Ермилов Александр Александрович : другие произведения.

Доброволец. Часть 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "В середине дня в дверь постучали и позвонили, требовательно и, казалось, возмущенно, что не открывают сразу. Мать Жмота вышла с добровольческим мешком в руках, велев нам сидеть тихо-смирно, и закрыла дверь в комнату. Вдвоем мы слышали, как в квартиру вошли, грузно топая, и мужской голос потребовал проверить все по списку, а потом, в шуршании и покашливании, послышался другой мужской голос, сообщивший, что все на месте, и двое, попрощавшись, поблагодарив за пожертвование, так и продолжайте впредь, женщина, вышли". "Вечером мы уселись втроем перед единственным телевизором, отдав свое внимание вечернему фильму, обычно показываемому в субботу, как награда за трудовую неделю, взамен новостям, рекламе и ежедневному телешоу про еретиков, познавших силу нечистой совести и просящих искупления. Там, под расстрелом телекамер и взглядов приглашенных зрителей, еретики молят о прощении грехов и жертвуют, жертвуют, жертвуют, а взамен ― разрешение вернуться в общество. Фильм перед нами не простой, разумеется, не увидишь в нем других тем, кроме главной мысли, толкуемой на каждом углу, в каждой книге, и вот главные герои всегда жертвуют, погибают для всеобщего блага; сюжет может быть разным, но действие и итог похожи. "
  Переодевшись в джинсы, я скакал через лужи, отталкиваясь от стен плотно стиснутых зданий, стараясь увернуться от взглядов соседей, привычно и неизменно следящих за всем и вся, дабы потом раскрутить диск телефона и сообщить всегда слушающим ушам одной инстанции. Только после нескольких писков клаксонов, брошенных вдогонку через дорогу, я замедлил ход и пошел быстрым шагом, стараясь унять дрожь сердца и хаотично пролистывая в памяти крики и удары отца, мои крики и ответные удары. Выйдя на широкий проспект, я сталкивался плечами и взглядами с прохожими, встречая среди них истинных добровольцев, пожертвовавших руку или ногу, и, наверняка, ожидающих руку или ногу взамен. Сравнявшись с ними шаг в шаг, я понял, что и не смотрят они на меня, а только мимолетно бросают невидящий взгляд вскользь и идут дальше, забив головы проблемами и заботами, возможно, как и я, раздумывая о поступившей записке и способах избежать пожертвования. Остановившись возле рекламного монитора, беззвучно показывающего знаменитых добровольцев города, я вдруг понял, что бежал бесцельно, а в карманах у меня ни копейки, только сигареты, каким-то чудом не успевшие постираться.
  Козырек над рекламным монитором трещит и глухо кряхтит под дождем, а дождь подгоняет всех и каждого скрываться и спасаться бегством. Замерзая и трясясь, я побрел дальше между козырьками и навесами, проходя между домами высокими и низкими. Улицы и перекрестки сменялись узкими проулками и широкими площадями. Вскоре я забежал в подъезд пухлой многоэтажки, где двое, тайно поглядывая в окна, делили что-то из мешка и удовлетворенно хихикали, а вздрогнув от шлепка деревянной двери и заметив меня, пригрозили кулаками и клыками, но я мирно поднял руки и застучал подошвами выше, решив не дожидаться лифта, рожденного в прошлом столетии. На предпоследнем этаже я дважды постучал и один раз нажал на дверной звонок. Нетерпеливо гремя зубами, сообщил в ответ на глухой вопрос из-за двери, могу ли я увидеть Жмота, а в ответ снова вопрос: "Кого?". Но тут услышал щелчки замков, и дверь мне открыл сам Жмот, протягивая руку в приветствии, при этом стараясь объяснить женщине в халате, по-видимому, его матери, что Жмот ― это он. Его мать смотрела на меня с той молнией во взгляде, присущей женщинам, защищающим свое дитя от всех опасностей, которые могут постучаться поздним вечером. Осмотрела, оценивая мой промокший вид и стекающие капли с волос, широко распахнутые от страха и чего-то еще, подгонявшего меня вперед, дальше, глаза. Услышав шорохи на лестнице, она поторопила нас в квартиру, переодеваться и сушиться, и, конечно, ему можно остаться, но где твои родители (?), но Жмот захлопнул дверь своей комнаты и протянул запасные кофту и джинсы.
  Я уселся на деревянный стул, друг вновь окунулся в допотопный компьютер, скрипя вторым деревянным стулом и проявляя максимум внимания ко мне, на которое был способен в этот момент. Он не спрашивал, как водится, что случилось, сбежал из дома, поссорился с предками, или что, а просто ждал, зная, что еще немного... и я заговорю сам. И вот я заговорил заточенным шепотом про записку. Он попросил показать, но ее у меня не оказалось, осталась где-то дома, возможно, на полу или лежит на кухонном столе перед матерью или отцом. Но каждую строку этой записки я запомнил множеством прочтений. Напуская на себя обычно вид легкомысленный, сейчас Жмот смотрел и слушал без привычной улыбки или застрявшего смеха в уголках рта. Дослушав, поднялся и обошел комнату один-два раза, без усилий лавируя между раскладушкой, компьютерным столом и мной: больше ничего в комнате не было, все пожертвовано, а компьютер не требовали, ― необходим для учебы Жмота, и там Игра.
  Наконец, прервав молчание, Жмот спрашивает, что я собираюсь делать, а я привычно отвечаю, что совершенно не представляю, а друг в свою очередь: "Нужно пожертвовать, и всё. Мать говорит, что наша обязанность жертвовать ― эфемерна, так как все общее: наше имущество, наши тела, даже мысли и идеи общие, только нужно делиться, распределять между собой по необходимости и возможностям. На этом стоит наша страна, из объединенных республик, соединенная общностью их жителей". Теперь я молчу, не знаю, что ответить, вглядываясь в монитор, а потом в свои ладони, едва скрывая удивление чрезвычайной религиозностью Жмота, его серьезностью и мгновенным превращением из озабоченного подростка во взрослого моралиста. Он приносит мне матрац, что-то бормочет об усталости и позднем часе, выключает свет и плюхается на раскладушку, наигранно захрапев через пару минут.
  Сна у меня ни в одном глазу, и я выхожу украдкой на балкон, где кривые полосы дождя, где я закуриваю и загипнотизированно смотрю на вьющийся дымок и искры огонька на сигарете. Внизу сплющенный ливнем двор прятал под деревьями перебежчиков из дальнего района, еретиков, облаченных в обноски и тряпье, голодными взглядами впивающихся в окна: заметил ли кто их, звонит сборщикам? Не смог я долго их изучать и посмотрел на дом напротив, где на схожем балконе стоял и курил похожий на меня человек: он также рассматривал беглецов, а после взглянул на меня, и не было понятно, я наблюдаю за ним и слежу или он за мной. Казалось, что одновременно мы докурили и сбросили сигареты, как снаряды на головы еретиков, и вернулись в квартиру.
  
  ***
  
  На следующий день Жмот вновь оккупировал компьютер, и вроде как не было вчерашних моих откровений, мы обсуждали Игру и все остальное как раньше: он снова предложил искать на форумах информацию о следующих виртуальных, как он выражался, сношениях, и прыгал по клавиатуре пальцами быстро-быстро. День проходил то медленно, то резво, с перерывами на еду и сигареты, внезапно испаряющиеся у меня в большем количестве, чем обычно, а остальное время мы теснились возле компьютера, играя за персонажа Жмота. Когда в Игре он жертвовал деньги или еду, при нажатии клавиши возникало густое секундное молчание, и каждый из нас понимал ненужность слов и уговоров, и вскоре мы продолжали играть, меняясь местами с наблюдателя на игрока. Несколько раз наша игра прерывалась помехами, и на мониторе появлялась надпись красными буквами на черном фоне, призывающая очнуться, наконец, прозреть и начать сопротивляться, присоединиться к борьбе против добровольческой религии и законов, ею порожденных, а после Игра продолжалась. Жмот чертыхался, проклинал такую рекламу и негодяев, ее создающих, а я понимал, что вряд ли это была реклама, но виду не подавал.
  В середине дня в дверь постучали и позвонили, требовательно и, казалось, возмущенно, что не открывают сразу. Мать Жмота вышла с добровольческим мешком в руках, велев нам сидеть тихо-смирно, и закрыла дверь в комнату. Вдвоем мы слышали, как в квартиру вошли, грузно топая, и мужской голос потребовал проверить все по списку, а потом, в шуршании и покашливании, послышался другой мужской голос, сообщивший, что все на месте, и двое, попрощавшись, поблагодарив за пожертвование, так и продолжайте впредь, женщина, вышли. Через минуту тишины дверь комнаты открыла мать Жмота, твердым голосом сказав, чтобы готовились к обеду. И я не спрашивал, что она пожертвовала, сколько и насколько ценным оно было, а просто вышел аккуратно на балкон, стараясь не шуметь, словно сборщики во дворе могли услышать меня. Но они только уселись в автомобиль и укатили, свистя колесами, вдаль, за угол, вероятно по другому адресу, забирать другое пожертвование.
  Вечером мы уселись втроем перед единственным телевизором, отдав свое внимание вечернему фильму, обычно показываемому в субботу, как награда за трудовую неделю, взамен новостям, рекламе и ежедневному телешоу про еретиков, познавших силу нечистой совести и просящих искупления. Там, под расстрелом телекамер и взглядов приглашенных зрителей, еретики молят о прощении грехов и жертвуют, жертвуют, жертвуют, а взамен ― разрешение вернуться в общество. Фильм перед нами не простой, разумеется, не увидишь в нем других тем, кроме главной мысли, толкуемой на каждом углу, в каждой книге, и вот главные герои всегда жертвуют, погибают для всеобщего блага; сюжет может быть разным, но действие и итог похожи. И сейчас главный герой отдает почку неизвестной больной женщине и даже не просит ничего взамен. Они не видят друг друга, но через несколько лет случайно знакомятся, и между ними полыхает оранжевый огонь любви, который вскоре из-за накопившихся по крупицам обид и недомолвкам постепенно тлеет. Внезапно главному герою оказывается необходима новая печень, и героиня случайно становится донором, отдав часть своей, а после операции оба узнают, что в ней живет его почка, и счастливые собираются пожениться. Я видел катящиеся по щекам матери Жмота слезы и улыбку, озарившую ее в конце фильма, и мне захотелось накричать на нее, спросить, не свихнулась ли она и все вокруг, но специальный сигнал заставил нас вздрогнуть, а финальные титры резко поменялись на мотивационный ролик и кадры новых еретиков, среди которых меня опознает Жмот, протянув указательный палец, словно шпагу, к моему горлу. И так мы смотрели друг на друга в молчании, пока не закончился мотивационный ролик, а я быстрым шагом ушел в комнату.
  Покурив, я лег на матрац, и как по команде зашел Жмот. Теперь была моя очередь притворно храпеть, но друг все равно сквозь храп завел разговор, спрашивая, что я буду делать, теперь меня отдадут под суд, если найдут, и его с матерью отдадут под суд, если найдут меня здесь, а я по-прежнему молчал: но не по причине вдруг выросшего между нами искрящегося непонимания, а только лишь из-за отсутствия у меня какого-либо ответа. Вскоре он уснул, а я продолжил смотреть перед собой в темноту и на редкие полосы света от фар и уличного фонаря, свободно просачивающиеся в окно без штор. С животным ревом каждой проезжающей мимо машины, я трусливо сжимался, эмбрионом сворачиваясь под покрывалом, едва сдерживаясь, чтобы не спрятаться под раскладушкой, благо друг меня не видит. Так я и продолжал дрожать и уменьшаться, и даже вспотел, не переставая думать, куда деваться мне, бежать, идти, кого молить укрыть меня, спрятать от всевидящего добровольческого глаза. Крутился-вертелся, но никак не мог уснуть, и минуты шли намеренно медленно, едва двигаясь конечностями-секундами.
  Вместе с опасениями и кривыми острыми тенями, перед глазами вновь появлялись картины из новостей, фотографии еретиков, воспоминания судебных заседаний, освещаемых ярко и громко, и смущённые или затравленные виды подсудимых, обвиненных иногда за минуту-другую, и выдворенные из общества гулким стуком судейского молотка. Один или два раза мы видели этих изгнанников, которым хода нет никуда, ни к кому: их не пускают ни в метро, ни в другой транспорт, ни продуктов не дадут, ни на работу не примут. И эти "не" и "ни" жирным черным шрифтом словно выведены у них на лбу и бегут впереди зловонным облаком неприязни и отчуждения, никто не захочет помочь им, если они не были способны на пожертвование. И в ежегодном марше Добровольца, куда нас школьников загоняли не спрашивая, но предусмотрительно сообщая, что это добровольно, мы живо и яро потрясали плакатами и собственными твердыми убеждениями за добровольческий мир, осуждая и крикливо понукая неблагодарных еретиков. И каждый понимал, что добровольно значит обязательно. Но всегда находились сочувствующие, жалеющие трусов, организовывающие ночлежки, приюты, кормежки.
  За дверью скрипнуло что-то, потом снова, медленно сдавленно захрипели петли, и в комнату на цыпочках зашла мать Жмота, и я быстро сомкнул веки, но сразу приоткрыл, подсматривая за женщиной, крадущейся в тени. Но вот она берет телефон двумя руками и выносит его, прижимая подобно младенцу. Бессонница моя и страхи сдавили сердце и голову, подталкивая меня выше, вперед, прижавшись к двери, стараюсь проникнуть слухом в коридор, а после носки мои шелестят по полу, и вот я уже подслушиваю возле комнаты женщины. Крутится наборный диск, и вскоре она обращается к кому-то, и в тишине ночи я узнаю голос отца, недовольно вибрирующий в динамике телефонной трубки. Мать Жмота тараторит шепотом сквозь зубы, я приоткрываю аккуратно дверь и замечаю, что она даже картинно прикрывает ладонью трубку и рот, словно в детстве рассказывает секрет подружке. Не дослушав ее, я медленно пячусь, спиной заползаю обратно в комнату Жмота, одеваюсь и замечаю, что мой друг не спит: он включает свет, опустив драматично медленно руку, упирается кулаками в бока, как недовольная домохозяйка, стоящая напротив пьяницы-мужа. И спрашивает притворно-недоуменно, куда я ухожу, а сам будто намеренно говорит громко и призывно. И только он отвлекается, приоткрывает дверь, я в прыжке отталкиваю его, при этом извиняясь, качусь по коридору, мимо удивленной матери Жмота, окопавшейся на пороге своей комнаты, открываю все замки, а на лестнице перепрыгиваю через несколько ступеней и вновь убегаю в темноту и безызвестность.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"