Веня Шнапс - един, но троичен: организатор, куратор, и координатор
Хор пенсионерок
Честной народ
Полицейские, пожарные, санитары
Герш-Зон - поэт
АКТ ПЕРВЫЙ
Сцена представляет собой помещение, в котором слева стоит завешенный драпировкой мольберт, а справа - стол с "легким угощением". Вокруг стола - множество народу. Люди заталкивают себе во рты куски пирогов, соленые огурцы и свежие персики, выплевывая косточки прямо на пол. Рядом со столом - лужа из прохладительных напитков, в которой, как лебеди в пруду, плавают окурки.
Мортюк Львович (тихо). Я очень волнуюсь - ведь сегодня необычный день. Я окончил свое монументальное полотно, в которое вложил самого себя без остатка. Ну, Веничка, я прошу вас: оторвите этих живоглотов от жратвы. Я хочу, чтобы началось открытие.
Веня. Господа. Хватит вам жировать на дармовщину. Мы же пригласили вас как элитарную русскоязычную интеллигенцию города, а вы... Шмидт, перестаньте набивать карманы печеньем.
Честной народ, жуя и рассовывая снедь по карманам, роняя крошки на пол, окружает мольберт, образуя живописный натюрморт.
Веня. Друзья мои, вы готовы? Тогда я передаю микрофон академику Беляку. Вам слово, Арчибальд Ильич.
Беляк. Дорогие собравшиеся! Вот я впервые выступаю перед вами в своем новом звании - академика. До сих пор вы меня знали просто как Беляка. Беляк, Беляк - просто так. Хе-хе. А теперь я академик.
Веня. Арчибальд Ильич, прошу вас ближе к делу - время ограничено...
Беляк. Слушайте, кто из нас академик - вы или я? Если вы, то станьте на мое место и произнесите речь. Пожалуйста. Но если я, то я имею честь просить вас заткнуться, молодой человек. Итак, на чем мы остановились? А, на том, когда и как я стал академиком. Дело в том, друзья мои, что железоделательный техникум, в котором я до репатриации вел дисциплины гуманитарного цикла, решением президента Российской Федерации преобразован в Академию железа и стали со всеми вытекающими для сотрудников последствиями. Вот с тех пор я по праву считаю себя академиком и уже заказал в типографии визитные карточки с золотым тиснением "Академик Арчибальд Беляк". И вот ныне я открываю это благородное собрание, посвященное новому полотну моего интимного друга Мортюка Львовича. Полотна я еще не видел, но могу сказать, что если его нарисовал, то есть я хотел сказать - написал, Мортюк, то это что-нибудь особенное. И сегодняшний день будет занесен в анналы истории как новая триумфальная арка на пути к невиданному взлету изобразительного искусства. Фу, устал...
Веня. Посидите, академик (придвигает пластмассовую табуретку). Ребята, начинайте.
Хор пенсионерок.
Гей, Израиль наш любимый,
Гей, Израиль наш родной,
К нам приехал наш родимый
Мортюк Львович дорогой.
Любим, любим,
Никогда не забудем
Или гадами вечными будем.
Веня. Сейчас был исполнен отрывок из кантаты израильского композитора, жителя нашего города Адольфа Матвейчука "Величальная". Теперь прошу снять драпировку.
Драпировка падает, на мольберте - точная копия знаменитой картины Эжена Делакруа "Свобода, ведущая народ", но по-еврейски: французский флаг перекрашен в израильский, персонажи в цилиндрах трансформированы в персонажей в широкополых черных шляпах, из-под которых виднеются нестриженные окончания волос (пейсы). Но самое главное: вместо гологрудой знаменосицы на холсте запечатлена присутствующая здесь же и находящаяся рядом Анна Мортюковна. Вначале все безмолвствуют и переводят взоры с картины то на живописца, то на его дочь, потом опять на картину.
Мортюк Львович (прерывая тягостное недоумение). Это полотно я окончил к шестидесятилетию моей ненаглядной дочурки. Это тебе мой подарок, Аннушка.
Честной народ. Так Аньке шестьдесят? А чего ж она под девочку работает? Я ее как-то спросил, сколько ей лет, так она на меня вызверилась да как заорет: "Жлоб неотесанный, тебе бы в говне сидеть, а не с дамой порядочной беседовать". Да она к Гульке Шварц ходит на сеансы омоложения. А как она статейку свою начинает: "Недавно, когда я заканчивала институт..." А, может, она геронтологический заканчивала по части лечения?..
Анна Мортюковна (выходя из оцепения и краснея от гнева). Ты мне больше не отец! Почему мамочка, уходя от нас, ты не взяла меня во сыру землю. Видно, сильно я грешила, если дожила до этой минуты. Нету меня отца! Я сирота, сиротка бесприютная, геремычная, к радости-веселью непривычная, горю-беде подруга закадычная... Держите меня или я сейчас убегу.
ИНТЕРМЕДИЯ
Анна Мортюковна выскакивает из помещения, срывая на бегу с фасада здания флаг Израиля, и, размахивая им, бежит по улице. Из разных переулков и закоулков выскакивают полицейские, пожарные, санитары. Анна Мортюковна бежит быстро, едва касаясь кроссовками грешной земли. Добегает до площади Сионизма (Кикар ха-Ционут).
Наконец, ее догоняет машина, из которой выходят Мортюк Львович, Веня Шнапс, академик Беляк, хористки. За ними несут мольберт с картиной, а за картиной - поднос с остатками легкого угощения. Анна Мортюковна замедляет свой бег и вовсе останавливается. Полиция перекрывает все входы-выходы на площадь.
РЕМАРКА. При желании и умении можно поставить хореографическую картинку на музыку Грига или другого композитора.
АКТ ВТОРОЙ
Площадь Сионизма. Вокруг лозунги "Вперед - к победе сионизма!", "Наша цель - сионизм", "Сионизм - светлое будущее человечества".
Все также, как в Акте Первом, но много полиции, пожарных санитаров, разных других людей
Мортюк Львович. Доченька, я же хотел как лучше... Прости меня, старика. Ну, вырвалось у меня неосторожное слово. Скажи теперь, что ты не сиротка, пока я жив. Ну, что я должен сделать, чтобы ты опять считала меня папой, папулей?
Анна Мортюковна. Переписать грудь. Ты посмотри, какую ты мне сделал грудь. Стыдно людям с такой грудью в глаза смотреть. Я знаю: морду лица ты писал с моей школьной фотографии. А грудь писал со своей Симы Шлемовны.
Мортюк Львович. Не мог же я попросить родную дочь вывалить мне голую грудь перед мольбертом!..
Анна Мортюковна. А Симу Шлемовну, старую каргу, мог?!
Мортюк Львович. Мог, доченька.
Анна Мортюковна. Тогда смотрите все.
Она расстегивает блузку и являет всему честному народу роскошные белые груди, зовущие, бодрящие и вызывающие зуд под ширинкой.
Анна Мортюковна. Смотрите все.
Честной народ. Ну, Анька... Ух, Анька... Да, Анька...
Мортюк Львович (доставая краски и кисти). Левую приподними. Выше знамя! {Начинает вдохновенно и импульсивно писать). Не скрою, я начинаю понимать истоки инцеста.
Честной народ безмолвствует
Беляк. Какое дивное мгновенье! Подобное возвышенное чувство я испытал, когда, затаившись, стоял за спиной моего друга Ильи Глазунова, когда на него снисходило вдохновенье.
Веня. Считаю наше заседание продолженным на площадном уровне.
Хор пенсионерок.
Падет ли дочь на холст мой страстная,
Писать ее готов всегда.
Взойдет ли вновь моя прекрасная,
Искусства дивная звезда?
Поэт Герш-Зон (продираясь сквозь толпу).
Ах, милые, честные люди,
Поймете ли вы мою муку?
За эти роскошные груди
Я б дал ампутировать руку.
Голос из толпы. Да кончайте вы балдеть: это Анька сиськи силиконом начинила.
Мортюк Львович (безжизненно опуская кисть). В этой стране все ложь - даже женское тело. И течет эта страна суспензией порошкового молока и искусственным медом, который на рынке называется "двашит".
О, дочь моя! Я чувствую себя королем Лиром.
Анна Мортюковна ( Сначала истерически плачет, потом истерически смеется, после чего с пафосом декламирует стишок Мирры Лохвицкой).
Я хочу умереть молодой,
Золотой закатиться звездой...
Честной народ. Это в шестьдесят-то лет?! Да живи ты до ста двадцати со своими искусственными сиськами.