Аннотация: Третье место на Шпильке-9. Личина Пылинка.
Что остается старикам, когда их время подходит к концу? Когда чувствуешь себя рассохшимся бревном, а прежняя упругость юного тела безвозвратно утеряна. Когда краски окружающего мира тускнеют, будто затянутые паутиной и пылью. Вспоминать прошлое? Проживать настоящее? С содроганием ждать будущего? Или принять то, что дает судьба?
Он тяжело вздохнул. Покосился на крошки, которые надо бы стряхнуть, да неохота. И вновь уставился в окно. Судьба - известная шутница. Подбрасывает иногда подачки, которые иначе как подарком на юбилей и не назовешь! Как сейчас, например. Что, казалось бы, интересного в недавно вымытом стекле, нежно ласкаемом изгибами белоснежных занавесок? Ничего. Он смотрел в него уже долгие-долгие годы и всегда видел одно и то же - череду пирамидальных тополей с растрепанными верхушками, крышу ангара, в котором ремонтировали машины, автобусную остановку, чуть завалившуюся на сторону. Но сегодня смотреть в ту сторону не в пример интереснее! Потому что там стояла она! Новая подружка Никитки вытянулась в струнку, опершись ладонями на подоконник - следила за сорокой, перелетавшей с ветки на ветку. Не юная девица, женщина во всей красе молодого возраста - гладкая загорелая кожа, изгибы от талии и бедер, будто нарисованные одним движением кисти, узкие щиколотки, на одной из которых обвис расстегнувшийся ремешок босоножки - салатовый. Белое платье просвечивало, натягивалось на попке, не скрывая ниточки трусиков между округлых, спелых ягодиц.
Он поскрипел по-стариковски. Надо же, помнил еще спелые персики, купленные Никиткиной бабушкой, Агнессой Юрьевной, в тот день, когда Петр впервые пришел к ней в гости.
Любила Агнешка белые блузки. Ее тугие, будто желающие лопнуть бутоны, груди натягивали белоснежную ткань, стремились выглянуть в низкий вырез, украшенный вышивкой и бусами из красного коралла, больше похожего на рябиновые ягоды. И талия у Агнешки была не тонка, и бедра тяжеловаты и полны того тайного женского призыва, которым безмолвно говорит тело, жаждущее любви - а вот поди ж ты, казалась она стройной, а не широкой, а улыбка лукавых губ могла означать что угодно - от желания съесть персик, до желания остаться с любым в постели вовсе без исподнего.
Гостья потянулась, отвернулась от окна. Обежала взглядом кухню.
Он замер - выйдет конфуз, коли она заметит, что он наблюдает за ней.
Чмокнула поцелуйчиком дверца холодильника - вот ведь... охальник!
Тонкие пальцы, увешанные кольцами вперемешку - золотыми, серебряными и вовсе непонятно-разноцветными - вытащили на свет божий помидоры, огурец и пучок салата. Гостья двигалась, будто танцевала. На миг задумавшись, сбросила вовсе босоножки - и у него сладко заныло где-то внутри, когда он подумал, каково плиткам целовать маленькие розовые пятки и пальчики с ярким педикюром, холодить узкие ступни, ластиться к ним, убирая с их дороги мелкие мусоринки, которых всегда полно на любом полу!
Уснувший было салат встрепенулся, потянулся навстречу ее рукам, обхватил листьями, лаская ладони и подушечки пальцев, нежные запястья и трогательно синеющие венки. Огурец и вовсе обнаглел - разлегся на блюде, вытянувшись во всю пупырчатую длину, будто намекал на что-то... На лососевом боку помидора задрожали капельки воды.
Так же дрожала слеза на графинчике, торжественно выставленном Агнешкой на стол - к огурчикам малосольным, малюсеньким, но знатно хрустящим, к нежным ломтикам сала, украшенным веточкой петрушки, к крепенькой белой картошечке, политой растопленным сливочным маслом и присыпанной зеленью. Женщина в соку, и простой, но добрый стол - что еще надо мужчине для счастья?
Он усмехнулся, припомнив тот графинчик, и утренний кофейный сервиз - белого фарфора, в синюю, будто из школьной тетради, клеточку. Агнешку в легкой сорочке, с растрепанной косой, босую, пританцовывающую у плиты и жарящую оладьи, запах которых мог бы и мертвого из могилы поднять. И путался белый подол между сдобных коленей, темнел загадочный треугольник в средоточии бедер, а розовые крупные вишни сосков и вовсе бесстыдно выпирали из-под ткани.
Гостья разыскала, наконец, нож и миску. Ловко разрезала брызнувший соком помидор. Встряхнула зелень.
Агнешкина дочка, Софья Петровна, похожим движением встряхивала белье, которое вешала на протянутых под потолком лесках. Фигурой она пошла в отца - высокая и худая, однако ж не костлявая. Ноги у Сони были умопомрачительной длины, а груди удались в мать - полные и округлые, будто спелые дыньки, они так и просились в мужские ласковые ладони. И такие нашлись ко времени - ох, и шалун был Василий Егорович. Васенька, как ласково звала его Соня. Выкладывала на деревянную доску стройные ряды румяных пирожков, и сама румянилась щеками, краснела от жара духовки. И окно было открыто, а вместо ангара цвел духмяным летом наполовину заболоченный луг. Пирожки пахли сладко и щемяще, а Васенька выходил на кухню - на запах, подхватывал хохочущую Соню под попку. Неправдоподобно длинные ноги ее обхватывали его крепко, и супруги падали на диванчик, стоявший тогда в углу у окна. Смешки и резкое дыхание, приглушенные стоны и вздохи смешивались с пением птиц, шумом тополей и редких машин, проезжавших под окнами. И белые занавески прихотливо ласкали голую мужскую спину и то одну, то другую из умопомрачительных ног.
Вкрадчивой струей растительное масло окропило выложенный в блюдо салат. Гостья порезала хлеб, разложила на тарелочке так, что любо дорого глядеть. Наконец, досталась Никитке хозяйственная подруга!
Он, будто случайно, открыл одну из дверец, за которой ровными рядами стояли солдаты под стягом Зеленого змия.
Гостья удивленно повернула голову на скрип. Переломила тонкую бровь и вдруг улыбнулась - совсем по-девчоночьи. Достала бутылку вина и стройные бокалы.
Загремели ключи, завозились в замочной скважине.
- Милая, я уже! - послышался Никиткин голос из прихожей. - Купил сыра, жареную курицу и тортик. Нам хватит?
Она молчала, загадочно улыбаясь и пальцем выводя по краю салатницы затейливые узоры.
- Милая? - Никитка тревожно заглянул на кухню. - Ф-фу! - Его лицо расцвело улыбкой. - А я уж подумал, что ты ушла. Не дождалась!
Старый сервант тихонько улыбнулся и ушел в свои воспоминания, будто в другую комнату. Беспокоится он о ней, надо же! Ну, раз так, значит все у них сладится! И диванчик, глядишь, появится в дальнем углу кухни, из новых, наглый и яркий. И много вкусной и красивой еды. И вновь сплетутся со звуками улицы резкое дыхание, смешки и приглушенные вздохи...
Что остается старикам, когда их время подходит к концу? Радоваться молодости.