Давно бы уже семья стронулась с места и укатила в Израиль на сытные хлеба, да единственный еврей в семье Поликарп Геннадиевич не хотел. Он был патриот России, и его патриотизм имел вполне вещественные символы, среди коих не последнее место занимала бочка кваса, стоявшая на улице Трехсвятительской, бывшем бульваре Ильича. Водки или там пива Поликарп Геннадиевич не употреблял, а квас не просто любил, а считал его краеугольным камнем России. Никакие катаклизмы не могли угасить в душе Поликарпа Геннадиевича веру в незыблемость России, пока на улице Трехсвятительской, бывшем бульваре Ильича, стояла бочка с квасом. Менялись времена, деформировались нравы, переименовывались улицы и целые города, многое в новой жизни становилось непонятным, но пока стоит Бочка с квасом, не все еще потеряно. Весь многочисленный клан, куда входил на правах сородича и Поликарп Геннадиевич, со всеми многочисленными шуринами, деверями, дядьями и прочей родней считал Поликарпа Геннадиевича чокнутым, но евреем был он один, и все прочие могли переехать в Израиль только на правах его родственников.
Да и сам Поликарп Геннадиевич только три месяца назад открыто признал свое еврейство, признал со слезами и с площадной бранью, как сознаются под грузом улик в тяжком злодеянии. Он через всю жизнь пронес страшную тайну, состоявшую в том, что бабушку его звали Броня Константиновна. Она умерла, когда Поликарпу Геннадиевичу было мало лет, но до сих пор он испытывает гадливость при воспоминании о ее назойливых ласках. "Поликарпычке, майне кецеле, иди-но до бобе", - говорила баба Броня. Брр!..
Но жить стало плохо. И шурин Михаиле выпытал у Поликарпа Геннадиевича сокровенную тайну. "Ты теперь для нас, Геннадьич, что тягач - все за тобой умотаем в этот Израиль на ихние харчи", - степенно говорил за ужином Михаиле, произнося название заморской страны с ударением на последнем слоге.
"Нет, шуряка, - со вздохом отвечал Поликарп Геннадиевич, - я русский человек, мне на чужом поле не прижиться. Сгину я там..."
"Да никто у тебя твоего русского звания не отымает. Давай выпьем в память незабвенной бабушки твоей Вероники Константиновны".
Геннадий Поликарпович весьма был благодарен шурину, что назвал бабку не паспортным, а домашним именем. Но остался при своем...
Оно, конечно, и без него можно было мотнуть - еврейские документы можно было выправить в одном надежном месте - те и не таились. Но дюже дорого стоило это - где такую уймищу деньжищ возьмешь в одночасье?..
Но как-то раз пришел Поликарп Геннадиевич домой смурнее тучи. Перекрестился на образ Владимирской Божюй матери и скорбно произнес: "Все! Кончилась Россия". Это могло значать только одно: нет более бочки с квасом. "Все! Едем в жиды!"
• • •
В общем, все племя снялось и уехало. В Израиле еды сколь хотишь. Ешь не хочу. А ежели с умом подойти, то можно и вовсе не работать, не горбатиться ради куска хлеба. Надо только запомнить два вещие слова, которыми открываются двери государственной казны. Слова эти: битуах леуми. Что сие означает, черт его знает, да суть не в том...
Один Поликарп Геннадиевич места себе не находил: во сне видел бочку с квасом, и подушка его с поролоновым нутром под утро вся в слезах была.
Но однажды во время вечернего променада по пешеходной улице увидел Поликарп Геннадиевич такое, что глазам своим не поверил. На русском языке надпись "Русский квас". Вошел Поликарп Геннадиевич в заведение и спросил кружку. Не мираж ли это? Не болезненное ли видение? Отнюдь. Натуральный квас, с кислинкой. Такой, как был некогда на Трехсвятительской, бывшем бульваре Ильича...
И сразу все стало на место. И впервые на хмурой физиономии Поликарпа Геннадиевича засияла настоящая, искренняя и всепрощающая улыбка.
Много ли человеку надо для счастья? Ой, я вас умоляю...