|
Ночью над морем разразилась гроза. Пенные валы обрушивались на серую линию пляжа, ломая и сминая ее, лизали жадными языками выложенную разноцветными камнями ленту набережной Греналь. Кованые штанги фонарей стойко выдерживали удары стихии, поливавшей водой и сверху, и снизу, их пузатые банки, в которых давно погасли всегда яркие огоньки, раскачивались, скрипя. Несколько уже валялись внизу, разбитые вдребезги. С утра городскому магистрату предстояла большая уборка и крупные расходы.
Набережная была городской достопримечательностью. В первой половине дня она имела вполне респектабельный вид, по разноцветным камешкам скакали дети и болонки, матроны считали своим долгом совершить дообеденный променад, выпить чашечку горячего шоколада в одной из многочисленных прибрежных кофеен. Набережная пересекала престижный район Шато, тянулась мимо стоящих на первой линии домов капитанов и суперкарго, разноцветные камешки постепенно сходили на нет, вместо них были положены добротные серые камни, по которым славно цокали подкованные каблуки на сапогах матросов, купцов и посыльных. Одно из ответвлений набережной уходило на широкий пирс, где кипел, вопил и вонял стихийный рыбный рынок.
К вечеру шумная лента Греналь замирала, словно набиралась сил перед долгой, знойной морской ночью. Редкий пожилой господин с тросточкой прогуливался в это время вдоль моря, вдыхая жадными ноздрями соленый запах воды и другой - не называемый, тревожащий и острый запах запретных развлечений. С наступлением темноты из подворотен, таверн, проемов между домами выскальзывали живописно задрапированные в обноски тени - стройные и не очень. Со стороны порта уже доносился разудалый шум матросских компаний, начавших долгий, полный оценивающих взглядов, животных желаний и грубых развлечений путь по набережной - туда и обратно. Старожилы, точнее старожилки, Греналь занимали свои места под фонарями, расшнуровывали лифы, приспускали с плеч блузки, желая продемонстрировать товар, так сказать "лицом". Они зевали, подволакивали ноги, добираясь до заветных фонарей, кутались в шали, распахивая их в кругах света и выставляя на обозрение матросне и сырому морскому ветру округлости различного качества, формы и привлекательности. Шум пьяных голосов со стороны порта приближался... как из сказки появлялись кареты с задрапированными окнами, белые пальцы в перстнях подманивали понравившуюся тушку и кони негромко цокали по камням набережной, пробираясь между толп гуляющих и жаждущих развлечения мужчин, и тех, кто был всего лишь сосудом для их природных или запретных желаний.
У фонарей были свои любимицы. Их так и называли - третий, пятый... пятнадцатый. "Вон та блондиночка под шестым...", "Крошка Милочка под девятым", "Оливия... Оливия всегда стоит под четвертым!"
Оливия всегда стояла под четвертым. Высокая, с сильной, немного угловатой крестьянской фигурой, черноволосая Оливия была уже в годах - но по-прежнему имела сильные губы и лоно, за что ее ценили постоянные клиенты. Громкоголосая, грубоватая, она курила длинную трубку, и даже несмотря на это имела белые крепкие зубы. Жизненная сила и напор еще плескались в ней остатками выпивки, на несколько глотков, не больше, но при взгляде на эту старую опытную шлюху становилось ясно - смерти она продаст свою жизнь задорого.
Под седьмым обреталась ее сердечная подруга. Дурную кличку Кодэтта ей дал один из прежних любовников, служивший антрепренером в театре. Лебедь - не лебедь, Одетта - не Одетта - бесформенное нечто в копне мелких рыжих кудряшек, с двумя зубами во рту, колышущееся и неприятно пахнущее. Кодэтте в жизни повезло меньше, чем Оливии - и сохранилась к своим годам хуже подруги, и побивали часто, впрочем, тут спасал жир, свисавший необъятными складками - попробуй пробей такую! Но и на нее находились любители, особенно те, кто едва стоял на ногах и дышал перегаром на километры вокруг.
Одинокой девушке невозможно выжить в Нарлине. Вот почему Оливия и Кодэтта уже давно снимали вместе комнатенку в одном из домов припортового квартала. Треть жизни прошла на продавленных кроватях, стоящих по обоим сторонам колченогого стола. По устному соглашению между подругами клиенты не знали ни этих постелей, ни этого старого, но пахнущего чистотой белья, не грелись у огня маленькой печурки, не пили неплохого вина из оплетенных лозой кувшинов - один из клиентов Оливии был родом из той же провинции, что и она. Приезжая регулярно в Нарлин, обязательно привозил ей пару бутылей. Просто так, не за услуги.
Жизнь в городе регулярно дорожала. А подруги не становились моложе. Однажды пришло время искать третью - чтобы хватило денег на оплату комнатки, покупку дров на долгую зиму, другие мелкие, но частые расходы. Первую из таких, смешливую шебутную Розали, зарезал в подворотне дружок. Вторая, тихая и всегда грустная Нинон, на третью совместную зиму тихо и печально скончалась от чахотки на руках сердобольной Кодэтты. А третья - еще молодая, хорошенькая блондинка имени не имела, но за солнечную улыбку еще не блеклых губ все звали ее Искрой. Искра горела под третьим фонарем - под приглядом Оливии, учившей товарку уличной жизни. Подруги вместе приходили на работу, но возвращались домой в разное время.
Обычно, Искра приходила последней. Молоденькая, не испорченная морщинами и шрамами, улыбчивая и приятная в общении с каждым, кто хотел ее, она пользовалась популярностью, как среди матросов, так и среди аристократов, желающих пикантных уличных развлечений. И зарабатывала в последнее время больше каждой из подруг. Зарабатывала и делилась, делая это как-то легко и естественно... В общем, прижилась девчонка в полуподвальной комнатушке на улице Устриц, как кошки приживаются на чердаках, как мыши в подполе...
Шторм разогнал ночных гуляк и гулящих, в два ночи камни под фонарями были пусты и мокры. И Оливия с Кодэттой, не найдя Искру на привычном месте, поспешили домой, кутаясь в шали из грубой шерсти, похожие то ли на двух взъерошенных птиц, то ли на опаздывающих на работу смертей - одну - худую и длинную, и другую - низкую и толстую.
- Выспаться хорошо, - коротко заметила Кодэтта и ловко сплюнула желтую от жевательного табака слюну на мостовую. - Завтра пораньше выйдем, да?
- Да уж... - проворчала Оливия, кутая длинный подбородок в отворот шали, - сегодня все псу под яйца. Авось Искра принесет чего.
- Слушай, - оживилась Кодэтта, - у нас же кусок окорока есть! И хлебушек...
- Все бы тебе жрать, колода старая, - беззлобно заметила Оливия. - О смерти пора думать, а ты все туда же - окорок!
- Чего о ней думать? Сама придет, без приглашения...
- Знаешь, - Оливия смотрела под ноги, словно ждала - какой из камней мостовой ее обидит, - а я вот приглашу - срок придет.
- Это как? - подруга даже сбилась с шага.
- А вот так, - Оливия решительно скинула с черных волос платок и подставила лицо холодному, рывками прыгающему по улице ветру, - не желаю в приюте куском плоти гнить - без разумения и не в памяти. Сама уйду к костлявой, коли немощь почувствую - духовную али телесную.
- Эвона как... - негромко ответила Кодэтта и больше не слова ни сказала до самого дома.
В утро после шторма было промозгло и сыро. Океан уже не ревел, как ночью, лишь тихонько ворчал, укладываясь в ложе гранитной набережной. Подруги проспали до полудня, выкурили по трубке, расчесали и заплели косы, чтобы не мешались. На завтрак был хлеб с пресловутым окороком и густая бурда из чая и молока. Искра пришла только к обеду. На мгновенье остановилась на пороге, гладя ладошкой старое дерево створки. Прошла внутрь, задумчиво ссыпала в треснувший кувшин весь немалый заработок, выпила воды, не раздеваясь, легла в свою кровать. И моментально уснула.
Кодэтта с доброй усмешкой накрыла ее одеялом.
- Умаялась девка. Видать, за нас троих старалась.
Оливия дотянулась до кувшина и высыпала на стол горсть серебряков.
- Да... Смотри-ка, клиент состоятельный попался...
- Перепрячь, деньги-то... - Кодэтта покатала по столешнице белый холодный кругляшок, за который можно было купить жар и глубину глотки или лона. А если кругляшков было много - то и любые жар и глубину, имеющиеся в человеческом теле.
- А я бы постриг приняла... - протянула тоскливо, и Оливия поняла, что это в продолжение вчерашнего разговора. - Да, вишь ты, ебаться люблю...
Они обе посмотрели друг на друга и расхохотались, не обращая внимания на спящую девушку. "Вишь ты..." - повторяла Оливия и хлопала себя по острым коленям так, что от юбки летела во все стороны уличная пыль: "Вишь ты...".
Кодэтта, икая от смеха, встала налить себе воды...
Искра спала и ничего не слышала. В уголках еще не обесцвеченных пороком губ пряталась робкая улыбка... Улыбка не отсюда...
***
Угловатая тень застыла у окна, закрывая и так тусклый свет из грязного стекла. В самой позе чудилась то ли безмолвная угроза, то ли бесконечная тоска.
- Ну, чего там? - спросил хриплый голос с кровати.
Кодэтта, зевая, села в постели, пятерней расчесывая спутанную шевелюру.
- Стоят... - неохотно отозвалась Оливия и пошевелилась впервые за последние два часа.
- Просто стоят? - уточнила подруга и перестала зевать.
- Да. Разговаривают.
- О чем можно разговаривать со шлюхой? - удивилась Кодэтта.
Встала грузно, потянулась, колыхнув необъятные складки жира.
- О чем шлюхе разговаривать с прилично одетым господином почти два часа? - глухо ответила Оливия.
С неожиданной прытью толстуха оказалась рядом, потеснила подругу могучим плечом в несвежей сорочке.
- Да! - сказала она.
- Дьявол! - сказала она.
- Это видно! - воскликнули в один голос обе.
Посторонились друг от друга, как прокаженная от чумной, уныло поплелись к чайнику.
Уже и чай был выпит, и сухарики подъедены, когда Кодэтта, наконец, решилась сказать, виновато глядя на Оливию:
- Жалко девчонку. Может, попробуем объяснить?
Щека той дернулась, словно дотронулась до острия раскаленного ножа.
- Поздно, Дэт. Она нас не услышит. В ее ушах поют ангелы его слов...
Заскрипела входная дверь.
Искра стояла на пороге, раскачиваясь на ветру, будто пьяная. И лицо казалось светлым и чистым, словно живительная влага святости омыла с него следы порока. Ангелы пели в ее губах, припухших от поцелуев, в тонких, нервных пальцах, в тенях на висках, бились мотыльками в огне лихорадочно расширенных зрачков.
- Блядь, - сказала, словно выплюнула Оливия. Правда так жгла ей рот, что брызги полетели во все стороны. - Ты блядь, Искра! На кой хрен тебе сдался этот козел?
Девушка, кажется, ее даже не услышала. Прошла к кровати, вялой рукой бросила на стол кошель с деньгами и упала, как мертвая - милосердный сон укутал в ватные крылья тишины.
Кодэтта поморщилась, накрыла ее своим одеялом. Высыпала на стол и пересчитала монеты.
- Кажется, - уныло сказала она, - скоро нам придется искать новую приживалку.
Оливия не ответила. Она смотрела на спящую Искру, и где-то в глубине зрачков тлел пепел давно сгоревших мотыльков.
- Я же сказала, она не услышит, - произнесла задумчиво. - Воистину бог жесток: наказывает приличных женщин блядством, а шлюх - любовью.
- Бог мудр, - покачала головой Кодэтта и принялась набивать первую за утро трубку. - Он дает страждущим тот хлеб, которого им не хватает. Давай не будем торопиться с выводами? Вдруг опомнится?
- Сама-то веришь в это? - усмехнулась Оливия и, ссыпав часть денег обратно в кошель, засунула его за пазуху, взяла корзину, стоящую у двери. - Я на рынок. Спрячь деньги.
Кодэтта посмотрела в узкую удаляющуюся спину, раскурила трубку и, подперев двойной подбородок рукой, пробормотала с тоской:
- Ни хрена я не верю...
***
- Значит завтра? - в сотый раз спросила Оливия, словно не веря своим ушам.
- Завтра! - высокий голос звенел венчальными колокольчиками.
- И он заберет тебя отсюда... и вы поедете в Эклисс... и он купит таверну, в которой ты станешь хозяйкой?
- И женой! - вновь зазвенел голос: нежностью... радостью... верой... Да мало ли оттенков в звоне венчальных колоколец?
- Ебицкая сила! - буркнула Кодэтта. - Ну как тебе объяснить...
- Никак! - Искра вскочила и подошла к дверям. - Не желаю вас слушать. В нем моя жизнь... Он верит мне и любит меня. А вы... а вы...
И, расплакавшись, она выскочила за дверь, даже не захватив шали.
Подруги переглянулись. И отвели глаза с поспешностью нечистых на руку торговцев. И сели спиной друг к другу, одновременно набивая трубки, разжигая огни и наблюдая, как табак медленно истаивает в пепел.
Так и просидели до вечера. Кончился табак в дешевых кисетах, вышитых для скудной красоты яркой ниткой, погас огонь в печурке, стемнело. Ни одна из подруг не сделала ни движения. Не хотелось шевелиться, собираться, идти медленными тяжелыми шагами на мокрый эшафот набережной Греналь. Переступать дрожащую световую границу круга под фонарем и смотреть на плывущие мимо каловые массы человечества.
Дверь распахнулась. Искра казалась безумной - так не вязалась светлая улыбка с неосвещенной комнатой, яркий румянец еще молодого лица - с нездорово бледными щеками товарок. Молча, гордо задрав голову, прошествовала к своей кровати и легла, не раздеваясь. Укрылась одеялом с головой. Из-под края его грубой шерсти плеснуло нездешним светом. Совсем скоро ровное дыхание девушки наполнило тишину невыносимым.
- Невыносимо! - сказала Оливия и, поднявшись, подошла к окну. - Невыносимо видеть ее такой и знать, что будет дальше.
- Сначала все будет хорошо... - подхватила Кодэтта и откинула одеяло с волшебного лица, даже во сне источающего любовь. - Но как-нибудь он припомнит ей ее прошлое...
- ... И начнет стыдиться своей жены... - глухо ответила подруга.
- Запьет, распустит руки... - пробормотала толстуха.
- И однажды она потеряет ребенка, которого будет носить от него... -
- А потом он вышвырнет ее на улицу в одном платье, со словами "Возвращайся, откуда пришла, шваль".
Оливия резко обернулась. Кодэтта так же резко вскинула лицо ей навстречу. Мгновение они смотрели друг на друга дышащими зрачками понимания, а затем первая шагнула вперед, словно пушинку подняв свою тяжелую, до отказа набитую перьями подушку, а вторая нежно обхватила худые плечи Искры, прижимая ее к кровати. Девушка не проснулась. Не проснулась, когда подушка коснулась ее лица... и осталась спящей навсегда, когда все было кончено. Нездешняя улыбка продолжала играть на губах. Мертвые крылышки ангелов, еще светящиеся в темноте почти пустой комнаты...
***
- Зря вы поверили шлюхе, благородный господин! - резко произнесла Оливия и захлопнула дверь, прижавшись к ней грудью и щекой.
Кодэтта, застывшая у окна толстым укором, пошевелилась.
- Уходит, - произнесла одними губами.
Когда серый силуэт навсегда растворился в туманах Нарлина, Кодэтта отошла от окна и принялась одеваться. Оливия оттолкнула себя от двери, словно та держала ее силком. На усталом лице прорезалась новая, резкая морщинка. След от раскаленного острия кинжала.
- Сегодня надо поспрашивать девочек, - сказала она, - насчет приживалки. Авось найдем новенькую на Греналь.
- Поспрашиваем, - Кодэтта старательно прятала взгляд. В его темных глубинах, в илистых слоях памяти навсегда увязло изображение безжизненного тела, медленно уплывающего по реке - к морю. К вечному покою и свету.
- Готова, Дэт? - спросила Оливия, которая давно была одета.
Резко укутала острые плечи черной шалью, острые концы которой повисли крыльями.
- Готова! - подруга растрепала шевелюру.
Руку об руку они вышли в вечерние сумерки города двумя смертями - худой и длинной и низкой и толстой. Набережная Греналь встречала их влажными от слез глазами. И на ее каменных губах, почти не обесцвеченных пороком, нежная улыбка играла нездешним звездным светом.
(C) Мария ЕМА
|
Вышел в журнале "Меридиан" 2(15) февраль-март 2012 года Мертвые крылышки ангелов, еще светящиеся в темноте почти пустой комнаты...