Мы все чего-нибудь боимся. Темноты, замкнутого пространства, пауков, змей, неизбежности смерти, стоматологов, наконец. Не важно. Вернее, важно совсем не это. Главное - для каждого найдется что-то, что поселит внутри тревожный холодок, а спину заставит испуганно вспотеть. И у всех этих страхов есть названия, здесь уж присягнувшие на верность Гиппократу расстарались: агорафобия, клаустрофобия, арахнофобия и герпетофобия, дентофобия. Десятки созвучных вербальных упаковок для огромного количества боязней. От "А" до "Я", в алфавитном порядке. И вот тут мне, наверное, все-таки повезло - моя в самом начале списка. И звучит красиво - аэрофобия.
Да, я боюсь летать. Испытываю приступы панического страха при одном виде предметов способных оторвать меня от земли. Самолеты, вертолеты, дирижабли, парапланы. Все то, на чем люди привыкли подниматься в воздух. И даже лифты дарят мне неконтролируемое учащение дыхания, аритмию и влажные ладони.
Когда это началось? Почему? Не знаю. Быть может тогда, когда я - совсем еще юный мальчишка, мечтающий объездить весь мир - в одной, случайной, компании не пересекся с хиромантом. Да, да, не удивляйтесь. На его предложение предсказать судьбу по линиям руки я тогда отреагировал, как на хорошую шутку - рассмеялся. Однако долго упорствовать не стал - с готовностью предоставил в распоряжение провидца правую ладонь. Какое-то время чародей изучал узоры на моей руке, а затем, когда я уже был готов прервать затянувшееся представление, неожиданно взорвался словами. И выдал, с его точки зрения, очевидное.
Там было много чего, всего и не вспомнить: профессия, карьера, холмы Венеры и Меркурия, линия жизни, семья, дети. Память сохранила лишь самое яркое из сказанного - предостережение. О да, было и оно. Внимательный взгляд прорицателя зацепил некий "крест", устроившийся на нижнем холме Марса (или что-то в этом роде). По его словам выходило, что мне категорически нельзя подниматься в небо. Все, что могло быть связано с путешествиями по воздуху сулило смертельную опасность. В тот момент я, конечно, не придал этому особого значения. Да что там - просто поблагодарил, улыбнулся и пошел жить дальше. Что поделать, легкий возраст: проблемы кажутся далекими до несбыточности, а жизнь слишком короткой, чтобы тратить ее на что-то кроме развлечений. Однако мое подсознание оказалось много хитрее меня, а может предусмотрительнее. Это уж как посмотреть. В итоге сейчас, по-прошествии стольких лет, я не только боюсь приближаться к летательным аппаратам всех видов и мастей, но и даже просто рассматривать их на бумаге. Детская энциклопедия, раздел "История воздухоплавания" - мой ночной кошмар.
И все бы ничего, шум колес поезда и плеск воды за бортом так приятны слуху, но видимо судьба не терпит незавершенных дел...
*****
- Старик, да ты хоть представляешь, от чего отказываешься? - голос на той стороне провода заметно дрожит, но дело тут вовсе не в качестве связи.
- Представляю, - я даже не пытаюсь возражать, стараясь удержать разговор в конструктивных рамках. Не помогает.
- Да ни черта ты не представляешь! - плотину сдержанности моего собеседника буквально сметает, и его эмоции низвергаются на меня бурным потоком. Телефонная трубка вибрирует в руках: - Это же Страдивари! Понимаешь, Стра-ди-ва-ри!! А ты? Ты...
- Гварнери, - будто и не произношу, а только думаю я, так тихо звучит голос. Но, кажется, меня все-таки слышат: - Что?
- Я говорю - Гварнери. Джузеппе, - робкая попытка сдержать вырвавшуюся на свободу стихию.
- Да? - секундное замешательство на той стороне и новая волна: - И что? Что ты хочешь сказать? Этот кремонец тебя уже не устраивает? - явный акцент на слове "этот".
- Да нет, не в том дело...
- А в чем? В чем я тебя спрашиваю?
- Ну, знаешь, такие сроки. Я сейчас не могу уехать. Работа...
- Работа у него, видишь ли! Уехать не может! Занят он! Ты что, издеваешься?
- Нет, правда. Концерты, да и вообще - много всего накопилось, - возражаю я и сам не верю себе, настолько бледно выглядят эти доводы.
Кажется, слабость ответа еще больше подстегивает моего оппонента, придает ему сил: - Накопилось у него! Сроки ему не те! Да ты сбрендил!! Такая возможность: прикоснуться к шедевру, отыграть с ним. Да она раз в жизни выпадает и то единицам. Ты слышишь? Е-ди-ни-цам!!! А он, видите ли, сроки, работа. Тьфу! Пошли все к черту и лети! Понял?..
- Да понял, я понял, чего орать то? - чужие эмоции заразны, меня буквально распирает от нахлынувшей злости. - Думаешь, я не хочу? Да, если хочешь знать, я себе всю голову сломал, прикидывая, что и как! Но эти чертовы сроки...
Договорить мне не дают: - Да что с ними не так? Что? Тебя от квартиры заберут; на машине в аэропорт; на частном самолете полетишь, один, как царь; там встретят; отыграешь и назад. Что не так то? Ну да, частный концерт. Ну да, богатый американец, мизантроп с закидонами (скажи, у кого их сейчас нет?) устраивает себе приватный концерт. Ну да, не совсем обычно, но может он для бабы своей старается. Как тебе такая идея? Да и какая, собственно, разница? Тебя доставят, накормят, заплатят и вернут в целости и сохранности! И главное - Гварнери!!
- Да так все, так, но...
Меня снова обрывают: - Да что еще? А, знаю - сомневаешься, что это работа Дель Джезу?
- А разве можно быть в этом уверенным?
Кажется, мне удается посеять в собеседнике сомнение. К сожалению только кажется: - Да все равно, пойми. Даже так ты ничего не теряешь. Мозоль в любом случае не надорвешь, а? И заплатят еще. Хорошо заплатят. А вот если откажешь - упустишь возможность! Первую и быть может последнюю!
- Хорошо! Обещаю сразу не отказываться. Подумать.
- Что? Не слышу!
- Ладно, говорю. Еще подумаю.
- Да что тут думать? - трубка норовит выпрыгнуть из руки и вцепиться мне в горло. - Как друг тебе говорю - соглашайся! Если откажешься, то ты не скрипач, понял? Ты, ты... скрапер, вот ты кто!!
- Я тоже тебя очень люблю...
- Скажешь, я не прав? Тогда докажи - чемодан в зубы и вперед! Полетел!
- Да в том то и проблема, я ж тебе пытаюсь объяснить, а ты заладил свое! - мое терпение тоже имеет предел.
- Чего объяснить? Ты про перелет что ли?
- Ну конечно. Не могу я вот так: чемодан в зубы и полетел. Не могу!
- Ну да, ну да. Точно. Я и забыл, что ты у нас небофоб. Извини. Ну, брат, здесь уж никак, придется немного потерпеть.
- Тебе-то легко говорить!
- Да ладно, не парься. Я тебя научу, как быть. Страх, конечно, не пройдет, но до посадки доживешь. Точно. Проверено на себе. Значит, слушай сюда. Самолет частный, поэтому никто тебя проверять не будет. Скорее всего, ты вообще там будешь один, ну кроме экипажа, конечно. Короче, берешь с собой ноль пять коньяка и перед самым взлетом...
Самый верный способ попасть в неприятную историю - иметь надежного, искренне беспокоящегося о тебе друга...
*****
Авиакресло оказалось на удивление комфортным. Не знаю, что было тому виной: кожаная обивка цвета позднего загара с вставками из алькантары или функция встроенного массажа? Как бы то ни было, но устроившись в нем один раз, вылезать уже не хотелось. И даже фобия моя временно успокоилась, убаюканная его домашним уютом. Нет, охоты покидать такое кресло не было принципиально. Да и стоило ли, если все необходимое к нему прилагалось: железная птица в алюминиевом оперении, наглаженный капитан и Евгения. О, Евгения. Женечка. Женя. Безупречный пробор, васильковые глаза и улыбка гейши.
- Чего-нибудь желаете?
Еще как желаю: - Стакан воды, если можно. Холодной и без газа.
- Да, конечно. Что-нибудь еще?
Что еще? Чемодан (фрак, зубная щетка, бритва, тапочки) в багажном отсеке. Футляр со скрипкой (лучшей в моей рабочей коллекции, кстати) удобно устроился прямо подо мной. В кресле оказался специальный выдвижной ящик для вещей. Упаковка золпидема во внутреннем кармане пиджака. Что еще? Пожалуй, ничего: - Нет, только воду.
- Хорошо. Одну минуту, пожалуйста.
Для вас, Женечка, хоть десять: - Спасибо.
Пока она ходит за водой, я успеваю приковать себя ремнями безопасности к спинке. Как в болидах Формулы-1 - крест-накрест. Интересно, поможет ли это в случае чего? "Так, - я тут же обрываю сам себя, - никаких случаев. Все будет хорошо!"
Едва я успеваю вставить второе и последнее крепление в замок, как появляется стюардесса с заказом. И вот уже в моей руке запотевший стеклянный цилиндр, наполненный холодной жидкостью.
- Да, еще одно, Евгения!
- Слушаю? - ее лицо светится готовностью выполнить любое мое желание. Ну, или почти любое.
- Можно ли начать полет после того, как я усну?
- Вам плохо?
- Нет, нет! Все в порядке. Но, я, знаете ли, не большой любитель полетов. Испытываю дискомфорт, так сказать. Вас ведь не затруднит уточнить у капитана?
- Конечно! Я поинтересуюсь. Но Вам не стоит так волноваться. Поверьте - Вы в надежных руках.
- Отлично!
- Если хотите, я могу принести Вам плед.
- Пожалуй, не откажусь.
Бортпроводница кивает и, укутав меня в обворожительную улыбку, уплывает по направлению к кабине пилота. Глупо отрицать, что ее грация, оставляет меня безучастным. Но, пожалуй, хватит об этом.
Таблетка снотворного, подгоняемая добрым глотком воды, проваливается в горло. Последнее, что я чувствую, прежде чем шагнуть в царство Морфея - теплые руки Евгении, укрывающие меня одеялом.
Глубокий сон - фундамент долгой и здоровой жизни. Важно лишь вовремя проснуться...
*****
Давным-давно, в той части розового детства, когда я еще учился в начальных классах, чтобы не опоздать в школу мне приходилось очень рано вставать. Что поделаешь - минусы первой смены. Так вот. Как и любой из моих ровесников, в то время я с ненавистью относился к двум вещам: ложиться спать рано вечером и рано же утром, только на следующий день, вставать. Можно было вытерпеть многое, да что там, почти все: теплое молоко перед сном и двухразовую чистку зубов, зубрежку уроков и бесконечное разучивание этюдов вместо дворового футбола, но это. Это было выше моих сил.
Вечерами я, жутко гримасничая, выпивал половину из положенного мне молока (остальное отдавалось, на выбор, коту или раковине), затем закрывался в ванной и долго лил воду, старательно булькая и отплевываясь. И даже бдительность матери по-поводу "ты уже давно должен спать" удавалось успешно обойти. Всего-то надо было размеренно и громко сопеть с зажмуренными глазами, когда она приходила с инспекцией. А потом - фонарик и книжка.
И только с утренней побудкой ничего нельзя было сделать. Бодрое материнское "Подъем!" вызывало во мне некий пароксизм сна: голова тут же сама собой оказывалась под подушкой, а тело судорожно пряталось под одеяло. Звуки утренней тревоги не могли пробиться сквозь эти искусственные преграды, а значит, у меня было несколько лишних минут сна. Так как я был мальчиком - тормошить меня не полагалось, использовались только голосовые способы подъема. Но так как результата они не давали, поэтому заканчивалось все обычно тем, что немного охрипшая мать шла за помощью к отцу. И уже он приходил в мою комнату, где железной рукой (одеяло безжалостно сдергивалось, подушка отнималась) наводил нужный порядок.
Со временем я, правда, придумал еще одну штуку. Все гениальное просто. Нужно было лишь скрутить небольшие ватные шарики и вставить их себе в уши. Самодельные беруши давали возможность не слышать криков просыпающейся квартиры. Я продолжал блуждать в сновидениях. И только когда родителям окончательно надоедало взывать к моей совести, и они лично подходили к не подающему признаков жизни телу - только тогда я просыпался.
Первое впечатление такое, словно мне снова девять и надо вставать в школу. В ушах ватный барьер, съедающий все звуки. "Еще пять минуток, мамочка. Ну, пожалуйста, всего пять минуточек". И острое чувство неправильности, колючим ежом ворочающееся в груди - ведь это уже было и давно прошло. Закончилось. Неужели опять? Но почему тогда так болит шея, и дышать трудно? А голова? Что с моей головой? Словно кто-то злой засунул в нее пакет со стеклотарой и сильно встряхнул. Бутылочное месиво стеклянно позвякивает, причиняя при этом адскую боль. Что происходит?
После нескольких неудачных попыток, получается открыть правый глаз. Левый не поддается. Нечто цепкое и неосязаемое держит веки, не давая им разомкнуться. Ну, хотя бы так. Успеваю разглядеть собственные руки - рукав пиджака на одной почему-то разорван - и картинка тут же уплывает куда-то вверх. Зажмуриваюсь. Мешок с битым стеклом в голове снова приходит в движение, видимо шутник, поместивший его туда, не хочет успокаиваться. Кажется, он решил сделать из меня что-то вроде живого калейдоскопа. Осколки звенят и переливаются, складываясь в сложные узоры. Снова рассыпаются. Спустя несколько мгновений желудок, не выдержав этой цветной круговерти, опорожняется и мне становится немного легче. Я снова открываю глаз и пытаюсь сфокусироваться. Изображение дрожит, но теперь, по крайней мере, его можно удержать.
Много света вокруг. Мир, словно огромный язык пламени - яркий и безжалостный. А я привязан к жертвенному столбу (кожаная обивка цвета загорелого тела, алькантара) и брошен в самую его сердцевину. Но постепенно зрение приходит в норму и я, наконец, понимаю, что лежу на земле, опрокинутый на левый бок, а к моей спине ремнями безопасности крест-накрест прочно пришито кресло. То самое, в котором я заснул и должен был проснуться, приземлившись в пункте назначения. С добрым утром!
Непослушными пальцами пытаюсь расстегнуть замки креплений. Куда там - заклинило насмерть. Приходится выкручиваться и подобно змее, избавляющейся от старой шкуры, буквально выползать на волю. В итоге в плену остаются карманы пиджака и часть брюк, но зато я свободен. Освободившись, без сил валюсь на землю. Какое-то время приходится лежать, пережидая приступ головокружения и тошноты. Во рту вкус ржавчины. Но как только земля перестает прыгать, а желудок, наконец, понимает, кто здесь хозяин, я собираюсь с духом и потихоньку, аккуратно сажусь. Оглядываюсь по сторонам, ощупываю себя. Эти простые действия приносят ворох новостей. И как это обычно водится - не все они хорошие.
К добрым можно отнести то, что я жив и относительно цел. Переломов или других серьезных травм нащупать не удалось. Легкое сотрясение не в счет. Левый глаз закрыт засохшей кровяной коркой, но, кажется, не поврежден. По крайней мере, не болит. Царапина на лбу - ерунда. Зубы и конечности на положенных им местах. И самое главное, причем иначе, как чудом это назвать нельзя - скрипка. Дрожащими руками я извлекаю слегка помятый футляр из вещевого ящика, устроенного в днище кресла. Волшебное, оно не только спасло жизнь мне, но и уберегло инструмент от гибели. Хвала мастеру, изготовившему его. Пусть дом его будет полной чашей, а жизнь долгой и счастливой. Аллилуйя. Вот теперь я уверен, что все будет хорошо. Даже если и не будет.
Ну а сейчас о плохом: я все-таки умудрился попасть в авиакатастрофу. Правда выжил, но если учесть то, что остался без вещей, денег и документов, видимо это ненадолго. Средств связи нет: сотовый телефон, извлеченный из брючного кармана, ловить сеть отказывается напрочь. Пища и вода тоже отсутствует. По крайней мере, в том виде, к которому я привык. Кроме того в пределах видимости не угадывается ни признаков человеческой жизни, ни следов аварии. Я не смог заметить ни обломков самолета, ни членов экипажа, живых или мертвых. Ни-че-го! Только пустынный полумесяц песчаной косы, вонзающийся в море. И стена тропического леса за моей спиной, карабкающаяся на крутой склон горы-великана. Кстати, последнее обстоятельство я не смог отнести ни к хорошим, ни к плохим новостям. Принял как данность.
Наверное, у каждого из нас хотя бы раз в жизни возникала мысль - что будет, если я вдруг пропаду? Возьму и потеряюсь. Будут ли искать и если да, то, как долго? Скоро ли начнут поиски? Смогут ли найти? Кажется, мне выпал шанс проверить это на собственной шкуре...
*****
Назвать меня докой в вопросах выживания можно разве только с очень большой натяжкой. Да я могу продержаться пару недель один в пустой квартире, с пустым же холодильником, но не более того. И вот раз - и ты уже по уши в дикой природе. Полное погружение, так сказать. Причем такое резкое, что сразу полные штаны песка. Однако даже в такой ситуации мне хватает ума, чтобы понять, что первым делом нужно успокоиться. Паника здесь не помощник. И второе - поменьше передвижений. Если меня ищут, а по-другому и быть не может, то не стоит усложнять работу спасателям. Надо смирно сидеть и ждать помощи.
Почему то мысль о том, что она может опоздать или вообще не придти у меня в голове в тот момент почему-то не появляется.
Исходя из этих простых истин, я делаю наиболее правильный с моей точки зрения шаг. Проверив скрипку, убираю ее обратно в футляр и снова в кресло, подальше от влажности и прямых солнечных лучей, а сам, скинув одежду и обувь, иду к морю. Немного положительных эмоций сегодня я точно заслужил.
Искупавшись, выбираюсь на берег и прямо в чем мать родила, распластываюсь на песке под щедрыми лучами солнца. Часы на мобильнике отбивают полдень. И пусть местное светило живет по своим часам, до зенита ему еще ой как далеко, но жарит оно уже вполне сносно. Красота.
Кстати заряда батареи - экран высвечивает две палочки - должно хватить примерно на сутки. По моим прикидкам - вполне достаточно. Уже сегодня вечером, максимум к утру, меня должны найти. Если честно мне не терпится снова оказаться за пазухой у цивилизации. Да, немного испуганному, жутко голодному и чуть-чуть загоревшему. Сейчас я даже готов, если придется, снова подняться на борт летательного аппарата. По крайней мере это не вызывает былого страха.
Обсохнув, я еще не меньше часа напрягаю зрительные нервы, всматриваясь вдаль. Бесполезно - пустой горизонт молчит. Доведя себя до серых мушек в глазах, решаю, наконец, отдохнуть. Нужно чем-то отвлечься, и самое разумное, что приходит в голову - это прогуляться вдоль береговой кромки. Не слишком, правда, от нее удаляясь.
Прогулка неожиданно приносит приятный сюрприз. Рядом с тем местом, где я купался, буквально в двадцати метрах от него, наполовину зарытая в песок, лежит бутылка питьевой воды. Непочатая литровая емкость с нежно-голубой этикеткой. Точно такая же, как на борту моего самолета. Вода в ней горячая и вкусная до обморока. Пожалуй, ничего лучшего в жизни я не пил. Эта находка так меня вдохновляет, что я решаю поискать другие доказательства произошедшей катастрофы. Быть может фрагменты обшивки, обломки внутренней отделки, куски аппаратуры, какие-то личные вещи. Хоть что-то. В данной ситуации любая вещь может иметь смысл.
Взяв за точку отсчета место собственного приземления, то есть все тоже авиакресло, и, двигаясь от него сначала в одну, а потом в другую сторону, я обшариваю весь берег на расстоянии примерно в пять километров вправо и столько же влево. Шаг за шагом, сантиметр за сантиметром. Песчаная коса кажется практически бесконечной. Хотя, наверное, я несколько преувеличиваю исследованную площадь. Видимо, на самом деле она гораздо меньше. Трудно судить, если из ориентиров в твоем распоряжении только часы на мобильнике, средняя скорость передвижения и парочка формул, оставшихся в памяти еще со школы. Но как бы то ни было, потратив на поиски весь оставшийся световой день, я нахожу лишь еще четыре фляги с водой. Итого пять. И ничего больше. Видимо самолет упал в открытом море (да я везунчик), а бутылки просто вынесло на берег волнами.
День подходит к концу. К месту высадки я возвращаюсь уже в полной темноте, буквально наощупь. Добравшись, допиваю остатки жидкости из той, самой первой бутыли, чтобы хоть чем-то занять соскучившийся по пище желудок. Есть хочется безумно. "Ничего, все образуется. Надо просто немного потерпеть", - уговариваю я сам себя. Кое-как устаиваюсь в кресле, чтобы дождаться в нем рассвета. Конечно, самым лучшим сейчас было бы уснуть, но попробуй это сделать, когда в голове гремит несыгранный оркестр мыслей. Даже скрипка, верная подруга, не раз вытаскивавшая меня из лап депрессии, сейчас не идет в руки. Остается просто сидеть и ждать.
Ожидание - самое дерьмовое из того, что может предложить нам жизнь. Особенно когда нет никакой уверенности в том, что сумеешь дождаться...
*****
Наверное, то была самая долгая ночь в моей жизни. Ночь седых волос. Я не сомкнул глаз ни на минуту, взбудораженный собственными переживаниями и голосами чужой жизни, доносящимися со стороны леса. Мне даже пришлось перебраться со всем скарбом ближе к береговой линии, так неприятно звучали джунгли.
И все же часы, проведенные на богом забытом пляже, под тусклым сиянием звездных светильников, оказались не бесполезны. Они родили в моей голове одну простую, но светлую идею. Незамысловатую и гениальную одновременно. Если хочешь, чтобы тебя быстрее нашли - надо подать сигнал бедствия. Спасите наши души! Банальный, но однозначный знак того, что ты попал в беду и нуждаешься в помощи. Не знаю, как не додумался до этого раньше! На что рассчитывал? Черт, будь у меня чуть больше опыта! Рассуждая здраво можно было догадаться, что потенциальных выживших, прежде всего, будут искать в воде. Значит, поиск поведут с воздуха. С большой высоты. Как раз оттуда, откуда одного маленького идиота, принимающего солнечные ванны на красивом песчаном берегу, попросту не заметят. Или оставят без внимания.
Как только мое сознание переварило сей факт, я тут же подскочил и бросился на сотворение этого самого знака. Конечно же, в темноте сразу обо что-то споткнулся и со всего маху впечатался в землю, больно встретив ее плечом. Зато падение немного остудило пыл и добавило каплю логики в рассуждения. В темноте, без хорошего источника света, я рисковал, во-первых, покалечиться, а во-вторых, выполнить бесполезную работу. Кому нужен знак, который не видно? Спичек или зажигалки у меня нет, огонь взять неоткуда. И даже будь они, где взять материал для костра? Не пойдешь же ночью в джунгли за хворостом. Поэтому поднявшись, я никуда не пошел, а отряхнулся и сел обратно в ставшее уже таким родным кресло.
Остаток ночи я провел в раздумьях. Растирал ушибленное плечо и думал, думал, думал. В итоге к тому моменту, как над горизонтом показался апельсиновый край солнца, у меня уже был готов план действий.
Время до обеда (мобильник отсчитал сутки после моего здесь появления) проносится незаметно. Даже терзающий внутренности голод отступает перед захватившей меня работой. За несколько часов я успеваю натаскать из вросшего в песчаную полосу подлеска гору камней, сухих веток и прочей мишуры. Все что могу найти и осилить. И принимаюсь сооружать нужные символы. Для начала намечаю их размеры, выбрав для надписи ровное сухое место, подальше от воды. Затем маленькой палочкой рисую тонкую направляющую контура, по которой предстоит рыть. И только после этого даю себе передышку. С непривычки, а может от истощения, колени мои ходят ходуном, а руки поражает неблагородный тремор. В спину, кажется, вставлен раскаленный прут. Но останавливаться нельзя. Меня гонит вперед нарастающее чувство страха. Страха упустить время.
Ополоснув ладони и лицо в прохладе залива, я возвращаюсь к работе. Чтобы обмануть немилосердно палящее солнце снимаю и мочу рубашку, наворачиваю ее на голову в виде своеобразной чалмы. Песок к этому времени настолько раскален, что притронуться к нему голыми руками попросту невозможно. Приходится поливать его морской водой, набирая и принося ее в освободившихся пластиковых бутылках. Питьевая вода убывает с катастрофической быстротой.
Три часа уходит на то, чтобы вырыть канавки в виде трех сигнальных букв размером в человеческий рост. Это стоит мне ободранных в кровь пальцев и сломанных ногтей. Еще час, может даже больше (к этому моменту батарея мобильника окончательно села и он отключился), я отдаю заполнению получившихся траншей запасенными камнями и ветками. Наконец, закончив, останавливаюсь и оглядываю результаты работы.
Буквы получились достаточно ровными и, главное, надежными. Такие не смоет неожиданным приливом или просто неосторожной волной. Не затянет песком, не разметает ветром. Они стоят потраченных времени и сил.
Последнее, на что меня хватает - это превозмогая боль в изодранных коленях доползти до своей стоянки и привалиться к креслу. Должно быть, после этого я вырубаюсь, потому что следующее, что я вижу - ныряющее в воды океана солнце. Большая часть пляжа сейчас закрыта спасительной тенью, щекочущей тело приятной прохладой. И если бы не корка соли, разъедающая кожу; кишки, вывернутые наизнанку голодом; сбитые в кровь руки и высасывающее душу отчаяние - можно было бы предположить, что я очутился в раю.
Вытряхнув в пересохшее горло остатки воды из третьей бутылки - осталось всего две - я чувствую небольшой прилив сил. Их хватает, чтобы преодолеть земное притяжение и подняться. Целая вечность нужна, чтобы справиться с накатившим головокружением и звоном в ушах, но как только темнота в глазах рассеивается, а мир возвращает себе устойчивость, я бреду осматривать проделанную работу. Слава Богу, все в порядке. Символы лежат именно там, где я их положил и, если честно, выглядят великолепно. От них веет теплом уходящего дня и надеждой.
После я еще долго сижу на самой кромке прибоя, погрузив уставшие от ботинок ступни в соленую пену, и всматриваюсь в горизонт. Достав скрипку, баюкаю ее в руках, изредка пощипывая струны. Светило опускается за окоем, а я все так же сижу. Кажется, так и засыпаю в обнимку с инструментом.
В моменты максимального напряжения душевных и физических сил, чтобы не сорваться в бездну безумия, человек ищет спасение в том, что больше всего любит...
*****
Мне снились акулы. Десятки хладнокровных монстров. Они плавали вокруг, описывая круги правильного радиуса. Постепенно сужая их, хищницы подбирались все ближе. Такого панического ужаса я не испытывал никогда. Даже тогда, когда вынужден был подняться на борт злополучного самолета. Чудовища кружили уже совсем рядом. Ближе, еще ближе, почти касаясь меня. И вдруг я заметил, что вместо зубастых улыбающихся пастей у них человеческие лица. Невнятные, будто расплющенные весом воды. Не разобрать мужские или женские. Бледные, с раззявленными ртами, полными острых грязно-коричневых зубов.
Проснувшись весь в поту, я долгое время не могу понять, где нахожусь. Потом память все же раскрывает передо мной свои темные кладовые. События последних дней жаркой волной затапливают мозг и текут дальше, пробуждая по пути задремавшие было чувства. И в первую очередь голод и жажду.
Нет, так нельзя. Нужно что-то делать. Просто сидеть тут и ждать - это может очень печально кончиться. Придется все-таки собраться с духом и идти в лес, искать пищу. Перспектива погибнуть от укуса змеи или отравиться ядовитым фруктом сейчас кажется мне менее страшной, нежели медленное увядание под безжалостным солнцем без еды и воды. Как бы то ни было, а нужно действовать. И пусть мне не известны особенности местной флоры и фауны, но, как говорится: меньше знаний - меньше сомнений! Будь, что будет.
Сборы не отнимают много времени. Спрятать скрипку, надеть пиджак, засунуть во внутренние карманы две бутылки с водой и выбрать из остатков принесенного вчера мусора палку. Длинную и крепкую на вид. Вот собственно и все.
Уже оказавшись в тени первых деревьев, я оглядываюсь, чтобы посмотреть на следы своего здесь пребывания. На оставленные вещи, на сотворенный накануне знак. Надеюсь, он поможет мне отсюда выбраться. Хотя, как иначе? Родственники, понятное дело, еще ничего не знают, слишком уж мало времени прошло. Но ведь никто не отменял тот факт, что самолет в положенное время в место назначения не прибыл. Связь с ним была потеряна, значит... И что же это значит? А значит это то, что кто-то обязан был начать шевелиться. Задавать положенные в таком случае вопросы и искать на них ответы. Если на то пошло - разыскивать черный ящик, или что там сейчас используют на современных авиалайнерах. Должен же он где-то быть. Пусть на морском дне, но и оттуда можно передавать сигналы бедствия и координаты. А коли так, значит достаточно точно можно определить место катастрофы. И дальше уже плясать от него - вести облет территорий, постепенно расширяя круг поиска. А тут как раз и мой знак. Не ждали? Да, я все сделал правильно. Нужно только немного подождать. И еще, пожалуй, стоит оставлять за собой больше следов, чтобы меня проще было найти в лесу.
О том, что я ошибаюсь, и поиски возможно даже не начинались, я предпочитаю сейчас не думать.
Путешествие по лесу оказывается сложнее, чем можно было представить. Каждый шаг стоит безумного напряжения сил. Прежде чем поставить ногу вперед приходится проверять почву концом палки - мало ли что таит в себе густой травяной подшерсток. При этом еще нужно уклоняться от веток и свисающих с деревьев растений, отчаянно крутить головой, чтобы не пропустить какого-нибудь ползучего гада или малоприметный фрукт. Вдобавок шагов через сто местность начинает резко идти в гору, еще больше уменьшая скорость передвижения. Бедственную картину довершает сумасшедшая влажность и озверевший без меры гнус, заполняющий собой, кажется, все не занятое растительностью пространство. Чертовы тропики.
Уж и не знаю, чем бы закончился мой вояж, если бы на пути вдруг не попалось дерево, вызвавшее смутные ассоциации. Развесистый густо-зеленый куст высотой в два человеческих роста.
Еще прежде, чем в мозгу рождается догадка, рот сам по себе, видимо интуитивно, наполняется слюной. Точно. Прямо передо мной растет банановое дерево, что в данном случае значит одно - еда. Остается только найти и сорвать плоды. Дело непростое, но, тем не менее, осуществимое, тем более что в помощниках у меня числятся хорошая палка и дикое, просто таки нечеловеческое чувство голода.
Найдя и сбив одну гроздь я, не раздумывая, набрасываюсь на нее. Один за другим поглощаю фрукты. Да, они абсолютно незрелые и по вкусу напоминают недоваренную картошку, нежели те бананы, которые можно купить в магазине. И все-таки это, какая-никакая, а пища. Так важные для меня сейчас углеводы. Да и супермаркетов поблизости не наблюдается.
Расправившись с половиной грозди, остатки я кладу под дерево и прикрываю их несколькими листами, одолженными у того же бананового дерева. Еда частично восстанавливает силы и значительно улучшает настроение, поэтому я решаю двигаться дальше. План теперь такой - подняться выше по склону и найти какой-нибудь свободный от растительности уступ, с которого можно оглядеть окрестности. Дальнейшее зависит от увиденного.
Легче, конечно, сказать, чем сделать. Но сила воли в связке с хорошей порцией калорий творят чудеса - я делаю это. Пробиваюсь сквозь практически непролазную сельву, буквально дышащую ненавистью к чужаку. Продираюсь сквозь шорохи и вопли невидимых тварей, заплатив положенную кровавую пошлину мерзким крылатым стражам. И все-таки выныриваю на небольшом горном уступе, свободном от липких джунглей. Наглотавшийся коктейля из сырого воздуха, замешанного на пыльце каких-то первобытных растений, задыхающийся и растрепанный, но живой. Там я, наконец, перевожу дух и осматриваюсь. Вот только увиденное меня не радует. Совсем.
Под ногами простирается сплошная малахитовая поверхность. Без проплешин и других видимых изъянов. Девственная изумрудная масса, шевелящаяся под напором ветра. Никаких построек, столбов дыма или залысин вырубок, говорящих о возможном присутствии человека. И только где-то далеко внизу, на узкой желтой тесьме, окаймляющей бесконечную зеленую скатерть, виднелись три еле различимые отсюда буквы. S.O.S.
Этого выдержать я уже не могу - оседаю на враз ослабевших ногах и плачу. Безудержно, навзрыд, как бывало когда-то давно, в раннем детстве. Становится вдруг так себя жалко. "Господи, как же так? За что? Боже, зачем ты так со мной? - шепчу я, а рыдания сотрясают тело, превратившееся вдруг в разорванную автомобильную покрышку. - Боже! Ты же добрый. Ты все можешь. Помоги! Не оставь!.." Слезы текут по щекам и, отрываясь от подбородка, падают на землю, впитываются в нее. Не остается даже привычных мокрых отпечатков на поверхности. Вот так и я, должно быть, сгину, не оставив следа...
Не знаю, как долго это продолжается, но заканчивается так же внезапно, как и начинается. Наверное, запас жидкости в организме подходит к концу, а с ним иссякает и истерика. Эмоции выгорают, оставив после себя запах гари и звенящую пустоту в душе. С ней я и отправляюсь в обратный путь. Назад, на пляж. А что еще делать? Не прыгать же со скалы. Но толи судьбе надоедает капризничать, толи мои слова долетают-таки до нужных ушей, но вскоре происходит нечто совершенно невероятное. То, чего ожидать было попросту невозможно.
Не разбирая дороги, я спускаюсь вниз и как-то незаметно отклоняюсь от тропы, которую не далее, чем час назад сам же и проложил. В очередной раз наткнувшись на совсем уж дикое переплетение лиан благоразумно не лезу в гущу, а решаю обогнуть гиблое место. Осматриваюсь в поисках пути обхода, и тут в глаза бросается такое, от чего сердце сначала замирает, а потом начинает трепыхаться словно раненая птица.
В нескольких метрах от меня стоит дерево. Необычное. Не дерево, а практически телеграфный столб с гладким, лишенным веток и растений-паразитов, стволом. И на нем, на высоте примерно в три моих роста, висит камера видеонаблюдения. Да, именно так. Серая сфера, втиснутая в арку поворотного устройства, почти сливающаяся по цвету с корой дерева. Чудо, что я вообще смог ее заметить. Если бы не рубиновый огонек светодиода.
Опомнившись, я делаю шаг влево, при этом неотрывно следя за камерой, а она послушно и при этом абсолютно бесшумно поворачивается вслед за мной. Красный огонек весело подмигивает. Оптический зрачок целит мне точно в лоб.
Она работает. Меня видят. Сказать, что я обрадовался - не сказать ничего. Волна ликования прошла от темени до пяток, вздыбив волосы на макушке и электрическим разрядом уйдя в землю. Меня спасут. Ура. Жизнь снова обретает вкус и цвет.
Но как только приступ эйфории проходит, я задумываюсь над тем, что же делать дальше. Меня, несомненно, заметили. Это факт. Но осознают ли те, кто сидит по ту сторону экрана, что я нуждаюсь в помощи? Вопрос, конечно, интересный. Стоит подстраховаться и дать им это понять. Вот только как?
Для начала я делаю несколько взмахов руками для привлечения внимания, а потом громко кричу прямо в камеру свое имя и то, что попал в авиакатастрофу. Короткими четкими фразами объясняю, что прошу у них (кто бы они ни были) помощи. Проорав все это, смещаюсь немного в сторону, с удовлетворением отмечаю, что камера продолжает держать меня на прицеле. Отлично. За мной продолжают наблюдать. И тут меня вдруг окатывает мысль, что люди, установившие камеру, вовсе не обязаны знать русский язык. Вряд ли они вообще что-то смогли уловить из выданного мной монолога. Приходится напрячься и, отыскав в памяти соответствующую страницу, повторить все еще раз, теперь уже на английском. Подкрепляя информацию красноречивой мимикрией и жестикуляцией, на случай если камера не может фиксировать звуки. Вот теперь я точно уверен, что меня поняли.
В тот момент у меня в голове не возникает даже намека на мысль о том, что камера может быть специально настроена так, чтобы реагировать на движение. И просто автоматически поворачивается вслед за его источником. А изображение вообще может не передаваться, а лишь записываться. Нет, об этом я не думаю. Мне просто хочется кричать, петь от счастья.
Подежурив возле камеры еще какое-то время, я со спокойно душой возвращаюсь на тропу, ведущую к пляжу. День подходит к концу, и оставаться здесь дальше кажется мне бессмысленным и даже просто опасным. Открытое пространство внушает больше доверия, да и, в конце концов, оно более привычно. По пути назад я заворачиваю к банановому дереву и прихватываю остатки добычи. Подмышкой еще болтается одна, непочатая, бутылка с водой. Последняя, но сейчас меня это мало тревожит. Сегодня я планирую закатить пир, а уже завтра забыть все это, как страшный сон. Да, уже завтра. Спускаясь вниз, я даю себе обещание, что ноги моей больше не будет в этих дебрях. Никогда.
Я едва успеваю ступить на песок, как солнце прячется в своей уютной берлоге. Поэтому праздничный ужин, посвященный чудесному завершению моих мытарств, проходит уже в темноте. Но это его нисколько не портит, даже наоборот, добавляет определенной романтики. Луна, звезды, шепот засыпающего моря и теплый бриз, треплющий волосы. На импровизированном столе лежат экзотические фрукты, стоит чарка с водой. О чем еще может мечтать городской житель?
Надежда - вещь коварная. Не многие могут устоять перед ее искушением, а тем временем сама по себе она не спасла еще ни одной жизни...
*****
Утром я все еще полон надежды и решимости быть кем-нибудь спасенным. Но время идет, светило на своей огненной колеснице поднимается все выше, а желающих это сделать не становится больше. В голове начинают рождаться вопросы: "Где я просчитался? Что сделал не так? Почему меня не поняли?" Они колокольным набатом звучат внутри черепной коробки, пробуждая смятение и страх. Вязко текут минуты, и постепенно тревога трансформируется в злость: "Будьте вы прокляты, нелюди! Фашисты!" И только где-то на самой периферии разума осторожно возится пакостная мыслишка: "А чего ты ждал? Доброго дядю с красным крестом на рукаве?"
Напряжение растет и в полдень я, наконец, не выдерживаю. Наперекор данному самому себе обещанию, подхватываюсь и почти бегу в ненавистные джунгли. К месту своего аутодафе.
За прошедшую ночь там мало что изменилось. Все так же, как вчера: лысое дерево-столб; уродливый нарост видеокамеры, напоминающий гриб чагу; алый глазок светодиода. Подойдя как можно ближе к стволу, я долго рассматриваю маленький серый шарик из серого пластика. Он, в свою очередь, изучает меня. Кажется, что сейчас во всем мире нет никого кроме нас. Даже лес на время замирает и как бы отодвигается. Если не считать назойливого гула разной крылатой мерзости, оккупировавшей нижние этажи тропических дебрей, то ничего не нарушает воцарившуюся тишину. Чаща ждет. Я жду. Камера ждет.
Я не выдерживаю первым. Слишком уж много страха и сломанных надежд вместилось в последние три дня. У каждого есть предел, и, кажется, мой уже наступил.
Удар ногой по стволу отдается резкой вспышкой боли, но это только распаляет бешенство. Я еще и еще раз пинаю ни в чем неповинное дерево, бью его руками. Видя тщетность усилий, оглядываюсь в поисках чего-нибудь тяжелого. Заметив на земле обломанную ветку, поднимаю ее и снова начинаю колотить по лесному колоссу. Потом размахиваюсь и, что есть сил, кидаю измочаленную палку, целясь прямо в невозмутимую физиономию камеры. Мимо. Она продолжает ехидно взирать на мою агонию с недосягаемой высоты.
Если бы только можно было до нее добраться. Размозжить искусственный череп камнем. Вцепиться в нежную пластмассовую шейку, такую хрупкую и нежную. Я почти слышу, как она трещит под моими пальцами. Перегрызть пуповину провода, гибкой змеей уходящего вверх и теряющегося в густой кроне...
Все тщетно. Попытки сбить камеру камнями не приносят успеха (я либо промахиваюсь, либо попадаю, но без видимого для нее ущерба) зато отбирают последние силы. Как мало их, оказывается, осталось. Не помогает даже ярость. Она уходит, точно вода во время отлива, а я остаюсь умирать от удушья, подобно не успевшей уплыть рыбе. Лежу на истоптанной поединком земле и беспомощно смотрю на противника. Не могу даже пошевелиться.
Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем я снова могу подняться. Если хочешь жить - нужно двигаться. Жить вопреки всему хочется, поэтому я заставляю себя сначала сесть, потом встать и, повернувшись спиной к камере, захромать обратно в сторону пляжа. Уходя, буквально чувствую равнодушный взгляд, сверлящий мне дырку между лопаток.
"Где я? Куда попал? Что это такое? Реалити-шоу? Секретный военный объект? А ведь вполне возможно, что найденная камера не единственная и это значит, что за мной уже давно наблюдают. И что они намерены делать? Вот так запросто дать мне умереть? И кто эти они? Что вообще происходит?"
Бывают в жизни такие моменты, когда ты испытываешь странное чувство нереальности окружающего мира и всего в нем происходящего. Как будто участвуешь в неком странном эксперименте, смысл и назначение которого не ясны. Барахтаясь в реке жизни, чувствуешь на себе чей то пристальный взгляд и интуитивно понимаешь, что кто-то большой, но незримый следит за каждым твоим шагом. Не выдавая своего присутствия и не вмешиваясь. И самое противное в том, что ты ничего, абсолютно ничего не можешь с этим поделать.
Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера...
*****
А на берегу меня уже ждет сюрприз, увидев который я понимаю - все, игры закончились. Остатки иллюзий растворяются в кислоте суровой действительности. Осознание того, что меня не найдут становится предельно четким, почти осязаемым.
У самой кромки воды, там, куда уже не могут дотянуться языки прибоя, лежит человек. Вернее человеческое тело, потому что даже отсюда, за несколько десятков метров до него, видно, что жизни в нем нет. Слишком уж неестественна поза и к тому же живые не лежат, зарывшись лицом в песок.
Осторожно приблизившись к мертвецу, я отмечаю для себя, что это женщина. Судя по всему довольно молодая. Хотя тут я могу ошибаться, потому что ориентируюсь исключительно на длину волос и сохранившейся юбки. Кроме нее на трупе надет жакет, одинакового с юбкой темно-синего цвета, а поверх него - ярко-рыжий спасательный жилет. Видимо благодаря ему тело и оказалось здесь, на берегу, а не нашло вечный приют в море.
Смутная догадка заставляет меня наклониться над мертвой женщиной и коротким движением перевернуть ее на спину, так, чтобы стало видно лицо. О, Господи. Нет. Этого явно не стоило делать. Горло перехватывает, и вчерашний ужин в полном объеме оказывается на земле.
То, что человек слишком долго пробыл в соленой воде еще полбеды. Самое страшное сделали птицы. Пернатые ублюдки, они туго знали свое дело. На синем, неимоверно распухшем лице нет глаз. Вместо них зияют два черных кратера, на дне которых шевелится нечто совершенно омерзительное. Почти готовое явить себя миру.
Снова подкатывает тошнота, но я нахожу в себе мужество еще раз взглянуть на это бывшее когда то красивым лицо. Да, все верно. Моя догадка оказывается правильной, хотя видит Бог - я хотел бы ошибиться.
Неожиданно вспоминается тот разговор в самолете. Как давно это оказывается было, кажется, что в прошлой жизни.
- Вам нехорошо?
У нее белоснежные локоны и красивый голос.
- Нет, все в порядке. Но, я, знаете ли, не люблю летать.
- Не стоит так волноваться. Поверьте - Вы в надежных руках.
Был красивым, поправляю я сам себя.
- Если хотите, могу принести Вам плед.
Глаза начинает нестерпимо щипать.
- Спасибо, не откажусь.
Эх, Женя, Женечка. Кто бы мог подумать, что все так закончится? Я снимаю пиджак, чтобы прикрыть им обезображенную голову бывшей стюардессы. Надеюсь, тебе не было слишком больно? Ты этого не заслужила.
А еще не заслужила лежать здесь вот так, беззащитная и никому не нужная. Нельзя, невозможно допустить, чтобы твой прах растерзало солнце и безжалостная природа. Поэтому последнее, что я могу (обязан) сделать - предать твои останки земле.
Чертова правда жизни - как бы много и высоко ни летал человек, хоронят его все равно в земле...
*****
Могила получается неглубокой. Сантиметров сорок, не больше. Я рою ее руками, поэтому дойдя до более плотного слоя почвы, вынужденно останавливаюсь. Еще хуже то, что песочные стенки постоянно осыпаются, норовя испортить всю работу. Приходится снова тащиться в лес и набирать там камней, чтобы укрепить ими внутренности ямы. На это уходят последние силы, и дело почти совсем останавливается. Но я снова и снова заставляю себя забыть о ноющей боли в пальцах и онемевшей спине. С частыми остановками, цедя воздух сквозь плотно стиснутые зубы, продолжаю устраивать самодельную каменную кладку и рыть, рыть, рыть.
Наконец, к вечеру все готово. Передо мной лежит сносная керста, вымощенная природным камнем. В нее я осторожно перекатываю тело девушки, предварительно освободив его от оков спасательного жилета. Потом сажусь рядом, чтобы отдышаться и в последний раз взглянуть на человека, на некоторое время ставшего мне близким. Я смотрю на труп юной девушки, а слезы усталости и отчаяния бесшумно текут по щекам. Наверное, сейчас нужно что-то сказать, что-то единственно важное, но верные слова никак не идут в голову. И тогда я просто говорю: "Прости, за то, что положил тебя на камни. Знаю, что тебе неудобно. Извини, что не могу похоронить по-человечески. И, знаешь... не унывай там. В лучшем из миров. Пусть земля тебе будет пухом!" Да, именно так я говорю. И после этого, укрыв тело девушки пиджаком, засыпаю его слоем песка, а сверху кладу несколько увесистых валунов. Вот и все, что я могу сделать.
Поднявшись на подгибающиеся ноги, бреду обратно к своему креслу. Впереди меня ожидает еще одна долгая ночь. Быть может последняя. Я медленно иду и думаю о том, что без пищи и воды долго не протянуть. Запасы закончились, а о том, чтобы добыть новые не приходится даже мечтать. Только не в таком состоянии. Значит, остается всего один день, может два. Шанс на то, что меня все-таки найдут я только что похоронил. Самолично. Вместе с прахом погибшей стюардессы.
Четверо суток. Четыре долгих дня она в ярком оранжевом жилете поплавком прыгала по морским волнам и никто, ни единая душа этого не заметил. Что это значит? Всего лишь то, что поисковые работы не ведутся. А значит в моем распоряжении день, максимум два. Господи, как же не хочется умирать. Вот так. Здесь...
"Эй, вы там, наверху, слышите?! Не хочу. Я выбираю жизнь и буду за нее драться. Так, как умею. Так, как могу..."
Критические ситуации, в которых на кону стоит жизнь, не делают человека лучше или сильнее. Они делают его честнее. По крайней мере, по отношению к самому себе...
*****
Удивительно, но этой ночью я спал, как младенец и проснулся только тогда, когда пронырливые солнечные лучи принялись внимательно рассматривать мое лицо. Любопытные, они так и норовили забраться под веки, видимо для того, чтобы узнать цвет глаз. Я пытался отвернуться, спрятаться - бесполезно. От этих бесплотных зануд деться было решительно некуда. Пришлось капитулировать и просыпаться.
Я поднимаюсь и обнаруживаю еще одну странность - совсем не хочется есть. Пить, впрочем, тоже. Зато есть ужасное желание побриться и... но это потом, позже. А для начала я скидываю одежду и иду мыться. Барахтанье в прибрежной воде освежает голову и смывает остатки сомнений. Я даже несколько раз пытаюсь неуклюже нырнуть. Получаю при этом хорошую порцию жидкой соли в нос и чуть не захлебываюсь. Это жутко неприятно и одновременно с этим смешно. Дышать вдруг становится на порядок легче. Я отфыркиваюсь и, наконец, грузно вываливаюсь на берег. Снова надевать пропотевшие, изодранные вещи жуть как не хочется, но других вариантов у меня все равно нет. Не ходить же голым, в конце концов. Приходится использовать то, что есть.
Я, как могу, чищу брюки и рубашку и облачаюсь в них. Вставляю ноги в разбухшие, потерявшие всякую форму туфли и, отбросив последние страхи, иду к тому месту, с которого все началось. К креслу, ставшему для меня за несколько прошедших дней настоящим домом. Из вещевого ящика дрожащими пальцами извлекаю футляр со скрипкой. Трудно сказать чего больше в этой дрожи: накопившихся усталости и голода или нетерпения. Господи, как же я соскучился по ней. По моей родинке. По...
Откинув крышку футляра, осторожно извлекаю свою любовницу на свет, придерживая ее одной рукой за талию, а другой под шейку. Вновь привыкаю к ее весу. Вдыхаю запах, вкуснее которого нет ничего. Аромат любимой женщины. Нежно глажу деки, ласкаю гриф, массирую фаланги колков, не в силах насладиться совершенством линий, не в состоянии преодолеть их магию. "Здравствуй, моя хорошая, здравствуй. Как ты?" В моих руках сам собой оказывается смычок, и скрипка отвечает чуть охрипшим, расстроенным ля. "Что с тобой? Тебе плохо?"
Проклятые тропики. Их температура и влажность может убить человека, что уж говорить о нежном организме инструмента. Слава Богу, что все еще можно поправить. "Сейчас я помогу тебе, моя хорошая, сейчас!" Жаль, камертона под руками нет, ну да ладно. Справимся сами.
Для начала я беру кусочек канифоли, припрятанный тут же, в потайном кармашке футляра и обильно натираю волос смычка. Затем ориентируясь исключительно на слух, настраиваю звучание третьей струны. Добившись желаемой точности, перехожу к ее соседке слева. И дальше. Ля. Ре. Соль. Ми. Постепенно скрипка распевается, нотки болезни исчезают из ее голоса. Между нами завязывается диалог, полный внутренней гармонии и пронзительного интима. Он только для двоих. Только для нас. Ничего в мире сейчас больше нет. Лишь я, скрипка и этот разговор. О, нам так много нужно сказать друг другу.
Проходит достаточно много времени прежде, чем смычок, наконец, отрывается от струн. Звуки последних слов растворяются в воздухе, и мир снова приходит в движение. Все, теперь пора. Бережно убрав скрипку обратно в футляр, я поднимаюсь. Окинув взглядом безмятежное море и пляж, свежую могилу и надломленное кресло, мысленно прощаюсь с ними со всеми и ухожу. Я иду в самую чащу леса, туда, где стоит чудное дерево с диковинным наростом. Оказавшись на месте, расчехляю скрипку. Встав прямо напротив камеры, салютую ей смычком и торжественно произношу: - Паганини. Каприс N 24 ля минор!
Мосток привычно ложится на свое законное место. Подскульник целует щеку. И гениальная мелодия, созданная великим итальянцем, возносится к небу. Беснуется, затихает, умирает и рождается вновь, плачет, смеется. Музыка струится и все вокруг замирает, зачарованно внемля ей.
Как ни жестоко это звучит, но человеческая жизнь имеет четко обозначенные границы. Это правило, которое нельзя обойти или отменить. Но есть способ, если не стереть их полностью, то хотя бы значительно расширить. Музыка. Великая. Вечная. Переходящая из поколения в поколение. Музыка, владеющая сердцами и душами людей. Одного прикосновения к ней порой достаточно, чтобы обмануть смерть.