на одеяло. Подождав, пока она отдышится, я встала и подошла к кровати.
- Я пришла, - тихо сказала я.
Девочка выронила маску и потянулась к кнопке звонка в изголовье. Я, молча, смотрела на нее. Но вместо того, чтобы позвонить, она вдруг ухватила книгу.
- Мы торопимся? - спросила серьезно, и страх исчез из ее глаз.
Я вернулась в кресло.
- Чего ты хочешь?
Она снова прижала маску к лицу, подержала, ожидая, когда подобие румянца вернется на щеки. Затем повесила маску на место и протянула мне книгу:
- Я не смогу взять это?
- Это невозможно.
- Тогда, можно я дочитаю? Мне осталось совсем немного...
Я настороженно разглядывала ее. Что еще за уловки?
Девочка трепетно прижала книгу к груди.
- Она очень интересная! Даже тебе понравилось бы!... А хочешь, я буду читать вслух? Тогда тебе не будет скучно...
Мне не свойственно сострадание - уже говорила. Как не свойственны милосердие и жалость. Но и воплощением зла никто не посмеет меня назвать! Необходимость - такой же аспект зла, как и любви. И я согласилась.
- Читай, - позволила я. - Надеюсь, мы управимся до рассвета?
Она открыла книгу и совершенно успокоилась. И даже выглядела гораздо лучше. Что ж... Я всегда поражалась мудрости того, кто выдумал последнее желание осужденного.
- У меня к тебе еще одна просьба... - тихо сказала она.
- Что пожелаешь?
- Я устала от боли. Когда мы отправимся...
- ... Ты ничего не почувствуешь. Просто уснешь.
- Спасибо!
- Это моя работа.
Она мгновенье смотрела на меня, потом вдруг засмеялась и устроилась поудобнее.
- Слушай!
И торжество в ее голосе заставило меня улыбнуться.
Голосок, тонкий и дрожащий, зазвучал под сводами комнаты. Через минуту я уже следовала за проказником, живущим на крыше и его маленьким другом. История настолько увлекла меня, что я забыла о времени. Я слушала, затаив дыхание, об их прогулках, переживала за Малыша, наказанного домоправительницей, улыбалась в ответ на девчоночий смех. И, наконец, я сама смеялась вместе с ней над шпионским храпом Карлсона, как никогда в жизни! Но мое веселье спугнул рассвет. Я не стала перебивать ее - всего несколько страниц остались непрочитанными... Положила футляр на колени и тихо щелкнула замками. Я надеялась, что никому не придет в голову покончить с собой, не увидев солнечного восхода - мне так не хотелось торопить девочку! (Эти самоубийцы! Вечно с ними проблемы. Я не говорю о тех, кому на роду написана такая смерть, но есть некоторые, из-за которых весь график летит к черту!) Из футляра бережно достала свой инструмент. Серебряный зигзаг косы сверкнул в полумраке. Я попробовала пальцем лезвие.
"Гей-гоп, богатый, и красивый, и умный, и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил, это я, лучший в мире Карлсон, лучший во всех отношениях, ты это понимаешь, Малыш? - Да, - ответил Малыш...".
Она читала, а я смотрела на нее и думала - сколько книг она не успела узнать за свою короткую мученическую жизнь? Но я должна была выполнять свою работу! Необходимость - единственный бог, которому я поклоняюсь. И имя мое говорит само за себя.
Я щелкнула пальцами, и на последнем слове глаза ее закрылись, а голова откинулась на подушку. Стараясь не коснуться девочки, я взяла книгу и положила на тумбочку...
...Долго смотрела я на ее заострившееся лицо. Потом, вздохнув, вернулась к креслу и убрала косу в футляр. Выглянула в окно. Предрассветные сумерки - время самоубийц, надо торопиться!
Я вновь подошла к кровати и откинула одеяло. Мои пальцы коснулись худенького тела. Убийственный холод пролился на его тепло. Прошло несколько томительных минут, прежде чем девочка вздохнула, и настоящий румянец зарозовел на лице. Перестало испуганной птицей рваться сердце и забилось ровно и сильно, как и полагается здоровому.
Что может быть ближе друг к другу, чем убийство и смерть?
Я ушла, так и не дождавшись ее последнего вздоха. Но мы все же увидимся с ней для фатального путешествия - через много-много лет. Через много книг, прочитанных ею.
В прихожей я поставила футляр на пол и, потянув цепь часов, толкнула маятник. Начинался новый день. И какая, в конце концов, разница, за кем прийти - за девочкой или за ее болезнью? Мне, Смерти, никакой!
* Памяти замечательной Астрид...
(C) Мария А. Ермакова
|