Она меня уже не помнила. Да и кто я такой, чтобы мой облик держать в памяти? Когда-то я служил в маленькой газете и работал, в меру своих ограниченных и скромных сил, до одурения. Все шишки доставались мне, а лавры, коль скоро иногда таковые случались, - нашей шумной даме, которая в ответ на упреки в безделии и нерадении отвечала: "Я даю газете свое имя". Мне хотелось сказать в ответ: "Вы даете газете вымя", но я боялся - я еще не отошел от вечного советского страха сказать что-то не то и потом за это поплатиться благодаря бдительности слухачей и доносчиков. Так вот та самая тетка, которая, как я уже упоминал, меня не помнила, явилась в газету и положила предо мной надушенный и начертанный каллиграфическим почерком опус:
Аты-баты,
отсекает канаты
гудок-клинок,
баюшки-баю,
я отплываю
туда, где не видна моя земля.
Тра-ля-ля-ля...
Дальше я не запомнил, но, поверьте мне, и дальше было столь же прекрасно, а в конце стояла витиеватая, но довольно разборчивая подпись: Багира Фукс. Я ужаснулся, дочитав это чудо природы, но не посмел выбросить этот труд в мусорную корзину до прихода дамы, дающей газете свое имя-вымя-время-бремя и т.д. А она, придя часа через два, сказала, дыша мне в лицо духами и туманами, отдающими водочным перегаром: "Ну, вот еще - буду я всякую чушь читать. Ах, оставьте меня! Что вы лезете со своими еврейскими штучками? Во мне, например, ничего еврейского нет, чтоб я так жила... А вы поставьте в номер-шмомер. Ай, бросьте, я не хочу ничего слышать. Она талантливая поэтесса и член нашей Дружины . Ну, я побежала. Бутырчук, у вас со вчера не осталось немного водки? Мне необходимо сто граммов - я очень волнуюсь перед своим историческим выступлением в совете Дружины".
Я повиновался - я за всю жизнь так привык к повиновению, что если некому было повиноваться, я был не в своей тарелке. Я покорно поставил стихи в номер, но киплинговское имя Багира настолько привело меня в замешательство, что я случайно поставил подпись: Пантера Фукс.
Наутро имя-вымя орала на меня, как на одесском Привозе или на киевской барахолке: "Ой, сколько в вас все-таки еврейского, я вас умоляю. И первое - безответственность. Я в душе всегда была русской, чтоб я так жила. И эта подпись-шмотпись вам дорого обойдется. Я не буду вас выгораживать. Бутырчук, у вас со вчера осталось немного водки? Мне необходимо сто граммов, чтобы успокоиться. Ах, оставьте меня все. Зачем я в этот Израиль приехала?" "За колбасой, наверное", - услужливо подсказал я. "Ай, оставьте меня. Ой, не делайте мне цудрейтер коп! На вас даже смотреть противно - до того вы похожи на местечкового еврея. Я и в Василькове таких презирала. Боже, как я понимаю погромщиков. Это же надо было довести людей до того, чтоб они вдруг сделались погромщиками. Бутырчук, налейте мне еще сто пятьдесят, или я не знаю, что сейчас будет".
Но вышло лучше, чем мы могли все ожидать. Багира явилась в прекрасном настроении и, не выпуская сигареты изо рта, произнесла на едином дыхании: "Родненькие вы мои, как же вы мне угодили, изменив мое имя! Мне всегда казалось, что в имени Багира чего-то не хватает, масштабности, что ли? А сейчас я чувствую себя брюнеткой-хищницей - настоящей пантерой. Это так бесподобно звучит: Пантера Фукс!" И Пантера бросилась к нашему имени-вымени в объятия со словами благодарности. Не выпуская друг друга из объятий, они выпили по полстакана водки. А потом я ушел. Говорят, все обошлось хорошо, только имя-вымя осталась ночевать в редакции: "Все силы я отдаю работе, нет сил до дому доплестись. Бутырчук, что у вас в той бутылке? Ах, клей! А в той другой? Что, это не бутылка, а зонтик?" И она захрапела.
2
Прошло время. Все изменилось. Имя-вымя теперь принято величать этуалью и правозащитницей, ее переманивают из партии в партию. А имя Пантеры Фукс я часто встречаю в печати. Она стала настоящей поэтессой. Так утверждают ее защитники. Один несчастный попробовал в этом публично усомниться, так его вытолкали вон из зала, да еще вызвали полицию и отправили бедолагу за хулиганство в каталажку.
Однажды меня послали взять у пантеры интервью. Я повиновался. Вместо начала она простонала стихи:
Ты оставил меня, понимаешь ?
Ты со мной поступил как палач..
Грустным облаком белым растаешь,
И в ушах твоих смолкнет мой плач.
И с визгливым кричанием чаек
Унесется сорвавшийся вдруг
Возглас девушки в розовой шали.
Это я, о жестокий мой друг.
- Что такое "кричание"? - осведомился я.
- Не твое дело, бездарь позорная! - ответила она. Я понял, что интервью срывается, тем более что знаменитая поэтесса уже несколько раз в течение нашей короткой беседы прикладывалась к бутылке "Стопки".
- Вот до сюда допью и продолжим, - сказала она, вставляя в рот сигарету фильтром наружу.
Потом в комнату впорхнула этуаль, в прошлом имя-вымя.
- Хорошо сидите, - воскликнула она, - а на мою долю оставили? Молодцы. Я сейчас из редакции. Если б вы знали, сколько писем пришло по поводу моей статьи "Оленеводы из израильской тундры"! Нет, люди меня чувствуют, я вас умоляю. Правда, одно мурло пишет, что я старая и вечно пьяная, что мне не в Наамате заседать, а лечиться от пьянства. Сейчас его, подлеца, разыскивают. А пить я перестану в тот день, когда Хусский язык признают государственным языком Израиля. Без этого я окончательно сопьюсь и сгину. А водка ничего! А что, кроме лука, другой закуски нет?..
А на прощанье, когда водки уж не стало, Пантера Фукс прочитала свои новые стихи: