|
Я тоскливо сижу на каменном холодном ложе. Тюремная камера - пять шагов в длину, четыре в ширину, в верхней части одной из стен забранное решеткой окно. Оттуда задувает сырой ветер и шевелит мое рубище, бывшее когда-то прекрасными белоснежными одеждами. Порт рядом. Я слышу его голос: скрип снасти, крики грузчиков, шарканье тысяч ступней, шум воды.
Маховое перо на одном из крыльев сломано и качается на ниточке - я боюсь его отрывать! И хотя оно задевает за все, причиняя боль, я думаю, что оборвав его, не сдержу крика. Я боюсь боли, так же, как и ОН боялся.
Один раз в день приносят коричневую бурду в жестяной миске, корку хлеба и воду, отдающую тиной, в помятой плошке. Еду выбрасываю в поганую дыру, корку благодарно тащат жалкие тюремные крысы, а воду я выпиваю - она приятно холодит. В камере душно. Мне еще повезло, что это полуподвал, и яростное летнее солнце не нагревает его, как клетушки этажами выше. Тогда каждая болотная капля была бы на вес грешного золота!
Стена над моей прокрустовой постелью исцарапана черточками - я совершенно классическим образом отмечаю дни и недели... Вот только, последние, кажется, забыл. И вообще, сколько я уже здесь? Нет. Не вспомню.
- Хочешь яблоко?
Я удивленно возвел очи - с той стороны решетки, присев на корточки, заглядывал внутрь моего узилища какой-то оборванец.
- Почему ты здесь? - не дожидаясь ответа, жарко спросил он. - Ты же можешь улететь? Лети!
Мои тюремщики крыльев не замечали, так же, как и изрядно потускневшего нимба. Их глазам представал заключенный номер 33, невысокий, кучерявый человек с затравленным взглядом. Тот самый, которого я когда-то отпустил...
Вот теперь я разглядел его. Незнакомец был скорбен главою - так говорили мы. Здесь же употребляли другие слова - безумец, сумасшедший, чокнутый. Подобные ему видели мироздание, как оно есть - без прикрас. Отсюда упоминание скорби - истинной картины земного мира.
- Хочешь яблоко? - снова поинтересовался он, кажется, позабыв, что уже спрашивал.
К яблокам мы, по вполне понятной причине, относились с опаской.
- Зачем украл? - укоризненно вопросил я, по привычке грозно сверкнув очами.
- Почему украл? - удивился незнакомец. - Мне дали. А я - тебе! Бери, у меня еще есть!
И он просунул сквозь прутья решетки зеленое и, должно быть, кислое яблоко.
С непривычной для меня прытью я вскочил и принял его в ладони, словно только что народившегося младенца. Прижал к лицу. От яблока пахло кислинкой свежести, разогретой корой, янтарной смолой полуденного зноя.
- Спасибо, - тихо сказал я и вернулся на свое место.
Но мой странный гость не уходил. Наоборот, уселся, скрестив ноги, прямо на землю перед решеткой и спросил с любопытством, склоняя голову то к одному плечу, то к другому:
- Отчего ты здесь?
Я задумался. Видевший все в истинном обличье, он узнал меня - так надо ли мне скрывать от него правду? Нет. Не стоит лукавить ангелу света.
- Я заменяю человека.
- А где же он сам?
- Я отпустил его.
- Почему?
- Он был невиновен.
- Его ждала казнь?
- Нет. Лишь долгие годы заключения. Годы, которые он мог бы прожить, делая мир лучше.
- А ты давно здесь? Вместо него?
Я запнулся, прежде чем ответить. Прошлое укрыто пыльными завесами времени, лишь царапины на стене напоминают, чем я пытался его измерить.
- Давно... наверное.
Незнакомец вдруг вскочил, кивнул мне, словно мы только что встретились, а не расставались, и исчез. Через несколько мгновений послышались шаги охраны, совершавшей очередной обход.
Так мы подружились с этим странным человеком. Он приходил всегда в одно и тоже время, приносил гостинец: яблоко, ракушку, забавный камешек, листок с нацарапанными каракулями, в которых никто, кроме меня и моих братьев, не узнал бы значки математических формул. Мы вели беседу, словно играли в мяч: вопрос-ответ, ответ-вопрос... Иногда он отвечал сам себе и сам же себе задавал вопросы. И постепенно я пролистал его короткую горькую историю, словно потрепанную книгу, о которой он, впрочем, нисколько не сожалел, ибо... ничего не помнил о прошлой жизни. Однажды он очнулся в городе, который не узнавал, среди людей, показавшихся ему чужими и чуждыми, и, пытаясь вспомнить, где его дом, понял, что не знает ни этого, ни того, кто он и как его зовут? Он и не бился над разгадкой. Как и всякий сумасшедший, он свое положение не осознавал и уж никак не считал чудовищным. Он бродил по городу, жил на подачки сердобольных граждан, на ночь прибивался к костерку нищих или спал прямо на причалах, укрывшись драной парусиной. Отчего-то он избегал уходить далеко от порта, и я предположил, что он прибыл сюда на корабле. Чужак в чужой стране, лишенный рассудка - что может быть печальнее? Я сказал "предположил", но мог бы узнать точно, стоило лишь захотеть. Только - зачем? Он чем-то заслужил свою тайну,которой иначе Господь не одарил бы его.
Так проходили за днями дни. Я иногда отмечал черточкой прошедшее, иногда нет. Временами тоска охватывала меня, но я помнил, что отчаяние - самый страшный из смертных грехов и что ОН терпел - велел и нам.
Что ж... Я буду ждать...
***
Гений идет-идет-идет по каменной земле. Голые пятки стучат-стучат сердцем. А сердца-то и нет! Только красная лужа плещется - плеск-плеск, блюм-блюм. Гений не голоден - хорошо! Гению тепло. Надо залезть в воду, с холодными тварями весело поплавать, проведать зеленоглазого кота, который всегда ждет на бочке у входа на рыбный рынок. У него припасен очередной анекдот: "Встретились мышь и крыса...". Хорошо, когда полно-полно дел! Ноги заняты, значит, голова тоже, она ведь ногами руководит! А раз занята голова, нет времени думать. Думать и вспо...
Птица поет. Красиво пищит, в ярком радужном оперении пребывает. Это люди бедные думают, что она серая и невзрачная. А она вон какая - словно радуга с крыльями!
Гений идет-идет-идет... Что он принесет сегодня крылатому? Смотрит под ноги, ищет подарок. Крылатый всегда хорошо улыбается. Радуется подарку, как ребенок, плещет серебряным светом, сияет лицом. Есть лица светлые, есть темные...
Темное от гнева лицо, гримаса, скорченная ради унижения... Его отражение? Нет - другой.
- Гений?!...
...Нашел! Перышко легкое, облаку подобное, перышко мягкое, для крыла приятное - ай, песенка получилась. Идет-идет-идет Гений, поет-поет-поет свою песенку, ему монетку дадут, детки камешком кинут, а ему все нипочем, пятки стук-стук, красная лужа плеск-плеск...
...Горячая жидкость стекает по пальцам, точно горящая нефть. Жжет, жжет ладони. Боже мой, что это? Отчего бронзовый подсвечник в моей руке красен? Отчего ноги мои утопают в алом ковре?...
Ноги - топ-топ-топ-нет-нет-нет, крылатый не обидится на воронье перо! Гений знает, что оно точно-точно подойдет. Он уже просчитал площадь крыла, его профиль, скорость и плотность воздушного потока - размер в самый раз!... Умеет считать Гений!
...Зачем оно преследует его - это гневливое лицо? Чей голос кричит прямо в уши?
- Думаешь ты - гений? Ха! Твоя великая теорема не имеет решения!
Не могу, не хочу слушать это! Замолчи-замолчи-замолчи!...
- Она недоказуема! Чего ты добился двадцатью годами сплошных расчетов? Пшик!...
...Пшик - камень задел плечо. Не беда! Они не со зла ведь, мелкие эти, по глупости! Убежит-убежит-убежит Гений, язык покажет, вот так!
Вон оно, обиталище крылатого. Светит оттуда... Снизу светит - чудно! Никто не замечает, все мимо идут, шелестят, тюки тащат. Гений близко уже, крылатый, не грусти!...
...Господи - печалься обо мне! Кажется... я... убил... человека...
***
Стыдно признаться, но я стал ждать его приходов, трогательных смешных подарков - знаков оттуда, с воли.
В этот раз он был необычайно взвинчен. Принес мне черное перо.
- Примерь - на!
Я приложил к крылу. Не заплаткой смотрелось - росчерком черных чернил в белизне бумажного листа. Он напряженно наблюдал за мной. Отчего так взволновала его моя реакция на подарок? Раньше такого не случалось.
Стиснув зубы, я дернул разломанную болтавшуюся ость. Боль полыхнула, но я сдержал крик - ради своего гостя. Коснулся подарком пустого места в ряду других перьев, прирастил. Теперь навсегда я - меченый. Быть может, это не плохо?
- Пусти меня к себе, - вдруг попросил мой гость, удивив меня несказанно. - Пусти, мне нужно!
Даже зная мою силу, он никогда ни о чем не просил. Откажу ли я ему в этой малости?
Вместе с пахучим портовым ветром он оказался в моей камере, оглядываясь с интересом и немного смущаясь.
Я молча ждал. Теперь я понял, что изменилось в нем: флер безумия местами был разорван, сквозь прорехи проглядывала его истинная личность.
Оглядевшись, он залез на мое место и поднял на меня несчастные глаза.
- Теперь улетай! Я БУДУ ЗДЕСЬ вместо тебя.
Я протянул к нему руки, я хотел убеждать, просить, угрожать, умолять, наконец, не делать этого! Но он закрыл ладонями лицо и закачался, причитая:
- Уходи-уходи-уходи! Место мне здесь, мое-мое-мое!
Я видел - он пытается нанизать обрывки воспоминаний на нить смысла того, что, в конце концов, свело его с ума. Но он так и не мог вспомнить подробностей того несчастного дня или ночи!
Я погладил его по голове, словно плачущего ребенка. Под моими перстами черты лица его изменились. Моим глазам предстал заключенный номер 33, невысокий, кучерявый человек. Тот, который отпускал меня. Тот, который вынес приговор себе самому...
Ласково коснулся я его руки, поцеловал в лоб, благословляя на многолетнее ожидание памяти. Быть может, она вернется к нему? Быть может, тайна перестанет быть тайною? И - быть может - он не виновен, но это он должен решить для себя сам!
Миг - решетка осталась позади, и черное перо в моем крыле пишет на голубом листе небес последнее прости.
***
...Теплая рука у крылатого, легкая! Прогнал боль, прогнал слезы! Ой, дал что-то Гению - подарок?...
***
Заключенный номер 33 мгновенье смотрел на маленький гвоздик, лежавший в его ладони. Потом встал на колени, потянулся к череде палочек, накарябанных на стене над каменным ложем, и прибавил еще одну.
(C) Мария А. Ермакова
|
Творение незабвенного профессора В.П. Сербского, аццкого дохтура, главного врача клиники Тайна Тайн - 2010. Второе место на конкурсе.