Ерогодский Владимир Андреевич : другие произведения.

Метаистория

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Книга состоит из четырёх самодостаточных (как по содержанию, так и по форме) частей, связанных общей идеей и главным героем, и повествует о путешествии человека по параллельным вселенным в состоянии временной петли. Действие каждой части происходит в уникальном вымышленном мире и зачастую заканчивается смертью главного героя, после которой он обнаруживает себя в другой вселенной и переживает новые приключения. Действие первой части происходит фэнтезийном мире, где всё, что произнесено стихами, равно магическому заклинанию; потерявший память главный герой, пытается понять, откуда пришёл, встречает новых и старых друзей, а также всемогущего врага, пытаясь победить которого, чтобы спасти прекрасную девушку, узнаёт, что находится в состоянии временной петли, и умирает. Вторая часть разворачивается в фантастическом мире - на перекрёстке параллельных вселенных, засыпая в котором однажды герой и оказался в мире, описанном в первой части книги, а засыпая ещё раз, оказывается в третьей её части. Антагонистом второй части становится злое божество, которое управляет людскими судьбами, а союзником главного героя насильно становится другое божество, загадочность которого терзает главного героя. Здесь читатель узнаёт основную концепцию сюжета книги, заключающуюся в том, что наблюдая сновидения, люди проживают другие свои жизни в параллельных вселенных. Не успев нарушить планы злого божества, главный герой засыпает. Действие третьей части происходит на Земле 21-го века в преддверии конца света, предвестником которого оказывается сам главный герой, как единственный человек, имеющий магические способности; главному герою предстоит решать свои любовные вопросы на фоне того, что человечество считает причиной конца света его и жаждет его уничтожить, а общество уже захлестнула волна мородёрств, бесчинств и тотального забвения морали. Не сумев спастись от целой планеты, главный герой погибает и оказывается в четвёртой части книги, которая начинается как мрачный фантастический триллер, описывая мир, где тени людей существуют обособленно от своих "хозяев" и пытаются убить их; однако внезапно главный герой просыпается и понимает, что мир, в котором он оказался теперь, хоть и похож на только что увиденный сон, но серьёзно отличается. Увиденный им сон становится экспозицией для читателя, а тем временем меняется угол сюжета - фантастика и фэнтези превращаются в фон, на первый план выходит социальная сторона, и начинается авантюрный роман, пестрящий пафосом, остросюжетностью, комедийностью и острословием. Главный герой понимает, что потерял память и вместе с читателем пытается найти правду о мире, в который попал он и в который вместе с ним попали другие люди. Антагонистом четвёртой части становится гениальный анонимный психопат, который подкрадывается к жертве сзади, приставляет к её затылку пистолет и начинает давать приказы, за невыполнение которых обещает ещё одну такую встречу, которая, однако, уже закончится выстрелом. Подслушивая и переживая десятки ситуаций, главный герой пытается понять, кем был раньше, с отчётливой паранойей пытается понять, кто из окружающих его людей -- анонимный психопат, и почему гротескно молчит его драгоценная возлюбленная, которую он вспомнил, несмотря на амнезию, или ему лишь кажется, что вспомнил?

Владимир Ерогодский

МЕТАИСТОРИЯ

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Акт 1

  
  
  
  
  

КВАРТИРА 23.5

За пять минут до начала книги.

   В таинственной однокомнатной квартире двадцать три с половиной. В квартире, что очевидно, находящейся между двадцать третьей и двадцать четвёртой и что ещё более очевидно - несуществующей. В квартире без окон, но с одной лишь единственной дверью, открывающейся как внутрь, так и наружу. В квартире с одним лишь единственным минусом - непомерно хлопающая при каждом открытии-закрытии дверь. В квартире, которая имеется в каждом без исключения доме. В квартире, которая существует каждом без исключения времени. В квартире, которая, может быть, находиться с вами по соседству. В квартире, в которую сколько не старайся невозможно опоздать, как и невозможно прийти раньше, чем нужно. В квартире, - которая выглядит так, как Вы того пожелаете, - неожиданно зажегся свет, но его источника нигде не видно, его просто нет! Как же так? Неизвестно и странно. Но ещё более странно то, что квартира пуста. Ой, извините, мы ошиблись, а если сказать по совести - соврали.
   Мы слышим приятные потрескивающие звуки печатной машинки, стоящей на столе, они начались в тот самый миг, когда зажегся свет, нужно посмотреть, что же там написано... "...что же там написано..." - странно, на листе начался второй абзац, слово в слово повторяющий мою речь и слово в слово аналогичный тому, что вы только что прочитали. Чудо, не так ли? Сквозь время и пространство, сквозь бесконечное число Реальностей книга, которую Вы держите в руках, копирует написанное здесь. Странно, но ещё не вечер...
   Вдруг с хлопком внутрь распахивается входная дверь, а за ней красные обои коридора и, представьте себе, никого! Как же так? Хотя минуточку, мы что-то видим. Так и есть! На полу лежит тень. Ваша собственная тень! Удивлены? Мы тоже! Вам наверно смешно? "Как это я, как это моя? ха! ха! Моя и каждого, читающего книгу - какой ловкий обман!" - самонадеянно думаете Вы. Однако мы всё-таки настаиваем, что это именно ваша тень. Взгляните на силуэт, присмотритесь получше! Ну же, неужто не узнаёте? Конечно, узнаёте: это Вы, собственной персоной. Вы были здесь, однако, забыли это...
   И этому на первый взгляд фантастическому событию есть разумное объяснение: в одном из бесконечности параллельных миров на этом месте действительно стоит, я извиняюсь, лежит именно ваша тень, а потому каждый, кто бы ни прочитал эти строки, действительно находился в этой квартире в этот самый момент. Вас, может быть, это удивит, но "этот самый момент" происходит сейчас! Завораживает? Что же такое получается? Прямо сейчас Вы находитесь здесь: на пороге квартиры двадцать три с половиной, когда печатается эта книга, и прямо сейчас уже читаете готовую книгу в другом месте? Чудеса да и только.
   Однако вернёмся же к вашей тени, которая стоит там же, боясь переступить порог, потому что в этот самый момент оказывается - квартира не пуста. На столе лежит ещё одна тень - наша. Мы встаём со стула, соскальзываем со стола и медленными шагами скользим по полу навстречу Вам.
   Вы будете удивлены, но ваше внутреннее состояние напоминает кулинарный изыск, и у нас есть его рецепт. Вы слегка испуганы тем, что так неожиданно оказались здесь. Ещё больше испуганы тем, что к Вам по полу стремительно ползком подбирается наша тень и пытаетесь утешить себя тем, что движется она не к вам. Однако осмотревшись, Вы понимаете, что здесь только двое, следовательно, тень может двигаться исключительно к Вам. От этого Вас немного потрясывает, особенно в районе рук, особенно дрожит безымянный палец. Вы удивлены ещё больше, чем испуганы, да так, что не можете связать и двух слов даже в собственных мыслях, а потому продолжаете стоять за чертой двери. Но более всего Вам интересно, Вам хочется приоткрыть завесу тайны, разобраться в происходящем. Именно эти чувства перебивают все остальные. Именно они не дают Вам убежать или просто захлопнуть дверь, чтобы прекратить невыносимое и чудное видение. А потому Вы, словно оказавшись на мосту, оба конца которого горят, стоите, я извиняюсь, лежите тенью на полу.
   Вы боритесь с собой, и уже решили войти, а затем, передумав, решили убежать, но в этот самый миг мы подползли к Вам и протягиваем руку. Вы видите это, разумеется, по тени на полу. Затем берём Вас за всё сильней трясущуюся руку, и шипящим голосом говорим: "Мы - Вагус". Вас тут же, как и всех, как и Вас, когда Вы читаете это, начинает терзать вопрос: "почему он говорит: мы?". Но, как и всех, я вынужден не удостоить Вас ответом на него.
   Мы легонько тянем Вас за руку вправо от двери туда, где в самом углу стоит стул (закрываем дверь - она издаёт невозможный хлопок). Да-да, Вы не ошиблись: стул стоит здесь специально для Вас. Вы неуверенно садитесь на него, боясь какого-либо подвоха. Едва сев на него, Вас посещает мысль, что всё есть сон, от этого вам становиться легче. Тем временем мы говорим, что Вы должны исполнять роль безмолвного зрителя, что бы ни случилось в этой комнате, на что Вы утвердительно киваете головой.
   Должны сообщить Вам следующее. Прямо сейчас Вы находитесь в книжных закулисьях за пять минут до начала книги. Однако время наше на исходе. А потому повторяем: сидеть ниже травы, тише воды. Никто, кроме нас с вами, не знает о постороннем наблюдателе.
   Мы делаем взмах рукой, Вы замечаете это по тени на полу, после чего стул вместе с вами исчезает и становиться неосязаем. Не беспокойтесь, после мы всё вернём на свои места. Начинаем!
  

КВАРТИРА 23.5

   Дверь квартиры 23.5 с невозможным хлопком и последующим размахом открылась внутрь, с грохотом ударившись в стену. Оказавшийся за ней и впоследствии вошедший мужчина был очень высокого роста и невозможно крепко сложен, на нём хорошо сидел чёрный фрак с таким же цилиндром поверх длинных чёрных волос. Внешний вид его позволял безошибочно определить возраст, но пока, - может к сожалению, а может и к счастью, - мы не будем его определять (чтобы не отбирать чужой хлеб), пока не будем. Помимо повышенной габаритности, из образа его выделялся особенно один аксессуар: трость из чёрного стекла с набалдашником в виде миниатюрного лезвия косы.
   - Вот так повеселились! - сказал он с интонацией, которую, казалось, нельзя было ожидать от подобного типажа людей.
   За ней появился единственный человек, который будет присутствовать здесь постоянно, как со стороны времени, так и со стороны пространства, расшифровкой второго является следующее - во плоти и крови, ибо скрывать его личность не имеет никакого смысла.
   Вошедшему на вид около восемнадцати лет, прохожие же дают ему шестнадцать, на самом же деле - двадцать; одет он в чёрные узкие джинсы и тёмно-фиолетовую немного поношенную псевдокожаную куртку, на плечи которой падают весьма длинные светло-русые волосы. Прошу любить и жаловать - ваш покорный слуга, псевдоисторик.
   Псевдоисторик, - попытавшись аккуратно закрыть за собой дверь, миллиметр за миллиметром подводя её к косяку, - нервно тряхнул головой и мысленно выругался, и вслух пробормотал: "Великий Вагус, а дверь починить не может", потому что дверь едва коснувшись косяка закрылась сама, вопреки всему и вся, издав невозможный хлопок.
   Псевдоисторик, держа в левой руке пачку листов, повернулся и сделал несколько шагов к столу, находящемуся прямо напротив двери, как вдруг, не прекращая идти, пронзил другой рукой воздух, слегка крутанул кистью, и выдернул руку обратно. В руке, откуда не возьмись, появилась сначала резная спинка стула, а затем и весь стул, который он, по-прежнему продолжая идти, взмахом руки подбросил под себя сзади. Стул сам собой, сложив в коленях ноги, усадил его на себя и продолжил скольжение по полу. Таким образом, псевдоисторик подкатился к столу, - на небольшом расстоянии от которого висела табачная трубка, испуская дым, - уже сидящим на стуле, после чего небрежно бросил пачку листов на этот самый стол и откинулся на спинку этого самого стула.
   - Аве, Вагус! - весело сказал он.
   - Здравствуй-здравствуй, - ответил незримый сидящий за столом и лежащий тенью на нём же Вагус. - Видим, практикуешь межпространственное воровство.
   - Украсть у себя - не воровство, - смеясь, ответил псевдоисторик, доставая из кармана пачку сигарет и зажигалку.
   - Однако отчасти так оно и есть, - сказал Вагус; трубка поднялась и проплыла по воздуху примерно до уровня лица незримого седока - уголёк осветился сильней, за чем из пустоты начали появляться колечки дыма, воспаряющие к потолку, причём каждое следующее входило во все предыдущие. - Не против, кстати, что мы резидентно заняли твою фантазию?
   - А что делать; сам ты, я вижу, практикуешь лень, небось, трубка сама подлетает к губам?
   - Раскусил, ха-ха, а что делать! - сказал Вагус и отправил седьмое кольцо через шесть предыдущих.
   - Ха! - воскликнул псевдоисторик, заметив случившееся, - Вот если бы тебе был нужен миллион фунтов, то мог бы взять тот, который завещал Чарльз Чаплин тому, кто пропустит семь колец дыма одно в другое.
   - К счастью, нам не нужен миллион фунтов, - сказал Вагус и пронзил семь колец восьмым, - Может быть, именно поэтому мы и можем так сделать.
   - А мне бы вот, как и всем, не помешал.
   - Потому и не можешь, как и все, ха-ха. Пора бы уже и знать - один из принципов иронии судьбы: кто не хочет - получает, кто жаждет и ждёт - не дождётся. Или если выражаться поэтически: Всё возможно - стоит только расхотеть... Итак, ты всё принёс?
   - Кажется, всё, - ответил псевдоисторик, проведя рукой по воздуху, после чего в ней оказалась ещё одна пачка листов, которые он тоже бросил на стол рядом с первой.
   - Превосходно, - сказал Вагус, невидимой рукой листая страницы в воздухе; от летающей трубки, а теперь и повисшей воздухе пачки листов складывалось впечатление, что рядом орудует полтергейст.
   - Значит теперь моё название, хм, - сказал Вагус, положив перед собой страницы, - Хм, да вот так.
   Псевдоисторик прильнул головой к столу, чтобы видеть происходящее. И увидел, как под его названием в круглых скобках буква за букой выжигается другое: (Восьмое... чудо без... света...).
   - Замечательно, - сказала Вагус, когда дописывал последнюю скобку, - Отныне так и будет: твоё, основное, сверху - моё, альтернативное, снизу в скобках. Теперь вторая.
   Вагус поднял вторую стопку листов с надписью на титульном листе:
   СОЗВУЧНОЕ ЦАРСТВО
   (НУ ОЧЕНЬ ЗАТЯНУТЫЙ ПРОЛОГ)
   - А здесь, что делать будем? Ха-ха.
   - Решай сам... - сказал псевдоисторик.
   - Да будет так.
   Вагус принялся что-то исправлять, но псевдоисторик не стал заглядывать в изменения, дабы сохранить интригу для себя, а может быть и для Вас.
   - Предисловия, - повелительно сказал Вагус, отложив вторую стопку листов.
   - Почему во множественном числе? - с мнимым удивлением спросил псевдоисторик, а сам тем временем вновь взмахнул рукой, на сей раз в ней оказался лишь один не озаглавленный и к тому же измятый, исписанный вполовину листок, который он тоже бросил на стол.
   - Ха-ха. А ты ничего не забыл?
   - Что-что? - продолжая серию мнимых эмоций, сказал псевдоисторик.
   - То-то, что лежит у тебя во внутренне кармане, ха-ха.
   - Может всё-таки не стоит? Вот скажи мне, зачем он здесь нужен?
   - Что это ты нас вообще задаёшь вопросы, не требующие ответа? Сам ведь не хуже других знаешь - делаем то, что должны делать.
   Эх, - испустив этот непродолжительный вздох, псевдоисторик до половины расстегнул молнию на куртке и достал из внутреннего кармана листок, свёрнутый в трубочку, и бросил его на стол. - Вот!
   - Кажется, ты забыл кое-что ещё, мы правы? - сказал Вагус, разворачивая листок.
   - Не думаю...
   - Ха-ха. Хозяин письменных принадлежностей жаждет получить их обратно! Шекспирово перо быстро!
   - Черти бы тебя взяли, Вагус.
   - Пытались многократно - тщетно, ха-ха, давай-давай сюда.
   Псевдоисторик вновь запустил руку во внутренний карман, извлёк оттуда позолоченное перо и с неохотой протянул его Вагусу. Лишь только невидимые пальцы вырвали перо из жадных лап псевдоисторика, как тут же стёрли его в золотой порошок, который, медленно падая, покрыл весь стол золотой пылью.
   - Эй! Да ты с ума сошёл! Что ты делаешь?!
   - Не должно было быть в природе этого пера, вот теперь и нет, - преспокойно сказал Вагус.
   - !!!
   - Ай-я-яй! Как некрасиво ругаться матом, ха-ха, будешь и в книге продолжать в таком духе?
   - Конечно же, нет, но мы ведь ещё не начали, а потому: "!!!".
   - Ха-хе-хо! Ты сам с ума, видимо, сошёл: это же была подделка, ха-ха, неужели ты думал, что мы бы действительно дали его тебе. Нетрудно было заметить, что пьеска не удалась. Неважно Шекспировы ли перья, хоть Пушкинские чернила - самовнушение, вот что здесь играет роль.
   - Серьёзно?! А что были и чернила?
   - Разумеется нет, ха-ха. Однако время - нам пора заканчивать и одновременно пора уже начинать.
   Вдруг все листы лежащие на столе поднялись кверху, определённым образом перетасовались, и рухнули обратно на стол, образовав единую стопку листов. Титульный лист ненадолго оказался пустым: на нём тут же выжалась надпись:
   МЕТАИСТОРИЯ.
   - Давно хотел тебя, кстати, спросить, не хочешь дать свой эпиграф и написать предисловие к этой книге?
   - Непременно нет, ха-ха.
   - Тогда начнём, начнём путешествие по параллельным вселенным.
  

КАРТИНА 1

Созвучное царство

(Ну очень затянутый пролог)

  

Старец в чёрной мантии

   Раннее утро веяло прохладой, солнце ещё не успело согреть воздух. Безмолвие природы нарушал лишь стук топоров. Друзья дровосеки рубили дерево на окраине леса и разговаривали о своем призвании.
   - ...Вот смотри, - Сказал первый дровосек, - Я рублю деревья, позже из них столяр сделает изделия.
   - Да, но, так же как и мы с тобой рудокоп добывает руду, из неё кузнец позже сделает разные изделия. - тихонько посмеиваясь, ответил второй, - Вот даже посмотри на свой топор, которым ты рубишь деревья, его лезвие сделано из железа.
   - Ты конечно прав, но обрати внимание на то, что рукоятка этого же самого топора, - дровосек показал на свой топор, - сделана из древесины, и кузнец сделал это лезвие, при помощи жара который дало прогорающее дерево.
   - Хм, да уж интересно, что появилось раньше, ручка или лезвие, метал или дерево, рудокоп или лесоруб.
   - Я думаю что... - начал говорить первый.
   - Смотри! - перебил другой, - К нам кто-то идет, вон там.
   Лесорубы смотрели вдаль, на фоне восходящего над полем солнца быстро увеличивалась и приближалась, чья то фигура, но резко исчезла.
   - Дежавю!
   - Это уже было!
  
   По пустой тропинке, протоптанной посередине поля, шел молодой человек средних лет. По его одежде, можно было судить, что родом он не из этих мест. Он шел просто вперед, не помня ничего, кроме своего имени, а звали его Валентино.
   Не помня, откуда пришел и куда идет, он просто озирал глазами даль и размышлял, как же так получилось.
   - Эх, - подумал он, - Встретить бы хоть кого ни будь, узнал бы, где я.
   Откуда-то неподалеку доносился стук топоров.
   - Ага, вот и люди!
   Валентино прибавил шаг, затем перешел на бег. Он бежал уже не по тропинке, а прямиком по пшеничному полю, колоски нежно хлестали его по лицу. Он оставлял за собой след из прибитых к земле растений, будто рыба, которая врезается в водную гладь, оставляет после себя пену. Хотя его взгляд и был прикован к месту, от которого доносился звук, он увидел, что на его пути лежит черный валун, отблескивая пурпурным золотом. Он понял, что на бегу обойти его не удастся и, шагнув по нему, перепрыгнул.
   - Ай! - раздался, чей то протяжный визг.
   Обернувшись, Валентино вместо камня увидел седого старика, закутанного в черную мантию, который видимо мирно дремал среди колосков.
   - Неучтиво с вашей стороны, - внимательно осматривая Валентино, нараспев протянул старик, - Было наступать на меня, как на ту пшеницу, по которой вы бежали ранее!
   - Я глубочайше прошу меня извинить, - с опущенными глазами, сказал наш герой, - Просто на бегу, я принял вас за камень. - Куда же ты так спешил?
   - Я бежал на стук топоров, который доноситься из того леса. - Показывая рукой в сторону леса, ответил Валентино.
   - Зачем же бежать сломя голову на стук топоров?
   - Понимаете, я совершенно ничего не помню, хотел спросить, где я нахожусь.
   - Но тут появился я, - хихикнул старик, - Может это судьба? Не думаете?
   - Что именно? - разводя руками, спросил Валентино.
   - Я говорю что может быть, тебе повезло, от того что ты встретил меня, не успев пообщаться с ними, с простыми людьми?
   - Что значит с простыми людьми?
   - Они не такие как мы, они не знают секрет, - старик гордо выпрямился, - хотя если бы знали, это ничего бы не изменило.
   - Постой ты говоришь не такие как мы? То есть ты хочешь сказать, что я тоже знаю этот секрет?
   - Да знал, но забыл, - старик добродушно улыбнулся, - Но не беспокойся, ты вспомнишь его раньше, чем думаешь!
   - А может быть ты, знаешь, кто я? - с надеждой в голосе спросил Валентино.
   - Как это ни смешно, - старик вновь хихикнул, - я не только знаю, кто ты, но и ты если бы помнил, то знал меня.
   - Ну и кто же я? - недоверчиво поинтересовался Валентино.
   - Обо всем по порядку! Сейчас ты находишься в параллельном мире Созвучного Царства, наш секрет состоит в том, что при помощи созвучия в словах, мы можем сделать абсолютно все. А вот кто ты я тебе сказать, к сожалению, не могу, ты сам попросил меня об этом.
   - Не понимаю! О чем ты? - в недоумении, кричал Валентино, - Каким образом при помощи слов можно что-либо сделать? И не ври мне, что знаешь меня, ты издеваешься!

- Чтоб доказать тебе всю силу слова

Исчезну, не осталось мне другого.

   Произнес старик и исчез, от увиденного бедный Валентино потерял сознание и упал.
   - Наступит срок, найдешь меня... - повисло в воздухе.
  

Сила созвучий

   Когда наш герой открыл глаза, солнце уже закатывалось за горизонт, все небо было залито оранжево-красной краской. Он встал, отряхнулся, посмотрел вдаль, там виднелось озеро, казалось, его прохлада чувствуется даже здесь. У Валентино пошли мурашки по коже и почему то вспомнил свой сон, ему снилось ему очень много страшных вещей: Он полз в темноте, по безумно узкому мосту, затем зажегся свет, Валентино увидел, что под мостом бездна, на дне которой блестят острые камни, запачканные в крови. Снилось, что он долго поднимается на черную башню, где его ждет старик в черной мантии, а когда уже почти забирается на вершину, срывается вниз и разбивается, но старик не был расстроен этим, даже наоборот он начал дико хохотать, от чего на душе Валентино стало тяжело.
   - Старик в мантии, точно!
   Валентино вспомнил все, что случилось утром.
   - Гм, старик сказал, что знает меня, интересно, так ли это или это была издевка? - думал Валентино, сидя на земле, - Ещё какое-то Созвучное Царство, что за бред, старик похоже совсем обезумел! Ладно, пора найти тех дровосеков.
   Он все так же не знал, что ему делать и поплелся дальше, но вот его желудок знал, что сделать не помешало бы точно, а именно перекусить. Он пошел на поиски чего ни будь съестного в сторону леса, как раз туда, откуда утром доносился стук топоров. Добравшись до леса, он вправду увидел поваленные деревья, под ногами валялись древесные щепки, но лесорубов не уже не было.
   - Завтра сюда приду, авось опять придут.
   Он долго бродил по лесу в поисках, каких ни будь ягод или грибов, но ничего не нашел. Когда уже на небе появилась луна и загорелись звезды, он вышел на опушку возле реки.
   - Река, отлично! - маленькое счастье наполнило его сердце, - Хоть попить вдоволь!
   За несколько скачков он оказался у берега, вода была чистейшая, света луны хватало для того чтобы увидеть дно. Валентино зачерпнул руками воды и был сильно удивлен, когда к высохшим губам прислонились его абсолютно сухие руки.
   - Как же так может быть?! - Вскрикнул он на весь лес, распугав сидевших неподалеку птиц.
   Он пробовал ещё раз, ещё и ещё, результат всегда был один, руки оставались абсолютно сухими, река будто жадничала воды. Валентино, сел на камень, вспомнил старика и его осенило.
   - Может быть, старик и вправду не соврал? И действительно все что угодно можно получить только силой созвучий?
   Валентино с надеждой окуну руки в воду, судорожно начал перебирать в голове созвучные слова.

- Прошу река, дай мне напиться

А то погибну и тело иссушиться.

   Когда он вытащил руки, в них играла под лунным светом вода, он начал пить. Напившись, он заметил, что больше он уже не просил, вода сама оставалась в руках.
   - Значит достаточно попросить один раз и теперь всегда будет так. Так теперь нужно, что то придумать с едой.
   Валентино вновь углубился в лесную чащу, во мраке ночи там было слегка жутковато, в деревьях мерещились зеленые глаза и тени обкладывают все пути к спасению. Но наконец, он вышел на понравившееся ему место и опять начал перебирать слова.

- Добрый лес мне сделай милость

Чтоб все вокруг от ягод заискрилось.

   Результат был потрясающим, вся земля под ногами, моментально заполнилась самыми разными ягодами. Здесь была клубника, земляника, ежевика, клюква, все, что только мог дать лес, но помимо этих съедобных ягод, он увидел так же и ядовитые, они сильно выделялись из общей массы, так как были ещё крупнее и выглядели более аппетитно. Валентино понял, что нужно быть аккуратней с желаниями и используемыми словами и продолжал.

- О лес, спасибо за дары

Все несъедобное, обратно забери.

   Все ядовитые ягоды мгновенно заменились, обычными вкусными ягодами, настолько спелыми и сочными, что когда Валентино закончил трапезу, уже не мог сдвинуться с места и решил лечь спать прямо на траве. Единственным что его беспокоило, был ночной холод, но он не растерялся.

- Прости за просьбу в третий раз

Дай оделяло, подушку и матрац.

   И вновь лес выполнил его просьбу, трава под Валентино зашевелилась, и через секунду, он уже лежал на подстилке из трав, укрывшись одеялом из листьев. Он лежал и смотрел на звездное небо, звезды как осенние листья то и дело срывались со своих веток и гасли. В лесу было настолько тихо, что Валентино показалось, будто он не хочет мешать его сну.
   - Вот и славно, - в полусне пробормотал он.
  

Странный человек

   Сон Валентино был не спокоен, ему снился кошмар, в котором он попросил у леса мяса. На просьбу к нему вышли олени, куропатки и другие звери, он понял, что не сможет никого из них убить. И вновь попросил у леса, но теперь уже оружие, вместо оружия из леса выбежали волки и начали убивать зверей, а когда закончили, бросились на Валентино и разорвали на куски.
   Наш герой проснулся в холодном поту. Солнце уже стояло так высоко, что свет падал параллельно стоящим деревьям, прямо в глаза лежащего Валентино. Он смотрел на плывущие по небу облака, которые то закрывали, то вновь открывали солнце, это зрелище показалось Валентино безумно красивым. Он лежал довольно долго, пока не услышал шум, доносившийся со стороны реки. Валентино вскочил и побежал к реке, там, в бурлящей реке тонул человек, вода, заполнявшая ему рот, не давала произнести не слова. Недолго думая Валентино произнес.

- Эй ты, синяя река

Умерь свой пыл слегка

Успокойся и не злись

Обмелей и осушись.

   Вода быстро стихла, перестала двигаться и постепенно вся река обмелела. В грязи, иле и тине лежал человек, тех же лет что Валентино. Наш герой подбежал к нему и помог подняться.
   - Как ты это сделал? - Кашляя пробормотал он, - я вижу, ты не местный, но даже местные не многие знаю об этом, кто рассказал тебе наш секрет?
   Валентино вспомнил слова старика, о том, что секрет известен не всем.
   - Мне сказал об этом старик в черной мантии, - тихо начал Валентино, - Ты знаешь его?
   - Гм, а на его чёрной мантии, не было пурпурно-золотых полос?
   Валентино попытался осмотреть в голове образ старика, и действительно на его мантии он отчетливо увидел пурпурно золотые полосы.
   - Да! Были! - радостно сказал, Валентино, сам не понимая своей радости.
   - Не может быть, это тот самый мудрец, один из тех, кто отправился в поход, получается, что и он вернулся! - незнакомец чуть ли не запрыгал от радости, - Вот теперь то мы точно расправимся с лордом Санто.
   Стой, стой! Что за поход? - голова Валентино взорвалась от количества возникших вопросов, - И почему вы хотите расправиться с этим лордом Санто?
   - Лорд отправил взбунтовавшихся против него мятежников, в поход никто не знает зачем. Но почти все кто вернулись, были казнены и вот сейчас мои друзья, последние вернувшиеся, не считая старика, тоже близки к этому. Я должен помочь им!
   - А как ты в реке оказался? - Дослушав до конца, спросил Валентино
   - Стражники лорда Санто, скорее всего, посадили моего друга, в темницу, а меня бросили в реку, намного выше по течению и силой слова заставили её бурлить, чтобы я не мог произнести не слова и умер лютой смертью.
   - Интересно!
   - Извини, но мне нужно идти, придумать способ как спасти друзей, может, ещё увидимся, если выживем. Пока.
   С этими словами он быстро побежал к противоположному берегу, оглянулся, молча смотря на пустое устье реки, заполнил его водой и забежал в лес.
   - Вот так да, здесь что то не то, этот человек кажется таким знакомым, но он так спешил, я даже имя не успел спросить.- Расстроенно подумал Валентино.
   Наш герой решил последовать за странным человеком, с разбегу прыгнул в воду, но не рассчитал, течение на реке было приличным, вода стремительно понесла его в низ, он нечего не мог поделать.
  

Пустыня смерти

   Валентино долго плыл вниз по реке, пока не вспомнил, про силу созвучий и решил кое-что проверить.

- Река сильна, но я сильней

Померься со мной, сил не жалей.

   Река разозлилась, и начала бурлить, гонять огромные волны и выплескивать их на берег, в одной из таких волн на берег вылетел Валентино.
   - Она живая, - думал Валентино, поднимаясь с песка и отряхиваясь от водорослей, - Она разозлилась, это значит, что все предметы живые и могут, что то чувствовать и наверно даже разговаривать.
   Валентино огляделся, место в котором он оказался, было уже совсем не похоже на то, где он был до этого. Это была пустыня, где кругом серый песок гоняло ветром из стороны в сторону, на горизонте не было ни одного дерева, даже травинки, в воздухе стоял запах смерти. Но наш герой не испугался.

- Пустыня укажи мне путь

С твоей тропы не дай свернуть.

   Поднялся сильный ветер, вдалеке показался смерч, он приближался. Когда уже считанные метры отделяли Валентино от неминуемой гибели, смерч вдруг растворился. Валентино открыл глаза и увидел, что он выстроил по обе стороны от Валентино горы из песка, которые уходили вдаль. Валентино пошел по эту коридору, слегка опасаясь, что пустыня может устроить какие-то каверзные ловушки. Но опасения были напрасны, он шел целый день, жара и долгий путь, утомили его. Когда наступила ночь, он уже не мог смотреть на этот песок и так устал что хотел лечь спать, прямо здесь, но вдали показалась полуразваленная хибара.
   - Наконец то, кончилась пустыня. - Радостно воскликнул он.
   Из последних сил он побежал навстречу, но когда он уже был в одном шаге от выхода из пустыни. Песок поднялся, и закрыл выход.
   - Я был прав, - подумал Валентино, - Это была ловушка!
   - Я Пустыня Смерти, - послышался голос неоткуда и одновременно отовсюду, казалось, что каждая песчинка говорит это. - Я выпущу тебя отсюда только в том случае, если ты поклянешься отдать мне то, что я попрошу, когда ты вернешься сюда в следующий раз. Валентино не мог сказать ни слова, у него пересохло в горле, он только помотал головой в знак согласия.
   - Почему бы и нет, - с усмешкой про себя подумал Валентино, - Возвращаться сюда я не собираюсь.
   Стены из песка рухнули, и Валентино увидел, что перед ним райский сад с яблонями и колодцем. Он устремился к хибаре и постучал в дверь.
   - Кто там? - раздался голос из-за двери.
   - Меня зовут Валентино, я странствую в поисках ответов на свои вопросы!
   - Я ждала тебя, заходи!
   Дверь приоткрылась, показалось лицо старухи, она была настолько старой, что её кожа провалилась, глаза открывались только наполовину. Её уже давно не стираная одежда, была вся в заплатках.
   - Вы ждали меня? - удивился Валентино.
   - Я жду любого, кто сможет мне помочь, - продолжала старуха, - и мне кажется, ты сможешь! Моя дочь Сандра, милая девушка, злой Лорд Санто похитил её, желая женить на себе, но она уперлась, отказав ему, и он запер её в башне, недалеко от сюда около Обрыва Судьбы.
   - Почему же ты сама не можешь освободить её? - чувствуя подвох, спросил Валентино.
   - Лорд Санто лишил меня этого силы слова, что бы я, не смогла освободить свою дочь. И вот я жду того кто бы смог мне помочь, и честно говоря ты первый, кто пришел, и вообще первый кто прошел через пустыню. Ты поможешь мне? Умоляю тебя!
   - Я мог бы конечно пойти прямо сейчас, но я долго шел, хочу пить, есть и спать.
   Старуха, полностью открыла дверь, они зашли в дом, она накрыла на стол, поставила крынку молока. Он поел, разом выпил молоко, лег на жесткую кровать и уснул, мечтая о мягкой лесной подстилке.

Лоренцо

   Рано утром старуха разбудила Валентино.
   - Пора в путь! Я тебе тут рюкзачок собрала, с едой и питьем.
   - Спасибо, - сказал Валентино, взял рюкзак и направился к двери.
   - Через сад мой пройдешь, а там дальше увидишь.
   Валентино закрыл дверь и пошел по указанному направлению. Старуха соврала, что путь был недалеким, Валентино шел долго, его удивило, что такой огромный сад имеет такие идеальные формы. Все деревья были посажены в идеальном шахматном порядке, а каждое дерево было не отличить от других, все было какое-то ненастоящее, искусственное. За все время пути он не встретил не одного зверька или птички. Через пару часов пути Валентино решил сделать привал, отрыв рюкзак, он нашел там все, что только было нужно: хлеб молоко, яблоки. Перекусив, он собрал все в рюкзак и устроился под деревом вздремнуть. На глаза ему попался сидевший на ветке попугай, он вспомнил, что все предметы живые. Его заинтересовало, что же тогда будет с попугаем.

- Словом управлять могу, исполнится все, что говорю

Как кто-то мне, я речь тебя дарю.

   -Спасибо! - Сказал попугай и спрыгнул с ветки.
   - Получилось, ничего себе! - Подумал Валентино, рассматривая попугая.
   Получилось и ещё как, зови меня Лоренцо, и отныне я твой должник, буду с тобой, пока не отплачу свой долг.
   - Отлично, хоть мне веселей будет! - Сказал Валентино и забыв о том что хотел прилечь, встал для того чтобы идти.
   - Подожди, у тебя есть, что ни будь перекусить? Я уже неделю ничего не ел.
   Валентино вытащил из рюкзака яблоко, разломал его и дал попугаю кусочек. Когда Лоренцо поел, он сел на плечо Валентино, они пошли дальше.
   - Почему же ты нечего не ел целую неделю? - удивленно спросил Валентино, - Ведь вокруг сад, и деревья полны, спелых яблок.
   - Просто странная штука, я летел целую неделю над пустыней, - послышался голос с левого плеча, - и когда уже думал что погибну, подомной в одно мгновенье появился, этот прекрасный сад. Я спустился и только сел на ветку, как появился ты, то, что было дальше ты знаешь.
   - Хм, странно, очень странно, ведь я уже довольно долго иду по нему, и ещё вчера ночуя у старухи, видел его.
   - Старухи? Какой старухи? - взволновано, протараторил Лоренцо, - Это Пустыня Смерти, здесь никто не может жить, я даже не представляю, как ты смог добраться так далеко, и что тебе вообще тут нужно?
   - Забрел сюда, потому что попросил у пустыни показать мне дорогу, и вот она вывела меня к старухе и этому саду. Старуха попросила спасти её дочь и вот я здесь.
   - И ты веришь во все это? - с усмешкой сказал Лоренцо, - Что-то здесь не так!
   -Может быть, но назад пути нет. Смотри вон башня! - бешено заорал Валентино.
   И правда, деревья сменились ярко зеленой травой, подуло прохладным, морским бризом. Валентино ускорил шаг. У самого обрыва, величаво стояла огромная, черная как сажа башня. Выглядела она, так как будто была целиком выточена из камня, мастером с волшебными инструментами. Ни окон не дверей у неё не было, что никаким образом не удивило Валентино.

- Ворота в камне, отворитесь

Впустите внутрь и не противьтесь.

   - Может не стоит туда подниматься? - испугано завопил попугай, когда из стен баши, одна за другой стали выезжать ступеньки, постепенно образуя винтовую лестницу, - Мне кажется там ловушка!
   - Не трусь! - ответил Валентино, уже поднимаясь по лестнице, - За мной, пойдем!
   Лоренцо успел уже взлететь на самый верх и вздремнуть, когда туда поднялся запыхавшийся Валентино, пот ручьями тек с его головы.
   - Ну, пошли, - приговаривал он, заглядывая в темноту за дверью.
   - Стой! - Лоренцо заслонил путь Валентино, - Я в долгу перед тобой, потому первый влечу я и если что-то случиться, вылететь обратно не составит труда.
   - Хорошо, - начал было говорить Валентино, но Лоренцо уже был внутри.
   - Все нормально! - послышался голос из темноты, - Только ничего не видно.
   Валентино уверено шагнул внутрь, но первый же его шаг был одновременно и последним, вместо пола его ждала пропасть.
   - Ааааааа! - Раздался протяжный вопль и все стихло.
   Лоренцо в ужасе хотел вылететь из башни, но на полной скорости ударился о невидимую стену, отделявшую его от выхода, потерял сознание и упал вслед за Валентино.
  

Черная башня

   В темноте виднелись огни, но как только приближались, исчезли.
   - Вот так все и закончиться, - размышлял Валентино, падая вниз, - Нелепо и грустно, но ничего умирали люди и более глупо.
   Наш герой закрыл глаза и приготовился к смерти.
   - Очнись Валентино, - послышался голос,- Очнись скорее!
   Сильная боль, Валентино открыл глаза.
   - Ну и неуклюжий же ты! - тараторил Лоренцо, - Вставай, хватит лежать, я слышал какие-то звуки наверху.
   - Погоди, я ведь только что чуть не умер, падая в низ. - С изумлением и радостью спросил Валентино.
   - Да ты падал, но не долго! - усмехнулся попугай, - Ты запнулся, упал и стукнулся головой, а то, что было после, тебе только снилось!
   - Вот так да! - тихо сказал Валентино, потирая кровоточащую руку, попугай сильно исклевал её, чтобы он очнулся, - Я думал, что уже все, конец!
   Валентино встал и осмотрелся, он находился в комнате, тускло освещенной одним единственным факелом, подвешенным у потолка. Перед ними были две двери, на каждой из дверей была надпись на непонятном для Валентино языке.
   - Нам в левую дверь, - попугай, будто ждал вопроса, - Я знаю этот язык.
   - Откуда ты знаешь? - удивленно спросил Валентино.
   - Сейчас это не важно! - Отрезал Лоренцо и устремился к двери, - важно то, что нам пора двигаться, мне жутко здесь.
   Валентино подошел к двери, потянул за ручку, дверь приоткрылась с легким хлопком, факел на потолке погас. Попугай со всех сил вцепился когтями в плечо Валентино.
   - Ар, ар!- визжал Лоренцо, - Быстрее открывай!
   Дверь открылась, яркий свет ослепил наших друзей, кода же глаза приспособились, то Валентино увидел девушку, настолько красивую, что даже яркий свет померк, на её фоне.
   - Лоренцо, милый! - воскликнула девушка и обняла попугая, который к этому времени уже успел подлететь к ней, - Я так долго ждала тебя!
   - Что? - истерично завопил Валентино, - Вы знаете, друг друга?
   - Тиши друг, тише, - Лоренцо успокаивал Валентино, - Да я знаю её это моя жена Сандра.
   - Жена?! - Бешено кричал, топая ногами Валентино, - Получается, ты знал куда, я иду и использовал меня!
   - Да я знал, куда ты идешь, но поверь, не собирался тебя использовать, - оправдывался Лоренцо, на всякий случай, взлетев на безопасное расстояние, - Все вышло случайно! Неделю назад, я, как и предыдущие несколько лет сидел на большом камне и ждал старца в черной мантии, обещавшего помочь мне спасти мою бедную Ию, если я буду ждать его на этом камне. И вот когда я уже собирался лечь спать, он появился как из-под земли, сказала что пора лететь к башне и опять исчез. Так я и сделал, что было дальше ты знаешь.... Думаешь, стал бы попугай неделю лететь через пустыню просто так?
   Валентино стоял с открытым ртом, он не мог вымолвить не слова.
   С-с-старик в черной мантии? - заикаясь, промямлил он, - Опять этот старик, как он узнал, что я буду тогда, именно в том саду? И как сложилось именно так, что я присел отдохнуть именно рядом с тем деревом, на которое ты приземлился? Погоди ка, значит ты не попугай на самом деле?
   - Нет! - в разговор включилась Сандра, - Он не попугай, моя мать заточила меня в башню для того чтобы я не досталась лорду Санто, а Лоренцо превратила в попугая, чтобы он некогда не смог освободить меня и лорд не добрался до него и не убил. Она все время говорила, что вскоре придет тот, кто избавит страну от Санто, но вскоре умерла. И вот если бы не ты мы бы уже не когда не встретились!
   - Как умерла? - шепотом промямлил Валентино, - А кто же была та старуха, которая послала меня спасти тебя?
   - Не может быть! - делая маленькие шаги в сторону двери, говорила Сандра, - Нам нужно как можно скорее пойти к ней, если это моя мать, то она сможет снять заклятье.
   Не успел Валентино оглянуться, Сандра и Лоренцо уже направлялись к выходу.
   - Все это очень, очень странно, - сказал Валентино сам себе и побежал за ними.
   Догнал он их уже только ближе к концу лестницы, и как только они ступили на траву, все исчезло, трава, башня и даже сад вдали. Кругом остался лишь серый песок. Поднялся сильный ветер, путников окружили стены из песка.
   - Ты помнишь о своем обещании?! - раздался страшный голос пустыни, - Время отдать долг!
   Песок обрушился и все стихло.
  

Стечение обстоятельств или судьба?

   Песок зашевелился, показалась рука, затем вторая и вот появилась голова Валентино. Слышались чьи-то стоны. С трудом выбравшись, он увидел в густой пыли силуэт сидящего человека и направился к нему. Перед ним в пестрой одежде сидел человек, рыл песок и плакал.
   - Эй, кто ты? - удивленно спросил Валентино.
   -Я, твой друг, - захлебываясь в слезах, ответил человек,- Я Лоренцо!
   - Не может быть, - взгляд Валентино застыл на пестрой одежде человека, - Почему ты стал человеком?
   - Мне кажется, - тихо ответил Лоренцо, подняв голову, - Это потому что Сандра мертва, её негде нет, пустыня забрала её!
   Валентино осмотрелся во все стороны, кругом был лишь желтый песок и голубое небо.
   - Мне очень жаль, - грустно произнес Валентино, пытаясь утешить друга, - Правда, очень!
   - Жаль? - вместо слез, его лицо наполнилось яростью, - Ты не знаешь, что такое жаль, я несколько лет сидел на том камне и ждал дня, когда я спасу свою милую Сандру. И что я получаю? Я спас ее, но в тот же день её не стало, уже навсегда, теперь она навсегда останется лежать в этом проклятом песке. И все это по твоей вине!
   - По моей вине? - удивился Валентино, - Это ещё почему?
   - Да, по твоей! - Лоренцо опять заплакал, - Ты заключил сделку с пустыней, именно поэтому она тебя и пропустила, а ценой стала моя бедная Сандра.
   - Да я заключил сделку, - Валентино склонился к Лоренцо, - Но ценой была не Сандра. Пустыня сказала, что если я вернусь, она заберет то, что ей нужно.
   - Мне все больше начинает казаться! - бормотал себе под нос Лоренцо, - Мы всего лишь пешки, в чьей то большой игре. Старик послал меня сюда, пустыня пропустила тебя, как будто знала, что обратно ты пойдешь именно с Сандрой. Одно мне ясно точно - наша встреча, не случайна!
   - Да может и так, - в голосе Валентино прошла дрожь, - Но зачем кому-то все это делать?
   - Откуда я знаю, - Лоренцо поднялся с земли, - может просто шутка, кому то стало скучно, и он для забавы решил посмотреть на нашу реакцию и сейчас сидит неподалеку и наблюдает.
   Валентино ещё раз осмотрел все вокруг, убедиться, что никого рядом нет.
   - И что же нам делать? - Валентино посмотрел в небо, - Сад исчез, рюкзак остался похороненным в песке, воды и еды у нас нет, мы погибнем.
   - Не знаю как ты, - начал Лоренцо и устремился к обрыву, - мне больше жить незачем, прощай!
   -Нет! - бешено заорал Валентино и побежал за ним, - Не делай этого!
   Он нагнал Лоренцо, когда тот уже сделал свой последний шаг. Валентино еле успел остановиться перед обрывом и увидел, как его друг исчез в тумане бездны. Валентино заплакал, так за одно мгновение он успел потерять все, что было в его жизни. Он уже и сам начал подумывать о прыжке вниз, но в последний момент передумал и решил продолжить путь дальше. Но куда дальше он не знал и пошел в противоположном от обрыва направлении.
   -Будь что будет! - Сказал себе Валентино, - Если суждено мне умереть - умру, а если нет, так нет.
   Он шел и думал обо всем, что успело произойти за пару дней.
   - Неужели старик в мантии свел нас только для того чтобы я дал попугаю речь, мы спасли Ию, и потом они оба погибли? Как то все глупо получается и нелепо. И кто же на самом деле была эта старуха? - вопрос не выходил у него из головы, - Интересно, там ли она в доме, или исчезла вместе с садом. И была ли она вообще или это был лишь хитрый трюк пустыни. А может и не пустыни на самом деле а того старца в черной мантии, кто теперь узнает...
   Валентино шел долго, солнце уже начало опускаться, ужасно хотелось пить, Но тут на горизонте показалось черное пятно.
   - Может люди? - утешая себя, подумал Валентино, - Точно люди!
   Из последних сил, он ускорился, он верил, что потратит их не зря. По мере приближения, у черного пятна появились контуры. И хоть это были не люди, постепенно Валентино узрел в нем ключ к своему спасению, перед ним был колодец.
   - Ура! - Раздался радостный вопль, - Я спасен, вода!
   Он подбежал к колодцу ухватился за края и заглянул внутрь, находящаяся там вода, почему то поднималась вверх. У Валентино зачесались глаза, он хотел почесать их, но вдруг понял, что не может пошевелить руками. Проморгавшись, вместо воды он увидел песок, затем стало темно.
  

Путь назад

   Валентино, оказался в плену у сыпучих песков, которые играли с ним как ветер с листом, но через несколько секунд, когда он уже опять успел смириться со своей смертью, он почувствовал свободу и шлепнулся.
   - Кхе-кхе. - Кашлял Валентино, выплевывая песок.
   Он протер глаза и увидел, что находиться в тускло освещённой комнате, заполненной застоявшимся спертым воздухом, стены которой были покрыты древними рунами. Комната быстро заполнялась сыплющимся с потолка песком. Перед ним была дверь, он подергал ручку, она была закрыта, но тут Валентино осенило.
   - Вот я дурак забыл, где я. Шел куда-то, искал чего-то, а мог просто спросить у пустыни все что нужно.

- Ключ в скважине замочной повернись

Дверь старая скорее отворись.

   В двери, что-то щелкнуло, дверь открылась и перед глазами Валентино показалась комната. В центре комнаты стоял стол, с источающей свет сферой. Он зашел внутрь, закрыв за собой дверь. Подойдя ближе Валентино увидел, что шарообразный предмет висит над поверхностью стола. Недолго думая он взял шар в руки.

- Не разбей! - Послышался низкий голос.

   На мгновенье свет погас и вновь зажегся.
   По пустыне друг за другом бежали двое, когда впереди показался обрыв тот, кто догонял, сбавил скорость и что-то кричал второму, но тот не поворачиваясь, прыгнул в туманную пропасть. Когда туман стал реже, человек увидел, что он висит в воздухе. Внизу стоял старец в черной мантии с пурпурно-золотыми полосами и размахивал посохом. С каждым взмахом посоха человек спускался все ниже и ниже, пока не оказался на земле, напротив старца. Было видно, что состоялся разговор, когда человек услышав что-то от старика, вдруг начал прыгать от радости и плакать, как было видно от счастья. Старец передал человеку какой-то предмет и растворился в прошедшем свозь него песчаном вихре. Человек побежал и бежал несколько дней и ночей, пока не оказался в лесу у колоссального размера камня, он положил предмет, который дал ему старик под его основание. Как только он это сделал это, камень сломался на несколько идеально ровных кусков, они повисли в воздухе и выстроились в линию. Человек прошел по ним и исчез.
   Валентино продолжал смотреть на шар, желая увидеть там что-то ещё.
   - Получается Лоренцо, жив! - Размышлял Валентино, - А раз он так рад, то может быть жива и Сандра. Только не ясно, куда привел его этот проход и что было дальше...
   Когда он хотел поставить загадочный предмет обратно на стол, он увидел что в его руках вместо огромной сферы, маленький белый искрящийся камушек. На столе вместо пустоты, на уровне которой висела сфера, лежит книга в черном кожаном переплете, на ней кроваво-красными буквами медленно вывелась надпись на непонятном языке. Валентино быстро схватил книгу, открыл, вся книга была написана на этом же языке.

- Открой мне книга свой секрет

Стань другом мне, дай знаний свет.

   Книга захлопнулась, название исчезло и вновь появилось.
   - Путь назад, хм, - Валентино открыл книгу и начал читать.
   Первое что он понял это то, что книга была написана для неких мастеров, которым нужно было выполнить задание и вернуть обратно в Созвучное Царство.
   - Ага! - с горящими глазами думал Валентино, - Похоже, как раз об этом и говорил тот странный человек, которого я спас из реки.
   Далее излагались способы возвращения, пролистывая книгу Валентино, заметил, что кроме двух страниц в середине и одной в конце, все остальные пусты.
   - Способ N75: Осколок и камень, - читал Валентино, - Если соединить осколок камня предков с самим камнем предков, то развалины камня образуют мост в Созвучное Царство...
   - Ага, вот что старик дал Лоренцо. Теперь понятно где он!
   Пока Валентино раздумывал, буквы начали стираться и, в конце концов, способ исчез. Страница осталась пуста.
   - Ха! - смотря на страницу, думал Валентино, - Получается, что способ возвращения можно использовать только один раз, а после он стирается из книги. А большинство страниц пустые потому что, почти все уже вернулись.
   Он продолжил листать книгу и нашел следующий способ.
   - Способ N99: Астральная сфера, - гласила книга,- Валентино, мой друг, если ты это читаешь, ты все же не выполнил свое задание, но готов вернуться домой. Все что тебе необходимо выполнить это взять белый камень, оставшийся у тебя от контакта с астральной сферой, положить его в рот и умереть, тогда ты переместишься домой. Прости, я понимаю способ не из приятных, но я же говорил, не медли и как можно раньше приходи на распределение. Матео.
   - Ничего не понимаю. Матео. Куда я опоздал? И с чем я не справился? - нервно бормотал Валентино, - Получается, что я тоже ходил в поход! Может быть, именно поэтому я ничего не помню! Там могло что-то случиться! Это многое объясняет!
   Он судорожно начал листать книгу, на последнем листе он обнаружил последний, самый короткий способ.
   - Созвучие, - читал Валентино, - Приветствую, тебя, если ты действительно справился с заданием то, тебе не составит труда вернуть домой, просто сила слов вернет тебя обратно, это твоя награда, теперь ты можешь в любое время возвращаться в Созвучное Царство.
   - Не один из них не справился с заданием, - ухмыльнулся Валентино, - Но получается я тоже, посмотрим, что будет дальше.
   Он взял книгу, камень, и начал искать выход из комнаты, как он не пытался найти выпуклые камни или скрытые рычаги, все было безрезультатно.
   - Получается третий раз продеться мне, задохнуться в песке, - улыбнулся Валентино, - Только в этот раз уже добровольно и наверняка.
   Он открыл дверь, через которую вошел, из щелей посыпался песок. Валентино передумал и хотел закрыть дверь, но было уже поздно, песок не просто засыпался, а стал мгновенно заполнять комнату. Валентино положил остаток Астральной сферы в рот и рухнул на пол, в ожидании суровой смерти. Песок быстро заполнил комнату, сердце Валентино билось все медленнее, в конце концов, остановилось.
  

Матео

   Глубокий вдох. Валентино открыл глаза, лежа в кровати, вспомнил, как несколько секунд назад умер. Он встал и начал осматривать помещение. Это был небольших размеров дом, просто утонувший в пыли и грязи. Валентино решил, что тут давно уже никто не живет. Ему на глаза попалась картина, на ней был изображен человек, один в один тот, кого он спас из реки.
   - О, значит и он здесь. Все стало ещё запутанней. Как я могу быть связан с человеком, который меня не узнал?
   Он медленно обошел все комнаты, в одной из них на столе, лежала записка, она гласила: "Валентино, друг мой если ты выбрался сам и читаешь это, то знай, я нахожусь около Кровавого утеса, это тот, что у нашего места, где мы обо всем договаривались. Лоренцо".
   - Ничего не понимаю, откуда выбрался, о чем договорились, надо найти Лоренцо и этот Кровавый утес.
   Валентино, вышел из дома. Он находился в городе, на улицах было огромное количество людей, со всех сторон слышались голоса, все они сливались в бесконечный шум. Он шел по улицам, ища таверну, чтобы спросить, где находиться Кровавый утес. Поиски длились не долго, прямо перед Валентино появилось огромное здание, оно показалось ему таким знакомым, что он не смог пройти мимо.
   - Эй, Валентино! - кричал кто-то из толпы, - Это ты, ты вернулся!
   Валентино тщательно старался отыскать в толпе знакомое лицо, но не смог. Вместо этого он увидел хозяйку таверны, которая стояла на втором этаже и наблюдала за происходящим внизу. Валентино быстро нашел глазами лестницу и поднялся к ней, хотел было спросить, но она не дала.
   - Давно же тебя не было! - с радостью в голосе сказала хозяйка, - Валентино, мы думали ты погиб!
   - Объясни мне, что здесь происходит? - с надеждой спросил Валентино, - Где я был? И почему я тебя не помню?
   - Ах ты, алкаш! - сердито крикнула хозяйка, - Еще бы спросил кто такой лорд Санто!
   - А вот и спрошу! - Расстроенно сказал Валентино, - Не знаю ничего и не помню.
   - Да, несладко тебе пришлось на испытании. - Хозяйка сделал сочувствующее лицо.
   - Да на каком испытании, что я делал?
   - Никто не может и не должен знать, что ты там делал, лорд Санто лично дал каждому свое поручение и все сто человек в ту же ночь исчезли. Иди к нему может он ответит на все твои вопросы.
   - Подожди ещё вопрос, тебе что-нибудь говорит имя Лоренцо?
   - Ты и вправду либо все забыл, либо конченый алкаш, - усмехнулась хозяйка, - Лоренцо это твой брат!
   - Что? - Валентино мог поверить её словам, - Не может этого быть! Когда мы с ним встретились, он ничего такого не упоминал.
   - Не имею никакого понятия, что там с вами, может он не хотел, что бы ты знал?
   - Ладно, мне лучше пойти. - Шептал Валентино, спускаясь вниз по лестнице.
   На выходе из таверны его встретил улыбающийся человек.
   - А я думал, ты опять исчез как тогда, - радостно кричал он, обнимая Валентино, - Посреди ночи не сказав не слова!
   - Кто ты? - неуверенно начал Валентино.
   - Кто я? - расстроенно буркнул человек, - Друг, что с тобой, это же я Матео, мы с тобой и твоим братом знаем друг друга с детства.
   - Прости, я просто совсем ничего не помню, - Валентино сгорал от стыда, - Как ты узнал, что я буду здесь?
   - Никак! Просто как обычно сидел здесь, попивая вино, и увидел тебя. Я так рад тебя видеть, ты бы только знал и теперь, когда хотя бы ты здесь, мы воплотим наш план по свержению лорда Санто!
   - Что? - испуганно воскликнул Валентино, - Зачем?
   - Ты чего, это же наша мечта с самого детства! - с каждым ответом Валентино, Матео становился все печальней.
   - А почему мы хотели так сделать? - спросил Валентино, в недоумении.
   - Потому что он, самый мерзкий, злой, бессердечный и циничный правитель. В действе, к твоей матери пришел странник и предрек, что тебе суждено сделать это. С тех самых пор мы мечтали о том, как сделаем это вместе, а теперь ты даже не помнишь этого.
   - А сколько меня не было? - Валентино решил сменить тему.
   - Примерно пять лет!
   Валентино присел, он ужаснулся сначала от того что не знал чем занимался в течение пяти лет, а потом ужаснулся ещё больше когда понял что не знает кто он на самом деле.
   - Так что мы осуществим то, что задумывали? - Матео с надеждой смотрел на Валентино,- Мне кажется, время пришло, больше ждать нет сил!
   - Да, но нужно с начало найти Лоренцо, я знаю он где-то здесь.
   - Хорошо. - Согласился Матео.
   - Вот кстати да, я нашел книгу: путь назад! - Валентино протягивал книгу, - В ней ты написал, что я опоздал на распределение. Что это за распределение?
   - Распределение способов возвращения, - усмехнулся Матео, - Ты тогда пришел последний.
   Когда Валентино вытаскивал книгу, из кармана выпала записка, оставленная Лоренцо.
   - А вот точно, Лоренцо оставил мне записку, - Валентино поднял листок бумаги с пола, - Он написал, что искать его следует у кровавого утеса, ты знаешь, где это?
   - Да конечно, это было ваше любимое место.

- Дорогой долгой мне идти, быть может, лень

Окажемся сейчас у края, там, где старый пень.

   Матео взял Валентино за руку, они исчезли...
  

Таинственный пень

   - Можешь открыть глаза. - Послышался голос.
   В глазах Валентино, все плыло и кружилось, в конечном итоге его стошнило.
   - Хм, Валентино, как прям в первый раз, отвык ты уже! Совсем отвык.
   Валентино ничего не ответил, встал и отпрыгнул назад, перед ним открылся каньон, заполненный водой. Они стояли на острове, Который с одной стороны окружал обрыв, а с другой как показалось Валентино бескрайнее море. Кроме двух друзей и старого пня ничего рядом больше не было.
   - Давай открывай! - разбавил тишину Матео.
   - Что открывать? - изумленно ответил Валентин.
   - Проход!
   - Какой проход, ты что забыл, я ничего не помню!
   - Все время ты или Лоренцо прикасались рукой к пню, что то произносили и проход открывался, - Матео подошел к пню поближе, - Я же после вашего исчезновения, как не пытался отрыть его не смог.
   - Сейчас попробую. - Неуверенно промямлил Валентино.
   Валентино подошел к пню, присел и начал его рассматривать. Пень был очень старый, на нем повсюду были какие-то зарубки, казалось, что много кто пытался выкорчевать его, но не смог. Прикоснувшись к коре, его охватило какое-то нечем несравнимое чувство, некого знания, хранящегося внутри. Вдруг из пня начало расти маленькое деревце, оно склонилось к руке Валентино, обмотав его палец, высохло и сломалось. Раздался треск, годичные кольца на пне, начали плавно расширяться, вытягиваться и раскручиваться. Валентино отпрянул, перед ним из пня как по спиралевидной резьбе, из дерева раскручивался проход.
   - Ура, - сзади раздался голос Матео, - Ну пойдем!
   Он вошел в внутрь, Валентино последовал за ним, было темно.
   - Мне страшно, - взвизгнул Валентино и вцепился в Матео.
   - Ахах, - Матео повернулся к Валентино, - А ведь когда то я так же был испуган, когда вы с братом впервые вели меня сюда. Но не бойся нужно просто идти прямо.
   Они шли довольно долго, пока вдали не забрезжил свет.
   - Я тут вспомнил, что видел человека очень похожего на тебя несколько дней назад, у реки, - неуверенно начал Валентино, что бы развеять атмосферу тихой пустоты, - Это случайно был не ты?
   - Нет, не я, я бы узнал тебя. Мы почти пришли!
   Свет усиливался, глазам Валентино открылась огромная овальная зала, на потолке весели люстры с тысячами свеч, все вокруг было вырезано как будто из целикового куска дерева, и столы и стулья и даже ковры на полу были из дерева.
   - Мы что внутри пня? - удивленно спросил Валентино.
   - Да, именно так. - Усмехнулся Матео, - только я не вижу тут Лоренцо, и вообще по количеству пыли, можно догадаться, что тут уже давно никто не был.
   - Но просто же так, он оставил мне эту записку!
   - А ты не думал, что он мог оставить эту записку давным-давно, ведь ты единственный кто вернулся так поздно.
   - Может быть, но давай всё равно что-нибудь тут поищем.
   - Зачем искать, не забывай есть сила слова. - Вновь усмехнулся Матео
   - Занавес тайны сейчас же отвесь
   Открой мне все, что скрыто было здесь.
   Но ничего не произошло.
   - Похоже, ты прав, - расстроенно сказал Валентино
   - Вот видишь, давай ка мы с тобой поступим так, сейчас ты пойдешь к лорду Санто и сообщишь ему о своем возвращении. Потом мы с тобой встретимся и обдумаем план наших действий.
   - Хорошо, туда можно так же переместиться?
   - Нет, вход в Крепость лорда, есть везде но, его же одновременно нет негде, право войти туда нужно заслужить. Но у тебя и так есть повод войти туда, а со мной мы потом что-нибудь придумаем, у меня есть в голове пара идей.
   - Тесть, мне нужно просто попросить?
   - Да...
   - Я испытания прошел
   И хоть мой путь не завершен
   Пред лордом я предстать готов
   Как бы не был он суров.
   Свет погас, но Валентино успел схватить Матео за руку.
   - Пойдем вместе...
  

Дежавю

   - Лорд Санто ждет вас! - Послышался приторный голос.
   На сей раз Валентино очутился перед золотыми воротами, рядом с которыми стоял человек, в белоснежной одежде. Он посмотрел по сторонам, Матео рядом не было.
   - Лорд ждет вас, что же вы медлите, - повторил привратник.
   Наш герой подошел к воротам, когда он посмотрел на них второй раз, уже были открыты. Валентино вошел внутрь, перед ним раскинулся прекрасный сад, похожий на тот который он видел в пустыне, в центре сада стоял дворец с пятью башнями такими же, как в пустыне. Но на всем это этом великолепии Валентино заметил приближающуюся черную точку. Это был тот мудрец в черной мантии, Валентино уже приготовился задать ему тысячи накопившихся вопросов, но старик начал первый.
   - Скорее, скорее, ты в опасности, тебе нужно спасти себя, при помощи твоего друга Матео, он сейчас может погибнуть, тогда ты уже некогда не выберешься из этого замка.
   - Что, погибнуть? - Валентино был ошеломлен, - Откуда ты знаешь?
   - Некогда рассказывать все, скажу только то, что когда вы перемещались сюда, стража поймала его прямо в момент перехода. Вышло, так что он оказался и не там и не здесь. В том месте время идет немного не привычно для нас, оно имеет свойство ускоряться, замедляться или вообще перескакивать назад и вперед зависимости от обстоятельств. И вот можешь считать, что тебе повезло.
   - В чем?
   - Все время на исходе, - старик не слушая Валентино, начал рыться в карманах, - Сделай все правильно! Ничего не меняй, хотя это ещё не кому не удавалось...
   Он щелкнул пальцами, из его руки высыпался светящийся порошок, Валентино вдохнул его и упал.
  
   По небу плыли облака, которые то закрывали, то вновь открывали солнце, Но тут послышался шум.
   - Дежавю! - подумал Валентино.
   Вдруг ноги сами собой поднялись и куда-то побежали, они привели его к реке, там он увидел, как в бурлящей реке бьётся с водой человек, вода, заполнявшая ему рот, не давала произнести не слова. Так же как ноги побежали сами собой, рот Валентино произнес:

- Эй ты, синяя река

Умерь свой пыл слегка

Успокойся и не злись

Обмелей и осушись.

   Вода быстро стихла, перестала двигаться и постепенно вся река обмелела. В грязи, иле и тине лежал человек, тех же лет что Валентино. Наш герой подбежал к нему и помог подняться.
   Это и вправду был Матео...
   - Как ты это сделал? - Кашляя пробормотал он, - я вижу, ты не местный, но даже местные не многие знаю об этом, кто рассказал тебе наш секрет?
   Валентино пытался орать, что это он и он здесь, но голос звучал лишь в его голове, он не мог ничем управлять, все шло, так как должно было идти, ему оставалось лишь наблюдать за происходящим.
   - Мне сказал об этом старик в черной мантии, - тихо начал Валентино, - Ты знаешь его?
   - Гм, а на его чёрной мантии, не было пурпурно-золотых полос?
   - Да! Были! - радостно сказал Валентино
   - Не может быть, это тот самый мудрец, один из тех, кто отправился в поход, получается, что и он вернулся! - незнакомец чуть ли не запрыгал от радости, - Вот теперь то мы точно расправимся с лордом Санто.
   Стой, стой! Что за поход? И почему вы хотите расправиться с этим лордом Санто?
   - Лорд отправил взбунтовавшихся против него мятежников, в поход никто не знает зачем. Но почти все кто вернулись, были казнены и вот сейчас мои друзья, последние вернувшиеся, не считая старика, тоже близки к этому. Я должен помочь им!
   - А как ты в реке оказался?
   - Стражники лорда Санто, скорее всего, посадили моего друга, в темницу, а меня бросили в реку, намного выше по течению и силой слова заставили её бурлить, чтобы я не мог произнести не слова и умер лютой смертью.
   - Интересно!
   - Извини, но мне нужно идти, придумать способ как спасти друзей, может, ещё увидимся, если выживем. Пока.
   С этими словами он быстро побежал к противоположному берегу, оглянулся, молча смотря на пустое устье реки, заполнил его водой и забежал в лес...
  
  
  

Лорд Санто

   Острый свет, вновь все то же черное пятно, он лежал там же перед дворцом, рядом сидел, погрузившись в свои раздумья, старик.
   - Чт-чт-что же это было такое? - Валентино не смог бы сейчас и двух слов, потому спрашивал это сам у себя.
   - Это игры времени, - стрик ответил, как будто услышал его мысли.
   - Но ведь это уже было! Все это так и было несколько недель назад, все было именно так, и это был он, как же так, я ничего не понимаю.
   - И не нужно, благодари высшие силы за то, что все вышло именно так, - старик привстал с земли, - Теперь у тебя есть шанс на спасение!
   - Но как это будет выглядеть, ведь он бежит с тех самых пор и он ещё не здесь! Как же так?
   - Просто, время сгладит неровность, пока он будет искать тебя, оно успеет вернуться к общему положению. Каждая секунда за час, приближает его к данному моменту.
   - Всё равно ничего непонятно. - Валентино по-прежнему не мог оправиться от шока.
   - Не медли, лорд уже заждался тебя! - Напоследок сказал старик и исчез.
   - Если я буду тебе нужен, только позови...- Протяжно звучал исчезающий в пустоте голос.
   - Ну и что же ты тут разлегся! - злобно язвил знакомый сладкий голос, - Ну же быстрее!
   Они пошли, через сад, который и правда был точной копией сада в пустыне, деревья были высажены так же идеально ровно в шахматном порядке. Вскоре Валентино увидел открытые ворота дворца, его явно ждали.
   - Милорд внутри. - Привратник встал около входа во дворец.
   Наш герой вошел внутрь. В другом конце зала, на возвышенности стояли два трона один большой, другой поменьше. На большом сидел, человек в латах и черном плаще, оперев о землю щит. А на троне поменьше сидела так же закованная в латы Сандра, удивлению Валентино не было ни конца, ни края. Пройдя через коридор из стражи, он остановился у подножия трона. Валентино заметил, что на лице лорда застыла злобная усмешка, а Сандра сидит с каменным лицом и смотрит прямо перед собой, не отводя взгляд.
   - Валентино, я надеюсь, ты пришел ко мне, чтобы сказать, как хорошо ты справился с заданием? - Санто встал с трона и подошел поближе, - Иначе нельзя объяснить твоё отсутствие в течение стольких лет.
   - Хочу расстроить вас милорд, - Валентино оторвал взгляд от Сандры и перевел его на лорда, - Я не только не выполнил задание, но я даже не помню его.
   - Что? И ты смеешь являться сюда? Говорить мне это в лицо?! - лорд сел обратно на трон, - Твоей наглости нет предела! Завтра утром, ты будешь казнен!

- Я всех земель и вод владыка

Что на меня ты смотришь дико

Как моряка на поиск стран

Тебя, в темницу темную, в чулан.

   Валентино стоял в темноте, воздух был наполнен сыростью, от влаги по стенам текли ручьи, он оказался в темнице. Наш герой сел на подстилку из соломы и начал думать, что же делать дальше.
   - Эй, кто здесь, - из темноты доносился знакомый голос, - Кто ты?
   - Лоренцо? - в надежде произнес Валентино, - Это ты?
   - Да, Валентино это ты, я так рад, так рад, - молвил Лоренцо, плача от счастья, - Но не рад тому, что ты здесь, за решеткой, это значит, что нам теперь уже никто не поможет, тебя завтра казнят, а я остаток дней проведу здесь один в темноте.
   - Нет, не говори так! - Валентино подергал решетку, - Возможно, нас скоро вытащат отсюда, а что силой слова не открыть эту решетку?
   - Кто нас спасет? - вздохнул Лоренцо, - Нет, не открыть, я пытался.
   - Как выяснилось наш с тобой общий друг Матео, ты знаешь его?
   - Гм, получается, ты уже знаешь, что мы братья?- горесть чувствовалась в каждом произносимом им слове, - Прости, я не стал говорить тебе, потому что подумал, что ты не поверишь.
   - Конечно, я бы не поверил, я тебя не виню, но как ты узнал, что я не помню тебя?
   - Потому что ты не первый такой, кто нашел и забыл. Зато ты единственный из тех, кто нашел и ещё жив.
   - Что нашел? Скажи мне все об этом походе!
   - Хорошо, все мы девяносто девять человек, это те, кто пошли против лорда, несколько лет назад, вместо казни он дал нам поручение, какое я не знаю. Ибо я был для него более близок, от того что служил при дворе, он дал мне личное задание, найти посреди Пустыни смерти пустыни дом, в котором живет прекрасная девушка, на которой лорд хотел жениться. Я охотно согласился на это, но вместо легкого искупления вины, мне досталось самое жестокое испытание - испытание любовью. Мы с Сандрой влюбились друг в друга с первого взгляда и хотели убежать, но её мать старая ведьма, когда узнала, что лорд хочет свататься на её дочке, наложила на нас свои чары...
   - Да уж, мир жесток, - Валентино думал так и про себя, на него за короткий срок навалилось столько разных бед, - Но благодаря старцу, ты жив, он спас тебя во время падения!
   - А ты откуда знаешь, что это был он?
   - Мне было ведение! Расскажи лучше, как ты оказался в тюрьме?
   - А вот старец сказал мне, что слишком рано умирать, Сандра жива, она во власти лорда, именно поэтому с меня спали чары, так как исполнилось то, от чего они защищали. Я, конечно же, решил спасти её и направился в Созвучное Царство и впоследствии пришел к лорду, хоть я и слышал о том, что его щит не победим, я все же попробовал сразиться, но ничего не вышло. Я разозлил его, несмотря на это он сказал, что я единственный кто справился со своим заданием, хоть и затянул, он даровал мне жизнь, правда, здесь в этой темнице, но теперь наверно мы что-нибудь придумаем. Ладо давай поспим, завтра нас ждет либо большой бой, либо тебя ждет маленькая смерть и то и другое лучше встретить бодро
   - Хорошо давай.
   Валентино не спалось, его беспокоило, успеет ли Матео к ним на помощь. Дальше он начал размышлять о том, что же всё-таки случилось у реки, с этими мыслями Валентино заснул.
  

Казнь

   Послышался шорох, Валентино осмотрелся, вокруг по-прежнему было темно, послышались шаги. Надежда забилась у него в сердце, но при свете факела рисующего на стенах ужасающие тени, он увидел привратника в белой мантии со злорадной улыбкой.
   - Лорд ждет вас! - Смеясь, промолвил он.
   Двери сами собой открылись, Валентино вышел, в соседней клетке при свете факелов он увидел Лоренцо, всего избитого и израненного, тянущего к нему руку, через решетку.
   - Прощай брат! - захлебываясь в слезах, стонал Лоренцо, - Я буду тебя помнить!
   - И ты прощай брат мой! - Слезы покатились по щекам Валентино.
   - Все хватит! - рявкнул привратник, - Милорд не может ждать.
   Он сильно толкнул нашего героя в бок, от удара Валентино вылетел из коридора и оказался на винтовой лестнице.
   - Живо поднимайся, а то получишь ещё удар!
   Валентино медленно поднимался по лестнице, с опущенными вниз глазами, он старался растянуть время в надежде, что Матео успеет, но с каждой пройденной ступенью, пламя надежды в нем угасало. Наконец ступеньки кончились, они вышли на некую площадку, привратник открыл дверь, за которой Валентино увидел чистое небо, они были в башне.
   - Входи! - с пеной изо рта ревел привратник, - Милорд там!
   Как только Валентино перешагнул за порог, он с грохотом закрыл дверь и запер изнутри. Валентино увидел ещё одну лестницу, такую же, как у башни в пустыне, тоже винтовую только наружную. Наш бедный герой хотел потянуть время, но понял, что это бесполезно и начал подниматься. На верхней площадке его ждал лорд Санто, с двумя стражниками.
   - А вот и ты! - хихикая, вопил Санто, - Валентино! Я уже давно жду тебя!
   - Зачем же тебе ждать меня, - Валентино стоял с каменным лицом, - Если ты мог просто призвать?
   - Зачем же? - сухо спросил лорд, - Наверно если я ждал тебя несколько лет, то и несколько минут ещё подожду. Более того я буду милостив и исполню твое последнее желание, что ты хочешь?
   - Я хочу знать, - глаза Валентино загорелись, - Что это был за поход, а самое главное, какое было мое задание?
   - Странное желание перед смертью и вообще очень странно, что ты не помнишь. Тогда слушай, вы девяносто девять добровольцев, - Лорд усмехнулся, - отправились в параллельный мир на поиски редких артефактов, у каждого была своя цель. Лоренцо отправился искать Сандру, Матео Созвучный меч, а всем остальным я дал задание найти и доставить Временную сферу. Мне показалось, что так шансов на удачный исход будет больше, ведь именно этот артефакт был мне нужен особенно. И вот я снарядил вас, придумал для каждого способ возвращения обратно. Вы ушли, но примерно через год стали возвращаться с пустыми руками, я казнил их одного за другим. В конце концов, вернулись все кроме четырех человек: тебя, твоего брата и вашего друга Матео и ещё одного старца, который, похоже, умер от старости. Когда же вернулись все кроме вас, я тогда подумал, что вы мертвы. Я был опечален безрезультатным походом, но вскоре уже забыл, жил и радовался, пока однажды я не почувствовал что использован ещё один проход, а совсем недавно последние два, но я не знал кто именно вернулся первым. Однако когда я, наконец, заполучил Сандру и вскоре ко мне приполз Лоренцо, я понял, что теперь вы все броситесь его спасать, все что мне оставалось это просто ждать, и я дождался.
   - А ты ещё не понял, - хохотал Санто, - Что я наблюдал за тобой, с тех пор как ты заключил договор с Пустыней Смерти, именно я довел тебя до башни, по счастливой для меня случайности, там ты встретился с Лоренцо. Все вышло как нельзя лучше, и вот теперь я убью тебя, потом когда придет Матео, убью его и напоследок Лоренцо. И вот тогда все мои тайны умрут вместе с вами.
   - Что-то я разговорился, - опомнился лорд, - Пора приступать к казни!

- Взгляни на мир в последний раз

Настал расплаты час, и свечи загорелись

Погаснет солнца свет для вас

и так вы слишком долго грелись

   Валентино плавно поднялся в воздух, и начал перемешаться к краю площадки, вот уже внизу показалась синяя бездна, он почувствовал, что его больше ничто не держит.
   - Ааааааа! - Раздался затихающий вопль.
   Наш герой стремительно полетел вниз...
  

Спасение

   Валентино уже ничего не понимал, в ушах звенел собственный крик, когда вдруг синяя вспышка разрезала воздух.
   - Нет, не сейчас! - Тихий шёпот вселил Валентино надежду.
   Размытость мира быстро сменилось тьмой.
   - Кто здесь? - Послышался другой знакомый голос.
   - Тише Лоренцо, это я Матео.
   Валентино ничего не понимал, вновь все помутилось и исчезло. Через мгновение яркий свет резал глаза, он осмотрелся, перед ним стояли три силуэта, когда резкость настроилась, он увидел перед собой Лоренцо, Матео и тот самый пень, они были на острове.
   - Ох, как же я рад! - радостно кричал Валентино, топая ногами по земле, - Две секунды назад я уже почти умер, а теперь я здесь и мы все вместе.
   Спасибо тебе друг! - Лоренцо от радости кинулся на шею Матео, - Ты нас спас!
   - Но как же так вышло? - спросил Валентино, хотя ответ был ему не важен, он был настолько рад, как не был рад ещё никогда в жизни, - Как ты смог перемещаться по замку?
   - Все по порядку, - начал свой рассказ Матео, - Когда ты схватил меня за руку, перемещаясь во дворец, время для меня вдруг остановилось, мне казалось, я пробыл в полной пустоте несколько недель. Но потом появились стражи, они переместили меня, на какой-то старый мост бросили в воду, и меня понесло вниз по течению. Вода заполняла мне рот, отбирая последний шанс на спасение, когда я уже совсем отчаялся, появился человек очень похожий на тебя, - Матео указал на Валентино, - И спас меня.
   - Но это был не просто похожий на меня человек! - истерично заверещал Валентино, - Это и был я!
   - Что? - Матео недоверчиво поглядел на Валентино, - Как такое возможно?
   - Несколько недель назад я спас из реки человека, тогда мой путь только ещё начинался. - Валентино смотрел в глаза Матео, было понятно, что он не врет, - Когда же я переместился к замку, я встретил там мудреца в черной мантии с пурпурно-золотыми полосами, он рассказал о случившемся временном сдвиге, из-за которого стража выкинула тебя несколькими неделями раньше.
   - Временные сдвиги, - почесывал подбородок Лоренцо. - Да я слышал о таких, это очень редкое явление.
   - Если так, поблагодарим за это судьбу, непонятно только почему же тогда я успел к вам на помощь, если был в прошлом? - Матео стоял в недоумении.
   - Старец сказал и об этом, - продолжил Валентино, - Пока ты бежал, время успело стабилизироваться.
   - А если бы не успело? - Лоренцо смотрел на водную гладь, - Что бы было?
   - Какая разница, что бы тогда было? - Валентино помахал рукой перед застывшими глазами Лоренцо, - Главное мы здесь и мы все живы!
   - Да, Валентино прав, - Матео кивнул головой, - Слушайте дальше.
   Матео присел на пень и продолжил свой рассказ.
   - Я побежал через лес обратно в замок, я не знал зачем бегу и как попаду внутрь, но бежал не жалея сил. Бежал я наверно как раз пару недель и вдруг неожиданно, передо мной промелькнула тень, как мне показалось того мудреца в черной мантии с пурпурно-золотыми полосами, засмотревшись на него, я запнулся и упал. Когда же я оглянулся назад, то увидел, что вся земля покрыта костями, там же из груды костей торчала рукоять меча, об которую я, по-видимому, и запнулся.
   - Стоило мне только увидеть меч, - Матео перевел дыхание, - Я вспомнил то, что я тоже вместе с вами был отправлен на поиски, мое задание было найти этот самый меч, и я с ним почти справился. Но когда я уже переместился в королевство, меня забросило в этот лес, где меня ждали стражники Санто. Я перебил их всех кроме одного, их капитан не поддавался. Как я его не кромсал мечом, все раны на нем заживали, тогда я повалил его на землю и проткнул насквозь, но меч глубокого зашел в землю, достать его не хватило силы. Стоило только отпустить меч, я в то же мгновение все забыл, вернулся домой и жил обычной жизнью, как будто ничего и не было.
   - Ага! - воскликнул Валентино, - Получается, память теряют те, кто теряет искомый предмет.
   - Похоже на то! - сказал Лоренцо, который до сих пор не мог оправиться от услышанного.
   - Я вытащил меч без усилий, - продолжал Матео, - В голове всплыло, что тот, кто справиться с заданием сможет, вернуться в любой момент в любую часть королевства, включая даже дворец. Через мгновение я уже спас падающего вниз Валентино и вот мы здесь.
   - Вот так да! - хором протянули Лоренцо и Валентино, - Нам всем просто ужасно везет!
   - А ты знаешь, что это за меч? - Спросил Валентино.
   - Честно говоря, нет. - С легким расстройством сказал Матео.
   - Зато я знаю! Перед казнью лорд рассказал мне, что я искал Временную сферу, а ты легендарный Созвучный меч!
   - Созвучный меч?! - В разговор вступил Лоренцо.
   - Да.
   - Вы помните? - Лоренцо трясло так, будто его посреди зимы вытащили голым на улицу, - В действе нам рассказывали легенду о том, что до лорда Санто был ещё более непобедимы правитель. У него был Созвучный меч и Созвучный щит, именно благодаря этому он оставался непобедим, пока однажды не потерял меч. Санто нашел меч, убил правителя и завладел властью.
   - Почему тогда у него сейчас есть только щит? - Валентино развел руками, - А меч в руках Матео?
   - Потому что он убил правителя на краю пропасти, тело вместе с воткнутым в него мечом улетело вниз и как его не искали, кануло в небытие.- Ответил Лоренцо.
   - Получается, в наших руках есть сила, с помощью которой мы сможем свергнуть Санто! - взвизгнул Матео, - Чего же мы ждем?!
   - Подожди, а как же план?! - на лице Валентино было видно недоверие, - Ты предлагаешь просто ворваться в крепость и всех перебить?
   - Если мы этого не сделаем, то Санто вскоре убежит, он все понял, так что нужно действовать быстро!
   - Я согласен с Матео! - Лоренцо положил руку ему на плечо, - Нужно действовать, давай Валентино соглашайся.
   - Не нравиться мне эта идея, - неуверенным шёпотом произнес Валентино себе под нос, - Но может вы и правы, в бой!
   Меч поднялся к небу, каждый приложил руку к рукояти. Матео начал.

- Задание исполнил в срок

Для лорда я несу оброк

   На том месте, где стояли друзья, осталась лишь вытоптанная трава...
  

Потайной ход Санто

   Веер затушил свечи, пустота выплюнула друзей, лунный свет холодно освещал помещение, тронный зал пустовал.
   - И что теперь? - в голове Лоренцо звучало отчаяние, - Его здесь нет, мы опоздали!
   - Нет, нет, меч не мог промахнуться! - Казалось голос Матео, заменял голос умирающей надежды.
   - Смотрите! - Валентино, указывал на проем в стене, - Потайной ход, быстрее, похоже он там!
   Друзья забежали в проем, по стенам весели факелы, проход быстро расширялся, вскоре он уже был похож на огромную залу, в которой по контуру во тьме еле виднелись огоньки. С каждым шагом огоньки отдалялись все больше.
   - Ой! - Разом крикнули друзья, на бегу ударившись в стену.
   Резко зажегся свет, друзья замерли от удивления и страха. Оказалось, они уже довольно долго бежали по узкому мостику над пропастью, внизу которой лежали острые как лезвия камни. Совершенно непонятно каким чудом некто из них не сорвался в низ. Но самое страшное то, что оттуда же откуда они пришли, бежали стражники, друзья оказались в ловушке.

- Задание исполнил в срок

Для лорда я несу оброк

   Повторил Матео, но ничего не произошло.
   - Не действует! - В отчаяние произнес Лоренцо.
   - Нет, нет, мне кажется... - протянул Валентино, - Он прям рядом с нами!
   - Так и есть, - Раздался смех Санто.
   Перед друзьями у края пропасти появилась Сандра, невидимая рука, разрезала воздух, и толкнула её в низ.
   - НЕЕЕТТ! - раздался вопль Лоренцо, от которого задрожали стены.
   Друзья бросились к краю пропасти, но свет вновь погас, они резко отпрянули к стене. Валентино дико заорал.

- Приди на помощь, о мудрец

Сохрани биение сердец

   Свет зажегся, перед друзьями стоял старик в черной мантии с пурпурно-золотыми полосами. Стража на мосту исчезла, друзья посмотрели вниз, там, на камнях лежала Сандра, все было запачкано кровью, они не смогли вымолвить ни слова, слезы лились из их глаз ручьем.
   - Потом поплачете! - отрезал старец. - У нас у самих неплохие шансы остаться здесь навсегда, уходим.
   - Нет, ни за что! - голос Лоренцо источал сладкие ноты мести, - Помоги нам победить Санто!
   - Месть ничего не изменит...
   - Это не месть, - Лоренцо бросился к старику, - Мы изначально пришли сюда для того чтобы убить его и должны осуществить это, иначе получается что она погибла зря!
   - Хочу предупредить вас, что шансы на успех не велики, - старик медленно отходил от Лоренцо, - Я не собираюсь жертвовать своей жизнью просто так, все что я могу, это дать вам зелье, которое на короткое время позволит вам рифмовать в любом месте. Но помните! После окончания его действия, вы столько же времени не сможете произнести ни слова вообще - это большой риск. И ещё вот эликсир, что бы видеть незримое, думаю тоже пригодиться.
   Старец протянул несколько флаконов с бесцветной жидкостью и исчез.
   - Но ведь ты же обещал помочь?! - Валентино бросил фразу в пустоту.
   Ответа не последовало. Матео поднял меч к потолку, друзья дотронулись до рукояти.
   - Ну что давай те что бы там не было биться до конца, не жалея ни друг друга не себя. - руки Валентино дрожали так же как голос, - Пьем зелье прямо сейчас, потому что неизвестно, куда мы попадем.
   - Сразу как он будет рядом, я постараюсь его убить с помощью меча. - Добавил Матео.
   Друзья выпили зелья, посмотрели друг другу в глаза, без слов попрощались, у каждого из них на сердце и правда было плохое предчувствие. Они утешили себя тем, что в этом виноват старик, со своими пессимистичными прогнозами.

- Задание исполнил в срок

Для лорда я несу оброк

Последняя битва

  
   За то короткое мгновение, пока друзья перемещались, каждый из них понял, что настал решающий момент и предстоящий бой будет последним, либо для них, либо для Санто. Никогда ещё им не было так страшно открывать глаза, как в этот раз, но открыть их все же пришлось. Они вновь стояли в тронном зале, на троне сидела и улыбалась Сандра, а лорд стоял на коленях, спиной к трону и лицом к друзьям.
   - Пощадите меня! - пищал Санто, корча на лице непонятные гримасы - Прошу вас, я никого не убивал, вот Сандра забирайте все, что угодно, - он показательно бросил корону на пол, - Только прошу, в живых оставьте.
   Лоренцо и Сандра бросились, друг друга на встречу. Они стали обниматься и целоваться, но вдруг Лоренцо упал, по лестнице медленно стекала багряная кровь.
   - Нет, не может быть, почему? - хрипел Гурий, смотря ей в глаза, - За что?
   - Во имя космоса! - отрезала Сандра, - Прости, но мы всего лишь пешки в высших играх.
   В это время Матео, уже направил меч на лорда.

- Изрежет меч тебя живьем,

Проткнет насквозь он острием

И не поможет тебе щит

В конце концов, будешь убит.

   Стены замка затряслись, свет моргнул, Валентино увидел, что Санто стоит, прикрывшись щитом, а Матео, лежал рядом без головы, весь изрезанный, окровавленный.
   - Нет, нет, так не бывает, - хотел сказать Валентино, но уже не мог.
   Он припал к телу и просто плакал, ему стало безразлично, что буде дальше, в одночасье он потерял брата и друга.
   - Глупец! - злорадный смех раскатился по зале, - Был бы он хоть немножечко умнее, смог бы определить, что в его руках не Созвучный меч, а обычный меч Путешественника. Именно поэтому вы спокойно могли перемещаться по моему замку, а что по поводу тебя Валентино, твой конец тоже близок.
   - Я открою тебе секрет! - Валентино услышал шепот, - Меч приходит к тому, кому он по-настоящему нужен.
   Лорд уселся на трон, а Валентино тем временем поднялся с колен и смотрел в его глаза.

- Я через многое прошел

И хоть ответа не нашел

Прошу я помощи твоей

Мир сделать чище и добрей.

   В руках Валентино, появился меч, Улыбка Санто мгновенно, сменилась маской ужаса. Это был тот самый меч, лорд узнал его по необычному фиолетовому свечению, которое излучало лезвие. Сандра, же начала медленно подкрадываться сзади...
   - А теперь послушай меня Санто! - гневно размахивая мечом орал Валентино, - Ты отобрал у меня все: жизнь до похода, во время похода и после похода тоже. Ты лишил меня брата. Для начала я на твоих глазах убью Сандру, которая подкрадывается сзади.

- Пусть за спиной погибнет дева

Что притворялась так умело.

   За спиной Валентино раздался глухой звук упавшей замертво девушки.
   - А теперь я убью и тебя! - Ярость кипела, Валентино охватила кровавая эйфория, - Это будет моя месть, оплаченная кровью, твоей кровью!
   Валентино хотел начать произносить свои последние слова, но в горле его пересохло, он не мог вымолвить не слова.
   - Ха-ха! - Санто величаво подошел к Валентино, - Зелья старого глупца всегда славились своими побочными эффектами. Какая жалость, секунды отделяли тебя от победы, но теперь все изменилось! Что, что ты там говорил? Месть? - дерзкая усмешка лорда, была для Валентино как плевок в лицо, - Сейчас я покажу тебе месть за мою бедную любовь, которую ты так просто у меня забрал!

- Взгляни на мир в последний раз

Настал расплаты час, и свечи загорелись

Погаснет солнца свет для вас

Итак, вы слишком долго грелись.

   Валентино и Санто переместился на ту же башню, где наш герой уже был в одном шаге от смерти.
   - Прощай. - Сухо сказал лорд.
   Валентино сорвался в низ...
  

В пустоте

   Валентино разогнал руками белый дым, он не мог понять, где он и что с ним случилось.
   - Приветствую тебя, - прозвучал тихий голос.
   - Кто ты? Где я?
   - Ты, в космосе! Тебе не нужно знать кто я, главное, что тебе нужно знать, это то кто ты и какой у тебя есть выбор!
  
   Как по мановению руки дымка исчезла, Валентино вспомнил всю свою жизнь, в частности то, как лорд отправлял его на испытание, как он блуждал в поисках Временной сферы. Как впоследствии нашел её, он увидел себя в темной пещере, где шёл бой не на жизнь, а на смерть. Валентино держал меч над старцем в черной мантии с пурпурно-золотыми полосами. Под ногами лежали трупы других людей, видимо тех, для кого этот бой стал последним.
   - ...Пощади, умоляю тебя! - скулил старик, - Я сделаю все, что ты мне скажешь, клянусь тебе!
   Валентино отвел от него свой меч.
   - Благодарю тебя, что я должен сделать? - С дрожью в голосе прошамкал старик.
   - Помогай мне, но никогда не говори, что здесь случилось и что ещё случится!
   Старик растворился, в тот же момент со всех факелов и свечей начали стекать капли огня и собираться у Валентино в руке, в конце концов, в его руках оказалась Временная сфера. Он случайно тряхнул ей, внутри сферы он увидел будущее, тряхнул ещё раз, увидел прошлое. Он попробовал подкинуть сферу, тогда он увидел в ней все то, что будет от этого момента на несколько секунд вперед. Он увидел, как сфера выпадет из рук. Попытался взять её покрепче, но именно из-за этого она выскользнула, упала и разбилась. Он собрал кусочки и решил, что пора возвращаться домой, переместился. Когда он открыл глаза, осколков сферы с ним не было, они остались где-то при перемещении...
  
   - Ты видел будущее, видел прошлое и прожил настоящее. - Задумчиво сказал голос, - Это поможет тебе сделать выбор.
   - Посмотри на свои руки, что ты видишь? - сказал голос.
   - Я вижу сферу. - Недоуменно ответил Валентино, осматривая свои руки.
   - Да это та самая сфера, в тот момент, когда она разбилась, ты создал себе вторую попытку, прожить свою жизнь именно с этого места. Теперь у тебя есть выбор, ты можешь либо отказаться от неё, либо вернуться обратно и попробовать ещё раз.
   - Конечно, я выбираю, ещё одну попытку. Я смогу все изменить! - Валентино не мог поверить, - что судьба, вновь его балует.
   Валентино сжал сферу, словно знал, что сделать нужно именно так, туман вновь рассеялся, и он исчез...
  
   - Люди никто не поймут, что лишь здесь они могут стать свободными, а там они лишь бегают по замкнутому кругу.
   - Не помнишь, какой раз он уже пробует? - спросил голос.
   - Бесконечность плюс первый, - смеялся второй голос, - Похоже, он будет пробовать ещё столько же, люди никогда ничему не учатся, их ведет лишь слепая вера в то, что они смогут все изменить...
   - Мало кто знает, что Временная сфера есть у каждого. А кто знают, лишь только наоборот начинают стараться изменить ещё сильнее, когда же они поймут. Судьбу изменить не возможно.
  

Эпилог.

   Раннее утро веяло прохладой, солнце ещё не успело согреть воздух. Безмолвие природы нарушал лишь стук топоров. Друзья дровосеки рубили дерево на окраине леса и разговаривали о своем призвании.
   - ...Вот смотри, - Сказал первый дровосек, - Я рублю деревья, позже из них столяр сделает изделия.
   - Да, но, так же как и мы с тобой рудокоп добывает руду, из неё кузнец позже сделает разные изделия. - Тихонько посмеиваясь, ответил второй, - Вот даже посмотри на свой топор, которым ты рубишь деревья, его лезвие сделано из железа.
   - Ты конечно прав, но обрати внимание на то, что рукоятка этого же самого топора, - дровосек показал на свой топор, - сделана из древесины, и кузнец сделал это лезвие, при помощи жара который дало прогорающее дерево.
   - Хм, да уж интересно, что появилось раньше, ручка или лезвие, метал или дерево, рудокоп или лесоруб.
   - Я думаю что... - начал говорить первый.
   - Смотри! - перебил другой, - К нам кто-то идет, вон там.
   Лесорубы смотрели вдаль, на фоне восходящего над полем солнца быстро увеличивалась и приближалась, чья то фигура, но резко исчезла.
   - Дежавю!
   - Это уже было!
  

КАРТИНА 2

Скрижаль сна.

   Зимняя ночь, свет фонарей мягко освещает улицу. Ветер разбрасывает снег, который кто-то так тщательно разгреб по сторонам. К остановке подходит полупустой трамвай, из которого выходит человек. Его уставшее лицо с бледными глазами смотрит вдаль. Он поднял воротник, достал из кармана пальто пачку сигарет, присел на лавку и закурил. Его звали Валентино, он, как и обычно возвращался домой после работы.
   - Странная штука жизнь, - размышлял Валентино, - Утром был человек, днем он умер, а вечером про него уже все забыли. Эх, жаль мне тебя Франко, всего 27 лет и вдруг сердечный приступ. Ещё эти врачи, если бы они были чуть быстрее, возможно все было бы иначе. А, что теперь думать, нужно продвигаться к дому.
   Он встал, расправил складки на пальто, надел перчатки и пошел в сторону дома. Летящий на встречу снег бил по лицу, он посильнее прижал воротник к шее рукой, что бы ни задувало. Валентино шел, смотря в снежную пустоту, которая казалась бесконечной.
   - Как необычно! Этот снег, летящий на встречу. Создается впечатление, что летишь свозь вселенную, и мимо пролетают звезды. Кажется что даже холод там, в космосе такой же, как здесь. Интересно есть ли там другие цивилизации, миры или может там находиться то, что не под силу понять нашему сознанию, что сверх наших представлений о реальности. Жаль, что я этого некогда не узнаю, всю мою жалкую жизнь мне предстоит прожить в этом жалком сером мирке, с такими же жалкими людьми, как и он сам. Им ничего не нужно, они просто готовы как роботы делать все то же что делают их родители, которые в свою очередь делают то, что и их родители и так до бесконечности. Этому миру для того что бы он изменился нужна встряска, нужно нечто новое, даже не знаю что это могло бы быть.
   Понемногу окрестности становились все более узнаваемыми, и вот уже он подошел к своему подъезду. Сняв перчатку, он замерзшей рукой пошарил в кармане в поисках ключей. Оказавшись в подъезде, Валентино быстро поднялся на второй этаж и, открыв квартиру, вошел внутрь. Постукал рукой по стене в поисках выключателя, наконец, нащупал его. Зажегся свет, который сразу же захотелось выключить, чтобы не видеть беспорядок, который творился в квартире.
   - Хорошо хоть, что сегодня пятница, - с надеждой подумал Валентино, - Завтра будет время привести все в порядок.
   Он разделся, прошел на кухню и поставил чайник. Открыл холодильник, достал тарелку с бутербродами и сел за стол. Взгляд его устремился в окно, в котором начинало светлеть. Дворник разгребал снег, первые люди уже спешили куда-то по своим делам, а может просто спешили от утреннего холода. Внимание Валентино привлекли собаки, валявшиеся в снегу. Они, почему то вдруг бросились на дворника, и теперь он отмахивался от них лопатой, что-то кричал им. А проходящие люди просто шли мимо, не обращая внимания.
   - Так-то и верно, чем они могут ему помочь? - усмехнулся Валентино, - Только сами пострадают, останутся искусанными или порвут одежду. Ни замечать того что не касается тебя - всегда самый лучший выход. Никогда не пропадешь.
   Медленно нараставший свист чайника заставил его встать. Он заварил чай, наскоро перекусил и, погасив свет, вышел из кухни. Пройдя в соседнюю комнату, рухнул на диван и включил телевизор.
   - ...самолет, погибли 192 пассажира и 13 членов экипажа, причины выясняться...
   Но Валентино не слышал даже этого, он так устал, что мгновенно закрыл глаза и заснул. Сложно сказать представлял ли он, что его ждет этой зимней ночью.
  

***

   Почувствовалось легкое покалывание по всему телу, особенно в голове. Меня начало крутить, казалось, что ось пространства переворачивается, и я вращаюсь вместе с ней. Я открыл глаза; от увиденного меня обуял неведомый страх, начало потрясывать, сначала слегка, а через несколько мгновений уже трясло так, что если бы мне сейчас в пальцы аккуратно вставили чашечку кофе, то не прошло бы и секунды как все её содержимое оказалось на полу.
   Пространство было полностью заполнено тьмой, лишь вдалеке виднелись огромные каменные ворота, освещенные огромной чашей, стоящей перед ними и испускающей бледно зеленый свет. Рядом с воротами виднелись два гигантских силуэта. Из пустоты появлялись люди, озирающиеся вокруг с испуганными лицами. Женщины стонали, дети плакали, мужчины просто стояли как вкопанные, тряслись как я, боясь сделать даже шаг. Перед каждым появлялся след из зеленых луж. Кто-то уже нерешительно шагал по ним, кто-то, видя это, следовал их примеру. В конце концов, все эти тропы сливались в одну, ведущую прямо к воротам.
   Мысли в голове невозможно было контролировать, невозможно было даже притормозить их, чтобы понять; они, как и дрожь беспорядочно бились о стены сознания, вновь и вновь отскакивая, возвращались бумерангом. Из общего потока выделялись две. Первой был вопрос о моем местонахождении. Второй был ответ: не верь, это все снится. Но она не сильно меня утешала, как и всех людей, которым происходящие события кажутся фантастическими.
   Между тем зеленая тропа из света так и манила шагнуть. Не сдержавшись, я сделал свой первый маленький шажок, навстречу неизвестности. Это оказалось настолько приятно, что я сделал следующий шаг, не задумываясь, и через несколько минут пути уже подходил к воротам. Перед ними стояли два исполинских каменных стража, пристально рассматривая прибывших; показалось, что в мою сторону они посмотрели каким-то особенно сверлящим взглядом.
   К этому времени я уже окончательно свыкся с мыслью, что все это снится. И шагнул за ворота с полным спокойствием. Тьма вокруг, показалась ещё темнее, и вновь возникло чувство переворота пространства, но в этот раз переворот был всего лишь один; я очень точно почувствовал, что там, где был верх, теперь - прямо. Я шел по узкому коридору, с конца которого слышался какой-то сладкий шум. В одно мгновение коридор кончился, яркий зеленый свет заставил зажмуриться. Когда я открыл глаза, то от изумления вместе с тем как они открывались, постепенно открылся ещё и рот. Картина была шокирующая: зала, размер которой определить было невозможно, все её грани были бесконечно глубокого чернильного цвета. По всему периметру стояли бюсты, к которым подходили люди. Эти же самые люди через пару мгновений, почему то падали замертво и не просто падали, а сразу несколько раз, с небольшим запозданием по одной и той же траектории. Под ногами валялись их бездыханные тела, с застывшими страшными гримасами, в которых не было ни капли разума, рассудка и вообще ничего человеческого. Они плавно вращались по полу, рисуя спиралевидный узор, приближались к центру, где находилось нечто похожее на черную дыру, которая как огромная мясорубка поглощала их. Я не заметил, что сам уже стоял около одного из бюстов, но считая все сном, воспринял это спокойно.
   - Сейчас, вы пройдете процесс расщепления, - раздался загробный голос, - Из вашей души будет выделен Абсолют, после чего она отправится в хранилище, а вместе с ней ваши воспоминания, знания и личность.
   - Но... - начал было я.
   - Никаких но! Вы подписывались под это. Мера приводится в исполнение незамедлительно.
   Мгновенно почувствовалось, внутренне опустошение. И не просто опустошение, а как будто бы весь мой мир стянули со стола, словно большую скатерть вместе со стоящими на ней городами, горами и морями. Перед глазами пронеслась, в обратном хронологическом порядке, вся жизнь. Последним что я увидел, был выдох, перед тем как скрыться в материнском утробе.
   Моя память была мгновенно очищена, я находился в состоянии совершенно чистого сознания. Казалось, что жизнь длится две секунды, после смерть и новое рождение. Вновь и вновь только две секунды. Страх раствориться в вечности не успев раскрыться в полной мере, обрывался вместе с тонкой нитью памяти; все исчезало. Не хотелось ровным счетом ничего, хватало одного ощущения существования. Но вскоре я уже брел по коридору. Где-то в его конце то и дело мелькал свет. С каждым шагом мое только что приобретённое состояние таяло; я желал себе смерти: в голову вливались тонны информации, моей настоящей памяти, это было невыносимо. Лица, люди, места, события, ситуации. Все оно было какое-то серое, однообразное, но, тем не менее, разное. Нераздельной вереницей несколько потоков воспоминаний, мыслей, убеждений и суждений переплетались в один. Из этой общей массы невозможно было выделить ровным счетом ничего. Слой за слоем все раскладывалось на свои места, постепенно приходило понимание, но почему-то куски пазла не хотели собраться в единую картину, они были слишком противоречивы. Не хватало некой очень важной или наоборот совсем незначительной детали, которая бы окончательно все прояснила. При этом казалось вспоминать больше нечего, но оставался последний шаг, перед тем как оказаться за пеленой света, отделяющей от неизвестности. Последним ударом по мозгу, последним штрихом, оказалось постижение местонахождения. Это была первородная вселенная - единственная реальность, куда человек попадает, засыпая, и где навсегда остается, умирая. Я - Аэтернус, иначе Вечный, как и каждый из вас, но не сейчас...
  
   Место, где я открыл глаза, было знакомо до боли. Тысячи раз, возвращаясь в реальность, оказывался здесь. Я стоял на ступенчатой каменной платформе, возвышающейся среди песков, гонимых ветром. Она выполняла функцию лифта, войти в который можно из любого места, но выйти придется именно здесь. Двери этого лифта то и дело открывались, выбрасывая новоприбывших, тут же исчезавших вновь, даже не дотронувшись до земли. Вдалеке смутно виднелись статуи и строения, казалось, они рассыпаются, собираясь вновь, уже в другом месте. Передо мной стоял Лоренцо с какой-то натянутой улыбкой. Его губы искривились в нужной последовательности, но звука не последовало, он говорил тишиной, как и каждый находящийся здесь. Они шевелились из-за вредной привычки, появляющейся у людей особенно много живущих вне реальности. В первородной же вселенной никогда не было необходимости превращать мысли в звуки, открывая их другому человеку. Жаждущий слышать, да услышит - это знал каждый. Несмотря на то, что физически звук отсутствовал, адресат воспринимал его таким, какой он есть, сохранялись эмоция, высота, громкость и даже направление звука, местоположение источника.
   - Миры пятого уровня всегда приподносят сюрпризы, - говорил он так же искусственно, - Такого конца я совсем не ждал. Я бы даже назвал его феерическим...
   - Очень может быть, но все позже - ответил я сухо, наверно в растерянности от его неестественности, - Не будем забывать о нашей цели. Перед нами два вопроса. Где остальные и что делать дальше?
   - А что дальше? Действуем по плану!
   - А как же Матео, Санто и Сандра? Где они? Почему не здесь? Может что-то случилось? У меня плохое предчувствие. Тебе ничего не кажется странным?
   - Да успокойся, перестань, что с ними сделается. За мной!
   Он растворился; я уже хотел последовать за ним, как вдруг в голове отчетливо и ясно заговорил сладко-шипящий властный голос очень властный.
   - Нет... Не перемещайся... Пешком... Только пешком...
   Повелительно-умоляющая интонация голоса, заставила безоговорочно подчиниться. Впервые за всю свою жизнь, я поплелся через мир, в котором ни разу не был. Осматриваясь и пытаясь понять в какую сторону нужно идти, я лишь убедился в бесполезности моих намерений. Знал совершенно все, что можно знать, но не знал, как добраться до места пешком. Даже смешно.
   - Влево! - вновь раздался голос, на этот раз он был более мягок и не повелевал,- И вообще у тебя карта имеется, ты уж о ней и не помнишь, не открывал ни разу. А сейчас вот видишь как оно вышло - пригодилась находка! Не ожидал да? Не думал даже?
   И впрямь я вспомнил, как когда то давно попала очень странная карта. Оставил ее тогда лишь потому, что здесь, в этом мире, материальные предметы очень редки и являются своего рода артефактами. Но неожиданно я понял одну немаловажную деталь: в моей голове звучит чей-то голос, который я почему то изволил слушаться.
   - Ты не бойся, не обижу, - отозвался голос, будто прочитал мой мысли, - Да, мысли мы твои читаем, но ты только должен нам в очередной раз сказать спасибо, мы оказываем тебе огромную услугу. На нашем месте сейчас мог быть кое-кто другой, а пока мы заслоняем твой разум.
   - Кто же ты? Друг или враг? Что тебе нужно? Почему тебе и кому-то ещё от меня что-то нужно? В конце концов, что происходит? - я нещадно лгал, зная, кому я нужен.
   - Повторяем, мы друг тебе, хотим помочь и спасти, не без выгоды конечно, но это не должно тебя волновать. К тому же ты знаком с нами даже дольше чем длиться твоя жизнь. Это должно пробудить в тебе доверие. Ха-ха.
   Я не знал верить ему или нет, но вспомнив его способность читать мысли, поспешил сказать себе: да.
   - Лгать плохо, - ехидно смеялся голос, - Думал, мы заметим лишь то, что ты хотел нам показать? Думал, что оставишь часть мыслей за сценой? Знай же, что в данный момент мы знаем о тебе больше чем ты сам. Впрочем, принимая в расчет то, что мы без спросу нагло сидим в твоей голове, винить не имеем права. А о том кто вскоре опомнится и начнет тебя отчаянно преследовать, ни скажем ничего, но ты и сам можешь догадаться. Назваться до времени тоже не можем... Скоро встретимся. Прощай.
   Почувствовалась легкость, словно из двух голов на плечах осталась одна. Сначала меня это обрадовало, но вскоре я пожалел, ведь упустил шанс побольше разузнать. Опомнившись, я увидел, что уже почти добрался до города, улицы которого состояли из возвышавшихся в шахматном порядке гигантских ступенчатых зиккуратов, вырезанных из целикового камня, и статуй мужчины и женщины без лиц. Как бы странно это не звучало, но я впервые увидел мир вне зданий. Помню мое первое появление здесь: я появился на платформе и испуганно оглядывался. Меня встретил проводник и, схватив за руку, сказал: "Вот так", мы переместились. С того момента я овладел навыком перемещения и более никогда не возникала в моей голове даже мысли о хождений пешком.
   Нужно сказать, первый день, представлял собой бумажную волокиту, и был не слишком интересен, проводник провел его со мной, перемещая то туда то сюда. мы выбрали место рождения, по правде говоря, выбор был сделан за меня, я лишь слышал: "Ему нужно как можно скорее умереть - Российская империя не подходит, младенец в Италии слаб, ему отведено несколько дней, информация достоверна - ошибки быть не может", так и случилось. Затем выбрали имя. Никогда не забуду, как на стол передо мной рухнула огромная книга с именами, в которой самым первым я увидел свое и, не задумываясь, выбрал его. Окружающие почему-то засмеялись, выкрикивая фразы: "А ведь помнит, не забыл". Причину смеха, как и то, что именно я помню, объяснить они также отказались. Далее шло знакомство с устройством мира, мне сообщили, что скоро я стану таким же как все. Мой вопрос: почему сейчас я другой? Так же не был удостоен ответом. На второй день, день моего рождения, меня встретил тот же проводник, взял за руку и мы оказались в комнате имеющую цилиндрическую форму, стены которой были уставлены книгами. Мой спутник сказал: "Читай, тебе многое нужно вспомнить", и исчез навсегда. Несколько следующих дней, засыпая, я прямиком с платформы перемещался туда и читал. Может из-за того что время здесь идет несколько иначе, может потому что, будучи больным ребенком, много спал, но я успел прочитать очень много книг, каждая из которых была по истории Земли. Но однажды реальность начала смазываться и блекнуть, я просыпался в последний раз. Процесс возвращения на Землю в отличие от обратного, очень приятен, деградация вообще всегда приятна. Тающая истинная память, вместо которой лишь жалкое подобие; умирающие мысли, замещаемые какими-то обрывками; пустота и легкость во всем. Вы и сами знаете, каково это. Неповторимое ощущение знакомо каждому, оно просачивается из одного мира в другой, за мгновение до пробуждения. Но через секунды, независимо от длительности сна, мы уже пребываем в расстройстве от навалившихся проблем, желания вернутся в чудесный мир грёз, где все чудесно и, как нам кажется, нет необходимости ничего делать. Считается, что это последствие приятных ощущений полученных при переходе. Но мне кажется, что причина в другом: мы не знаем чего нам надо. Здесь мы хотим все забыть, и использовать лишь крупицы сознания и интеллекта; скорее оказаться на Земле, где якобы жизнь интереснее и богаче, ибо она конечна. А оказавшись на Земле, казалось бы, получив желаемое, начинаем корить все и вся: "Почему мы знаем так мало? Какие тайны скрывает вселенная и что есть вселенная? Почему не можем жить вечно? Ведь мы хотим жить вечно! Мы хотим знать все! Мы хотим больше!". Я не стал исключением и, заключив, что именно возможность сравнивать, есть единственная причина недовольства, решил бороться и нашел единомышленников. Безумная идея, появившись в нескольких настолько же безумных головах, подтолкнула на действия и однажды мы решились. Но об этом после, сначала закончим история моего странного появления на свет.
   Очнувшись, я увидел рыдающую женщину, мою мать, склонившуюся надо мной. Мне было очень плохо: лихорадка, жар, головная боль, дикий кашель - все эти симптомы вряд ли кто-то назовет приятными, а для маленького ребенка это сущий ад. Сам не знаю почему, я плакал, наверно это единственное что оставалось, говорить я не мог, и с этими детскими слезами выходило все невысказанное. Крупные горячие капли из глаз матери падали мне на щеки и губы, соленый иссушающий привкус во рту доводил предсмертную агонию до критической точки. Но вдруг смерть, бесшумная и нежная как трепет крыльев бабочки, будто коснулась моего лба, и жизнь оборвалась; лишь только легкость и спокойствие. Так неизвестная болезнь за три дня нещадно испепелила тело земного мальчика дотла, а я переродился. Странно, что я помню это, несмотря на то, что память должна была быть стерта. Замечу, что все кому я впоследствии рассказывал свою историю, лишь смеялись и просили оставить свои сказки для других. Это меня расстраивало, и я перестал говорить об этом. Со временем все это казалось вздором даже мне самому, и я просто жил дальше, не посчитав нужным хранить это незначительное воспоминание.
  
   Между прочим, перемещаться пешком в городе, на удивление идеально ровном и симметричном, не пришлось; система передвижения была самая, что ни на есть интересная. Улицы, сходящиеся от концов к центру, пересекались равноудаленными кольцевыми улицами. Ступив на первое внешнее кольцо, меня как будто подхватил поток, бесконечно гоняющийся по кругу, с которого нужно лишь спрыгнуть в нужный момент, чтобы войти в город с нужной стороны. Казалось, я существую одновременно в каждой точке это кольца, изображение города была панорамным. Сойдя на какой-то случайной улице, я вновь оказался в потоке, который то приближался к центру, то отдалялся от него. Не смотря на то, что улица не имела форму кольца, не замыкалась, отличий не было вовсе. В самом центре я заметил архив, железную пирамиду грандиозных размеров и поспешил отделиться от потока. Надпись на входе гласила:

Блуждая в вечности и делая явь сном,

Фатум и Хаос в бесконечном танце,

Рождая мир и погибая в нем,

Бредут с тобой в предвечном декадансе

   В комнате с мокрыми каменными стенами за письменным столом сидел человек с закрытыми глазами и, макая перо в чернильницу, что-то писал. Свет факелов тускло освещал стеллажи, на которых очень аккуратно были разложены книги и манускрипты. Нужно сказать, что стеллажей было три, а книги на них были распределены по определённому принципу. На левом, располагались огромные черные книги с белыми винтажными узорами на переплетах. По центру, аккуратно положенные друг на друга, пергаментные манускрипты. Правый стеллаж отличался от других: книги на верхней его части, как и на остальных, стояли вертикально, а на нижней лежали горизонтально друг на друге за малой надобностью. Только остановившись перед столом, я понял, что перемещался внутри Архива с помощью потоков. Это очень сильно меня удивило, поскольку внутри помещений перемещаться невозможно... И начал придумывать, что ответить писцу, если тот спросит, как я это сделал. Но прикинув, решил, что для него это выглядело как обычно перемещение.
   - Архивариус! - позвал я, но от ответа не последовало, - Архивариус!
   - Приветствую! Аэтернус! - стены затряслись, откуда-то сверху донесся голос, - Что будет угодно?
   - Книгу Жизни вселенной N400 000 000 000 167, альманах ответов, постулат Аннорум, - меня терзали сомнения, я уже давно хотел попросить ещё одну книгу, но все никак не решался, не решился и сейчас, боясь вызвать подозрения. - Все.
   С одного стеллажа плавно выехал большой черный том, с вырезанным у корешка прямоугольным куском, с другого один из свитков, и маленькая книжка с последнего. Они ненадолго зависли в воздухе, полетели в сторону появившегося рядом стола и мягко опустились на него. Любопытство боролось со страхом, я сидел за столом и водил пальцами по книгам, боясь открыть их и увидеть не то, что нужно. Собравшись с силами, я открыл самую большую книгу, где то ближе к концу, нужно сказать, что они всегда открывались на нужной странице. Листая страницы, целые, несмотря на вырез, бегло просматривал написанное; с каждым перевернутым листом, как сладким соком, все больше наполнялся радостью. Везде было одно и то же; сомнений не было, мир зациклен. Повернув книгу обратной стороной, уронил на стол, от удивления: В заднем конвакуме - полости для вставки свитка, что-то было. Это было странно, но время поджимало, раздумывать было некогда, и я начал открывать. Постучав два раза пальцем по задней части книги, уже занес палец для третьего удара, но, остановленный мыслью о возможной ловушке, отдернул его. Несколько мгновений прошло в раздумье, но убедившись в отсутствии выбора, я зажмурил глаза и ударил. Сначала палец, а за ним вся кисть погрузились внутрь книги, поверхность которой стала чем-то похожа на жидкость. Ничего необычного не произошло, это меня успокоило. Пошарив по дну, я нащупал скомканную бумагу, схватил её и выдернул руку. Вслед за ней мелкими каплями вылетела черная жидкость, превратилась в пыль и исчезла. Развернул клочок бумаги, похожий на кусок свитка, увидев надпись: "...в новой ложной вселенной", тут же положил его в карман, не успев до конца обдумать, зачем он мне нужен. Схватил со стола манускрипт и вставил его в образовавшуюся полость. Черная масса заглотила пергамент, казалось, что он тает, растворяясь в кислоте. Когда поверхность книги вновь затвердела, взял книжку поменьше и приставил к вырезу; зеленый огонек похожий на сварку пройдя по местам стыка, исчез, не оставив не малейшего намека на то, что книга составлена из двух.
   Разобравшись с книгой, я хотел было скрыться, но понял, что путь сюда отныне мне будет заказан, и все же решился спросить.
   - Дай книгу без названия. Книгу без конца и без начала... - голос чуть дрожал.
   Не успел я кончить фразы, как стены архива затряслись, писарь, сидевший за столом, открыл глаза и посмотрел на меня с таким удивленным испугом, что в сравнении с ним, лицо любого испугавшегося человека не выражает ничего вовсе.
   - Но как же мне поступить,- вновь затряслись стены, раздался задумчивый голос Архивариуса, - Ты просишь её, это порождает вопросы. Откуда тебе известно о ней? А главное, зачем она тебе?
   - Неважно! - отрезал я. - В таком случае дай Книгу Жизни N1 и скажи, давно ли зациклена вселенная N400 000 000 000 167?
   - Да вот совсем недавно, - сухо ответил Архивариус.
   - Совсем недавно? - вырвалось у меня случайно.
   - Да, говорят, какие-то умники сделали это умышленно, за что и поплатись, оставшись там. Бегают теперь как хомячки в колесе. К сожалению, все кроме одного, его должно выбросить где-то во времени, но ничего, стоит переместиться, и он окажется там же. Если бы не факт твоего перемещения сюда, то все твои странные вопросы вынудили бы меня вызвать жандармов. А что с ними будет дальше неизвестно. Надеюсь, они навсегда останутся там, чтобы неповадно было другим. Фатум в ярости...
   Окончания я уже не слышал. Именно в этот миг на меня словно снизошло озарение. Получалось, что все уже знают о случившемся. Меня выбросило, за день до временной петли, а Лоренцо, Матео, Санто и Сандра остались там. Лоренцо, встретивший меня - ловушка, причем глупая, зачем заставлять меня переместиться, если я в любом случае сделал бы это. А голос в голове? Что это? Откуда он знал? Почему помог? Какая ему выгода? А что если когда я засну, то тоже останусь там навсегда? Собравшись с силами и мыслями, я решил поспешить, Фатум могла понять, что мне помогли...
   Пришло время объяснить, что же всё-таки происходит, начну с Фатум. Фатум - судьба, вторая высшая сущность после Хаоса, да-да, та самая кого мы так боимся в ложных вселенных, кого проклинаем во всех наших бедах и кого благодарим за счастливые минуты. Она здесь, она существует. И не просто существует, а полностью контролирует, рисует планы наших жизней, особенно это касается мира N1, или Земли, остальные контролируются меньше. Всемогущая там, к счастью, не имеет своей силы здесь, но контролирует стабильность и порядок с помощью жандармерии. Когда-то мы решились пойти против неё, чтобы получить в худшем случае свободу выбора на Земле, а в лучшем создать новый мир без границ. С помощью книг мы нашли способ соединить миры воедино и обнаружили лазейки в системе, которые позволили нам сначала переносить сюда необходимые для нашего плана предметы, а затем проживать на Земле больше одной жизни. Так же мы нашли способ параллельно существовать в бесчисленном количестве миров, в то время как остальные Аэтернусы могут лишь в трех. Уже очень давно, несколько Земных жизней мы готовились к этому моменту. Необходимые книги были у меня в руках, все необходимые ингредиенты и предметы лежали в Хранилище, к счастью, на мое имя. А самое главное, что ценой титанических усилий нам удалось зациклить мир. Помощи ждать было неоткуда, я остался один и должен был завершить начатое...
   На столе уже давно лежала вторая книга: Вселенная N1: Земля. С таким же вырезанным уголком, как и первая. Я взял обе книги и, поймав поток, ускользнул из Архива.
  

***

   Умение перемещаться этим новым способом прогрессировало; не замечая что улицы делятся на кольцевые и прямые, я одновременно находился в каждой точке города, в каждом здании. Это без труда позволило мне оказаться в Хранилище, прямо напротив двери моей ячейки, которая тут же открылась перед хозяином. Ячейка представляла собой комнату, в которой располагались диван, два шкафа, кресло, тумба и стол. На столе лежала куча хлама, состоящая из маленьких предметов различных шестерней, болтов и склянок. Но на самом деле ничего этого здесь не было, а было кое-что другое, умело замаскированное. Я второпях бросил книги на стол и, судорожно переворачивая кучку хлама, с силой выдернул маленький пирамидальный предмет - атомный магнит. Такое название я дал ему сам за способность преобразовывать предметы в материю и придавать ей впоследствии нужную форму, сохраняя размеры. Как эта странная вещь попала ко мне в руки неизвестно, кажется, что он был у меня всегда, однако и никогда тоже. Но меня это мало волновало, главным было лишь его свойство, которому нашлось применение.
   Я поднял магнит над книгами; с силой провернул руку. Их разрезало зелеными лучами на разные по форме и размеру куски, которые начали медленно разъезжаться и вращаться, отдаляясь друг от друга. Прокрутил магнит ещё несколько раз. Куски становились все меньше и, закручиваясь, поднимались кверху. Ещё поворот; они засветились и обратились в золотую пыль, образуя что-то вроде миниатюрного смерча вращающегося между магнитом в руке и столом, испуская ослепляющий свет. Пошарив в куче, вытащил хрустальный перстень с прозрачным камнем. Лишь только я поднес кольцо к среднему пальцу левой руки, как снизу появилась маленькая трещинка и начала пожирать кольцо с одной стороны. В этот момент рядом с этим же пальцем другой руки появился недостающий кусок. По мере продвижения кольцо на левой руке уменьшалось, пока не осталась половина. Вместе с этим маленький кусок на правой руке продвигался и рос, воссоздавая утраченную часть. Полукольца на обеих руках сжали пальцы и замкнулись еле заметными проекциями.
   Сжав кулаки, ударил полукольца друг о друга. Мелькнула искра, кисти рук непроизвольно разжались, между ладоней образовалась сфера тусклого белого света, пульсирующая энергией. Высвободив руку, я взялся за висящий в воздухе магнит и приступил к погружению вихря материи в шар. Стоило им только соприкоснуться, сфера в один миг поглотила материю и, сузившись, исчезла.
   Разобравшись с книгами, я бросился к тумбочке, вытащил сквозной стеклянный цилиндр на кожаном ремне, изнутри освещенный мягким голубым светом, хоть и небольшой, но бездонный.
   Осмотрев содержимое ячейки еще раз, убедился в отсутствии лишних вещей, отошел как можно дальше, упершись в дверь, направил магнит на комнату и провернул. Зеленые лучи изнутри резали предметы на части, вращающиеся по комнате. Засмотревшись на парящие частички, остановил взгляд; казалось, что напротив они недвижимы, а я вращаюсь с немыслимой скоростью. Раздался стук в дверь.
   - Открывай! Мы знаем! Ты здесь! - наперебой кричали грубые голоса, - Сдавайся! Выбора нет! Ты не скроешься! Мы все знаем! Она знает! Открой дверь!
   Я опешил, переместиться из ячейки было невозможно, меня загнали в угол. Придя в себя, поспешил погрузить материю в цилиндр; повесил его на спину через плечо, а магнит убрал в карман. В помещении ничего не осталось, голые каменные стены смотрели на меня будто прощаясь навсегда. Я начал поворачиваться к двери, которая медленно отворялась, чувствуя мое желание выйти. Чтобы спастись, мне нужно было всего лишь переступить порог ячейки.
   Шестеро жандармов в черных костюмах стояли полукругом, направив на меня клинки; ещё один, видимо предводитель, немного дальше с поднятым арбалетом в одной руке и блестящим обрывком цепи в другой. Этот обрывок спустя мгновение уже летел в меня. Лишь только цепь коснулась машинально выставленной руки, я ослаб и рухнул на колени. Цепь обвилась вокруг руки и замкнулась. Жандармы, продолжая угрожать оружием, с криками ворвались внутрь.
   - Обыскать! - скомандовал жандарм с арбалетом, - Изъять сосуд! Ищем инородный объект! Максимальная осторожность!
   Грубо и без церемоний они порвали ремень и сорвали мою главную драгоценность. Стоило только ей оказаться в руках у одного из жандармов, он проворно выскочил из ячейки и исчез, остальные продолжали обыск. Стоя на коленях, я не мог пошевелить даже пальцем, оставалось лишь смотреть на происходящее. И я смотрел чуть ли не в слезах на то, как все старания разлетелись в пух и прах прямо на моих глазах, когда оставался один лишь шаг, последний шаг.
   - Ничего нет, Сир, - разочарованно прошептал один из жандармов.
   - Что за черт? - главный жандарм опустил арбалет и подошел ко мне, в его руках был все тот же обрывок цепи, - Куда он мог его деть, по-вашему?
   - Не могу знать, Сир.
   - Эх. Сам, всегда все сам, - жандарм сжал цепь в кулак, - Скажи, где оно?
   - В кармане, - внезапно сказал я.
   - Достань! - он ещё сильнее стиснул цепь.
   Мое тело подчинялось ему; рука сама нырнула в карман, проникла внутрь, пытаясь нащупать магнит, но его там не оказалось. Он словно исчез так же неожиданно, как и появился.
   - Где?! - гнев, дрожащий в его голосе, казался лишь отголоском ярости горящей в глазах.
   - Был в кармане,- вновь вырвалось у меня.
   - Сейчас где?!
   - Не...- всеми силами я пытался сопротивляться, но тщетно, - Не знаю.
   - А книга? Книги!
   - В кольце.
   - В каком кольце?!
   - На руке, - я изумился, осмотрев руку, полуколец тоже не было.
   - Ааа! Где?! - жандарм вопил, теряя над собой контроль, - Ну ты у меня... А черт, это бесполезно он не может лгать. После что-нибудь придумаем, а сейчас идите к Фатум, сообщите о неудаче.
   Жандармы выбежали из ячейки и переместились; их предводитель, сжав цепь, тоже направился к выходу; меня подняло с колен и потащило за ним. Оказавшись вне ячейки, я почувствовал потоки и попытался сбежать, но ничего не вышло. Я пробовал снова и снова пока, наконец, не переместился. Огонек надежды на спасение не покидавший меня ни на секунду, вспыхнул внутри, но тут же погас: перемещение было вызвано не мной. Мы находились где-то в песках бесконечной пустоши на постаменте с двумя каменными изваяниями, стоящими у самого края на коленях. При нашем появлении каждый из них достал из-за спины пару мечей и, опершись на один, другой вскинул к небу; мечи скрестились, образовали арку; изваяние застыли в почтительной позе.
   - Алессандро Калиостро... Граф Алессандро Калиостро... Будем знакомы, - обращаясь ко мне, важно, но с какой-то еле заметной улыбкой, заметил жандарм, сжал цепь и направил меня в арку. Несколько шагов я судорожно пытался представить, что сейчас может случиться; тем временем прошел между изваяниями и сделал шаг с платформы.
  

***

   Серая пустота со всех сторон; я одновременно летел вверх и падал вниз, беспорядочно вращаясь в пространстве, оставался на месте. Хотя цепь по-прежнему обвивала руку, но была уже не властна надо мной.
   - Упс, - раздался знакомый голос в голове, - Извини за предоставленные неудобства. Хотели подать себя эффектно, немного не рассчитали силы. Время остановилось, кольцо переместилось, а мы нет. Ха-ха. Возьми его, мы будем чуть позже...
   И в самом деле, рядом со мной летало кольцо, пропавшее вместе с магнитом, то самое в котором находились книги. Пытаясь сообразить, что же всё-таки происходит, проворно вставил палец в кольцо; тут же что-то оборвалось, сзади послышался звук закрывшихся дверей; впереди решетки на сером фоне; обернувшись, я увидел железную дверь. Это была небольшая круглая платформа с вбитыми по контуру металлическими прутьями, верхние концы которых, видимо, уходили в бесконечность. Она падала в той же серой пустоте, где только что был я.
   Сквозь прутья просочился рыцарь в роскошных доспехах по пояс; с вихрем вместо ног, сужающимся к низу, подобный тому, что я создавал с помощью магнита. Я сразу понял, что это надзиратель и впал в ужас: вырваться из клетки - невозможно, защититься - нечем, а что у него на уме трудно было даже вообразить.
   - Приветствую в узилище новоприбывший, - сказал он мягко, вытащив меч и опершись на него, - Я Филасист. И признаться честно очень рад тебе. Хоть кто-то в моем одиноком вечном пристанище.
   - Ты тюремщик? - нерешительно спросил я, хотя решительно знал, что это так.
   - А это как посмотреть, - начал Филасист и задумался, - Фактически да. Но я уже давно задаюсь вопросом кто же здесь на самом деле арестант? Вы задерживаетесь здесь ненадолго, а я в одиночестве провожу вечность с самого моего создания. Всех вас вскоре ждет казнь, а я обречен навсегда остаться здесь в одиночестве...
   - Что? Казнь? Какая казнь? - прервав его рассуждения, вскрикнул я. - Мы же Аэтернусы! Вечные! Бессмертные!
   - Вечные? - Филасист залился смехом, - И вечные растворяться в вечности. Не слышал такого?
   - Нет! И не хочу слышать! Я не верю! - в исступлении орал я. - Ты лжёшь... Все это ложь!
   Этот новый удар закружил ураган мыслей. Чтобы вам было понятно мое состояние, представьте себя однажды узнавшими, что кислород скоро иссякнет, остался может быть день, может быть час, а может это случится уже сейчас... Только теперь я задумался о своем будущем. Ведь в действительности мы никогда не думали о наказании, о том, что может ждать нас в случаем неудачи, о том какая нас ждет расправа.
   - Ну-ну, тише... - голос тюремщика звучал как то ободряюще, - Зачем так переживать, это всего лишь возращение к истокам, становление частью целого. Это не больно, это вообще никак. Как бы я хотел оказаться на твоем месте.
   - Поверь, будь ты на моем месте, ты бы так не думал. Все познается в сравнении.
   - Может быть... - начал он мягко, его голос плавно заполняла досада, - Может если бы я знал о мире чуть больше то...
   Тюремщик не докончив фразы, поник и замолчал. Мне искренне стало жаль его.
   - Я даже не знаю, зачем нужен здесь. Из этого места невозможно сбежать, в него невозможно прокрасться. Зачем? Скажи мне, зачем было запирать меня здесь?
   Почувствовалось некое знакомое чувство. Я попытался вспомнить, что оно означает и чему предшествует, но этого не потребовалось. На пол упал, появившись из неоткуда, знакомый блестящий предмет - атомный магнит.
   - Молчать! - рявкнул знакомый голос, звучащий теперь вне моей головы. - А то я сейчас быстро исполню твое желание!
   Филасист отпрянул к решетке, латы заскрежетали о металлические прутья, поднял оружие и с глазами полными удивления и страха осматривал предмет.
   - Ха-ха. Вот и мы! - шутливо начал, шипящий голос, - Заждался? Хо-хо.
   Магнит начал краснеть, словно нагреваясь, и плавится. Из его вершины, извиваясь и перекручиваясь, устремились три полоски белого, серого и черного дыма. Сначала образовав смерч, а затем ещё одного в точности такого же тюремщика, висящего над магнитом. С одной единственной разницей: второй был черно-белый. Этот второй смотрел на меня с детской улыбкой и молчал. Филасист выронил меч и уже развернулся в надежде ускользнуть...
   - Стой! Бежать некуда! Сражаться нечем - меч выронил, - силуэт из дыма ловко совмещал в голосе смех и ненависть, будто смех предназначался мне, а ненависть моему надсмотрщику, - Давай лучше поболтаем. Забыл ты нас. Ха-ха. Все вы всё забыли, но ничего, скоро все встанет на круги своя.
   Силуэт, повернувшись, подлетел к тюремщику; струи дыма, исходящие из вершины пирамиды, растянулись и истончали.
   - Поболтаем? - задыхаясь, застонал Филасист, сгибаясь от возвышающейся над ним копии, - Что ты есть? Что? Скажи мне! Как ты пробрался сюда? Откуда взялся? Почему ты как я? Чего ты хочешь?
   - Сколько всего сразу, - смеясь, протянул силуэт, отпрянул и продолжил с прошлой жестокостью, - Скажем так, мы не ты... Это все, что тебе требуется знать. А поговорить нужно о твоем разочаровании в жизни. Ха-ха. Ты уникальное создание - твой разум живет во всем обслуживающем персонале, при этом ты сетуешь на то, что заперт здесь? Как смеешь говорить это? Мало того ты действительно в это веришь! А ведь если бы действительно жаждал кончины, устроил бы бунт и понес наказание! Но увидел нас, испугался исполнения желания - задрожал! мы не правы? Или что? Что? Сидишь тут и жалуешься арестантам, а когда надоест, начинаешь измываться над ними, угнетая казнью! Ты Жалок. Ха-ха.
   Филасист стоял неподвижно, ничего не отвечая, потупив взор, будто его пристыдили. Силуэт обернулся ко мне и вновь расплылся в добродушной улыбке.
   - Здравствуй Валентино. Вот и встретились лично. Встретились вновь. Ха-ха.
   Не зная, что ответить я молчал.
   - Мы не имеем имени, но зови нас Вагус, как и раньше. Ты удивлен, понимаю...
   - Почему ты говоришь: нас? - несмотря на все случившееся этот вопрос интересовал меня больше всего.
   - Потому что мы не вы. Нас не один. Нас много... - Вагус как всегда усмехался, - Да ты расслабься, лицо сделал, будто приведение увидел. Все хорошо. Мы твой друг и хотим помочь.
   - Помочь с чем? Встретить кончину? - совершенно не представляя, кто стоит передо мной я повысил голос - Отчего же не помог, когда меня поймали жандармы? А сейчас чем уже можно помочь?
   - Как ты видишь, - сказал Вагус, сдерживая улыбку, блестевшую в глазах, - Как видишь, мы смогли попасть сюда. Думаешь не найдем способа выбраться?
   Думал ли о чем-то тогда - не знаю, я понимал лишь то, что если мне не поможет этот нежданный союзник - не поможет уже ничто.
   - Почему я должен тебе верить?
   - Причин для этого нет, но нет и выбора - Вагус приблизился к моему лицу, и будто на ухо продолжил - Ты ведь об этом только что подумал? Ха-ха.
   - Перестань рыться в моей голове! Не знаю, как ты это делаешь, но перестань!
   - Хорошо, - он показательно облетел вокруг меня и отпрянул, - Я постараюсь...
   - Что я должен делать? - мне не терпелось узнать, сможет ли он помочь мне.
   - Ничего, если ты согласен. А ты ведь согласен, да?
   - Да! - твердо сказал я, зачем-то сделав шаг в его сторону.
   - Отлично, предупреждаю, сейчас будет чуточку больно...
   - Что?! - услышав его слова я мгновенно передумал, в этом мире я никогда ещё не испытывал и не мог испытывать боль, но было уже поздно.
   Копия тюремщика подлетела так высоко, насколько позволял потолок, ударила об магнит, уничтожив его, и разлетелась на огромное количество прозрачных шариков, раскатившихся по полу. На пару мгновений все затихло. Мы с Филасистом молча смотрели друг на друга. Но тут один из шариков, испуская еле заметное свечение, покатился. Ударяя другие шары, он зажигал их и выталкивал вперед. Шар за шаром, все быстрее и ярче, они катились по полу, безболезненно проходя сквозь мои ноги, сливаясь в однородную вращающуюся по кругу массу, заполнившую пол. Она поднималась на стены, кружась по диаметру комнаты. Казалось, внутри массы плавает нечто похожее на змею. Вдруг от стены оторвалась голова этой самой змеи и резким ударом через середину комнаты бросилась на меня. Я машинально выставил руку, время будто бы замедлилось, в момент, когда змея подлетала к ней, но тотчас вернулось к нормальному состоянию; в ладонь вонзились зубы. Адская боль в руке была нестерпима, я рухнул на пол. Змея грызла мое тело насквозь, обкручивая руку, ныряя и вырываясь на поверхность, ползла вверх. Я не мог видеть этого, лежа почти без сознания, но чувствовал каждый миллиметр, на который она продвигалась. Она уже достигла шеи, впилась с одной стороны и вылезла с другой, я перестал понимать, что происходит. В голове творилось что-то непонятное, плачущие голоса возникали и исчезали, чтобы вернуться вновь оглушающим взрывом, все громче и громче. Я уже не чувствовал источник боли, казалось все мое тело выедено изнутри забравшимся туда червем, который оставил лишь жалкую оболочку. И вот все то, что осталось от меня молило о смерти, я не переставал ненавидеть себя за согласие пойти на это, лучше было бы предстать перед Фатум и погрузиться в вечное забвение, бывают же на свете минуты, когда и смерть можно принять за счастье. Последовал жгущий удар в левый глаз и все растворилось.
   - Эй! Валентино очнись, - уже знакомый до боли шипящий низкий голос Вагуса, доносился странным образом со всех сторон, - Очнись Валентино! Фатум вероятно заметила эту необычную метаморфозу! Очнись же!
   Все будто в тумане; я открыл глаза и увидел склонившегося надо мной Филасиста; поднимаясь, заметил на руке что-то черное. Это была пульсирующая татуировка ныряющего хвоста змеи. Я засучил рукав и остолбенел: весь путь проделанный змеей, был отмечен на коже пульсирующей татуировкой, словно бесконечно, раз за разом проходящей сквозь меня. Мой взор упал на ладонь другой руки - по телу прошла легкая дрожь: вырываясь из запястья, её нижняя челюсть застыла, прокусив руку. Уже представляя, что меня ждет, я не без страха повернул руку другой стороной и ужаснулся: так же как и на внутренней части, вырываясь из запястья, вонзив в меня зубы, застыла верхняя челюсть с глазами, наполненными всепоглощающей тьмой. Несмотря на то, что это был просто рисунок, казалось что вырывающаяся из запястья змея, замерла в броске и сейчас продолжит свой путь, как пуля, которой суждено пройти навылет, застрявшая в теле.
   - Ха-ха! Валентино! - и вот только сейчас я понял, что голос Вагуса находится в моей голове. - Да угадал, в твоей голове. Ха-ха. И сейчас ты хочешь выругаться, но не сделаешь этого, потому что почувствовал страх, страх неизвестности, страх того что засевший голос в голове может управлять тобой. Не боишься? Ты лжешь. Но все же не бойся, мы этого не сделаем. Пока не сделаем. Ха-ха. Ой, извини, забыли откалибровать твое сознание под нас. Ха-ха. Да-да, именно под нас...
   Случившееся в голове невозможно описать словами, ответы Вагуса опережали мои мысли. Он всегда был как минимум на один шаг впереди меня. Сначала звучал его ответ на вопрос, а затем уже я понимал, что хотел это спросить. Таким образом, потребность озвучивать вопрос пропала. Разговор проходил где-то в недрах моего разума, а самым странным было то, что время при таком способе общения шло иначе: весь наш разговор длился ровным счетом мгновение.
   Все так же стоящий передо мной Филасист, будто замер в вопросительной позе. Внезапно, словно по щелчку, припал ко мне.
   - Как ты? Что с твоим глазом? - я угадал, Филасист действительно застыл, задавая вопрос. - Не молчи. Все прошло. Он исчез, испарился, его больше нет. Больше нет. Но твой глаз...
   - Нет, друг, ты ошибся, - пространство узилища разразилось змеиным смехом, - Мы все ещё здесь, к счастью ненадолго...
   - О нет! - Филасист в ужасе отпрянул к противоположной стороне клетки, бормоча себе под нос, - Ты не существуешь. Этого просто не может быть. Это невозможно...
   - Валентино, мы знаем, у тебя есть вопросы, - голос Вагуса вновь переместился в голову, - Но отвечать на них нет времени. Однако на два волнующих тебя больше всего мы ответим. Начать с глупого или нет? Ха-ха.
   Я слегка смутился, меня самого удивляло, как в данной ситуации можно думать о подобной чепухе, но все же этот вопрос волновал меня даже другого, я все же решил начать с него.
   - Хорошо. Ха-ха. Глупые вопросы редко предусматривают глупые ответы, этот не стал исключением... Наш постоянный не дающий тебе покоя смех связан с тем, что в мире откуда мы, он отсутствует, как и остальные обычные для вас чувства. И вот оказавшись здесь, мы наслаждаемся. Ха-ха. Смех, пожалуй, лучшее, что было придумано...
   Новые вопросы хлынули в голову, я уже хотел что-то спросить, но Вагус, продолжал...
   - Вот как мы и говорили, ответ получился весьма содержательным. Однако вернемся ко второму вопросу. Мы уже давно сделали все, чтобы вызволить тебя отсюда, осталось лишь ждать. Ха-ха.
   - Чего? - подумал я, усмехнувшись.
   - Ждать возвращения уважаемого графа Калиостро. Ха-ха. Сейчас он немного занят, но чуть позже...
   - Ты сбрендил? Чем мне поможет главарь жандармерии Фатум? Придет и скажет: извини Валентино, ошибочка вышла, не того взяли. Так что ли? А я уже поверил, что ты и правда сможешь мне помочь! - внутри все горело, вновь вернувшееся отчаяние пробуждало желание просто упасть и лежать, не шелохнувшись, в ожидании горькой участи.
   Ответа не последовало. Вместо этого над головой мелькнуло что-то черное. Я обернул взор к потолку. Три полоски хитрозакрученного дыма, вырываясь из-за спины, ложились друг на друга невесомыми пластами, формируя мою черно-белую копию напротив.
   - Расслабься и смотри... - начал Вагус, ещё не до конца сформировавшись.
   Копия подняла левую руку, непроизвольно у меня тоже поднялась рука. Вихрь материи прошелся от плеча к запястью, сорвав ткань рукава, и обнажил цепь Алессандро, о которой я совершенно забыл. Звенья цепи начали растягиваться и по-разному изгибаться, цепь больше не сжимала руку, а плавно вращалась вокруг, по неясной траектории. С рукой копии случилось то же самое.
   - Мало кто знает, - насмешливо начал Вагус, - Но любое средство контроля над сознанием опасно, ибо созданная связь нестабильна, а потому возможна смена ролей. Не будем вдаваться в подробности, но тебе необходимо знать, что защищаться, как ты уже знаешь, бесполезно, нужно атаковать, снова и снова пытаясь подчинить, а не освободиться... Ха-ха. И сейчас наш многоуважаемый граф, одержимый навязчивой мыслью вернуться сюда, ждет не дождется, когда Фатум закончит свои наставления. Это наибольшее что мы могли сделать, не вызвав подозрений.
   Моя копия разразилась смехом; Филасист, стоявший до этого не шелохнувшись, словно пришел в себя и, как мне показалось, хотел подобрать с пола валяющийся меч, даже сделал несколько шагов в его сторону. Но я, заметив это, подскочил первый, схватил клинок и приставил к его груди.
   - Не стоило, мы все контролируем, - весело заметил Вагус, рассматривая этот же меч в своей руке, - Он лишь хотел убрать его, но теперь мы видим, что этому не суждено случится...
   - Что? - нервным полушепотом прокричал Филасист, вновь отпрыгнув к решетке, - Это ещё почему? Что ты хочешь сделать? Пощади, прошу тебя!
   - Ха-ха. Успокойся, не собираемся мы ничего с тобой делать, - сказал Вагус, не отрывая взор от меча, - А вот меч придется одолжить. Ты же не против, мы правы?
   Филасист молчал, Вагус и не ждал ответа, цепь на руке копии на мгновение изменила траекторию и, будто зацепив клинок, потащила его за собой. Почувствовалось скользящее прикосновение, я перевел взгляд на свою руку. Уменьшившийся меч, намотавшись на цепь, вращался с ней, испуская лучи света, растягиваясь и изгибаясь.
   - Упс, - сказал Вагус, и моя копия рассыпался пеплом.
   Пепел, падая, исчезал, не долетая до пола. Вихрь материи, спускаясь по руке, вернул рукав, закрыв им блестящий браслет на запястье и татуировку, переставшую пульсировать. Все стихло, и как я не старался звать Вагуса вслух и мысленно, он не откликался. В молчании прошло некоторое время, мне стало грустно, даже не от того что вместе с ним исчезла моя надежда на спасение, а сам факт его отсутствия был невыносим. Оказалось, что пока он был рядом, все происходящее незаметно приобрело некий смысл, и вот теперь он ушел и унес его с собой, как последняя гаснущая в вечной темноте спичка, навсегда уносит с собой свет. Только когда он исчез, я понял, как легко доверился этому чуждому существу, которое просто не может существовать, но вопросы о том, что это и как оно возможно, не волновали меня даже сейчас, хотелось лишь того чтобы он вернулся. Казалось, он так же как атомный магнит всегда был со мной, но и не был никогда. Незаметно для себя я погрузился в думы...
   - Эй! Приди же в себя! Что с тобой! - Филасист слегка потрясывал меня за плечи.
   - Все, все я здесь, просто задумался, - как можно суше сказал я, скрывая негодование, так приятно было забыться.
   - Что ты думаешь об этом? Как его назвать? Оно! - быстро и несвязно начла Филасист. Хотя я и думал сейчас именно об этом, но сказать мне было нечего. Может от того что я так ничего и не понял, может от того что было слишком рано что-то понять.
   - Не знаю, но надеюсь, ещё есть время узнать, - сказал я и вновь впал в ступор.
   ...Время. Эта мысль вернула меня в суровую реальность: Фатум, казнь, Алессандро направляющийся сюда, исчезнувшая вместе с Вагусом надежда на спасение. Я начал строить нелепый план, пытаясь понять, что можно сделать, но на ум не пришло ничего лучше, чем поискать решение в книгах. Не знаю, что я хотел там увидеть, но ничего другого не оставалось. Я силой мысли попытался спроецировать книгу, находящуюся в кольце. Но к моему огромному удивлению, разочарованию и даже ужасу вместо книги в руке оказалась сфера материи.
   - Глупец, - подумал я про себя с ненавистью.
   - Да уж глупец. Ха-ха, - сказал где-то Вагус, все тем же шипящим сладким голосом, который перебивался помехами, местами превращаясь в шум, вновь обгоняя ход моих мыслей, - Где были там мы и есть, не радуйся. Ха-ха. Некогда объяснять, просто мы тогда не рассчитали силы. Не жди нас, мы вернемся позже, намного позже, чем тебе захочется. Удачной встречи с Фатум. Ха-ха. Все будет так, как должно быть, даже если будет иначе. Прощай...
   Внезапно открылось кольцо, в моих руках открылась сфера, находящаяся в ней материя мгновенно преобразовалась в книгу, которая тут же упала на пол. Голос Вагуса превратился в постепенно затихающий шум.
   - Он здесь! - закричал Филасист.
   - Кто? - сказал я, вернее так мне показалось, но это прозвучало лишь в мыслях.
   - Граф Калиостро, - продолжил Филасист, не дожидаясь вопроса.
   Послышался звук отрывающихся дверей, решетка позади меня упала. Сначала я не понял, как увидел это, ведь стоял к решетке спиной, но когда мои ноги сами собой начали отсчитывать шаги в направлении серой бездны, за краем узилища, все стало ясно: я опять потерял над собой контроль.
   - Валентино! Если тебе удастся спастись! Прошу, вернись за мной! Умоляю, я больше не могу влачить это жалк... - застонал Филасист, когда я уже подходит к краю темницы.
   Шаг в бездну и все растворилось.
   Послышался металлический скрежет, видимо каменные исполины за мной убирали мечи за спину. Я оказался на той же круглой платформе, так нелепо потерянной где-то в бесконечной серой пустоши. Примерно в центре платформы стоял Алессандро с двумя жандармами, которым он видимо что-то объяснял. Безуспешно пытаясь сопротивляться, я неминуемо приближался к ним. Вдруг вспомнившиеся слова Вагуса о том что нужно атаковать, а не сопротивляется, вместо того чтобы побудить к действию ввергли меня в раздумья. Я ясно понял, что Вагус знал наперед абсолютно все, что случиться, как он сказал: "Нужно атаковать, снова и снова пытаясь подчинить, а не освободиться". Зачем было это говорить, ведь он был рядом и сам заставил Алессандро подчиниться, но вот теперь его нет, и, не зная этого секрета, мой конец был бы точно предрешен. Найденный призрачный ключ к спасению вновь столкнул меня с нависшей угрозой и вернул в реальность. Это длилось не долго, в голове засела очередная чушь: страх того что Калиостро заметит отсутствие цепи чудесным образом изменившейся и оказавшейся спрятанной под манжетой. К счастью этого не случилось, когда я подошел к ним, он жестом прогнал жандармов, они исчезли. Как мне показалось, Алессандро хотел что-то сказать, но видимо передумал, сжал обрывок цепи в кулаке и мы переместились.
   Передо мной была всё та же серая пустошь. Смотреть я мог только прямо, поэтому сначала казалось, что наше местоположение не изменилось. Но лишь Алессандро почему-то двинувшийся вперед без меня, отдалился на столько, что мне стали видны его ступни, я понял что ошибался. Он шел по воздуху, с каждым шагом поднимаясь все выше, словно ступая на невидимые ступени, ведущие вверх по отвесной стене. Анализируя происходящее, мне представилась невидимая сфера, изнутри выстланная ступенями, внутри которой как хомячок в колесе шел Алессандро, с одной единственной разницей: колесо здесь оставалось неподвижно. Как было видно, на Алессандро изменения ориентации пространства никак не отражались: он уверенно шел прямо, словно каждая ступень притягивала его ноги и тело как магнит. Когда я опомнился, он был уже перпендикулярен мне, и какое-то внутренне чутье подсказывало что пора поспешить, ведь он уже прошел одну четверную диаметра воображаемой сферы. Я попытался взять над ним контроль, но ничего не получилось. Пока я, внутренне напрягшись, пытался сделать неизвестно что. И уже начал понимать, что сопротивляюсь, а не атакую, Алессандро, хотя мне было и не видно, похоже добрался до середины. В этот момент случилось неожиданное: Алессандро пролетел передо мной головой вниз. Когда наши с ним глаза встретились, он сжал кулак с цепью, и потащил меня за собой. Лишь только он скрылся за незримой гранью, на которой я стоял, как эта самая грань перевернулась вместе со мной.
  

***

   Как оказалось, я уже не стоял, а лежал на полу в помещении, освещенном блекло-голубым светом. Мое неконтролируемое тело поднялось и последовало за Алессандро по коридору. Не переставая пытаться сбросить с себя оковы, я осматривался по сторонам: стены, пол, потолок - все состояло из воды, по которой беспорядочно расходились волны, бесконечно приливающие к стене, но поверхность была совершенно спокойна. Словно от коридора её отделял тонкий слой сильно затемненного стекла, которое отбирало цвет и позволяло видеть лишь на определённое расстояние. Смотря на стены, возникало чувство присутствия кого-то ещё, казалось, что там за стеклом плавает нечто и вот-вот ворвется сюда. Но ничего не происходило и мы продолжали идти, постоянно смещаясь вправо, от чего казалось, что ходим по кругу. Этому же способствовало то, что я не видел, был ли с другой стороны тупик в том месте, где мы появились. Иногда Алессандро замедлял шаг или, возможно, ускорял мой, пропадая из вида, тогда лишаясь единственного ориентира, ощущение движения пропадало вообще, монотонность и абсолютная идентичность каждого сантиметра окружающего пространства словно останавливала время. Даже волны на стенах странным образом всегда рисовали один и тот же узор. Казалось, перед глазами растянута огромная объемная фотография, а мое непослушное тело завязло в полузастывшем бетоне, своеобразно покачивающем мои руки и ноги. Видимо Алессандро отходил назад именно затем чтобы избавиться от этого чувства. Отгоняя разные мысли, я продолжал атаковать разум Алессандро, и, как мне казалось, был близок к цели: он стал грустным, несобранным, дёрганым, оступался и шел неуверенно, словно просчитывая каждый свой шаг. Это разжигало во мне огонек надежды, вместе с которым вернулся страх смерти. По рассказам, все, кто встречался с жандармами, исчезали навсегда; что с ними случилось, никто не знает. Но ведь если есть оружие, то оно должно убивать иначе в нем нет смысла, а у них оно есть, значит, смерть существует. Мы продолжали идти и наконец, вдали по левую сторону я увидел какой-то объект. Подойдя ближе, я распознал в нем пустой стеклянный постамент, напротив которого стояли, опершись на меч доспехи изумрудно-ржавого цвета, за ними было какое-то углубление, но рассмотреть, что именно там было, не удалось. Яркая вспышка вдали и я увидел, как снаружи в воде плывет, огибая коридор по спирали, светло голубое пятно. Оно достиг нас за несколько оборотов как раз в тот момент, когда мы поравнялись с постаментом. Вдруг словно пол коридора ушел из-под ног и одновременно с этим упал потолок; поднялись мы или провалились, определить было невозможно. Мы упали на винтовую лестницу огромных размеров и тотчас побежали в низ, на огромной скорости. На стенах весели картины, зеркала, повсюду стояли доспехи. На площадке впереди показался пустой постамент, едва мы достигли его, как скорость вновь увеличилась и достигла просто невероятной, все слилось в одну массу. Доспехи. Картины. Площадки. Пьедесталы. Повороты. Развилки. Диваны. Столы. Подсвечники. Факелы. Ламы. Полная темнота. Вновь пьедесталы. Голые стены. Обои. Мрамор. Золото. Развилка. Облака. Горы. Хрусталь. Шкафы. Окна. День. Ночь. Видимо лестниц было много, они шли параллельно и соединялись перешейками. Самой лестницы уже было не видно, мы просто падали на площадки, будто стояли на стеклянном полу, который каждое мгновение разбивался. Вновь и вновь. Быстрее и быстрее. Пока вдруг резко не остановились.
   К моему удивлению оказавшись в точно таком же коридоре как вначале пути. В нескольких шагах от нас стоял постамент, напротив доспехи, но эти доспехи не были пусты, из щелей исходило нежно голубое свечение. Страж заметив нас, выдернул меч из пола и, маршируя, освободил проход. Я понял, что дело плохо и нужно как можно скорее высвободиться из оков Алессандро. Мысленно выкрикивая команды для Алессандро, уже шёл по лабиринту туннелей, сворачивая то вправо, то влево; вдруг мы вышли в ярко освещенную залу грандиозных размеров. Стены, которой были изрезаны проходами, расположенными чуть ли не вплотную друг к другу; каждый проход заслонял страж - доспехи такие же, как в коридоре. В центре на небольшой ступенчатой возвышенности находилось нечто: ослепительный бирюзовый сгусток света, состоящий из дыма и воды, перемешивающихся между собой. Сгусток разбрасывал во все стороны полупрозрачный туман, дрожащие нити вещества и молнии. Все сверкало, искрилось, создавая абстрактный, всегда неповторимый рисунок. Сомнений не было, это была Фатум. Я посмотрел на неё внимательнее: оказалось, вода и дым перемешиваются не беспорядочно. Они не перемешиваются вовсе: полупрозрачные черты несчетного количества лиц словно перетекали из одного в другое, наслаивались друг на друга, исчезали и появлялись вновь.
   Алессандро оставил меня у прохода, а сам пошел вперед. И если бы меня могло трясти, то затрясло бы, я понял что это конец. Но вдруг, не знаю, должно ли так было быть или это была простая удача, я ясно понял, что нет смысла отдавать команды мыслями, ведь поднимая руку, мы не думаем о том, чтобы она поднялась. Алессандро внезапно остановился, я испугался, что он что-то почувствовал, но чувствовать ему уже было поздно. Необъяснимо как это случилось, тогда мне это было и не важно, но он был под моим контролем. Только я хотел пошевелить его руками, как вдруг вспышки прекратились и зал замер. В следующее мгновение все нити, молнии и туман, словно притянулись к центру. Развязки этого представления я ждать не стал и начал разворачиваться, чтобы забежать обратно в туннель. Но случилось непредвиденное: я хотел поворачиваться в лево, а повернулся вправо; вместо того чтобы пойти вперед пошел назад. Это было даже к лучшему: впереди меня ждали несколько стражей с оголенными клинками. Все перевернулось: вместо левой руки поднималась правая, с ногами было тоже самое. Сбитый столку и полностью дезориентированный, я продолжил бороться неизвестно с чем. И начал играть по этим правилам: пошел назад, чтобы пойти вперед, хорошо, что порядок ног здесь был не важен. Один из стражей стоял впереди других и замахивался мечом; я хотел подлезть под него, вцепиться в руку, чтобы избежать удара. Но вновь забылся и вместо этого выпрямился и занес над ним руку, в которой неожиданно оказалась рукоять клинка, с выезжающим острием. Через мгновение у меня в руках был меч Филасиста. Он, разрезав пополам меч стража, случайно вонзился ему в шею. Страж рухнул замертво. Клинок разрезал голову, падающего тела, пополам. Стражи тут же отпрянули; я сделал несколько уверенных шагов назад, чтобы ускользнуть в проход, но перепутав право и лево, со всего размаху влетел в стену. Кое-как забежав в проход, я оглянулся: стражи опомнившись, гнались за мной. С клинком в руках, в полутьме я бежал, ударяясь о стены, много раз сворачивая то вправо, то влево, чаще всего не туда, куда хотел, но это было не важно, главное было бежать. Бежать без оглядки. Но после одного из таких поворотов меня охватил дикий ужас: впереди был тупик. Судорожно развернулся, готовясь к схватке. Хотел было рвануть вперед, запнулся - понял, что падаю. Но достигнуть пола мне не удалось, вернее не удалось коснуться. Я прошел сквозь него...
  

***

   Нежно-розовая пустыня; я по щиколотку в песке и тумане, гонимых ветром, эта полупрозрачная масса была нежнее самого лучшего шелка, приятно грела и одновременно охлаждала, хотелось закрыть глаза от удовольствия. Вдали стоял энергетический столб, уходящий в бирюзовое небо, обкрученный несколькими электрическими спиралями. Посередине между небом и землей вблизи столба на невероятной скорости вращались по нестабильным орбитам три объекта. Они вращались так быстро, что сливались в одну большую сферу и казались неподвижными, но в то же время траектория каждого была отчетливо видна. Во все стороны от центральной сферы раскидывалась паутина полупрозрачных лучей, пронизывающих несметное число таких же полупрозрачных сфер, разбросанных повсюду. Сферы слегка покачиваясь вверх-вниз, вместе со всей конструкцией медленно вращались, каждая по своей круговой траектории.
   Один из трех объектов сорвался со своей орбиты и устремился ко мне своеобразной зеленовато-огненной кометой; упал чуть позади. Я обернулся и увидел висящий в воздухе сверкающий металлический объект пирамидальной формы, разрезанный по горизонтали и вертикали на кубики. Каждый кубик был инкрустирован кусочком черного камня различной формы, что создавало уникальный рисунок. Кубики были нестабильны, они ссыпались, рассыпались, менялись целыми рядами по вертикали и горизонтали; это приводило к постоянной трансформации пирамиды, в частности к изменению положения вершины. Я попытался пойти в сторону объекта, но расстояние, почему то не уменьшалось.
   - Не трать силы брат, это сильнее даже тебя. Пока сильнее, - очень четкий, размеренный голос слышался, как и всегда со всех сторон, но был как то ближе, словно источник его находился в ухе.
   Вершина пирамиды словно нацелилась на меня; все кубики начали ссыпаться в её сторону, но не достигали, потому что за ними гнались другие, волна за волной. Спустя мгновение объект, преобразовываясь, достиг меня; в следующее мгновение мы уже подлетали к энергетическому столбу; объект вернулся на свою прежнюю орбиту.
   Вперед вырвалась вереница кубиков, с которыми я летел. Они сложили под ногами квадратно-рваную платформу, устремились дальше и исчезли, но тотчас появились, окутанные красным туманом; в два прыжка по воздуху рухнули рядом со мной. Неожиданно из пустоты появились ещё две вереницы: зеленая и синяя. Синяя, как и первая, рухнула грудой кубиков рядом, а зеленая, подлетая к противоположному концу платформы, уже трансформировалась по пояс в подобие человека и ступила на самый край стопой. Передо мной стояли, деформируясь, три человекоподобные фигуры, настолько похожие на людей, насколько позволял размер кубиков, из которых они были сложены. Отличаясь лишь светом, исходящим из узких щелей между кубиками, они казались совершенно одинаковыми. Фигуры распростёрли руки и зеленый, стоявший посередине, выступил слегка вперед. В тот же момент все трое приняли полностью человеческие черты, словно кубики, нормализовавшись, сгладились и, став пластичными, повторили изгибы человеческого тела. Тела эти оказались облачёнными в тяжёлые рясы, опускающиеся до самого пола. Цвет рясы совпадал с тем светом, который до этого исходил из щелей.
   - Аве брат! - начал зелёный; лишь только послышался первый звук, как его по фигуре, от центра к краям, побежали круговые волны, как от камня, брошенного в водную гладь; он преобразовалcя в ромбический объект с изрезанными быстро меняющимися краями, очень точно визуализирующий звук. Можно было вовсе не слушать, а неким образом считывать слова с этой абстрактной массы кубиков. Но когда он смолкал, то вновь принимал прежний вид.
   - Я и мои братья так давно ждали этого момента. И наконец, ты здесь. Но не будем об этом, времени мало - сказать нужно много. Начнем же... Начнем с начала брат...
   Хотя у меня были вопросы, я не решился перервать его монолог. Может потому что засмотрелся на розовую пустыню, смутно видневшуюся, словно через дымку; может потому что было очень приятно слушать его голос...
  

***

   - Как ты знаешь, - начал он, преобразовавшись, - Давным-давно, за границами времени и пространства, осознали себя Хаос и Фатум. Именно осознались, а не появились, ибо существовали всегда. И хотя они этого ещё не знали, но вместе с ними появилось первозданное чувство, которое впоследствии назвали любовью. То самое чувство, породившее все остальные, ставшее важнейшей движущей силой всех миров... Они целую вечность провели вдвоем, создавая миры и разрушая их. Первоначально Хаос создавал пространство и материализовал в нем Фатум и себя как отдельные субстанции. Но он не мог манипулировать ими, а мог лишь созидать и разрушать. Для того чтобы переместить сгусток материи из одной точки в другую, приходилось удлинять его до нужного места, а потом стирать лишнее, или просто стирать и создавать в нужном месте. Однако Фатум научилась управлять материей иначе: она поняла, что проще передвинуть один объект относительно другого, чем пересоздавать его вновь в другом месте... Не смейся, это было всего лишь начало... Однажды Хаос случайно материализовался дважды, так получился первый автономный объект. Это стало переворотом, они поняли, что можно быть не только вдвоем, и тогда все стало намного интереснее. Хаос долгое время создавал все новые и новые объекты, изменяя их размер и форму; результатом этого, как ты понимаешь, стала флора и фауна миров. Фатум сначала создавала для них примитивные сцены, а после масштабные сценарии. Время шло, они оба прогрессировали в своих умениях: Хаос создавал все более сложных существ, а Фатум все более замысловатые события для них. Все было хорошо, пока Хаос случайно не создал существо, в корне отличающееся от остальных: обладающее сознанием. Так появился первый прототип Аэтернуса. Фатум очень не понравилось новое творение, своей иррациональностью, оно вносило беспорядок в её сценарии; управлять им было невозможно, поэтому фатум отказалась от его использования. Хаос обиделся, но венец своего творения не забросил, как забросил из-за него все остальное, и углубился в лабиринты разума своего детища. Там он открыл бесконечный источник фантазии, кроме того он открыл что Аэтернусы сами могут ею пользоваться. Чтобы не теряться драгоценную информацию, Хаос начал материализовывать их мысли, это происходит и по сей день в ложных вселенных. Изучая Аэтернусов, Хаос понял, что создавая каждый раз все заново, он лишает миры эволюции, не дает раскрыться им в полной мере, а ведь все можно и нужно сделать ещё лучше. Фатум, которой то же наскучила кратковременность происходящего, согласилась с одним условием: в новом мире не будет Аэтернусов. Хаос принял её условие, вовсе не собираясь его выполнять; ведь, создавая мир, он грезил лишь испытать вас, посмотреть на что вы, Аэтернусы, способны. Зная силу вашего разума, его безгранично интересовало, какой мир создадите вы, не зная причины своего возникновения. Чтобы скрыть эти причины ему пришлось хорошо постараться... До того как осуществить первый пробный запуск, ставший последним, они решили все продумать и начали проектировать систему. Первым был создан мир #1, названый впоследствии Землей, объединивший в себе все созданное прежде: виды материи, проекции существ и много другое. Он множество раз переделывался, переиначивалось все от законов мироздания и принципов эволюции до формы планет и их рельефа. Фатум не понимала, зачем все это нужно, ей хотелось, чтобы все существа и материя появились сразу и в одном месте. Хаос объяснил, что, задав законы эволюции, он обеспечил самовоспроизведение новых существ; Фатум поверила и написала план хода эволюции. На самом деле он, затирая следы своего и её существования от Аэтернусов, стирал причины зарождения жизни на Земле, приводя все к случайности. Уже тогда он познал вашу природу, вашу тягу к поиску истины, поиску смысла. И создал все условия, чтобы вы никогда не смогли окончить этот поиск. Хаос прогрузил Землю в пустоту, названную впоследствии космосом. Создал системы планет разного размера и состава, случайным образом разбросанных в пространстве. Изначально вокруг каждой планеты вращалось свое собственное солнце. Но Фатум это показалось нерациональным, и она привела все к тому виду, который мы имеем сейчас. Самосоздающийся космос имитирующий эффект бесконечности вселенной, устроен так, что чем глубже в него смотришь, тем меньше видишь и тем больше отдаляешь его границы, стал последним недосягаемым рубежом, скрывающим от людей истину. Фатум написала план формирования вселенной, и, когда все было готово к запуску, Хаос незаметно включил в цепь эволюции последнее звено. Уже почти запустив, он в последний момент понял, что устраивать людям такую жизнь слишком жестоко. Его разрывали внутренние споры между жалостью к вам и осуществлением своей цели. В конечном счете, был найден компромиссный вариант: в модель Земли был добавлен процесс сна, посредством которого осуществляется переход в абсолютное состояние, но это ты знаешь и так... Был создан мир #0, ставший для Аэтернусов перевалочным пунктом, внутри него ещё один, являющийся пунктом управления, из которого, между прочим, мы вытащили тебя сюда. Хаос сделал так, чтобы все ваши бесценные идеи, фантазии и мысли, противоречащие законам Земного мира, конденсировались в новые миры. Он считал, что это будет нечто совсем иное, новое и нескончаемое...
   Внезапно говорящий смолк, приняв на миг человекоподобный вид, тут же превратился в вереницу кубиков и ринулся к месту, где только что стояла левая фигура, подсвеченная красным светом. Но место пустовало, вторая фигура уже мчалась навстречу. Пролетев друг друга насквозь, они поменялись местами...
   - Аве Валентино. Хе-хе, - начал красный, преобразовавшись, - Мы, консулы Хаоса, рады приветствовать тебя здесь в Святая святых Хаотическом механизме. А теперь с твоего позволения я продолжу. Трудно было недооценить масштаб грядущих событий, и Хаос понимал это. Развернуть в пространстве бесконечное количество раздельных миров, сохраняя их в устойчивом состоянии длительное время, было не под силу даже ему. Но он нашел выход, создав этот генератор миров, свое второе и последнее гениальное творение. Может быть в это сложно поверить, но все миры проецируются и существуют за счет сил сокрытых тут, более того все они прямо здесь, прямо сейчас перед тобой, внутри тебя и ты сам, являешься частью этого механизма. Можешь считать себя счастливцем: ты единственный Аэтернус, знающий об этом. Но что-то я слишком глубоко капнул. Вернемся к моему рассказу, пришло время узнать конец, этой трагической истории. Хаос запустил вселенные и растворился в них, чтобы изменять мир изнутри. Но все пошло чуть-чуть не так. С виду все шло по плану: Фатум опомнилась в своем контролирующем мире, Хаос в Земной вселенной. Но оттого что модель мира был слишком громоздкой и сложной, одновременно с запуском Хаос и Фатум поняли, почему миры, созданные ранее жили так мало... Вместе с запуском в вечности появилось то, чего раньше никогда не было: время. До того момента все происходило сейчас и только сейчас. Вне зависимости от размера событийной цепочки, все события внутри неё случались одновременно. Но все изменилось и то, что должно было случиться за одно крошечное мгновение, растянулось на миллиарды Земных лет. Не знаю хорошо это или плохо, однако Хаос оказался заперт в клетке, которой являлся сам. К счастью, его существования нельзя назвать трагичным, он чувствует каждого из вас, переживает и испытывает то же что и вы. Фатум потеряла ещё меньше, даже можно сказать выиграла: появление времени позволило ей уделить больше внимания деталям, намного больше внимания. Выяснилось, что план развития миров на такой скорости выглядит очень примитивно, как впрочем, и все остальное. Ну, в общем, как ты понимаешь, ей было чем занять появившееся время. В то же время Хаос, перепробовавший все способы выбраться из собственного плена, окончательно потерял надежду и, смирившись, продолжил заниматься своим любимыми делами: преобразованием материи и человеческим разумом. Я сказал, что не знаю хорошо это или плохо, несмотря на то, что ответ, казалось бы, очевиден. Но нужно учитывать то, что благодаря этим обстоятельствам, мир приобрел привычный для нас вид и продолжает... Прости Валентино - тебе пора! Пока Фатум не заметила твоего отсутствия. Мы скоро встретимся, но позже чем ты этого хотел. Ха-ха. Вправо! Прямо сейчас! Беги!
   Все что стояло перед глазами исчезло, точно невидимая рука молниеносно сорвала с полотна один холст, обнажив за ним другой, на котором все тот же лабиринт, и я за мгновение до удара об пол. Этот же сорванный холст унес с чувство безмятежности и умиротворения, в котором, как оказалось, я находился. Можно было почувствовать, как за один единственный миг ко мне вернулось прежнее состояние: погоня, страх, отчаяние и что-то ещё такое знакомое, но почему то забытое...
   Я упал, попытался вскочить, но вместо этого, ударился головой об пол. Некоторое время катаясь по полу, тщетно шевелил руками и ногами, пытаясь подняться. К счастью мне это вскоре удалось. Машинально подобрал с пола, откуда то взявшийся арбалет, видимо приняв его за оброненный меч, и побежал вперед, бросаясь на стены, благо коридор был узким. Приближающийся ускоряющийся звук шагов заставлял прибавить скорости. Где-то неподалеку слышались крики, стоны и даже нечто напоминающее плачь. Все происходящее было похоже на бред, голова просто разрывалась. Я чувствовал себя человеком, который долгое время спал, а проснувшись, оказался посреди поля боя в самый разгар кровавой баталии. Когда события заставляют быстро принимать решения и действовать мгновенно, а разум хочет лишь снова заснуть...
   Впереди виднелся пустой постамент. Подбегая к развилке, я вспомнил совет консула, и уже было хотел повернуть направо, но с удивлением обнаружил там тупик. Не останавливаясь, попытался вывернуть влево, однако запутался в ногах, и уже, падая, скользил спиной по стене в сторону постамента. Внезапно возникло знакомое ощущение вращения во все стороны, и я вместе со стеной перевернулся. Меня выкинуло на самом крае платформы посреди серой пустоши, с которой я очень некстати свалился, продолжая движение. Перекувырнувшись в воздухе, упал и, не поднимаясь, поймал поток, несколько раз переместился наугад куда-то в глубь пустоши. Там я некоторое время просто сидел на песке, от безысходности размышляя о случившемся. А что мне оставалось? Ингредиенты были в руках Фатум. Книга остался в узилище. Поэтому я сидел и ждал чуда в облике Вагуса, а пока пытался состыковать новую версию мироздания, рассказанную консулами, с той, которую знает каждый Аэтернус... Почувствовалось жжение на коже, татуировка начала пульсировать...
  

***

   - Ха-ха. Как много люди скрывают внутри. Как мало говорят из того, что думают. Снова злость! Снова желчь! Ничего не меняется... Интересно, услышали бы мы все это, если бы не сидели в твоей голове и не копались в мыслях. Ха-ха. А буквально только что считал нас чуть ли не чудом... Мы же сказали: будем позже, чем тебе бы этого хотелось... А мы многое знаем... Все Валентино хватит вопросов. Пойми, парадоксальность твоего положения в том, что чем больше будет вопросов, тем меньше получишь ответов. Почему так получается, узнаешь совсем скоро. В принципе было бы идеально, если ты совсем помалкивал. Ха-ха. Да, не стоило этого говорить, знали, что будет такая реакция, но не смогли удержаться, прости... Все, ближе к делу. Мы можем воссоздать отнятые жандармами ингредиенты и вновь исчезнуть, но есть и другой способ, так сказать ручной режим: сложный, опасный, долгий. Зато мы успеем ответить на некоторые твои вопросы. Время выбирать, Валентино. Правильный выбор! К тому же легкий спуск в начале пути, всегда сулит сложный подъём в конце. Мы знали, что ты выберешь второе. Идем! Да, именно идем: время есть. Потренируйся пока обнажать меч и пользоваться арбалетом, скоро пригодится. А да, кстати, арбалет уже в кольце... Теперь пришло время открыть, почему мы не можем ответить на все твои вопросы. В действительности все сложнее, но постараюсь объяснить на пальцах. Попытайся представить насколько каждое сказанное тобой либо тебе слово влияет на будущее. Мы уже не говорим о целой фразе, способной изменить твое миропонимание. И в будущем вынудить тебя действовать иначе, чем бы ты действовал, не зная её. Каждое даже самое маленькое и не значительное действие, каждый маленький даже несделанный шаг, моментально изменяет будущее до неузнаваемости. А теперь вообрази, что мы можем прогнозировать твое будущее и изменять его посредством настоящего. Допустим, прямо сейчас мы видим абсолютно все исходы, и говорим тебе столько, сколько ты должен знать для благополучного итога. Нам конечно далеко до Фатум в этом ремесле, но для того чтобы стать твоей персональной судьбой хватает. Так что можешь считать себя счастливцем: ты единственный, чьи карты в колоде жизни подтасованы. Все что происходит, так или иначе, происходит в твою пользу... Странно, да? Какие-то жалкие словечки, от неизвестно кого, сидящего в голове, вершат твое будущее. А думаешь, случайно мы посоветовали тебе повернуть направо, несмотря на тупик. Это был самый короткий путь из логова Фатум. Ха-ха. Да, консулами Хаоса в тот момент были мы, но этот вопрос пока под запретом. Всему свое время, Валентино, всему свое... Да, мы спланировали и это, именно поэтому риска не было, но пойми, если бы и ты знал, что овладеешь разумом Алессандро в последний момент, так бы не случилось! Пойми же это, наконец! И хватит возмущаться, что потерял свободу воли. Ха-ха. Ты даже не представляешь значимость нашей помощи... Задумался? Это хорошо, размышляй, и достань уже меч, в конце концов. А мы будем говорить, думаю, для начала продолжим оборвавшийся рассказ консулов. Хоть их версия, мягко говоря, не совсем правдива, но в сравнении с той, которую ты знал, сущая истина. Все мы помним лишь то, что ещё не забыли, консулы не стали исключением. Ха-ха. Сам догадайся, зачем стоит продолжать... После того как пути Хаос и Фатум навеки разошлись. Хаос углубился в мир материи и людского разума. До появления на свет первого человека у него было полным-полно времени, которое он потратил на переделку и доработку. Со временем добившись в этом очень больших успехов, наделив вас тем, чего не имел сам: полным спектром чувств, эмоций и ощущений... Вспомни, как приятен вкус сочных, только что сорванных яблок, душистого сигаретного дыма, крепкого утреннего кофе. Как приятен запах травы, ещё мокрой от росы. Как прекрасны первые лучи восхода солнца и последние лучи его заката. Особенно находясь на крыше. Вспомни ощущение красоты вокруг тебя. Незабываемое чувство первого поцелуя, первой влюбленности. Вспомни лица друзей, которых знаешь всю жизнь. Ха-ха. Понимаем, странно. Но сейчас ты чувствуешь это, потому что наши мысли материализуются в тебе. Подумай сам, что тебе нравится из Земной жизни, тебе виднее, мы не испытывали этого. А теперь представь, что не смог бы это ощутить, если бы все сложилось иначе и Хаос не оказался заперт вне миров. Вот почему мы тогда сказали, что не знаем хорошо это или плохо... Но все это оказалось возможным благодаря ещё двум условиям. Во-первых, все относительно, и если мир наполняет только хорошее и приятное, то оно перестает быть таковым, становясь никаким. Поэтому Хаос сбалансировал мир, включив в него также полный спектр отрицательных ощущений, таких как боль, страх и печаль... Третье условие, конечность существования, по счастливой случайности уже было выполнено. Иначе, он бы, несомненно, пожертвовал вашим бессмертием во имя великой цели, если бы не изобрёл иного способа. В любом случае мы бы сейчас с тобой не разговаривали... Так Хаос сделал вам два огромных подарка: сотворив вас и идеальный, утопичный мир для существования. Смешно, не правда ли? Находясь на земле, вы ищите утопию, считаете её невозможной, но даже не представляете, что уже в ней. Невозможно было придумать лучше, чем есть сейчас... Правильно мыслишь, вернее, мыслишь так, как мы и рассчитывали. Ха-ха. Слушай дальше, все станет понятно... Фатум все устраивало до тех пор, пока не появился первый человек, обладающий свободой воли, следовательно, неподчиняющийся ей. Опечаленная уловкой Хаоса, не в состоянии ничего изменить, она начала поиск способа покорить вас. Палитра чувств и переживаний, созданная Хаосом, оказалась здесь очень кстати. С помощью подвластных ей стихий, флоры и фауны она запугивала первобытных людей и, анализируя их поведение, нашла лазейку: оказалось вы обладаете характером, а ваше мышление стереотипно. Мы уже объясняли это чуть раньше. Представь свой разум как совокупность мнений и суждений. Ты можешь даже этого не подозревать, но на любое происходящее событие у тебя есть точка зрения и бессознательная реакция. Из всех этих факторов складывается лично твоя картина мира, твое миропонимание. Как бы, на первый взгляд, иррациональны небыли поступки людей в повседневной жизни. Но когда дело касается принятия решения, вопросов выбора или реакции на происходящее, вы будете действовать в зависимости от образа мысли и полученного ранее опыта... Фатум научилась подстраивать получаемый опыт, тем самым рисуя ваш образ мысли, нужный ей. Уже на первобытном этапе не составило труда понять, что нет ничего сильнее общественного мнения, выступающего цензором. Общество способно к саморегуляции, необходимо лишь определить его моральные ценности и устои. Каждый человек противопоставлен обществу, однако является его частью относительно любого другого человека... Да, это круговая порука. Ха-ха. И это работает всегда и во всем. У каждого отдельного человека нет ровным счетом ничего для существования, а все что ему может понадобиться есть у других людей, у целого мира, но только не у него. И что бы получить необходимое, нужно стать и оставаться его частью. Блюсти законы, иметь права и обязанности, одним словом, все то, что общество считает нормальным... Время шло, социальная система обрастала все новыми и новыми слоями контроля: властью, религией, кумирами. В руках Фатум огромный арсенал средств, чтобы навязать людям нужное мнение, абсолютно на все сферы жизни... Ха-ха. Нет, если ни во что не верить, никого не слушать и ничего не делать, то вырваться из круга всё равно не удастся. На данном этапе разорвать цепь не сможет уже никто. Любой, кто осуществляет попытки освободиться, делает это исключительно по плану Фатум. Танец судьбы не остановить, по крайне мере изнутри... Родители воспитывают своих детей так, чтобы спустя поколения, их правнуки воспитали своих детей определенным образом. При всем этом человечество пытается найти смысл жизни. Ха-ха. Фатум смотрит далеко в будущее и неуклонно ведет мир к известной лишь ей одной цели... Люди стали для неё всем, и сейчас она уже не мыслит жизни без вас... Хороший вопрос. Во-первых, как мы уже сказали, будь счастлив каждый, счастье перестало бы существовать. А во-вторых для Фатум нет разницы, какая кому досталось жизнь: хорошая или плохая. Так же как тебе сейчас. Она делает так, что бы всем было интересно, нельзя винить её за это... Нет Валентино, мы не можем этого сказать. Позже, а сейчас тебе пора, наконец, понять, как пользоваться клинком. Маленькая подсказка: управляй им словно это твоя собственная рука. Глупец! Это значит, что ты не думаешь когда хочешь поднять руку, а просто поднимаешь её. Ты ведь уже понял это не так давно. Сейчас поймешь! Ха-ха. Перемещайся в хранилище, ну же! Тогда мы сделаем это за тебя...
   Сопротивляться было невозможно, и Вагус, без труда подчинив меня, переместился на окраину города. Перед глазами поплыли пирамиды и зиккураты, сплетенные улицами. Спустя ещё мгновение я уже стоял перед дверью в мою ячейку. Сразу же оказавшись в кольце возникших вслед за мной жандармов, которые появились едва ли не в броске, лишь мгновении отделяло их от того чтобы сразить меня. Я уже распрощался с жизнью, но случилось неожиданное: почувствовалось легкое жжение - из руки, извиваясь, вылетел черный змей. Вагус молниеносно пронесся по кругу, окольцевал каждого жандарма, сжав кольца, распрямился, тем самым вырвав куски их плоти, и вернулся в меня, вонзившись в другую руку. Разорванные пополам тела жандармов, тускнея, все ещё продолжали атаку, словно не замечая своей кончины. Но лишь подобно призракам, падая, пролетели через меня и исчезли.
   - Сзади!
   Стремительно оборачиваясь, я не заметил, что сжимаю в руках клинок, и наискось рассек появившегося на моих глазах жандарма.
   - И будет третий. Ха-ха. А теперь руби дверь! Никаких вопросов, просто руби!
   Недоверчиво я бросился к двери и сделал первый взмах. Меч без труда прорезал камень. Ещё взмах. Ещё и ещё. Снова и снова. Я так увлекся, что совершенно забылся, словно нет и быть не может другого занятия, как кромсать эту несчастную дверь.
   - Все, все хватит, сейчас действительно проломишь дыру. Жандармы набегут сюда. Ха-ха. Повернись, сохраняя спокойствие. Ха-ха. Видел бы ты свое лицо.
   Оказалось я, кромсая дверь, находился уже с другой её стороны: внутри своей ячейки, таинственным образом по-прежнему наполненной моими вещами.
   - Сколько вопросов. Эмоций. И драмы... Запомни: все продолжается до тех пор, пока достойно нашей улыбки. И хотя ты не понял, что мы имеем в виду, но будь уверен, придет время, и однажды ты поймешь... Не волнуйся, придет. Обязательно придет, ведь все это наш план, а смеяться мы намерены до конца. Ха-ха. Что же касается этих вещей, скажем: Фатум, приказала уничтожить изъятый у тебя сосуд, но так как ничто не исчезает бесследно, его содержимое возвратилось сюда. Да, ты прав: оно находилось в другом состоянии, но бесформенная картина вряд ли не потрясла тебя столь сильно. Ха-ха. Прости...
   Содержимое комнаты обернулось вихрем материи, мгновенно превратившимся в иссиня-черную сферу, висящую над полом.
   - Осталось последнее. Помнится, ты искал книгу без конца и начала. Она будет нужна тебе. Ты не знаешь - мы знаем. Конечно же на самом видном месте, где её меньше всего будут искать... Возьми сферу и держи её крепко. Повторяю, крепко.
   Едва коснувшись сферы, я на мгновение оказался снаружи ячейки перед изрубленной дверью, и вновь перед глазами замелькали улицы.
   - Позволь это сделаем мы. Люблю смертельную эстетику клинка... Тогда мы одолжим твое тело. Ха-ха. Не печалься, настоящая битва ещё впереди. Но так странно, что сейчас ты хочешь сражаться с тьмой жандармов, а скоро будешь молить о помощи против одного. Ха-ха.
   На одной из улиц Вагус завернул в Архив.
   - Он здесь! - взревел Архивариус.
   Полчище возникших жандармов заполнили коридор, отделяющий меня от архива. Почувствовалось легкое жжение, временно потемнело в глазах, но тут же прояснело, и открылась причина этого потемнения. Вагус в виде моего двойника в буквальном смысле слова вышел из меня и, пройдя несколько вперед, неожиданно повернулся, в атаке невидимого противника. Который возник передо мной ровно тогда, когда меч коснулся его головы. Время словно замедлилось. Манерно разрезающий жандарма Вагус внезапно развел руки: в каждой осталось по точно такому же клинку. Останки жандарма пали. Вагус не останавливаясь, не оглядываясь, нанес два колющих удара за спину. Двое оказавшихся там жандарма, словно сами собой налетели на клинки и уже мертвые начали скатываться вниз под собственной тяжестью, когда он вырвал оружие из их тел. И слегка улыбнувшись, отвернулся, продолжил сокрушать врагов. Стены тряслись от исступленных криков Архивариуса. Что он кричал, разобрать было уже невозможно, все в голове смешалось. Вращаясь, искусно вращая мечами, Вагус, в безумной пляске смерти, стремительно двигался вперед по коридору, изящно уничтожая все на своем пути, оставляя груды трупов. Но это было всего лишь начало, я даже не мог представить, что будет дальше...
   Когда последний растерзанный им жандарм пал, он театрально развел руками и метнул в сидящего за столом секретаря клинки, рукояти которых ныне плавно переходили в цепи, концы которых скользили в его руках. Едва клинки пронзили секретаря, Вагус подтянул цепи, подобно кучеру стянувшему поводья для того чтобы остановить лошадей. Клинки застопорились, застряли, вонзившись в тело; по цепям прокатилась волна и моментально достигла секретаря; вырвалась из спины в виде раскрученной, сверкающей, быстро расширяющейся массы; пронеслась по всей длине архива, подобно мясорубке, перемалывающей все на своем пути; снося и расшибая стеллажи, потроша книги, поднимая в воздух несметное количество страниц, впоследствии хлынувших в коридор. Что происходило в этом бумажном месиве, остается тайной, однако адские стоны архивариуса не означали ничего хорошего, по крайней мере, для него самого...
   Легкий толчок в спину; я резко обернулся, увидел застывшего Калиостро, интуитивно обнажил меч, спрашивая себя, почему ещё жив.
   - Ха-ха. Говорили же, держи крепче, - начал Вагус, переводя мой взгляд на падающую сферу, - Избегай Калиостро и единственную среди жандармов девицу...
   Сфера коснулась пола; сжимаясь, поглотила меня вместе со всем содержимым архива...
  

***

   - Разбивай постаменты! Ха-ха. Сейчас увидишь...
   Меня словно вывернуло наизнанку, выбросило в расплывчато пронесшийся перед глазами знакомый коридор логова Фатум, сменившийся круглой исполинской платформой с постаментом в центре, к краю которой я подлетал.
   - Да начнется обещанный бой. Ха-ха. Дерзай!
   Стоило только коснуться ступнями поверхности, как из-за спины вырвалась, устремившись вперед, масса тел и страниц, прихваченная из архива; в стороны от меня пробежали безупречно ровные трещины, отколов от платформы кольцо. Оно с грохотом рухнуло вниз, унося меня за собой, но не совсем вниз. Грохот повторился; глазам открылась невообразимая картина: вся платформа раскололась на вращающиеся подобно подброшенным монеткам кольца с неустойчивыми орбитами. Каждое из них, тем не менее, осталось на первоначальном месте относительном других колец и середины. Все они вертелись под разным углом, в разные стороны, постоянно описывая вложенные одна в одну сферы. На каждом кольце помимо постамента, появившегося неведомым образом; вперемешку с бумагой и трупами жандармов, на ногах каталась в разные стороны стража Фатум, сталкиваясь между собой; подобно бильярдным шарам они отлетали в противоположные стороны; пытались перескочить на соседние кольца, что было весьма непросто; некоторым удавалось, отчего менялась траектория сразу обоих колец. Какие-то кольца вращались быстрее, какие-то медленнее, видимо это зависело от количества стражей на них; пустые кольца тоже вращались, видимо под массой постаментов, расставленных на максимальном удалении.
   Что же касается меня, то я, стоя на внешнем кольце, если не обращать внимания на непрерывное чувство падения, постоянно находился в вертикальном положении, круг за кругом облетая сию конструкцию. До тех пор, пока не заметил слева стража, перепрыгивающего на мое кольцо; он перевесил и потянул за собой кольцо; равновесие было потеряно, я, оказавшись теперь относительно него сверху, покатился вниз. Причем катился не я, а сама платформа подомной двигалась, неизбежно неся меня к стражу. Попытавшись что-то сделать и сделав все наоборот, я осознал свою полную беспомощность.
   - Нет, это твоя битва, не наша, - усмехался Вагус, когда мы уже подкатывались к стражу, - Поскупился в архиве, вот и расплата! Ха-ха. Шучу. Успокойся...
   Вагус ждал до последнего, нагнетая обстановку; в последний момент, завладев мной, упал на спину, обнажив меч, юркнул под стража. Почувствовалось изменение траектория кольца, я, вскочив, увидел пустые разрубленные доспехи, подкатывающиеся к ногам.
   - Валентино! - доспехи, коснувшись ног, отбросили нас в разные стороны, - Вот. Ха-ха. Сделай ты сейчас хоть шаг, все было бы весьма печально...
   Я медленно поднимался вверх, до постамента оставалось четверть кольца.
   - Порекомендовав этого не делать, мы бы лишь усугубили ситуацию... Какой ты наблюдательный. Да, мы любим веселье, только тебе нужно спешить... Вопрос на засыпку, в каком постаменте ключ к спасению, если бы он там был? Ответ неверный. Ха-ха. Для Фатум так было бы слишком просто. Она всегда пытается запутать, набрасывая одна на одну логические петли выбора, закручивает клубок многоуровневого обмана. И бросает его вам... Жаль, что ты выбрал неправильно, значит, она испытывает нас. Ха-ха. Разочаровался? Стоит понять, что в данный момент твое будущее мы пишем с ней вместе. Сложно понять, кто кого обманывает, но это не имеет значения, оно уже написано. Ха-ха.
   Кто-то перевесил кольцо, я покатился обратно. Впереди перепрыгнул страж. Баланс вновь изменился, меня потащило к нему. Снова все изменилось, теперь нас с ним очень быстро несло вниз. Впереди показался постамент, страж пролетел мимо него.
   - Сам разобьешь, или нам это сделать?
   Пролетая мимо, занес меч, но не успел ударить: неведомая сила прижала меня к полу - я упал. Моментально все кольца с грохотом выстроились в ряд, обросли стенами, сложив логово Фатум, в несколько слоев заполненное живыми и мертвыми телами, наваленными друг на друга. Эта бесформенная кишащая масса скатывалась с лестниц, сваливаясь в кучи; каждый хотел выбраться, хотел встать; они хватались друг за друга, тем самым затягивая себя обратно. Самой Фатум не было, под сводом парили, медленно падая, бумажные обрывки, очень медленно падая...
   Вагус словно раздробил меня на части, закружилась голова; в буквальном смысле вращаясь вокруг собственной оси, я поднимался с пола. Все помутилось, мелькающий кадр в голове, на котором некто заносит надо мною меч, сменялся другим; все повторялось, пока, наконец, не остановилось, прямо под удар. Вагус, просачиваясь сквозь летящий на встречу меч, вырвал меня из-под удара. Оглядевшись, я увидел череду постаментов, стоящих между отверстиями стен, опоясывающих залу; увидел девушку, атаковавшую меня, закованную в доспехи, но без шлема. Хотя это было не вовремя и не к месту, впрочем, как и всегда в нашей жизни, но это была любовь, любовь с первого взгляда. Как это могло произойти здесь неизвестно, это было невозможно, но все-таки произошло. На её ангельском лице злость смешивалась с чем-то ещё, с чем-то похожим на удивление или стеснение.
   - Красивая, правда? Смертельно красивая. Ха-ха. Соберись! Представление начинается...
   Тотчас все чувства пропали. Вагус развернул меня; приближалось полчище подсвеченных доспехов, стражей, возглавляемое Калиостро; летели стрелы выпущенные жандармами. Внезапно между нами с потолка обрушилась бумажная стена и, ударившись об пол, отскочила, образовав силуэт бумажного исполина величиной во всю высоту залы, держащего в руках кистень с раскачивающимся шипастым билом. Заслонив меня, он принял на себя удары стрел и, рассыпаясь, рухнул.
   - Постаменты. Ну же!
   Обернувшись, я не нашел там девушки, бросился к постаменту рядом с которым появился. Занес над ним меч, но он просто исчез - ударив воздух, я прорубил пол.
   - Следующий! Ха-ха. Не беспокойся, у них есть дела посерьезней, скоро появятся.
   Побежав к следующему постаменту, я заметил двух великанов вдвое ниже первого. Одному из них в этот самый момент Калиостро вспорол лодыжку - гигант упал, но тут же на его месте выросло двое. Впереди из каждого прохода выскочили ещё стражи, а прямо передо мной на вытянутой руке, лезвием, вылетел меч. Вагус, трансформировал меня в бесформенную массу и показательно обогнул его; оставил меня, устремился вперед моей копией; убил несколько приближающихся жандармов; я повернулся к проходу, где только что был меч, но там никого не оказалось. Ринулся к постаменту, попытался разбить, но он тоже исчез.
   - Самонадеянный глупец. Ха-ха. Обернись.
   Жандарм, в шаге от меня, уже почти снес мне голову, но тут же упал изрешеченный стрелами.
   - Ха-ха.
   Вагус стоял с поднятой рукой, направленной в мою сторону. На другом конце залы я увидел Калиостро, наводящего на меня арбалет. Он выстрелил. Вагус пафосно откинул руку; из кольца со слабым свечением вылетела стрела и, сбив стрелу Алессандро, угодила в самого большого бумажного человека, размером с жандарма.
   - Зачем? - хор голосов раскатился по зале.
   - Помогаю. Ха-ха, - ответил Вагус.
   По всему залу сновали маленькие бумажные человечки. Стража Фатум исступленно молотила по ним, решетила стрелами. Они мельчали, но множились в числе. Самые маленькие уже ползали по жандармам, стегая их кистенями; подбирались к шее, перерезали горло и перепрыгивали на соседних, подобно стае саранчи сметающей все на своем пути.
   - Да, это и есть проблемы. Ха-ха
   Вагус расчищал мне дорогу, я пробирался вперед, отбиваясь от настигающих сзади стражей, разбивая один за одним исчезающие постаменты. Неожиданно кираса мертвого стража, на которую я ступил, вылетела из-под ног и покатилась по зале. Вместе с ней все части доспехов и растерзанных тел жандармов покатились вверх по лестнице, подскакивая на ступенях; добравшись до последней, масса, подпрыгивая, разделялась на две кучи: в одну сторону летел металл, в другую плоть. Части сцеплялись с другими, образуя два возвышающихся объекта на верхней части платформы.
   - Эх, плагиат. Ха-ха. Но зрелищности Фатум не занимать.
   Месиво из жандармов, перекувырнувшись, упало на лестницу, собирая на своем пути тела, понеслось на меня и, в несколько прыжков спустившись с неё, ударившись о пол, отскочило в мою сторону. Когда я рассмотрел, что на меня летит раскручивающийся шар из тел, ног и голов, обвитый несколькими кольцами рук, держащих мечи, то в очередной раз приготовился к худшему.
   - Фи-ла-сист! - донесся голос Вагуса.
   Позади шара поднялся в воздух бумажный вихрь, который, преобразуюсь в подпрыгнувшего великана с секирой в руках, пал и рассек его. По сторонам от меня к стене свалились груды останков; одна из них тут же образовала шар и отпрыгнула обратно, размолотив великану ноги; вторая, будто намагниченная, устремилась за ней, образуя шлейф. За спиной рассыпавшегося великана на вершине лестницы стояла квадрига, собранная из доспехов стражей, запряженная четырьмя кентаврами тоже металлическими. Правящая ими девушка ударила поводьями; глаза кентавров изнутри подсветились, от них по телам пробежали волны голубоватого света, оставляя после себя подсвеченными щели пазла доспехов, и перекинулись на квадригу. Скакуны с полупрозрачной голубоватой гривой поднялись на дыбы.
   - Постаменты!
   Я ринулся к следующему постаменту, разбил его, за ним второй, третий. Все они оказались пусты и просто исчезали; разбил ещё несколько, но вновь неудачно. Мимо пронеслась квадрига, оставляя в воздухе еле видные пузырьковые кольца тумана, она устремилась на Вагуса, который мастерски отсек крайнему кентавру ноги, уклонившись от его удара. Туловище рассыпалось, ударившись о землю, но продолжило движение на своем месте, вращающейся кучей обломков. Возница ударила поводьями; трое кентавров поднялись на дыбы, с ними, восстав из обломков, поднялся четвертый; вместе они ударили о землю и продолжили бег. В другой части залы бумажный великан сражался с шаром из жандармов; поочередно нанося сокрушительные удары друг другу, они рассыпались и собирались заново, продолжая свою бесконечную битву.
   Оставалось всего лишь два постамента, я понял, что мне нужен дальний и бросился к нему, пробежав мимо ближнего.
   - Ха-ха.
   Добежав, замахнулся в полной уверенности, что сейчас должно что-то произойти, но он исчез.
   - Ха-ха.
   Испытав глубокое разочарование, я метнулся обратно. В этот момент шар, разрубленный великаном, преобразовался и отскочил обратно, перемолов его, подскакивая, устремился ко мне. Его догонял, восставший великан, позади которого неслась квадрига. Вагуса не было видно. Он вырвался из меня и на огромной скорости, вращая в руках возникающими мечами, перепрыгнул через шар, проскочил между ног великана; скрестив руки, вонзил мечи в тела центральных кентавров, и перескочил квадригу, утягивая за собой цепи...
   Я замахнулся, но что-то случилось: меч плавно замедлялся, приближаясь к постаменту.
   - Можешь отпустить меч. Ха-ха. Насладись картиной. Феерическое зрелище.
   Время быстро замедлялось. В одно мгновение вся мчащаяся на меня вереница слилась в бесформенную груду металла, плоти и бумаги: великан размозжил шар, из него вперед вылетел Калиостро; тут же рассыпался сам под натиском кентавров, которые в свою очередь пали, будучи разрезаны натянутой цепью.
   Клинок застыл, коснувшись грани постамента, а вместе с ним все в зале: Калиостро мечем вперед, девушка на чудом уцелевшей колеснице, возвышаясь на вершине груды трупов.
   - Ха-ха. Филасист, идеально... - сказал Вагус, вышагивая из меня. - Не с первого раза, но ничего.
   - Я... - на миг зависло в воздухе, но тут же исчезло.
   - Ха-ха. Он все время хотел сболтнуть тебе лишнего.
   - Филасист? - удивленно в недоверчивом бешенстве крикнул я.
   - Ха-ха. И все же это действительно очень смешно. Да, Филасист.
   - Но как?
   - Так получилось. Ха-ха. Странно, что из всего случившегося тебя удивило только это. Вспомни, сколько случилось с тобой того, чего просто не могло случиться. Перенос предметов из других миров сюда. Как? Несколько жизней на Земле. Как? И сейчас, пока ты вполне спокойно разбивал постаменты, о тебе все будто забыли. Ха-ха. Сказочное везение, не правда ли? А сколько было недоделок? Последний компонент в туманах бесконечной пустоши. Ты видел там туман, хоть раз? Но это тебе можно простить, ведь ты вообще ни разу там не был. Откуда ты мог узнать, что Скрижаль Сна внутри постамента. Как собирался объединить все компоненты в сферу телепортации? В книге, которую ты прочитал, не было этого, как и многого другого. Правила писались и дописывались на ходу. Ха-ха. И самое главное, как бы справился со всем этим, добрался сюда? Скажи мне как? Молчишь... А Филасиста ты сам освободил его из заточения.
   - Когда? Как? Этого не может быть.
   - Ты всё равно не поймешь... Относительно сейчас это случилось в будущем, а в целом уже давно, так давно, что мир ещё не начинался. Ха-ха. Он был в твоей жизни задолго до нас, почти всегда был рядом с тобой.
   - Что? Не понимаю.
   - И не должен, ещё не время. Но помни! То, что ты знаешь, это лишь то, что ты знаешь. Помимо этого существует бесчисленное множество неизведанного. Этот мир не единственный, есть и другие, но не здесь, не в этом пространстве. Они по-разному устроены, по-разному появились и отличаются абсолютно во всем. Многие из них находятся в зачаточном состоянии и никогда не смогут полностью развиться. Но те же, которым это удалось, те которые достойны, мы объединяем в один большой мир. Больше мы тебе сказать не можем, и так уже слишком глубоко... Мы бы ответили на все вопросы, но тогда пришлось бы продолжить управлять твоим будущим, вновь отобрав у тебя только что заработанную свободу воли. Ха-ха. Вот теперь мы понимаем Филасиста, так хочется сказать, но нет. Всё равно сейчас увидимся...
   - Что?
   - Ха-ха. Ты даже не представляешь как все на самом деле... А сейчас тебе пора. Как мы знаем, ты хочешь начать объединение с Земли?
   - Да, но подожди, - я занервничал от неожиданности, все случилось так резко.
   - Отлично, - продолжал Вагус, не слушая меня, - спасибо за то, что освободил нас в Хаотическом механизме. И помни, рай есть. Во что веришь, то и есть. Ха-ха. Удачи!
   Резко пошло время; с лица девушки соскользнула полупрозрачная светящаяся маска и устремилась ко мне. Меч сам собой пробил постамент, отчего тот свернулся внутрь, снизился до пола, но тут же моментально поднялся, выстрелив лучом света. Маска врезалась в Калиостро, который, атакуя, заслонил меня. Все побелело и исчезло...
  

Эпилог

   Оказался в коридоре пустого архива и безотчетно пошел вперед к прекрасной девушке, только что пытавшейся убить меня. Она стояла неподалеку с книгой в руках, как раз там, где когда-то был стол секретаря. Словно околдованный её красотой, я ничего не соображал, не мог сопротивляться и радостно отсчитывал шаги до встречи с ней, с каждым шагом все больше погружаясь в состояние эйфории. Наверно даже если бы я мог что-то изменить, то не стал этого делать, настолько она была восхитительна.
   - Здравствуй милый Валентино... - начала она сладковатым голосом, поцеловав меня в губы, - Хм, странно, это не можешь быть ты, но никому другому это не под силу. Хотя сейчас это уже не важно... Возьми книгу, посмотри что там.
   Насколько сильно её голос казался знакомым, настолько же слабо я помнил, где слышал его. Девушка протянула мне раскрытую книгу; я узнал в ней одну из тех, что потерял в узилище; в беспамятстве взял её.
   - Читай...
   Непонятным образом в книге была всего лишь одна страница, даже не одна, а обрывок в половину листа.
   - ... соединит миры воедино ... - обрывалась последняя строчка.
   - Пошарь в кармане, там есть кое-что интересное, - ласково смотря на меня, пропела девушка, - А ведь нужно было всего лишь переместиться, и все было бы хорошо...
   Вынув из кармана скомканный листок, развернул его; меня охватил панический бессознательный ужас.
   - ...в новой ложной вселенной. - Гласил обрывок, идеально подходящий на место вырванного из книги.
   Девушка раскатилась низким смехом, закручиваясь, отдалилась от меня и превратилась в Фатум. Миллиарды голосов смеялись вокруг и все померкло.
  
   Авторский голос в следующей главе будет принадлежать самому Валентино, хоть сам он, продолжая страдать амнезией, и не понимает, что пишет о себе, ха-ха; совсем недолго мы прощаемся с вами.
   - Куда ты, Вагус?
  

КАРТИНА 3

(Однодневный контракт к судьбой)

   Зимняя ночь. Свет фонарей мягко освещает улицу. Ветер разбрасывает сухой снег, который кто-то так тщательно разгрёб по сторонам. К остановке подходит полупустой трамвай, покидая его сравнительно тёплый, но голодный желудок, на холод выходит человек; металлически клацнув, за спиной захлопываются двери и трамвай уезжает. Уставшее лицо человека, а в частности бледные глаза его, тоскливо смотрят вдаль, сквозь обледенелый стеклянный кожух остановки.
   Подняв воротник и достав из кармана пальто пачку сигарет, он присел на лавочку, перчатки бросил рядом и закурил. Его звали, как вы уже могли догадаться, Валентино, он, как и обычно, как и много лет до этого дня, возвращался домой с вечерней смены. Словом, это был обычный день, обычной жизни, обычнейшего человека, коих множество ходит по Земле.
   - Странная штука жизнь, - размышлял он. - Утром был человек, днём - умер, а вечером все уже забыли о его существовании, как и не было никогда. Эх, жаль тебя Франко: всего двадцать семь лет и вдруг инфаркт. Хотя как иначе, если не "вдруг"? Все всегда случается "вдруг" или не случается совсем... Ещё эти врачи, если бы они были чуть быстрее, возможно исход мог быть другим. Возможно другим... Но и здесь - извечное "если бы"; всегда мешает "бы"... А, что теперь думать, нужно продвигаться к дому. Брр, как же холодно, давно не было такой зимы; зато жить хочется, когда под натиском мороза, как сейчас, будто сжимается тело, наполняясь энергией, а душа крепнет и, подобно воде, обзаводиться коркой льда. Прекрасно; люблю зиму...
   Валентино огляделся вокруг, разыскивая урну, несмотря на то, что заведомо знал об её отсутствии:
   - Как всегда и совсем, здесь людей пытаются приучить к чему-то, в данном случае быть культурными и чистоплотными, однако забывают дать им самые простые средства для этого; почему просто не поставить урны на каждом шагу? Почему не дать людям возможность не мусорить? Деньги на покупку этих самых урн, видимо, потраченные на рекламу и пропаганду чистоплотности. Ибо ближайшая из них, ближайшая урна, находится в двух километрах в направлении, с коим мне, к досадной случайности, не по пути... смешно...
   Слегка вздохнув, Валентино указательным пальцем запулил окурок в сторону трамвайных путей, попав точно в боковину рельсы; отлетевшие огненно-рыжие искры, тут же подхваченные ветром, сверкнули в метели и спустя секунду погасли.
   Герой наш встал, расправил складки на пальто, с трудом просунул обмёрзшие пальцы в перчатки, отогреваясь, сжал руки в кулаки и пошёл в сторону дома. Летящий на встречу снег, словно вонзая тончайшие иглы, бил по лицу, Валентино посильнее прижал воротник к шее рукой, чтобы ни задувало, и шёл, вглядываясь в снежную пустоту, кажущуюся бесконечной.
   - Как необычно! Эта ночь. Этот свет. Этот снег, летящий на встречу из темноты. Создаётся впечатление полёта свозь вселенную, сквозь космическую метель из пролетающих мимо горящих звёзд, холодных звёзд, - снежинок под светом фонаря. Кажется, что даже холод там, в космосе, такой же, как здесь: обжигающий. Интересно есть ли там другие цивилизации, миры или может там находиться то, что не под силу понять нашему сознанию? Что-то сверх всех научных представлений, теорий, законов, формул и аксиом, вообще всех представлений о реальности. Что-то вне рамок, в которые мы, люди, поставили мир, в котором всего лишь живём. Тот самый мир, в котором мы всего лишь гости. Рамок выбранных так, что бы было удобно себе. Хе-эх, смешно и глупо приделывать свои законы к тому, что создано не нами. Ещё смешнее это выглядит при взгляде с высот вселенских и масштабов космических, хо-хо. Ох, сколько же раз я думал об этом, и каждый раз заканчивал тем же, чем начинал, каждый раз по кругу. Непоколебимый вечный вопрос; может однажды человечество, и приблизиться к разгадке, найдёт ответ, поиски которого будоражили лучшие людские умы всех эпох. И будут будоражить, до тех пор, пока мы стремимся вперёд, пока есть к чему стремиться. Неплохо было бы, если нет конца, тогда, как сказал Роберт Ардри, гоняясь за недостижимым, мы совершим невозможное. Да, наука, наверно, совершит ещё много невозможного. Жаль только, что я этого никогда не узнаю: когда это случиться, меня уже не будет. Случилось же родиться в 21 веке, самое неудачное время: на узком мостике между двумя половинами человеческой истории, когда уже потеряна романтика древности, но ещё далеко до технологической сингулярности будущего. И всю эту жалкую жизнь - существование - предстоит прожить в сером мирке, с такими же жалкими людьми, как и он сам. Им ничего не нужно, они просто как роботы делают и будут делать то же самое, что и их родители, которые в свою очередь тоже повторяли жизнь своих. И так бесконечно; до бесконечности... Этому мир не изменится просто так, ему нужна встряска, нужно нечто новое; даже не знаю, что бы это могло быть...
   Понемногу окрестности становились более узнаваемыми, и вот уже Валентино подошёл к своему подъезду. Сняв перчатку, он замёрзшей, ничего не чувствующей рукой пошарил в кармане в поисках ключей, которые, как назло, не поддавались окостеневшим пальцам.
   Совладев с ключами и, наконец, оказавшись в подъезде, герой наш быстро поднялся на второй этаж и, открыв квартиру, вошёл внутрь; постучал рукой по стене в поисках выключателя и, наконец, нащупал его - зажегся свет, который ему сразу же захотелось выключить, дабы не видеть беспорядок, творившийся в квартире.
   - Хорошо, что сегодня пятница, - с надеждой подумал Валентин, - Завтра будет время привести всё здесь в порядок.
   В прихожей он сбросил пальто и перчатки, прошёл на кухню, зажёг газ и поставил чайник. Открыл холодильник, достал тарелку с бутербродами и сел за стол. Взгляд его устремился в окно, в котором начинало светлеть. Там же дворник в неравной битве с могущественной метелью пытался разгребать снег: расчищая дорожки; первые люди уже спешили куда-то по своим делам, а может просто спешили от утреннего холода. Внимание Валентино привлекли собаки, валявшиеся в снегу:
   - Быть метели, и, видимо, ещё какой! - подумал он.
   Собаки словно только и ждавшие, чтобы Валентино посмотрел на них, вдруг бросились на дворника, - теперь он отмахивался от них лопатой, что-то крича; прохожие оказались прохожими буквально и просто шли мимо, стараясь не обращать внимания на происходящее (что не составляло для них особого труда).
   - Так-то и верно, чем они могут ему помочь? - усмехнулся Валентино. - Только сами пострадают, останутся искусанными или порвут одежду. Ни замечать того, что не касается тебя - всегда самый лучший выход. Никогда не пропадёшь, если изба с краю...
   Медленно нарастающий свист чайника заставил нашего героя встать. Он заварил чай, бросив кубик сахара и два пакетика в маленькую чашку; наскоро перекусил и, погасив свет, вышел из кухни; пройдя в соседнюю комнату, рухнул на диван и включил телевизор:
   - ...самолёт, погибло сто девяносто два пассажира и тринадцать членов экипажа, причины взрыва выясняться...
   Но Валентино не слышал даже этого: он так устал, что мгновенно закрыл глаза и заснул тем крепким сном, каким спят лишь люди, наделённые им от природы...
   Поспать ему удалось не долго: всего лишь несколько секунд. Стоило только заснуть, как перед глазами пронеслись ошеломляющие картины кошмара, разобрать и понять которые оказалось не под силу; раздался загробный смех, сжавший его душу в комок, впоследствии разорвавшийся в клочья. Валентино почувствовал беспричинное разочарование, страх, боль физическую где-то в груди и боль душевную: боль пока ещё неведомой ему потери; как ему показалось, что он жалеет наперёд, но даже не о том, что потеряет, а вовсе жалеет о том, что найдёт, что нашёл что-то, ибо за подобной потерей следует, как минимум, смерть.
   Обременённый такими странными мыслями, герой наш открыл глаза и спрыгнул с кровати в холодном поту; в сознании остался оборванный кусок, какого-то диалога с самим собой, который тут же оказался забыт. Причиной тому был высокочастотный, плавно слабеющий писк в ушах - эхо кошмара - который в свою очередь уже сменялся чем-то третьим (это несколько испугало нашего героя: прежде такого не случалось).
   Боль в груди медленно утихала, сбитое дыхание восстанавливалось. В звуке, испугавшем Валентино, он распознал воющую за окном сирену, возвещающую о чрезвычайной ситуации. Факт того, что звук доносится извне и не является последствием сейчасшнего кошмара, несказанно обрадовал нашего героя.
   И сама сирена нисколько не испугала Валентино: на его памяти такое пару раз случалось, каждый из них был учебным: он воспринял это спокойно.
   - Только что к нам поступило экстренное сообщение правительства, - донеслось из телевизора.
   После пары секунд, проведённых в забытьи, у Валентино раскалывалась голова. Он уже представил, как выключит телевизор, ляжет на кровать и уснёт, закрыв голову подушкой, чтобы ничего не слышать; а пока взглядом окидывал комнату в поисках пульта, - инструмента для осуществления своего блестящего плана.
   - Сегодня в сети был размещён ролик, - продолжал телеведущий, - некой экстремисткой организации, содержащий, я бы сказал, фантастическую информацию. Небезосновательно полагать, что содержание послания имеет место быть, иначе правительство вряд ли настоятельно порекомендовало транслировать его содержание в прямом эфире и повторять через каждые полчаса на всех государственных телеканалах... О господи, вы слышите сирену? - введено чрезвычайное положение. Мы начинаем трансляцию...
   Валентино нашёл пульт и, будучи уверен в своей безоговорочной победе над прямоугольным врагом из пластика и стекла, гордо и с ухмылочкой победоносно занёс его над телевизором. Он даже почти коснулся пальцем кнопки выключения, но вдруг от увиденного на экране рука разжалась сама собою; орудие не одержанной победы упало на пол, издав глухой шлепок. Герой наш так и стоял с протянутой к телевизору рукой и открывшимся от удивления ртом, подобно картине, на которой бесстрашный римский полководец, отправляя легионы в бой, застыл, выкрикивая ободрительные речи для бойцов, но где-то глубоко в душе опасается поражения.
  
   - А может даже переживает за каждую смерть в рядах своего войска, - добавил псевдоисторик.
   Может быть и так... однако я вижу: ты ещё веришь в людскую доброту и человечность...
   - Чего без сомнения не скажешь о тебе, хотя бы по тому, как ты рассказываешь о бедном нашем герое.
   Если честно, да. Прошу извинить меня, дорогой читатель, за мой местами бывалый полёт небывалого сарказма над этой повести героем. Будьте уверены, на то есть веская причина, которую вы узнаете немного позже...
   - О которой, однако, ничто не мешает Вам догадаться уже сейчас, смекаете?
   ... А до тех пор воспринимайте меня, как самокритичного, напыщенного деда, набравшегося за жизнь опыта и теперь описывающего юность свою, смеясь над ней самою и над собою в том числе.
  
   На экране Валентино увидел себя стоящим на фоне джунглей в чёрном атласном, как с иголочки, костюме, с бабочкой на белоснежном воротничке рубашки; руки неожиданного ночного собеседника находись в карманах брюк.
   - Здравствуйте дамы и господа, - размеренно произнёс некто из экрана.
   Герой наш тотчас рухнул на край кровати, узнав свой голос.
   - Это сообщение не отнимет у Вас много времени, - продолжал некто, - однако перевернёт вашу жизнь вверх дном. Наша организация существует на протяжении всей истории человечества и осуществляет скрытый контроль над миром. Если быть более точным, то осуществляла скрытый контроль, а сейчас, когда у нас достаточно сил, мы готовы выйти из тени... Итак, представьте, что на протяжении пятидесяти лет, начиная с шестидесятых годов прошлого столетия, наши агенты внедрялись на все автомобильные, авиационные и другие заводы планеты с целью включить в конструкцию выпускаемой техники взрывное устройство. И вот сейчас, когда количества автомобилей в развитых странах достаточно для того, чтобы стереть с лица земли города вместе с большей частью их населения, я стою перед вами и держу в руках это чудное спутниковое устройство...
   Человек в телевизоре вытащил руки из кармана брюк, в одной из них сверкнул черноватый предмет похожий на сотовый телефон.
   - ...Стоит мне нажать на кнопку, и весь мир взлетит на воздух, - говорящий неожиданно запнулся, произошло какое-то замешательство, - невидимое для зрителей: оно происходило со стороны камеры, - во время которого на обескураженном лице говорящего можно было смело прочитать: "Что-то забыл - не помню что!", такие выражения лиц можно увидеть на телеведущих, работающих в прямом эфире, если что-то идёт не так, как нужно.
  
   - Я бы поспорил, - заметил псевдоисторик, - скорее, как выражение лиц и тел ведущих, которые после конца прямого эфира остались на экранах и несколько секунд не знают, куда себя деть, и пытаются держать себя как-то правильно, что в их понимании означает замереть в той же позе...
   Как угодно, однако, дабы впредь ты не поправлял меня, не зная, что последует дальше, продолжаем. Узри же: почему моё сравнение ближе к истине.
   - Упс, тысяча извинений. Я думал, что он закончил...
  
   Как бы то ни было, после непродолжительной паузы некто продолжил:
   - Однако не думайте, что всё может быть лишь так примитивно - с помощью компьютера, возможна активация зарядов в определённой области и даже точечно. Сейчас мы не выдвигаем требований, мы лишь наблюдаем...
   Изображение на экране сменилось шумом и вновь вернулось в студию новостей.
   - Как и вы, я несколько обескуражен, - начал ведущий, нервно постукивая пальцами по столу. - Несмотря на то, что подлинность информации пока не установлена. Мы просим вас временно воздержаться от поездок на всех видах транспорта. Мы будем держать вас в курсе событий, пока спецслужбы мира сообща пытаются разобраться в данном вопросе. Мы так же просим Вас, уважаемые телезрители, если Вы располагаете информацией о личности автора данного послания или Вам известно его местонахождение, просим сообщить эти сведения в полицию...
   Валентино энергично подскочил с кровати и тут же сел обратно, встал и снова сел. Он не мог понять, что происходит, что делать и чего ждать. Его била редкая крупная дрожь с отливом тошноты, щекочущая горло; та, которую испытывают в экстремальных ситуациях, когда жизнь висит на волоске и кажется, что пути назад уже нет, кажется, что ничто уже не спасёт, ничто уже не поможет.
   - Нет. Нет! Я просто похож на него! А как иначе?! - судорожно размышлял Валентино. - Ведь это же не причина ворваться сюда! Не причина - схватить меня?! Сколько на земле одинаковых людей? Наверняка на каждый миллион, есть хотя бы один чем-то похожий на меня! А на миллиард точно есть один сверх-похожий, итого, как минимум, семеро! Стало быть, это он - один из них!! А голос? Что голос! Голос мог совпасть, с кем не бывает? Господи, что я делаю, - лгу сам себе. Но нет. Нет! И ещё раз нет! Не может этого быть. Что же теперь делать? Сколько сейчас моих недалёких знакомых, увидев это, ринутся к телефонам. Идиоты! Ох, чует моё сердце: быть беде!..
   Раздался трескучий звонок в дверь; Валентино остолбенел, будто вся кровь в его теле подменилась бетоном, который тут же и отвердел. Этот звонок, ознаменовал час исполнения приговора; час смирения, когда остаётся лишь, трясясь от страха, положить голову на плаху, закрыть глаза и, погрузившись в темноту, - которая вскоре станет последним пристанищем, - считать. Считать вперемежку с мыслями, пытаясь угадать: каким числом оборвётся счёт, а вместе с ним и жизнь - случится неизбежное и непоправимое.
   - Черт, всё! Это конец! Они уже здесь! - размышлял Валентино, бесшумно переступая ногами, подкрадываясь к двери. - И что делать? Открою, сдамся, скажу, что это не я, но кто мне поверит?! Никто! Они не поверят! Ни за что, никогда! Вот оказия вышла: вышел лицом, на свою голову. Почему из всех людей на Земле у него именно моё лицо? Из семи миллиардов именно моё! Хотя так бы думал каждый, оказавшийся на моем месте. Однако, к сожалению, это роль досталась именно мне и место это моё. Как жаль; если спасусь, то будет впредь уроком, когда вновь захочется оказаться на чьём-либо месте, когда родится хоть капля зависти; жил бы да жил себе преспокойно...
   Валентино попытался осторожно заглянуть в глазок, что, однако, получилось отнюдь не сразу: от беспрестанной тряски глаз никак ни хотел задержаться на уровне отверстия, прыгая во все стороны. После очередного сражения (которое на сей раз было выиграно), не без глупости, конечно, выражающейся в нескольких последовавших друг за другом ударов лбом о дверь; банальным взятием себя в руки Валентино таки одолел дверной глазок.
   Несмотря на то, что ни свет, ни какое-либо его подобие не соизволили осветить лестничную площадку, на фоне глубокой темноты герой наш разглядел ещё более тёмные очертания знакомого силуэта:
   - Фух, сосед, богу слава. И что это его занесло ко мне в такое время? Неужели опять сигареты кончились.
   Ещё немного поуспокоившись, герой наш, щёлкнув выключателем в коридоре, открыл дверь; слегка пьяный сосед стоял, опершись плечом на стену и пошатываясь.
   - Здорово, Валентино, - сказал сосед, сузив глаза от резкого удара света, и протягивая руку, и икнул, - Ик! Слышал что твориться? Чудеса. Ик! Как в сказке...
   - И тебе не хворать, Марио, - дрожащим голосом ответил Валентино, пожимая протянутую руку соседа, отчего ощутил влажность собственной. - Зачем пожаловал в столь поздний час? То есть ранний, конечно же, я хотел сказать...
   - Да знаешь я... Ха! А я-то думаю, на кого так похож этот террорист. На тебя! Хо-хо. И голос твой. Чудеса, да и только. Говорю же: всё, как в сказке...
   Бедного Валентино затрясло ещё сильнее; каждым словом Марио подтверждал его невесёлые догадки (которые и без того уже были приняты за нерушимую истину), не оставляя шанса тщетным попыткам утешиться в том, что сходство минимально.
   - Ты сам как думаешь? Правда, аль нет? - продолжал Марио. - Я вот думаю что вздор. Как в кино: заводы, бомбы, спутниковое устройство, и лицо ещё твоё, ха-ха. А шуму-то подняли, оттого и проснулся, что сирена загудела, разбудила. Я что и зашёл-то... сигареты кончились, не угостишь парочкой, а то заснуть не могу теперь. Я тебя, кстати, не сильно потревожил?
   - Да нет, ни капли, - с грустной ехидностью подумал Валентино, но промолчал.
   Затем быстро порылся в карманах, желая, как можно скорее выдворить соседа, чтобы не слушать его нерадостные заключения, и протянул ему пачку.
   - Ты поспал бы, - сказал Марио, внимательно всмотревшись в лицо Валентино, - Вид у тебя совсем никакой: лицо опухло, под глазами круги, жёлтый, как желток. Выражение лица, а-ля... в отражении встретил не себя, хо-хо!
   - Да лучше бы это было так! - подумал Валентино, но опять промолчал и, тут же обдумав свои мысли, набожно добавил, - Этого ещё не хватало! Ни дай бог!
   Откуда-то снизу донёсся топот ног; Валентино, дёрнувшись от испуга, чуть не запнулся о собственный порог, но перепрыгнув с ноги на ногу, нервно протараторил, сглотнув ком в горле:
   - Что это там?!
   - Кошка наверно, - шутливо ответил Марио, заглянув под лестницу и резко отскочив обратно, - Бу! Спасибо, я пойду, увидимся ещё... Сирены, заводы... - проговорил он, уходя, себя под нос.
   Валентино, закрыв дверь, вздохнул было с облегчением, но, оставшись один на один со своими мыслями и ситуацией, облегчения не испытал, а напротив даже пожалел, что так поспешно спровадил соседа:
   - Эх, вдвоём всё же веселей, кто бы ни был этот второй, в беде разумеется. Безопасней, так сказать, спокойней, и пословица есть: двоим смерть ни страшна! Видимо и впрямь это так...
   Пройдя несколько кругов по комнате, герой наш остановил взгляд на кровати.
   - Минуточку... Я же ложился спать... и... и... чёрт возьми. Ага! Вот и ответ: мне это сниться!.. Я во сне! Тогда получается, что мне нужно заснуть! Да, вот оно - моё спасение. Нужно попробовать! Ничего другого и не остаётся.
   Горько усмехнувшись, он тут же рухнул на кровать и попытался перевести свои мысли на что-нибудь постороннее. А именно на то, на что - всегда переводил их, когда не о чем было подумать, когда нужно было убить время или попросту забыться, как сейчас.
   Не думаю, что имитировать мыслительный процесс - хорошо, а скорее даже бесполезно, тем не менее, для Валентино это было довольно частое явление...
  
   - Ну, почему же? Иногда полезно, иногда и это нужно: многоразовая прокрутка одного и того же, однажды может открыть новый угол зрения. А свежий взгляд на обычные вещи иногда может породить революционную точку зрения.
   Согласен, конечно, но и ты согласись, что этот самый свежий взгляд - событие из ряда вон выходящее.
   - Убедил, с этим не поспоришь. Но ведь есть и второй повод заниматься этим: есть лишь один путь начать мыслить - заставить себя делать это...
   Продолжаешь защищать его, ха-ха. другого я от тебя, если честно, и не ожидал: в этом плане вы с ним солидарны - здесь ты защищаешь уже личные убеждения... Знаю я, что и ты любишь заниматься подобной имитацией...
   - Не буду отвечать, ибо это одна из тех ситуаций, когда всё сказанное будет считать оправданием.
   Воистину так, мой друг... Однако, видимо, я и ошибаюсь, а ты главное не возгордись: ведь на этот раз Валентино, наконец, сделает для себя умозаключение касательно этого вопроса...
   - Вот видишь!
   Это всего лишь одна победа на бесконечность неудач...
  
   - И всё же каков шанс того, что существует человек, - размышлял Валентино, уткнув лицо в подушку, - Который руководствуясь неизвестно чем, без сигарет может выйти на лестничную клетку в надежде встретить там кого-то и покурить? Каковы шансы в итоге встречать там меня, на протяжении вот уже трёх лет, как минимум раз в неделю? Особенно в прошлый раз: позавчера - вот уж совсем небывалое совпадение...
  
   - Ещё ненадолго прервёмся. Поясни это "совсем небывалое совпадение".
   Хорошо. Но для начала следует обозначить, что нашему герою, как Вы, уважаемый читатель, уже имели возможность заметить, далеко не чужда суеверность, иногда доходящая до крайности (возможность наблюдать это вам ещё представится). Случай двумя днями ранее - её яркий пример: когда Валентино вышел в тот день на лестничную клетку, забыв сигареты, то не решился, вернувшись за ними, опять выйти курить, подумав: "Возвращаться - плохая примета, выйду-ка я лучше опосля". Сказано - сделано; погодя около, заметь, десяти минут; видимо ровно столько, по его подсчётам, нужно, чтобы это считалось новым выходом, а не возвращением. И к тому же для пущей верности заглянув в зеркало, Валентино вышел на лестничную клетку, где, как раз нарвался на соседа, вышедшего буквально следом за ним.
   - Ха-ха, действительно "совсем небывалое совпадение". Однако грешки с зеркалом и десятью минутами, ему можно простить, как и впрочем, всем суеверным людям, ибо навык поиска антидотов от плохих примет приобретается вкупе с самой суеверностью: подержись за пуговку, если кошка пробежала; осколки разбитого зеркала собери аккуратно и брось в реку и так далее.
   Как и наложение их друг на друга и многоуровневое отрицание, например, если чёрная кошка пробежит туда и обратно, что будет в этом случае? Спроси об этом у Вагуса, что-то заинтересовало...
  
   - Но даже без этого совсем странного совпадения, - продолжал размышлять Валентино, - каков шанс нашей встречи?.. или лучше сказать, систематических встреч! По теории вероятности почти нуль!.. А что бывает, когда меня там нет? Выйдет, осмотрится и вернётся обратно? Глупо! Выйдет, а там всегда я? Непостижимо!..
   Незаметно для себя Валентино, поднятый водоворотом мыслей, уже встал с кровати, прошёл на кухню и зажёг свет; по очереди подходя то к сахарнице и банке кофе, то к чайнику, он приносил всё это к столу и совершал необходимые действия: насыпал сахар и кофе, лил воду, - не переставая размышлять о том же и по-прежнему не замечая происходящего.
   - О! А что если Марио и не выходит, когда меня там нет, ха! Иначе бы он всегда заходил ко мне, как сейчас! Тогда шансов точно нет. А если случается невозможное, то может это вовсе не случайно? Может быть это судьба? Да, точно - судьба! по-другому быть не может... кто скрыться от неё поможет?.. - на этой случайной рифме дрожь прокатилась по спине нашего героя, а цепочка мыслей его замкнулась и заметалась по кругу.
   Забывшись и мерно помешивая ложечкой кофе, Валентино вновь и вновь прогонял всё надуманное ещё раз, ожидая, что сейчас, вот сейчас, ещё чуть-чуть и в голове родится новая мысль. Но очередная бесполезная имитация на сей раз, закончилась тем, чем и должна заканчиваться: ничем.
  
   - Торжествуй, торжествуй, только тоже не возгордись, - сказал псевдоисторик. - По крайней мере, он достиг, чего хотел: забылся.
   Ненадолго.
  
   Неожиданно ворвавшийся в кухню голос телеведущего из соседней комнаты моментально вернул Валентино в реальность; возращение это, однако же, оказалось несколько жестковато. От удивления своим местоположением он даже отбросил вперёд ложку, - пролив при этом полчашки, к счастью, в блюдце, - отчего она, пару раз брякнув по плоскости стола, пропрыгала, как камень по водной глади, и замерла на краю в неустойчивом положении, а через секунду, будто передумав, всё же упала.
   - Ну, вот к гостям, - само собой мелькнуло в мыслях нашего героя, к чему он прибавил, - Незваным, черти их побрали.
   - Дамы и господа, - говорил телеведущий, - Только что к нам поступила информация о личности и предполагаемом местонахождении террориста. Им оказался некий Валентино N, по досадной случайности - уроженец нашей страны...
   Валентино внутренне сжавшись, как только мог, замер не дыша.
   - Страна, имя и фамилия ещё ничего не доказывают! - лихорадочно повторял он сам себе, пытаясь крепиться и верить в ошибку.
   Однако каждое следующее уточнение телеведущего в его голове пронеслось чередой раскатистых ударов, звучащих подобно приближающемуся гонгу: гонгу безысходности:
   - Проживающий в городе N, - удар, - на улице N, - удар, - дом одиннадцать, - удар, - квартира девятнадцать.
   Валентино до последнего пытался не верить, и даже когда совпал номер дома, он изо всех сил заставлял себя думать, что в соседнем подъезде живёт человек с точно таким же именем и фамилией, и сейчас-то они объявят квартиру этого бесстыдного самозванца, порочащего его честное лицо и доброе имя. Но при последней фразе телеведущего герой наш чуть не потерял сознание. Зона совпадения, сужающаяся с каждым словом, превратилась в точку, указывающую точно на него. В воображении поплыли картины, на которых прямо сейчас мир со всех спутников и видеокамер нацелился на его дом и каждый ждёт и жаждет трагической развязки.
   - Господи, да это же сон! дурной сон! - почти помешавшись, размышлял Валентино, попеременно щипая одной рукой другую. - А я просто забыл... просто не могу проснуться. Больно, но щипки не помогают! Что ж и такое бывало! Чёртов кошмар, продолжается... а как я ещё я мог оказаться на кухне? Вот и доказательство! Не щипками, так нарушенной логикой взял я тебя и вырвал правду!..
   - Правительство страны, - продолжал телеведущий, - Личным распоряжением отправило по данному адресу оперативную группу, не смотря на то, что шансы застать его там ничтожны. Так же район предполагаемого местонахождения будет взят в несколько колец оцепления. Мы продолжаем держать вас в курсе событий...
   - Что? Сюда? О нет! Как? Что теперь будет? Пора уходить! Да, немедля! Прямо сейчас! Следующий звонок в дверь точно будет по назначению...
   Валентино вскочил с табурета, да так резво, что в глазах всё помутилось; словно контуженный, еле стоя на ногах, он медленно подобрался к ящику за таблетками от головы, боль в которой нарастала теперь с удвоенной силой. Протянул руку к дверце; в глазах промелькнуло чёрное пятно на кисти - он в ужасе отпрыгнул назад, ударился о стол. Но это, конечно же, не помогло; когда зрение сфокусировалось на руке, он разглядел татуировку в виде верхней челюсти змеиной головы. В надежде, что все сейчас исчезнет, он потряс рукой и проморгался, но вместо этого на распростёртой ладони заметил нижнюю челюсть змеи.
   - А-а-а!.. Боже мой, боже! Сон! Сон! Сон! - одна единственная мысль повторялась из раза в раз.
   Ошарашенный Валентино начал метаться на месте, пытаясь понять, что делать, а когда первый туман рассеялся, он, забыв даже о приближающейся полиции, как и о чём-либо другом, яростно схватил собственную руку и начал усердно стирать чёрный рисунок большим пальцем. Раздражённая кожа краснела, но очевидно, что никакого толку от этого не было. Наверно если бы сейчас некто, - доброжелатель подсунул ему под руку стакан серной кислоты, то наш герой, - даже зная, что это за жидкость, - не моргнув и глазом, опорожнил его на ненавистную чёрную отметину. Однако, к счастью, никаких доброжелателей рядом не оказалось - он подскочил к раковине, схватил мыло и губку, открыл кран и продолжил тереть, разбрызгивая воду, c таким усердием и ожесточением, что даже выдрал пуговицы на манжете. А когда вслед за этим по привычке засучил свободно болтающийся рукав рубашки, то вовсе чуть не упал от страха: по всей руке проходила ныряющая под кожу татуировка змеи...
  
   - Думаю, не стоит повторяться, не забывай, что, во-первых, читатель был уведомлён об этом ранее, а во-вторых, он единственный из нас, кому доступны все фрагменты, да ещё и в правильном порядке. Я этого ещё не помню, а ты уже забыл и не вспомнишь до самого последнего момента, из чего получается, что читатель знает больше нас с тобою, ха-ха. Нужно отдать дань Вагусу: он действительно постарался на славу.
   Да, действительно мой поклон Вагусу, и действительно следует заметить, что читатель - счастливчик, как бы созерцающий происходящее с недоступных нам вершин - завидую светлой завистью... Кстати сказать, Валентино, если бы знал о Вас, уважаемый читатель, без сомнения, завидовал бы более всех и дорого бы дал, чтобы оказаться на вашем месте, даже вопреки данному обету нежелания чужих мест: что существует и такое место он даже себе и представить не мог
   - Ха-ха. мне кажется, знай он о существовании "такого места", это свело бы его...
   Тс! Чуть не проговорились... К счастью, герой наш не зная этого, сейчас бежит к зеркалу в коридоре, на ходу срывая с себя рубашку и выдирая пуговицы.
  
   Валентино бросился, как уже было сказано, к зеркалу, перед которым, ужаснувшись, оцепенел, узрев полную картину. Сотрясаясь от страха, он даже не заметил кроме наручных часов ещё два инородных предмета на своём теле помимо татуировки: серебристый браслет на запястье и подвеску на шее, - выполненную в виде прозрачной пирамидки (основанием приставленной к груди), инкрустированной внутрь чёрным, бесформенным камнем, - и висящую на такой же прозрачной цепочке.
   Не имея сил во всем разобраться, раздавленный Валентино вернулся в кухню, подошёл к ящику и завладел, наконец, желанными, но между прочим уже не нужными, таблетками; поворачиваясь к столу, выдавил в ладонь несколько штук, проглотил их и запил, залпом осушив пол оставшейся чашки обжигающего кофе (чего даже не ощутил). И заметил на столе сотовый телефон с подсвеченным экраном.
   - Так вот, где я забыл его утром, понятно, - подумал Валентино, как ни в чем не бывало.
  
   Впрочем, удивляться тут нечему: все люди, вокруг которых рушиться мир, пытаются уйти от реальности, цепляются за каждую даже самую мимолётную возможность снять возникшее напряжение или создают эти возможности сами, концентрируясь на мелочах. Например, ищут какую-то определённую тарелку или чашку, или вдруг, вспомнив некую маленькую, давно забытую проблему, тут же без труда решают её и радуются своему успеху; жаль, что это длится недолго.
   - Да, это, так сказать, затишье перед бурей, а в нашем случае - перед нервным срывом.
  
   Валентино взял телефон; надпись на экране возвещала об одном непрочитанном сообщении.
   - Прощай! - начиналось сообщение, - Я больше не хочу тебя знать. А ты знай, что так и не стал мне близок. Кстати, если тебе интересно, то именно я сообщила твой...
   Сообщение явно было не дописано, но Валентино не составило большого труда предугадать и понять, к его величайшему прискорбию, о чем могла пойти речь.
   - Дура! - подумал он. - Почти месяц вместе, каждый день с тобой, всё для тебя! От любого ждал кроме тебя, дура! А ведь я тебя полюбил. Как же не вовремя я это понял... Господи, как же скверно... Сон! Дурной сон: не может же на одну голову, пускай даже такого неудачника как я, навалиться такое. Столько всего; всё и сразу!..
   - Срочное сообщение! - послышалось из соседней комнаты, - Отряд полиции, высланный для задержания преступника, был взорван; вместе с ним в других городах прогремели взрывы случайных рядом стоящих автомобилей. Есть обоснованные подозрения, что и крушение самолёта, о котором сообщалось ранее, дело рук тех же людей. Поэтому теперь, когда всё уже ясно наверняка, правительство запретило пользоваться любыми видами транспорта во имя вашей собственной безопасности. На предполагаемое место нахождения террориста, высланы ещё два отряда полиции: пеший и конный. Они будут там с минуты на минуту. Чуть позже президент выступит с обращением; мы продолжаем держать вас в курсе событий...
   - Всё: пиши - пропало; чёрт, вот теперь точно не удастся доказать свою невиновность. И самолёт сюда же какой-то! кто ищет - тот всегда найдёт, и причины - не исключение. Нашли козла отпущения! Нужно бежать! Бежать, как от огня! Бежать от глупцов и всеобъемлющей глупости! Только куда? Без разницы! Отсюда!
   Валентино, услышав крики, посмотрел в окно и обмер: во дворе металась конная полиция. Один полицейский стоял рядом с дворником, видимо что-то спрашивал. Другие, спешившись, бежали в сторону его окон.
   - О, горе мне: я не успел. До сих пор не верится, всё равно, что в ад попасть средь бела дня.
   Ещё надеясь ускользнуть, он сунул телефон в карман; бросился к входной двери и уже схватил пальто, но неожиданно раздался стук в дверь и дребезжащий звонок.
   - Полиция! Откройте дверь, если вы здесь! - звучали наперебой голоса. - К черту правила, ломайте! Боевая готовность! Стрелять на поражение! Вперёд!
   У Валентино душа ушла в пятки, отчего он будто прирос ими к полу, и замер там, где и был: перед дверью, - закрыв глаза, приготовился к самому худшему.
   - Сейчас узнаю, сон ли это; обидно, однако, если нет. Да уж, Франко, моё "вдруг" стократно превзошло твоё. Однако они достаточно безмозглы, если собираются стрелять: был бы я тем, кто им нужен - разнёс уже всю планету к чертям. Стрелять они собрались, идиоты...
   - Вот же он!.. - приглушённо донеслось из-за двери, вслед за чем последовала какая-то суматоха.
   Полицейские видимо прострелили замок, вынесли дверь и с выстрелами ворвались в квартиру. Валентино, выронив пальто из самих собой разжавшихся рук, мог лишь слышать это, окружённый темнотой собственных закрытых глаз.
   - А, к черту, нужно быть сильным, - подумал Валентино и, собрав всю волю в кулак, остался недвижим.
   Он хотел что-то прокричать, дабы в крике утопить грозящую боль, но неожиданно выстрелы стихли, всё будто растворилось.
   Как и хотел, Валентино действительно узнал, во сне ли он, но не так как ожидал.
   Почувствовался сильный ветер, пробежавший по голому телу и оставивший на коже мурашки. Место, в котором он открыл глаза, находилось между двумя пластами непроглядных пурпурно-алых облаков. Перед ним отрывалась каменная долина, безгранично уходящая вдаль и озарённая последними лучами заходящего солнца. Он просто не мог не узнать это место, ведь когда-то видел его в передаче по телевизору, тогда же пообещав себе накопить денег и побывать здесь однажды. Это была столовая гора Рорайма, затерянная в Южной Америке.
   Валентино, обернувшись, слегка отпрянул назад: как оказалось, он стоял на самом крае плато. Пересилив себя, он заглянул вниз: где-то там далеко из скалы вырывалась струя воды, падая вниз, рассыпалась, превращаясь в белый туман, который исчезал, вливаясь в нижний пласт облаков; казалось, что всё громадное облако вылилось из этого маленького импровизированного в скале крана. Из нежно-пенных облаков то и дело выныривали стаи птиц, нарушая безмолвие природы своим щебетанием, и вновь исчезали, подобно кубикам сахара утопающим в молочной пене на кофе.
   Но обратимся к нашему герою. Пред нами был уже не тот Валентино, которого мы наблюдали несколько секунд назад, стоящим перед дверью, стиснув веки. Хотя он сам поначалу и не заметил в себе никаких изменений, однако во время конденсации с его характером что-то произошло: обнаружились черты, которые ранее были в зачаточном состоянии или отсутствовали вовсе. Помимо всего прочего Валентино начал испытывать незнакомое чувство превосходства над всем вокруг, что позволило ему из мягкотелого, бесхарактерного человека, каким он был всю жизнь, моментально превратиться в очень сильную личность. Он почувствовал, что окружающий мир и он сам будто бы сотканы из единой материи, материи, теперь подвластной ему.
  
   - Но какова была причина сих метаморфоз?
   Причин было множество, некоторые из них могут быть вам известны, об остальных можно догадаться; но произнести их сейчас вслух - будет равносильно удару в лоб, поэтому предпочту до поры до времени промолчать. Скажу лишь, что он, - обёрнутый, как полиэтиленовым пакетом, нескончаемой и беспричинной радостью (так ему казалось), защищающим его теперь от страха, который как с гуся вода стекал по тончайшему, но всё же совершенно непромокаемому кожуху, - пока плохо ещё понимал, что произошло, да и, по правде говоря, не хотел понимать.
   - Действительно, зачем знать "как" и "почему", если итог хорош?
  
   Валентино просто смотрел в белую, бесконечную даль и наслаждался моментом, погрузившись в свои мысли. Между прочим, он вдруг понял, что на самом деле никогда и никого не любил до настоящего момента, и перебирал лица девушек, которых встречал на протяжении жизни, чтобы понять к кому сейчас впервые вспыхнуло это испепеляющее душу чувство, как вдруг:
   - Фелиция! - вскрикнул он, подхваченный порывом страсти.
   От нахлынувших эмоций навернулись слезы, а перед глазами встал очень смутный образ из далёкого детства; одной только мысли о ней, одного только имени хватило, чтобы известная область живота сжалась столь сильно, что сладостная боль едва не подкосила ноги, отчего он чуть не упал.
   К несчастью, это всё же случилось: не страсть, но ветра порыв подхватил нашего героя-любовника и, видимо не разделяя его счастья, нещадно сбросил с края плато; тишину безмолвного пейзажа разразил тончайший вопль, - подобно крохотному, заблудившемуся ручейку, текущему по знойной пустыне, - который скрывшись под облаком, угас.
   Спустя мгновение Валентино сконденсировал на то же место, прокричал:
   - Ух-у! Вот это да! Я перемещаюсь! Невозможно! - и ликуя, сиганул вниз.
   - Нет-нет, что же я делаю: невозможные вещи; если это не сон, тогда это смертельно опасно... но как, однако, приятно... - подумал Валентино, опять оказавшись на том же месте после очередного прыжка, и соскочил в зияющую закатом бездну на этот раз нерешительно и с большой опаской.
   Конденсируя, он вновь и вновь срывался вниз, экспериментируя с необычной способностью, забыв на время о Фелиции.
  
   - Пока выдался момент, расскажи пару слов о Фелиции, - сказал псевдоисторик.
   Фелиция - одноклассница Валентино - невероятно красивая и интересная, зеленоглазая девушка. Была по-настоящему страстно влюблена в него на протяжении всей школы, но наш герой тогда по каким-то неизвестным, даже для него самого, причинам не разделил её чувств. И она, будучи вынуждена скрывать свою безответную любовь, несмотря на войско воздыхателей, оставалась одинока.
   - И Валентино, словно в наказание, в продолжение жизни расплачивался за это неудачами в любовных делах?
   Да, все его отношения длились не более месяца и, как вы уже знаете, последний раз не стал исключением.
   - Весьма трагичная история любви.
   Как впрочем и любая история о любви вообще. Мы всегда любим не тех, не тогда или не так...
   - Претендует на изречение...
  
   - Ха-ха! Очередной почти осознанный сон! Это мой мир! Да! Но как-то всё не так; обычно было немного по-другому, - думал Валентино, продолжая прыгать вниз, но конденсируя вновь, почти каждый раз менял своё мнение:
   - Нет-нет, каждый раз может стать последним: в любой момент может не получиться. Что же я делаю? сам себя не узнаю: давно ли тебе Валентино стал близок такой экстрим?..
   С каждым испарением его личность попеременно развивалась и деградировала; он то захлёбывался страхом, то вновь погружался в незыблемое спокойствие и безмятежность камня. Всё же когда он закончил, от прошлого Валентино не осталось и следа. Он ещё раз сорвался вниз и испарился, размышляя пока конденсировал дома:
   - Где интересно она сейчас? Что с ней? Господи, как хочется к ней! Нужен какой-либо способ найти её, нужно что-то придумать
  
   - Это так и будет продолжаться? Его переменчивость состояний?
   Да, первый шаг - самый трудный, так и здесь на всем протяжении он будет и ни то и ни сё. Одним словом, Предъмирье - самый сложный этап в его истории, далее будет легче...
   - Раз уж мы прервались, нельзя упустить возможности, в конце концов, рассказать, как Валентино осуществлял перемещения; за всё время ты и словом не обмолвился об этом.
   Ты, конечно же, хотел сказать конденсация?
   - Смешно, как я посмотрю, ты многому набрался от Вагуса, тебе не кажется?
   Очень может быть. Во всяком случаем это выглядело так. Представляя в воображении определённое место, Валентино накладывал его на видимую перед глазами реальность, а затем менял эти две картинки местами. Так реальность подменялась другой, а место, где он только что находился, оставалось в воображении.
   - Будто реальность отходит на второй план?
   Будто бы реальность оказалась вывернута наизнанку.
   - Какая глубокая метафора.
   Это не метафора.
   - Интересно, однако, нам нужно пореже прерывать нить повествования этим диалогом.
   Заметь, это сказал ты, и ты же ежеминутно прерываешь меня...
   - Постараюсь исправиться.
   Не-а, не исправишься.
   - Отчего такая гиперуверенность? Теперь вселенная точно...
  
   Валентино, - оказавшись в своей квартире пред настежь распахнутой входной дверью, на месте которой болтались, подобно мишуре, разорванные, оградительные черно-жёлтые ленты, - раньше был бы повержен в ужас творившимся в квартире бедламом, а сейчас воспринял это вполне спокойно, воспринял так, будто это совершенно его не касается, будто это не его квартира и уж тем более не его жизнь. Так же его нисколько не удивило то, что на разгром, учинённый в квартире, даже при желании ушло бы часа полтора как минимум, а отряда ворвавшегося сюда минуту назад, уже не было, как говорится, и след простыл.
   Окно в кухне было выбито, в квартире хозяйничал зимний ветер (моментально пробравший Валентино до костей: помимо наготы сказался перепад температуры). Все мелкие вещи валялись на полу разорванные и разбитые. Крупные вещи, мебель: диваны, шкафы, столы, кухонный гарнитур, - лежали там же раздробленные на куски. Казалось, отряд полиции влетел сюда с топорами вместо огнестрельного оружия, и подобно заправским дровосекам, в ударе ворвавшимся в лес, разрубил и покромсал без разбору всё на своём пути.
   Герой наш прошёл в комнату и начал рыскать по заваленному содержимым ящиков полу в надежде найти альбом, а в нём фотографию Фелиции, чтобы освежить воспоминания. Однако перевернув вверх дном содержимое комнаты и не нашедши в куче хлама ничего полезного, он слегка пригорюнился:
   - Думай. Думай, где может быть её фотография? - пытал он себя, надевая чёрную рубашку, найденную на полу. - Так, учились до пятого. Общее фото. Но где же оно? Где оно, это чёртово фото?! Болван! Я же выбросил альбом в день выпускного, крича: "я ненавижу это место", и даже хоте сжечь его, ха-ха! что - за школьничество, что - за глупость? - параллельно продолжая анализировать обрывки детской памяти, Валентино вдруг наткнулся на кое-что важное, - Марио?! Боже мой, точно! Он ведь учился в моей школе, а Фелиция перешла именно к ним класс. Вот оно - решение!
   Вне себя от радости Валентино моментально рванул в коридор и, подобрав с пола обронённое пальто, на котором теперь красовались несколько смачных следов от грязных ботинок "лесных дровосеков", выскочил на лестничную площадку.
   Лишь только герой наш заглянул за порог квартиры, как оказался ослеплён яркими, прямыми лучами заходящего солнца, оказавшегося вровень с глазами, - зажмурился. Когда желтовато-белая пелена спала, а в глазах прояснилось, Валентино, к своему удивлению, обнаружил за ней Марио, закрывающего дверь своей квартиры, который обернулся, лишь только услышав радостно-слоновый топот нашего героя.
   - Вот так да, ха-ха! Хоть раз к месту это совпадение пришлось...
   При виде Валентино Марио, словно застигнутый невидимым электричеством, затрясся, затем ахнул и, выронив ключи, побледнел, до неузнаваемости исказившись в лице. Казалось, он никак не ожидал повстречать нашего героя, - который своим появлением теперь застал его врасплох, - и почувствовал себя оказавшимся в западне, зажатым в тёмный угол, на тесной лестничной клетке визави с её злобным обитателем - огромным, косматым и давно не евшим львом.
  
   - Каламбуришь?
   Немного; согласись, что удачно?
   - Несомненно.
  
   - Умоляю, прости! - почти в слезах шептал Марио, медленно скользя по стене к лестнице, не сводя глаз с лица нашего героя, будто пытаясь предугадать и пресечь момент, когда лев соизволит напасть, - Прости меня, Валентино, я - дурак, понимаешь; дурак - я!..
   - Что-о? - сверх-вопросительно спросил злобный обитатель клетки, не понимая, что случилось с соседом: он никогда ещё не видел Марио, по обыкновению храброго, в таком виде.
   Однако Марио счёл его интонацию угрожающей (чего ещё можно ждать ото льва?), что стало последней каплей, переполнившей чашу страха его души - он бросился на лестницу, но к счастью для Валентино и к несчастью для себя, пробежав три ступеньки, оступился, запнулся и полетел вниз. Валентино, желая поймать его, сконденсировал на площадку между этажами и с распростёртыми объятиями встретил немую пустоту тёмной лестницы, подсвеченную лишь тусклой полоской света от лампы на первом этаже, пробивающейся сквозь узкое отверстие меж перилами.
   Казусное исчезновение Марио, как впрочем, и не менее казусное потемнение, не удостоилось размышлений нашего героя, отчасти потому что сверху неожиданно донёсся его голос:
   - Ты поспал бы... Вид у тебя совсем никакой: лицо опухло, под глазами круги, жёлтый, как желток. Выражение лица, а-ля... в отражении встретил не себя, хо-хо!
   Валентино, после перемещения вновь одержимый вернувшимся страхом (что отчасти тоже являлось причиной отсутствия размышлений), а за ним и ознобом бросился вверх, но сделав пару шагов, услышал сверху другой голос, который не мог не узнать, ибо он принадлежал ему самому:
   - Что это там?!
   Герой наш моментально понял, что случилось; понял, что, может быть, секунду спустя выглянет Марио; понял, что, выглянув прошлый раз, он никого не видел; а главное понял, что по какой-то неведомой причине, не должен увидеть и сейчас - встречи стоит избежать. Поэтому он резко отпрыгнул к перилам, и, заглянув под лестницу, чуть не кувыркнулся и переместился ещё на пол этажа вниз, как можно дальше от лестницы, как можно ближе к противолежащей стене (кто знает, как далеко посмотрит Марио?), однако переусердствовал и влетел в дверь; голоса сверху стихли; в подъезде висела пыль, подсвеченная острыми лучами зимнего заката.
   Страх миновал - Валентино потеряв его, тут же обзавёлся уверенностью и, будто наверняка зная, что делает, поднялся сначала с пола, а затем, отряхнувшись, по лестнице к двери Марио. Осмотрев пол и заглянув даже под коврик, не найдя упавших ключей, он с надеждой в замершем на мгновение сердце подёргал ручку, но дверь была заперта: сосед всё же успел провернуть ключ пару раз. А ключ, видимо, поднял всё тот же доброжелатель и, дабы он не попал в плохие руки, забрал себе на хранение.
  
   - Ты сам-то веришь в это? В то, что есть ещё такие люди?
   Нет, я просто знаю, кто был этим доброжелателем, ха-ха.
   - Вот оно, значит, что...
  
   Уверенность Валентино в себе тут же развеялась, подобно рыхлому облаку под натиском ветров; он не знал, что делать дальше, как добраться до Фелиции, а потому нащупал в кармане штанов пачку, облокотился на стену и закурил. Утопая в мыслях, он наткнулся не совсем на то, что искал, и совсем не на то, на что хотел бы наткнуться, но всё же на нечто весьма полезное: анализируя произошедшее, он приблизился к разгадке причины исчезновений Марио и возникших странностей.
   С каким трепетом надежды наш герой, будучи маленьким ребёнком, заглядывал в рождество под ёлку, ожидая подарок, с таким же теперь решался задёрнуть рукав и посмотреть время на часах. Наконец он решился:
   - 21:13. Ага! Так и есть! - подумал он и испарился.
   - 15:39, - увидел Валентино, оказавшись на пол этажа ниже. - Как интересно!
   - 05:05, - высветилось на часах, когда он сконденсировал обратно на свой этаж; Валентино опять овладел страх, но даже сквозь него пробился безудержный интерес. - О! А что если прямо сейчас позвонить себе в дверь? Что будет? Попробую-ка я, глядишь, и Марио опережу. О-о! а что если...
   Однако подняв голову, он, к разочарованию, а ещё больше к ужасу своему, обнаружил, что стоит посреди автоматов и людей в чёрной защитной экипировке, одним словом, посреди отряда полиции. Точно окаменелые полицейские с сосредоточенно-напряжёнными лицами и взглядами, через мушки сверлящие дверь квартиры нашего героя, будто пытаясь прострелить её лишь одной силой этих взглядов. Но внезапно один из них, вытирая пот со лба, слегка повернул голову, - вероятно, чтобы посмотреть на своего напарника, но более для того, чтобы удостовериться в наличии этого самого напарника на своём месте (действительно вдруг он уже убежал и оставил его одним воином в поле), - и ненароком заметил Валентино, сойдясь с ним глаза в глаза:
   - Вот же он!
   У Валентино от неожиданности внутри что-то оборвалось; гонимый страхом, он дёрнулся и молниеносно испарился. Раздумывать о пункте назначения было некогда, и он конденсировал в первом попавшемся месте, какое только пришло ему в голову: на вершине Рораймы. По коже лица забегал приятный ветерок, он открыл глаза на краю плато.
   - 19:11. Как же так? я был там, и стоял за дверью с закрытыми глазами! чёрт, да я же единовременно был в одном месте дважды; параллельно сосуществовали два моих самосознания, чудеса.
   Валентино сел, свесив ноги вниз, продолжая курить и размышлять.
   - Хм, интересно подчиняются эти временные скачки каким-то законам или хаотичны? И этот страх: то есть, то нет, почему? Хотя, наверное, неважно, мне ещё представится много возможностей проверить всё это на практике. И что-то подсказывает мне нелегкость этой практики...
   Во время этих размышлений Валентино бросил случайный взгляд вбок и увидел около себя, не далее метра, небольшое бордовое пятнышко.
   - ...Что это? Кровь? Хм, и правда - кровь. Откуда бы ей здесь взяться?.. к чёрту мрачные домыслы: такой прекрасный вид, такой пейзаж перед глазами! Сердце радуется - нужно подумать о чём-то более приятном... Фелиция! Ох, милая Фелиция, где ты? Как тебя найти? Кто ещё? Кто кроме Марио? Думай же! Серджио... Да какой, к чёрту, Серджио, причём здесь он?! Никто больше не идёт на ум. А впрочем, может он мне и правда что-нибудь посоветует. Брат, как ни как...
   С этими мыслями он пульнул вниз огарок никотиновой свечи и сорвался вслед за ним; однако с прискорбием обнаружив тот факт, что не располагает сведениями о местонахождении Серджио, вновь возник, сидя на краю плато, и продолжил искать решение, достав телефон:
   - 23:01. Позвонить бы ему, да сеть не активна. Хо-хо, ещё бы: на горе в другой стране и к тому же в другом времени, - подумал Валентино, к чему неожиданно прибавилось, - В существовании которого давно пора усомниться... - он сделал вид, что не заметил этого и, обманув тем самым самого себя, продолжал, - Что же ещё? Как же...
  
   - А пока он ищет решение, займи наше время, вкратце рассказав о Серджио.
   Хорошая мысль, к тому же это немного прольёт свет и на биографию самого Валентино, что тоже должно быть не безынтересно... Серджио - самый близкий Валентино человек, с которым его связала нерушимая братская дружба. Дружба эта началась между ними ещё задолго до появления обоих на свет, когда их матери, будучи детьми, резвились в детском саду. После, как это часто бывает, дети выросли, обзавелись собственными детьми, передав им свою дружбу по наследству. Родиться им довелось ровесниками, поэтому они ходили в одну и ту же школу, учились в одном классе, сидели за одной партой и все свободное время проводили вместе, словом сказать, были попросту неразлучны. Валентино был непоседливым и постоянно попадал в разные переделки, из которых его вытаскивал Серджио, прикрывая затем от родительского гнева, и нередко даже брал его вину на себя, но этому, конечно же, не верили, и нашего с вами маленького героя, несомненно, ждала порка. Так шли годы, так пролетало мимо беззаботное детство (насколько оно может пролетать в систематических порках, разумеется), но однажды всё изменилось, а так как изменения в девяноста девяти случаях из ста происходят обязательно в худшую сторону, то и наш случай не выбился из их числа... Дождливым осенним вечером обеспокоенный Валентино прибежал к Серджио домой и рассказал о том, что родители долго не возвращаются с работы. Его было начали успокаивать, что, мол, ничего страшного: они скоро вернуться, если уже не вернулись, и ищут тебя, думают, что ты потерялся, переживают, а ты здесь; пойдём, мы тебя проводим. Эти и многие другие ободрительные вещи, которые обычно говорят в таких случаях, услышал Валентино, после чего мать Серджио отвела его домой. Однако квартира, вопреки ожиданиям, пустовала, родителей дома не оказалось - матери Серджио пришлось остаться ожидать их возвращения вместе с Валентино. Но они не вернулись. Ни ночью. Ни на утро. Никогда. И до сих пор считаются без вести пропавшими, а тайна их исчезновения покрыта мраком, состоящим, к сожалению, из пыли на полицейских делах, лежащих бесполезной грудой в архиве. С тех пор минуло уже чуть менее двадцати лет... Семья Серджио забрала Валентино к себе и впоследствии усыновила его, так они стали братьями. Однако это событие разрушило семейные планы: в этом году они как раз собрались переезжать в Канаду, но теперь было принято решение задержаться ещё на несколько лет: на шесть, как оказалось... В девятнадцать лет братья окончили школу; Валентино поступил в колледж и, будучи совершеннолетним, переселился в квартиру родителей, стал жить самостоятельно, а семья Серджио переехала-таки в Канаду, но ненадолго, потому что спустя несколько лет старик-отец захворал, вероятно, организм не выдержал перемены климата. Родители Серджио вернулась обратно, а сам он остался там. Валентино не видел брата с тех самых пор, а это уже около пятнадцати лет... В Канаде Серджио обзавёлся семьёй, добился успеха в жизни, стал весьма состоятельным человеком. А как раз недавно купил огромный особняк и прислал брату по интернету его фотографию, которую Валентино, к прискорбию своему, помнил очень смутно, потому что просмотрел лишь бегло, как всегда просматривал цифровые, по нашему с ним общему мнению, бездушные фотографии...
   - Хоть в чём-то вы с ним схожи...
  
   - Точно! Фотография; вот как я до него доберусь; из дома и позвоню ему, - подумал Валентино и испарился домой. - 23:01. Хм, очень странно.
   Сконденсировав в залитой ночью гостиной, которой также не удалось избежать погрома, он принялся искать свой ноутбук, параллельно набирая номер Серджио. С третьего раза ему удалось, наконец, дозвониться:
   - Здравствуй, брат - сказала Валентино, когда прервались гудки; но после непродолжительной паузы гудки возобновились.
   - Валентино, где ты, - неожиданно резко донеслось из трубки, - Все ждут тебя...
   - Подожди, подожди, - прервал Валентино брата, - Скажи: ты был дома утром? Или вечером? Одним словом, сегодня?
   - Конечно, дома; был с тобой... кхм-кхм... прости ещё раз за тёплую встречу. Скоро ты заберёшь нас? Странный ты сегодня какой-то. Сам предложил, помнишь? А не помнишь, так не забудь! теперь уже точно, ты не моя только, а наша последняя надежда: ты был прав тут такое твориться...
   Валентино погрузился в глубокую думу, не находясь с ответом и не понимая, что происходит; сейчас он более всего хотел бы просто положить трубку, чтобы спасти раздувающуюся голову, - на его счастье, звонок оборвался сам.
   - Вот так да - вздор какой-то, будто предчувствие вело меня к этому. Серджио явно не мог мне ничем помочь с Фелицией, тем не менее, я позвонил ему. Мало того, я ещё и ищу фотографию его дома, которая теперь нужна, но до этого была совершенно бесполезна: достаточно было бы звонка. Будто следствие предупредило причину! Что же здесь происходит, в конце концов? И где это "здесь", по-прежнему не решено. Никогда бы не подумал, что однажды задамся этим вопросом; как не подумал бы, что можно заблудится во времени! Как-то всё наоборот, какой во всём этом смысл? И откуда он знает, что я могу его забрать их? Кого их? Зачем забирать? В чем я был прав? Почему теперь точно?.. а главное - откуда он знает, что я могу перемещаться? Или что, весь мир уже в курсе?..
   Валентино ещё побродил по комнате, ища ноутбук (более впрочем, раздумывая, чем разыскивая), но убедился в бесполезности этих поисков:
   - Полиция, очевидно, конфисковала его, чтобы я не поднял мир на воздух. А может быть я вчера просто оставил его в спальне? Вряд ли, но всё же проверю...
   Он прошёл в спальню; окинув глазами мрак комнаты, - слабо подсвеченный светом нескольких тусклых звёзд, лукаво заглядывающих в окно, - нашёл не искомый предмет, но выход из положения: перед ними лежала фотография, на которой он обнимал ту, которая меньше чем полчаса назад (в обычном понимании времени, которым он пока ещё обладал) была его девушкой.
   - Ну, вот, что я говорил - предчувствие! Судьба ли, удача ли, но провидение ведёт меня! Про тебя-то я совсем забыл, дорогая. Хо-хо. А ведь тебе я и тебе пересылал это фото; никогда не забуду полунамёк в моей несостоятельности после этого. Тук-тук, надеюсь, ты дома... когда-то... сейчас.
   Валентино испарился; тишина сменилась воем сирен вперемежку с едва доносящимся с кухни женским голоском, а бардак и погром - чистотой по всем показателям комнатой, в которой не к чему было придраться.
   - 03:43. Чёрт побери, почему же так рано; вновь этот страх, будто терновой плетью безудержно хлещет по спине, а я вздрагиваю под натиском ударов, от которых нельзя устоять. Спокойно! Скоро всё это пройдёт! Каким образом и что должно пройти? И почему скоро? Непонятно. Чёрт, сон, это сон... не утешай себя: никакой это не сон!..
   Несмотря на ночь, в комнате было не очень темно: отражаясь в огромном зеркале коридора, жёлтый свет из кухни врывался в комнату, освещая персиковые обои и расправленную кровать с пастельным бельём. На кровати лежал ноутбук; Валентино тут же жадно схватил его, откинул верхнюю крышку.
   - Включён; вот удача, может она и не узнает, что я был здесь; не очень-то бы хотелось встретиться с ней...
   Быстро двигая курсором, он резво перемещался по папкам, сканируя файлы глазами, и вскоре нашёл фотографию, на которой Серджио с радостным лицом и распростёртыми руками стоял перед светло-серым двухэтажным домом. Неожиданно сирена стихла и Валентино, уже готовый переместиться, чётко услышал голос из кухни:
   - Не за что, офицер, это мой гражданский долг, и я рада была помочь. Таким как он место в тюрьме, и я рада, что теперь он окажется там, тем самым обезопасится целый мир; кстати, вы знаете, я всегда за ним что-то подозрительное подозревала. Хорошо, до свидания, ещё раз скажу, что рада была помочь.
   - Что? - чуть не взревел Валентино. - Подозревала, говоришь, ну так, дура!
   Безудержная злость прорвалась через страх, и Валентино, сам до конца не зная зачем, решил показаться ей на глаза; он захотел бросить ей вызов, а между делом, и ноутбук на кровать, но уже со злости. Приговор ноутбуку был приведён в исполнение незамедлительно - раздался глухой хлопок; удар пришёлся на верхнюю крышку, нижняя, тут же догнав её, упала сверху - он с пластмассовым скрежетом захлопнулся.
   Когда первый пар был выпущен на неодушевлённый предмет, Валентино почувствовал себя готовым к встрече с ней и тут же чуть не переместился на кухню, но вдруг вспомнил, что если сделает это, то едва ли оставит себе возможность повстречать её там. Поэтому решил просто зайти в кухню и, в мыслях уже проделав это путь, он представил её лицо побеленное ужасом, отчего его сердце облилось каким-то сладким соком справедливого отмщения.
   Но всего этого не потребовалось, не успел он сделать и полшага, как она уже стояла в дверном проёме, видимо, услышав глухой удар, пошла проверить, что случилось. Однако Валентино она не заметила, так как стояла, смотря в телефон и быстро нажимая пальцами клавиши.
   Валентино, струсивший в последний момент, хотел переместиться, но отчего-то в ещё более поздний, последний момент передумал. Внезапно она, перестав печатать, оторвала взгляд от экрана и в задумчивости устремила его в потолок; в глазах мелькнул чёрный силуэт; испуганно быстро опустила голову. Раздался истерический крик; она неосознанно бросила в Валентино тем, что было в руках - телефон, ударившись об угол журнального столика, упал на пол: Валентино увернулся. Она же, пятясь назад, машинальным взмахом руки ударила по выключателю - зажегся свет; телефон пикнул, уведомляя о доставке сообщения...
   - Что ты здесь делаешь, урод? исчезни! - яростно вскрикнула она, задыхаясь, лишь только зажегся свет, который сей момент охрабрил её, рассеяв ужас неведения. - Как ты сюда забрался?! Неважно! Убирайся! Уходи я не хочу тебя видеть! Ты мне противен! Я не хочу! и не желаю, что бы ты был здесь! - она откинула руку за спину, - Дверь там, прочь!
   Валентино, который всё время так и простоял молча, без каких-либо дополнительных комментариев испарился, глядя ей в глаза, охваченный ударом осознания.
  
   - Кажется понял, это сродни писательскому озарению, так?
   Да, но пожалуйста, помолчи. Знаете, читатель, бывают такие удары осознания - моменты в будничной жизни - когда Вы просто занимаетесь обыкновенными вещами, и вдруг Вас осеняет какая-то мысль или идея о событиях давно минувших, происходящих перед глазами...
   - Может быть, даже прозрение будущего, или вовсе ни к чему не относящаяся.
   Она может быть приятной и светлой, - Вас захлестнёт волнами радости; может быть ужасной и мрачной, тогда - укутает одеяло леденящего ужаса...
   - В любом случае Вы чувствуете эйфорию, а так же себя разорванным на куски и некоторое время не сознаете окружающий мир, погружаясь в себя.
   Но как не трудно заметить, наша повесть - далеко не обыденная жизнь, следовательно, и удар осознания, посетивший героя её, просто не мог быть обычным.
   - Эй, это роман - не повесть!
   Не слушайте, читатель, этого назойливого псевдоисторика, поминутно назло перебивавшего меня, не слушайте и меня пока мы будем с ним разбирать кто прав, кто виноват, а лучше помыслите, в чём заключался удар осознания, посетивший Валентино?
   - Не повесть!
   Да ладно тебе, успокойся, я пошутил...
   - Так-то лучше.
   ...О том, что пошутил, ха-ха.
   - Что-о?!
   Всё-всё, не трать место на бумаге почём зря. Лучше скажи, не думал ли ты когда-нибудь, что можно сойти с ума получив удар осознания?
   - Если честно, пока я писал эту книгу, то несколько раз действительно думал, что вот-вот сойду с ума.
   Бедняжка...
  
   Луна ярко освещала развалины того, что раньше было домом Серджио; вдали слышались выстрелы, взрывы и крики. Валентино даже не заметил, как сконденсировал здесь перед дверью, которая, кстати сказать, чудесно сохранилась, став наивысшей точкой бывшей постройки и, - будучи обрамлена с двух сторон изрезанными, разрушенными стенами, - создавала иллюзию целости строения, если стоять к ней достаточно близко и смотреть почти в упор, разумеется; как это как раз делал наш герой; он и не заметил - постучался.
   Однако Валентино не смог бы заметить разрушенность дома, даже если бы сильно захотел этого: он и дверь перед глазами замечал едва ли, несмотря на то, что потерянный взгляд свой уставил на неё, но смотрел скорее сквозь, поскольку глаза заволокла тяжёлая пелена из мыслей. Пелена, похожая на кипящий туман, в котором он, - изрыгнутый хлопнувшими позади трамвайными челюстями, дверьми, которые, закрывшись, растворились, - Валентино варился и блуждал подобно амнезийному больному в снежном буране, забывшему: где был, что делал, куда и как попал, а главное, вообще не помня, что попал куда-то, - но отдалённо помнящему о близости помешательства по неизвестной причине.
  
   - Ничего себе сравнение, он действительно это испытывал?
   Да, но словами не описать и сотой части испытанного им состояния.
   - Но почему трамвай? Неужели не было другой ассоциации?
   Трамвай и метель осталась для него последним воспоминанием о нормальной, потерянной жизни, остались для него символом спокойствия, которое он потерял, придя домой.
   - Ужасно.
   Ужасно то, что никто не поможет, когда поле военных действий - разум...
  
   Несмотря на творящееся внутри, искромётное рвение во всём разобраться (беспрестанно прерываемое, однако, мыслями о потере рассудка), и тщетные попытки связать свои мысли воедино, попытке равносильной запомнить ежемгновенно меняющийся набор снежинок пред глазами; тщетные попытки понять, не мог ли он ошибиться в расчётах, или попросту в чём-то ошибиться, - снаружи по сосредоточенному, но спокойному лицу его можно было подумать, что он и впрямь видит что-то за дверью и в самом деле ждёт, когда же ему откроют. Однако ошибки быть не могло...
   - Время и место! Ситуация и расклад в ней! Черт, всё! - начал Валентино, немного поразогнав дымку. - Всё вышло именно так, чтобы она швырнула свой несчастный телефон, не дописав сообщения; он ударился о край стола именно кнопкой отправки сообщения, вероятность чего ничтожна до крайнего предела, как и вероятность того, что на телефоне вообще есть такая клавиша...
  
   - Думаю, читатель, что ваша догадка была верна, тем более что это рецидив, а не первый, как Вы могли заметить, схожий случай.
   И будь Валентино, подобно Вам, столь же проницателен, то заметил бы это ранее: после случая на своей лестничной клетке. Однако для прошлого случая у него имеется оправдание: Валентино считал, что мог выбирать и выбрал, поэтому и только поэтому он скрылся с глаз Марио.
   - И видимо, потому же оказался в толпе полицейских, один из которых вскричал: "Вот он".
   Но сейчас, когда все факты были на лицо, он склонился перед царящими обстоятельствами, в нём не осталось ни капли сомнения, это была судьба.
   - Судьба, как много страха в этом слове, если задуматься, конечно. Как страшно однажды поверить и признать то, что наша жизнь принадлежит не нам, что выбор - лишь искусная иллюзия, а контроль над событиями - жалкая видимость.
   Да, истинно поверить в существовании судьбы намного сложнее, чем глубоко верующему человеку разувериться в существовании Бога, а убеждённому атеисту совершить обратное. Но вернёмся, однако, к Валентино, у которого все намного проще: факты говорят сами за себя, - и послушаем лучше его самого.
  
   - Да всё это мелочи, в сравнении с тем, что должно было случиться для того, чтобы из бесконечности всевозможных вариантов на рулетке случая выпал этот! Так какой же это случай, в самом деле? Каждое перемещение и их количество. Каждая мысль, что направляла мой путь. Не шагом меньше, ни шагом больше! ни одним самым крохотным, самым малюсеньким шажочком, ни вправо, ни влево! Да, в конце концов, каждый вдох, каждая мысль! Всё неуклонно привело меня к этому моменту. Я всё сделал так, как должен был сделать, как должно было случиться, как было предначертано! Ха-ха! Я ничего не сумел изменить и сообщение пришло! Ха! Даже переместился туда именно в нужное время; затем ровно столько, сколько нужно искал фотографию; после не стал перемещаться к ней на кухню; и наконец, она вошла именно тогда когда писала сообщение; именно тогда, когда дописала до тех самых слов...
   Неизвестно как бы долго он ещё продолжал вести событийную цепочку и до чего дошёл, но неожиданно его пронзила жгучая боль, которая пройдя всё тело насквозь, сконцентрировалась в ладони и осталась в ней же. Единовременно с этим справа послышался скрип шин по асфальту и звук спортивного мотора: на полной скорости мчался красный мустанг с откидной крышей. Машина резко затормозила; скользя, подлетела, и остановилась против Валентино окнами вровень; за тонированными стёклами герой наш не смог ничего разглядеть. Однако неожиданно выяснилось, что это вовсе не тонировка: машина внутри была словно заполнена мраком, который моментально, - но не так быстро, чтобы этого не заметить, - с глухим хлопком откатился от окон, стекла в которых оказались вовсе опущенными; когда мрак был стянут вглубь салона, герой наш увидел незнакомца...
  
   Знаешь, бывают такие, заколдованные, люди, которых почему-то никак не получается, как не старайся, рассмотреть подробно: в глазах всё время стоит общая картина?
   - Знаю; кажется, что фокусируешь зрение на детали, на какой-либо одной чёрточке лица, а всё равно продолжаешь видеть целое: взгляд, как скользкая подошва, соскальзывает с обледенелого лица. Подобные лица так же входят в разряд лиц на кого-то похожих: всем всегда кажется (видимо из-за отсутствия возможности рассмотреть их детально), что они когда-то и где-то уже были встречены, ибо похожи они на целый тип и являются как бы его шаблоном.
   Зачем я вообще тебя спрашивал, это всё равно, что дать тебе возможность высказаться... Так вот этот незнакомец для Валентино оказался из их числа, однако герой наш на уровне цельного, монолитного восприятия почему-то машинально сравнил его с русским князем восемнадцатого века, или с греком, жившим до нашей эры. Контрастность двух сравнений удивила даже его самого, но неоспоримо было и то, что в незнакомце и впрямь удачно сочеталось что-то русское и греческое.
   - Всякое бывает...
   Конечно, и всё - возможно, стоит только расхотеть...
  
   Из деталей Валентино разглядел всё же, - насколько было возможно с двухметрового расстояния лужайки перед домом, отделявшей его от незнакомца, - зеленовато-золотистые, болотные глаза, которые подобно кошачьим в кромешной тьме, выбивались на фоне всего прочего (блеклого и тёмного) и выглядели незаурядно ярко. Вот и всё, что смог разглядеть наш герой...
  
   - Постой-ка, постой; как же так, ведь персонаж этот один из ключевых в нашем повествовании, поэтому никак нельзя оставить читателя на столь коротком его описании, не дав более полного и подробного портрета при первом с ним знакомстве, согласен? Молчание - знак согласия (между прочим, даже юридически). А потому попрошу тебя абстрагироваться от виденья Валентино и, не откладывая в долгий ящик, сделать это сеймоментно.
   А, вот она - истинная подоплёка твоих справедливоносных возлияний: быть может, на самом деле под твоей мнимой заботой о читателе скрывается небезосновательная симпатия к этому самому персонажу?
   - Быть может подоплёка та же, что и у твоей антипатии к, как ты сказал, нашей повести герою?
   Хо-хо, промолчу - за умного сойду; знали бы Вы, читатель, что кроется под этой маской, под ней скрывается эг...
   - Тс! Опять! Ничего-ничего, узнает в своё время; повествуй-ка лучше...
   Только для тебя...
  
   За рулём сидел приятного вида незнакомец примерно тридцати трёх лет (Валентино, опять же руководствуясь монолитным восприятием, вдруг очень ясно понял, что именно этих лет), в чёрном фраке и такого же цвета шёлковом цилиндре, в пурпурном галстуке на чёрную рубашку, и густой смольно-чёрной бородкой на лице, - аккуратно уложенной и расчёсанной, - такими же прямыми волосами до плеч, и бледной кожей цвета высохшей земли, которая, играя на солнце, переливалась то больше в белёсый, то в пастельный оттенок. Черты лица незнакомца были не то что бы острые, но назвать их округлыми - значило соврать, однако нос балансировал на тонкой грани, что бы по праву сравнить его с "картошкой", многие, вероятно, так бы и посчитали, с чем поспорили другие, услышав такую характеристику (зачастую бывают подобные споры о середине середин). В меру острые скулы, - вероятно заканчивающиеся таким же подбородком (борода скрыла эту деталь от наших глаз), - необъяснимым образом очень удачно сочетались с губами: прямой и тонкой верхней, полной, на выкате нижней.
   Сцена появления незнакомца, как и сам незнакомец, выглядела, как минимум, эффектно, может быть, поэтому он внушал Валентино доверие (для нашего же героя истинная причина осталась загадкой). С первых секунд его появления в душе Валентино наступило умиротворение, будто непроглядный буран, - в котором он, заблудившись, блуждал до сих пор, - прекратился, рассеяв все его страхи, - снежинки моментально опали, небо прояснело, и через тысячи тон неосязаемого воздуха выглянуло, скользнув по небосводу, солнце. Выглянуло и осветило путь, который герой наш так долго искал; наступил штиль - штиль души, омрачённый всё-таки своей ложкой дёгтя в виде возникшего невесть откуда опасения подобно едва виднеющемуся на горизонте тёмному пятну: надвигающейся грозовой туче. Но и сия ложка дёгтя померкла, когда позади, приветливо клацнув, ласково открылись двери невесть откуда взявшегося трамвая, услужливо приглашая нашего героя посетить свой тёплый желудок, услужливо предлагая тёплый кров, и защиту от надвигающейся бури. Валентино, не размышляя, шагнул внутрь - наступило окончательное умиротворение.
   - Будто дверь передо мной открылась! - размышлял Валентино, - Дверь туда, где я не был никогда; и говорят, и зовут: иди туда, там хорошо; а я и сам знаю, что хорошо, но неведение всё равно пугает, ведь хорошее - хорошему рознь! Странное чувство, будто бы развязка близка; вот только развязка чего - непонятно...
   - Судьба не благосклонна, а часики спешат?.. Ха-ха-ха! - с едкой усмешкой вдруг произнёс незнакомец приятным низким голосом, постукивая по часам на цепочке; лишь он договорил, раздался хлопок, машина заполнилась мраком и с визгом сорвалась с места, унося с собой непрекращающийся смех, оставляя редкие клубы дыма и запах жжёной резины, повисший в воздухе.
   Валентино в недоумении (но не от фокусов с мраком) провожал удаляющуюся машину взглядом, не зная как реагировать на происходящее. Тем временем машина, набрав большую скорость, проехала примерно сто метров и на т-образном перекрёстке впереди, не сворачивая, влетела прямо в стену такого же, как у Серджио, дома; капот вошёл в пробитую стену, крышу завалило обломками.
   - 15:10. Переместиться? - думал наш герой на пути к месту аварии. - Нет: могу не застать! А что если да? А как должно быть? А что если не так? Сделаю всё наоборот. Чтобы сделать "наоборот" нужно иметь и знать исходник, чёрт! Как бы не сделал, не выйдет наоборот! Безысходность!
   Так и не решившись на испарение, Валентино подбежал к автомобилю, который, когда он заглянул внутрь с водительской стороны, на удивление оказался пуст. На кожаном сидении цвета слоновой кости, под слоем битого стекла и бетонной крошки лежал угольно-чёрный прямоугольный предмет: визитная карточка с белой гравировкой в готическом стиле:
   DUCUNT VOLENTEM FATA,
   NOLENTEM TRAHUNT.
   - Судьба ведёт покорного и тащит непослушного, - прочитал наш герой и, вздрогнув, на миг будто бы даже ворвался в зону недавнего бурана, будто даже услышал интродукцию безжалостных трамвайных дверей, готовых сорваться со сдерживающих механизмов и яростно захлопнуться за спиной, готовых оставить его выплюнутым в объятья такой же нещадной стихии, бушующей повсюду.
   Однако разум Валентино, предвидя подобное, от греха подальше подстраховался и использовал, говоря языком психиатрии, механизмы психогенной амнезии, дабы предупредить новые неизбежные столкновения атомохода, - имеющего одноимённое название, - с айсбергом сумасшествия прямо по курсу, употребил все возможные средства для потопления воспоминаний и мыслей, составляющих плоть и кровь этого айсберга, в омуте бессознательного. Что, к счастью, ему удалось, поэтому герой наш без труда проскочил зажёванный участок на плёнке потока своего сознания, перескочив сразу вперёд.
   Валентино быстро схватил карту и, перевернув, осмотрел другую сторону. В левой части всю ширину был выгравирован циферблат, замысловатые стрелки которого, вырываясь за его границы, резко изгибались и, перекручиваясь между собой, упирались в противоположный край визитной карты. Вместо минутных делений по кругу шла надпись, повторенная несколько раз:
   ЧАСОВЫХ ДЕЛ МАСТЕР.
   Рассматривая стрелки вторично, Валентино неожиданно затрясся - время на карте совпадало с реальным временем; он лихорадочно задёрнул рукав и сравнил:
   - 15:15. О! Минута в минуту! Всё же из всех странностей это самое странное и невозможное совпадение: не мог же он так точно рассчитать? Баснословная удача везде и всюду; впрочем, ещё не вечер - может будет и что-то более странное...
   Размышляя о случившемся, судорожно вращая в руке карту, он пошёл обратно к дому Серджио, и примерно на полпути, наконец, заметил руины вместо дома - в ужасе остановился, беспрестанно моргая, сдерживая слезы, которые, несмотря на все его попытки сдержаться, так и катились по щекам.
   - Мой милый брат!.. Как же так?! И что?.. что теперь? Это ведь и моя вина, частично. Господи, надеюсь, они успели спастись. А что если?.. Хм. Что если перемещаться до тех пора пока не окажусь здесь раньше? Я смогу их спасти! Или не смогу?.. - и он испарился.
   - 08:13, - увидел он перед собой; тотчас же его поразил жгучий удар, от неожиданности которого он слегка застонал.
   Дом Серджио был невредим, и оказался точно таким же, как на фотографии: сереньким, чистеньким и совсем новым; радостный Валентино тут же забыл обо всем и, сияя от счастья, зашагал к нему большими шагами, как написали бы в сказке. Но не успел он пройти и полпути, как обнаружил в руке какой-то инородный предмет, которым вертел с таким ожесточением, что тот оставил ему вмятины на коже. Валентино даже на секунду показалось, как бы странно это не звучало, что предмет вертел его пальцами, а не наоборот. Беглого взгляда на карту хватило, чтобы вновь остановиться: положение стрелок изменилось.
   - 08:14. Сон! Сон! Проклятье! - неожиданно вскричал Валентино, и пристально всмотрелся в карту, ожидая, когда двинется стрелка.
   Напряжённо простояв и прождав таким образом около двух минут, как он сам насчитал, и не заметив ни малейшего движения стрелок, Валентино, бросив, наконец, взгляд на наручные часы, убедился в правильности собственного счёта. Но когда перевёл взгляд обратно на карту, не испытывая ни удовлетворения, ни досады (попросту не зная, какой исход для него выигрышный), то к своему удивлению, нашёл стрелку сдвинутой на два деления - часы показывали настоящее, верное время. Валентино охватил беспричинный гнев; он стал пытаться зачем-то оцарапать карту (видимо решил сорвать на неё злость за все события этого странного дня) - ноготь скользнул в канавку гравировки; он дёрнул руку и, сломав его, заорал, схватившись за палец.
   Сжав палец ещё сильнее, герой наш прижал его к животу, но кровь крупными каплями всё равно продолжала капать на асфальт (неожиданно сильное кровотечение для подобной травмы). Случайно его взгляд упал на визитку, выпавшую в порыве болезненной злости и лежащую теперь обратной стороной на асфальте. Валентино мог бы поклясться, что надпись на карте изменилась именно в тот момент, когда он бросил на неё свой взгляд. И теперь она гласила:
   ДА ИЗМЕНИЛАСЬ: ДВАЖДЫ.
   ПЕРЕДУМАЛИ И ПЕРЕДЕЛАЛИ;
   А С ДОМОМ ЛОВКО ПРИДУМАЛ,
   НО СЕЙЧАС ТЕБЕ НУЖНО К СЕБЕ.
   Валентино разинул рот от неприятного удивления, с закрытыми глазами помотал головой, будто пытаясь рассеять очередное наваждение, и когда открыл их, - надпись действительно изменилась на исходную; он, не размышляя, поднял визитку и, не медля ни секунды, испарился. После он не мог объяснить себе, почему сделал так.
   - 14:33.
   Конденсируя дома, Валентино решительно приготовился к какой-то встрече, или, по крайней мере, явно в ожидании чего-то. Но всего его надежды обернулись крахом: квартира была пуста; даже несколько раз оббежав все комнаты, пытаясь увидеть досель неувиденное, перерыв груды вещей разбросанных повсюду, он определённо ничего не нашёл, ничего странного и даже необычного не встретил (кроме пыли и грязи, конечно; заняться уборкой ему так и не довелось). Однако делая свой последний обход, вернее сказать один из последних: он уже несколько раз осуществил этот "последний обход", но никак не мог остановиться и продолжал...
  
   - А что, ты считаешь это неправильным? Ведь всегда люди, приближаясь к цели мизерными шажками, вскоре теряют веру в её достижение, параллельно теряя и веру в чудеса, - отступают, хотя оставался, возможно, один только шаг, один малюсенький шажок, который уже никогда не будет сделан ими, но будет сделан кем-то другим.
   Кто знает, может ты и прав, но это весьма спорный вопрос.
   - Это ещё почему?
   Потому что жизнь наша быстротечна, и достигнуть поставленной цели можно лишь к старости, притом всегда остаётся шанс её недостижимости, ибо причин для этого масса. Посему советчики здесь излишни, а какого-то одного универсального ответа не существует - каждый должен сам решить для себя этот вопрос.
   - Однако я думаю, ты не будешь спорить с тем, что для отречения от цели или мечты нужно трезво выбирать момент, предварительно взвесив все "за" и "против"; кто знает, может действительно остался один лишь шаг, а силы ещё были?
   А может быть сто шагов? Это уже вопрос надежды и веры, ибо каждый раз можется казаться, что остался один шаг, так и пройдёт вечность псевдопоследних шагов; словом, давай закончим нашу дискуссию.
   - Да, к тому же судьба разберёт это за нас: кому продолжать, кому отступиться.
   Кому из окна, кому удавится, ха-ха... Не совсем правильно мыслишь, но не буду разъяснять этого сейчас: лучше Вагус расскажет немного позже. А сейчас вернёмся, в квартиру нашего героя, где из-под слоя всякой рухляди еле заметно проглядывает экран автоответчика и где упорство Валентино вознаграждено.
   - Вот видишь!
   Фортуна на твоей стороне...
  
   Пробегая прихожую, Валентино как-то незаметно для себя, обратил внимание на комод, на котором отсутствовал старенький автоответчик, о котором он уже и знать забыл, - принялся оглядываться около и нашёл пропажу на полу. Автоответчик лукаво выглядывал монохромно красным экраном из-под оторванной дверцы шкафа из гостиной и прочего хлама. Как случилась так, что дверца добралась сюда, остаётся только догадываться, однако вспомнив об отряде дровосеков-полисменов "с топорами", разнёсшем всю квартиру в прах и пух, удивляться нечему. Валентино далеко не приятным показалось то, что автоответчик пытается, будто подразнить и подшутить над своим хозяином горящей на экране надписью:
   01
   Нужно сказать, что автоответчик находился в весьма шатком положении: оба кабеля: питания и телефонной линии, - находились в максимально натянутом состоянии, и когда Валентино откинул дверцу к комоду, та оборвала кабель телефонной линии, рухнув на него. Не замечая ничего, он нетерпеливо нажал кнопку, чтобы прослушать сообщение; несколько секунд спустя ему это, наконец, удалось:
   - Здравствуй, брат, ещё раз, - нервно, но радостно сказал Серджио. - Звоню сюда: сотовый-то твой у меня; а больше и некуда всё равно; да и домой ты заскочишь, я думаю. Где ты? Обещался забрать меня, клялся, а сам как убежал, так и пропал...
   - Ну, вот опять! - думал Валентино, слушая сообщение, - Будто одни ответы к незаданным вопросам! Когда обещал? Убежал!.. значит, уже был у него! Значит всё хорошо, хоть что-то порадовало. Черт, а в целом, если посмотреть на все это иначе, то интересно: какой-то другой метод существования, другой уровень реальности. Хм, почему я мог убежать... Сейчас узнаю, скоро, скоро; вот только как?!
   - Аэропорты теперь все закрыты, - продолжалось сообщение, - Да что закрыты: разрушены уже наверно, так что вся надежда на тебя, и на то, что ты услышишь это сообщение. Кто ещё там звонит... Ха. Это ты, как удачно...
   Неожиданный конец сообщения, будто бы подтолкнув разум Валентино с обрыва, и очередным ударом осознания размозжил его об остреющие истиной камни; бедный герой наш уже не знал, что теперь и думать: беспощадное воображение само собой свело воедино три картины, сложив ужасную четвёртую. На ней он, стоящий здесь и сейчас в настоящем времени, прослушивающий когда-то во времени надиктованное Серджио сообщение, - который в свою очередь стоит сейчас там, под другую сторону телефонной линии, тоже находясь в настоящем для него времени, и как раз диктует это сообщение, и сейчас будет прерван другим Валентино, - который в таком же настоящем, относительно него времени совершил этот звонок.
   Валентино почувствовал, как временная стрела пронзила все три разобщённых по времени события, страшным было то, что она сделала это, как показалось, единовременно; показалось, что такое возможно лишь при условии одновременного происхождения сразу трёх событий, а вместе с ними и всех событий этого дня. Герой наш не мог понять, почему и отчего это так: у него не было ни доказательств и фактов, подтверждающих это, зато была уверенность удара осознания, что никак иначе быть попросту не может - все три события действительно случились одновременно. Следом, как по инерции, его поразила ещё одна, более страшная мысль о не существовании времени как такового вообще, и уже начала зарождаться третья, добивающая мысль из арсенала истин вселенского масштаба (которые подчас лучше и не знать), однако внезапно в голове что-то щёлкнуло (что иногда бывает и видимо не зря), - будто некто, доброжелатель, опустил рубильник, будто рубильник этот перекрыл ток, питающий генератор мыслей во избежание фатальных последствий, - и цепь мыслей, к счастью, прервалась.
   Всё это произошло за одну единственную секунду, если не сказать за миг после окончания сообщения, поэтому Валентино при помощи, разумеется, рубильника, утаив от себя своё маленькое прозрение, нашёл в монологе Серджио сравнительную мелочь, за которую можно было уцепиться, и жадно сделал это:
   - Что-о?! - вырвалось у него вслух, - Тот ли это звонок, который я делал ему, или он ещё предстоит? Если был, то почему он не сказал мне этого: странное совпадение - должно было удивить! С каждой минутой все больше запутывается. Минуточку... "меня", а там было "нас"! Вот, видимо, и ответ, но не факт, чёрт, отчего я мог забрать только его семью, но не забрать его самого? Ага! 14:55. И время тогда было другое: ближе к полуночи, значит, это разные звонки. Однако нужно больше уделить внимание деталям, это помогло сейчас, а значит, поможет и приблизиться к разгадке, хоть на мизинец ближе к разгадке...
   Дослушав сообщение и подумав то, что подумал, герой наш уже хотел испариться обратно к Серджио, но неожиданно с лестничной клетки донёсся звук поворачивающегося ключа. Валентино, массой тела разорвав накрест наклеенные на дверь, оградительные черно-жёлтые ленты, выглянул в распахнутую настежь дверь и застал там Марио, выходящим из квартиры.
   - Заколдованный сосед: опять тут как тут! - подумал Валентино и устремил быстрый взгляд на часы:
   - 14:58. При прошлой встрече солнце уже заходило, ленты были порваны, значит по логике событий это не новая встреча, а та, которой не было, первая по порядку. И вот, похоже, на ней что-то и произошло, если конечно не было ещё одной. Ох, Валентино, давно ли ты стал детективом? Ха-ха...
   Дальнейший поток, на сей раз позитивных, мыслей, пронёсшийся у Валентино в голове при этой внезапной встрече, невозможно передать литературно, сохраняя нормальную скорость повествования - скажу лишь, что он воспринял эту встречу, как ещё один шанс испытать судьбу (каким образом, он забыл придумать); даже обрадовался и повеселел, отчего немедленно вспомнил о Фелиции, и воспоминания эти окончательно перекрыли всё плохое и тревожное. После им овладели мысли о Серджио; Фелиция и брат состязались за право стать первостепенной целью, к которой нужно приступить незамедлительно; Валентино рассудил неожиданно:
   - За всё это время я ни на шаг не стал ближе к Фелиции, а что Серджио? я всё равно буду у него тогда когда должен (как будто с Фелицией могло быть иначе); по крайне мере проверю, ещё один шанс, ещё один выбор... но не мой...
   Марио совсем вышел из дверей и, найдя Валентино в прекрасном расположении духа, прервал его внутренний монолог:
   - Валентино, ты сбрендил? - c участием произнёс он. - Что ты здесь забыл! Ты ведь не можешь не знать, что на тебя объявлена охота. Не знаю, как тебе это удаётся, но твои способности не пришлись по душе человечеству...
   - Что за ерунда! - прервал его Валентино. - Скажи-ка мне лучше: ты ведь учился с Фелицией N? Так?
   - Да, учился, а что? - сказал Марио, пожимая плечами, словно отвечая на свой внутренний вопрос: "зачем она ему, да ещё и сейчас?"
   - Не знаешь, где она сейчас? - с горящими глазами выкрикнул Валентино, будто в экстазе теряя над собой контроль. - Есть телефон? Фотографии? Хоть что-то? Мне нужно хоть что-то, понимаешь?
   - Всё есть; всё знаю, понимаю, - ответил он, приоткрывая дверь; после полусекундной заминки, или лучше сказать "задумки", добавил. - Заходи.
   Они вошли в квартиру.
   Несмотря на то, что соседствовали они уже более десяти лет с тех пор как Марио сюда переехал, сегодня Валентино оказался у него впервые.
   Обстановка в квартире, была, мягко сказать, так себе. Побелка на потолке лежала лишь местами, чередуясь с почерневшим от времени голым бетоном. Со стен свисали старые обои, - больше похожие на расслоившуюся кору берёзы, - которые видимо были поклеены ещё во времена постройки дома. Облупленная рыжая краска пола проступала пятнами из-под кучи мусора, не уступавшей бардаку, который сейчас творился в квартире Валентино. Повсюду были разбросаны пустые банки и бутылки из-под пива. В прихожей висело разбитое зеркало, трещины которого зачем-то были заклеены белой изолентой.
   Марио начал говорить, пытаясь придать своим словам убедительности, перестарался - вышло неправдоподобно:
   - Пройди в гостиную, я сейчас, мигом! - сказал он и свернул в кухню.
   - А почему зеркало заклеено? - спросил вдогонку Валентино.
   - Так нельзя же смотреться в разбитое - я и залатал трещины, совсем как новое теперь, только в середине одного осколка не хватает: запропал куда-то, - невнятно донеслось с кухни.
   - Тоже мне выход, не изменилось же ничего, - подумал Валентино; как говорит нам мудрость предков: в чужом глазу и соринку видно - в своём и бревна не заметишь; вот уж точно портрет для пословицы.
   Валентино, однако, не смотря на примету, без опаски рассмотрев свои отражения (бессознательно антидот Марио был принят), прошёл в гостиную и сел на порванный диван, размышляя:
   - Что же может Марио выкинуть такого, чтобы потом извиняться? Чтобы убегать, как от огня, чуть ли не в слезах?.. а зеркало-то! вот был бы способ проверить: сон ли это, но что-то я не могу понять: должно ли оно после склейки снова отражать, как раньше? Или же нет; как-то сложно, и так и так, кажется правильно! а потому ничего я не проверю, как жаль...
   Обстановка гостиной мало чем отличалась от передней. Грязь и хлам повсюду, на столе лежали несколько коробок с зачерствевшими кусками пиццы. Единственной отличавшей гостиную деталью, были книги. Они были разбросаны по полу, лежали на подоконнике, на диване и аккуратно стояли в трёх огромных шкафах, выстроенных в ряд, полностью закрывая одну стену комнаты.
   - Но как количество прочитанных книг не соответствует количеству осмысленных, так и вещественное их количество в чьей-либо библиотеке не может ознаменовать факт прочтения, - подумал Валентино, осмотрев комнату. - Видимо, это как раз тот случай. Однако как приятно присесть на диванчик и отдохнуть после всего случившегося, даже мысли сами идут на ум, не смотря на обстановку... что-то не наблюдаю нигде телевизора...
   Телевизора действительно не было, вместо него на окне стоял радиоприёмник, который Валентино заметил, едва войдя, потому что он оказался включён. Из радиоприёмника донеслось следующее:
   - На часах 15:00. В эфире новости. Напоминаю: Организация Объединённых Наций вновь увеличила вознаграждение за голову рецидивиста номер один, Валентино N. Сейчас оно составляет сто миллиардов евро...
   - Ха-ха. Дорого оценили, однако, - подумал Валентино, почесав голову, - Либо мир действительно сошёл с ума, либо всё - сон! Сто миллиардов за мою голову - идиотизм! Это просто сумасшествие...
   Валентино так поразился услышанным, что тут же забыл о Марио, и с интересом продолжил слушать, подумав лишь:
   - Чёрт, медленно-то как говорит, а так интересно! Быстрее бы раз в десять, чтобы воспринимать его голос на уровне и скорости мысли! Та же проблема, что и с аудиокнигами, но что поделаешь, придётся стерпеть это...
   - Выдвинуто множество гипотез, научных и не совсем, о причинах появления, так называемого, межпространственного прыгуна...
   - Эх, ещё и межвременного, к несчастью моему, - вздохнул Валентино. - Минуточку! Откуда они знают, что я умею перемещаться? Вот! - ещё одно доказательство сна!
   - Самые смелые из них, - продолжал радиоведущий, - говорят об инопланетном происхождении этого существа и начале вторжения. Другие считают, что способность телепортироваться получена вследствие генетической ошибки природы...
   - О как! - обиженно проговорил Валентино, - Сами вы такие! Ошибка, понимаешь ли!
   - ...Либо экспериментов генной инженерии. Третьи полагают, что это приход антихриста, ознаменовавший начало конца света. Упомянутые последними уже обратились с требованием к церкви: предать его анафеме, и по непроверенным данным получили согласие...
   У Валентино потемнело в глазах:
   - Анафема... ни дай боже!.. О Бог мой всевидящий, взываю к тебе, услышь меня! - в отчаянии взмолился он, - Милостив будь, да не отвернись, не покинь, не оставь без перста своего, без креста животворящего не оставь! Ибо не правы, ибо слепы содеявшие это, ибо невиновен я в глазах твоих и делах своих несовершённых!.. а что если он уже не слышит?! Что если уже поздно! Как это работает, чёрт! О бог мой, помимо прочего в жизни, более всего меня интересовало именно то, как работает анафема, что ждёт таких после смерти?! Ад ли, как и других? Забвение и пустота ли? Но если ад разверзся даже, чтобы принять Люцифера, не думаю, что земным прегрешениям может соответствовать столь суровое наказание! Но если ад, то почему люди решили это за тебя?! Кто дал им на то право?! Всецело предаюсь во власть твою непрекословно...
   Тем не менее, эфир продолжался:
   - Как бы то ни было, объект представляет огромную угрозу для человечества. Однако он, как живое доказательство возможности телепортации, послужил причиной революции общественного сознания. Мир раскололся на две половины: одни, как было озвучено выше, требуют непременного уничтожения прыгуна, другие хотят, изловив и изучив его, вывести человечество на новую ступень. Теперь сложно представить, что ждёт нашу планету завтра, возможно, она никогда уже не будет прежней. Сейчас по всему миру продолжают взрываться машины, гибнуть ни в чем не повинные люди; сумятица. Вспыхнувшие в городах беспорядки вылились в беспросветный хаос. Мир превратился в одно большое поле военных действий; повсеместно образуются повстанческие отряды; террористы претендуют на власть; анархисты пропагандируют полную свободу, ставшую, по их словам, возможной благодаря телепортации: "вселенная широка - места хватит на каждого!", - кричат они на своих митингах, в чём отчасти сложно не увидеть зерна истинности; по всему миру, извините, по той его части, ещё не погрязшей в глобальной смуте двадцать первого века, схвачено уже более трёх тысяч лжепрыгунов. В нескольких странах Большой Восьмёрки уже прогремели революции, другие опасаются, что и их заденет цепной реакцией. Кругом подрывы, поджоги; почувствовав свою безнаказанность, бесчинствуют мародёры. Кто знал, что баланс и спокойствие мира находились в настолько шатком, если не сказать фарфорово-хрупком, состоянии, что рухнули в одночасье. Словом сказать, сегодня, четырнадцатого декабря две тысячи двенадцатого года, начался, не побоюсь этого слова, апокалипсис, за неделю до даты, предсказанной в пророчестве Майя... Кто вы такие?! Что вам надо!.. нет!..
   В радиоэфире раздались выстрелы, крики; сигнал оборвался, сменившись шумом.
   - Это есть ад! А мы застряли в нём, горим и стенаем!.. - подумал Валентино. - Но где же Марио, что то долго его, однако, нет; это не к добру.
   Он поднялся с дивана, вышел из комнаты и увидел, что входная дверь распахнута настежь; прошёл на кухню. Ожидания его оправдались: Марио там не оказалось. В голову закрались ещё более неприятные мысли. Вернувшись в гостиную, он с ходу подлетел к шкафам и принялся опустошать их содержимое в поисках школьного альбома или чего-то подобного. Когда под ногами валялась уже целая груда книг, в которой ноги его тонули, как в зыбучих песках, он, наконец, нашёл искомое.
   С улицы через открытую форточку донеслось ржание лошадей. Валентино бросился к окну: полиция с автоматами в руках буквально на полном скаку спрыгивала с лошадей и бежала к подъезду; в толпе бежал и Марио.
   - Сволочь! Так и знал, - подумал Валентино; мимо глаз проскользнула записная книжка на радиоприёмнике.
   Валентино схватил её, сунул в карман; хотел пролистать альбом, чтобы найти нужное фото, но услышав приближающийся звук шагов на лестнице, переместился туда, куда были направлены его глаза: за окно.
   Оказавшись перед противолежащим домом, он посмотрел влево; в глазах поплыло - началось самое длинное и самое странное за его жизнь дежавю: у конца дома он увидел стоящего спиной себя. Тот второй, - в слегка обесцвеченных сепийных тонах, был окружён бесформенной и беспрестанно изменяющейся аурой такого же цвета, которая вместе со всем вложенным в неё, подобно нестабильной призме, ежесекундно искажалась сама и искажала пространство за собой каким-то, как показалось Валентино, ветром материи, подобно ряби на лужах, создаваемой обычным ветром, - смотрел куда-то в сторону окон квартиры Марио.
   - Это что ещё за новости?.. - преспокойно подумал наш герой, находясь под аффектом дежавю.
   Тот второй отчего-то неожиданно дёрнулся и забежал за угол дома. Валентино машинально под действием дежавю погнался за ним (ноги сами понесли, как в сказке); пробежав грань дома, параллельно листая альбом с конца в поисках подходящего снимка, он забежал за угол, оказавшись в арке. Второй пробежав уже следующую грань дома, вновь свернул вправо. Валентино, продолжая гнаться за ним, листал альбом и наткнулся на обведённую сердечком фотографию Фелиции с подписью: "Моему доброму другу Марио".
   - Сердечки?! Час от часу не легче...
   Дежавю тем временем продолжалось; Валентино оббегая дом уже по параллельной, соседней улице, бегло заметил вдали людей, стреляющих в воздух из ружей.
   - И откуда они взяли оружие, непонятно...
   Заметил повсюду горящие машины; заметил одежду, валяющуюся на тротуаре под ногами; заметил даже невдалеке сидячий спиной к стене труп, но лишь поёжился:
   - Брр, всегда недолюбливал мрачный вид трупов: это угнетает.
   Потому что второй в этот момент опять-таки скрылся за углом того же самого дома; Валентино выбросил альбом:
   - К чёрту, таскать ненужный балласт! А ведь выбросил то именно тогда, когда был должен! - думал он, ложа фотографию в карман и ускоряясь.
   Герой наш всё так же под действием дежавю выбежал к той части дома, откуда начался забег: второй был уже почти у конца дома, без двух шагов на том самом месте, на каком его увидел Валентино впервые. Неожиданно влияние дежавю закончилось:
   - Что я вообще делаю? Зачем бежать... - подумал Валентино, испаряясь за спину второго, - Сейчас поймаю...
   - Идиот! - добавил он, уже конденсируя, - Поздно...
   И воссоздавшись, скрестил разведённые руки, пытаясь схватить его, но схватил лишь то, что и ждал: воздух. После перемещения вокруг резко стемнело, мир, как ему показалось, погрузился в ночь, но он не придал этому особого значения.
   Раздались выстрелы со стороны его дома. Он обернулся и, хотя было довольно далеко, смог разглядеть фигуры, мелькающие у него в квартире.
   - Чёрт, не ночь, но утро - опять невозможно жутко! - скользнуло у него в мыслях.
   - Вон он! Уйдёт! Стреляй! - кричали полицейские, разбивая окно кухни. - Сейчас уйдёт!
   Началась стрельба; рядом с Валентино со свистом пронеслось несколько пуль, но он не хотел перемещаться, не посмотрев на часы, и бросился за угол; по телу скользнула жгучая боль, ему показалось, что это зацепило пулей.
   - 88:88. Это ещё что за ерунда? Сломались что ли?..
   Внезапно вокруг стало как-то ненормально тихо и лишь один странный звук, источник которого невозможно было разобрать, доносился едва ли не со всех сторон.
   Чуть только Валентино заскочил в арку, как внезапно налетел на возникшего перед ним незнакомца, того самого странного водителя мустанга, протаранившего стену дома. Незнакомец стоял с той же ехидной улыбочкой, не исключающей, между прочим, и доброты подобно улыбке матери, отчитывающей маленького сына за шалости, которая радуется в душе, что, мол, растёт сынок, подрастает, вот какой уже стал сорванец мой ненаглядный.
   После некоторого молчания, во время которого незнакомец, - опершись на трость из матово-чёрного стекла, оканчивающуюся набалдашником в виде миниатюрного лезвия косы, - прищурившись, поглядывал в глаза Валентино, словно наслаждаясь его удивлением. А герой наш, остановившись перед ним, безмятежно ожидал, когда он нарушит молчание; его вновь обдало каким-то неведомым умиротворением.
   - Умиротворением смерти, - пришло ему в голову, но он сразу отбросил эту бредовую идею; незнакомец при этом слегка прищурился, словно прочитав его мысли.
   Теперь, когда незнакомец был ближе, его незримая аура от этого будто бы даже и действовала сильнее, а времени, которого на сей раз было несоизмеримо больше, хватило, чтобы почти одурманенный Валентино смог дифференцировать охватившее его чувство, отчего пришёл в полное восхищение:
   - Воистину прекрасно! Ощущение непоколебимой вечности, в котором тонет погоня, тонет сумасшествие этого дня, а вся жизнь - лишь блик в кромешной тьме, лишь одинокая звезда, зажжённая на небе лишь затем, чтобы тотчас потухнуть, лишь секунда дня, по прошествии которой всё сгинет в ночи. Это как поэзия... да, поэзия... смерти. Тьфу ты, какой, к черту, смерти! Что за ересь...
   Одним словом, из его разума исчезло всё; всё кроме глухих ударов в груди, гоняющих кровь по телу, а вместе с ними одно единственное имя: Фелиция.
   - И все же невозможно дёрнуть одну нить, не задев остальные, - возвышено смеясь, сказал незнакомец, обращаясь больше к себе, нежели к Валентино. - Впервые это сделаю я, ха-ха! Аве, друг мой!
   - Кто ты? - спросил наш герой, смотря на незнакомца взглядом человека, стоящего на коленях одними лишь глазами, - И чего хочешь?
   Откуда взялась эта вешняя покорность, он не понимал: внутри он желал сказать совсем другое, но сказалось лишь только это.
   - Ха-ха. Всё как со всеми и всё как он говорил, - начал незнакомец. - Каждый раз те же вопросы, то же лицо, но каждый раз разный ты. И не только ты, хо-хо. Я помню тебя, помню, каким ты был, когда я привёл тебя сюда; ничуть не изменился. Но вот не задача, как наш общий друг не старался, он все же не смог добиться нужных условий для таких моментов, для подобных встреч - нужно будет попросить его доработать. Жаль, что даже сам я сейчас слабо представляю, кто я: каша в голове. Может он сделал это специально, как думаешь? А может даже я не в силах перенести это состояние...
  
   - Зато теперь - доработал, теперь - научился! и каши нет: всё как нужно, если не сказать как обычно; все клянчили-клянчили, и доклянчились на свою голову.
   Ха-ха, да уж, научился, а нам хоть плачь... а раньше помнишь как было? Хорошо хоть, что люди никогда не смогут достичь такого технологического уровня, чтобы вырезать куски разума, а то мир бы окончательно пошатнулся.
   - Как это?! Достигнут же ведь, но будут уже морально и нравственно готовы к этому. Жаль только, что всё это случится так ненадолго.
  
   - Каких моментов? Каких к чёрту наших встреч? - с досадой произнёс Валентино, прервав монолог незнакомца, понемногу отрезвляясь от дурмана, испускаемого им, ибо ждал от него возвышенных речей, - Что за общий друг? Ничего не понимаю! Мне...
   - Нужно бежать? - досказал незнакомец, - Опомнился, ха-ха! Нагнали бы уже, если б преследовали. Пойдём, посмотришь лучше от чего бежишь? Да я по делу, так что долго не задержу, и обманывать не стану, не бойся, идём! - отрезал незнакомец, словно тоже отрезвился от собственного умиротворяющего дурмана.
   С этими словами он прошёл сквозь Валентино и направился во двор.
   - Брр... будто душу льдом сковало, - сказал про себя Валентино, к чему из неведомого омута мыслей само по себе всплыло: "Смерть рядом стояла, но миновало".
   - Ересь это, что за бред лезет в голову! - подумал наш герой и разорвался вслух:
   - Стой! Куда ты! Там же полиция!
   - Да неужели, ха-ха! - просмеялся незнакомец и скрылся за углом, - Страшно-страшно, боюсь-боюсь...
   Несколько подумав, Валентино всё же решился и вышел во двор медленно-боязливой поступью. Незнакомец неожиданно выпрыгнул из-за угла:
   - Бу! Ха-ха-ха.
   Испуганный Валентино, взвизгнув, отпрыгнул назад.
   - Прости; осмотрись вокруг, что думаешь? Ну, чем не картина, а?
   Валентино окинул двор взором и был удивлён тем, что время остановилось - всё вокруг замерло, словно температура во дворе мгновенно опустилась до абсолютного ноля, сковав тела людей, животных и растений, отчего они слились в единый монолит.
   Полицейские с автоматами наперевес и озлобленными, уставшими лицами (от бега ли, от жизни ли, сложно разобрать) растянулись верёвкой от подъезда почти до угла, где стоял Валентино; кони с выгнутыми на бок шеями, вскинутой застывшей гривой и висящими в воздухе поводьями, некоторые даже на дыбах; два голых дерева стояли, слегка нагнувшись в сторону Валентино, словно захватив с собой энергию ветра, навсегда подчинившись ей. Снежинки, неподвижно висящие в воздухе, позволили рассмотреть их далеко не беспорядочный порядок падения; повсюду на снегу волны и снежные брызги от ног и копыт, врезающихся в сугробы. И даже пуля, почти угодившая в стену, примерно туда, где до этого стоял Валентино, но так и не долетевшая до неё пяти сантиметров (её, кстати, наш герой заметил в первую очередь, отчего машинально сглотнул). Все это было укутано этим странным не прекращающимся звуком, - звуком одного мгновения, - состоящим из свиста этой самой пули, ударов веток друг о друга, напора ветра, упёршегося во все объекты двора, вбивания снега, топота, криков, ржания лошадей и шуршания экипировки полицейских.
   - Картина, да и только, вот если бы художники умели рисовать такой моментный саундтрек к своим полотнам, это было бы прекрасно, не думаешь? - проговорил незнакомец, переходя к одного полицейского к другому и пристально рассматривая их. - Вот сюда иди: здесь особенно красиво.
   Валентино подошёл к указанному полицейскому и увидел на его щеке снежинку, растаявшую ровно наполовину.
   - За мгновение до смерти - весьма трагично, не находишь? - сказал незнакомец и сжал снежинку меж пальцами, затем развёл пальцы, с интересом наблюдая на каком пальце останется большая половина полученной капли. - Как думаешь, что бы подумали абсолютно иные существа, не знакомые с нашим миром, увидев сейчас это застывшее зрелище?
   - Не имею ни малейшего понятия, ты лучше...
   - О чём это я вообще? - резко оборвал незнакомец. - Давай ближе к делу: достань визитку, что дал я тебе.
  
   - А ты действительно задайся вопросом, что бы они подумали? - сказал псевдоисторик.
   Мне кажется, что они бы восприняли все это, как сложившийся занятный ландшафт, как странную форму природы и горных пород, сложенную из того, что мы называем домами, животными и людьми. Но никогда бы не догадались, что здесь есть жизнь. Что здесь когда-то была жизнь, будь она хоть прямо перед их глазами, - месиво материи и только. Однако этот вопрос встал бы ребром, если бы всё находилось в движении. Хотя нет, ничего бы не изменилось потому что, если существа, вернее сущности, действительно оказались бы отличны от нас, то нелегко нам оказалось их заметить и распознать... Эй, постой-ка теперь ты! Ты что это значить, решил заполнить односложный ответ Валентино моими размышлениями на эту тему?..
  
   Валентино, послушавшись незнакомца, достал визитку и с удивлением обнаружил, что вместо циферблата на ней изображён символ бесконечности из переплетения стрелок и штрихов, растянутый во всю длину карты.
   - Эта вещь сейчас тебе очень понадобиться, - растягивая слова, почти пропел незнакомец, - Более того, не дай я тебе её, ты бы сейчас застыл вместе со всем окружающим, ибо не можешь существовать в таком времени, как, впрочем, и я, ха-ха. Дотронься пальцем до стрелок; чтобы обуздать время, их нужно удерживать, удачи...
   Едва Валентино поднёс указательный палец к гравировке, как он притянулся в центр одного из овалов бесконечности, средний палец упал во второй. Стрелки тут же, раскручиваясь, распрямились во всю длину карты слева на право; следом, в правой части, словно откуда-то из глубины, вынырнула часть циферблата далеко не по размеру карты, на котором уместились всего два соседних часовых деления: четыре и пять. Валентино чуть-чуть дёрнул пальцем...
   Пространство вокруг озарила вспышка. Время ускорено промоталось назад, Валентино проделал все действия с точностью до наоборот (но не заметил этого сам), вплоть до столкновения с незнакомцем в арке, которого, кстати, не было на обратном пути, словно он стал невидимкой, но всё же это не помешало Валентино врезаться в пустоту на его месте. Далее, скорость начала замедляться, он проделал несколько шагов назад и спиной вышел за угол; оказавшись во дворе, встал ровно на то место, откуда услышал выстрелы, и, не помня событий последних минут, словно готовился пережить их вновь.
   Раздались выстрелы со стороны его дома. Он обернулся и, хотя было довольно далеко, смог разглядеть фигуры, мелькающие у него в квартире.
   - Вон он! Уйдёт! Стреляй! - кричали полицейские, разбивая окно кухни. - Сейчас уйдёт!
   Началась стрельба; рядом с Валентино со свистом пронеслось несколько пуль, он не хотел перемещаться, не узнав времени, и бросился за угол и побежал через арку.
   - 04.15, - увидел он на визитной карте, которая оказалась в руке (ничего странного в этом он не обнаружил: казалось, карта была в ней всегда).
   Когда наш герой выбежал на соседнюю улицу (что влекло его туда и заставило пробежать арку, сказать сложно, он не знал этого даже сам; что-то похожее на внутренний зов, ежесекундно подтрунивающий сделать это), то прямо перед ним из пустоты возник мчащийся мимо справа на лево красный мустанг, за рулём которого он признал себя; на соседнем сидении был кто-то ещё.
   - Я! Снова я! Да что же это за чертовщина, в конце концов, - подумал Валентино, смотря вслед уезжающей машине, объезжающей препятствия.
   Прогремел выстрел; он вскинул голову к небу. Моментально выяснилась причина, по которой вся улица была наводнена скелетами автомобилей, глодаемых огнём. На крышах домов по всей длине улицы находились люди, и даже дети. С самым разным оружием в руках они стояли на краю, сидели, свесив ноги, и расстреливали всех проезжающих, целясь особенно в крышку бака для пущей зрелищности. Видимо это были новомодные развлечения повстанцев:
   - Чего только не встретишь в предапокалиптическом мире, помешанные!
   Валентино, конечно, не мог допустить своей собственной смерти (то, что это был именно он, сомнений не было), думаю, что каждый, оказавшись на его месте, поступил бы так же. Поэтому, не размышляя ни секунды, он бросил пальцы на изгибающиеся стрелки визитки и зажал их, чтобы сохранить целостность временного отрезка, - в котором находился, - а не вылететь где-то в другом времени; всё это он осуществил с такой прытью, будто действие было для него не ново, будто он делал так всю жизнь. Затем, конденсировал на крышу за спину самого ближнего повстанца, ударом руки отправил его вниз. Перескакивая зигзагом от человека к человеку, с крыши на крышу, разными способами безжалостно сталкивал их на асфальт. Некоторым хватало простого касания, чтобы потерять равновесие, другим лёгкого толчка. Остальных приходилось хватать за плечи и с силой выбрасывать вперёд. Под конец Валентино вошёл в азарт и, изловчившись, конденсировал в прыжке, ударом ноги отправляя жертву в свободное падение длиной в десять-пятнадцать этажей. Все это случилось практически одновременно, поэтому их крики слились в единое целое, образовав общий протяжный вопль.
   Герой наш, расчищая путь, параллельно успевал наблюдать и за движением красного мустанга, и наблюдения эти оказались плодотворны: он заметил одну странную деталь. Подъезжая к дому, на первом этаже которого находился магазин, украшенный огромной синей вывеской: "Сладости у Сандры", - на расстоянии нескольких метров впереди мчащегося мустанга появилась такой же, а первый тут же мгновением спустя исчез. Амплитуда меж появлением одного и исчезновением другого была столь мала, что Валентино показалось, будто бы машина на мгновение перешла на сверхсветовую скорость и прыгнула сквозь пространство, отчего на время стала невидимой для глаза и обогнала собственную тень.
   - Но ведь это невозможно, с научной точки зрения, - только и успел подумать наш герой, ведь нужно было продолжать расчищать дорогу для машины, которая к тому же значительно ускорилась после этого прыжка.
   Валентино отправил ещё нескольких повстанцев в свободное падение, однако всё его внимание, подогретое к тому же ещё одной странностью, теперь было приковано к автомобилю. Он заметил, что после прыжка водителя, будто подменили. До этого он ехал осторожно, притормаживая, несколько схематично и машинально, а теперь мастерски отравляя машину в заносы, проходил сложные участки, давя на газ.
   И ещё пятеро повстанцев, подобно тряпичным куклам, сорвались вниз. Валентино уже наскучило подобное однообразие, поэтому он всё больше смотрел на машину, и всё меньше перед собою, что, однако, оказалось чревато последствиями. Расплата не заставила себя ждать долго: после одной из таких конденсаций его ожидала маленькая неприятность.
   - Вот теперь прям как я! Как когда-то я, - замечтавшись, думал Валентино, конденсируя к повстанцу и смотря на машину.
   Однако стоящий на очереди повстанец, к которому и конденсировал наш герой, ожидал появления (видимо заметив падающих собратьев), встретил его не спиной как другие, а оскаленным лицом полным ненависти, горящими глазами, в которых бликовал отпечаток чьей-то смерти, сигаретой в зубах и двуствольным ружьём в руках.
   - Ох, черт! Вот это сюрприз, - заорал наш герой, когда заметил это неприятное обстоятельство.
   Валентино задёргался, но не растерялся. Минуя дуло, он боком сошёл с крыши, обхватив рукой шею повстанца, тем самым утащив его за собой; сразу же конденсировал обратно, но крепко вцепившийся в него повстанец, оказался рядом. Валентино не медля испарился ещё раз, на этот раз высоко в небо и, падая, пытался отлепить его от себя. Повстанец делал всё с точностью до наоборот, всеми силами пытаясь схватиться посильнее, вгрызаясь ногтями в рукава и плечи, обвивая ногами его тело. Неизвестно чем бы всё это закончилось, если бы Валентино не пришла в голову блестящая мысль: он конденсировал их падение за секунду до столкновения с крышей, причём так, что бы только повстанец задел её. Крыша, как бритва, срезала тело повстанца; Валентино, испарившись, уже стоял рядом, в кровавом вожделении лицезря, как размозжилось тело повстанца: голова, шея и ноги вонзились в тело, повстанец сложился, как гармошка, - кровь разлетелась во все стороны, рисуя красный узор на заснеженной крыше.
   Через мгновение герой наш уже зарёкся не отвлекаться и продолжал расчищать путь для красного кабриолета. И вот уже остался последний, но как говориться, беда не приходит одна. И Валентино уверенно конденсировал к нему, но толкнув руками только воздух, чуть не свалился сам: повстанец словно растворился. Обернувшись и задев что-то ногой, Валентино нашёл его убегающим; под ногами валялась граната.
   - Где же вы обзавелись этим добром, не понимаю. А, всё же - сон, пора бы запомнить.
   Валентино, на свой страх и риск схватив гранату, испарился за спину убегающему повстанцу и, просунув её между рюкзаком и спиной, вернулся на прежнее место. Сзади раздался взрыв, но он уже был занят другим: оказалось, что этот повстанец не последний. На дороге впереди едущего автомобиля стоял ещё один со снайперской винтовкой. Валентино понимал, что шансы расправиться с ним в рукопашную не велики - обвёл улицу глазами, не найдя на ней оружия, вспомнил, что рядом с размозжённым телом или где-то поблизости должно быть ружье. Конденсировав и не найдя ружья в красном от крови снегу, он испарился ещё раз: вниз, где и нашёл его, схватил. Затем сконденсировав за спиной последнего повстанца, на вытянутой руке приложил дуло к затылку; безжалостно спустил курки, разрядив разом оба ствола, разнёс голову. Грязно-бурый снег на дороге опестрился узором из двух нечётких, пересекающихся, кровавых овалов вперемежку с ошмётками мозгов; кровавые брызги залили Валентино глаза; отирая лицо, он в ужасе отбросил ружье (о чем бесконечно пожалеет спустя мгновение), и выйдя из состояния аффекта, осознал свою безграничную жестокость, затуманившую рассудок.
   - Господи, прости; это чёрте что, но уж только не сон; сейчас точно должен был проснуться в холодном поту и глухим оглушающим писком, режущим уши, однако, я здесь. Я все ещё здесь, а значит это...
   Далее произошло несколько событий, подобных подводным минам "неожиданности", на которые одну за одной налетел атомоход Разум, за несколько взрывов пробили корпус и достигли реактора, отчего Валентино на секунду посетил атомный взрыв мыслей, к счастью не имеющих ничего общего с сумасшествием.
   Во-первых, обнаружилось, что в руках нет визитки, герой наш припомнил, что её не было уже, когда перемещался за ружьём, но насколько давно это случилось, и каким образом можно было так удачно перемещаться без неё, в голову ему не пришло. Во-вторых, в этот самый момент почувствовалось лёгкое касание за левое плечо, плавно перетекающее в захват или удар, он не смог разобрать, что именно это было, но понял, что кого-то упустил из виду и теперь его дела плохи, если не сказать: хуже некуда. В-третьих, звук приближающегося автомобиля усиливался - до встречи, которой Валентино очень хотелось избежать, оставались лишь секунды. В-четвёртых, до его слуха вдруг донёсся стрёкот, а перед глазами возник вертолёт, и хотя это был самый маловажный фактор, но и он внёс здесь свою лепту. И, наконец, в-последних, неожиданно вылетевшая с захлёстом из-за спины вторая рука нападавшего, - облачённая в бежевую спортивную куртку, как сразу определил Валентино, - в которой мелькнуло металлическое лезвие ножа на уровне шеи, стала последней каплей мотивации, чтобы принять решение быстро и сделать что-то немедленно; что он и сделал: испарился.
   Даже в этом хаосе из событий и мыслей Валентино не пожелал оказаться на крыше, символизирующей недавнее наваждение, и конденсировал на дороге перед домом Серджио. Но так как повстанец держался за него и, следовательно, переместился вместе с ним, то именно это, возможно, и спасло ему жизнь, потому что траектория полёта ножа ничуть не изменилась, более того, он уже почти достиг шеи. Однако едва они переместились, как прогремели выстрелы, и Валентино, почувствовал, что рука, держащая его за плечо, разжалась; увидел, как нож, будучи уже около лица, выскользнул из безжизненной руки, откинутой судорогой и уже падающей вслед за ним; увидел впереди убегающую девушку в разорванном платье, если быть точным, то в половине платья, вторая же, как флаг развивалась в стороне на ветру, уширяя тело вполовину. Казалось, что несоразмерно узкие ноги приделаны не по центру туловища, а так, тяп-ляп приляпаны с краю...
  
   - Будто два мастера, ваявшие по отдельности каждый свою часть скульптуры, забыли согласовать пропорции, а заметив промах, поленились переделать и поручили докончить начатое подмастерью-дилетанту (либо гению сюрреализма), который решил, что должно быть не иначе, чем как есть сейчас.
   Не прошло и года, прервал-таки мой монолог, доволен?
   - Вполне...
  
   Девушка рыдала навзрыд, захлипываясь и захлёбываясь собственными слезами, завала на помощь, продолжала бежать, но, как казалось, из последних сил. Валентино сразу понял в чём дело (впрочем лишь после того, как осознал, что выстрел предназначался ей) и, несмотря на то, что сзади по-прежнему гремели выстрелы, кричали люди, решил, во что бы то ни стало, спасти эту девушку и, бросившись догонять её, словно позабыл об опасности (уже знакомое чувство подсказывало: всё будет хорошо). После непродолжительной погони, когда до девушки оставалось всего несколько метров, она вдруг обернулась заплаканным лицом - платье от поворота намоталось на тело, встав на своё место; она расширила глаза, как будто от удивления, и, смотря куда-то позади Валентино, едва заметно качнула головой в сторону, затем дёрнулась, испугавшись несущегося на неё Валентино, но, видимо, поняла, что он не опасен и остановилась...
   Позволю себе здесь повествовательную пазу...
  
   - Да неужели, ха-ха.
   Помолчи, пожалуйста.
  
   Позволю себе паузу, отчасти потому что у Валентино она тоже наступила: он на мгновение завис, будто переклиненный скачком напряжения компьютер, однако то, что в мыслях Валентино может проскользнуть за мгновение, на письме нам грозит заминкой, ибо скорость его - ничто в сравнении со скоростью мысли, поэтому и пауза неизбежна.
   О боги, как она была великолепна эта девушка, и если бы Валентино уже так сильно не любил (насколько сильно он сам пока не знает), то сейчас бы полюбил её совершенно, бесповоротно и с первого взгляда. Белоснежно-бархатная кожа лица; ясные и чистые бирюзовато-зелёные глаза, отливающие в местах блика не серебряными, как у всех, а янтарно-золотистыми точками; пышные каштаново-чёрные волосы, падающие на грудь, как струи водопада; острые скулы, оканчивающиеся таким же острым слегка вздёрнутым подбородком, словно...
  
   - Впрочем, - прервал псевдоисторик, - Ты, как и я, не мастер описывать лица, а тем более красоту: слишком мало красок в нашей с тобою кисти, а те, что есть, слишком блеклы, - оставим это благородное занятие другим, дабы не обесцветить и обесценить предмет описания.
   Скажу три вещи. Первая - ты когда-нибудь перестанешь меня прерывать? Вторая - вновь твои личные симпатии мешают нашей работе. А третья - ты прав, кисть моя и впрямь недостаточно ярка...
   - Вот видишь.
   Поэтому я пойду другим путём.
   - Что-о?
   Скажем так...
  
   Она была из тех девиц, на которых даже самый смелый не смел задержать свой взор долее секунды и тут же нервно отворачивался, боясь встретить её взгляд...
  
   - Полисвумены не в счёт? хе-хе.
   Юморишь? Слишком тонко - тебя не поймут, ха-ха! вот это действительно смешно.
  
   ...Отворачивался, сгорая от давно забытого стыда перед самим собой, от даже тени проскользнувшей мысли подойти к ней, от лишь даже капли оставленной надежды на взаимность; причитая себе словами пословиц: "не мой сапог для пары, ибо разных колод мы с нею карты".
  
   - О девицах такого рода, между прочим, нужно знать следующее. Если смелые не смеют, то о застенчивых и говорить нечего, поэтому они, - как бы то ни казалось парадоксально, в подавляющем большинстве случаев, - одиноки. Не находишь сей факт драматичным?
   Советую вам, уважаемый читатель, не обращать внимания на излияния нашего неугомонного псеводоистерика.
  
   Такова была эта богиня-незнакомка, и Валентино, не будь он уже обременён великим чувством (которое, к счастью, не перебивается другим на пике своей активности), как я уже успел заметить, прямо сейчас упал бы пред ней на колени, да что Валентино, сами боги древности не постыдились бы этой участи, приняв раболепие за величайшее счастье на земле. Однако доброжелатели, порвавшие ей платье с нижайше очевидными целями - не боги, и смелость их смелости рознь, синонимы ей - дерзость и похоть самого низкого качества, самых низких оттенков.
  
   - Всё же после секундной задержки разума, без памяти любивший другую Валентино на полном ходу влетел в незнакомку и, едва коснувшись её, конденсировал в конец улицы так далеко, как только видел...
  
   - 18:13. - увидел Валентино на часах и на всякий случай обернулся, чтобы убедиться в безопасности улицы.
   - Спасибо... спасибо тебе! Вдвойне! - заливаясь слезами, промямлила девушка, бросившись ему на шею. - Если бы не ты... они... они бы... они хотели... я просто шла...
   - Ну, ну, полно, хватит, всё уже позади; их больше нет, всё прошло.
   - Ах, если бы не ты... - сказала она, слегка успокоившись, и отпустила Валентино.
   - Сама доберёшься? Не знаю, правда, куда... Время смутное ныне, ничего не понятно, - не зная, что сказать, сказал наш герой.
   - Да, да, конечно, доберусь, спасибо, - с этими словами она с жаром поцеловала его в губы, смущённо покраснела, отвернулась и почему то побежала вперёд, будто за ней до сих пор кто-то гнался, и, слегка повернув голову вбок сказала:
   - Спасибо, милый...
   Конца фразы Валентино не услышал, потому что уже испарился к дому Серджио, отчасти он сделал это от стыда, который почувствовал перед заочно находящей рядом Фелицией.
   - 12:12. К счастью!
   Вырвавшись из непрекращающихся происшествий, оказавшись перед домом брата и убедившись в своей безопасности, Валентино, наконец, вздохнул спокойно и, как ему показалось, улучил спокойный момент, чтобы поразмыслить о том, как ему несказанно повезло, однако вопреки ожиданиям, не тут-то было - спокойствие рухнуло в одночасье.
   Герой наш интуитивно сунул руку в карман пальто, но рука пролетела вскользь. Стоило посмотреть на вниз, как его хватил удар: пальто было разорвано, карман вырван, а его содержимое: фотография Фелиции, записная книжка Марио, телефон - всё, что могло помочь облегчить поиски Фелиции, потеряно. Видимо это случилось во время воздушной схватки, или раньше, ведь возможностей для этого было масса. Раздавленный горем, он заорал на всю улицу:
   - Не-е-е-ет! - и тут же конденсировал на одну из тех злосчастных крыш.
   С крыши Валентино наугад конденсировал вниз в надежде найти фотографию или хотя бы записную книжку. Потратив на напрасные поиски достаточно много времени, он не разу даже не попал в нужное время: рассвет сменялся ночью, день - закатом, снежный буран - затишьем; раз за разом перемещаясь, по крышам, по улице и в небе, он всё яснее понимал, что хотя эти вещи и не иголка, но и огромное пространство улицы, - к тому же растянутое во времени, над которым нет контроля, - не стог сена - и найти здесь что-то невозможно. Однако за время поисков он несколько утешился, найдя причину их закончить, что впрочем, не спасло его от отчаяния:
   - А впрочем, чем могла помочь мне эта фотография? Ясное дело, что на том месте, где она была сделана, сейчас нет Фелиции. - Эх, вот если бы ещё и во времени перемещаться, я бы всё исправил ещё тогда... - пронеслось у него в голове, между прочим. - О идиот! На что надеялся? что за слепота, что за глупая нелепость! Вот уж действительно: соломинка для утопающего - бревно. Записная книжка тем более: голый адрес, даже если он был там, вряд ли смог мне чем-то помочь. Но вот телефон - в самом деле, печальная потеря. Всё бесполезно; всё, черт побери!.. Будь оно трижды проклято! Что теперь? Что?! Надежда только на русский авось, вот только я, к несчастью, не русский, - значит, что и тут надежды нет. Ну, и пускай! Как-то всё само делалось до этого, главное не стоять на месте, пока есть куда идти. А пока есть куда идти, да есть: к Серджио...
   Валентино конденсировал перед дверью в дом брата, несколько раз постучался. Спустя минуту дверь открылась, и показался Серджио. Замечу, что Серджио, переехав в Канаду, отлично вписался, лучше сказать затерялся среди канадцев. Светло-русые волосы, острый, но короткий нос, продолговатое лицо, - те детали, за которые над ним часто измывался Валентино, конечно же, братски добродушно; приговаривая после: "Ох, не там ты родился, не там...". Действительно если бы кто-то ошибкой или нет, забрёл к нему домой, как сейчас Валентино, то тотчас бы признал его за среднестатистического канадца, максимум американца, и считал бы его таковым, до первых, разумеется, сказанных слов: от акцента не убежишь.
   - 15:01.
   - А вот и ты! - сказал Серджио, радостно похлопав Валентино по плечу, затем слегка покраснев и потупив взгляд, продолжил. - Решил исправиться и войти культурно через дверь, или испугался моей вторичной глупости? Прости меня ещё раз; мог не затрудняться; главное, что не забыл, а то ты мой единственный шанс соединиться с семьёй; заходи.
   - А с этим-то что случилось? Что это за "вторичная глупость"? и где найти силы во всём разобраться? - мелькнуло у Валентино в мыслях.
   Пока они входили, голову героя нашего посетили новые недобрые мысли. Он неожиданно понял, что хоть это и вторая встреча с Серджио, хоть она и происходит сейчас, но и она уже имеет чётко очерченные границы и некую последовательность действий, которая теперь должна произойти. И как не парадоксально, но именно такие выводы стали причиной новой проблемы.
  
   - Что-то я ничего не понял, объясни.
   Всё просто; раньше его понимание "сейчас" заключалось в том, что если событие последнее, то это "сейчас" - и тогда он хозяин собственной воли, как, допустим, он считал вторую встречу с Марио "сейчас", а первую нет, то есть как независящую от его выбора, в которой он действует так, как должен и как было предначертано. Странное миропонимание, но что поделаешь.
   - Действительно.
  
   - Выбиться из рамок? Или держаться их? - размышлял наш герой, - Но как выбиться, а как держаться? Как нужно-то, чёрт? А хотя пусть всё будет как есть, как получиться и как должно быть! Да будет так! - гордо отчеканил он сам себе.
   Но, несмотря на принятое решение, его мнимое сознательное спокойствие, отзывалось бессознательным отмериванием шагов, углом их поворота, наклона, а так же выбором скорости шага; руки не давали ему покоя, он не мог найти на теле места, куда их можно пристроить - то менял их положение, что случалось ежесекундно, то начинал размахивать ими в разные стороны, то просто отпускал их в свободный полет, один раз даже обхватил себя ими, но подумал при этом:
   - Нет, это совсем уже ненормально, ни в какие ворота не лезет, - и, аккуратно, будто боялся, что кто-то заметит это, опустил их скольжением по телу.
   Тоже творилось с шеей и взглядом: он боялся лишний раз повернуть голову и перевести взгляд на другой предмет, поэтому смотрел ровно перед собой, ворочая шеей вместо глаз.
   Временами, а именно когда он с особенным усердием налегал на подсчёты и отмеривания, ему мерещилось, будто он идёт с головой замурованный в бетон, в котором судьба услужливо прогрызла изгибистый тоннель формы его тела и в котором он теперь скользит, как по колее, следуя всем изгибам бетона, ибо не следовать им просто нельзя, нет другого пути, кроме как изгибать членами, заполняя ими впередилежащие пустоты. Нет и быть не может другого положения тела, как только то, что есть сейчас и будет через миг при условии подчинения себя воле траектории тоннеля. Всё: вплоть до наклона пальца, вплоть до того, чтобы ноготь мизинца попал в специально отведённую для него канавку, - должно быть на своём месте. Валентино боялся даже себе представить, что будет, если он не подчинится этому строжайшему и единственному требованию - следовать намеченному курсу. А когда чувство бетона пропадало - наступал страх, чего бы вы могли подумать? Страх неизвестности:
   - Бог мой, а что если я не попаду в колею, я же совершенно не знаю, я не вижу! Да поможет мне бог! Господи, как страшно!
   Валентино казалось, что за границами его бетонного чехла мир не только не существует, напротив, там даже нет такого понятия как мир; ему казалось, что шаг влево, шаг вправо грозят не смертью, не забвением и даже не стиранием, а говоря его словами "никогданесуществованием". Именно поэтому он судорожно старался найти этот бетон и самовольно надеть его на себя, как сбросившая кожу змея, если бы ей сказали, что новой не намечается, пыталась бы натянуть на себя старую. В таком состоянии, в каком был Валентино, любой бы собственноручно отрёкся от свободы воли, поставил подпись под контрактом судьбы на любых условиях и с жадность запрыгнул в эту старую кожу, дабы не знать и не помнить, что находится за её пределами.
   Когда это достигало крайних степеней, и герой наш находил желанную червоточину в бетоне, то с ней находил и счастье, ему даже казалось, что он идёт не вперёд, а в полуневесомости стекает вниз, уносимый водой времени по всё тем же замысловатым изгибам бесконечного тоннеля, имя коему - пространство. И он был счастлив, был действительно счастлив, потому что точно знал: нечего бояться, когда это падение контролируемо не им...
   Серджио, давно прошедший в холл и ожидавший там Валентино, смотря в его сторону, если бы не был его братом и не знал его, то принял бы его за невротика, или ещё хуже шизофреника с примесью цветофобии зелёного, аллергией на воду и боязнью высоты, которому кажется, что он идёт по узкому, шаткому мостику над виднеющейся внизу рекой, кишащей крокодилами.
   - Ха-ха. Тебе все хуже с каждой встречей. От любви с ума сходишь, видно Фелицию ещё не нашёл?
   - Откуда он знает? - подумал Валентино (тут же, к счастью, позабыв о своих путешествиях по бетону), но тут же вспомнил, что это уже вторая встреча и сказал:
   - Нет, пока нет.
   - Не иголка же она, в самом деле, затерянная в стоге сена? Хо-хо!
   Слова брата ассоциативно пробудили в Валентино воспоминания о недавних поисках, их безрезультатном окончании, затем о крышах и кровавой бане, творившейся на них - его передёрнуло. Мысля вслух, он огорчённо сказал себе под нос, то же самое, что думал в тот момент (но что подходило и к ситуации в целом):
   - Ах, может и не иголка, но и мир не стог сена.
   - Ну-ну, чего ты, не отчаивайся, - с участием сказал Серджио, взяв брата за руку выше локтя, и подмигнув, - У тебя есть превосходство перед стогом, как если бы у ищущего иголку был магнит. У тебя-то он есть... магнит.
   У Валентино не нашлось ответа на аллегорию брата, пытающегося утешить, успокоить и хоть чуточку развеселить его совсем кислое лицо, ставшее таким от новой тревоги, которую Валентино уже начал переживать:
   - А что если... что если сейчас цепь прервётся? - размышлял он, - Вдруг не будет толчка для дальнейших действий, и я упрусь в стену? Куда я пойду? Никаких зацепок больше нет - это последняя. Нет-нет, там должно обаятельно что-то произойти. Обязательно, но не знаю...
   Совсем забывшись, он услышал где-то, как показалось, вдалеке голос Серджио:
   - Ну, я всё собрал, - добродушно улыбаясь, сказал он, показывая свой огромный в черно-белую клетку чемодан на колёсиках. - Всё готово. Давай показывай мне свои возможности, свой магнит превосходства, хе-хе. Эх, завидую я тебе, брат, - он остановился, призадумавшись, - Сколько можно всего устроить с твоими способностями...
   - Эх, знал бы ты всё, или, по крайне мере, было бы это "всё" так, как ты думаешь, - угрюмо подумал Валентино, но указывая на его багаж с нелепой улыбкой сказал:
   - А устроился самолётом и носильщиком на полставки, ещё и даром, да?
   - Ха-ха-ха, - подойдя к чемоданам, от души посмеялся Серджио, - Даже в такое время шутишь ("чего я и хотел от тебя", - прибавил он в мыслях), ты ни капли не изменился, чему я не могу не радоваться. А право странно, что это проявилось только сейчас, не находишь?.. Твои способности... Вот бы мы с тобой в школе понаделали дел и что самое важное остались безнаказанными, хо-хо.
   - Не знаю, может быть. Куда?
   - К нам домой, я же говорил: жена и дети уже там.
   Валентино, подёргиваясь и покачиваясь, но теперь уже совершенно бессознательно, подошёл к нему, взял за руку и они испарились в квартиру, где наш герой провёл остаток своего детства. Герой наш конденсировал в гостиной с большим овальным столом в центре, над которым висела старая люстра с лампочками в виде свечек, блекло горящих холодно-красным светом.
   - Фух, вот так да! - изумлённо проговорил взволнованный Серджио, открыв глаза и не выпуская руку брата, - Быстрее света! Пока не попробуешь, всё равно не понятно как это. Да и теперь не понятно, но здорово - здорово! Никто и не поверит, что мне довелось. Хе-хе! Здорово!
   - Я... - начал было Валентино, но был прерван.
   - Да уж, чудо и только, - донёсся сбоку милый старушечий голосок.
   Братья повернули головы и увидели плачущую, дрожащую всем телом мать, стоящую в дверном проёме, опершись одной рукой, а второй держа передник и вытирая им слезы с улыбающихся губ.
   - Мама! - Сеньора N! - вскрикнули разом братья и кинулись к ней.
   - Серджио!.. Валентино!.. Оба здесь... вместе после долгой разлуки. Я... я рада... так рада, - захлёбываясь слезами, вопила сеньора, обнимая детей.
   - Сеньор N! - воскликнул Валентино, увидел входящего отца, который, сообразив в чем дело и увидев сыновей, растрогался, судорожно задёргал бровями, зашамкал губами, пытаясь сдержать наворачивающиеся слезы, но всё же не смог и прыснул и, упав в семейные объятья, разразился рыданиями, вздрагивая всем телом.
   Все четверо стояли в дверном проёме, обнявшись, плакали; никто более не проронил ни слова, но они понимали друг друга без слов, заменой которым стали вытекающие слезы, говорящие намного больше сухих слов. Валентино хотел было первым начать разговор, ведь ему нужно было спешить, он сам пока не знал куда, но знал, что нужно, однако тончайшую материю молчания неожиданно разорвал звонок в дверь. Радостная Сеньора N побежала открывать, отец и сыновья расцепились, отирая слезы.
   - О боже, Мария! - радостно крикнула она из-за угла, - Серджио, твоя жена и дети приехали, вот так счастье.
   Удивлённый Серджио, бросив странный косой взгляд на Валентино, пробегая мимо, помчался встречать их. Валентино отдёрнул рукав и посмотрел время:
   - 11:21. Хе-хе, неожиданно, даже опередили, - обрадованный всем случившимся подумал он, стирая уже почти впитавшуюся в пальто слезу.
   - А я видел тебя по телевизору, - серьёзно начал сеньор N, хриплым голосом, когда они с Валентино остались вдвоём, - Только ты ли это? Мы долго спорили со старухой, но так как давно не видели тебя, не смогли решить. А вот теперь я вижу, что доподлинно ты.
   - Не совсем, сеньор N, даже вовсе не я. Если только отчасти...
   - Как же так? Серджио звонил, когда ещё телефон работал, сказал, что ты был у него и все это правда; всё, что говорят - правда. Повсюду только и разговоров о... м-м... - он замялся в нерешительности, - о твоих странностях. Крутят запись твоих похождений, на которой ты раскидываешь с крыши несчастных бедолаг.
   При последних словах старика Валентино покрылся густой краской, вспомнив о приступе ярости, постигшем его на крышах; вспомнил стрекочущий звук и догадался, что где-то там, в небе весел, как назло, репортёрский вертолёт, заснявший его кровавые похождения.
   - Да эти бедолаги сами... - подумал наше герой, но не решился произнести это вслух, а потому, не зная, что сказать, сказал:
   - Сейчас это уже сложно объяснить, а в особенности, как это вышло: я сам уже ничего не понимаю, - и отвёл глаза.
   - Хорошо, я верю тебе, мой мальчик; уверен, что ты никогда бы не стал делать плохих вещей, если бы, то не было необходимостью, - доверчиво произнёс старик. - Сейчас, впрочем, это все безразлично: утром мир гонялся за одним тобой, сейчас же он окончательно сошёл с ума и невозможно разобрать, что твориться вокруг. Не знаю, доживём ли мы все до завтра...
   Старик замолчал, потому что к нему подбежали знакомиться внуки, а за ними и все остальные. Завязался семейный разговор, вначале которого Серджио познакомил брата с женой и детьми. Жена очень удивилась тому, что Серджио оказался на месте раньше её и детей, но воспринимала все это как шутку мужа, умолчавшего, по её словам, что Валентино уже давно забрал его. "Сидите тут чаи гоняете, хорошо конечно, вот только могли и нас забрать прямо с самолёта!" - укоряла она мужа, который на это улыбался без весёлости. Ему было совершенно не до шуток: он сам не понимал, как это случилось; но не стал разубеждать её в сложившемся мнении, и оттого был очень грустен и глубоко озадачен. Валентино тоже стал серьёзен, он, размышляя, совсем запутался во времени и теперь вовсе не понимал, как Серджио мог позвонить жене, которая как он сказал: "Уже там".
   - Кто же тогда звонил ей? Логично ли здесь всё? не понимаю, чёрт возьми! Очередная возможность проверить теорию о сне, однако опять ничего не понятно. Или она шутит, а не он, либо тут какая-то ошибка; не понимаю. Моё время, их время (под "их" он понимал весь остальной мир)... как сложно ориентироваться, будто это был звонок в другое будущее, где всё иначе. А что если и правда в паралл... - он уже начал что-то понимать, но тут же прервал себя, - Может это все-таки сон? Во сне как раз и время не существует и всё возможно? Как же плохо быть ни в чем неуверенным; словно в подвешенном состоянии, не знаешь твоя ли это жизнь или все это скоро кончиться, проснувшись... или всё только начинается? что если действительно моя? И все, что происходит уже не исправить, не отмотать обратно. Боже мой, что если всё это по-настоящему?! Вот посмеюсь я тогда, этой моей пляске на костях. Ведь тогда получается, что я действительно их убил! убил десять человек, чёрт...
   Валентино горько усмехнулся вслух, и, тяжело вздохнув, хотел разрешить вопрос, спросив брата. На удивление Серджио подошёл сам, отвёл брата подальше от всех в коридор и начал говорить:
   - Откуда ты знал? - обеспокоенно тараторил он. - Скажи мне, откуда?
   - Что? Знал что? - сказал Валентино, догадываясь, что дело в жене.
   - Моя жена, Мария... ты говорил, что она будет здесь...
   - Когда, Серджио? Не говори загадками, скажи всё как есть, у меня тут есть небольшие проблемы в хронологии событий, - Валентино вновь горько усмехнулся, но теперь про себя.
   - Какие проблемы? Что ты хочешь сказать? Загадки говорил ты сам, когда впопыхах убегал от меня утром и нёс какую-то бессмыслицу об этом; говорил, что Мария будет здесь позже меня; просил, что бы я напомнил тебе что-то... Я воспринял всё как шутку и не придал этому значения, но вот теперь... как?.. Откуда ты мог знать это? Ничего не понимаю...
   Валентино и без того уже не понимавший, какое чувство испытает: то ли радость сентиментальной встречи, то ли возвращающийся страх, то ли жалость к Серджио, которому он ничем не мог помочь, жалость ли к самому себе, - но после услышанных слов, в которых промелькнула маленькая зацепка о том, что делать дальше, напрочь потеряв эмоциональную нить, вовсе перестал что-либо испытывать.
   - Серджио, прости, я бы не смог объяснить тебе всего, даже если бы знал сам; но, пожалуйста, понимаю, что сейчас не время и тебе не до этого, однако попытайся вспомнить то, что я просил напомнить.
   - Не знаю, Валентино, вроде ничего особенно, иначе я бы запомнил... Сам то не помнишь, что ли?
   - Вспоминай, вспоминай же, прошу тебя! Это жизненно необходимо! Вопрос жизни и смерти; ты меня понимаешь?! - Валентино уже почти прокричал последнюю фразу, не помня себя.
   Серджио, несколько постояв, потирая руки и покусывая губы, напряжённо пытался вспомнить, но ничего ему в голову так и не пришло, и он сказал, закрыв лицо руками:
   - Дьявол, не помню, совсем-совсем не помню, - с этими словами повернулся к стене, накрест упёрся в неё руками и, закрыв глаза, начал постукивать головой в перекрестье, еле слышно бормоча:
   - Напомни мне... напомни мне... напомни, чтоб...
   Неожиданно Серджио отпрянул головой от стены:
   - Вспомнил!.. - начал было он радостно, но тут же изменился в лице.
   На нём, что говориться, лица не стало. Валентино заметил, что это изменение произошло после того как брат посмотрел на наручные часы; всё сразу стало ясно. Серджио не говоря ни слова, бросился по коридору и скрылся за углом, где как раз, насколько помнил Валентино, висели старые часы.
   - Ну, всё! Это конец,- подумал раздосадованный Валентино. - Побежал сверять время, теперь объяснения не избежать, но и объяснить я не смогу - безвыходность.
   Когда брат показался из-за угла, то Валентино ахнул: однажды он уже видел подобное лицо. Это случилось на последнем курсе колледжа, когда его сокурсник явился на выпускной экзамен, не выучив и улучив момент, пока вышел ректор, прокрался в аудиторию и подсмотрел билет. Всё бы ничего, но, к несчастью, он подсмотрел один из самых сложных билетов, который решительно не понимал и не знал, как ответить, зато понимал, что от этого зависит его жизнь, точнее её беспроблемное продолжение - завалить экзамен он не мог. Времени подсмотреть другой билет не было: ректор уже возвращался; он вылетел из аудитории, мало что понимая, вцепился в первого попавшегося сокурсника, которым оказался Валентино, и принялся трясти его за плечи, умоляя растолковать и беспрестанно повторяя вопросы билета.
   Валентино опомнился от нахлынувших воспоминаний уже в руках Серджио, который точно так же тряс его за плечи и кричал, задыхаясь и не помня себя:
   - Что это?! Валентино объясни мне как?! Как это могло произойти?! Тр-р-р-ри... три часа назад, в десять утра я разговаривал с женой! Она сказала, что благополучно прилетела в город и едет сюда; обещала перезвонить, когда доберётся, но не сделала этого, видимо что-то со связью...
   - Ага! не перезвонила, значит! - ликовал внутри Валентино, слегка обрадовавшись недостающему пазлу. - Потому что нашла тебя здесь, только что, прямо сейчас... ахинея какая-то... однако - несмотря ни на что - замечательно: одной проблемой меньше: всё хорошо, все так, как должно быть, и никакой ошибки - нет... Так ведь это же наоборот плохо чёрт: это не сон!
   - Но это не важно, - продолжал Серджио, - Дело в том, что время пошло назад! В это время я был дома, а где я теперь!! Ну, что же ты молчишь! Скажи мне, брат, скажи хоть что-то?!
   На крики Серджио прибежала сеньора N.
   - Что у вас тут происходит, мальчики? - мило улыбаясь, сказала она.
   - Все в порядке, сеньора N, мы спорим о хоккее, - бросив строгий взгляд на брата, быстро ответил Валентино, который уже взял себя в руки; вновь повернувшись к Серджио, он добавил, - Ты куришь теперь? Выйдем на балкон.
   Не дожидаясь ответа, Валентино пошёл по коридору, дорогой обдумывая, что и как сказать брату: как безобидно солгать. Дойдя до места, где висели те самые, старые часы, он с удивлением обнаружил, что их нет, и просиял:
   - Не видел, значит, интересно, хм, если удастся применить небольшой софизм то - успокоиться, а после, как ни будь, поговорим, там будет легче объяснить... чёрт, если бы знать наверняка, что - сон, так и дело бы с концом: трудностей бы поубавилось.
   Свернув в комнату и пройдя её, он вышел на балкон, Серджио зашёл за ним; Валентино закрыл дверь, достал пачку и протянул Серджио. Серджио молча взял сигарету без цели что-либо сделать с ней; Валентино подкурил, затем посмотрел на брата, который жадно пожирал его вопрошающими глазами.
   - Ну, понимаешь, как бы тебе это сказать... - начал Валентино, мнимо покашляв. - Разница во времени, она конечно вещь сложная и требует невозможных математических навыков, однако шесть часов, шесть часов, Серджио...
   Валентино замер ожидая реакции; расстановка сил поменялась: теперь Валентино, - будто взяв на себя роль Серджио, роль вопрошающего, - в свою очередь пожирал брата безумными глазами. Удивление на лице Серджио плавно перетекало в изумление, а за тем в улыбку:
   - Тьфу ты, чёртов шутник, чтоб тебе провалиться, ха-ха! - неожиданно воскликнул он (герой наш вздохнул с облегчением), и, разразившись смехом, крепко хлопнул Валентино по плечу, да так что тот чуть не упал, - Третий раз на дню пугаешь меня! Отомстить решил? - Удалось! Натурально изображал, нечего сказать, как тогда в школе, помнишь? Ничего не меняется и более всего мы с тобою...
   - Да помню, - хотел сказать Валентино, но обрадованный Серджио, ещё раз хлопнув его по плечу, уже выбежал с балкона.
   - А вообще странно, что он поверил, хотя разум, жаждущий ответа на тему необъяснимых вещей, будет рад любому ответу лишь бы снять необъяснимость, - подумал Валентино, осматривая облака над городом. - Может быть, плохо я сделал? Сказать нужно было, а не лгать, вскроется потом и будет хуже, особенно если меня не окажется рядом. Взбаламутит всех, старики занервничают. Рядом-то я буду едва ли, но что сделано, то сделано. Сейчас бы только не прибежал...
   Неожиданно в нескольких кварталах от Валентино раздался взрыв, за ним последовали выстрелы; в небо взвились клубы чёрного дыма.
   - Небезопасно оставаться в городе, однако, куда бы их перенести? Где спрятать?..
   Внезапно ворвался Серджио и толкнул Валентино, который от испуга выронил сигарету и чуть не сорвался за ней следом, подавился и закашлял.
   - Как я и полагал, - откашливаясь, думал он.
   Но он ошибался...
  
   А ты что молчишь-то уже столько времени? Бойкотируешь?
   - А ты часом, не заскучал ли без моих комментариев?
   Разумеется, нет.
   - Ах так!
   Шучу-шучу, признаться честно, да.
   - Вот так-то. Однако мне всё равно пока что не о чем спросить тебя, интересно стало просто послушать, ха-ха.
  
   - Валентино, я же вспомнил! Ты телефон мне отдал! - сказал Серджио, роясь руками в карманах. - Сказал, что в нём какой-то ключ, подсказка о том, что тебе делать дальше, говорил же я, что ахинею нёс: при себе бы и держал этот ключ, если так важен он...
   - Ура! Я спасён! - вопил разум Валентино, - Вот так подарок, подарок судьбы! А я же чувствовал, знал: дорога действительно возникает пред шагами идущего, нужно лишь идти по ней!
   - Вот он, нашёл! - сказал Серджио, вытаскивая телефон.
   Когда Валентино признал в этом телефоне свой собственный, а главное утерянный телефон, то ему резко подурнело; в глазах всё поплыло:
   - Как это возможно?! Нет, нет! Я точно знаю, что свой потерял вместе со всем остальным на крыше, - рассеянно рассуждал Валентино, принимая телефон из рук Серджио. - Однако так же хорошо я знаю, что это мой телефон: царапины в тех же местах и экран надтреснут у правого края. Как же так, не понимаю...
   - Что теперь? Продолжать поиски Фелиции дальше? Кто мог тогда подумать, а более всех она сама, что ты спустя почти два десятилетия бросишься искать её? Ха-ха, судьба преподносит сюрпризы, - ухмыляясь, сказал Серджио и уже протянул руку, приготовившись прощаться.
   - Да, Серджио, но прежде... - приходя в себя, сказал Валентино. Серджио быстро убрал руку. Валентино продолжал:
   - Прежде скажи: знаешь ли ты какое-либо безопасное местечко, где можно укрыться?
   - Может и знаю, зачем тебе оно? - серьёзно сказал Серджио.
   - Да не мне, а вам! Небезопасно семье оставаться в городе при таких обстоятельствах. Ну, так знаешь?
   - Думаю, что да...
   Серджио начал рассказывать о самых разнообразных местах, где можно было бы, по его словом укрыться, а героя нашего вновь одолели нелёгкие мысли и он забылся:
   - Но почему я не вернулся за ними? Ведь вот же, чёрт побери, я сам действительно прямо сейчас и предложил это. А вдруг со мной что-то случилось? Нет-нет. Прочь плохие мысли, прочь! Всё будет хорошо, поэтому я вернусь! На этот раз я вернусь!..
   Затем Валентино впал в состояние подсознательного мышления. Он смотрел в лицо Серджио, но вместе с этим и не смотрел, не видел его; он одновременно понимал, что не о чём не думает, но вместе с этими и знал, что думает, но ни за что не мог узнать о чём эти думы. Герой наш словно вовсе перестал существовать...
  
   - И впрямь довольно странное явление. Иногда если заметишь это подсознательное мышление, то можно действительно глубоко забыться, так глубоко, что это равносильно пробуждению после забвения.
   Да именно это и случилось с нашим героем: он забылся настолько, что вовсе будто бы перестал существовать...
  
   Однако любое забвение, к счастью, имеет свойство заканчиваться, а посему и с нашего героя должны были спасть эти путы. Это случилось когда Серджио, уже рассказавший обо всех безопасных местах, какие только знал, дважды щёлкнул пальцами перед лицом Валентино, вслед за чем принялся махать перед лицом рукой, рисуя в воздухе контуры веера.
   Валентино дёрнулся, пришёл в себя и сразу выпалил брату:
   - Подумай хорошенько; сейчас я ухожу, а ты передай всем, что бы собрались и готовились; вернусь за вами чуть позже.
   - Хорошо, брат. Удачи с ней... - сказал Серджио и, пожав Валентино руку, похлопав его по плечу, вышел с балкона.
   Едва оставшись в одиночестве, Валентино впился в телефон, как мучимый несколько суток голодом вгрызся бы в хлеб.
   - В сообщениях, наверно, всегда ведь там пишу, - думал Валентино, судорожно щелкая клавишами телефона, - О, странная мысль! Кто сказал, что я сам оставил себе подсказку? Черт, пусто! Ну, тогда точно в заметках. - И здесь ничего нет, как же так?..
   Валентино продолжал перерывать содержимое телефона, теряя надежду с каждой просмотренной папкой и вкладкой...
  
   - О, невозможный двадцать первый век: в нём иногда случается и такое...
   Да простит нас читатель.
  
   И вдруг наткнулся на искомое: смазанную фотографию плохого качества, на которой был запечатлён силуэт спящего человека на фоне серых обоев.
   - А вот этой - не было! Вот и оно!.. хм, а что если это чья-то ловушка? Хотя кому это может быть нужно? Эх, была - не была! Сбежать-то я сбегу, если что, надеюсь... так, сколько времени? - подумал он, закрыв фотографию, чтобы увидеть часы, и случайно прижал ладонью боковую кнопку камеры.
   - Отлично, - подумал он и испарился на место в фотографии, держа телефон перед собой на полувытянутой руке, а большой палец на перекрестье кнопок, одним словом так, как обычно держат телефон.
   За конденсацией последовал толчок в спину, не ожидая которого, наш герой дёрнулся, отчего его палец вдавил центровую кнопку - на мгновение сверкнула вспышка, по прошествии которой, на экране, к глубочайше-неприятнейшему изумлению Валентино, оказалась та самая, смазанная фотография, оказавшаяся точь-в-точь копией оригинала, повторяющая его вплоть до последнего пикселя. Герой наш был просто ошеломлён случившимся, - и обернулся, чтобы узнать причину толчка, - ударил локтём в примыкающую вплотную стену позади себя.
   - Что за черт?! Не уж то судьба орудует с милиметрической точностью - начал было он, отчего невдалеке на задворках его разума показались первые признаки снежного бурана. Но вдруг увидел перед собой на кровати копну прекрасных каштановых волос: девушку, лежащую лицом к стене, которая от глухого удара начала ворочаться, перевернулась и совершенно неожиданно открыла глаза.
   Одного взгляда на её прекрасное лицо, хватило, чтобы Валентино узнал в ней Фелицию - его, как знойным ветром пустыни, обдало волнительным жаром страсти, отозвавшемся дрожью в руках и ногах; поджались колени, а алчущее сердце чуть не вырвалось из груди от неожиданной, но бесконечно желанной встречи. Это неистовое биение сердца отдавало ударами по ушам, почти синхронно с лихорадочными судорогами, от которых открылся уже настоящий жар. Каждый следующий вдох казался дыханием эйфории, дыханием прекрасного, посетившего его душу и сердце.
   Валентино просто растаял и, несколько забывшись, стоял не шелохнувшись: ему начало мерещиться, что сей момент был предначертан высшими силами. Но неожиданно он опомнился...
  
   - Ибо всегда есть мысль, готовая всё испортить, подобно бомбе замедленного действия.
   Оставлю без это без комментария.
   - Тем самым ты уже прокомментировал мои слова.
  
   - Господи, но ведь это всего лишь сон! - негодовал наш герой. - Ну, почему? Почему?! Боже, как обидно! А если я проснусь, и останется любовь? Так ведь бывает. На что мне тогда надеяться? Она, наверно, меня ненавидит или, что ещё хуже, - не помнит. Ещё бы, столько лет она любила, я знаю: все говорили! А я не замечал... зачем я лгу? Не замечал - ложь! Мне было всё равно. И вот теперь видимо пришла расплата за безразличие...
   Фелиция несколько секунд пролежала молча и вдруг прошептала сонным голосом, смотря сквозь Валентино:
   - Валентино, опять ты... снишься. Бог мой, когда же это кончиться, - и закрыв глаза, отвернулась к стене.
   - Шанс! У меня есть шанс: она помнит, она... любит! - ликовал Валентино в душе. - Но чёрт, она любит меня в моём собственном сне! Надеюсь, что всё же это не сон. А как же убитые люди, как же то, что за тобой охотится целый мир? Всё равно, мне всё равно, это достойная цена, достойная плата за то, чтобы любить и быть любимым. Это достойная плата за счастье!..
   Закончив диалог с самим собой, герой-любовник наш, наконец, понял, насколько сильно любит Фелицию, и совсем обезумев от этой самой любви, в порыве сентиментальности придумал трепетную и нежную глупость: дабы не испугать, не потревожить её - этот абсолют женственности, нежности и всего прочего, чем только может быть женщина, для любящего мужчины, - он решил войти через дверь.
   - Розовые шторы, примерно четвёртый этаж, - подумал он, бросив взгляд за окно, где девушка с парнем, освещённые первыми солнечного рассвета, по диагонали перебегали двор, поросший зелёной травой.
   - Да, четвёртый! - убедился он, переместившись на улицу против её окон, тут же осознав собственную глупость, - О Валентино, ты - идиот! Что я наделал! Сейчас... 08:11. А сколько было тогда? Двор не перебегают, черт. Нужно проверить, пока ещё не слишком поздно, пока меня не выкинуло ещё дальше...
   Валентино забежал в подъезд старинного дома, украшенного вензелями; первый этаж, второй - проносились цифры на стенах; поднимаясь на третий по величавой, но обветшавшей лестнице, сбросил пальто, предварительно вытащив телефон; четвёртый. Оказавшись перед её примерно высчитанной деревянной дверью, времён постройки дома, он привёл себя в порядок, насколько это было возможно; несколько раз нервно нажал кнопку звонка. Реакции не последовало; позвонил ещё несколько раз. Послышался шум. Ещё шум. Возня. Шаги. Валентино вдруг ясно распознал, что шум и шаги доносятся далеко не из-за двери, хотя, может быть, и оттуда тоже - отпрянул к лестнице; посмотрел вниз, там явно было какое-то оживление, словно целая толпа людей ворвалась в подъезд; следом донёсся хриплый звук рации.
   - О, вот чёрт! а эти, откуда здесь взялись? Невозможно.
   И впрямь, откуда не возьмись появившаяся группа захвата, как определил Валентино взбегающих по лестнице, сорвала все его планы - он было отскочил к двери, да так, что наскочил прямо на неё. И может быть старая деревянная дверь оказалась достаточно хрупка, чтобы вылететь; может быть даже уместен вопрос: кто делает двери, открывающимися внутрь? Тем не менее, замок не выдержал; Валентино вынес дверь и, падая в свободном полёте, влетел в квартиру.
   То, что случилось в следующие пару мгновений; то, что Валентино мельком заметил до того, как свершилось визави между полом и лицом, ошеломило его до мозга черепных костей: в метре от него стояла Фелиция и держала за руку, кого бы вы могли подумать? - стоящего за её спиной Валентино! Он увидел самого себя, окружённого бесформенной сепийной аурой, держащего её за руку.
   - Как же так?! - проскользнула мысль в голове Валентино, пока он по прежнему всё ещё падая, поймал лицо своего отражения; отпечаток неизвестно чего, лежавший на лице другого, потряс Валентино до глубины души, он никогда не видел себя в таком виде, его даже передёрнуло от увиденного: белый как простыня, дрожащие скулы, пустые глаза, направленные прямо на него. По своему лицу другого Валентино, герой наш прочитал что-то вроде: "Я так хочу оказаться на твоём месте, как бы я хотел стать тобой, чёрт!", и остался очень удивлён таким поворотом дел.
   Что касается его собственного лица, лица нашего с вами героя, оно источало аналогичное желание; он всё бы отдал, за то, что бы оказаться на месте другого себя и не понимал причин для встречного желания. Однако видел, что у двойника для этого действительно имеется веская причина, в сравнении с которой его причина меркнет до нуля, и есть лишь мимолётная прихоть. Несмотря на всё это героя нашего уже терзала зависть, терзала ревность за то, что он сейчас стоит с ней, держит её руку:
   - Сейчас стоит с ней и жаждет оказаться на моём месте, это в высшей мере неблагодарно! - подумал Валентино и, по-прежнему падая, встретил зрачки своего двойника.
   Лишь их зрачки сошлись, Валентино каким-то внутренним чутьём ощутил, что желание его исполнилось, однако это ощущение ни коим образом не отразилось в реальности, кроме того, что он образно впал в жизнь от третьего лица, научно - деперсонализировался, будто тот Валентино - настоящий, и это есть он сам.
   Герой наш раньше уже испытывал это странное чувство, когда бывало приходил домой утомлённым и сонным, подходил к зеркалу и пристально, не моргая, заглядывал себе в глаза...
  
   - Если быть более точным, то кажется, что смотришь не в глаза, а куда-то за них. Спустя примерно полминуты в таком положении наступает околотрансовое состояние изменённого сознания, иначе трип, - в котором может произойти много разных и интересных вещей: от хорошего диалога с самим собой до страха несуществования собственного Я, отчего может бросит в жар, ускориться пульс, а возможно даже собьётся дыхание.
   Уважаемый читатель, чтобы лучше понять и представить сей момент, может осуществить это на практике, если желает, разумеется.
   - Несомненно; от себя же добавлю, что это весьма интересный и познавательный психоделический опыт, а кроме того - безопасный, и что тоже не маловажно - бесплатный.
   Наверно безопасный, ха-ха...
  
   Ещё через миг в глазах Валентино потемнело: безнадёжная ситуация с полом, принесла свои плоды; ещё мгновение - он резко вскинул голову, но впереди было пусто: ни Фелиции, ни его двойника уже не было.
   - Его пальто! - донёсся сзади злорадостный крик.
   - Уже на третьем... - подумал Валентино и, не дожидаясь пришествия незваных гостей, испарился к себе домой, подумав лишь:
   - Ванная или кухня? - Кухня: в ванной сломан чёртов кран!..
   Сюрпризы на этом не закончились. Валентино сконденсировав на кухне около стола, зажимая руками и потирая ушибленный лоб (спроецировать себя стоя - помогли навыки, приобретённые на крыше), и уже было побежал к крану с мечтой о холодной воде, которую он собирался приложить пульсирующей голове, но неожиданно увидел сквозь пальцы, которыми зажал лоб, что-то постороннее свечение в очертаниях своей квартиры: подсвеченный силуэт чьей-то удаляющейся спины.
   Оторвав руки от лица, Валентино едко усмехнулся про себя от разрывающей на клочья беспомощности, его одолела какая-то сверхсильная апатия, перед лицом которой незаслуживающим внимания показался даже концентрированный страх, который вновь пытался подчинить его своей власти; герой наш уже не знал, как по-другому, более точно охарактеризовать своё чувство, не знал, что он испытывает, ибо прямо перед собой он снова увидел бесформенную сепийную ауру, а в ней себя, нервно-спешными шагами направляющегося к входной двери.
   - Ещё один! Сколько можно! 05:04. Ну, вот, за минуту до начала... до настоящего сумасшествия, - подумал наш герой и вследствие отчаяния поддался злому анализу происходящего.
   Двойник продолжал бежать к входной двери.
   - Надеешься успеть? Этому не бывать!
   Двойник перед глазами потянул руку за пальто...
   - Не тут-то было: стук в дверь!
   Раздался стук, звук звонка, крики полисменов...
   - Стоишь, закрыв глаза? Конечно же, да. А теперь выстрелы в студию, будь ты проклят, - продолжил было Валентино, но понял, что говорит это себе, неожиданно опомнился и вдруг, будто бы прозрел под очередным ударом осознания:
   - Бог мой, всё это не просто так! Вот для чего я здесь: должен переместить себя туда! Я! Это должен сделать я!
   Раздались выстрелы: двойник отшатнулся...
   - А если нет? Если не сделать этого?! Тогда я всё изменю,- говорил он сам с собой уже на пути к двойнику. - Но ведь это шанс, ведь это плевок в лицо судьбе! Не нужно ничего делать, но чёрт, если его убьют - я сотру себя! Уничтожу себя в прошлом без надежды на настоящее! Чёрт, риск слишком велик, нужно сделать это! но как перенести? Лицом к долине, где же именно он должен стоять?!
   Замешательство за дверью успокоилось.
   - Всё, уже сейчас они ворвутся! Либо да, либо нет, настало время выбирать! - подумал Валентино и, едва коснулся плеча двойника рукой.
   В момент прохождения руки сквозь ауру, граница места вхождения: тот участок ауры с которой соприкоснулся Валентино, - по контуру подсветился ярко-золотистым свечением, подобно тому как подсвечивается контур сигареты в момент затяжки, образуя будто бы линию перехода между двумя мирами, двумя временами. Валентино испытал очень странное чувство, как он сам себе определил его: чувство действительно омоложения пространства. Благодаря возможности сравнения, он чувствовал участок руки, погружённый внутрь ауры несколько иначе, чем всё остальное тело, однако временем необходимым, чтобы прочувствовать все тонкости этого паранормального явления, Валентино не располагал и переместился.
   Герой наш так старался правильно воссоздать место перемещения, что ему это удалось: перенеся двойника на самый край плато, сам он, не имея почвы под ногами, полетел вниз, почти как Том в полуодноименном мультфильме.
   Валентино не смотря на падение (перемещаться он не собирался), решил придаться апатии (которая является одним их тех чувств, способных отключить даже закон самосохранения), а потому высчитал примерное время до столкновения, взглянул на часы, затем перевернулся спиной к земле и, скрестив за головой руки. Пока бренный сосуд вмещающий разум - тело Валентино - стремительно набирал скорость, падая подобно сброшенному со стола предмету; приглушенное содержимое его вниз головой наблюдало удаляющиеся и уменьшающиеся облака, наблюдало пролетающие рядом струи падающей воды, и всё так же размышляло:
   - 21.19. Хотя бы пара секунд спокойствия есть до следующего перемещения. Не знаешь чего ждать: что дальше и куда хуже? Да куда уж хуже - хлеще некуда... а что если и тот кто "украл" Фелицию был я? Чушь какая-то, ну а вдруг всё же это так?..
   Когда Валентино уже принял в свои объятия нижний пласт облаков, то он сквозь шум ветра в ушах услышал сверху свой вопль.
   - Отлично, и вниз я, получается, сперва упал, а затем и прыгал, не умея перемещаться, подобно детям, которых родители выбрасывают за борт, чтобы те научились плавать, с одной оговоркой: я даже не знал, что меня выбросили. Лишь благодаря удаче я ещё живой и даже в трезвом рассудке. - подумал Валентино, но вспомнив, что сейчас летит с высоты нескольких тысяч метров вниз головой и спиной к земле, всё же усомнился в своём рассудке.
   - Так-так и что дальше? Что-то подсказывает мне: перемещаться к Фелиции бесполезно. Это бы значило опять искать иголку, которая побыв в стоге короткий промежуток времени, исчезла из него навсегда. Стало быть, к Серджио.
   - А может прямо сейчас поставить все точки над "и" - подумал он, когда до земли, по его подсчётам, осталось совсем чуть-чуть. - Прямо здесь, прямо сейчас проверить: сон ли это?.. Так и следовало бы сделать, но слишком велика цена ошибки...
   Валентино повернулся лицом по направлению движения лишь перед самым падением и переместился в холл дома Серджио, откуда забрал его в прошлое посещение.
   - 11:13. О, и чемоданы уже здесь, приготовился.
   Валентино, попятившись назад от чемодана, преградившего ему путь, запнулся о сумку, попавшую под ноги, и неуклюже упал на пол спиной, испустив непродолжительный стон:
   - А! чтоб тебя! - думал он, поднимаясь с пола и продолжая стонать. - Так, ну, и же где он тут?
   Валентино, почесав ушибленное место, начал метаться по дому в поисках Серджио, но не нашёл ни намёка на кровать или спальню, прочесав первый этаж, представляющий собой один большой, заставленный новенькой мебелью холл, разбитый массивными колоннами, по стенам которого висело бесконечное количество репродукций известных художников, таких же новеньких, как мебель, как все в доме, не исключая самого дома.
  
   А теперь пока Валентино по своей привычке делает серию повторных осмотров, давай ненадолго оставим его и обсудим кое-что другое: мне тут появилось, что тебе сказать.
   - Хо-хо, этому я всегда рад: предмет вопроса в студию?
   Я тут сейчас обнаружил, что Валентино наш не настолько бесполезен, насколько я считал его раньше, он тут, оказывается, придумал бы действительно интересную вещь. Итак, вот и она... хотя всё-таки нет, прости, я передумал, ха-ха, это всё же должен быть мой монолог...
   - Лжец!
   Не кипятись, я поговорю с читателем, а ты пока послушай, после поучаствуешь в дискуссии, обещаю...
  
   Именно по причине новизны все элементы интерьера казались такими разными, малоподходящим друг другу, и напрочь лишёнными гармонии, будто всё существует само по себе, независимо от другого. Что нередко бывает с новыми вещами, особенно в первые дни их присутствия в доме, когда при взгляде на них кажется, что они стоят, висят и лежат не на своих местах, и сколько не двигай, не переставляй их с места на место, итог будет тот же: никакого.
   Современный обыватель, каков и наш герой, - испещрённый, как небо звёздами, опытом, - скажет нам на это: "Свыкнемся и не заметим", или даже, приладив сублимированную мудрость обывателей прошлого, прибавит: "Стерпится - слюбится", и будет отчасти прав: по прошествии нескольких дней, странным образом, это действительно проходит само собой. Обыватель торжествует: "Привычка есть всему причина; кто думал так же - молодчина!", - самодовольно восклицает он, но давай мы с тобой не будем восклицать, а на мгновение допустим, что истинная причина - пыль. Серая пыль, не успевшая ещё, осев, облюбовать новые вещи и следственно не успевшая слегка обесцветить и, так сказать, немного выровнять контраст между новыми и старыми вещами. Может быть, именно эта щепотка блеклости и серости, эта пара потерянных процентов цветности, так сильно выделают вещь в наших глазах, выбивая её из разряда обычных, старых вещей? Имеет место быть, не правда ли? Можете попробовать проверить это, разумеется, когда купите новую вещь; не покрылась ли она слоем пыли, став обыденной?..
  
   - Ты меня прости, конечно, но что это за "маленькие хитрости в интерьере для чайников"? - смеясь, заметил псевдоисторик, - Хочешь уморить читателя бесполезной болтовнёй на отвлечённые темы?
   Прошу Вас, читатель, воспринимать представленное выше, не тем, чем назвал это псевдоисторик (язык не повернётся озвучить это именование вторично), с которым я, между прочим, теперь не разговариваю (доволен?), но как доразвитые мною мысли Валентино, зачатки которых поселились в его голове, пока он оббегал первый этаж. Эти самые, доразвитые мысли были переработаны в формат притчи, иносказательный смысл которой, я сейчас собираюсь предложить Вам найти...
   - Да, уважаемый читатель; перед тем как вы продолжите безумный бег глаз через нескончаемую полосу препятствий из запятых и точек, то есть чтение, - мы бы хотели попросить Вас отложить на некоторое время книгу в сторону и самим подумать об иносказательном моменте, заключённом в притче о пыли. А мы тут пока поговорим.
   А ты не подмазывайся - не поможет.
   - Ну, прости, откуда же я мог знать?
   Прощаю лишь за то, что благодаря тебе я открыл ещё один новый смысл в ней. Впрочем, в этом том и заключается прелесть притчи: будучи приложены к какой-либо определённой ситуации, или же без окантовки реальности; будь это глубокая древность, или же далёкое будущее; будь читающий их злым, добрым, хитрым, мудрым, в зависимости от его жизненного опыта, склада ума, и всех прочих особенностей, - они всегда будут иметь смысл, который всегда и для всех будет разным, для всех будет уникальным, - это воистину бессмертные страницы на все времена.
   - Ты, я вижу, подобно Валентино, решил убивать тоже по десять зайцев сряду? И вспомнив об ассоциативном письме, решил приплести сюда и его?
   Нет, по неслучайной случайности не заметил, но сейчас мы говорим не об этом, а потому об ассоциативном письме позже. К тому же читатель, я думаю, уже обдумал и определил для себя: мораль сей басни, поэтому мы продолжаем.
   - Подожди ещё минутку-другую. Мне, и весьма вероятно, что читателю тоже, не до конца ясен смысл твоих слов: "...доразвитые мною мысли Валентино...", потрудись разъяснить этот момент.
   Да будет по-твоему. Притча, которую я привёл здесь, имеет три морали, целиком и полностью являющихся плодом умственной деятельности Валентино, при условии, что он доживёт до определённого момента своей жизни, чтобы понять их. Однако за несуществованием его в данный момент, так же как и в момент, когда он должен был прийти к этим умозаключениям сам, то есть прямо сейчас. Я посчитав его мысли интересными (а как скажет наш общий с вами друг: терять достойные мысли - самое великое невежество), возложил на себя обязанность представить их на суд читатателя. Не считаю уместным цитировать их в первозданном виде, ибо на данном этапе они были ещё слишком сыры для нас и очень далеки в ассоциативном плане от того, что я хочу предложить вам. Одним словом, это мой взгляд на несуществующее, но могущее существовать будущее человека, недожившего до его свершения, это прерванная жизнь, которой дали вторую попытку на бытие.
   - Лучше бы напрочь ничего не спрашивал, ещё больше путаницы.
   А что поделаешь, я бы сказал больше и объяснил лучше, однако вон список на стене висит, - сказал я, указав пальцем на вбитый гвоздём в стену расправленный пергаментовый свиток с названием, выведенным крупными буквами: "То, о чём ни в коем случае, ни под каким предлогом никому и никогда нельзя говорить".
   - Что я не помню, что он висел здесь, а ты?
   Что-то я тоже, если честно.
   - Ай да Вагус.
   Ай да махинатор; однако ближе к делу. Вот три морали, которые мог бы и извлёк Валентино путём анализа собственной аллегории, если бы дожил до определённого момента... и если вы готовы, мы продолжаем...
  
   Во-первых, в-смешных, вопрос о пыли остаётся открытым: претензию на его истинность никто не отменял.
   Во-вторых, в-ваших (как я осмелился предположить, если вы пожелали поразмыслить), причина не всегда та, какой кажется на первый взгляд. Мы, в последнее время, стали бояться смелых гипотез, перестали быть оригинальными, появилась даже мода на образ мыслей. Что дальше? Думать иначе - "не модно", думать не как все - больше не актуально, а подчас даже стеснительно и стыдно. И это действительно страшно, поскольку пока мы живём чужими мыслями, - мы фактически не существуем вообще. Все стремятся выделиться, но лучший способ выделиться - как раз нестандартно мыслить... Однако я опять забегаю вперёд, - и не намерен долее останавливаться на этом моменте, к тому же сам начал говорить не своими мыслями, а нашего с вами общего друга, - придёт время и он скажет сам, а сейчас мы продолжаем.
   В-третьих, и, пожалуй, в-самых главных, этот пример наглядно иллюстрирует все разочарования в нашей нелёгкой, серой и несчастливой жизни (не от диванов и картин, покрытых пылью, разумеется), связанные с приевшимися лицами, опостылевшими улицами, надоевшими своим однообразием события и ситуации, рождающие отчаяние от безысходности и умирающей надежды на какие бы то ни было изменения и реформы в ней. Все кругом, словно задыхаясь от однообразия и скуки, и как манны небесной ждут дуновения свежего ветра изменений, который заставит жизнь заиграть перед нами новыми сочными красками. Но когда он всё же соизволяет явиться к нам в виде радости от какого-либо приобретения, долгожданного переезда, смены ненавистной работы, вплоть до безразмерного счастья от наконец-то повстречавшейся любви или исполнения самой заветной мечты, - первое впечатление спустя пару дней внезапно меркнет и наступает охлаждение, а мы плавно регрессируем к исходному состоянию обыденности и упадка. Вот здесь счастливый обыватель действительно может справедливо торжествовать: "привычка - всему причина". Но отчего так быстро мы вновь стали недовольны, откуда снова взялась прежняя хандра? Не природа ли пошутила с генами? А может - мы переоценили значимость собственных мечт, если даже тончайший слой пыли обыденности, убавив яркость на два жалких процента, заставил всё новое поблекнуть до уровня остального? Неужели мы настолько заблуждались, или, что ещё хуже - настолько неблагодарны?..
  
   - Вот и я трактовал второй версией, однако ты намекал на четверную? И мне кажется, я знаю, в чём она заключается.
   Попробуй.
   Смысл моей трактовки заключается в том, что я прервал тебя и раньше времени назвал всё это бредом, во-первых не дослушав, а во-вторых, не зная направление хода твоих мыслей, но стоило лишь только узнать, так сказать, добавить щепотку соли, направившую мои мысли в правильном направлении, как всё стало на свои места, и я тотчас попал в нужное русло, а потому воспринял сказанное тобой так, как ты хотел этого. Угадал?
   К сожалению, да.
   - Отчего же к сожалению?
   Дело в том, что если бы ты ошибся, то свет родилась ещё одна, пятая трактовка.
   - Ватсон, вы до невозможности правы. Этот случай, кстати, имеет некую схожесть со случаем, произошедшим со скрипкой Страдивари и лучшим скрипачом мира, игравшим в метро одно из лучших музыкальное сочинений, прося подаяния. Забавный результат его игры оказался в том, что, по большей части, никто не обратил на происходящее внимания.
   Ты, я вижу, тоже решил не отставать от нас с Валентино, и в кучу заговорил о поклонении брендам, ибо не то вкусно, что вкусно, а то, что едят сидящие рядом. Обо всём этом, однако, можно говорить бесконечно, но пора возвращаться к нашему герою, он заждался.
   - Ибо персонаж мёртв, пока книга его закрыта. Надеюсь, что наше желание поговорить, больше не совпадёт, так как наговорили мы с тобой в этот раз ой-ё-ей.
   И поэтому сейчас настало время, может и ненадолго, но все же, наконец, вернуться к нему, который, несколько раз оббежав первый этаж дома и решившись-таки подняться на второй, заходит к месту, где стоят чемоданы, с той же стороны, что и при первом посещении (когда входил через дверь), вследствие чего он вновь почувствовал себя падающим с водой в знакомом бетонном отверстии, созданном специально для него.
  
   Взбегая по деревянной винтовой лестнице на второй этаж, Валентино чтобы отделаться от страха, принялся вслух считать ступеньки, и, глядя под ноги, почти уже поднялся:
   - Сорок семь, сорок восемь, сорок девять, всё!
   - Бах!
   Как вдруг покатился обратно по лестнице, получив удар тупым предметом в грудь (чем именно он разглядеть не успел).
  
   Неожиданно, не так ли?
   - Специально нагнетал наше расслабление и отвлекал нас, чтобы ударить меня и читателя, той же битой, которой был ударен Валентино?
   С тобой шила в мешке не утаишь.
   - Прости.
  
   Дело в том, что когда Валентино, запнувшись о сумку, упал - он грохотом разбудил спавшего чутким сном Серджио, который, прислушавшись, услышал беготню внизу (опять же чью?), в свою очередь подумал, что в дом забрались мародёры: попытался вызвать полицию, но неудачно: телефон оказался занят. Не представляя количества "забравшихся" (он не решился спуститься вниз), схватил бейсбольную биту и встал за углом лестничного пролёта, приготовившись отразить нападение на второй этаж в случае, если оно начнётся.
   - Черт, дети-психопаты какие-то, в прятки играют, - подумал он, услышав как Валентино считает ступеньки. - Ну, ничего сейчас я вас отделаю по одному, кто бы вы ни были, чёртовы дети!
   Серджио выбрал позу половчее и, напрягшись всем телом, как сверхупругая пружина, готовая в нужный момент распрямиться, стоял, держа замах.
   - Сорок девять, все! - сказал голос; одновременно с последним произнесённым словом из-за стены показалось несколько первых сантиметров тела, более всех впереди оказался нос, вылезающий из-за угла и, как показалось Серджио, вынюхивающий засаду.
   - Где-то я видел этот нос, чёрт бы их побрал! Соседские детишки-то, видимо, где же ваши родители, - мельком обратив на него внимание, подумал Серджио, замахиваясь ещё сильнее, несмотря на то, что сильнее было уже некуда.
   Последовал удар.
   Когда грохот тела, скатывающегося по лестнице, умолк, Серджио решился спуститься вниз; аккуратно переступая по ступенькам (которые, несмотря на это, все же поскрипывали); опасаясь встречной засады, он продолжал прислушиваться к звукам, по временам ему мерещился шёпот, переходящий в шорох, внезапно исчезающий и появляющийся; затем стон, оказавшимся уже не миражом, но воплем Валентино.
   - Оклемается и удерёт! Быстрее, быстрее! - посоветовал Серджио сам себе и ускорился.
   Впереди Серджио увидел лежащего на спине, периодически постанывающего "мародёра", который находясь почти без сознания, шептал:
   - О, Фелиция, о, моя Фелиция, иди ко мне; я жду тебя...
   Хотя язык, на котором изъяснялся Валентино был другим, но для Серджио он был родным, - он не заметил этого, отчасти оттого, что ухо порадовала привычная речь.
   - Будет тебе сейчас Фелиция: "отфели'цаю" так, что мать родная не узнает, - подумал Серджио и, едва выбежав из лестничного проёма, прикрывшись битой, держа её вертикально перед собой, сделал круг вокруг себя, опасаясь засады: пусто, никого нет. Удостоверившись, что диалог справедливости между ним и его жертвой пройдёт тет-а-тет, он, оценив состояние своего противника, уже хотел откинуть биту, как вдруг Валентино поднял руку с растопыренными пальцами. Серджио инстинктивно занёс над ним биту.
   - Бра-а-ат! - умоляюще завопил Валентино.
   Серджио исказился в лице, расширил глаза и выпустил биту уже в момент замаха, отчего она отлетела в противолежащую стену.
   - Господи, бог ты мой, Валентино! Прости меня! - заорал ошеломлённый Серджио, как говориться, не своим голосом, и припал к брату. - Вот я дурак, совсем из ума выжил, одурел; прости меня.
   - Ой-ё-ей, больно. Ничего, ничего, только осторожно; лихо ты меня отделал, - еле слышным шёпотом сказал Валентино, поднимаясь с помощью брата. - Ой, не зря ты просился у мамы в бейсбольную школу: удар у тебя что надо - бьющим ты бы точно имел успех...
   Серджио помог нашему герою добраться до дивана, на котором произошла сцена выяснения виноватых, в которой каждый из братьев больше винил себя и оправдывал другого.
   - Я сам виноват, не стоило так вламываться, - винил себя Валентино.
   - Нет, это мне нужно было быть более осмотрительным, а я погорячился, - отвечал Серджио.
   - Нет же, нет; на твоём месте я поступил бы так же.
   - Перестань, не надо, не утешай меня, поскольку глупости моей нет предела...
  
   - По причине отсутствия в данной сцене смысловой нагрузки, попрошу остановиться на этом и не продолжать более.
   Принято, господин адвокат.
  
   Примерно в таком роде происходила сцена добродушного выяснения виновников, которая закончилась обоюдным согласием: виноватых - нет. Однако Серджио в душе не успокоился и ежеминутно перебивал краткий рассказ Валентино о событиях, случившихся с ним, - извинениями.
   - Ну, братец, знаешь, в это всё как-то не вериться, - многозначительно сказал Серджио, когда Валентино закончил свой рассказ...
  
   - Пардон, требую прикрепить к делу о сумасшествии подследственного Валентино, содержание его собственного рассказа об этом дне.
   Отклонено.
   - Эй!
  
   - ...Но одно я могу тебе сказать точно, - продолжал Серджио, - Не сон всё это, ибо я - настоящий! точно говорю тебе, что как жил всё время до этого, так и живу. Вот спроси меня всё, что хочешь, и я докажу, что говорю правду. Ведь мне-то ты можешь верить! Кому ещё как не брату?..
   - Эх, - горько подумал наш герой. - И во сне каждый скажет: "Не сон", лишь бы осознание этого факта не пришло. И разум мой сам, без сомнения, знает правильный ответ на любой вопрос, который потом беспроблемно вложит в уста Серджио. И как в жизни, каждый скажет: "Я настоящий, я существую", но пока не побываешь в чужой голове - не узнаешь наверняка, может он на самом деле робот, лишённый сознания, может быть он - запрограммированная машина, которая говорит и делает лишь то, что должна. И следовательно правды я не узнаю никогда... И вот, видимо, откуда растут ноги той, известной всем фразы о том, что можно верить лишь себе самому... И откуда у меня такие мысли взялись, о чём я вообще? Видимо жизнь, нелёгкая жизнь...
   Валентино вдруг опомнился, и, потерянно смотря в окно перед собой, устремил слух на Серджио, который в свою очередь уже успел начать собственную короткую историю, такую короткую, что уже заканчивал её, когда Валентино, наконец, услышал его:
   - ... А тут - ты! Удача-то какая, точно на руку! - радостно размахивая руками, тараторил он на родном языке. - Одним словом, послужи доброму делу, несмотря на мою... кхм... глупость, и перемести домой...
   - Да, конечно... - сказал было Валентино, но одновременно с этим из до отказа заряженной обоймы памяти почти вылетел снаряд: "Но ведь я должен по какой-то причине уйти", как вдруг в окне (беспрестанным наблюдением, которого герой наш занимался всё время своего сидения на диване) был замечен опережающий ответ на запоздалый вопрос.
   - 11:47.
   Валентино вскочил с дивана, как ни в чём не бывало, но тут же закряхтел от боли в груди и сел обратно. Собравшись силам, он повторил попытку и, превозмогая боль, стараясь расслабиться, подобрался к окну:
   - Ба! Да это же то самое время; те самые ублюдки!
   Действительно за окном он обнаружил проходящей мимо ту самую, прекрасную незнакомку, которую спасал, или лучше сказать спасшую его самого, о чём он подумал только сейчас.
   - Вот чёрт, а ведь и впрямь она и вся эта ситуация, спасли мне жизнь, как и ситуация ей предшествующая! Всё сыграло здесь свою роль и каждая предшествующая им обоим, каждая от момента моего рождения и даже до него! Вот чёрт, это... - Валентино, выходя из своего трамвая, одной ногой уже угодив в беспросветный буран, смог-таки из последних сил втянуть эту ногу обратно и захлопнуть за собой дверцу: перевёл внимание на происходящее за окном.
   Около семи человек, окружив незнакомку, преследовали, развязно хохотали, зажимали и непрерывно лапали её; героя нашего при виде всего этого буквально затрясло и затошнило, он думал:
   - Пидр...
  
   - Стоп, стоп, стоп. Давай всё же обойдёмся в этой книге без мата, понимаю, что мысли Валентино выражались именно этими словами и, очевидно, не могли иметь иного характера, но всё же не стоит. К тому же у меня есть неплохое сравнение насчёт чувств испытанных нашим героем.
   Валяй.
   - Если бы лакмусовая бумага выступала индикатором вожделения, и Валентино целиком состоял из этой бумаги, то тогда он бы моментально почернел и, задымившись, превратился в тлен. Ибо величина этого вожделения в воздухе была столь велика, что казалось можно почуять её невооружённым обонянием, была столь велика, что казалось, вожделение сейчас сконденсирует и выпадет в виде капель похотливым дождём. Нет никаких сомнений, что у нескольких самых бойких ублюдков, совершавших данный акт, пара капель этого дождя всё же выпали где-то в области паха, что, разумеется, осталось и останется для нас незримым, ибо скрыто было под тканью штанов.
   Нет слов, однако продолжаем.
  
   Девушка истерично кричала, пыталась вырваться (что ей чудом удавалось), и несмотря ни на что, как заколдованная, продолжала идти.
   - Где же я, господи, где же я? Уже сейчас должен быть! - нервно думал Валентино, вцепившись ногтями в оконную раму, будто пытаясь, зацепившись, удержать себя на месте. - А что если? Чёрт, этого не может быть! Хотя она и идёт-то не там! Как же так? Всё изменилось! Я изменил свою судьбу, чёрт бы её побрал! Когда не нужно всё возможно, и когда не надо случиться всё что угодно, чёрт! Нужно спасать её ещё раз!
   Валентино уже бросился к двери, но стоило лишь дёрнуться, как вместе с ударом боли в грудь, получил ещё и удар по мозгу:
   - А что если нет? Что если я сейчас собственноручно меняю её в худшую сторону, не оставив себе подсказку? Чёрт, что будет тогда? Что если сейчас и происходит второй вариант развёртывания событий? Что если свобода выбора всё же есть? Но, что если этот хуже и без подсказки я стану в тупик? Навсегда во сне? Навсегда на одном месте? Навсегда без движения вперёд? Что будет тогда?! Что я тогда буду делать?! А-а-а, господи, как сложно, как всё сложно; остановился бы кто время подумать! К чёрту эти изменения, не стоит рисковать! Пускай лучше будет, как было - нужно перестраховаться! - решил Валентино и, обернувшись к Серджио, на бегу к двери протараторил:
   - Серджио, вот телефон! - он запульнул телефон на диван, где по-прежнему сидел Серджио, - В нём есть то (я нашёл сам - найдёт и он, поэтому не стоит объяснять, - подумал Валентино при этом), что мне очень поможет, в нём есть подсказка, и если твоя жена... только если твоя жена окажется дома позже тебя, тогда отдай мне его и скажи мне всё, что я скал тебе сейчас! - докончил он уже из-за двери.
   - Так и держи при себе, если так важно... - крикнул Серджио вдогонку, но Валентино не слышал его: и, сам не понимая, что делает, в беспамятстве бежал спасать девушку.
   Когда герой наш выбежал из дверей, то нашёл ситуацию такой: нападавшие, видимо убедившись в полной своей безнаказанности, осмелели, или лучше сказать озверели, в конец; один из нападавших, ухватившись за декольте платья, с силой дёрнул вниз - по ткани со скрежетом пошла линия, дошла почти до талии и завернула к спине; остальные под гнётом неудержимой похоти подступились было ближе, но один из них, вдруг заметив подбегающего Валентино, прохрипел сиповатым голосом:
   - Смотри-ка, банда, вот эта рожа мутированная! Мы - богачи! Держи его, парни!
   - Сип тебе в кадык, типун на язык! - неожиданно для себя проорал Валентино в ответ, видимо, так сильно оскорбившись нелестным эпитетом в свой адрес.
   Возникло секундное замешательство, во время которого девушке удалось-таки высвободиться из плена подступающих тел, после чего, она, бросив искромётный взгляд на Валентино, которого чрезвычайно удивила эмоция, застывшая на её лице: он был готов поклясться, что на секунду вместо горьких слез нашёл на нём озлобленный оскал. Но стоило лишь ему заметить это, как она тут же расплакалась, будто поняла, что выбивается из роли страдательной жертвы нещадных обстоятельств. Это смотрелось настолько ненатурально, что казалось монтажёр жизни, - по какой-то, известной ему одному причине, - вырезал c плёнки, проигрываемой перед глазами, как минимум, трёхсекундный фрагмент плавного перехода от одной эмоции к другой, а оставил лишь крайние точки: злость и слезы.
   Девушка побежала без оглядки вперёд по дороге. Побежала как-то даже поспешнее, чем того требовала ситуация, казалось она ко всему прочему ещё и опаздывает на без пяти минут отправляющийся поезд, идущий на тот свет, а опоздать - значит навсегда потерять надежду не то, что на рай, но даже на ад, и быть обречённой на вечное скитание по Земле в бесплотном теле.
   Тем временем толпа ринулась к Валентино, который встал как вкопанный, и уже начал думать:
   - Вот и накликал беду на свою голову: изменил! Как же я их теперь? И убежать никак: они её достанут.
   Неизвестно чем бы всё это кончилось, если бы вдруг почти единовременно огромное количество событий, последовавших друг за другом, не расставило всё и всех на свои места.
   Один из нападавших: тот, что заметил Валентино, по совместительству главарь всей приступной шайки, и как раз один из тех, чьи чресла оросил тот самый дождь, - сунув руку в карман, озлобленно крикнул вслед убегающей девушке:
   - Эй, милочка, куда же ты? От меня так прости не уйдёшь! Побудь со мной хоть мёртвой, ты даже так останешься прелестной...
   Раздался выстрел; все, - включая Валентино, который лишь перевёл взгляд с толпы на стрелявшего, - обернулись на хлопок. Держа ещё дымящийся револьвер на вытянутой руке, стрелявший таращил безумные глаза по направления дула. Все, - опять включая нашего героя, - проследовали за его взглядом и увидели: растущее пятно крови на спине бежевой куртки; нож, выпавший из руки; бездыханное тело с распростёртыми руками повалилось на асфальт, за которым открылась другая спина: спина другого Валентино, которая тут же начала удаляться, догоняя незнакомку.
   - Я ничего... ничего не изменил, - промелькнуло в голове у нашего героя, к чему он поспешно, словно боясь сглазить, прибавил, - И слава богу!
   Неожиданно раздался ещё один выстрел с противоположной стороны улицы; толпа, а с ней и Валентино, устремила туда взгляды: приближается патрульная машина, из которой полицейский, вытащив руку в окно, произвёл уже второй предупредительный выстрел в воздух.
   Разбойничья ватага, как говориться, схватилась за головы, а вместе с тем и за оружие: завязалась перестрелка, продлившаяся, однако, всего ничего: всё тот же главарь - герой улицы - показал себя действительно бравым стрелком и с двух прицельных выстрелов, беспрестанно вопя: "Сдохни!", попал-таки в водителя, пробив лобовое стекло. Патрульная машина вылетела на тротуар, снесла гидрант и, уткнувшись в фонарный столб, остановилась; из-под капота повалил густой пар, отчего видимость ситуации внутри машины уменьшилась до нуля.
   Поднялся одобрительный гул, по прошествии которого ожесточённые лица и жадные взгляды толпы вновь устремились на несчастного героя нашего. А другой герой - герой улицы, уже навёл на него свой пистолет и, злобно улыбаясь, приготовился стрелять.
   - Упс! - лишь вырвалось у Валентино, пока он зачем-то искал по сторонам место для испарения.
   Ответа на вопрос: зачем это было нужно, долго ждать не пришлось...
   - Ну, теперь всё понятно, остаётся лишь горько посмеяться, вот куда ты смотрела и что делала! но кто ты и зачем?
   ...Стоило повернуться в сторону убегающей незнакомки, как он немедленно наткнулся на её взор, устремлённый точно на него, будто она была заранее предуведомлена: куда он должен посмотреть. Они сошлись зрачок в зрачок, и тогда Валентино, отродясь не умевший читать лица (кроме, разумеется, своего), а тем более взгляды, отчётливо прочитал в нём, как по бумаге: "А теперь, мой друг, следуй за моими глазами и перемещайся к тому, что найдёшь там". Валентино, вовсе не собираясь подчиняться, подчинился; девушка кивком, перебросила его взгляд в сторону, где в этот самый миг, прямо за спиной главаря банды, из неоткуда возник, мчась полным ходом красный мустанг, - который словно приняв от незнакомки эстафетную палочку, - примагнитил взгляд Валентино, испарившегося в этот самый момент; раздался выстрел. Однако вместо обыкновенной конденсации Валентино ждало кое-что другое.
   Время замедлилось; героя нашего словно разорвало на мелкие кусочки, ему показалось, что момент испарения и конденсации, который должен был длиться лишь мгновение, растянулся на целую вечность. Валентино почувствовал, что кто-то, будто незримой рукой, постепенно протягивает его естество сквозь иное измерение навстречу пункту назначения: уезжающему красному мустангу. А тем временем перед глазами он видел, и этот самый мустанг; видел, что прямо на него несётся замедленная пуля (которая, беспрепятственно угодив ему прямо в лоб, прошла навылет, не нанеся вреда); видел, как пролетает сквозь нескольких членов банды, а главное через главаря, на лице которого чрезвычайно замедленно эмоция злости начала сменятся удивлением. Валентино даже показалось, что глаза главаря, смотрящие, между прочим, прямо на него, действительно видят его перед собой. Однако Валентино пролетев сквозь главаря, спустя секунду догнал мустанг, вот тут-то и произошло самое странное.
   - Как же внезапно я опомнился! - думал Валентино, - Опомнился прямо сейчас, словно сожранный пустотой, пришедшей за вспышкой света, оказался в кромешной тьме; тьма повсюду - расстояние определить невозможно, как и понять есть ли оно вообще, существует ли хоть что-то, существую ли я сам; в вакууме подвешено-летящим за красной быстро удаляющейся точкой, за которой тянется тончайшей нитью блекло-красный шлейф. Вокруг исчезло абсолютно всё, что окружало меня секундой ранее; да что там! само пространство и время перестало существовать, - всё превратилось ни во что! Я сам стал ничем! Да и что окружало меня? Кем или чем был я? Когда?! Только что я был в зале; только что я разбил пьедестал; только что был в пустом архиве; только что проснулся; только что мелькнула вспышка света, в которой пролетел весь этот день! Вся жизнь! Все жизни! Всё сразу прямо сейчас! Вагус! Что это?! Где ты?! Где я?! Что происходит?! Страшно! А-а-а, бесконечно страшно! ничего не понимаю, мы видимо что-то сломали! Почему же ты молчишь! Что это значит? Теряю контроль, я теряю себя!!! А это ещё что? Что это?! А-а-а!..
  
   - Ты, я думаю, собираешься оставить этот момент без комментариев? - заметил псевдоисторик.
   Несомненно, по ходу сюжета всё само собой разъясниться.
   - Тогда продолжаем, осталось чуть-ч... - начал псевдоисторик, но оказался прерван.
   - Зато мы не собираемся оставлять, ха-ха! - вдруг раздался знакомы хор, шипящих голосов.
   - О, Вагус, какими судьбами? Вроде бы рано ещё: мы ещё не закончили.
   Действительно, мы близки, но не окончили.
   - Да мы мимоходом заглянули. Но так как наша карма включает в себя принцип: никуда не спешил - везде опоздал, - то мы, пожалуй, лучше перестрахуемся и останемся, дабы не пропустить свою череду веселиться. Вы, мы надеемся, не против?
   Нет-нет, конечно нет.
   - Аналогично, - сказал псевдоисторик. - Но скажи: где потерял свою тень? Почему миновал эту дверь?
   - Эва как! Почти стихами... - ответил Вагус и продолжил:

- Стихом спроси ответ другого,

Моя здесь песня не нова...

   Нет ну, ты слышишь это?! Так и есть, как я говорил!
   - Ага, чего ещё от него можно было ожидать.
   - Не печалься о собрание глупцов, ха-ха. Хватит тратить драгоценное время читателя: сейчас я скажу хоть и немного, но то, что хотел, а затем вы продолжите.
   Вот какой ты, одним словом...
   - Одним словом, он моральный урод, - закончил псевдоисторик.
   - Да-а-а-а, больше ненависти, больше драмы, - сказал Вагус. - Я хотел сказать лишь одно: в том, что сейчас случилось с Валентино, виноват тот, кто прописал для него эту самую роль.
   Я? Это ещё почему?
   - Ага, один только ты. Кто, придумывая сценарий, не потрудился подумать, ха-ха? Как не крути, а невозможно переместиться в один момент дважды, вот и пришлось кое-кому занять место Валентино в лодке на время, пока не настанет следующий момент, чтобы он сам смог занять своё место.
   Но откуда я мог знать?
   - Откуда он знал? - шёпотом прокричал Вагус. - Должен был знать! Ибо властвующие, будь то боги или Судьба, играя людскими жизнями, должны сами расплачиваться за свои ошибки.
   Но ведь ты мог исправить это, но не соизволил!
   - А зачем отбирать у себя шанс справедливо упрекнуть тебя в глупости, ха-ха.
   Воистину существо, лишённое моральных принципов.
   - Ха-ха. Да ладно я шучу, может сам догадаешься, почему я не исправил?
   Не знаю.
   - Может быть, - сказал псевдоисторик, - Так и должно было быть?
   - Истину узри, слепец: она пред нами. Эх, как был глупцом, так и останется, ха-ха. если говорить честно, то есть ещё третья причина, я сам не знал, что так случиться, ха-ха.
   К чёрту тебя, продолжаем.
   - Ха-ха. - сказал псевдоисторик.
   - Да продолжим и посмотрим, на что ты обрёк Валентино.
   Всё, более не прерывайте меня, я закончу сам.
  
   Так же внезапно, как первое, случилось второе событие: вдруг наш с вами герой выкарабкался из бессознательного омута и с ужасом для себя открыл, во-первых то, что не существовал всё это время; во-вторых то, что он действительно со всех сторон окружён тьмой; а во вторых то, что если прямо сейчас не конденсирует к удаляющейся красной точке, - случиться что-то страшное и непоправимое.
   Валентино испарился, но вместо перемещения лишь пролетел вперёд (со скоростью света, как пришло ему в голову) по оставленному точкой красному шлейфу, однако вместе с тем, ему показалось, что точка приблизилась к нему сама, понять, как это было на самом деле, казалось невозможным.
   Догнав на миг красную точку и, приблизившись к ней почти в плотную, Валентино успел разглядеть в точке красный мустанг; в этот миг всё вокруг осветилось красной вспышкой, которая тут же погасла, по прошествии которой машина вновь оказалась недостижимо далеко.
   Валентино хотел посмотреть время, но с ужасом обнаружил, что у него нет рук, так же как нет ног, глаз, нет вообще ничего:
   - Матерь богородица и пресвятые угодники, будто и меня самого нет! что происходит? и где я?! - слизь, чёрт - слизь, как будто всё слизь и я и вне меня: одно целое бесповоротно сейчас и навсегда!
   Затем, если быть точным то ещё мгновение спустя, машина, успевшая уже вновь превратиться в точку, тускло виднелась где-то там, в бесконечной дали. Валентино беспрестанно конденсировал к ней, но раз за разом всё повторялось, он никак не мог окончательно достигнуть её, а чем быстрее испарялся, тем быстрее удалялась и красная точка - обратно-пропорциональная зависимость, как поправили бы меня математики.
   Вдруг по мере учащения испарений в череде красных вспышек он явственно начал замечать проступающие проекции, или лучше сказать тусклые голограммы вырванных кусков из жизни, в которой он только что был: статичные кадры реальности сверхабстрактной формы, на которых объекты возникали прямо так, без какого-либо обрамления, - но сопровождаясь звуком (звучащим, разумеется, в мыслях Валентино), длительность которого отчего-то во много раз превышала сам кадр, - и тут же сменялись другими. Чем чаще он конденсировал, тем чётче видел их, поэтому продолжил набирать частоту и увидел весь путь мустанга, проделанный им по улице...
   Перед глазами плыли следующие картины. Вся, без одного, разбойничья шайка, и лицо главаря её, разрисованное зародышем удивления (крик из нескольких голосов: "..ыстрее", "Не уйдёт" и "..н мой"); задний бампер красного мустанга с повисшими клубами дыма (рёв мотора, похлопывание выхлопной трубы и всё те же крики сзади, но уже неразборчиво); он сам из прошлого бегущий где-то сбоку за девушкой в разорванном платье (два удара подошвой об асфальт рядом и три вдалеке); пустой проспект вдали от дома Серджио, по которому мчится мустанг (голос, видимо, маленькой девочки: "мама, красная..."); ещё несколько кадров пустого проспекта; сбоку поцелуй от девушки за спасение, полученный им же когда-то (нежное "спасибо"); всё та же убегающая девушка, неожиданно повернувшая голову, смотря прямо в это неизвестное пространство, прямо в глаза нашему герою застыла со словами: "...милый глупец".
   В связи с набранной частотой, последняя картина встала пред ним с такой гипертрофированной чёткостью, относительно предыдущих, конечно, что была уже близка к реальности. Однако Валентино не заметил происходящего вокруг, так как был просо ошарашен последним кадром, а особенно услышанными словами, которые оказались нелестным окончанием недослушанной реплики незнакомки, коей она наградила его, убегая, после спасения. И герой наш, прекратив было испаряться, хотел проклясть всё и вся, лишь только до него донеслись её слова и сопоставились детали, но неожиданно его сознание (которое, к слову сказать, тоже работало своего рода гипертрофированно) в очередной раз посетила блестящая идея:
   - Черт, так я ведь знаю: как выглядит его салон!
   Он тут же одумался и, к счастью ещё не успев потерять набранную частоту, в последний раз конденисровал: в кабину мустанга, однако вместо перемещения вновь пролетел вперёд, но на этот раз иначе.
   Незамедлительно вокруг начали происходить изменения: резкое торможение в перемещении, в котором начал происходить симбиоз двух пространств: этого и жизни, только что им покинутой. Тьма вокруг стала обрастать, как пазлами, рваными кусками реальности, которые слово незримой рукой, с ожесточением приляпывались к границам какой-то сферы, прилипая к ней навсегда. Валентино, готов был поклясться, что это делалось со злостью, он будто бы даже слышал звук ударов, похожих на удар мокрой ладонью по толстому стеклу, слышал чьи-то адские стенания и вопли.
   Когда он оказался на пассажирском сиденье (на водительском он ожидал повстречать незнакомца с чёрной тростью), куда был втянут словно через узкое межатомное пространство в корпусе мустанга, то сразу посмотрел вбок: сиденье пустовало, однако за ним: в окне он открыл для себя другую удивительную картину.
   Недостающий кусок пустоты за водительским окном прямо на его глазах заполнился, и на его месте возникла девушка. Несмотря на то, что мустанг, - по всем человеческим представлениям о движении объектов в пространстве, - двигался, и весьма стремительно, но девушка за окном, стоя лицом к окну, оставалась неподвижной.
   - Как нарисованная она, а вместе с ней и вся эта реальность...
   Всё бы ничего, но за этим последовало ещё более удивительное происшествие.
   Валентино уже хотел повернуться куда-нибудь в другую сторону, чтобы сравнить: движется ли мир там. Но этому было не суждено случиться: его отвлекло, а если быть точным - привлекло внимание, следующе:
   В нескольких сантиметрах от талии незнакомки возникли на одном уровне две диаметральные точки: золотая и иссиня-чёрная, - которые начали заторможенное вращение вокруг незнакомки, по строго очерченной круговой орбите: вокруг талии; уголки губ девушки медленно поползли вверх, - на лице начала медленно проступать улыбка. Благодаря возможности сравнить, Валентино сразу распознал, что всё перепутал...
   - А, теперь всё ясно.
   ...Приняв сверхмедленную скорость вокруг себя за огромную (что несомненно часто встречается и случается в нашей жизни, ибо крайность чего-то, равна его же противоположности).
   Тем временем точки, вращаясь, вытягивались в горизонтальные линии (цвет линии, определялся цветом точки, из которой она исходила: золотистая и иссиня-чёрная соответственно), стремящиеся друг к другу. Когда эти точки почти уже проделали круг, то линии, дойдя до тела, не вонзились в него, как должно было случиться по прогнозам Валентино, а оставались на поверхности: казалось, всё это происходит перед ней, если быть точным, то вообще поверх действительности, как наложенный на реальность эффект, сгенерированный на компьютере.
   Лишь только линии сомкнулись, произошло совсем невозможное: они разрезали тело незнакомки пополам, будто то был картонный манекен (который мы часто может встретить в магазинах), но не человек из плоти и костей. Незнакомка словно стала двухмерным объектом, наложенным на трёхмерное пространство. Её верхнее, если можно так выразиться, полутелие: от головы до талии, - словно примагниченное к режущей линии нижней гранью: талией, - рисуя окружность, начало замедленное падение в пространстве назад, как бы от Валентино, проще говоря, начала заваливаться набок, но в нашем случае назад. Нижняя же полутелие: от ног до талии, - тоже примагниченное, но только верхней кромкой, делало всё с точность до наоборот и, отдаляясь назад, поднималась кверху. Одним словом, две половины двигались за спину на встречу друг к другу готовясь встретиться, подобно лезвиям ножниц, или захлопнуться, подобно футляру от бабушкиных очков. Герой наш видел это как в кривом зеркале, которое увеличивает фрагмент пространства посередине (на месте разреза), но стягивает его на концах.
   - Ага! Как на картах известного достоинства! сейчас местами поменяются и что-то случиться! Что же это будет?! - подумал проницательный Валентино, которого так заинтересовало происходящее, что он совершенно позабыл обо всём, и если бы сейчас кто-то спросил его: "Эй, друг, как тебе фильм?". Он бы без сомнения, не оборачиваясь, решительно ответил: "Это восторг!". Он действительно был в восторге, действительно думал, что сидит в кинозале, созерцая премьерный показ долгожданного кинофильма.
   Герой наш на сей раз не ошибся в прогнозах. Почти не ошибся.
   Внезапно время приняло обычную скорость; Валентино показалось, что он вместе с мчащейся машиной вылетает из какого-то магического портала, но больше всего его удивили последние кадры, замеченные за окном. Стоило двум половинам сойтись и полностью скрыться за линией (на миг в поле зрения осталась лишь линия разреза и точки, из которых она исходила), как они моментально разложились, будто вылетели обратно; разделительная черта тут же исчезла, а вместо девушки, перед ним оказался незнакомец с чёрной тростью, который в последний возможный для броска момент, самодовольно ухмыляясь, швырнул в оказавшееся открытым окно компакт-диск и тотчас скрылся из виду, - мустанг на бешеной скорости понёс нашего героя вперёд по пустынной улочке.
   Когда герой наш пришёл в себя после минутной потери если не сознания, то всех его проявлений: чувств и ощущений, - мустанг, сохранив ещё неплохую скорость, по инерции катился вперёд (благо проспект был идеально прямым). Валентино, не обращая внимания на происходящее, закрыл было лицо руками, - дабы спастись от эха безмолвного ужаса, восставшего в глазах, без мысленного сопровождения, словно он на время мысленно оглох, - но тут же с десятикратным ужасом и прытью отдёрнул руки, как будто вместо лица схватился за кусок раскалённого металла: мрак собственных глаз, так живо воскресил небывалую картину недалёкого прошлого. Ужас, как морская волна, отхлынул обратно, однако уходя, унёс с собой и наложенное на мысли вето - Валентино засосал неиствующий водоворот нелёгких дум.
   И снова двери трамвая открылись, снова выплюнули героя нашего в буран, оказавшийся на сей раз столь непроницаемым, что когда Валентино обернулся, чтобы пока не поздно запрыгнуть двери, то не увидел их за собой. Он слышал лишь дразнящее их клацанье, трамвай будто измывался над ним и язвительно кричал: "Как просто! Всего лишь сделать шаг! Но в какую сторону. Ты никогда не узнаешь этого! Ведь ты уже сделал несколько шагов, и теперь путь назад потерян! Навсегда! Жизнь для тебя потеряна навсегда! Ха! Ха! Ха!" Валентино хотелось уже зарыдать от безысходности, однако вдруг вновь доброжелатель опустил рубильник, который на сей раз лишь немного присмирил этот самый буран, но не смог на корню изгнать его из разума Валентино. Сквозь метель пробился лучик света, вместе с ним герою нашему какое-никакое, но всё же вернулось полусознание, в котором он, едва получив возможность размышлять, тотчас употребил её по назначению:
   - Сатана, возьми меня; о боги! что это было?! Что за проделки чертей? Чёрт, да это же была магия, настоящая магия, колдовство, и сказать меньше значит солгать! Как я был слеп: она везде, она повсюду с того самого момента, когда ноги мои коснулись злосчастного пола рядом с диваном этой ночью!.. Или я действительно сошёл с ума? Может я уже в палате дурдома, причём давно? В жёлтом дворце с такими же, как я - телепортаторами, кого там только нет: найдётся и для меня, - человека за которым гонится весь мир? Или нет - я грежу наяву! Всё сон?! И то и другое вместе?! Чёрт, да это даже не сон, это кошмар страшней которого и не снилось никогда!.. О! не знаю почему, но чувствую, что здесь найдётся ответ! - заключил Валентино, вдруг хлопнув себя полбу: вспомнил о компакт-диске.
   "Ответ" последовал даже раньше, чем он мог представить. Как некорректно работающей технике иногда нужен удар, который заставит её (необъяснимо, но факт, если вычеркнуть версию об отошедших проводах, разумеется), по неизвестным науке причинам, нормально функционировать, так же он, как оказалось, был необходим расшатавшимся нервам, а в особенности мозгам нашего героя. От удара осколки разбитого разума, словно дефрагментировались, и, встав каждый на своё место, озарили героя нашего мыслью, после которой его будто подменили:
   - Сон внутри сна! Вот это да! Вот, что это такое! Вот, что было! - ликовал Валентино, ожесточённо заставляя магнитолу сожрать ни в чём не повинный носитель информации.
   Диск начал раскручиваться, тем временем Валентино продолжал:
   - Ха-ха! Я не сошёл с ума! Я слышал, что и такое бывает такое! Брр, как гора с плеч: это не моя жизнь, но мой мир! Вот, где доказательство! И теперь я точно знаю...
   - Что это сон, - закончил шипящий гул вокруг одновременно с Валентино: запись на диске начала проигрываться. - Бинго, Валентино!
   Валентино, как раз в этот момент любовавшийся своей самодовольной миной в зеркале заднего вида, не знал, чем поражён больше: эхом ли своих мыслей, донёсшимся из динамиков почти в унисон, будто одна и та же нота была взята на противоположных концах фортепьяно: высокая в голове и низкая вне её; или же быстротой собственной реакции на это: скоростью изменения физиономии в зеркале, столь колоссальной, что, как ему показалось, даже скорости света не хватило, чтобы своевременно обновить отражение. Скорости, переплюнувшей, по его словам, даже ненатуральность показанную незнакомкой ранее. Казалось он, сидя в дружеской обстановке, отнюдь не предвещающей беды, вдруг перестал чувствовать пол под ногами: земля разверзлась, и ад сейчас поглотит его. А он, будто застыл за миг до падения: глаза расширились до последнего передела, нижняя челюсть отвисла, словно мышцы перестали держать её. С таким выражением лица он и сидел: разиня рот и выпучив глаза, - безмолвно внимая продолжавшему голосу:
   - Дабы доказать тебе истинность этого раз и навсегда, мы бы могли, конечно, ущипнуть тебя, но - мало поможет... А посему, так как ты любишь совпадения, то сейчас... Алле-оп, и машина остановилась...
   К нарастающему удивлению Валентино, машина действительно остановилась, лишь только голос закончил говорить.
   - Будоражит, не так ли? Ха-ха, то ли ещё будет! А сейчас ты, бесспорно, думаешь, кто - мы? Даю исчерпывающий ответ, который ты в данной ситуации жаждешь услышать: мы тот, кто поможет тебе выбраться из пут сна, окружившего тебя... Да, признаёмся: сжульничали: ответ далеко не исчерпывающий, но неоспоримо то, что именно это ты хотел услышать более всего. Однако мы находим, что не имеет смысла открывать нашу личность: ты всё равно не поверишь, - но дабы утолить разум, алчущий ответов, ответим тривиальной загадкой, не склад не в лад, но ничего:

Мы место то, где сон родился;

Живя, пока носитель спит,

И в образ этот воплотился

Обособившись, говорит?

   - Хм, может быть, подсознание?.. - нерешительно подумал наш герой.
   - Бинго, Валентино, - твоё подсознание! Как в фильме с ДиКаприо, как раз и второй уровень сейчас проявился. И теперь мы поможем тебе. А теперь спроси нас: как. Отвечаем: настал такой момент, когда ты должен напрячь мозги, - заодно и память потренируешь, - вспомнить все места, где видел себя и побывать в них. Одним словом начинается игра в прятки и салки с самим собой, дерзай и ничего не бойся, и да сопутствует тебе баснословная удача! До скорой о встречи!..
   Неожиданно послышался треск - на части разлетелся диск в магнитоле, из которой за этим пошёл лёгкий дымок. По окончании записи Валентино, словно подменили ещё раз, уверенность его в себе и своих силах возросла до крайних пределов.
   - И все же - сон, - подумал он и испарился к Фелиции (это место пришло ему в голову первым).
   Лишь только он оказался в её комнате, как душевный порыв тут же порезался страхом, и перекрылся нерешительностью, это произошло, потому что исчезла причина: вера в то, что всё есть сон, улетучилась, как и не бывало. Исчезла, подобно тому, как исчезает наша уверенность в себе, приобретённая ночью, когда мы просыпаемся с утра.
   Расправленная кровать, раннее утро по освещённости комнаты, - те вещи, которые бросились ему глаза, лишь он оказался в её комнате.
   - Чёрт, видимо, немного запоздал, - подумал Валентино, и как-то интуитивно бросился к окну, чтобы узнать наверняка.
   В окне он увидел себя, в последний возможный для этого момент, пока угол зрения ещё позволял видеть.
   - Так, сейчас я забегаю в подъезд, совсем немного опоздал.
   Валентино уже хотел переместиться, но вдруг, как по нотам, привёл себя (или нечто привело его) к заключению, что делать этого не стоит. Сперва в квартире послышался шорох, - затем он осознал тот факт, что кровать пуста, - его осенило, что ему нужно стать вторым собой, а не встретиться просто, как он думал до этого момента, - и наконец, вспомнил, где был этот второй, когда он ненароком вынес входную дверь.
   - "И да сопутствует тебе баснословная удача", - подумал Валентино, после чего бросился в коридор.
   Высчитав: с какой стороны находится дверь, он, едва переступив дверной проём комнаты, повернулся влево и обнаружил там Фелицию, стоящую спиной к нему, на том же месте, где и прежде, но только на этот раз одну.
   - А что если?.. - подумал Валентино и вот тут-то его разум и померк окончательно.
   Эта мысль оказалась ножом, который герой наш собственноручно вонзился в переполненный мешок - копилку подсознания - которому, хватило бы и лёгкого касания лезвия, чтобы затрещать по швам и, разорвавшись, лопнуть, излив наружу всё, чтобы беспокоило героя нашего: все страхи, все беспокойства, все не понимая. Валентино словно вывернул себя наизнанку и оказался в ловушке собственного разума. Он обнаржуил своё естество, скатывающимся в зыбучие пески помешательства; почувствовал, что уже, как минимум по пояс, находится в их власти, понял, что они сильнее, следовательно надежды выбраться, нет надежды спастись. Однако собрав последние силы в кулак, герой наш, по-прежнему находясь по пояс в песках, начал череду своих шагов навстречу Фелиции.
   Эти несколько безотчётных шагов, - совершённых нечеловеческих сил поступью, подпорченных усиленным ознобом и холодным потом, - которые он совершил на пути к ней, показались ему, как велит написать речевое клише, вечностью.
   В реальности он всего лишь шёл по коридору, в действительности же параллельно пробирался сквозь несколько миров, каждый из которых, будто бы для того только и был создан, чтобы свети его с ума, лишить рассудка.
   Через пургу, справа на лево несущую перед глазами миллиарды снежинок, Валентино увидел перед собой трамвайный вагон, стоящий на верху небольшого склона, однако небольшим бы он показался ему, если бы сыпучие пески не сковывали движения, мешая переставлять ноги. Ставшие теперь зубастыми двери трамвая беспрестанно клацали, харкая кровавой слюной, будто намекая на то, что ждёт его по достижению зверской пасти, и изрыгая при каждом открытии порцию ветра и вьюги, которые залепляли глаза, которые ударяя в Валентино, сносили его вниз, беспроблемно уничтожая его титанические усилия, которые уходили на каждый сделанный шаг. Тем не менее, наш герой не сдавался, и даже когда он упал под натиском очередной порции ветра, даже когда уже не было сил подняться, он цеплялся когтями в рыхлый снег, и карабкался ползком. Он продолжал карабкаться, плача злыми слезами ярости, придававшей ему сил; карабкался, даже когда снежинки в руках, превратились в иглы, резавшие ему руки; карабкался оставляя за собой крова-во красный след из точек; пробирался, отвоёвывая у трамвая и разыгравшейся бури каждый миллиметр своего разума. А когда до злосчастных трамвайных дверей оставалось лишь несколько рывков, он с ужасом обнаружил, что внутренности трамвая горят, увидел, что стёкла трескаются под натиском жара, и понял, что все усилия тщетны, ибо теперь даже трамвай не укроет от нескончаемого бурана. Но даже тогда, даже когда надежда сгорала вместе с трамваем, Валентино не перестал карабкаться по земле и забросил окровавленную руку на подножие.
   Тотчас герой наш, наконец, увидел узкое и блеклое изображение коридора, по которому шёл. Казалось, он смотрит на него из слипшихся, чуть приоткрытых глаз. Однако беда, как говориться, не приходит одна, поэтому одна напасть тут же сменилась другой, и поэтому голову нашего героя тут же разорвало влитыми в неё мыслями, состоящими из препираний с самим собою. Валентино готов был поклясться, что в нём дискуссируют, как минимум, трое, какой из них настоящий, какой из них он, этого он сам не знал:
   - Вот оно моё счастье, два шага до рая!.. Нет, не лги себе: она ненавидит тебя!.. Но ведь она говорила!.. она держала меня за руку - надежда есть! Нет! Всё это ложь, жалкая ложь: она спала, это совпадение: ей, как и тебе сейчас, снился сон!.. Это сон!.. Нет - не сон, кому ты поверил?! Голосу из неоткуда! Голосу, который мог принадлежать любому!.. Мало ли совпадений, сама жизнь - совпадение! Какое из двух совпадений, чёрт! Каждое! Подсознание... это был голос психиатра! Шизофрения тоже возникает там, бог мой, он объяснял мне мою болезнь. Это был сеанс психоанализа!..
   Под ногами Валентино скрипнул старый пол.
   - Вот и кушетка скрипит, ты слышишь? Что ты скажешь теперь? Нет! Все хотят обмануть... верить только себе... только себе... больше никому! Всё, что было не доказательство! Боже мой, да! Это доказывает другое: я сошёл с ума... Сон! Нет! Сумасшедший дом! Я на кушетке, а Фелиция - наверное, врач, - доктор моего тела в белом халате!... Это не сон!.. Успокойся! Возьми себя в руки, тряпка, всё можно узнать! Всё можно проверить! Как? Изменить! Всё можно изменить! Останься здесь, докажи судьбе, что ты хозяин свой жизни! У меня есть шанс!.. Шансов нет, в любом случае!... Не говори, пока не попробовал!. Да! Я смогу! Я готов!..
   Валентино, подбежав к Фелиции, словно на миг, обогнав свои мысли, оторвался от бардака в голове, который преследовал его попятам, и, успокоившись, остановился немного позади её, готовясь осуществить плевок в лицо судьбе своим бездействием. Но неожиданно Фелиция сама повернула к нему голову, улыбнулась и, не глядя, взяв его за руку, еле слышно прошептала:
   - Милый мой Валентино, всё как во сне, как в том самом сне... сейчас, скоро всё кончиться.
   Мысленный бардак вперемежку с метелью помешательства тотчас догнал и ударил с повышенной мощностью, накатившись на Валентино, подобно гребному колесу старинных пароходов, унёс сего с собой в новое опасное плавание по просторам разума.
   - Ты слышал, что она сказала?! Она любит меня! Да нет же это сон! Послушай её! Послушай себя! Это врач! Любит! Сейчас тебе дадут лекарство!.. Нет! Любовь - лучшее лекарство!.. Любовь? Предмет твоей любви, есть лишь плод твоего воображения, идот!.. Главное - не перемещаться! Стой! Ты слышишь, Ромео в смирительной рубашке, твоя Джульетта - медсестра!.. В смирительной рубашке вроде был Пьеро?! Какая, к чёрт, разница!.. Скоро всё кончится, и ты проснёшься! И буду с ней навсегда! Нет, - уснёшь под транквилизаторами, которыми тебя пичкают уже пару лет! Её нет! Ничего этого нет! Есть только голые стены палаты, твоя кушетка в ней и решётки на окнах! Ты - не жилец!.. Вспомни ту фразу из фильма: нельзя верить тому, кто называет тебя сумасшедшим! Затем опомнись и стой до конца!.. А что, если они убьют нас?! Они далеко: переместиться всё же придётся, но после! Не в тот же миг, как ты видел это! Я не помню, когда это сделал он!..
   Страшно подумать, чем всё это могло закончиться, если бы всё случилось не так, как должно было быть. Однако дверь с грохотом распахнулась, и с ещё большим грохотом ударила в стену, а следом за ней в квартиру влетел второй Валентино, подсвеченный сепийной аурой. Едва это случилось, наш герой, как и в тот раз, заглянул себе в глаза - вновь произошла деперсонализация, во время которой он от всего сердца желал лишь одного: действительно оказаться вторым, навсегда поменяться с ним местами и избавиться от всего, что сейчас окружало стенки его разума. Где-то глубоко внутри Валентино уже был готов даже отказаться от Фелиции, лишь бы отказаться вместе с ней от этого дня; сделать так, чтобы день этот был вычеркнут из жизни раз и навсегда.
   И так же как и в первый раз, внутреннее чутье твердило, что желание его исполнено, и так же как в первый раз, это ощущение не находило отражения в реальности. А сама надежда на реализацию этой несбыточной мечты гасла с каждым мгновением по мере того, как лицо другого Валентино всё больше и больше неизбежно склонялось к полу. И когда, в конце концов, взгляд был потерян, а надежда истлела дотла, - герой наш впал в отчаяние. Он уже и думать забыл о том, что хотел назло судьбе не испаряться, но впрочем, и не собирался этого делать, однако независимо от его воли, картинка перед глазами стёрлась, заменившись другой...
   Когда в глазах у Валентино потемнело, одновременно с этим открылось второе дыхание (разумеется, сам он для этого ничего не делал): наш герой, подобно собаке стряхивающей скопившуюся в шерсти воду, стряхнул с себя растаявший снег помешательства, уже успевший облюбовать своё новое и, что не маловажно, последнее, на его взгляд, пристанище, пропитав собою одежду и тело, а главное разуем до последней нитки.
   Как показалось самому Валентино, испарившись, он забыл весь багаж своих страхов и помешанных мыслей в квартире Фелиции, словно, испаряясь, оставил после себя тонкую водянистую оболочку, которая по прошествии мгновения рассыпалась и разлилась по полу, навсегда потеряв надежду вновь затуманить его разум.
   Пройдённое очищение оказалось весьма кстати, так как герой наш, не зная пункта назначения, не мог даже представить, что сейчас может предстать перед глазами. И поэтому, оправившись, наш герой, к счастью, приготовился воспринять возможный поток информации, могущий быть влитым в его узкое: диаметром равное водосточной трубе, - горлышко разума, которому миг спустя, может быть, придётся проглотить и пропустить через себя целый нефтяной танкер, влитый залпом.
   Валентино, открыв глаза, встретил происходящее, что говориться, во все орудия, однако и всех этих орудий не хватило, чтобы не остаться обескураженным. Что не говори, а Валентино был готов представить любой вариант развития дальнейших событий, кроме того, какой ждал его на самом деле.
   Руль в руках. Безудержно машущие дворники. Ночь и ливень, падающий стеной за лобовым стеклом. Кабина мустанга. Череда протяжных звуков клаксона. Оживлённая трасса. Плотный трафик. Множество красных габаритных огней. Ярко-красный свет чьих-то тормозов впереди, он слепит глаза Валентино. Герой наш, оказавшись на четырёхполосном шоссе, чудом успел вывернуть на соседнюю полосу, чтобы избежать столкновения.
   - Бог мой, что это та... - начал было Валентино, но неожиданно почувствовал источник какого-то жара у правой щеки и резко обернулся.
   Губы к губам, глаза к глазам; пред ним явилось лицо Фелиции, страстно прошептавшее:
   - Не говори ничего - молчи.
   Жар от прошлого поцелуя на щеке всё ещё пульсировал, Валентино и не нашёлся бы словами, если даже захотел, зато нашлась она и, продолжая беспрестанно целовать, говорила, пока Валентино, пытаясь следить за скользкой дорогой, лавировал между машинами, и блаженствовал:
   - Так и должно быть! Всё как ты говорил! Всё как в том сне. Я счастлива! Если бы ты знал, милый мой Валентино, как странно, когда знаешь этот день лучше, чем что-либо. Представь, он снился мне всю жизнь! каждый день помимо других снов, понимаешь, каждый! С того самого дня, когда я увидела тебя в первом классе, если не с самого рождения! Да, иногда мне всё же кажется, что с самого рождения. Я тогда же полюбила тебя с первого взгляда, но ты!.. неважно, сейчас это уже неважно... Но, милый мой, я знала, что ты придёшь; знала, что это случиться. Знала, что всё это правда! Не верила уже, конечно, но надеялась до последнего, и вот не зря! К счастью, не зря! Ты представить себе не можешь, как мне было плохо без тебя! Больше двадцати лет, ты только представь себе!
   На этом, наградив Валентино самым горячим и страстным поцелуем, она закончила речь и откинулась на спинку своего сидения. Зацелованный герой наш, потеряв живительные касания её губ, будто потерял трубку, обеспечивающую искусственный оборот крови в организме, трубку от искусственного сердца, потерял сердце, словом, потерял всё. Он тут же обернулся к ней и неожиданно для себя за окном увидел мчащийся вровень, красный мустанг, окружённый сепийной аурой, и себя за рулём его.
   - Э... - проронил он, но Фелиция тут же его перебила:
   - Знаю, знаю; так и должно быть мой милый, всё идёт по плану, дави на газ!
   Валентино подчинился и начал обгонять длинный автобус; спустя секунду он уже приблизился к его передней части; ещё секунду спустя неожиданно раздался вой клаксона (исходящий видимо от автобуса), после чего из-за автобуса (видимо по той же причине) неожиданно выпрыгнула машина и, подрезав нашего героя, заняла место на полосе впереди.
   Валентино понял, что не успеет затормозить, и с экстремальной быстротой среагировал (а часто мозг в таких ситуациях не ищет лёгких путей, лишь бы спастись):
   - Чёрт, остаётся только под автобус, - подумал Валентино и, подрезав автобус, нырнул в узкую щель между ним и помешавшей машиной.
   - Люблю и тебя! - донеслось от Фелиции с какой-то странной, как показалось Валентино, интонацией в момент опасного манёвра.
   Герой наш тут же обернулся в её сторону, чтобы узнать, в чём дело, и увидел за окном мчащийся прямо на него мустанг, - подсвеченный на сей раз помимо сепийной ауры, ещё и желтоватым светом аварийных мигалок, источник которых он разглядеть не успел, - который также обогнал автобус, но с другой стороны.
   Незамедлительно произошло бортовое столкновение, но вместо ожидаемого удара машина вонзились друг в друга, будто были лишь голографическими трёхмерными моделями, построенные лазером с крыши этого самого автобуса. Все, кто имел возможность наблюдать это (и в первую очередь водитель автобуса, перед глазами которого всё это разворачивалось, как на ладони), так и подумали: "феерическое лазерное шоу" и прильнули к окнам, ожидая, что же будет дальше. В упрочении истинности обывательских суждений невольных зевак, не по своей воле наблюдавших происходящее, послужила и сепийная аура одной из машин.
   Тем временем Валентино, который от внезапности потерял поводья контроля над ситуацией (а в действительности выпустил из рук руль), пустил всё на самотёк, и уже успел попрощаться с жизнью, отчего впал в искажённое времявосприятие - всё вокруг чрезмерно замедлилось (кто переживал неожиданные падения и тому подобные вещи, поняли, о чём идёт речь); и с ужасом наблюдал, как внутри кабины медленно, но верно приближается его двойник - другой Валентино, с рулём в руках, смотрящий прямо перед собой, будто всё происходящее есть дело обыденное, не заслуживающее его внимания. Героя нашего крайне удивило то, что машины мчались с идентичной скоростью, вплоть до миллиметра имели одно и то же положение на трассе и взаимопоглощали друг друга. Сантиметр за сантиметром Валентино и его обрамлённый сепией двойник приближались друг к другу внутри кабины, и когда случилась неизбежная встреча, герой наш вдруг понял, что мустанг двойника, проходя сквозь него, забирает с собой Фелицию, а вместе с ней забирает что-то ещё, что-то даже более важное, чем она, что-то важней, чем есть сама жизнь.
   В тот же момент в глазах начало темнеть, Валентино почувствовал, что его куда-то засасывает, спустя мгновение непроглядная тьма уже полностью заполонила глаза и вдруг острым ударом, вызвавшим даже боль, сквозь неё забрезжил свет.
   Валентино, к своему ужасу, обнаружил себя, стоящим во дворе дома Фелиции. Обнаружил себя здесь, только что испарившимся из её квартиры. Обнаружил, что всё увиденное сейчас было лишь мимолётным видением, мимолётным прозрением будущего, мимолётность, которого странным образом так сильно растянула этот короткий миг конденсации.
   Фелиция радостно мельтешила перед глазами, что-то крича и махая руками. Валентино же, напротив, было совсем не до веселья: он стоял, как контуженный, не слыша ни слова из того, что она говорила. Он был не здесь, он брёл в бесконечном буране, с ужасом осознавая, что освобождение от той воды помешательства, которую он, как собака, стряхнул с себя в коридоре с таким облегчением, есть всего лишь иллюзия.
   Валентино словно испытал последнюю предсмертную радость, сродни радости мучимого жаждой странника, блуждающего по пустыне в поисках воды, и вдруг увидевшего перед собой прекрасный оазис. От радости странник находит в себе последние силы, открывает второе дыхание, и бежит, без устали бежит, а когда добегает, с ужасом для себя, видит, что оазис тает, как таяла его жизнь во время этой последней пробежки, видит, что оазис - мираж. С тем и умирает, потратив последние силы, на бесполезный бег, с мимолётно пролетевшим счастьем и теперешней горечью.
   Герой наш чувствовал, что так же как умирает странник, умирает его разум. Он пытался ответить на себе на три простых вопроса: как произошло перемещение? Кто его инициировал? И что это было за видение? И ответом на два из них в мыслях мелькала крохотная догадка, которая, к ещё большему его ужасу, уже грозила очередным ударом осознания.
   Герой наш, не совсем понимая, что делает, не слыша себя, прошептал:
   - Это сделала ты? - и тут же пожалел о сказанном.
   Валентино ощутил, что только что совершил самую большую в своей жизни глупость, какую только мог совершить; почувствовал, что равной ей могло быть только заключение пари с дьяволом, будучи заранее уверенным в своём проигрыше. Почувствовал, что только что отдал свою жизнь во власть Фелиции, вложив в её сжатые за спиной кулачки два простых слова: "да" и "нет", а сам только что попытался угадать, в каком из них спрятана правда, заранее зная правильный ответ. Почувствовал, что прямо сейчас собственноручно приставил к своему виску холодное дуло пистолета, а к курку услужливо привязал нитку, второй конец которой так же услужливо накрест протянул за спиной Фелиции и привязал к кулачку, содержащему этот печальный ответ. Почувствовал, как натянулась нить, предчувствуя, что мгновением спустя, - когда она достанет руку, чтобы открыть перед ним свои карты, чтобы дать ему ответ: угадал он или нет, - нить натянется ещё сильнее, и тогда свершиться бесповоротный суицид рассудка.
   Параллельно с этим Валентино слышал странный голос, принадлежащий ведущему прогноза погоды, но исходящий изо рта официанта, обслуживающего его и других посетителей ресторана на борту атомохода "Разум", который мягко и медленно говорил ему: "Капитан, рекомендую Вам наше фирменное блюдо: Айсберг Сумасшествия. Приятного аппетита, сэр!".
   Валентино с ужасом отогнал это ведение, но оказался в следующем не менее ужасном. И обнаружил себя, стоящим боком, в дверях трамвая: слева - огонь и горящая пластмасса сидений, стекающая, булькающая и метающая искры; справа - белая мгла, которой не видно края и конца; а впереди - острее самого острого ножа, клацающая дверь трамвая, готовая в любой момент, подобно злой собаке разорвать сдерживающую её цепь, и сорвавшись, располовинить его. Трамвай ласково нашёптывал ему на ухо: "Выбирай: либо умереть, сгорев в огне, либо сойти с ума навсегда. Однако умереть в огне тебе не удастся, а под нож ты не рискнёшь, не так ли?". И Валентино понял, что по какой-то причине действительно ни за что ни рискнёт встретиться с ножом, и одновременно понял, почему не получиться спокойно сгореть в огне: большая часть его тела всё же находиться вне трамвая, а двери захлопнуться быстро. Взвесив все эти печальным обстоятельства, Валентино осознал всю безысходность данной ситуации: умереть ему не дадут.
   Затем безжалостный разум успел показать Валентино ещё несколько кадров другого видения, на котором он уже по щёки в зыбучих песках, вместе с воздухом вдыхал песок, забивающий нос, а вместе с ним и все дыхательные пути. Как вдруг видения рассеялись, и пред ним предстала настоящая Фелиция, что оказалось для нашего героя страшнее всех видений. И когда по губам её был прочитан ответ: "да", когда прилетело подтверждение очередного сверхсильного удара осознания в виде осмысления собственной беспомощности, предопределённости выбора, подкреплённого к тому же только что пережитым неясным видением, - тогда светильник разума героя нашего погас.
   Одновременно натянулась нить - пуля с мимолётным жжением вонзилась в висок; двери трамвая захлопнулись - Валентино выскочил в снежную бездну; последние судороги руки, торчащей из зыбучих песков, прекратились; а главное айсберг сумасшествия, дрейфовавший под водой и преследовавший атомоход на всём протяжении этого дня, вынырнул и, пробив обшивку, вонзился в самое сердце корабля, реактор, - "Разум" оказался полностью уничтожен ядерным взрывом, а мелкие обломки его пошли ко дну.
   В последние мгновения, отделявшие его от беспамятства, приближение которого Валентино уже ощущал, он чудом нащупал где-то в глубине себя абстрактный, спасительный рубильник и яростно дёрнул его, но тот, к великому ужасу героя нашего, - сломался. Валентино показалось, что доброжелатель, услужливо помогавший ему на протяжении дня, тоже оказался элементом вселенского заговора против него, и потому так же услужливо подпилил рубильник в самый нужный момент.
   Перед Валентино с ошеломляющей быстротой в последний раз пронеслись картины его жизни, в особенности этого дня и в частности недавно посетившего видения, при просмотре которого, он на мгновения улыбнулся, будто найдя в нём причину для этого, а затем забвение беспощадно стёрло его сознание с карты мозга.
  
   - Да действительно герой наш сошёл с ума, и на сей раз бесповоротно и навсегда, но... - начал псевдоисторик.
   Сказал же: не прерывать меня! Вот теперь сам и повествуй!
   - Ха-ха, вот умора, - сказал Вагус, - А условия ультиматум объявишь?
   Спелись, значит, так вот сразу ваша песенка и спета, потому что я серьёзно - давай-давай, псевдоисторик, повествуй!
   - Ну и ладно, - сказал псевдоисторик и продолжил мой рассказ. - Валентино наверняка продолжил блуждать по своему бурану, размышляя о том, где он и куда попал...
   К чёрту вас, я сам!
   - Никто и не сомневался, - заметил Вагус.
  
   После того как Валентино выпрыгнул из трамвая, он начал своё затянувшееся падение сквозь снежную бездну, ветер полностью подчинил его себе, и поэтому он подобно чёрному листочку, летящему среди биллионов непохожих друг на друга снежинок, послушно повторял его траекторию. Он ни о чём не думал и фактически не существовал, а в том, что раньше было его разумом, беспрестанно повторялось лишь:
   - Не изменить... да... не изменить... она со мной... не изменить... она перемещается... не изменить... она любит меня... не изменить...
   Эти же слова он беспрестанно произносил в реальности. А тем временем Фелиция, - которой, казалось, было невдомёк, что Валентино, присутствуя физически, духовно утрачен, - вложила ему в пальцы ключи и, указав рукой стоящий поблизости красный мустанг, скомандовала:
   - Садись за руль, нам нужно закончить начатое тобою! и чем раньше мы закончим это, тем лучше... Ах, как долго я ждала этого дня! Как долго я ждала тебя!
   С тем и захлопнула за собой пассажирскую дверь, а Валентино хотя и не слышал её, но повиновался и машинальными шагами подошёл к машине (от вида которой его передёрнуло), открыл дверь, и, сев, вставил ключ в зажигание.
   - Не сиди - заводи и поехали! Понимаю, тебе сейчас плохо, но скоро всё кончиться, поэтому поехали!
   Валентино подчинился и тут: повернул ключ - мотор завёлся, выжал сцепление, вставил передачу и отправил машину вперёд через арку на выезд из двора. Выехав на перекрёсток, он ехал прямо до тех пор, пока она не скомандовала:
   - Поворачивай влево и разгоняйся!
   Валентино тут же повернул и начал набирать скорость, а когда набрал, - Фелиция переместила машину на заснеженную улицу рядом с его домом, где он не так давно раскидывал повстанцев. В момент перемещения у Валентино произошло дежавю, а при виде знакомой улицы герой наш даже на мгновение опомнился и даже осознал метель вокруг себя (быть может, неприятные воспоминания моментно воскресили в нём разум), но многозначительно промямлив лишь:
   - Вот значит как... - вновь погрузился в беспамятство и вернулся к повторению ставших уже обычными для него фраз, продолжил их бесконечный повтор. - Не изменить... она со мной... не изменить... она перемещается... не изменить... она любит меня... не изменить...
   Валентино неосознанно мчался по дороге, так же неосознанно совершал манёвры и, притормаживая, объезжал полыхающие каркасы автомобилей, которыми была устлана улица, что получалось у него на удивления хорошо, кто знает, может быть, это была заслуга продолжавшегося дежавю.
   Дорога была пустынна, на обочине то и дело встречались окровавленные трупы, - результаты недавней и ещё на тот момент осознанной деятельности Валентино, - которые с интересом наблюдала Фелиция, комментируя:
   - Ну, надо же! Миллиметр к миллиметру, каждый точно на своём месте! - а после, обернувшись к нашему герою, приговаривала. - Потерпи, потерпи, сейчас всё закончиться.
   Однако Валентино было глубоко безразлично, что там сейчас должно закончиться, и даже если бы он возымел возможность сознательно услышать её голос и разобрать значение её слов, то это бы ничуть не изменило сложившееся положение дел: снежный буран бушевавший в голове подчистую стёр воспоминания, не оставив и крупицы бесценной памяти. А сам обладатель более несуществующей памяти с идиотской улыбкой на лице, падая всё глубже на дно заснеженной пропасти, крутился вокруг собственной оси и детскими, неловкими движениями рук ловил снежинку, и затем, обращаясь будто бы к ней приговаривал: "Она со мной", а когда снежинка таяла, он ловил другую и вновь говорил ей: "Не изменить", или любую другую характерную для его нынешнего состояния реплику.
   - Ага вот эта синяя вывеска, время пришло, - скомандовала сама себе Фелиция, когда приметила невдалеке надпись: "Сладости у Сандры", и схватившись рукой за дверную ручку, принялась повторять один и тот же набор фраз, отчего стала похожа на рядом сидящего Валентино. - Сейчас? Ещё нет!.. Сейчас? Ещё рано!..
   Дуэт сумасшедших уже подбирался к магазинчику вплотную, - звуча бессмысленными на первый взгляд доброжелателя, коего не оказалось рядом, фразами, - когда Фелиция вдруг вскричав:
   - Сейчас? Как бы уже не было поз!.. - на последнем слоге увидела перед собою задний бампер красного мустанга и испарила машину.
   - ...Дно...Чуть позже чем нужно, но так как и было должно, - закончила она, когда машина уже неслась по ночному шоссе. - Дворники включи, мой милый.
   Валентино несмотря на то, что не имел ни малейшего понятия, где находится нужный переключатель, безошибочно нащупал его и сеймоментно исполнил приказ - дворники конвульсивно, словно, как и Фелиция, боялись куда-то опоздать, заёрзали по стеклу, сгоняя воду и поскрипывая.
   Тем временем Фелиция, - которая с момента конденсации сюда всё время наблюдала за водительским окном другой красный мустанг, обрамлённый сепийной аурой, параллельно мчащийся по левому борту, - вдруг, заметив в соседней машине оживление, прильнула губами к нашему несчастному герою и, нежно прошептав на ухо:
   - Сейчас-сейчас, мой милый, - конденсировала в соседнюю машину.
   Наш герой, не заметивший ни её поцелуя, не слыша её слов, и только лишь по удачному стечению обстоятельств, оставшись в одиночестве, прошептал: "Она любит меня", - продолжил свою монотонную, неспешную езду.
   Спустя некоторое время он достиг автобуса, но, не замечая происходящего, продолжал ехать по своей полосе, однако автобус ехал ещё медленнее, отчего герой наш медленно, но верно обходил его по правому борту и вскоре оказался у передней части, а затем и немного обогнал.
   Прямо перед ним двигалась ремонтная машина с жёлтой, вращающейся мигалкой и со знаком в виде стрелочки, указывающей влево. Валентино, несмотря на этот знак, по всей вероятности так бы и врезался в зад ремонтной машины, если бы не два "но", образующие одно по причине единовременности их свершения: в этот самый момент за секунду до столкновения, клаксон автобуса издал душераздирающий звук, а водитель ремонтной машины, приняв это на свой счёт и сглупив, как это обычно и бывает, тут же затормозил, отчего ярко красным осветились его фары. Два компонента нехитрой мозаики тотчас собрались в голове нашего героя, ассоциативно пробудив сначала трагические воспоминания об автокатастрофах, а затем и инстинкт самосохранения, который даже сквозь сумасшествие властно повелел что-то предпринять.
   Однако если бы не ещё одно, третье "но", то даже при таком удачном стечении обстоятельств Валентино, скорее всего, так ничего бы и не предпринял, и подобно тому несчастному ослу, что был поставленному между двух равных кормушек с сеном, умер бы от голода (а в нашем случае: проехал бы прямо), потому что не смог бы выбрать, к какой их них подойти. Но видимо, сами звёзды, скрытые под массивом грозовых облаков, благоволили нашему герою, а потому движимый указатель, оказавшийся здесь будто бы только для этого и готовый в любой момент помочь принять решение, стоял прямо перед глазами: стрелка, подсвеченная красным светом фар, указывала влево - и Валентино, беспрекословно подчинившись ей, поворотом руля отправил мустанг под автобус.
   Так как и Валентино и его двойник с разных сторон подрезали автобус очень стремительно, то и столкновение их не заставило себя долго ждать - и случилось сеймоментно. И вновь машины вгрызлись одна в другую, взаимопоглощая соперника из будущего и из прошлого соответственно. И вновь они имели одинаковую скорость и одно и то же положение на трассе. И вновь оба Валентино близились друг к другу внутри сдвоенной кабины, первый - двойник - в искажённом времявосприятии наблюдая, как сантиметр за сантиметром приближается наш бедный герой. А второй, коим был сам наш герой, даже не замечая происходящего и смотря пустыми глазами - через стекло и попеременно появляющиеся и исчезающие дворники, уносящие за собою неприятную мутность стекла, - на дорогу перед собою.
   Однако не вновь оказалось следующее. Лишь только наш герой достиг плечом плеча двойника и едва коснулся его, как начал будто бы впитывать в себя его состояние - время стало замедляться, и хотя Валентино не наблюдал этого в реальности, изменения эти отразились в снежном буране, отразились даже несколько гипертрофированно.
   Замедленный Валентино, падая, словно рассинхронизировался с вьюгой, которая сохранила свою прежнюю скорость, отчего он не мог поймать так нужные ему для безмятежности и спокойствия снежинки. Пока он тянул свои оледенелые пальцы к заранее выбранной снежинке, на её месте уже успевали побывать десятки других, не тех, ненужных снежинок, а когда он всё же хватался за это место, то в руках него оказывалась лишь пустота.
   Снова и снова Валентино пытался схватить нужную ему снежинку, но, к счастью, безрезультатно; от ярости и злости на себя и на буран идиотская улыбка на его лице сменилась сначала безразличием, а ещё несколько безрезультатных попыток спустя - негодованием. В тот самый момент ярость, подобно поцелую для спящей красавицы, коим наградил её прекрасный принц, коснулась губ Валентино и на миг развеяла его коматозное состояние сознания, отчего оно тут же выплюнуло первую мысль: "Однако странно, что снежинки не сталкивались друг с другом ранее", - и тут же заглохло, подобно непрогретой машине, а параллельно с этим очередным, многозначительным изречением нашего героя, отточенный механизм бурана пошатнулся. Действительно без помощи Валентино, - который, вырывая из этой сверхсложной, сверхупорядоченной системы ошибочные снежные шестерни, будто бы балансировал её, - несколько снежинок, не уничтоженных вовремя, в одночасье свершили маленькую революцию, и тогда из порядка родился хаос.
   С безудержной скоростью геометрической прогрессии снежинки врезались друг в друга, сталкиваясь, нагревались и таяли, превращаясь воду, капли которой неистово продолжали своё бесповоротное разрушение системы. Очень скоро вокруг нашего героя не осталось и следа от недавнего бурана, лишь только огромные капли, бесконечно врезаясь друг в друга, разлетались брызгами, и тут же собирались вновь; казалось, этот беспорядочный танец слияний и распадов будет длиться вечно.
   Однако капли становились всё крупнее и вскоре достигли размеров человеческого роста, отчего Валентино стал сродни одной из них, и подобно частице дождя, готовой обрушиться на землю, набирая скорость, летел вниз. Если бы он, падая среди этих исполинских капель, находился в сознании, он бы ощутил себя находящимся в центре событий во время большого взрыва, ощутил присутствие себя в момент рождения Вселенной.
   Но такое положение вещей длилось отнюдь не долго: огромные капли, - несмотря на то, что были всего лишь плодом его воображения, в котором он с помощью искусной ловушки оказался запертым и сам, - подчиняясь законам гравитации, интенсивно ускоряясь и набирая скорость, обгоняли его и скрывались из виду где-то внизу.
   Валентино, не зная того сам, в гордом одиночестве падал вслед за ними, как неожиданно оказался сбит нагнавшей сверху последней каплей. Капля, - вонзив его в себя и потеряв при этом часть свой плоти, которая в виде пенных брызг разлетелась во все стороны и тут же скрылась из виду, потеряв скорость, - обволокла и поглотила тело нашего героя со всех сторон и, унося его с собой, продолжила своё неумолимое падение. А герой наш, погружённый в тело её, подобно букашке, оказавшейся в водной западне, плавал внутри от стенки к стенке, от низа к верху, каждым вдохом заливал себе в лёгкие воду, отчего беспомощно задыхался; единственное отличие его от букашки состояло в том, что она хотя бы знала, что задыхается, для Валентино же сам факт такого осознания оказался бы непомерной роскошью.
   Но к счастью, на пути капли выросла прозрачная поверхность, подобная бескрайнему океану, подверженному штилю, и герой наш за миг до того, как задохнуться, за миг до столкновения с ней открыл глаза и пришёл в себя, а затем врезался в неё.
   Грань эта оказалась общим лобовым стеклом двух Mustang'ов, которые в этот момент как раз полностью совпали и сошлись, образуя один. Оказалась стеклом, которое, выполнив свою основную обязанность, приняло на себя удар капли, отчего та разлетелась, и была сброшена подоспевшим на выручку дворником с поля битвы за разум. Но так же стеклом, которое не смогло задержать разум нашего героя, алчущий оказаться там, где ему и должно быть - Валентино, словно просочившись, влетел сначала в кабину, а потом вонзился в собственное тело. Сам он, будучи этому свидетелем, уже находясь в сознании с радостью наблюдал, происходящее, а потому следил, как сейчас наблюдателя от третьего лица, сменит наблюдатель от первого, и он узрит мир своими глазами. Едва это произошло Валентино, глубо и жадно вдохнув воздух, будто сделал это впервые в жизни, пришёл себя и, получив сначала вспышку чужой памяти, а затем и несчётное число ударов осознания.
   За одно лишь следующее мгновение Валентино увидел и бессознательно, как бывает во сне, за исключением того, что герой наш помимо всего остался в только что обретённом вновь, собственном сознании, здравом уме и трезвом рассудке, а потому будто подсматривал жизнь тела, в котором ему теперь довелось оказаться, и вместе с ним переживал всё то, что когда-то пережило оно.
   Эта недолгая жизнь включала всего лишь три фрагмента памяти, начисто лишённых хронологической, смысловой и какой-либо другой последовательности, составляющих всё, что видели глаза этого тела за его короткую, однодневную жизнь - сегодняшний день.
   Сперва глаза нашего героя окутала тьма, он сразу распознал, что это момент конденсации. Валентино не ошибся: водитель тут же с небольшим толчком или рывком ( причину которого Валентино вскоре узнал из следующего фрагмента) конденсировал себя и мчащуюся машину на заезд моста, по которому все они как раз неслись сейчас. Около минуты безмолвный и что самое главное безмысленный водитель (Валентино уже ощущал, что помимо всего прочего он должен был слышать и его мысли, а так как их не наблюдалось, то водитель совершал все действия бездумно) монотонно летел объезжая другие машины. Валентино заметил на держащих руль руках чёрные рукава костюма из атласного материала. Вдруг после красной вспышки задних фар впереди идущей машины, в глазах вновь потемнело. Валентино сразу понял, что это он переместился в это тело из коридора Фелиции.
   - Странно, что я не заметил на себе другую одежду, когда оказался в этом теле, - думал наш герой в продолжение тёмной паузы между фрагментами.
   Когда сквозь тёмный занавес глаз водителя забрезжил свет, Валентино вновь увидел перед собой руль и кабину Mustang'а, а впереди за лобовым стеклом знакомый пласт облаков, в который, набирая скорость, падал автомобиль, сорвавшись с плато Рорайма. И вновь видимое сменилось тьмой.
   - Вот отчего произошёл тот толчок! - успело промелькнуть в мыслях Валентино, перед тем, как предстала последняя картина.
   Чёрный занавес поднялся и Валентино, к своему большему из всех удивлений, увидел перед собой видеокамеру на штативе, подключённую к ноутбуку и наставленную прямо на него. Видеокамера стояла посреди густых субтропических джунглей, а за ней стоял тот самый незнакомец с чёрной тростью и, улыбаясь, говорил по сотовому телефону. Пока водитель делал запись (по-прежнему оставаясь при этом, на удивление, без мыслей), содержание которой герой наш уже имел честь наблюдать в начале этого злополучного дня, Валентино сам, уподобившись телу, в коем находился, оставался без единой мысли в голове, ожидая лишь, что же случиться во время той заминки; и как оказалось, не зря.
   Неожиданно незнакомец закончил разговор, в обрывке которого Валентино услышал: "Да-да, в Южной Америке; точно", - и насквозь пронзил его взглядом (герой наш тут же почувствовал, что, несмотря на две пары глаз, находящихся в одном теле, он обращается именно к нему) и, смеясь, сказал:
   - Ну что, Валентино, хочешь ли ты, что-то изменить?..
   Не успел незнакомец закончить, как на полуслове, когда последний звук ещё только готовился сорваться с его губ, внутреннее время Валентино, как и его состояние, подверглось коллапсу, отчего чрезвычайно замедлилось, если не сказать, что остановилось совсем.
   Лишь только это случилось, герой наш заметил, что умолк и оратор-водитель. И тут же он ощутил, что тело его уже давно отвело глаза от камеры и устремило их туда же, куда смотрел он сам: на незнакомца. Сразу после этого, но после подоспевшего на выручку удара осознания, Валентино почувствовал, что помимо способности наблюдать он полностью располагает своим телом-вместилищем, и теперь в его власти руки, ноги, а главное рот, которым прямо сейчас он может всё изменить, сказав хоть что-то, хотя бы издав звук. То, что случилось в голове Валентино за столько короткий промежуток времени (к счастью, более ни чем не связанное с сумасшествием) не описать словами, вы можете лишь представить это, поставив себя на место нашего героя.
   В тот миг, растянувшийся в вечность, миг пока последний звук ещё срывался с губ незнакомца, Валентино уже понял об устройстве мира столько, сколько бы понял об электричестве, если через него сеймоментно пропустили знания Николы Тесло. Герой наш точно оказался на вершине вулкана Вселенского знания, который прямо сейчас начал своё извержение, метая во все стороны огненные искры, выплёскивая потоки лавы и испуская густой чёрный дым, сквозь пелену которого, как чрез призму истины, Валентино теперь увидел мир, в котором так долго жил, - всё вдруг стало на свои места.
   Он ощутил, что одновременно был во всём прав и одновременно во всём же ошибался. Это одновременно был и сон, который закончиться лишь он проснётся, но сон вещий, вещий до последнего шага, до последнего слова, до последнего действия, отражающий суровую будущность завтрашнего дня, однако странным образом это была уже и действительность в нём представленная...
   - ...Это был завтрашний день, который закончится сегодня, - так охарактеризовал Валентино происходящее.
   И впрямь сложно было высказаться точнее, ведь это происходило и во сне и в реальности одновременно, дважды единовременно, и вот тут тот началась череда скачков от одного удара осознания к другому, словно некто доброжелатель, воплощённый в интуиции, подливая масла в огонь, давал ему ответы на любые вопросы.
   Валентино попытался разобраться в последовательности этих событий: что же за чем случилось? За сном следует реальность или обратное? Однако несколько раз прокрутив эту бесконечную цепочку из двух компонентов, он вместо этого получил удар осознания и вдруг ясно понял, что вопреки любому здравому смыслу, это одно неделимое событие без конца и начала.
   Следом он вдруг осознал, что если уподобить модель мироздания компьютеру, то он будет поддерживать лишь один формат файлов: ".loop", что в переводе с английского - петля. Петля, в которой он как раз оказался сейчас. Петля, которая может быть многоуровневой. И перед ним сейчас именно пример такой, двухуровневой петли, на нижнем уровне которой этот день и все события в нём. А другой, верхний уровень, включает в себя два компонента: сон и реальная действительность, которые бесконечно повторяются, сменяя друг друга местами.
   Его ужаснул и сам факт того, что временная петля, включающая этот день - лишь половина от другой, вышестоящий петли большего размера, ведь это значило только одно - вторая в свою очередь тоже лишь часть ещё более громадной третьей. Воображения тут же представило ему бесконечную иерархическую пирамиду временных петель, в которой каждая вышестоящая поглощает и включает в себя все нижестоящие. Феерический масштаб вселенского действа, просто ошеломил Валентино, потрясая в нём каждую клетку, каждый атом и субатомное пространство до основания, однако то ли ещё будет.
   Лишь только он кое-как свыкся с пришедшими мыслями, как уже новый удар поразил его с во стократ преумноженной силой. Его ужаснуло, что всё это: и этот день и чередование реальности со сном, - будто бы повторяется в каком-то абсолютно абстрактном "нигде и никогда". Однако он вспомнил, свои наклёвывающиеся мысли о том, что время не существует вообще, и тут же его разум на основе новопоступивших данных выдал новую версию этих домыслов, выдал абсолютно новую точку зрения:
   - Боже мой, петли не повторяются, время внутри них существует лишь сейчас, прямо сейчас единовременно происходит каждый момент, каждая крупица времени на всём участке течения времени; боже мой, боже, моя жизнь - набор мгновений, случившихся одновременно. Вся вселенная живёт одним мгновением: мгновением, за которое произошло абсолютно всё, - боже...
   Однако Валентино сам ещё до конца не понимал весь масштаб бытия до тех пор, пока не состыковал прошлые компоненты своей мировоззренческой аксиомы с новополученной. И вот когда он наложил на колоссальную пирамиду временных петель, тот факт, что всё это произошло единовременно, вот тогда его мозг вновь подвергся коллапсу. И если бы неизвестный доброжелатель, опять не встал на его сторону и не поддерживал его в здравом уме, то прямо сейчас случился повторный суицид разума.
   Совершенно случайно, мало понимая, что делает, он дифференцировал один самый крохотный момент времени на ещё столько же мельчайших частей и ужаснулся тому, насколько мелко на самом деле понятие "Сейчас", и как далеко он был от истины, когда раньше представлял себе миг, размером с десятую секунды. Отчего ужаснулся плотности событий, ибо в одну, самую крохотную единицу времени, случилось всё от рождения вселенной до её конца.
   Затем...
  
   - Заканчивай, давай! Не отбирай наш хлеб, - заметил Вагус, смеясь.
   Хорошо.
  
   Затем Валентино с ужасом вспомнил собственные слова, сказанные ночью на пути от остановки к дому: "...там находиться то, что не под силу понять нашему сознанию? Что-то сверх всех научных представлений, теорий, законов, формул и аксиом, вообще всех представлений о реальности. Что-то вне рамок...", - и понял, что всё это сейчас перед ним. Перед ним мир, истинные знания об устройстве которого, он только что приобрёл.
   Тут же в голове его что-то щёлкнуло и время, на миг вовсе остановившись, вернулось к обычному своему ходу, будто всё тот же доброжелатель перезагрузил зависшую систему.
   - ...Судьба даёт тебе всё кроме времени, - закончил незнакомец начатую фразу и принял ожидающую ответа позу.
   Валентино уже без удара осознания, с благодарной грустью понял, что Судьба, которая и оказалась тем самым доброжелателем, действительно дала ему всё. Только что она дала ему знание, открыв тем самым перед ним свои карты. Он чувствовал, что прямо сейчас она сняла с него свою узду, развязала руки и впервые предоставила полную свободу выбора. И поэтому сейчас он, имея в руках эту власть, должен замкнуть или разомкнуть временную петлю, поглотившую его, должен решить каким желает увидеть своё будущее, должен по своему желанию обратить окружающее в сон, или же воплотить в жизнь.
   Герой наш ощутил, что судьба предлагает ему заключить с собой однодневный контракт, а согласием, подписью на нём, послужит его молчание сейчас, взамен на что она предоставит ему шанс доказать свою добровольную покорность ей: собственноручно замкнуть образовавшуюся петлю, сбросив Mustang с плато Рорайма.
   Валентино уже наверняка знал, что если не пойдёт на предложенную сделку, то тотчас проснётся от того же самого кошмара и встретит другой день, ему неизвестный. День, в котором он, возможно, уже окончательно сойдёт с ума, а может, умрёт, но может быть, всё будет хорошо и в нём вообще ничего не случиться? А если согласиться, то сон лишь станет уже прошедшей явью.
   Герой наш так же понимал, что хоть судьба и открыла перед ним свои карты, однако она при этом не хуже его самого знала и не скрывала того, что он всё равно пойдёт на сделку и исполнит то, чего она хочет. Ведь она поставила его в дурацкое положение: показав ему один довольно приемлемый вариант развития событий, скрыла другие. А Валентино, наученный горьким опытом, теперь уже знал, что лучше пусть будут плохие события с хорошим концом, чем неизвестные события, с концом неизвестным.
   - Нужно быть глупцом, чтобы отказаться; от добра - добра не ищут, - размышлял Валентино, а строго отмеренный промежуток времени, который судьба выделила на раздумья, подходил к концу:
   - Да и к тому же небольшие побочные явления в виде ролика и возможности телепортации, без которых всё это стало бы невозможным - достойная плата за жизнь, а уж тем более за жизнь разумную, несмотря даже на то, что за мной гоняется весь мир. А главное, всё уже позади. Этот день уже позади! И поэтому мой ответ: нет!
   Незнакомец, прочитав в его глазах немое согласие на контракт, улыбнулся и мягко сказал:
   - Я так и думал. Секунду в секунду ответил, ха-ха.
   Валентино, услышав слова незнакомца, заподозрил было во всём этом какой-то обман и уже слегка затрясся, но тут же подумал, что его слова - ничто, ведь сделка была не с ним, а самой судьбой, с которой и происходил этот безответный диалог. Однако вслед за этим на миг допустил, что таинственный незнакомец и есть вестник судьбы, но тут же, по известной ему одному (не считая самой судьбы) причине, отмёл эти мысли.
   К тому же тело водителя продолжило свой бездумный рассказ, а герой наш, в глазах которого начало темнеть, почувствовал, что время вспышки памяти на исходе, и поэтому он принимает контроль над телом, но уже не в памяти, а в действительности на той самой трассе.
   Валентино, едва осознав себя в теле, неосмысленное сделал глубокий вдох и тут же, схватившись за руль, получил новый удар осознания, удар, посредством которого наш юный детектив разобрал весь свой сегодняшний день по кусочкам. А главное разобрался в том, что происходило прямо сейчас, когда два водителя мустанга и он, влетевший в лобовое стекло, встретились в одной точке.
  
   Это сложно объяснить. Вагус, было бы лучше, если это сделал ты! ведь всё равно знаешь, что будет дальше.
   - Ну уж нет, давай-ка сам ха-ха. Чем хуже ты объяснишь, тем больше я получу своего хлеба. Но если что, помогу...
  
   Валентино понял, что оба водителя насквозь протаранившие друг друга перед автобусом, должны были быть ни чем иным как двумя сумасшедшими Валентино: один из прошлого, другой из будущего, - каждый из которых прямо сейчас, параллельно стоя ещё и в коридоре Фелиции, пожелал занять место другого, а после сошёл с ума. Однако так как эти другие места и были их собственными местами, но только в прошлом и будущем, то желание исполнилось странным образом: они породили (будто вырвав из другого измерения) третьего, другого Валентино, короткую жизнь коего наш герой только что наблюдал. И вследствие таких махинаций, в одной из двух машин, мчащихся по шоссе, сидел именно этот третий двойник - разумный, но бездумный.
  
   - Заметим, что вместе с этим третьим двойником, - начал Вагус, - параллельно сидел и сумасшедший Валентино.
   Как же так?
   - Сейчас ты сам ответишь на свой вопрос.
  
   И вот сейчас, когда два тела: сумасшедший Валентино в настоящем и его новоиспечённый двойник, - и одна сущность, влетевшая в лобовое стекло и вобравшая в себя сущности Валентино, стоящие в коридоре Фелиции, сошлись в одной точке, то вместе с ним сошлись несколько параллельных прошлых и будущих. Валентино готов был поклясться, что прямо сейчас в этой самой точке столкнулось и сошлось не что иное, как две, а может и больше, параллельные вселенные.
  
   - Вот видишь, - сказал Вагус.
  
   Обе машины, как и оба их водителя, должны были, сойдясь, образовать одну, в которой бы будущее сошлось с прошлым, рождая настоящую реальность с сумасшедшим Валентино. Однако сущность нашего героя, влетевшая в лобовое стекло, успела перехватить второе тело, вырвав его из параллельной реальности вместе с машиной, до того как оно бы исчезло, вернувшись в свой мир.
   Однако в таком хаосе множества сущностей и тел случилась непонятная метаморфоза и, в конечном счёте, два сумасшедших тела объединились в одно, а машина, в которой они оказались, вылетела вправо. Наш же герой, который по удачному стечению обстоятельств оказался ещё и в собственном теле (из этой реальности), - будто бы очищенном от сумасшествия, словно судьба поменяла местами линии жизни двух тел, как штекеры двух проводов между двумя розетками, - вывернул влево.
  
   - Не блестяще, конечно, но терпимо, - сказал Вагус. - Но в собственном теле они оказались далеко не по удачному стечению обстоятельств. Они оба хотели стать собой, когда желали этого, и судьба с радость исполнила это желание. А что нужно сделать, чтобы оказаться на своём месте?
   Не знаю...
   - Побывать на чужом? - сказал псевдоисторик.
   - Да, что мы и имели возможность наблюдать, - сказал Вагус. - Судьба сперва подарила ему жизнь другого человека, состоящую из трёх вспышек памяти, а после они, как и хотели, заняли своё место в своём же теле, которые на тот момент было чужим. Логично, не так ли?
   - По-моему, да, - сказал псевдоисторик
   - Как бы то ни было странно и парадоксально - беспрецедентная хаотичность мироздания подчинена строгим законам логики, правда, не всегда.
  
   По-прежнему наблюдавший происходящее водитель автобуса, для которого всё это случилось мгновенно: два Mustang'а, едва сошедшись, тут же разъехались в разные стороны, - осознал ошибочность своего суждения о том, что всё происходящее - лазерное шоу, когда вырвавшийся вправо мустанг с сумасшедшим Валентино неожиданно налетел на оградительный барьер и, подскочив половиной машины, перескочил его.
   Это же наблюдал уже успевший отделаться от череды озарений Валентино и сидящая рядом Фелиция из своей машины. Герой наш смотрел вправо и видел, как тот двойник, то ставшее ненужным, полоумное вместилище, - от которого он навсегда отделил свою сущность, и которое теперь подлежит безусловному уничтожению посредством налёта на ограждение моста и последующим вылетом с него, - уже скрывается из виду и очевидно, захлебнувшись, умрёт, так же как он чуть не задохнулся, будучи в капле, но даже не узнает, что захлебнулось.
   По щеке Валентино безмолвно катилась слеза, но то была слеза счастья: ему было совсем не жаль:
   - Мы сделали это! - с гордостью сказал он в мыслях, обращаясь к своему двойнику из прошлого и будущего, а затем, смотря в зеркало заднего вида, одновременно с Фелицией конденсировал машину на заснеженную улицу.
   Машина вылетела у магазинчика с синей вывеской; в зеркале заднего вида Валентино, а вместе с ним и Фелиция, тоже смотревшая в зеркало, заметил мелькнувший красный мустанг. Их ожидая оправдались.
   - Миллиметр к миллиметру, - хором вскричали Фелиция и Валентно радостными голосами.
   Валентино, едва оказавшись на заснеженной улице, хотел было всё внимание уделить Фелиции и, предавшись нежности, броситься в её долгожданные объятия, но в связи с начавшимся дежавю, подумал, что сначала нужно закончить этот день и выполнить единственное условие контракта с Судьбой, а потому нажал на газ. Фелиция в свою очередь, будто поддерживая его в этом решении, тоже молчала и сидела, рассматривая трупы на дороге, не переставая удивляться, находя каждый из них на своём месте.
   Однако герой наш тут же нашёл (опять не без помощи дежавю, которое сразу после этого закончилось), чем занять этот путь, который он обязательно должен был проехать, ведь это был последний участок, где он видел себя. И тут он вдруг вспомнил, что сейчас где-то там, в прошлом он скачет с крыши на крышу, а параллельно наблюдает за ним. Валентино вспомнил, как приятно было ему наблюдать мастерство водителя мустанга, а потому решил не отказывать самому себе в этом удовольствии - надавив газ ещё сильнее, он начал создать максимально экстремальные ситуации, повороты и зрелищные вхождения в них.
   Этому же способствовала разыгравшаяся гордость за себя сейчас, за себя тогда и вообще за всех себя, когда-либо живших, с коими он с честью выдержал все испытания этого дня и всей своей жизни. Эта же гордость заставляла его плакать от счастья, что он и делал, беспрестанно утирая слёзы рукой.
   - Сейчас должен быть ещё по центру и всё, - сказала Фелиция.
   И действительно несколько мгновений спустя впереди показались два кровавых овала и тело, лежащее за ними; Валентино отправил машину в занос и объехал его. Улица начала поворачивать вбок по дуге, и герой наш сворачивал вместе с ней, держась ровно по центру, будто ехал по рельсам. Неожиданно прямо перед ним возникло оцепление: заграждение из машин, за которыми прятались полицейские с винтовками; началась стрельба. Фелиция и Валентино повернулись друг к другу, и прочитав в глазах: "Сейчас!", конденсировали машину на плато Рорайма, схватившись за руки.
   Машина, оказавшись на плато, по инерции слетела с обрыва, а Валентино и Фелиция вновь конденсировали на край плато. Герой наш смотрел, как mustang стремительно падал вниз, и уже мечтал о новой жизни, о новом дне и счастье, которое он принесёт. Мечтал о бесконечном счастье, которое наступит после того, как машина исчезнет.
   Mustang действительно, немного не долетев до пласта облаков, исчез, в тот же момент Фелиция неожиданно прильнула губами к его щеке и, сильно стиснув руку, сказала:
   - Прости, так нужно.
   - Что, любимая? - радостно переспросил Валентино.
   В этот же момент послышался звук затворов, полукругом стоящих позади солдат и яростный крик:
   - Огонь.
   Раздались выстрелы; два бездыханных, но по-прежнему держащихся за руки тела сорвались вниз, а на крае плато, где они стояли ещё мгновение назад, осталось маленькое кровавое пятнышко. Спустя секунды они скрылись под пластом облаков, сопровождаемые безудержным хохотом солдат празднующих безоговорочную победу, смехом которых смеялась сама Судьба.
  
   - Драматично, ничего не скажешь, - заметил псевдоисторик.
   - Плагиатично, вот что скажешь, ха-ха, - сказал Вагус, - Так, псевдоисторик,- Сейчас понадобится твоё перо, нужно ещё кое-что записать.
   - Разве я ещё не всё записал?
   - Во-первых, никогда не запишешь всего, а во-вторых, ты разве не помнишь тот случай, когда мы на мгновение исчезли?
   - Всё, вспомнил, хорошо.
   Тень Вагуса, лежащая на столе, откинула руку по направлению двери. Дверь тотчас открылась, вслед за чем в комнату ворвалась нестерпимая вонь.
   - Это ещё что? - сказал псевдоисторик.
   - Что ж вы люди странные-то такие? Лучше один раз увидеть, чем один раз услышать, но тем не менее сейчас, когда есть возможность увидеть, ты всё равно спрашиваешь, ха-ха.
   - Хорошо, - сказал псевдоисторик, и тут же, встав с кресел, вышел в дверь, которая сама закрылась следом за ним.
   Мгновением спустя дверь открылась, вновь обдав всех сидящих вонью и вошёл псевдоисторик
   - Занесла же тебя нелёгкая туда, - сказал он.
   - А что делать; давай сюда забвенные страницы.
   Псевдоисторик подошёл к столу и бросил на него очередную пачку страниц, с надписью на титульном листе: "Цена мечты".
   - Хорошо назвал, - сказал Вагус, - Прежде, чем продолжить, сделаем небольшой антракт.
  

Цена мечты

(Девушка в когда-то грязном платье)

   Вагус конденсировал Валентино в пустой, тёмный переулок, вдоль которого тянулась вереница масляных фонарей, украшенных винтажными вензелями. Шёл редкий, но крупный дождь, который по известной лишь ему причине, делал и без того тусклый свет, испускаемый фонарями, тусклее вдвое. Отчего, однако, местечко это только выигрывало: сумрачный саван скрыл от глаз нашего героя сор и нечистоты, которые в изобилии водились в здешней округе этих времён и которыми местные жители из бесчисленных тазиков и вёдер, не стесняясь, сдабривали флору близлежащих канав, а самый отчаянные едва ли не пороги своих домов.
   Всё тот же приглушённый свет придавал окружающему пространству романтическую обстановку, приправленную, однако, кислыми нотками неприятных удушающих запахов.
   - И впрямь: даже ночь, - размышлял Валентино, - коей под силу скрыть уродство, скрыть чьи-то дурные намерения и помыслы, а может даже и их кровавое исполнение, - не в силах скрыть вонь, коей вокруг пропитано всё: от оконных стёкол и закопчённых печных труб, который от проказы не уберёг даже собственный запах гари, до последнего камушка на тротуаре, который по трагическому стечению обстоятельств, безвинно был особенно подвержен людским нападкам.
   - Ого, какие поэтически красивые изречения, но посмотрел бы ты лучше под ноги, поэт-недоделка, ха-ха, - сказал невидимый Вагус, стоящий, как оказалось, рядом.
   Ночь не смогла скрыть и тот тошнотворный ужас, который ощутил наш герой, когда, последовав совету, заметил, что стоит по щиколотку в испражнениях, и открыл истинную причину окутавшего его смрада.
   - Ха-ха.
   - Фу, гадость! Что, не мог аккуратней? Не мог конденсировать меня на десять сантиметров дальше? - раздражённо сказал Валентино.
   - А кто сказал, что я сделал это не специально? Ха-ха. Да ты не переживай, мы приводим тебя к человеческому виду людей, живущих здесь, так сказать, облагораживаем, чтобы ты затерялся среди толпы. Как тебе, кстати, твои новые лохмотья?..
   - Что?! - сказал Валентино и тут же оглядел сначала свои руки, а затем и всего себя от ног до груди.
   Действительно на нём висела какая-то бахрома лохмотьев: на белую рубаху, ставшую коричневой от пыли и грязи, в нескольких местах были положены разноцветные заплатки, вместо пуговиц она крестами была перевязана бечёвкой, подобно вязке на дамском корсете. В глаза особенно бросились штаны, которые, доходя лишь до колен, далее продолжались изрезанными полосами и лоскутами ткани разной длинны. Но все эти впечатления были перечёркнуты, когда Валентино увидел, что его ступни, по-прежнему находящиеся в куче чьих-то испражнений, - босы. Он с ужасом отпрыгнул с тротуара на проезжую часть.
   - Эх, придётся тебе во всём этом, если не изваляться, то измазаться точно, - сдерживая смех, сказал Вагус.
   - Нет! Этому не бывать! Ни за что! Если так нужно, то сразу бы и одел на меня в измазанную этим одежду, - сказал Валентино и показал пальцем на кучу испражнений, - А сам я не собираюсь этого делать.
   Вагус не отвечал, поэтому Валентино, скрестив руки на груди, отвернулся, выразив этой горделивой позой забастовку, и стоял, постукивая ножкой, которая издавала при этом хлюпающие звуки.
   - Хлюп-хлюп, ха-ха, - сказал Вагус. - Эх, вы, люди. А потом удивляетесь, почему судьба отобрала вашу волю, ха-ха. Вот мы предлагаем тебе совершить что-то самому, а ты отказываешься. Ну как знаешь. Если тебя будут бить, мы тебе не помощники. Начинаем!
   Последняя фраза Вагуса, оказалась командой целому миру, после которой он стартовал. Тотчас послышалось цоканье лошадиных копыт, и на дороге невдалеке от места, где стоял наш герой, невесть откуда появился мчащийся на полном скаку экипаж.
   Валентино не успел бы отпрыгнуть, даже если бы успел об этом подумать: так стремительно мчался экипаж и так близко он появился рядом. Но это и не потребовалось: кучер, будто и не замечая Валентино, налетел на него, пронёс лошадей сквозь и помчал дальше, даже не обернувшись.
   Ошарашенный Валентино, молча проводив взглядом экипаж, посмотрел на кучу испражнений, а после навёл взор на пустоту, примерно туда, где по его подсчётам был Вагус, и ожидал комментариев. Ответ не заставил себя долго ждать:
   - Что ты смотришь? Мы совсем не там, ха-ха. А как ты думал, конечно же, ты бесплотен - тебя никто не видит и не осязает. Но сколько бы радости нам доставил вид твоего валяния в том, на что ты показывал пальцем, ха-ха.
   - Ты... - начал было Валентино выплёскивать кипевшую в нём злобу, как неожиданно в каждой точке его головы, а так же вне её, зазвучал женский голос, он был бы очень приятным, если бы не звучал так, как звучал.
   - Это было обычное воскресенье... - начал голос.
   - Это ещё что такое? - спросил Валентино, отчего голос тут же прекратился.
   - Голос принадлежит героине одного печального рассказа, в коем мы с тобою сейчас имеем честь находиться.
   - Рассказ?
   - Да, история, рассказанная от первого лица, а что собственно тебя удивляет? Ты ещё сам не знаешь, как тебя удивят дальнейшие события, в сравнении с которыми этот факт блекнет, как пред солнечным светом блекнет свет свечной, это если вдаваться, подобно тебе, в поэзию, ха-ха.
   - Но где это происходит, а главное когда? По виду и запаху вообще глубока древность.
   - Франция, 1791 год. Месяц и точную может быть дату нужно, сэр?
   - Ой, вот избавь меня, пожалуйста, от своей иронии.
   -Хорошо, в таком случае, наблюдай. Продолжаем!
   После очередной команды Вагуса голос продолжился, вновь раздирая каждую точку пространства, а вместе с ним и голову нашего героя.
   - ...Такое же воскресенье, как и сотни до него. Я как обычно шла встретиться со своей подругой, но кто же мог подумать, что он закончиться так? Узри, читатель, мою трагичную историю. Историю девушки в когда-то грязном платье.
   Лишь голос успел закончиться, как невдалеке послышались шаги, и из-за угла вывернула явно куда-то опаздывающая девушка в когда-то голубом, когда-то красивом платье, которое теперь, так же как и вещи Валентино, было пропитано грязью, отчего стало коричневым и от времени превратилось в бахрому. Её чёрные, сальные волосы были неопрятно навязаны на спицы и посредством этого - собраны в пучок, от которого во все стороны отходили незахваченные волосы. Вид её волос, стал ещё одной причиной, по которой герой наш решил, что она опаздывала и спешила.
   Девушка полубегом, полушагом преодолела примерно четверть длины, видимой Валентино, улицы и, подойдя к лестнице, ведущей в подъезд одного из домов, свернула на неё. Затем быстро поднявшись по лестнице, прыгая через одну ступеньку, открыла тяжёлую дверь и скрылась за ней, сопровождаемая громким хлопком - закрылась дверь.
   - И что дальше? Куда она пошла? - спросил Валентино, когда дверь закрылась, смотря в тот же участок воздухе, куда смотрел до этого.
   - Дальше - больше! - ответил Вагус и испарил нашего героя. - В питейное заведение.
   После конденсации глазам нашего героя предстал маленький зал грязной таверны, такой же грязный, как и весь этот город, но, к счастью лишённый запаха испражнений, быть может потому, что оказался перебит запахом паров алкоголя, коим был залит весь пол и пропитан каждый стол, а так же запахами перегара и табака, висевшими в и без того затхлом воздухе. Валентино показалось, что дышать здесь ещё труднее, чем на улице.
   В таверне оказалось чрезвычайно мало света: по периметру висело всего лишь четыре тусклые свечи на деревянных подсвечниках, одна из которых уже дрожала, готовясь вот-вот потухнуть. Воск с наклонённых свечей капал прямо на пол, образуя под каждым подсвечником миниатюрный вулкан с жерлом, заполненным полужидким воском, застыть которому до конца мешали всё новые и новые капли, падающие сверху.
   Обшарпанные столы питейного заведения, - казавшиеся сделанными из трухлявого пня, коих было всего восемь, расстановка которых не поддаётся описанию, - были заняты лишь отчасти: половина пустовала, за другими сидели по двое, и только один стол был забит под завязку. Однако люди его занимавшие уже давно спали, испуская невозможный храп, проиграв свою схватку с дрянным пойлом, которым подчивал всех здешний хозяин, выдавая виски, не стоящий и гроша, за элитный напиток из сердца Шотландии.
   - Даже если специально придумывать замысловатое расположение столов, то сложно придумать что-то более замысловатое, - сказал Валентино, по-прежнему находясь под впечатлением.
   - Ты не на столы смотри, - сказал Вагус где-то вдалеке, - А на героиню, она, кстати, позади тебя. Повернись и удивись, ха-ха.
   Едва Валентино обернулся, как от стыда ему захотелось отвернуться: он лицом к лицу встретился с девушкой в когда-то синем платье и лёгким касанием на мгновение поймал её губы своими губами, - однако он тут же вспомнил (оттого что не почувствовал прикосновения), что невидим и неосязаем, а потому остался непоколебим и наблюдал, как девушка, повернувшись к нему спиной, садится на стул, подбирая под собой платье.
   - Но-но, бесстыдник, какой срам! - прозвучал голос Вагуса, - Фу, как это мерзко, ха-ха.
   - А что? Она, по-моему достаточно мила! Почему же сразу: фу?
   - Мила, конечно, но ты получше присмотрись к ней, ха-ха.
   Валентино немного обошёл стол, заняв удачный ракурс и, рассмотрев девушку, обомлел: девушка, была столь похожа на него, что казалось это и есть он сам, лишь только в дамском платье, парике и макияже на лице.
   Девушка мило улыбалась своей подруге, сидящей напротив её, и Валентино, которого уже начало подташнивать, предчувствуя нечто пренеприятное, действительно подурнело, когда он узнал в её улыбке свою. А он всегда бесконечно любил вид своей улыбки, что подмечали и все окружающие, но теперь одного взгляда на это хватило, чтобы она ему опротивела.
   - Смекаешь? - смеясь, прошептал Вагус ему на ухо. - А если нет, то смотри далее. Продолжаем!
   - Наконец-то! Всегда ты опаздываешь! - сказала подруга.
   - Прости, долго собиралась, - с подобострастной застенчивостью ответила девушка в когда-то синем платье.
   - Да знаю-знаю, что ещё от тебя можно было ожидать. Просто всё равно удивительно, как ты каждый раз умудряешь опаздывать?..
   Валентино, найдя в описании личности девушки, вылившемся из уст её подруги, схожесть с собой: он тоже везде и всегда опаздывал, - нервно кусая губы, продолжал вслушиваться и приготовился к худшему.
   Тем временем девушки продолжали вести непринуждённую беседу.
   - Сама удивляюсь, - продолжала девушка в когда-то синем платье. - Смотрю на часы: остался час - думаю, что времени ещё много. Смотрю в следующий раз - уже опаздываю.
   - Странная ты, Валентина. Хотя впрочем, как всегда и во всём.
   - Валерьяночки не желаете ли, сэр? Ха-ха! - ехидно сказал Вагус, после чего по воздуху, в самом деле, распространился запах валерьяны.
   А Валентино, который после того, как услышал имя, уверился полностью, вскричав:
   - Вагус, я проклинаю тебя и твои шуточки! - принялся ладонью тщательно протирать свои губы, а когда закончил - бросился ловить руками воздух комнаты, пытаясь схватить неуловимого Вагуса.
   - Достаточно мила... Ха-ха!.. Ха-ха!.. Ха-ха! - раздавалось с разных сторон нашего героя.
   - Где же ты? Где?! - захлёбываясь ненавистью, кричал Валентино.
   - Можешь не стараться: физически нас там нет. Кстати сказать, это ведь не мы придумали, ха-ха. Продолжаем!
   - А-а-а! - отчаянно воскликнул Валентино. - Имя! Дай мне имя того, кто написал эту мерзость?!
   - Псевдоисторик по нашему личному заказу, эксклюзивно для тебя, с подачи самой судьбы и в рамках хаокосмы, хе-хе. Ещё вопросы есть? Нет? Мы так и думали: по-нашему исчерпывающий ответ. Однако конденсировать тебя на это место, инициировав тем самым ситуацию твоего посрамления через поцелуй, - исключительно наша идея, ха-ха.
   - Ненавижу! Ты слышишь меня! Я ненавижу тебя! - разрывался Валентино, от безысходности по-прежнему хватаясь за воздух.
   - Право, не стоит благодарностей, смотри-ка лучше дальше, да внимай... Хотя нет, сейчас начнётся не имеющий смысла фрагмент, а потому - перемотка!
   Тотчас происходящее вокруг Валентино десятикратно ускорилось, как при перемотке видеокассеты, отчего все их действия и движения приобрели несколько схематичный характер. Девушки за столом интенсивно задёргали челюстями, перемалывая слова, как мельница, лопасти которой оказались подхваченными ураганом, а речь их превратилась в неразборчивое мычание, обрамлённое всеобъемлющим гулом, в который оказалась погружена вся таверна. Они то припадали к столу, то откидывались на спинку стула, то клали локти на стол, то убирали, то приближались друг к другу, и переходили видимо на шёпот, скрывая свои секреты, то отдалялись и переходили на крик, видимо, когда передавали содержание свежих сплетен и секретов чужих. Как не трудно догадаться, делалось это затем, чтобы каждое ухо, могущее слышать и находящееся в таверне, услышало и распространило сплетню дальше. Подруги как заведённые меняли позы, переставляли руки то под стол, то на колени, то накрест слаживали пальцы, ложа руки на стол, то упирали их в бока, то складывали на груди. От эмоции к эмоции, от смеха к печали и даже слезам, от удивления к ненависти и жалости; всё это повторялось.
   То же самое творилось и со всем заведением: несколько посетителей, быстро похватавшись за шапки и шляпы, встали и ещё быстрее вышли, казалось, каждый посетитель обзавёлся сапогами скороходами, которые неудержимо тащили их сквозь время с колоссальной скоростью. На место ушедших тут же пришли новые, только что вошедшие, которых оказалось двое больше и которые так же быстро пробежав от стола к столу в поисках подходящего им места, наконец, расселись, так же побросав шапки и шляпы, принялись интенсивно молоть челюстями, меняя эмоции, интонации и выражения лиц.
   Но всё это ни шло, ни в какое сравнение с хозяином таверны, который, подобно белке колесе, метался от стола к столу, затем возвращался на свой пост - исполнять заказы, и вновь бежал, бренча жестяным подносом с кружками, стаканами и бутылками, сопровождая всё это размеренным топотливым звуком своих шагов, который слышался то здесь, то там, то за спиной, то у входной двери, это стало поводом для того, чтобы Валентино сначала стало дурно, а затем закружилась голова.
   Неожиданно вошедшие, хорошо одетые гости, которым не нашлось места, что-то прошептали пулей подлетевшему к ним хозяину таверны, прошептали видимо небольшое предложение, которое совместно с мелькнувший золотой монетой, тут же скрывшейся в глубинках его кармана, побудило хозяина вытолкать в шею спящих гостей, занимавших целый стол. Вот здесь началось самое интересное: дальнейшее развитие событий походило на один из немых фильмов Чарльза Чаплина. На такой скорости, каждый из пьяниц, мастерски пародировал роль всемирно известного Бродяги в состоянии алкогольного опьянения. Как не парадоксально, но именно пьяницы, пародировали Чаплина, и как странным бы не казалось обратное, но, видимо, так уж гениально играл он свою роль, что она получилась даже гиперреальней своего жизненного прототипа. Но обо всём по порядку.
   Хозяин с намерением освободить стол, подбежал к нему, попытался зайти то так, то так, то с одного бока, то с другого, но понял, что разницы нет. А потому, растолкав первого попавшего под руку, надел на него шапку, поставил было на ноги, и уже бросился к следующему, как первый рухнул на пол. Хозяин вновь подбежал к нему и, подняв его с пола, едва отошёл, как он упал вновь, как упал и второй, которого хозяин уже успел поднять со стула. Проделав данную операцию с каждым и получив идентичный результат: пять полумёртвых тел распластавшись лежали на полу вокруг стола, - хозяин таверны, помимо прочего получив от каждого из бедолаг взгляд, выражающий глубокое непонимание происходящего, готов был сдаться, а потому подбежал к хорошо одетым господам и принялся им что-то нашёптывать. Скорее всего, он пытался предложить компромисс, заключающий в себе действительное положение дел:
   - Пусть валяются, всё равно они полуживые, а вы садитесь: они не помешают вам.
   Однако хорошо одетым господам такой компромисс пришёлся не по душе, но на счастье хозяина, они оказались весьма щедры, а потому ещё одна мелькнувшая золотая монетка (и обещание третьей в случае удачи) тут же поправила положения дел и, снабдив хозяина таверны новыми силами, скрылась на дне его кармана.
   Хозяин таверны подлетел к столу, окружённому пьяницами, и начал поднимать их сначала одного, затем двух, трёх, но на четвёртом трое первых разом рухнули. Он не сдавался, и продолжал, всячески подпирая, придерживая и поддерживая кого в бок, кого в спину, кого обхватом, а последнего буквально положил себе на спину, обвязав его обессиленные руки вокруг собственной шеи.
   Но бедолаги не поддавались: когда он прицеплял к себе последнего - падал первый, когда поднимал первого - падал третий, пока поднимал третьего - падали все. Хозяин, однако, не сдавался и продолжал старательно отрабатывать полученные деньги, воспоминание о которых стало неплохим стимулом, после которого ему удалось поднять разом всю пятерню и сделать первые шаги, коих оказалось всего лишь три: два маленьких, тяжёлых шажка, сопровождаемы стонами от взваленной на себя тяжести, а третий гигантский, в который находчивый хозяин обратил массовое падение, толчком направив его в сторону двери.
   Постановка действительно было достойна великого Чаплина. Смехотворная процессия на бешеной скорости проследовала перед глазами Валентино к двери, подобно складывающейся посередине гусенице, элементы которой вставали, поднимаемые хозяином, как скелетом этой неуклюжей махины, и, проходя несколько шагов, падая, рассыпались.
   За несколько таких рывков-ползков хозяин, обливаясь потом, наконец, достиг двери и, радуясь собственной победе, сопровождаемый смехом всех сидящих в таверне (смеялся даже Валентино, сменивший гнев на милость), вытолкнул груду тел за порог и закрыл дверь.
   - Ха-ха, в самом деле, Чаплин бы оценил, - смеялся Вагус. - Продолжаем!
   - Подожди-ка, Вагус, а что везде действует такая перемотка? Я тоже хочу так, научи!
   - Эге, какой ты, ха-ха. Мы бы показали тебе притчу на тему этой "перемотки", но просто посоветуем посмотреть фильм "Клик". Всё! Продолжаем!
   Время тут же пошло обычном ходом; герой наш, обернувшись к столу, где сидела девушка в когда-то синем платье, нашёл на её месте ещё и девушку когда-то трезвую: на столе стояла уже третья полупустая бутылка пойла, которым всех подчивал трактирщик.
   - Смех смехом, а мне плакать хочется, - невнятно сказала когда-то трезвая девушка в когда-то синем платье и глаза её заблестели.
   - Что такое, подруга? - с участием спросила её не менее захмелевшая собеседница.
   - Просто понимаешь... помнишь, я говорила, как у меня всё хорошо?
   - Помню, конечно, целый вечер только это от тебя и слышала, ну?
   - Так вот, я лгала. Всё это - ложь! - сказала Валентина и расплакалась. - Нет никакого Сантьяго! Нет никакой работы! А живу я по-прежнему с матерью, по-прежнему нищенствуем!
   - Почему ты лгала? Зачем?
   - У тебя всё было хорошо, ты так счастлива - я не хотела тебя огорчать, поэтому навыдумывала сказок о своей жизни.
   - Дурочка; а сейчас почему передумала?
   - Понимаешь, столько всего... столько всего навалилось, поэтому мне нужно было кому-то это сказать.
   - Что же такое?
   - То, что ты слышала, но более всего другое. Как тебе сказать, всю жизнь меня беспокоит одно печальное обстоятельство, понимаешь...
   - Ну же, не тяни - говори!
   - Понимаешь... Вот есть у тебя мечта?
   - Мечта, эм; я бы... наверное я бы хотела летать.
   - Как и у всех, - подумала Валентина, но сказала:
   - А я... я хочу, что бы у мамы вместо отца был другой муж! Настоящий отец! Настоящий мужчина! Вот чего я хочу, не проходит и дня, и ночи без мысли об этом.
   - Но ведь ты его даже не знаешь... как не знаешь и того, что произошло у него с твоей мамой.
   - Потому и хочу, что не было его! - озлобленно кричала Валентина, перестав плакать. - А про то, что у него было с матерью и знать ничего не хочу! Я просто ненавижу его! А чтобы ты не защищала его, скажу: мать рассказывала, какой он был скотиной!
   - Это лишь то, что она сказала тебе... - начала подруга, но ту же пожалела о сказанном.
   - Да что ты знаешь, дура! - вскричала Валентина и, вскочив со стула, бросилась к пальто.
   На ходу истерично просовывая руки в рукава пальто, Валентина, не слушая того, что кричала ей вслед подруга, целеустремлённо направилась к выходу, так целеустремлённо, что даже забыла заплатить, о чём вспомнила уже у порога. Озлобленно запустив руку в карман, она вытащила оттуда случайное количество денег и, бросив их на ближайший стол, скрылась за дверью, хлопнувшей за ней.
   Подруга тут же, осознав свою вину, бросилась за ней.
   - За ней? - спросил Валентино, обращаясь к пустоте.
   - Разумеется, скорее, ха-ха! - ответил Вагус.
   Валентино сорвался с места вслед за подругой, но едва подбежал к двери и взялся за ручку, почувствовал, как мир вокруг гаснет, погружаясь в знакомую темноту испарения.
   Вагус конденсировал его на улице перед выходом, стоящим рядом с лестницей.
   - Ах, ты!.. - начал Валентино, но не нашёлся словами, чтобы выразить вновь обуявшую его вспышку гнева, который, оказавшись нереализованным, с силой стиснул ему зубы, чтобы хотя бы так: причинением боли себе снять возникшее напряжение.
   - Ха-ха. "Скорее" ха-ха, умора! - смеялся Вагус где-то рядом с ухом.
   Валентино в следующие мгновение увидел пьяных бедолаг, которые, будучи выброшенными, и как оказалось, спущенными с лестницы, попытались расползтись к своим домам, но силы покинули их слишком рано, а потому - расползлись всего лишь на несколько метров в разные стороны от лестницы.
   - Успокоился? - спросил Вагус. - Продолжаем!
   Тут же открылась дверь и прямо перед глазами нашего героя, стоящего на лестнице, из-за неё выскользнула целеустремлённая Валентина, целеустремлённость которой, как и она сама, запнулась за несколькосантиметровый выступ дверного порога и полетела вниз, к счастью преодолев длину лестницы. По подсчётам нашего героя, при данной траектории полёта местом жёсткого приземления должна была стать впередилежащая лужа.
   Герой наш, зажмурившись, отсчитывал сантиметры до неминуемого удара, и когда их, по его подсчётам, осталось тринадцать, девушка в когда-то синем платье повисла в воздухе, а вместе с ней замер и дождь.
   - Эй, Вагус, что за дела? Хватит уже этих пауз, нет?
   - А кто сказал, что это мы? Как минимум - сюжет, как максиму посмотри право, ха-ха.
   Герой наш, повернув голову, увидел невдалеке от лестницы ещё одну Валентину, с вопиющим ужасом рассматривающую себя, повисшей в тринадцати сантиметрах над землёй. А за ней увидел идущего по улице, быстро приближающегося человека в белоснежном фраке с повязанной на шее белой бабочкой, размахивающего чёрной тростью с набалдашником из белого камня и держащего в зубах папиросу в длинном мундштуке. Самым странным было то, что папироса вместо синевато-серого дыма испускала непроглядно-чёрный - идущий незнакомец, подобно старинному паровозу, оставлял позади себя чёрный облаковидный шлейф.
   Прекрасный незнакомец имел короткие, слегка взъерошенные белокурые волосы, беспрестанно поглаживая которые он шёл, пуская густой дым, отчеканивая каждый удар тростью, - которая, как оказалось, выполняла далеко не функцию модного аксессуара: незнакомец немного прихрамывал на левую ногу, - и уже приближался к Валентине, обернувшейся на звук шагов.
   - Это ещё кто? - спросил наш герой.
   - Хо-хо. Знакомься, его лукавство, Люцифер.
   - Сатана?! - удивлённо воскликнул наш герой.
   - А так же Дьявол, Мефистофель, Искуситель, мы же зовём его Мистер Гордыня, или Ангел Зла, - кому как угодно: у него множество имён, но лишь только одна лукавая суть, ха-ха.
   - Кто ты? Что тебе нужно? - закричала девушка в когда-то синем платье. - Что происходит?
   Однако Люцифер заговорил лишь тогда, когда подошёл к ней вплотную, и ответил ей низким до невозможности поклоном, и таким же голосом, который был столь приятен, столь сладок и к тому же начисто лишённым приторности, что часто бывает у джентльменов почти подобного сорта, вследствие чего они и становятся "почти подобными". Это был голос, коему под силу сводить женщин с ума одним лишь единственным словом, и топить лёд в их сердцах, какими бы холодными они не казались; был голос достигающего своего несмотря ни на что.
   Валентина тотчас, лишь Люцифер отвесил ей поклон, отпрянула от него, но затем, когда он начал говорить свою сладкую лесть, - воздыхая, с замиранием сердца поддалась ей, отчего на лице её выступила стыдливая алая краска.
   - О горе мне, о боги: я навсегда очарован вами, и как теперь мне прикажите, сударыня, жить? - говорил он, обходя её кругом, словно обтекая и бесконтактно обволакивая её прекрасное тело. - О прошу, не нужно, не бойтесь меня, прекрасный цветок, цвет глаз чьих есть дар солнца, а краска для платья - подарок небес. На коленях прошу, не бойтесь меня, обворожительная Валентина, ибо ангел я тот, приходящий, когда люди истинно жаждут исполнения сокровенной мечты.
   - Ничего... я ничего не жажду... - разливаясь трепетным голосом, сказала Валентина со всей чувственностью и нежностью, на какую только была способна, чуть ли не прихлопывая глазками от удовольствия. - Месье?..
   - Люциус, зовите меня Люциус, о весенний бутон, орошённый каплями утренней росы.
   - Ах, месье Люциус, - кокетливо почти прошептала Валентина, сама не замечая, как перешла на кокетство. - В наше время мужчины так редко говорят дамам красивые слова, какие сейчас говорите мне Вы.
   - Не стоит благодарностей, дитя чистоты, я готов одаривать женскую красоту комплиментами вечно, в особенности тогда, когда женщина достойна этого, как этого достойны Вы, восхитительная мадмуазель Валентина. Я очарован, разбит, поражён, и, знаете ли, прямо Вам скажу: ради вас полезу на рожон. О, тысяча извинений, простите глупца: я совсем забыл... - сказал Люцифер, высоко взмахнув тростью вверх и резко ударив ею о пол, отчего на том месте воздуха, где только что была она, возникла красная роза, теперь стоящая на набалдашнике трости.
   - Примите от меня этот прекрасный, но в сравнении с вами ничтожный цветок, - ласково шептал Люцифер, преклонив колено, по-прежнему балансируя розой на набалдашнике трости, - В знак моей раболепной покорности отныне и навсегда, мой светоносный серафим, поразивший огненным мечом своим меня прямо в сердечную жилу.
   Валентина, давно уже не понимавшая, что говорит, и что ещё хуже, не понимавшая происходящего, взялась за стебель розы и страстно прошептала:
   - О, да Вы ещё фокусник, милый месье Люциус. Ах, Вы преподносите сюрпризы.
   - Для Вас я кто угодно, но предпочёл бы быть пылью на подошве ваших ног, ведь так я бы стал ближе, чем есть сейчас, а это единственное чего я жажду - позвольте мне быть вашим рабом, моя...
   - Ай! - вскрикнула Валентина, уколовшись острым шипом.
   - О, вам очень больно? Какая досадная, неосторожность, с моей стороны, разумеется; вы позволите ваши прелестные пальчики? - сказал он, когда его рука была уже в сантиметре от её руки.
   Валентина ничего не ответила, а лишь слегка приклонила голову на бок и покраснела ещё больше, выражая тем самым будто бы стеснительное согласие. Лишь её рука оказалась в его руке, как он уже оказался на коленях и поднёс её к своим губам, а затем нежно поцеловал (не вынимая изо рта мундштук) самое место раны, из которой тонкой струйкой по мокрой коже сочилась кровь.
   - Ах, - вырвалось из неё, как не пыталась она удержать это в себе, - Что же это я говорю? - подумала она, но и это сказала вслух.
   Всё её существо затряслось, затрепетало от восторга этого поцелуя, который словно сквозь ранку, с кровью и чёрным дымом проскользнул по всему телу и которым Люцифер, как последним штрихом, довёл её до нескончаемого экстаза. В таком состоянии она, даже если бы знала, кто перед ней, уже не смогла бы отказаться и готова была согласиться на что угодно.
   - По-моему вы что-то говорили о мечте, - сказал Люцифер, плавно добавляя в свой тон нотки официоза.
   - Ах да, но милый Люциус, мечту мою всё равно не исполнить даже такому фокуснику, каким являетесь Вы: она... - млея с закрытыми глазами, простонала Валентина, будто ожидая от него страстного поцелуя.
   - Нет ни одной мечты, которую бы я не в силах был исполнить, прошу же смелее! - сказал Люцифер, не выпуская одной рукой руки Валентины, а второй подкинул трость вверх и, пока она падала обратно, щёлкнул пальцами, перекрутив кистью, после чего в руке оказалась маленькая записная книжка в золотом переплёте и золотая перьевая ручка.
   Лишь только он ловким движением руки, развернул книжку на первой странице, которая оказалась пуста, и передал её Валентине, которая, выпустив его руку, приняла книжку, как тут же поймал трость освободившейся рукой, а другой по-прежнему протягивал ей золотую ручку.
   - Я хочу... - начала было Валентина, но он прервал её, приложив указательный палец сначала к её губам, а после перевёл к своим.
   - Тсс. Мне не обязательно это знать: на то они и сокровенные, что бы быть спрятанными в глубинах чистых сердце, не так ли? Прошу Вас подумать о последствиях и если не передумаете, то в свободной форме записать желание в эту книжку, - последнюю фразу Люцифер произнёс уже полностью официальным тоном, словно и впрямь заключал деловой контракт.
   Герой наш, которого тоже будто обворожили, сам не заметил, как к тому времени уже спустился с лестницы и оказался рядом с ней, чтобы прочитать написанное, но более для того, чтобы сличить её почерк с собственным.
   Девушка в когда-то синем платье, вздохнув, схватилась было за ручку и, не думая, широким росчерком начала набрасывать строки, но в этот самый миг Люцифер как-то странно принюхался, после чего тут же щёлкнул пальцами, и девушка тотчас замерла, её время остановилось, как и весь остальной мир. Валентино, стоящий с ним рядом отшатнулся: ему показалось, что он почувствовал рядом его бесплотное присутствие.
   - Без паники, друг мой, ха-ха! - сказал Вагус. - Стой там, где стоишь.
   Тем временем Люцифер вытащил мундштук из зубов и некоторое время пристально вглядывался в чёрный дым, испускаемый тлеющий сигаретой, словно пытался что-то в нём увидеть. И лишь только увидел (это было видно по мелькнувшему огоньку в глазах), как улыбнувшись, поднёс сигарету угольком ко рту и дунул на него, как раз в ту сторону, где стоял наш герой. Тотчас на конце сигареты разгорелось красное пламя, а из него вырвались клубы густого чёрного дыма, окутавшие Валентино. Дым был неразрывно связан сигаретой, а потому так и висел со стабильностью материи от тонкой нити у уголька сигареты до облака, окружившего нашего героя, продолжая при этом извиваться, но лишь внутри незримого контора, который словно стеклянная капсула не давал ему расползаться.
   - Вагус, я ничего не вижу! - прокричал Валентино, отмахиваясь от дыма, но так как был бесплотен, то справедливо будет заметить, что просто махал руками.
   - Владимир ты ли это? А может быть, сам Великий Вагус пожаловал к нам? Кто бы ты ни был, О обделённый храбростью, предстань передо мною...
   - Весьма занятно, что он знает тебя, Вагус, но видит ли он меня сейчас, вот что ещё занятней? - продолжая бороться с дымом, тихо сказал Валентино, боясь быть услышанным.
   - Нет, лишь видит тени прошлого и будущего, которые открыл ему дым, ха-ха, - сказал Вагус. - Как и нас, тебя там фактически не существует, не в этом времени.
   - Что за загадки, сейчас не время - скажи прямо!
   - Как угодно; он видит твой силуэт, размахивающий во все стороны руками, ха-ха.
   - Эх, что-то мне от этого не легче, - разочарованно сказал наш герой.
   - ...Нет-нет, это кто-то другой, - продолжал Люцифер, - Какой-то глупец, новенький!..
   - Сразу в точку, ха-ха, - смеялся Вагус, - Вселенная всем рассказала твой секрет. Заметь, не мы первые, не мы последние.
   - К чёрту тебя... - начал Валентино.
   - Поминать хромого, ха-ха, - высокомерно просмеялся Вагус, - когда он рядом, может только... сам догадаешься или подсказать? Ха-ха!
   - ... Хотя всё это не важно, - сказал Люцифер, и дым тут же стянулся обратно в сигарету.
   Герой наш, едва дым рассеялся, отошёл подальше: вернулся на лестницу. А люцифер, вложив мундштук в зубы, поднял голову к небу и сказал:
   - О вездесущий Вагус, где бы ты ни был, услышишь меня, и если в тебе осталось хоть капля чести - внемли. Игрище уже не за горами, а потому - прими мой личный вызов и выйди на поле брани, я буду с нетерпением ждать одного лишь тебя.
   С этими словами он щёлкнул пальцами и Валентина тут же, как с цепи сорвалась, будто только этого и ждала - принялась дописывать начатое размашистым почерком в книгу Люцифера. А едва дописав, вложила ручку в книгу и, захлопнув её, протянула обратно.
   - И когда же ждать исполнения, месье Люциус? - сказала девушка в когда-то синем платье, нежно прихватив ноготками рукав его фрака.
   - Незамедлительно, моя незабудка, - ответил Люцифер и, вынув из зубов мундштук, одарил её недолговременным поцелуем в губы, затем отринул, оставляя за собой полоску чёрного дыма, соединившего их уста, которая тотчас, подобно змее обвила ей тело и голову, в следующее мгновение расширилась, поглотив и скрыв обоих от глаз нашего героя. А когда чёрный туман рассеялся, то из него показался один лишь Люцифер, двумя пальцами вытирающий уголки рта от губной помады, сказавший:
   - Сладкая незабудка.
   Люцифер отпустил свою трость, - однако она не упала, словно сама собой держала равновесие - даже несмотря на то, что была сильно наклонена, осталась в том же положении, будто приросла к тротуару, - а затем открыл свою записную книжку на первой странице и вырвал листок с желанием. Место надрыва сеймоментно начало тлеть.
   - Как же всё-таки хорошо, что рукописи не горят, а тленные контракты остаются действительными, да Вагус? - сказал Люцифер, обращаясь к небу, затем отпустил листок, слегка подбросив его вверх.
   Листок, едва покинув его руку, вспыхнул, по определению Валентино, адским пламенем и исчез, не оставив и пепла. Люцифер взялся за трость, немного оторвал её от земли и, сказав:
   - Я жду тебя! - исчез, ударив тростью о тротуар.
   Одновременно с ударом время приняло обычный ход, а девушка, по-прежнему висевшая в тринадцати сантиметрах над лужей, достигла её.
   - И в чём соль? - неуверенно сказал наш герой (которому казалось, что что-то не так, но он никак не мог понять, что именно), спускаясь по лестнице к луже, в которой лежала девушка.
   - Смотри, развязка близка, - сказал Вагус. - Продолжаем!
   Тотчас двери таверны открылись, из них выбежала подруга Валентины. Увидев, что произошло с Валентиной, она отчаянно крикнула и бросилась по лестнице, да так что сама чуть не запнулась и не заняла место с нею рядом. Подбежав и кое-как подняв, перевернув к себе лицом подругу, она начала, отирая с лица грязную воду, бормотать:
   - Ну что же ты, Жанетт, такая неуклюжая, и платье чистое замарала...
   Валентино, - услышав слова подруги, увидев то, что на платье действительно не было и тени пыли и грязи, кроме мокрых следов, полученных только что, как не было в лице его обладательницы и тени сходства с той, кто была в нём лишь несколько мгновений назад, - осознав случившееся, стоял точно молнией поражённый и не мог произнести ни слова.
   - Это нужно же было, - продолжала подруга, - увидев в окне знакомого месье, определив сие знакомство по его белому фраку, выскочить за ним? И что догнала? Где он, этот твой месье?
   - Показалось, наверное, - ответила девушка в когда-то грязном платье, - А может быть такова была воля судьбы: оказаться мне сейчас в этой луже. Нужно же однажды платить за хорошую жизнь, добрых родителей и прекрасных детей.
   - Пойдём, оптимистка.
   Когда Жанетт - девушка в когда-то грязном платье - с подругой уже под руки поднимались по лестнице обратно в таверну, а пришедший в себя Валентино только хотел что-то сказать, - неожиданно дождь сменился снегом и вновь в каждой точке его головы и вне её раздался печальный голос:
   - Это было обычное воскресенье, как и сотни непрожитых до него. Это была история одной девушки. Нерождённой девушки в когда-то грязном платье.
   Следом за этим изображение перед глазами Валентино стало удаляться, спустя миг превратилось в точку, сияющую где-то вдали, тут же исчезнувшую вовсе - пришла темнота.
  

КАРТИНА 4

Междутенье

  
   В следующую секунду после удара о воду, случившегося в предыдущей главе повествования, герой открыл веки, однако вопреки ожиданиям темнота в глазах не рассеялась.
   - Всё же сон, - тут же промелькнуло у Валентино в мыслях, но он тут же поймал себя на мысли о том, что не понимает о чём это было сказано. Герой наш попытался вспомнить: кто он такой, где находится, а главное, что было пару мгновений назад, но, не дождавшись от себя ответа, с трудом привёл себя к мысли о потере памяти. Немного погодя он был уже уверен, что это действительно потеря памяти, причём полнейшая.
   Вы знаете, уважаемый читатель, наверно из всех впечатлений, которые испытать в жизни, именно проанализировать у себя амнезию - самое странное, именно странное. Данное известие в первые секунды не вызвало у Валентино ровным счётом ничего: ни страха, ни отчаяния, ни радости, ни грусти. Такое положение дел кажется абсурдным и со стороны походит на сцену, в которой убийца со всей серьёзность говорит своей жертве: "сейчас я убью тебя", на что получает монотонный, безучастный, отстранённый, а главное неожиданный ответ: "ну что ж, давай, прошу". Так же и Валентино, сообщив самому себе пренеприятное известие, сам себе и ответил:
   - Хм, ну ладно, что ж поделать.
   Безмятежное его состояние легко объяснимо: он не помнил себя, а потому не знал, как бы стал реагировать он сам, оказавшись в таких обстоятельствах. И к тому же не помнил, что потерял, то есть забыл:
   - И впрямь, может, там было что-то плохое, а теперь нет ничего, многие мечтают начать жизнь с чистого листа, может и я мечтал. Как бы то ни было теперь-то я и начну её...
   Валентино продолжал лежать, не понимая лежит ли, стоит ли, жив ли, мёртв ли. Его очень заинтересовал факт того, что темнота в глазах кажется нормальным состоянием, он совершенно уверился в том, что независимо от того, что с ним случилось несколькими мгновениями ранее, он встретил эти мгновения в кромешной тьме. Отчего в следующую секунду он сделал ещё один самый логичный в данных обстоятельствах вывод касательно себя:
   - Бог мой, я слепой, ха-ха. Амнезийный слепец, что может быть хуже, чёрт возьми?! Вот тебе и жизнь с чистого листа, сплошь и рядом залитого чёрными чернилам.
   Когда вследствие неутешительных новопоступивших известий о себе Валентино уже начал пожирать безжалостный союз отчаяния и апатии, он вдруг случайно пошевелил рукой:
   - У меня же есть руки! И как можно было забыть о собственных руках, вообще забыть о том, что имеешь тело? Такого даже амнезия не допускает... хотя кто знает, у меня же её никогда прежде не случалось... а вдруг случалось? Вдруг это рецидив? Нет-нет, лучше не думать о своё прошлом, любая догадка окажется страшной. Так-так, что ещё у меня есть? Слух! Ни черта не слышно. Ха-ха! Вот тяжёлый будет случай, если я ко всему прочему ещё и глухой. А если вот если... если я ещё и немой, то, ха-ха, страшно даже представить. Нет, нет! Не думать о плохом! О! можно же проверить разом и слух и речь, а вдруг я забыл свой язык? Ха-ха!
   - Эй, где я? На помощь, люди! - не к месту радостно проорал Валентино и продолжил думать:
   - Что мы имеем. Говорю, слышу, я - итальянец; кажется, что понимаю сказанное собой, есть, конечно, лёгкий оттенок догадки о том, что понимаю лишь потому, что сам сказал это, но наверно это пройдёт со временем, ха-ха; ко всему прочему имею приятный голос - пока всё хорошо. Ещё бы не хорошо, хо-хо, посмотрел бы я на себя глухого, слепого, немого, неизвестно кому и неизвестно как объясняющего то, что потерял память. Это была бы полностью безвыходная ситуация, ха-ха. К счастью, это не так. Радует мой позитивный настрой, может я был неунывающим несмотря ни на что оптимистом. Кажется, однако, что у этой радости есть обоснование, есть причина, которую я имел несчастье забыть. Может быть, я выбрался из какой-то передряги, в которой и потерял память? Опять вопросы о прошлом.
   Валентино, отогнав вопросы о прошлом, вдруг явно ощутил, что не всё потеряно, не всё так плохо, однако:
   - Однако все-таки, почему здесь так тихо? Тихо как... как... как в гробу! О нет-нет-нет! Только не похоронным заживо. Это точно самое плохое, что могло случиться, но надеюсь, что не случиться.
   Валентино тут же раскинул в стороны руки и ноги:
   - Нет, широковато для гроба.
   Затем провёл руками по поверхности:
   - Камешки и песок, хм,
   Продолжая сантиметр за сантиметром ощупывать руками окружающее пространство, неожиданно провалился левой рукой в какое-то углубление:
   - Ах! Сыро, чёрт, это лужа!
   Валентино тут же опёрся на руки и попытался приподнять тело, ему это удалось, после чего темнота глаз приобрела несколько более блеклый оттенок:
   - Как же всё-таки странно помнить что-то, но не знать: откуда, когда и кто это сказал. Помню, кто-то говорил, что слепые распознают свет, видимо как я сейчас.
   В следующий момент Валентино, наконец, поднялся, и, осмотревшись понял, что он, к счастью, ошибался:
   - Наваждение какое-то, что я сразу не попытался встать, не слепец я - глупец. Неужели я, в самом деле - глупец? Ха-ха!
  
   - Ха-ха-ха, ты жесток, Вагус. Заставил его самого себя назвать глупцом, да ещё и радоваться этому, ха-ха, - сказал псевдоисторик, на что Вагус самодовольно промолчал.
  
   Тьма вокруг нашего Героя, как ему показалось, была лишь на несколько процентов светлей той, в коей он находился лёжа на полу, и имела лёгкий серый оттенок.
   - Такая ночь, что даже, кажется будто бы она никогда не закончиться.
   Валентино на тёмном фоне разглядел ещё более тёмные очертания окон, балконов, а затем и домов. Он оказался в каком-то узком квадратном дворе, сложенном четырьмя малоэтажными домами. С одной из четырёх сторон доходил какой-то блеклый, еле заметный свет, и Валентино пошёл на него.
   - Весьма странное место; посмотрим, что ждёт меня там.
   Сделав несколько десятков шагов, - половина из которых дались с прихлюпыванием, потому что поверхность дороги или непонятно чего под ногами, была усеяна маленькими ямками, в которых скопилась вода, - Валентино добрался до стены и оглянулся. Света было столь мало, что даже водная гладь этих луж не отражала ни единого луча. Всё окружающее пространство казалось единым чёрным монолитом, не имеющим глубины, но вместе с тем и имеющим бесконечную глубину. Оглянувшись, Валентино будто бы заглянул в чей-то колоссальный глаз, в чей-то пожирающий свет зрачок, наставленный прямо на него.
   - Даже не так; словно миллиарды светопожирающих зрачков, в каждой точке темноты наставили на меня свой взор и наблюдают, - подумал Валентино и дрожащие волны хлынули по всей длине его позвоночного столба. - Нет-нет, всё это мистика, хватит детских сказок. Однако кажется странным, что они алчут моей крови. Кажется, я где-то видел такую темноту...
   Валентино, взяв себя в руки, нашёл в себе силы отвернуться от ужасающей темноты и наощупь двинулся вперёд, тщательно прощупывая ногами чуть ли не каждый сантиметр подножного пространства перед собой и выставив перед собой вытянутые руки. Параллельно со своей неуверенной поступью он то закрывал, то открывал глаза, проверяя как лучше видно.
   - Определённо с открытыми - лучше видно, но не лучше в целом. Как странно, пока глаза закрыты - так обостряется слух, что в небывалой тишине, - какой нет наверно даже в вакууме, - слышно, как звук собственных шагов отражается от впередилежащей стены. И чем меньше амплитуда, тем, следовательно, ближе я к ней.
   Тишина действительно была ненормальной и отличалась от привычной для Вас, например ночной, тишины столь же сильно, как сама эта ночная тишина отличается от шума дневной суматохи в городах. Тишина была столь кристальной, столь абсолютной, что Валентино даже начало казаться, как бы то не было парадоксально, её звуковой и нотный составы, одним словом, ему начало казаться обратное: тишина есть непрекращающийся шум, подавляющий любые другие звуки.
   - Сейчас, - подумал Валентино, продолжая двигаться с закрытыми глазами, когда амплитуда отражения звука практически полностью исчезла; сеймоментно пальцы его нащупали угол; он открыл глаза.
   Сделав последнее действие, он не обманулся в своих ожиданиях: это ничего не дало. Валентино по стене запустил руку в неизвестную глубь, рука беспрепятственно проскользила по шероховатой стене.
   - Углубление в стене; надеюсь, это попахивает чёртовым выходом.
   Герой наш, завернув за угол, несказанно обрадовался ещё нескольким процентам просветления окружающей темноты, найденным за углом, и словно отвоёванным у ночи в неравном бою, а потому, окрылённый небольшой победой, ускорил шаг и забыл выставить руки, что в скором времени вылилось ударом всем телом об очередную впередилежащую стену. Однако сам удар волновал его много меньше, чем его второстепенные последствия:
   - Нет, нет, только не тупик, - подумал он и почувствовал, как минутная радость растаяла.
   Валентино судорожно, сам не зная, почему не отрывая тела от стены, оглянулся влево и вправо. Стене справа, укутанной саваном ночи, противопоставлялся ещё более освещённый участок, по крайней кромке которого, как показалось нашему Герою, лежала полоса настоящего яркого серого света, который, блестя, манил к себе. Валентино не нашёл причине не поддаться ему и хотел оторваться тело от стены и пуститься бежать, однако понял, что не может: тело словно прилипло к стене. Валентино на руках отжался от стены, но едва лишь расслабился, как был, словно магнитом, притянут обратно.
   - Что за ерунда? Не понимаю.
   Тщетно попытавшись ещё несколько раз, он попробовал перевернуться на бок, а затем на спину; оказавшись спиной на стене - оказался обескуражен увиденным:
   - Звёзды? Как это возможно?! Почему небо находиться сверху? И почему они тогда отнюдь не излучают света?
   Валентино исследовал руками стену и обнаружил на ней камешки и песчинки, которые словно вместе с ним были притянуты и теперь висели на стене.
   - Чудно' это, однако... - начал думать он, но в этот самый миг руками его провалилась в ямку и коснулась воды.
   Судорожными движениями ощупав контуры ямки и совершенно уверившись в том, что эта та самая ямка, в которой уже побывала его рука, он резко вскочил со стены так, как если бы это был пол под ногами, что ему беспрепятственно удалось.
   - Чертовщина: то же самое место, да к тому же - стена! Стою на стене - чудо! Эх, приятное заблуждение, если я живу в мире чудес, но забыл это, ха-ха. Пришло время выбраться из тьмы на свет и узреть, что же происходит здесь на самом деле.
   Герой наш обернулся влево и увидел, что полоса света, лежавшая на углу стены, осталась на своём месте, только теперь лежит на полу, - и бросился по направлению к свету. Череда поворотов: вправо, влево, вправо, - бешено пронеслась перед глазами, причём с каждым поворотом темнота отступала, проигрывая свою схватку с серым светом. Окрылённый Валентино, цепляясь руками за углы, безудержно пролетал повороты, не притормаживая ни на мизинец, и повернув последний раз, неожиданно оказался напротив источника сверхсильного света, обрамлённого с трёх сторон прямоугольными гранями.
   После непроглядной темноты ему показалось, что там, на расстоянии пяти метров находиться кипящее ярко-белое солнце, выплёскивающее вместо солнечных лучей искры высокотемпературной плазмы, которые как минимум вонзаются ему прямо в сетчатку и сейчас оставят на ней ожог, а вместе с тем и слепоту - как максимум же пронзят его насквозь и испепелят дотла. На глазах поползли кольцевые блики; Валентино не выдержал острой боли и закрыл веки, которые подобно глухим шторам, упав на глаза как на окна, закрыли их, раскрасив темноту, однако, не как обычно: красно-оранжевым светом, цветом крови в веках, - а полной гаммой серых оттенков, которые градиентно легли на глаза, переливаясь от чёрного к белому.
   Валентино от удивления открыл глаза, но тут же был вынужден закрыть их опять от вернувшейся нестерпимой боли.
   - Чудно', нечего сказать. Дальше, как видимо, больше...
   Герой наш, полуоткрыв глаза, прикрыл их козырьком, образованным обеими руками, и, смотря практически сквозь пальцы, - которые на просвет тоже оказались серыми, а не молочно-матово-красными, - нелёгкой поступью, словно сдуваемый солнечным ветром, двинулся вперёд навстречу свету. Расстояние, которое ему оставалось пройти, он мог определить лишь по трём прямоугольным размытым пятнам - граням, сопутствующим его пути: асфальту под ногами и двум стенам домов. Грани, уменьшались, скрываясь за спиной, однако Валентино казалось, что они таяли, словно сжираемые и сжигаемые раскалённым солнцем, которое вот-вот доберётся и до него. Наконец когда последние сантиметры их растворились, оставшись за спиной, Валентино почти ослепило последней яркой вспышкой, после которой белая пелена начала рассеиваться; за рассыпающейся стеной света перед Валентино словно начали прорисовываться объекты этого странного серого мира.
   Спавшая пелена открыла глазам Валентино, которые медленно начали адаптироваться к освещению, асфальтированную дорогу; он увидел цепочку фонарей, расставленных вдоль неё и излучающих белый чистейший свет, один из них оказался прямо напротив, и оказался к тому же тем самым солнцем, слепившим его, пока он выходил из тёмного переулка.
   Видимость была по-прежнему плохая, Валентино смотрел словно через бликующую белоснежными вспышками призму, отчего ему продолжало казаться, что по улице летает солнечный ветер из раскалённых газов: казалось, всё окружающее пространство излучает этот снежно-белый чистейший свет, лишённый каких-либо посторонних оттенков.
   - Действительно никогда не видел настолько белого света. А, может, конечно, и видел, ха-ха, кто знает, что я видел и что не помню...
   На дороге, как и на протяжении всей зоны видимости, открывшейся перед Валентино, не наблюдалось ни намёка на движение; местами стояли машины, все они почему-то были серыми. Серыми были и дома обступившие дорогу, однако дома и так в большинстве случаев серые, а потому Валентино это показалось нормальным. Серыми были и стволы деревьев, и редкие листья на них.
   - Итак, сейчас осень - подумал Валентино и вдруг перед глазами проплыли собственные руки. - Боже мой, всё это не кажется! Вау! Неимоверно красивая татуировка - у меня есть стиль, ха-ха.
   Кожа рук, ногти, манжеты, - всё было в серых тонах. Валентино осмотрев себя с ног до головы, убедился, что так и есть.
   - Странно, весьма странно; однако нужно обыскать карманы...
   В этот самый миг всеобъемлющая тишина лопнула как воздушный шар, проткнутый иглой, которой оказался раскатистый выстрел, одновременно с чем, зазвучал хор голосов, кричащих на незнакомом для Валентино языке. Герою нашему, последнее время слышавшему лишь звук собственных шагов, показалось, что он только что обрёл слух, будучи глухим от рождения. Острая боль в сетчатке, не успев до конца уняться, перебросилась на барабанную перепонку, которая, как показалось, и была тем самым воздушным шариком, проткнутым импровизированной иглой.
   Валентино моментально обернулся на звук выстрела, однако повернувшись понял, что неправильно определил местоположение его источника, а следовательно, ошибшись стороной, повернулся не туда. Вдалеке он увидел тёмное бесформенное двухмерное пятно, ползущее то по стенам, то по дороге, но как бы то ни было прямо к нему.
   Тем временем хор кричащих голосов, сливаясь в монотонный шум, продолжал исполнять свою фоновую партию в этой симфонии ушной боли, - ведущую же позицию, строящую ритм всей композиции, заняли беспрестанные огнестрельные выстрелы, безжалостные свинцовые плоды, пули, которых, казалось, пролетают в непосредственной близости от ушей, если не пронзают голову насквозь с двух сторон, встречаясь ровно посередине мозга и конденсируют там свинцовую тяжесть.
   - Пах-ш-ш-ш-пах-пах-ш-ш-ш-пах! - завывала нестерпимая колюще-режущая боль.
   - Точно двуствольное ружьё с широко расставленными дулами за головой, бьёт напропалую - не удивлюсь, если уже кровь течёт из ушей. Если бы я был великим Лучано Вивальди, - наверное, создал после этого своё самое лучше творение, или открыл новый сборник, подобный "Временам года", с названием "Человеческие чувства: Боль", разумеется, если бы не оглох, - подумал Валентино и обернулся в другую сторону.
   То, что он увидел там - поразило его до последней складки сердца; зрелище было настолько ненормально, странно и экстраординарно, что Валентино показалось, будто он на мгновение оглох, отчего перестал чувствовать боль, а на деле он просто забыл, что испытывает боль, как забыл и то, что вообще можно её испытывать, как и что-либо другое.
   Трое серых человек: двое мужчин и девушка, - одетых в разно-серые одежды разных эпох, от платья 17 века на девушке (подол которого был оторван выше середины бёдер), поверх которого была натянута чёрная кожаная куртка, до сапогов на одном из мужчин, которые, по мнению Валентино, носили не иначе как в веке 10, - держа в одной руке ружьё или дробовик, а в другой пистолет с разъярённо-испуганными лицами, крича, бежали к нему, нещадно расстреливая фонари на своём пути, тем самым будто отвоёвывая сферы темноты, которые падали на окружающий мир, едва лопалась лампочка фонаря. Каждый из трёх помимо прочего был обкручен патронташами, как моток бечёвки обмотан самой же бечёвкой: и вдоль и поперёк, и накрест через плечи, и даже вокруг пояса, точно служа заменой ремню. Но всё это меркло в сравнении с тем, что было у них за спиной и так удивило Валентино, что увиденное, когда он повернулся, показалось ему кульминационной сценой из фильма или компьютерной игры, снятой в режиме slow-motion.
   К спине каждого была прикреплена развёртка картонной коробки, поднимающаяся выше головы и волочащаяся по земле, которая вследствие огромного своего размера тотчас была принята Валентино за коробку от холодильника, ставшую серой, а не коричнево-пастельной, вслед за всеми элементами этого мира. Когда трое бежали, коробки за их спинами фактически выворачивались наизнанку, и развёртка собиралась лицевой стороной внутрь - они бежали с огромной прямоугольной коробкой за спиной. Но стоило лишь остановиться, как коробка будто догоняла их, словно огромными прямоугольными ручищами - гранями - обхватывала их тела и захлопывалась, - подобно створкам экскаваторного ковша, кусающего землю...
   - И клацая металлическим скрежетом, - многозначно сказал сам себе Валентино и тут же поймал себя. - Кажется я начинаю, что то вспоминать. Что-то всё время ужасающе злостно клацало у меня перед лицом... к чёрту.
   ...Оставляя снаружи лишь держащие оружие руки, на месте которых в следующий миг оказывались огненно-белые звёздообразные вспышки - выстрелы. Замирая лишь на миг, чтобы сделать эти несколько метких выстрелов по лампам фонарей, люди тут же срывались с места, бежали дальше - коробки вновь выворачивались и оказывались за спиной в собранном виде.
   То ли необычная серость этих коробок, из-за чего они казались металлическими; то ли мастерство людей, находящихся в них: Валентино не составило труда заметить, что коробки за спинами не сильно-то и мешали им, словно были частью их, словно эти коробки - привычный атрибут их обыденного бытия; то ли общая странность происходящего, заставила Валентино на мгновение усомниться в своём восприятии реальности. Ему казалось, что это неведомые солдаты следующего столетия, - закутанные в высокотехнологические панцирные щиты, патрулирующие развалины постапокалиптического мира, который в результате испытаний нового оружия потерял цвета, став от этого серым, - ищущие его. Его, одного из их команды, пострадавшего в прошлом бою, где он и потерял память.
   В момент, когда кричащие люди уже находились неподалёку, они словно поняли, что Валентино их не понимает - девушка с горящими яростью глазами, яро тряхнула в его сторону рукой с пистолетом, жестом показывая поворот, после чего пустилась ещё неистовей глушить огни фонарей. Герой наш, уловив её посыл, обернулся и обмер.
   Бесформенное тёмное пятно, которое Валентино наблюдал ранее, ошибочно повернувшись в другую сторону, уже достигнув его, с неимоверной скоростью скользило по стене в метре от него и в следующий миг, преобразовавшись в полоску, исходящую от ног Валентино, скакнув, легло на тротуар и стену, став его собственной тенью; свой силуэт Валентино в неё признал быстро и безошибочно. Ещё момент и вся тень покрылась какими-то быстрорастущими иглами, колючками, которые вдруг сгладились и закруглились. Герой наш понял, что ничем хорошим это не сулит, и уже почти приготовился к худшему, как "худшее" обогнало его приготовления. Он почувствовал острую проникающую боль во всём теле, смешанную с чувством онемевшей и затёкшей руки или ноги, которое постигло всё тело. В следующий момент всё пространство утонуло во тьме, голоса и выстрелы на мгновение стихли, сменившись звуком бьющихся об асфальт стекляшек; боль отринула, Валентино почувствовал, что теряет сознание, после чего последовал удар головой обо что-то твёрдое: асфальт тротуара.
   Валентино не понимал, потерял ли он сознание или нет, здесь ли он или всё это мерещиться, но слышал вокруг себя наперебой звучащие голоса склонившихся над ним людей, язык которых теперь он определил безошибочно: русский, - впрочем, не совсем, потому что один из голосов имел сильный итальянский акцент, но он принял это за галлюцинацию и потерял сознание.
  
   - 300 лет?! - неожиданно для самого себя сказал Валентино кому-то, причём голос свой донёсся до него откуда-то издалека; откуда не возьмись явилась забытая боль, тут же разрезавшая всё тело; следом разглядел во тьме блеснувшую иголку шприца и тут же, дёрнувшись от испуга и неожиданности, отскочил назад, но всего лишь ударился головой в примыкающую к спине стену, отчего почувствовал себя зажатым в угол.
   - Что же что такое, не понимаю, - молниеносно пронеслось в голове Валентино во время удара, - Всё как во сне: только что я был без сознания, а уж говорю это; чёрт, словно участок линии моей жизни провалился в разверзшуюся пропасть, которая тут же смокнулась обратно, соединив два берега, один из которых - сцена с бесформенным пятном, чуть не убившим меня, а вторая - сейчас. Сколько же времени потеряно между ними? Чёрт, сколько бы не было - всё равно: участок моей жизни сожран временем, будто и не было, подобно богам, сожранным Кроносом.
   - Кто вы? Где я? Включите свет! Уберите этот чёртов шприц, умоляю вас! - испуганно удивлённо заорал Валентино, косясь на подбирающийся в темноте шприц.
   - Хо-хо, амнезия налицо, да ещё и прогрессирует, - сказал подбирающийся со шприцем.
   - Точно, у меня же амнезия, а это последствия, - подумал Валентино и сказал:
   - Почему я понимаю тебя?! Вы же ведь - русские, нет? Сколько времени я был без сознания и сколько времени нахожусь в сознании?
   Вместо ответа последовал загадочный смех человека, убравшего шприц, затем его же голосом прозвучала пара фраз брошенных на русском языке, после чего где-то неподалёку раздался смех другого голоса, который Валентино тотчас узнал:
   - То, что это те самые люди, спасшие меня, - хорошо, можно расслабиться.
   Трое обменялись ещё несколькими фразами на русском языке, после чего девушка неожиданно, сказала на чистейшем итальянском языке:
   - Нет уж, я не дам Вам пошутить над ним дважды. И вообще я больше не намерена участвовать в этом, ничему вас жизнь не учит: один раз доигрались, и по-прежнему продолжают!
   - Зря, очень жаль, ха-ха, - сказал третий невидимый собеседник где-то в темноте, на таком же чистом итальянском языке, - Когда ещё нам представиться шанс?
   - Да, весьма обидно, - подтвердил человек стоящий поблизости.
   - Пошутить? Что это такое? - недоумевая спросил Валентино.
   - Это местный обряд крещения, - сказала девушка, - Которому два заскучавших весельчака подвергают всех выживших, и которому заставляют подыгрывать меня.
   - В смысле?
   - В наипрямейшем; над каждым спасшимся они некоторое время измываются непониманием, пытают его незнакомым ему языком. Ты пять минут как в сознании, три минуты этого времени ушло на это "крещение", так что, забыв их, ты мало что потерял и пропустил.
   - Ты действительно ничего не помнишь? - сказал близстоящий человек.
   - Совершенно.
   - А имя случайно не вспомнил?
   - Нет.
   - И наши наверняка забыл?
   - Да.
   - Тогда начнём сначала. Моё имя Генри Сцеза, двое других - Иммануил и Анна, по фамилии Парус.
  
   - Вагус, ты издеваешься надомной? - сказал псевдоисторик. - Зачем он нужен здесь?
   А что такого? Ха-ха.
   - Да так...
   - Расслабься: тебе понравиться то, что ожидает его, продолжаем, их-ха, ха, ха, ха!
  
   - Это всё замечательно, но меня больше беспокоит то, куда я попал? - спросил Валентино.
   - Сперва дай-ка я введу тебя обезболивающее, не бойся: я врач, ха-ха, - сказал Генри и вновь перед нашим героем сверкнула игла.
   - Вводи, а я пока расскажу уже сказанное, - промолвила Анна. - Ты вследствие известных тебе одному причин, которые ты, однако, имел несчастье забыть (однако по твоей вымокшей одежде мы предположили, что это случилось в воде), оказался в мире теней.
   - Мир теней? Что это за ерунда? - тут же отрезал Валентино, отстраняясь от приближающейся иглы.
   - Ерунда, попав в которую ты чудом остался жив, - продолжала Анна.
   - Интересный опыт в моей практике: пронаблюдать вторичную реакцию индивида на те же обстоятельства и факты, - сказал Генри Иммануилу, аккуратно закатывая Валентино рукав.
   - В твоей практике? - резко спросил Валентино, перебив Анну, - Какого же профиля ты врач?
   - Вообще-то я психиатр, - сказал Генри и тотчас всадил иглу Валентино под кожу, - Но укол сделать могу, уж поверь, ха-ха.
   - Ай! - завопил наш Герой, на тут же почувствовал, как повсеместная боль покидает его тело. - Вам нельзя верить!
   Темноту разрезал смех всех троих. После чего... после чего ещё два лица, словно выскользив из сумрака, предстали перед Валентино.
   - Э... - начал было Анна.
   - Нет, я думаю, что нам с тобой лучше пойти пока прочесать хотя бы этот дом, - сказал Иммануил. - Может быть найдём фонарь, батарейки, или панцирь для нашего друга.
   Два лица вновь растворились во тьме, сопровождаемые звуком шагов.
   - Для друга? Есть кто-то ещё? - спросил Валентино.
   - Нет, - сказал Генри, - Мы решили для удобства называть другом тебя до тех пор, пока ты не вспомнишь своё имя.
   Неожиданно из глубины тьмы донёсся голос Анны:
   - На самом деле Генри, просто переписывая твоё прошлое, наблюдает другое развитие будущего, ха-ха. В прошлый раз он сказал тебе, что так будет правильно с точки зрения психиатрии, а теперь опустил этот момент.
   - Действительно правильно, - подумал Валентино, но не сказал.
   - Каюсь, каюсь; имеется грешок, - сказал Генри.
   Из темноты донёсся глухой звук от двери, выбитой с ноги.
   - Что ты ввёл мне? - спросил Валентино. - Хорошо так стало, как-то мягко даже.
   - Да так, морфий, ха-ха.
   - Что?!
   - Не переживай: детская доза, раствор даже менее чем однопроцентный, - смеясь, сказал Генри, - Раз уж меня оставили за рассказчика, то давай я вкратце расскажу тебе что здесь вообще происходит, так сказать, расточу тебя сапогом местного реализма. Меня забросило сюда около тридцати лет назад....
   - Тридцати?! - вскричал Валентино, - Хоть сейчас я и не вижу твоего лица, но там, когда я видел вас - вам всем было всего лишь по тридцать.
   - Ха-ха, Анна и Иммануил тогда вообще должны быть дряхлыми стариками: они находятся здесь уже триста лет.
   - 300 лет?!
   - Ха-ха, повтор.
  
   - Вагус, ха-ха, у меня есть небольшая догадка насчёт Генри, ха-ха.
   - Тс-с!
  
   - Да, - сказал Генри, - Всё это так; дело в том, что необъяснимым образом здесь действую другие законы реальности; как уже было озвучено этот мир принадлежит теням. Ты должен знать, что ты одновременно и крайний счастливчик и бесконечный неудачник. А позже узнаешь, что всё это, к счастью, теперь уже не важно.
   - Почему?!
   - Когда человек попадает в этот мир, он лишён своей тени: тень и он являются разрозненными автономными существами. Но одновременно с появлением здесь человека, его собственная тень начинает искать, чтобы убить. Она чувствует своего хозяина и хочет изгнать его из мира, в котором он лишний. Мы, вернее Иммануил, назвали это лимит неприкасаемости. Это то время, которое требуется тени, чтобы найти своего хозяина. Длинна этого промежутка сильно колеблется для каждого (например, Иммануила его тень нашла спустя десятилетие, Анну спустя столетие), однако пока тень не нашла хозяина, он находиться в полной безопасности, ему абсолютно ничего не грозит, но как только она оказывается, хотя бы в зоне досягаемости, это чрезвычайно плохой знак. Ведь это значит, что теперь едва лишь создадутся условия для появления тени: банальный источник света, который может создать тень, - тень, как и в обычном мире, окажется за спиной, под ногами, перед тобой, где угодно, но всегда лишь в шаге от тебя. Мало того, помимо исключительно собственной тени, любая тень начинает проявлять агрессию, направленную на людей. Этот мир живёт по закону Дарвина: выживает сильнейший, - с одной поправкой: выживаем лишь мы, ибо не имеем сил воздействовать на тени. Иммануил, конечно, рассказывал легенду о том, что был человек, победивший свою тень, посредством чего заработал себе обратный билет, но это уже совсем другая история.
   Неожиданно раздалось несколько выстрелов, и вновь на темноту пустилась тишина.
   - Им наверно нужна помощь? - сказал Валентино.
   - Нет, если они не помогли себе сами, то больше не нужна.
   - Ты будешь просто так сидеть здесь?
   - Да, буду, и ты будешь; друг, ты ещё не плохо знаком с законами этого мира, поэтому мыслишь по-старому. Тени нужна лишь секунда, нет, даже миг, чтобы разделать человека так, как и не снилось не одному блестящему хирургу, профессиональному мяснику, или даже самому слетевшему с катушек маньяку, какой бы нечеловеческой жестокостью он не отличался. Так вот о чём это я... а! Именно поэтому ты - счастливец, ведь именно за момент до момента пока тень разделала тебя, мы успели ей помешать. Неудачность же твоя заключается в том, что ты исчерпал свой лимит неприкасаемости, не за год, не за день, а за первые же минуты своего нахождения здесь, что означает только одно: твоя, - безмолвная, беззвучная, бесформенная, - тень сейчас, находясь здесь, в этом мраке, наблюдает, ждёт и жаждет, пуская слюни, разделаться с тобой.
   - Как тогда это может быть не важным?! Почему?! Если теперь я всегда нахожусь в шаге от смерти?! - вскричал Валентино.
   Неожиданно послышались шаги.
   - Потому что сегодня всё должно измениться, - сказала Анна.
   - Вы живы?! Оба? - радостно вскричал Валентино.
   - Живее всех живых, - сказал Иммануил. - Сегодня мы встретили странного человека с необычной тростью, - набалдашник который был выполнен в форме миниатюрного косища, - представившегося Владимиром. Он сказал, что настоящий мир сегодня постигнет конец света, а вслед за ним он постигнет и все единицы мироздания, включая эту. Что такое единицы мироздания и почему случиться апокалипсис, он, конечно, не уточнил. Однако помимо прочего он сказал, что у нас есть шанс выбраться отсюда раньше, чем наступит конец света, что он и посоветовал нам сделать. Для этого нужно двигаться в сторону аэропорта и убить человека в белом плаще, не имеющего тени. На вопрос, опасно ли это, он ответил: "Когда мир рушится за окном - лишь глупец отсиживается дома, надеясь спастись".
   - И вы поверили ему?
   - Не поверили бы, - сказал Генри, - Если бы он не дал небольшое предначертание на сегодняшний день (и не случилось кое-что ещё), как там было? А, Иммануил?
   - Что-то вроде, - сказал Иммануил:
   Когда появиться сегодня
   Тот первый - сразу же умрёт.
   Когда второй на грани смерти,
   Но к жизни всё же приползёт,
   А третий выживет новольно -
   В портал из света попадёт...
   - Не помню дословно. Важно то, что два элемента предсказания сбылись, на нашем пути встретился первый новоприбывший, которого мы, к сожалению, не успели спасти. Теперь встретился ты, и мы нашли тебя действительно на грани смерти.
   - А где сейчас этот, странный незнакомец? - спросил Валентино.
   - Он рассыпался, - спокойно сказала Анна.
   - Рассыпался?! Как?
   - Пеплом - если воспринять твой вопрос буквально, - сказал Генри. - С рациональной точки зрения это непонятно, невозможно и необъяснимо, однако с такой точки зрения и существование нас здесь, как и существование самого этого "здесь", отрицается, а следовательно, я со всей полнотой моих научных знаний и оценок заявляю, что он, сопровождаемый глухим хлопком, на моих глазах без огня превратился в тлен.
   - Этот факт, кстати сказать, - добавил Иммануил, - Сеймоментно перевесил чашу весов в пользу истинности его слов, и мы тотчас двинулись к аэропорту.
   - А самое странное во всём этом то, - сказала Анна, - Что мы до встречи с ним шли в абсолютно другом направлении, которое отнюдь исключало встречу с тобой и тем, кого мы не смогли спасти. Это доказывает сразу две сходных вещи: во-первых то, что пророчество его действительно работает, ведь мы всё же подчинились и пошли туда, куда должны были пойти, и встретили то, что должны были встретить, а во-вторых, что такова, видимо, наша судьба...
   При слове "судьба" темнота глаз Валентино засветилась, ему показалось, что сейчас последует эпилептический припадок или что-нибудь похуже; странное чувство облизало шершавым языком неведомой твари каждую его кость от черепа до последнего позвонка спины, каждую мышцу и жилу, каждую вену, артерию и даже капилляры в мизинцах, - оставляя после себя след из судорожной слизи, рождающей судороги, которая беспрепятственно просочилась и впиталась в ткани, заставляя их, а вместе с ними и всё тело в целом, конвульсивно трястись от страха, боли и холода, без страха, боли и холода. Наш Герой почувствовал холод, сеймоментно вырвавшийся, словно из темноты, и заставивший его трястись в лихорадке, принёсший с собой странные фрагменты памяти, в которых, к счастью, невозможно было ничего разобрать. Скоротечность и мощь вполне обыкновенных симптомов в совокупности бесформенными видениями прошлого, не имеющими логического смысла, тотчас подвели Валентино к мыслям о сумасшествии.
   - Это подарок судьбы! - заорал он, совсем испугав этим снующих рядом с ним Анну, Иммануила и Генри.
   Последний, едва заметив изменения в его лице, бросился в темноту за ампулой, крича:
   - Что такое? Боль? Ещё морфия?
   - Нет, не боль, но да, морфия мне, скорее, скорее!
   Спустя несколько ужасающих мгновений, кожу пронзил облегчающий душу и делающий тело ватным укол.
   - Спасибо, - сказал Валентино, - Я, кажется, вспомнил, что до того как попасть сюда - сошёл с ума.
   - Ох как, - сказал Генри, - Тогда твоя амнезия точно вызвана процессами подавления негативных воспоминаний. Возможно и только что произошедший рецидив - результат того, что ты вспомнил что-то, поэтому мозг вновь поставил блок на опасный фрагмент, а побочным эффектом стал ещё один стёртый фрагмент памяти. Сейчас-то ты помнишь что произошло?
  
   - Да, но один вопрос: вы никогда гипотетически не допускали, что всё это - сон? - сказал Валентино и ужаснулся сказанному, ужаснулся тому, что увидел в своих руках пистолет, а перед собой три спины с коробками, поднимающиеся по лестнице. - Стойте! Сколько времени прошло с того момента, когда мне вкололи морфий?
   - Около двадцати минут, опять?! - донёсся из темноты голос Иммануила.
   - Да, бог мой, что случилось за это время? Ни черта не помню.
   - Это так и будет продолжаться, Генри? - спросил Иммануил.
   - Возможно, ха-ха, - ответил Генри. - Я расскажу тебе, друг, что было, но перед этим отвечу на твой вопрос: мне кажется, в данном контексте он имеет более важную роль.
   - Пойдём, Иммануил, справимся вдвоём, - сказала Анна и два силуэта, сопровождаемые звуками шагов, растворились в темноте, вскоре после чего до ушей нашего Героя донёсся выстрел - прострелили замок.
   - Разумеется, мысль о сне - первое, что всем приходит в голову, и не удивительно, ведь это ещё один защитный механизм мозга, попавшего в неадекватные условия, - сказал Генри, - Но по прошествии 30 лет, а уж тем более 300, эта гипотеза отметается сама собой. К тому же если всё это - сон, то только лишь твой, что, не скрою, в твоих глазах тоже поднимает шансы этой гипотезы на истинность, в особенности, потому что ты здесь всего день, и особенно в твоём амнезийном случае. Однако мой тебе совет, не мыслить в таком ключе, ибо он губителен. И кстати, на вот тебе.
   Генри протянул нашему Герою маленький блокнотик с жёлтыми листами и ручкой и сказал:
   - Записывай сюда иногда вкратце всё: куда идёшь, что думаешь и т.д. Думаю, интервал в пять минут будет достаточным, для того, чтобы собрать мозаику памяти.
   - Чёрт возьми, - глухо донёсся сверху голос Иммануила.
   - Что, плохая примета? - прокричал Генри в темноту.
   - Да, здесь целая зеркальная комната, - глухо ответил Иммануил, после чего раздались выстрелы, сопровождаемые звоном стекла.
   - Что - за плохая примета? - спросил Валентино, недоумевая.
   - В настоящем мире бытуют приметы: семь лет невезения разбившему зеркало, или просто разбить зеркало - к неудаче. Здесь же просто встретить на пути зеркало - к беде, ха-ха.
   - Почему? - спросил наш Герой.
   - Потому что любое встретившееся на пути зеркало нужно разбить, так как оно является источником света.
   - А последствия?
   - Что последствия?
   - Ну, есть они?
   - Ха-ха, друг, о каких последствия речь, если мы, находясь здесь, уже за что-то наказаны. Это мы так: в шутку боимся, как бы не стало ещё хуже.
   - Вопрос о том, наказаны мы или нет - вопрос философский, - донёсся вдруг из темноты голос Анны, спускающейся по лестнице. - Я же считаю, что это награда: при жизни мне было скучно, как, кстати, и тебе, Иммануил. И вот одновременно и расплата и дар той, чьё имя теперь здесь нельзя называть. Точно в Гарри Поттере, ха-ха.
   - Хо-хо. Хе-хе, - наперебой засмеялись Иммануил и Генри.
   - Теперь нам хоть и относительно нечем здесь заняться, - продолжала Анна, - Зато есть цель, зато есть риск: каждую секунду рядом витает смерть и тысячи теней, готовых растерзать всех нас беззубыми ртами, бесплотными телами с чёрными глазами. Я уже не говорю о том, что я прожила уже на наверно 270 лет больше, чем должна была прожить, любила на 270 лет больше, чем должна была любить, сохранила красоту молодости, оставшись в самом её цвете, кроме того, хотя и не видела воочию современный мир моего будущего, но имею о нём чёткое представление. Пусть тот, кто не считает это подарком, первый бросит в меня камень.
   - Минуточку, откуда вы знаете об этой книге, это сон, сон, это ловушка собственного разума! - вдруг заорал Валентино, поддавшись внезапному порыву сумасшествия. - Вы не могли прочитать эту книгу, ибо попали сюда многими летами раньше. Вы - лишь образы моего больного воображения.
   - Я вижу, что ты, Генри, вторично ничего не рассказал ему, - смеясь, сказал Иммануил.
   - Успокойся, друг, не истери, не позволяй этой мысли взять над тобой контроль, отведи её на второй план и взгляни на всё философски: если то - сон, значит, однажды ты проснёшься, если же нет, значит, нет. Затем подумай логически трезво: заключение касательно этого аспекта твоего нынешнего существования, определяет твою модель поведения, а потому если ты воспримешь всё как сон - скорее всего, погибнешь, ибо перестанешь адекватно воспринимать реальность, отменив себе страх и инстинкты самосохранения. Однако, есть беспроигрышный вариант: мыслить так, как мыслил раньше. Таким образом, ты не покалечишь себя и нас, если это не сон, и просто проснёшься, если расклад обратный. Согласен, друг?
   - Да, безусловно, ты прав.
   - Воспользуюсь вспышкой твоего адекватного восприятия, ха-ха, - сказал Иммануил, - Чтобы вторично сообщить некоторые заповеди этого тёмного мирка. Когда появляется новоприбывший, он на неопределённый радиус приносит с собой осколок настоящего мира. Мы назвали это обновлением: дома, машины, дороги, светофоры на том месте, где он появился, дублируют то состояние, в котором они находятся на данный момент в настоящем мире, то есть в реальности. Так квартиры заполняются современной мебелью, книжные полки пополняются новыми книгами, столы хлебом и фруктами. Однако у обновления есть одно условие: оно влияет лишь на освещённые пространства, то есть ящики, холодильники и шкафы, остаются пусты.
   - Это, это всё же очень странно, а потому - вериться в это с трудом, - сказал Валентино, - Как-то наигранно, неестественно, псевдоподобно!
   - Не сомневаюсь, - сказала Анна, - Но за триста лет с этим пришлось смириться. Все ходят вокруг да около, но не сказали тебе самое важное: в твоих руках пистолет, пользуйся им только в самом крайнем случае.
   - Почему?
   - Ну во-первых, пользоваться им можно одним единственным способом: прокладывая себе путь, разбивать фонари и зеркала, потому что мы не можем физически воздействовать на тени.
   - Минуточку, то есть ты хочешь сказать, - удивился Валентино, - Что, бродя здесь триста лет, вы, не убив не одной тени, только лишь выживаете?
   - Именно так. Впрочем, ходит слух, что можем, - вставил Иммануил. - Нужно лишь воздействовать на них как-то иначе. Впрочем каждому однажды представиться шанс попытаться.
   - О чём ты говоришь? - сказал Валентино.
   - Я говорю о последнем мгновении жизни, когда случиться свидание с неизбежностью, когда уже не останется выбора - можно и попытать судьбу; кто знает, чем чёрт не шутит?
   - Наговорился? - сказала Анна. - Не слушай его и его страсти, друг, надеюсь до того не дойдёт. Главное помни, пистолет и любое другое огнестрельное оружие - сам собой источник света. Было множество досадно погибших, кои допустили такую нелепую оплошность. А так как мы пока не нашли тебе кокон, по-другому скорлупу, как мы жаргонно называем эти коробки на нас, пистолет в твоих руках - лишь твоя собственная смерть: тень уже нашла тебя, и даже почти растерзала, а потому ей хватит кратковременной вспышки, чтобы докончиться начатое.
   - Да, кстати, что за коробки на вас? Что толку в них пред баснословным, по вашим словам, всевластьем теней?
   - О, друг, вот здесь ты неправ, ха-ха, - сказал Иммануил. - Тени хотя и всевластны, однако живут по собственным законам, в частности по одному закону, но и его хватает: их мощь распространяется лишь на людей попавших сюда, то есть на нас с тобой, ха-ха. Что значит - они не могут влиять и искажать окружающий ландшафт.
   - И что? Не понимаю.
   - Одним словом, чтобы тень уничтожила тебя, твоя невидимая тень - должна быть открытой и очерчивать именно твой силуэт. Коробки же, что на нас сейчас, искажают силуэт и вместо человеческого тела тень падает в виде прямоугольника, который, являясь элементом мира, находится вне их власти. Однако хоть это и покажется смешным, но даже на это здесь, где население Земли наверно не достигает и нескольких тысяч человек, есть своя страшная сказка на это, если точнее - предсказание: в последний день это должно измениться и тени получат полную власть над миром... Смешно, что ты уже задавал это вопрос, ха-ха. А вместе с ним ещё три. Э...
   - Подожди-ка, - вдруг оборвал Генри, - Путь он попробует вспомнить сам, что он мог спросить.
   - Ну что ж, попробую. Один из них я знаю точно. Откуда вы: Иммануил и Анна, - знаете итальянский язык?
   - Хо-хо, угадал, - разом засмеялись Анна с Иммануилом, - В тот раз он был первым, видимо, это сильно тебя беспокоит.
   - Дело в том, - сказала Анна, - Что мы - дворяне, а в то время, в каком мы родились, знать другие языки, по большей степени, конечно же, французский, было элементом просвещённости, и отображало уровень образованности. Таким образом, мы с Иммануилом знаем около пяти языков, не считая русского: итальянский, испанский, английский, французский и латинский, - знание коих оказалось чрезвычайно полезным в нынешних условиях.
   - Да здесь ещё следует сказать то, что имея возможность наблюдать за ходом прогресса, мы совершенно убедились, что прогресс этот сложно назвать прогрессом: это регресс, деградация.
   - Как давно существует этот мир? - спросил Валентино.
   - Почти так, ха-ха: в прошлый раз ты спросил, где другие люди.
   - Ваши способы попадания сюда?
   - Многомножество, - сказала Генри, - Но амнезия постигла не только тебя.
   - Вопрос о жизни после смерти?
   - Ожидаемо, бытует очевидная теория, что это и есть ад.
   - Самый значимый факт этого прост... мира?
   - Когда тень еле видна на тёмном фоне, тогда она равна по силам и свойствам обычному человеку, но неуязвима - предательски докучает... Кстати, не появилось ли у тебя проблесков на тему того, что случилось при твоём появлении?
   - А что случилось при моём появлении?
   - Значит, неважно. Возвращаясь к теме сна, - промолвил Генри, - Скажу, что нет ничего проще, чем подвергнуть реальность анализу на него. Всё, что нужно сделать, это попытаться воздействовать на объекты окружающей реальности. Вот попробуй...
   - Сейчас-сейчас, - сказал Валентино и онемел: лестница, люди на ней, окружающее стены, - всё исчезло. Он нашёл себя, стоящим в темноте незнакомой подворотни, держа в одной руке пистолет, а в другой блокнот с жёлтыми листами и ручкой, прикреплённой на него. Страшные мысли забегали в его голове, как пузырьки в кипящей на неистовом огне воде; Валентино почувствовал, что разум его опустошается, подобно выкипающей воде в этом импровизированном сосуде, а самым страшным было даже не то, что нигде не было и намёка на конфорку, способную отключить огонь, и прекратить кипение, но то, что Герою нашему стало казаться:
   - Бог мой, что-то похожее уже было! А главное конфорка, чёрт бы её побрал, она была когда-то раньше, но называл я её по-другому, что такое, не пойму. А, но сейчас, что же случилось сейчас?! Видимо, я переместился, вот что произошло, чёрт возьми! Всё - сон, безусловное доказательство того, что это сон. Но какой сон! такой реалистичности и не бывало никогда! Не понимаю даже радоваться мне теперь или нет. Всё же думаю, что стоит порадоваться. Порадоваться и получать удовольствие в этом симуляторе полуосознанного кошмара; минуточку, ха-ха, блокнот! Начнём играть по этим правилам.
   Валентино, тотчас переведя взгляд на желтеющие во тьме листы, на первом же из них увидел чёрную змейку из кривых разномастных нечитаемых букв, сливающихся в одно единое целое, подобно линии пульса, отображённой на мониторе:
   - Чёрт, кое-как наотмашь написал в потёмках, что ж не подумал, глупец, что разобрать после будет невозможно, - подумал Валентино, подняв голову к небу, увидел тускнеющие звёзды и принялся разбирать во тьме свой подчерк, то относя листок от глаз, то поднося к ним, в поисках положения, в котором бы на лист падало как можно больше неизвестно откуда идущего света.
   Когда положение наибольшей удобочитаемости было найдено, Валентино, полуглядя, полуосязая (от отчаяния Герой наш даже водил пальцем по буквам, пытаясь определить их рисунок на ощупь), приступил к расшифровке своих каракуль:
   - "Их", хм, "постоял их", нет, может быть "пострелял их"? Жаль, если это так. Чёрт, ладно, пропущу пока, а потом вернусь. "Постреляю", черти что! А! "представляю"! так-то лучше; "представляю, так себе" - белиберда какая-то; и пускай, нужно дальше. Это ещё что за слово? "сейчасшний"? нет букв, кажется, многим больше написано, чем я прочитал, и не только в последнем слове. И что получается? "Пострелял их. Представляю, так себе сейчасшний". О мой бог! - воскликнул Валентино уже вслух, когда, взглянув на надпись в целом, зная теперь её буквенный состав, словно по мановению руки, символы сами собою сложились в правильные слова. А, нет! "Потерял их"! вот, видимо, что здесь. Запись в блокноте гласила:
   ПОТЕРЯЛ ИХ. ПРЕДСТАВЛЯЮ КАК ТЕБЕ СЕЙЧАС СТРАШНО.
   Герой наш, обескураженный прочитанным и поражённый до сердцевины сознания, попытался перепроверить прочитанную надпись ещё раз, но буквы, будто их кто-то подменил, отныне казались весьма понятными, прямыми, и при каждом прочтении одновременно прорисовывали на бумаге, на сетчатке глаз и на пороге его разума, одно и тоже, а именно то самое, что он и прочитал. Параллельно с несколькими предпоследними прочтениями, каждое из которых претендовало на последнее, но так и не становилось им...
   - Да-да, ещё разок на всякий случай.
   ...Во время которых, шансы увидеть там что-нибудь новое с каждым разом в геометрической прогрессии стремились к нулю; Валентино начал понимать, и вскоре абсолютно осознал, что причиной непонимания написанного, непонимания подчерка, было далеко не отсутствие света или что бы то ни было иное, а одно лишь банальное обстоятельство, о котором он совсем забыл:
   - Чёрт, у меня же глобальная амнезия! С этими микро-потерями памяти, я совсем забыл о том, что всё забыл, ха-ха - парадокс какой-то! Я подчерк собственный забыл, ха-ха, а теперь вспомнил.
   Впрочем, секундная радость сошла с лица, сокрытого мраком, сменившись скудной горестью, тотчас лишь только он вспомнил содержание собственной записки:
   - Никуда я не перемещался, а просто нелепо потерялся, значит, это реальность. Но как можно было потеряться? Это глупо. Однако если ко всему прочему это ещё и не сон тогда точно нужно что-то делать, - подумал Валентино и сейчас же принялся неистово похлопывать себя по карманам и не только, - словно подгоняемый укусами жалящих насекомых в них находящихся, - ища неизвестно что, но уверенный в том, что что-то точно будет найдено.
   Параллельно размышляя, что ему делать, в одном из карманов он нащупал длинный и тонкий цилиндрический предмет. Сыграв по причине этого с самим собой в угадайку, он оказался прав:
   - Фонарик!.. А это ещё что такое? - подумал Валентино, нащупав в том же кармане шуршащие полужёсткие бумажки. - Хм, кусочек фольги.
   Действительно в кармане лежал многослойный кусочек фольги треугольной формы, но едва Герой наш зажал его грани меж пальцев, как он расправился - оказалось, что сплюснувшийся в кармане кусочек имеет на самом деле конусообразную форму: свернут, как кулёк, но с небольшой дыркой в узкой части. Неизвестно, что мог подумать об этом Валентино, если бы два предмета лежали порознь, но, к счастью, здесь обошлось без "бы":
   - Хм, ха! Диаметр фонарика и широкой части конуса идентичны, это просто гениальное изобретение неизвестного, - подумал Валентино и нацепил фольгу на излучающую свет часть фонарика. - Как влитая села; белиссимо.
   Герой наш как можно плотнее большим и указательным пальцами прижал фольгу к корпусу фонарика, чтобы избежать могущего стать смертоносным просвета, и щёлкнул включателем, на всякий случай, продолжая зажимать пальцами место стыка. Тонкий лучик света вырвался из узкой щёлочки в фольге и упал на стену; размер освещённой зоны был не более солнечного зайчика, отражённого маленьким зеркальцем. То ли от яркости овала, то ли от того, что Валентино давно отвык от света, но ему эта светящаяся точка показалась солнцем, окружённым бесконечной темной космоса: стены, на которую упали лучи света. Валентино испытывая непонятную, но ясную детскую радость, совершая круговые движения рукой с фонариком, наблюдая, хаотичный полёт освещённого участка стены.
   Неожиданно границы круга из света, словно оросили тёмные капельки, тотчас начавшие превращаться в щупальца; Валентино в ужасе дёрнул всем, чем только мог - выронив из одной руки блокнот, в попытке поскорее прекратить омерзительное зрелище; другой рукой неудачно и нелепо сорвал купол из фольги с фонарика, но одновременно с этим, к счастью, освободившейся рукой дёрнул выключатель - круг света исчез за мгновение до безмолвной расправы. Герой наш, вздохнув с облегчением, но дрожа всем телом от страха и стуча зубами:
   - Фортуна на сей раз была благосклонна ко мне - впредь нужно быть осторожней, - думал он и непослушными, живущими своей конвульсивной жизнью руками водил по земле, в поисках упавших предметов.
   Когда ручка, блокнот и фольга были найдены, Валентино поднял руки с земли и только тогда увидел, что каждый сантиметр рук, усеян маленькими ранками: около миллиметра в диаметре, - с запёкшейся кровью.
   - Вот зачем мне кололи морфий, вот отчего была та боль во всём теле.
   Валентино осмотрелся, но больше ощупался: оказалось, что рукава, а также вся одежда словно прострелена мелкой дробью и походит на сито, каждая дырочка которого подкрашена чёрным, но на самом деле, как тут же догадался Валентино, бордово-красным: кровью из ран, покрывающих тело. Трогая собственно лицо, Герой наш совершенно убедился, что и на нём не осталось живого места: рука, скользя по когда-то гладкой щеке, теперь скользила по шипастой тёрке. Валентино не стоило никаких усилий догадаться, что хотя щёки странным образом наоборот имеют выпуклости, а не впадинки, но это есть последствия свёртывания крови. Ощупав таким образом нос, подбородок, скулы и лоб, Герой наш вдруг отшатнулся от посетившей его мысли:
   - Боже мой, а как же глаза? Чудо, что я не потерял зрение, - подумал он, переводя руку на глаза, но тут же машинально закрыл их и коснулся век:
   - И здесь! Слава богу, что я закрыл веки, - подумал Валентино, ощупывая пальцами обеих рук шершавые холмики на коже век. - Чёртово самовнушение, пока не видел - боли не было, а теперь хоть плачь; хоть стой хоть падай от боли. Не только у страха глаза велики, но больше у боли.
   Герой наш, вспомнив, что ощупывая рукава, он почувствовал под манжетой что-то твёрдое, закатал рукав и не ошибся в ожиданиях, найдя там наручные часы.
   - Очень странно: почему же их не затронули эти уколы.
   Расправив манжету и применив немного фантазии, Герой наш рассмотрел невидимые контуры расположения часов, и воистину был удивлён тем, что на рубашке в этом месте не оказалось ни одного прокола.
   - Как заколдованные они эти часы, - подумал Валентино, вновь закатывая манжету и рассматривая часы:
   - А это ещё что такое? - подумал он, увидев матово-зеленоватую, блестящую фосфорическим светом полоску, еле-еле выглядывающую из-под ремешка.
   Ухватив её за край ногтями, он потянул находку вверх по руке и был поражён, когда рядом с часами оказался браслет из двух накрест сцепленных меж собой, пронзающих одно другое и наоборот, явно металлических колец, подсвеченных ярким, но не дающим тени, фосфорически-зёлёным светом. Казалось, что светится не сам браслет, а некая аура, коей он был окружён.
   - Будто это ртуть. Как же так? нет ни швов, ни стыков, он полностью целиковый и не снять его, не одеть было бы невозможно: слишком уж узок! Точно отливали прямо на моей руке. Как это всё странно, - подумал Валентино и, схватив одну из полосок, оттянул её.
   Едва он потянул за полоску, как она поддалась и точно впрямь была из ртути, оказавшейся ко всему прочему в невесомости, расширилась и, вытягиваясь, послушно проследовала, если не сказать проплыла по воздуху, за пальцами. В тот же момент на средних пальцах обеих рук вспыхнули ещё два зелёных огонька, в которых Валентино рассмотрел два прозрачных полукольца.
   - О боги, это чудо! - воскликнул он от удивления увиденным и тут же отпустил её. - Она ни тёплая, ни холодная, она никакая!
   Колеблясь как струна, полоска тотчас начала уменьшаться, сужаться и восстанавливать первоначальную форму, а едва вернув её, Героя нашего ослепила вспышка зелёного света, во время которой он уже успел попрощаться с жизнью, подумав о расправе с собой тени.
  
   - Вагус, а не рано ли ты дал ему всё это? и зачем вообще дал? - сказал псевдоисторик.
   Псевдоисторик, ну ты даёшь, ха-ха. Как так можно, ху-ху-ху!. За мгновение до того как мы открыли бы все карты, ха-ха...
  
   Однако когда Валентино открыл зажмуренные веки, он оказался жив, а зелёный свет исчез, будто никогда и не бывало.
   - О нет, нет, нет, не гасни! Какая потеря, чёрт тебя возьми! Как бы всё стало легче, будь у меня этот свет! Чёрт!
  
   Ха-ха.
   - В своё оправдание я могу сказать только одно: всё это, как не крути, сынициировано одним лишь тобою: ты просчитал меня так, чтобы я спросил это!
   Воистину это так, продолжаем. Кстати, именно отсюда параллельно начинается следующая глава его жизни, ха-ха. По секрету, скажем, что она назовёт её "Рай", ха-ха. Ты даже не представляешь смехотворность всего этого действа в целом, ха-ха. Позже поймёшь, ха-ха.
  
   - Чёрт, это какая-то ирония, насмешка судьбы, подразнившей своей помощью, но тут же отобравшей её! - подумал Валентино и вдруг, устремив голову и руки к небу, проорал:
   - Ты слышишь меня?! Знай, что я тебя ненавижу!
  
   Премного благодарны за комплименты в наш адрес, ха-ха.
  
   Внезапно, точно эхом и отзвуком его крика, вернулся другой неразборчивый вопль, донёсшийся откуда-то поблизости. Валентино тут же, сам не ожидая от себя такого, бросился на крик во тьму, как на пожар. На полном ходу, он вдруг понял, что за всё это время не сделал самого главного: ни разу не посмотрел время на часах. Однако не упустил возможность исправить досадную оплошность, благо рукав так и остался закатанным:
   - 06:06. Что?! 06:13. Как это так?! - подумал Валентино, ужаснувшись и посмотрев вперёд руки, ужаснулся ещё больше.
   Оказалось, что он уже не бежит, а стоит; прямо перед собой Герой нас увидел островок света, - образованный фонариком в другой его руке, - залитый кровью. Расфокусировав зрение, в темноте он разглядел слегка вздрагивающие человеческие очертания, сопровождаемые тяжёлым хрипящим дыханием и чуть слышными стонами:
   - Не... убирай... - слаборазборчиво простонал лежащий на незнакомом Валентино языке.
   - Фонарик, чёрт, я могу его убить, - подумал наш Герой и резким рывком отправил руку, а вместе с ней и луч света, из неё выходящий, кверху. - Что? Какое знакомое чувство... сейчас будет... дежавю...
   Действительно началось самое страшное в его жизни дежавю, смазавшее ужасающую реальность и замедлившее её ход. В островке света пронеслись: шея, лицо, волосы, и в самый последней миг, когда светящееся пятно уже наполовину соскользнуло головы неизвестного страдальца, - отчего превратилось в овал, большая часть которого легла на асфальт, а меньшая осталась на голове, - соскользнувшая половина вдруг потемнела; у Героя нашего тотчас скрутило живот, пересохло во рту и свело лёгкие. Раздался душераздирающий крик, а ошарашенный случившимся Валентино, замедленно просмотрел все доступные его зрению 24 кадра кошмара, ставшего явью.
   Подсвеченный участок лба полоснула красная линия, - моментально оросившаяся несколькими блеснувшими каплями крови, - которая тут же начала расширяться до размеров всей подсвеченной области и углубляться, слой за слоем срезая и разрезая сначала расходящуюся кожу, затем связки, мышцы и ткани, пред Валентино предстала разномастная кровоточащая и брызжущая кровью бахрома, в центре которой на миг сверкнуло что-то белое, - точно забрезжил свет в конце туннеля, - и тотчас залившись кровью, затерялось в бесформенной массе слоёв, похожих на изрезанные флористом лепестки распустившихся бардовых роз, обвитые чёрными нитками - торчащими уже неизвестно откуда волосами, - словно для придания букету более замысловатой формы. Послышался хруст черепных костей, - перенести который оказалось для Валентино в данной ситуации многим сложнее, чем стократно преувеличенный высокочастотный скрип ногтей по стеклу, или взбесившемуся перенести крест священника вкупе с молитвой, изгоняющего из него дьявола. Нежная душа нашего Героя затрепетала в припадке и пустилась истерично биться о стенки тела. Хруст, сопровождаемый последним нечеловеческим воплем лежащего на асфальте страдальца, которым, казалось, он разорвал себе горло, и которым даже если бы тень сейчас отступила, то убил бы себя сам. Едва этот вопль раздался, как трепет души Валентино прекратился, а вместо этого он словно сжал и прижал его душу к задней стенке тела; казалось, что уже сузившаяся душа, ставшая плоской, сейчас пытается приложить всё усилия, чтобы вовсе покинуть этот жестокий мир, скинув оковы смертного тела и прорвав бренную плоть.
   Лобные кости ломались, как щепки, под ударом огромного невидимого топора, который такой же невидимой рукой виртуозного мясника, был безжалостно всажен в голову уже не дышащего страдальца. По мере того, как чрез остреющие скалы черепных костей изрыгается наружу бледно жёлтая, полупрозрачная жидкость, а невидимый тесак входил всё глубже, след из света от фонаря постепенно отдалялся, а вместе с ним и прорез в голове терял глубину, когда наконец вся закончилось, то последнее что увидел Валентино оказалось именно клиновидный проруб в голове, казавшийся следствие наехавшего на беднягу поезда.
   Герой наш, находясь под влиянием дежавю, ничего не мог поделать с картиной представшей глазам, ничем не мог помочь несчастному страдальцу и, между прочим, осознавал, что и без влияния дежавю ни смог бы ничего сделать, ведь лишь искажённое времявосприятие растянуло эту секунду столь долго, так яро и ярко представив эпилог чьей-то неизвестной жизни во всей его трагической красоте.
   От окончания ужасающего, омерзительного зрелища Валентино овеяло новыми морозными волнами, подкосились ноги, он почувствовал, как слёзы подступают к его горлу, плавно приобретая почему-то омерзительно горький привкус, ответ на вопрос "почему" последовал незамедлительно: его тотчас стошнило, он выронил из рук фонарик. Стоя на коленях и опёршись обеими руками в асфальт, он, наблюдая слегка блестящую в темноте полужидкую массу на асфальте, в полной мере осознал, что это был последний кадр дежавю, следовательно, его долгожданный конец. Герой наш упал и приготовился в очередной раз потерять сознание, но вместо этого вдруг получил лишь новый провал в памяти.
   Вдруг картина перед глазами сама собой изменилась: приветливый жёлтый кругляшек, испускаемый фонариком, подобно ёжику в тумане бродящий во всеобъемлющей тьме, показался уродливым и омерзительно гадким и воскресил в памяти образ трепанированного трупа:
   - Я... Я же убил его, господи прости, - подумал Валентино, падая на колени, но не от сожаления, а от возвращающейся тошноты, успев на всякий случай выключить фонарик.
   Желудок, пищевод и гортань нашего Героя s-образно сокращались, всё тело извивалось, как змея, но он лишь ежесекундно открывал рот и за неимением содержимого только рыгал, вскоре после такой бесплодной тошноты, он ощутил себя вывернутым наизнанку; в этот момент Валентино посетили какие-то немыслимые галлюцинации. Семя бреда, закравшееся в уголок его разума, помутило сознание и беспрестанно галлюцинировало ему странные и страшные образы, на которых он с каждым следующим малоприятным позывом изрыгал их себя один за другим собственные органы. Когда на асфальте лежали уже всего его окровавленные внутренности, он упал в них и вдруг понял, что действительно падает. Бредовые ведения сошли на нет; наш Герой, лёжа на асфальте и радуясь тому, что всё позади, бессильной рукой стряхнул с часов манжету:
   - 07:01, - увидел он на часах, и осознал, что хотя прошла уже уйма времени, но его внутреннее состояние это время, видимо, миновало, перекочевав в том же виде...
   - Если не сказать в преумноженном, чёрт! - подумал Валентино, вспомнив сейчасшнюю сцену.
   ...Который он испытывал, падая в обморок, сорока минутами ранее.
   Продолжая лежать, Герой наш понемногу начал приходить в себя, а потому пошарил в карманах в поисках блокнота. Нащупав искомое, он жадным взглядом обнаружил новую запись и, перевернувшись на спину, прочёл:
   ВСТРЕТИЛ ЧЕЛОВЕКА. ЛИЦО ПОКАЗАЛОСЬ МНЕ ЗНАКОМЫМ. СТРАННО.
   В сердцах выругавшись неимоверным пятистопным матом на свою сестру таланта, коего прилагается имеющая логический вес часть:
   - Нечего сказать, молодец, твою мать! Полноценно так, скрупулёзно; доходчиво всё объяснил.
   ...Валентино, руководствуясь чем - известно лишь ему одному, тут же вскочил, но судьба слегка притормозила его пыл, послав ему перепад кровяного давления, случившийся от резкости движений: видимое начало темнеть и отдаляться...
   - Куда уж темнее! Ночью ночь.
   ...И зрение вдруг на несколько секунд угасло; телу же пришлось слегка присесть обратно. Когда кратковременная слепота прошла, и Валентино медленно поднялся - он тут же непослушной рукой накинул в блокнот:
   НИЧЕРТА НЕ ПОНЯТНО. ВОЗВРАЩАЮСЬ.
   Затем встал, включил фонарик и поймал себя на том, что только что повторил собственную ошибку.
   - Однако абстрактно и пространно. О! чёрт возьми, это и не важно! Ведь этот момент запомнится, если я уже его помню. Или нет?! Неужели живу-живу и вдруг, память об этом просто подчистую стирается? Наверное, так, обратное-то ещё страшнее... Чёрт, как это странно, как странно меня вырубает. Не могу понять, так ли это должно быть. А может быть я вообще не в себе весь промежуток этого забвения?! Может, я живу всё это время бессознательно?! О! а вдруг и не живу его вовсе?! Нет-нет, это на что-то похоже - думать об этом не стоит, - взор его случайно упал на фонарик и нашёл в нём нечто странное:
   - Жгут? Откуда? - приятно или неприятно удивился Валентино, как реагировать на это он сразу не разобрался, найдя купол из фольги прижатым к фонарику железным жгутом.
   - Надёжно, - подумал он, потрогав жгут и саму фольгу. - Хм, ну что ж, это к лучшему, наверное. Что же теперь? Нужно возвращаться к телу, нужно было осмотреть содержимое его карманов, похоже, я поспешил оттуда убраться; зря.
   Валентино, размышляя с самим собой и разрабатывая план дальнейших действий, ощупывал карманы и вскоре убедился, что ничего нового в них за это время не появилось; развернулся и пошёл обратно к где-то лежащему телу, освещая свой путь...
   - ...Карманным солнцем, чёрт возьми, - размышлял Валентино, играя со светящимся кружком. - Древние люди были бы обескуражены таким явлением и приняли меня за бога. Где-то это было. А Урфин Джус в Волшебнике изумрудного города, только там зажигалка у него была. А так да, отличная книга и, видимо, любимая! Не иначе как память ко мне возвращается? Да! Я что-то помню!..
  
   - Что это ты там такое чиркаешь? - спросил псевдоисторик, заглянув за печатную машинку.
   Да так, набросаем небольшую схему, сложно же всё держать в умах, ха-ха.
   - Не верю ни на грамм...
  
   Так шёл Валентино, абстрагировавшись, наблюдая картины далёкого детства; вопросы о том, его ли это детство, он отмёл моментально; мысля, вспоминая и воображая, он уже совершенно позабыл, где он, в каких условиях и куда лежит его путь. Тем временем безжалостный разум кропотливо подготавливал тротиловый заряд, готовый в любой момент вернуть ему чувство реальности. И вдруг этот момент настал - его посетил факт "где-то лежачего тела"; это стало полнейшей неожиданностью, весьма пренеприятной неожиданностью.
   - Боже мой, я иду наугад, вот глупец, - подумал Валентино, остановился и обернулся. - Да-да, даже не глупец - идиот, я умудрился несколько раз куда-то поворачивать... И что теперь делать, чёрт?! Ни туда, ни сюда!..
   Едва Валентино придался отчаянию, как ощутил, что картинка перед глазами изменилась, а в следующий момент запнулся, провалившись одной ногой в небольшую ямку, и дрогнул всем телом от неожиданности, подобно тому, как это происходит в полусне.
   - Уж не в России ли я часом? Столько ям и луж кругом.
   Очень близко донёсся звук быстро удаляющихся шагов.
   - Эй! Кто здесь?! - не ожидая от самого себя, крикнул Валентино, но ответа не последовало, - если, конечно, не считать ответом раздавшийся металлический удар, превратившийся в дребезжание, а затем стихший, - неизвестный лишь ускорился, перейдя на бег, и звук вскоре стал еле слышен.
   К совершенному удивлению Валентино, в свете фонаря мелькнула рука, локоть, плечо; судорожно мечущийся света фонаря обозначил ему контуры распластавшегося прямо перед ним трупа. Того самого трупа...
   - ...Виной смерти коего стал я, прости господи. Фух, ну да ладно: что было то прошло; сейчас стоит лучше думать о себе, ведь и я в любой момент претендую занять его скорбное место. Впервые я рад этому провалу: неважно, как я добрался - главное, что всё-таки добрался. 07:44, - думал Валентино, не решаясь осветить обезображенное лицо страдальца, но и без того вполне убедившись, что это тот самый покойник.
   Медленно подходя к трупу и продолжая осматривать его от шеи до пят, Валентино тут же определил, что здесь всё-таки что-то не так:
   - Он был одет во что-то белое, а теперь уже нет; неужели кто-то опередил меня в попытке мародёрства. А это что ещё такое? - подумал наш Герой, увидев на окровавленной груди мертвеца развеваемую ветром пачку жёлтых листов. Казалось листы, словно живые, зачахли в темноте и теперь тянутся к свету фонаря...
   - И греются в его лучах, трепеща от радости. А ветер, хм, ещё ни разу за всё времянахождение здесь я не чувствовал ветра - странно.
   Склонившись над мертвецом и прижав указательным пальцем листы, что бы рассмотреть их, Валентино ощутил, что челюсти его, отвисшей от нескончаемого удивления, теперь потребуется помощь рук, чтобы закрыться. Он отнял палец от листов и как стоял, так и сел наземь; выключил фонарик и бросил его тут же.
   Валентино, - сидевший: поджав к телу колени, покачиваясь взад и вперёд, опёршись локтём одной из рук в колено, а фалангами её пальцев в висок, другой же обхватив и зажав свою челюсть от скулы до скулы, - был похож на сумасшедшего, однако это была лишь видимость, потому что в голове его кипели, как никогда трезвые, хотя и начавшие мешаться, по его собственному мнению, мысли.
   - Боже, боже! О нет, сходится. Это какая-то мистика; нет, так не бывает, чёрт, нет! Это уже слишком: невозможно! Но и не верить глазам, значит, идти стезёй глупца. Однако ведь у меня-то не так! Ха-ха! - размышляя, Валентино погрузил руку в карман и извлёк оттуда свой блокнот и тут же выронил его, воскликнув:
   - Ах!
   Третья запись гласила:
   ОПЯТЬ ВСТРЕТИЛ НЕЗНАКОМОГО ЗНАКОМЦА. ОН ПОКАЗАЛ МНЕ ПУТЬ.
   Эта же запись, как и две предыдущие дублировались в блокноте, лежащем на груди мертвеца. Валентино схватил другой блокнот, бегло пролистал и просмотрел его: каждая страница была усеяна записями, сделанными, что очевидно, его собственной рукой, ибо почерк был схож без единой погрешности.
   -- Господи! Да не может этого быть! Должно быть не так! Должно быть иначе! Чёрт возьми, что же там дальше, - подумал Валентино, сворачивая блокнот, чтобы вернуться на первый его лист. - Что же дальше, что же дальше-э; что?!
   СЕЙЧАС 07:47 Я ЧИТАЮ ЭТО...
   Валентино в порыве неподдающихся описанию чувств выбросил сеймоментно омерзевший блокнот, - точно принявший в его руках вид в скользкой и гадкой, извивающейся многоножки, - куда подальше: в темноту, - даже не дочитав до конца. Но, сопровождаемый бумажным шелестом его полёта, взглянув на часы, тотчас изменил своё решение: чему-то обрадовался, - и, сорвавшись с места, грудью вперёд бросился по направлению броска. Со стороны казалось, что он и злосчастный блокнот связаны невидимыми магнитными узами, вследствие коих объект броска, - пролетев столько, сколько пролетел, - вдруг потянул Героя нашего за собой.
   - 07:48! Ага! Ошибка! - думал Валентино, - рыская глазами и пальцами по земле. - Чёрт тебе читает это! Ха!-ха! Всё это - фикция! Всё подстроено! Вот же он: в луже.
   Намокший блокнот представлял собой жалкое зрелище: немного надорванный, наполовину разбухший, наполовину помятый, на треть ставший полупрозрачным, на четверть залитый слоистыми кругами размазанных чернил, - он, когда Валентино аккуратно за переплёт извлёк его, был похож на унылую многослойную каракатицу с листовидными щупальцами и застывшим защитным окрасом, случайно выуженную рыболовом за голову из воды. С каракатицы стекали последние прозрачно-чёрные капли влаги, в коей ей уже не суждено оказаться.
   Здесь же бережно положив блокнот на сухое место, Герой наш расправил листы, и прочитав:
   ...КОГДА ВЫТАЩУ ИЗ ЛУЖИ - БУДЕТ ЕЩЁ 07:48.
   Не сразу, но вскоре ужаснулся.
   -- Почему "ещё"? -- подумал он сначала, заинтересовавшись, отчего банально забыл саму страшность происходящего, а затем перевёл взгляд на часы. -- 07:48. Вот же...
   -- Чёрт! О матерь божья! -- опередив мысли и криком поставив в них жирную точку, он перебил себя, когда на его глазах последняя цифра электронного циферблата изменилась. -- 07:49, - тотчас всё поменялось и рыболов сам стал уловом, жертвой безмолвной бумажной каракатицы, которая дважды подсекла его ударами осознания, ехидно подмигивая чернильным пятном.
   - Боже! Боже! Что же мне теперь поможет?! Это фантастика, мистика, магия, чертовщина, в конце концов, хотя чему я удивляюсь, находясь в чёрно-белом мире, где тени убивают людей? Блок из будущего, либо подарок судьбы. О, вот это мысль! А что если и впрямь будущее открывается тем, кто должен его изменить, то есть фактически и не открывается вовсе, а лишь заставляет их действовать так, как должно...
  
   Вот она, самая светлая его мысль, ха-ха.
   - Так и есть? - спросил псевдоисторик.
   Да и важно понимать, что все временные петли, изменения прошлого и будущего, и что бы то ни было, есть лишь приведение реальности или линии времени к должному виду, инициированные самой Судьбой, и только одной лишь ей. Самое смешно здесь то, что доходит до того, что многие, изменив своё прошлое, начинают самоуверенно вопить, что покорили Судьбу. Однако это самое большое заблуждение на этот счёт, ведь сама Судьба как раз и заставила их изменить его, предоставим коридор и средства. Коридор здесь - зона свободности от власти судьбы; подробнее о "коридорах" мы расскажем позже... Вторая похожая ситуация связана с несбывшимися предсказаниями. Люди прошедшие через это, как минимум перестают верить в гадания или судьбу, как максимум, самые тщеславные, начинают помыслят о том что с них пали её оковы, или даже о том, что они какие-нибудь её избранники. Ха-ха, хотя кому мы рассказываем об избранниках, чуть позже мы с тобою посмеёмся над этой иронией судьбы, посмеёмся над тем, что именно ты выслушал то, что знаешь, наверно, лучше всех, ха-ха. Скажу лишь то, что избранники судьбы, её вассалы, вопреки бытующему мнению, отнюдь не получают свободу, а на самом деле как никто другой лишены коридоров и полностью какой-либо степени свободы... Мы не договорили...
   -- О несбывшихся предсказания,. -- сказал псевдоисторик.
   Да. Это глупейшее заблуждение, ведь несбывшееся предсказание и не было нацелено на самоосуществление, напротив его целью была калибровка поведенческой модели человека, на которого оно было нацелено и не только. Но, чтобы не осталось недопонятости, разом расставим все точки над "и", скажем, что само "глупейше заблуждение" тоже послано Судьбой, как и отсутствие веры в неё, инициировано ей же самой. Одним словом, механизмы Судьбы и любой её персонификации похожи на логическую петлю, из которой нет выхода.
   - Кажется, я понял: гиперболизировано это означает, что идущий войной на Судьбу, вопреки здравому смыслу, идёт делать это по её воле?
   Именно.
   - Но думаю, что здесь нужен небольшой пример того, как работает калибровка, заблуждение и зачем всё это нужно вообще?
   Примером этому служит, например, человек, услышавший от цыганки то, что погибнет в автомобильной катастрофе через N-ный промежуток времени, следствием чего стал его отказ и избежание автомобильных поездок на N-ный промежуток времени.
   - А нужно это для того...
   Что бы посредством части изменить целое. Ведь если один человек изменил свою модель поведения, что-то предпринял, или вообще что-то сделал, как и что-то делать перестал - то в соответствии с принципом домино, когда одна костяшка, падая, роняет все остальные, - со скоростью геометрической прогрессии эхо его поступка уже минутами спустя откалибрует всю планету, в том числе и его самого, когда эхо, исказившись, вернётся обратно. Понятие этого процесса носит название Эхо деформации. И действует как в реальном времени повседневной жизни, так и вне времени для искажения истории, однако там это происходит моментально.
   - Может, остановимся на всём это подробнее?
   Разумеется, но не сейчас. Напомни нам в Амфитеатре разобрать это на примере одного человека.
   - Но ведь Амфитеатр уже записан здесь? - сказал псевдоисторик ткнув пальцем в пачку листов на столе. - Это уже было, почему я вновь окажусь там?
   Было ли? если его события происходят между теми, что мы только ещё создаём сейчас.
   - Ох, я всё понял: ты всех нас забросил во временную петлю, вот почему все мы помним чёрт пойми что.
   Бинго! Ха-ха! И пока Валентино крутится по своим петлям, мы будем петлять здесь. Ты записал лишь черновик Амфитеатра, лишь для того, чтобы больше не касаться этого и не возвращаться в небытие. Мы уже давно калибруем тебя, посредством чего изменяется содержание Амфитеатра.
   - Не знаю даже, что сказать.
   Не говори ничего; продолжаем.
  
   - К чёрту, остаётся верить лишь в то, что это хороший знак, а не чей-то замысловатый капкан, - подумал Валентино и, в душе зажмурившись, боясь найти там что-нибудь нелицеприятное, перевернул страницу блокнота. - Это что ещё такое? Какая-то схематичная карта!...
   И впрямь во весь лист схематичными линиями, но твёрдой рукой была набросана карта, при виде которой Герой наш машинально огляделся вокруг, надеясь определить своё местоположение на ней, но вынужден был заключить, что либо карта отображает контуры не этой местности, либо темнота мешает заметить сходства меж ними, либо невольно взят неудачный ракурс...
   - Нет, ракурс здесь точно не причём, ведь я стою почти в центре, - продолжал наш Герой, вращаясь вокруг собственной оси. - А мрак отчасти можно разогнать.
   Он бросился к обезображенному трупу за фонариком, тотчас засветил его; с помощью лучей, пожирающих темноту, осмотрелся вторично, третично, и так далее в соответствии со своей мировоззренческой аксиомой.
   - Чёрт, а ведь что-то напоминает мне это место, хм...
   Он находился на пустынной, квадратной площадке, обрамлённой со всех сторон малоэтажными домами, о возможном назначении которой оставалось только догадываться.
   - Но ни малейшей догадки даже нет, чёрт, заасфальтированная земля, значит, точно не детская площадка, но и стоянкой это быть не может: слишком узки заезды и подходы сюда...
   Выходов с площадки было пять: четыре больших по углам квадрата, и один маленький в стене напротив. Раз за разом осматриваясь, Валентино, как не старался, не мог углядеть в окружающем его урбанизированном ландшафте ни малейшего сходства с картой. После очередной перепроверки, его глаза остановились на том самом меленьком выходе, вглядевшись в который его мысли, вскипев на секунду, вдруг и к счастью испарились.
   - Боже, это так похоже на... хотя нет; вроде бы нет; конечно же, нет; я очень надеюсь, что нет. Думай о другом! О чём же я думал? А! карта, забыл уже, как там нарисовано...
   Герой наш бросился к карте, словно боясь куда-то опоздать.
  
   (Ручка, висящая в воздухе, подобно швейной машинке прострочила по столу, после чего совершив ещё несколько вращательных движений, упала)
   Вот, теперь можно и показать ему направление.
   - Ха-ха, - просмеялся псевдоисторик, заглянув в листок, - Так вот, что это было.
  
   Валентино, мельком взглянул на карту, осветив её фонариком, тем самым воскресив её образ в памяти, и уже было отринул голову, чтобы продолжить осматриваться, как вдруг заметил небольшое расхождение облика карты в голове и на листе блокнота - сеймоментно повернув глаза, голову, туловище и ноги обратно, он остолбенел.
   - Чудо чудное, вот что это такое! Действительно настоящая магия, на страницах волшебного блокнота! Может быть, и впрямь мои мольбы о невозможной серости жизни были услышаны и вот они приключения, ха-ха. Прямо как я мечтал когда-то в детстве: "...всю жизнь мне придётся провести в сером мирке...". Или это мысль и не из детства, хотя не суть как важно. Ох, чёрт, а сколько же мне, между прочим, лет?! - думал наш Герой, рассматривая карту, на которой появились три кружка, соединённых пунктирной линией. - Нет-нет, не стоит думать о прошлом... Так-так, два кружка с крестами, на концах пунктирной линии, видимо - моё местонахождение сейчас и то место, до которого мне нужно добраться. Но что такое это "Б"?!
   Действительно примерно на полпути пунктирной линии от креста к кресту, рисовалась загадочная буква "Б", так же обведённая кружком, после которой, пунктирная линия рисовала угол, резко сворачивающий вправо и более уже никуда не сворачивающий, точно это был отрезок финишной прямой.
   - Неплохо бы было добавить сноски условных обозначений... Какие к чёрту сноски; что за бред я несу?!
   Валентино обернулся в поисках маленького прохода.
   - Так-так, из пяти проходов это большой, находящийся напротив маленького, - подумал он, найдя его, и обернулся в противоположную сторону. - Из двух передо мною, мне нужен левый, да точно левый.
   Герой наш было уже сорвался с места и побежал навстречу "приключениям" и неизвестности, но вдруг:
   - Почему я опять забыл сделать то, зачем и вернулся сюда: забыл осмотреть труп. А может и не стоит этого делать? Может нечто отводит меня от него? Нет, если бы нечто отводило, то я бы сейчас этого не вспомнил, следовательно, нужно это сделать.
   - Брр-р, душераздирающее зрелище, - подумал он, поворачиваясь, случайно осветив лицо мертвеца.
   - Ох чёрт, как же я мог этого не заметить раньше, - подумал Валентино, подойдя к телу и заметив на груди несколько чернеющих отверстий - ран от пуль.
   - Получается он уже был вполовину мёртв, когда я по нелепой случайности добил его.
   Валентино забежал в правый проход и отправился навстречу "приключениям" одним глазом смотря на карту в блокноте, а другим, следуя за светящимся кружком, осматривая местность.
   Местность это была ни сколько не живописна и представляла собой бетонный коридор из узких улочек, из облупленных стен прилегающих домов, с попеременно встречающимися граффити, мелькающими в свете фонарика, и заканчивающийся, как видел Валентино, скорым тупиком, на котором иронично повис кусочек света, в одно мгновения ставший из приветливого ехидным.
   - Нет-нет, там должен быть поворот, - подумал Валентино, пристальней взглянув на карту. - А в масштабе карты я, конечно, неплохо ошибся: мой путь во много раз длинней, чем я его себе представлял. Но что же такое "Б", чёрт, хотя до него ещё далеко. Да, вот он поворот; Хм, и влево есть дорога, но по карте - направо. Вперёд!
   Спешащий Валентино завернул вправо, - напоследок лукаво и самодовольно подмигнув свету, лежащему на грани мнимого тупика, точно доказав ему свою правоту, - как вдруг ощутил, что картина реальности подменилась, и поворот закончился уже влево. Испытав чувство прохождения по зигзагу и тотчас потеряв ориентацию в пространстве, Валентино остановился.
   - О нет, нет, нет! Только не сейчас. Чёрт, этого только не хватало! Где я теперь на этой чёртовой карте?! Чёртова амнезия!
   Несколько постояв, Герой наш принял самое правильно решение...
   - Назад!
   ...И повернувшись, поплёлся обратно, однако едва выйдя из-за угла, едва осветив отрывшийся бетонный пейзаж фонариком, как от безысходности чуть ли не вскрикнул: перед глазами оказалась развилка.
   - Чудесно! С одной из них я пришёл сюда, но только с какой? Как всё это глупо и нелепо! Но что-что, а идти вперёд - точно не следует. Однако странный он, этот дом...
   В припадке апатии, Герой наш побрёл навстречу треугольному строению, раздваивающему улицу надвое. Дом этот действительно был очень странен, ибо сужаясь в треугольник, он имел стеклянную вершину, образованную вертикальным рядом окон.
   Освещая фонариком то тот, то другой проход, Валентино вскоре убедился, что это отнюдь ничего не сможет ему дать, однако в этот самый момент его посетила обнадёживающая мысль:
   - О! дневник! Будет чудом, если там есть запись об этом.
   Достав из кармана свой и убрав найденный, Герой обрадовался тут же, заметив лишь в нём новую запись:
   ИДУ ПО КАРТЕ. ХОРОШО, ЧТО БЫЛ ПИСТОЛЕТ: ПРИГОДИЛСЯ.
   - М-да, бесполезные факты. А, между прочим, время! Вот с чего должна начинаться каждая запись! - подумал он и сейчас же, достав ручку, набросал следующую запись:
   8:22. ПОТЕРЯЛ СВОЁ МЕСТОПОЛОЖЕНИЕ НА КАРТЕ. ВОЗВРАЩАЮСЬ.
   - Так-то лучше: лучше поздно, чем никогда. Ну-ка, ну-ка, а в другом блокноте что дальше?
   Вновь подобно жонглёру перемешав все свои вещи: ручку, блокноты, фонарик, пистолет, - меж карманами и руками, Герой наш оставил блокнот и зачем-то пистолет. Перелистнув страницу с картой, он, не веря глазам своим, прочитал там следующее:
   8:19.ПАТРОНЫ, ИХ ТАК МАЛО.
   - Бог мой, уже со временем, значит, я это не придумал: я это просто вспомнил! Хотя чёрт, нет, всё зависит от того, кто написал этот блокнот! Я ли был это, или нечто другое. Если я то, вот как легко ошибиться, казалось, что эта мысль пришло оттуда, откуда приходят мысли, а не идеи, хотя кто знает, откуда всё это вообще приходит. А если не я, то это странно, а ещё более - страшно, - подумал Валентино и, пробежав глазами ещё раз по записи, внезапно осознал время её написания.
   - Тремя минутами ранее! Какое везение, но чем же мне это может помочь? Неважно, главное - рассматривать ситуацию, как долгожданное приключение, а потому нужно выбрать одно из двух направлений, - подумал наш Герой и, закрыв глаза, прокрутился вокруг собственной оси.
   - Сейчас, - раздалось в головокружительной темноте разума, когда, по его мнению, прошло достаточно случайного времени; он остановился, но тело отказалось повиноваться и, пошатываясь, продолжало совершать небольшие круговые вращения корпусом.
   Веки разжались...
   - Вот глупец: с фонариком кружился, чёрт знает, куда и на кого он мог попасть.
   ... Героя нашего раздосадовало то, что перед глазами оказался ни один из двух проходов, а то, что он совсем упустил из виду, забыв включить в возможные варианты: тот самый поворот, с которого начались его плутания; поворот, ведущий вперёд.
   - К чёрту, ещё раз, - тут же решил он и, закрыв глаза, начал кружится в другую сторону, как его разразило вспышкой осознания:
   - Боже, откуда в моих руках фонарик?! Ведь был же пистолет, - молниеносно пронеслось в его голове, и он открыл глаза, сопровождаемый тихим ужасом, в одночасье сменившимся громким, ибо в руках своих он увидел хромированный пистолет.
   - Мне не могло этого показаться! А значит, мне это мерещиться, начало мерещиться!
   Немного успокоившись, Валентино за пистолетом увидел, что, тем не менее, смотрит в сторону правого прохода.
   - Отлично, идём, - сказал он сам себе и свернул в левый.
  
   Мы видим, что ты хочешь что-то сказать, однако нам пора заканчивать эти разглагольствования, иначе получиться, что не "Квартира 23.5" - вложенное межглавие, а наоборот.
   - Ха-ха,- сказал псевдоисторик.
   Но всё же скажи, всё равно мы уже прервались.
   Хотел сказать, что он поступил как обычно.
   Да, обычно отдавая волю неконтролируемому случаю, люди в момент вынесения бесконтрольного вердикта сами осознают, что им нравится или хочется больше, в подавляющем большинстве случаев это - обратное тому, что определяет им сам случай.
   - Но и здесь...
   Нужно помнить, что нет ни одной случайности, которая была бы случайна, ха-ха. А вообще что это ты взял моду: начинать наши предложения?..
  
   - Чёрт, нужно всё же попытаться найти это место на карте: две улицы сливаются в одну, которая тут же выливается в тупик, поворачивающий влево, - думал наш Герой, рассматривая карту, но не находя на ней ничего подобного.
   Раз за разом меняя положение блокнота, он всё яснее понимал, что этого места на карте просто нет...
   - Но как же так?!
   ...Тем не мене не намерен был прекращать. Когда же даже ему самому надоела эта бесконечная череда перепроверок, то он, наконец, сделал первый шаг в сторону выбранного направления, убрав блокноты и взяв в руки фонарик и пистолет.
   Подножный ландшафт оказался весь покрыт мелкими ямками, заполненными водой, которая ежешажно чавкала и хлюпала под ногами Валентино. В этих лужах отражались тусклые белые звёзды и даже кусочек белой луны, казалось, что каждый шаг, сделанный мокрой поступью ноги, на самом деле сделан по рыхлому небу; казалось, что нога, наступая на звезду в луже, вдавливает её в грязь, из которой она затем всплывает, как ни в чём не бывало. Всё это мог бы заметить наш Герой и мог бы воскликнуть: "Как прекрасно!", - мог бы, если не был так занят тщетными попытками разрешить неприятную ситуацию. В свете его мечущегося фонарика, прыгающего по стенам как в агонии, мелькали то цементные кресты меж серо-бурых кирпичей, то окна, появлению коих был очень обрадован наш Герой.
   - Будешь тут не рад, - сказал Валентино сам себе, - Странный город с домами, не имеющими с одной стороны окон. Никогда не видел такого прежде. А может и видел, чёрт. Это какой-то парадокс амнезии: трудно упомнить, что у тебя амнезия, ведь кажется, что так и должно быть.
   Осматривая фонариком стены, он случайно поднял его выше уровня собственных глаз и увидел на балконе пятого этажа (единственном во всём доме балконе!) сушащееся на верёвках бельё.
   - Уже и грязными разводами покрылось, видимо, пересушилось, ха-ха. Видно, что давно обновлялось это место. Ох, чёрт, вот ещё чего нужно опасаться: не попасть в зону обновления, ибо - самая нелепая гибель, - подумал Валентино и как-то интуитивно прижался поближе к стене, точно хотел закрыться от возможного освещения тенью балкона.
   Неожиданно более чёрная темнота начала отступать и расходиться, сменяясь более светлой; через несколько десятков шагов Валентино выбежал из бетонного коридора и оказался на, - на первый взгляд, - круглой, на второй же, семиугольной площади (что выяснилось уже при многократном осмотре места с фонариком). В центре стояла высокая семиугольная двухъярусная клумба, грани нижнего яруса которой были образованны стоящими на коленях мальчиками с непропорционально длинными шеями, вытянутыми в дуги и оканчивающимися фонарным плафоном, направленным от клумбы и должным освещать одну из семи улиц, образующих этот странный перекрёсток.
   Нижний ярус клумбы оказался вместо благоухающих и ярких цветов заполнен чёрно-белым гербарием, лежащим, будто на заплесневелой земле, полностью покрытой серым мхом.
   - Всё здесь таит в себе отпечаток смерти, словно не даёт забыть о её близости. Хотя и в этом есть некая своя красота.
   Зато на верхнем ярусе был прекрасный, хотя и неработающий фонтан, в виде матрёшки из семи рыб, наполовину выплёвывающих одна другую. А последняя, она же верхняя, рыба, точно замерла в прыжке за висящим в нескольких сантиметрах от её рта шариком, покрытым язвами, в котором безошибочно угадывался метеорит.
   - Вот так идейка - гениально, - подумал Валентино, недалёкий искусству. - Сюрреалистично, хотел бы я посмотреть его в рабочем состоянии с водным шлейфом метеорита. Может, есть название или имя скульптора?
   Едва Валентино начал подходить ближе к клумбе, как под ногами как-то ненормально вкусно захрустели стёкла.
   - О! вот оно: это место, где я радовался наличию пистолета; сейчас-сейчас только название найду, - думал он, обходя клумбу по кругу.
   - Чёрт, где же название, - подумал он, когда пришёл к месту, с которого начал.
   Валентино пустился ещё раз оббегать клумбу, как вдруг стёкла вместо ставшего привычным хруста испустили странный терзающий скрежет, он опустил взгляд вниз и увидел под ногами металлическую табличку, врезанную в брусчатку:
   НЕНАСТУПИВШАЯ СМЕРТЬ.
   ПОДАРОК ПОЛГОРОДУ ОТ НЕИЗВЕСТНОГО.
   - Хм, м-да; никогда не слышал о такой и не видел её. Что же я опять несу? Однако что это за Полгород?.. - начал было думать Валентино, как вдруг осознал, что видимое в глазах изменилось но лишь на дюйм, лишь на грамм; казалось доброжелатель остановил время и, щёлкнув указательным и большим пальцами своей огромной ручищи, отбросил его сеймоментно окаменелое тело вперёд к следующему этапу жизни, подобно безвольной пешке, коей шагнули на клетку вперёд в рамках шахматной доски...
   - ...Коей шагнули, на клетку приблизив смерть, ведь ничего неподозревающую пешку всегда по окончании игры ждёт смерть, - закончив мысль, Герой наш как-то на уровне фантазии сглотнул, примерив на себя личину низшей шахматной фигуры и отожествив себя с ней.
   Параллельно Валентино совершенно убедился, что если бы до и после этого скачка, он смотрел в более подходящее место, например, в блокнот или попросту себе в ноги, то вовсе его не заметил.
   - Боже мой; такого ещё не бывало. 8:53. Ох, тем не менее, это всего лишь удачно-неудачное совпадение, ведь минут с двадцать вновь оказались вычеркнуты из жизни, из бесконечной игры в шахи и маты со смертью и судьбой. И что-то сильно подсказываем мне, что всё это время я вряд ли провёл стоя здесь. Блокнот! - подумал он и полез в карман.
   8:38. ВОТ ГЛУПЕЦ: БЫЛ ПОЧТИ У ЦЕЛИ, НО ПОШЁЛ НЕ ТУДА. ВОЗВРАЩАЮСЬ. ХОРОШО ХОТЬ, ЧТО НЕЗНАКОМЕЦ ЭТОТ ВНОВЬ ПОДВЕРНУЛСЯ.
   - Вот так новость. Да что же это за человек, хоть бы встретиться с ним лично, в сознании. Интригует всё это. Однако несомненный плюс в том, что я-то никуда и не ходил, то есть и не ошибался, а следовательно - не глупец, ха-ха. Как это странно, точно вся посредственная беготня и её монотонность - одним словом, рутина, обходит меня стороной, я как в синопсисе собственной жизни, составленном из одних только ярких и интересных моментов. Из огня да в полымя, в хорошем плане. Всё же это действительно приключения! - подумал Валентино и ощутил странную пульсирующую гордость за себя в детстве, от которой приятно сжалось и потеплело тело. Эта гордость знакома людям, которые были чем-то и кем-то притеснены в детстве и поклялись отомстить; были бедны и, ложа в чай последнюю ложку сахара, поклялись себе, что будущее будет иным; может быть, мечтали о чём-то другом и были на сей почве осмеяны, может быть, клялись себя изменить всё, добиться чего-то большего, нежели другие, или вообще чего-то большего и тд. Гордость, как ощущение достижения цели, отмщения или исполнения мечты, приправленная тщеславием и честолюбию, сродни гордыне, но хорошей гордыне (чувствуя, что многие сейчас пустились бы в полемику о существовании "хорошей" гордыни, мы продолжаем.)
   Валентино хоть и толком не помнил, о чём мечтал, но, охваченный своим чувством, ощутил, что сейчас, - как говориться, готов горы сдвинуть, - готов ко всему, что бы ни встретилось ему на пути, что бы ни приготовил ему...
  
   ...Мы.
   - Ха-ха, ты со своим "мы"; это какая-то карикатура на речь.
   Только отчасти.
   - Почему?
   Так мы отчасти порицаем закостенелое "Вы", ха-ха, разумеется, это случайность, разумеется, неслучайная, ха-ха. Мы всегда смеялись над этим, как и ещё над некоторыми аспектами Земного социума. Сейчас мы расскажем тебе способ, как никогда не унывать, мы назвали его: глаза наблюдателя, который никогда не сможет это наблюдать, или попросту Земля, глазами существа с летающей тарелки. Суть в том, чтобы подвергать анализу социальные принципы Землян. По умолчанию примем тот факт, что инопланетяне это абсолютные существа, - способные как, например, Мы, - выступать в роли непогрешимого и независимого критика, полностью абстрагированного и незнакомого с Земной жизнью, так сказать имеющий свежий взгляд на неё. Начнём с того, что путём, неизведанным наукой, в руки инопланетянина попала самая лучшая Земная классическая книга или фильм, на что он, словами Станиславского, выносит вердикт: не верю! После чего, дабы убедиться в истинности собственного мнения, он прыгает в свою летающую тарелку и летит на Землю. Вот тут-то и начинается бесконечная череда его удивлений, одновременно с чем заканчивается условие нашей задачи и включаются аналитические сладки мозга твоего и читательского.
   - Я понял; попробую?
   Давай.
   - Он беспроблемно учит любой из языков, но ни одни человек никогда не сможет вдолбить ему то, почему высказывать вежливость к собеседнику необходимо, называя его множественным числом?
   Ага, ха-ха. Если сами же люди подвергнут свой мир анализу, то без улыбки прожить, здесь не получится. А если уж мы коснулись языка, то скажу самое, наверно, большое его непонимание. Почему слова делятся на хорошие и плохие? И почему говорить последние - плохо, аморально? Это такие же слова, как и все другие, однако употреблять их нельзя ни в кое случае, ни под каким предлогом (за них даже штрафуют), ведь на них висит ярлык, висит клеймо: нецензурная лексика, попросту говоря, мат. Вот действительно, кто-то вообще задался вопросом "почему"?! Однозначный ответ - нет. Тем временем, патриархальный стереотип успешно кочует из года в год, из века в век. Тем, кто собрался дискутировать на эту тему, мы ставим мат, опримерив его тем, что если вернуться в далёкое прошлое, и своевременно многократно пустить слух, что слова "дом" и "мать" - мат, то вернувшись в настоящее, можно стать настоящим оптимистом, глядя на то, как эти "каверзные и скандалёзные" словечки вышли из оборота и стали побочной группой словарного запаса. Не стоит даже упоминать, что всё это конфликтует со свободословием.
  
   Валентино достал другой блокнот, уже открытый на карте, и начал пристально в неё вглядываться, пытаясь определить...
   -...На каком этапе тот Я ошибся; где эта точка ненужного возврата, - подумал он и тут же испугался того, что сказал о себе, как о ком-то другом. - Дифференцирую себя, хм, докатился.
   Однако, говоря словами сказок, легко сказка сказывается - нелегко дело делается. Переворачивая карту то верхом, то низом, то боком; смотря на неё то под углом, то одним глазом то другим, то обоими сразу, Валентино дошёл уже до того, что начал закрывать части карты рукой, пытаясь уменьшить зону наблюдения, за счёт чего увеличить его качество, но по-прежнему ничего не смог на ней увидеть и вскоре пришёл в отчаяние.
   - "...Синопсис... без рутины", кто меня только за язык тянул: сглазил! Не знаю уже как здесь позамысловатей, похитрее взглянуть, чтобы увидеть нужное. Ещё эта смазанная часть - последствия броска в лужу! Ох, чует моё сердце, что именно там-то и кроется ответ, там кроется разгадка.
   - Чёрт, нужно сопоставить факты. Я ошибся. Я вернулся и ни куда-нибудь, а сюда. Чёрт а может я уже пришёл, - подумал Валентино и, взглянув на карту, шлёпнул себя ладонью по лбу. - Глупец, как всегда, на самом видном месте не заметил.
   Оказалось, что Герой наш, рассматривая карту и особенно интересуясь размытым и размазанным углом, совершенно не обратил внимание на зону, обозначенную крестом, как окончание пути. - Всё сходится, чёрт, три пути сходятся, линия выходит из среднего и сворачивает вправо! Идёт прямо до буквы "Б"! причина трёх дорог вместо семи до банальности проста - непрорисованность карты, за логичной ненужностью. Чёрт, эта та самая дорога, которой я пришёл сюда. Точно, вот почему я не мог найти тот участок, когда повернул зигзагом и пришёл в сознание, после чего - пришлось повернуть обратно: я ошибся первоначально: на тот момент я уже пробежал нужный поворота, а следовательно - выскочил за границы карты.
   Герой наш тут же быстро набросав в блокнот запись:
   9:01. "Б" НАХОДИТСЯ НА ДОРОГЕ У СТРАННОГО ДОМА СО СТЕКЛЯННЫМ УГЛОМ.
   Спрятал блокноты и ручку в карманы, взял в руки пистолет и фонарик, огляделся в поисках дороги, с которой пришёл (найти которую, однако, удалось не сразу).
   - И какая из них, какой из них тот самый? - думал он, попеременно подсвечивая два рядом стоящих прохода, каждый их которых претендовал в памяти на звание "того самого". А хотя я никуда не спешу - начнём с левого.
   Едва Валентино забежал в выбранный проход, как его одолели сомнения, терзало то...
   - Что что-то белья и балкона нет; под ногами ровнейшей брусчатка, а там были ямы, к тому же заполненные водой, а здесь сухо, как в пустыне.
   Сомнения эти, однако, не сильно мешали ему бежать: в соответствии со своей моделью поведения, он решил убедиться во всём раз и навсегда, а потому - пробежать улицу насквозь. Он бежал, - точно преследуя светящийся кружок, - озираясь по сторонам, после каждого поворота приводя себя к тому, что улица явно не та и нужно поворачивать назад, но то ли не хотел себе верить, то ли не доверял, а тем временем бежал...
   - Вот и добежал до конца, - подумал Валентино, заметив расширение темноты впереди и сужение окружающих стен. - Всё это не та улица... О вот оно что!
   Неожиданно луч фонаря блеснул и, отразившись от чего-то, ударил Валентино в глаза: он сеймоментно отбросил луч фонаря на противоположную стену, а затем, передумав, выключил фонарик вовсе. Тотчас ночь, сея кромешный мрак, как голодная жадная тварь, набросилась на него со всех и накрыла непроницаемым для света покрывалом...
   - ...Кажется, сам первозданный фотон света был изъят из структуры мира, как будто и не существовал вовсе... будто свет никогда так и не залил своими лучами нашу бедную Вселенную. Так темно не было никогда, даже когда я валялся в той подворотне в самом начале своего пути. Неужели сама луна и звёзды погасли, - подумал наш Герой и устремил голову в небосклон. - Бог мой, так и есть!
   Потолок мира действительно казался ещё более тёмным, чем всё окружающее.
   - А так это странно, что кажется таким близким, точно падая мне на голову, замер в десятке метров! - думал наш Герой вслепую пробираясь вперёд.
   В какой-то момент его посетила мысль зажечь фонарь, но он отмёл её ввиду того, что уже плохо представляет в какой именно части улицы и на какой её стороне находится...
   - Да и немного уже осталось. О боже, а как я определю, что уже вышел? Не стоит думать о плохом; идти на свет и всё, а может лучше пойти обратно? - думал Валентино неуверенной поступью продвигая своё тело вперёд, словно без остатка отдаваясь темноте, и размахивая перед собой руками, чтобы не на что-нибудь не налететь. - Вот теперь-то я окончательно понимаю слепых людей, которые видят свет лишь тончайшей белой плёнкой, наложенной на темноту глаз.
   И впрямь, вращая головой, Герой наш заметил, что в направлении выхода темнота светлей, но едва ли на хоть тон, нежели сверху или по бокам...
   - Ещё бы оглянуться, да страшно что-то: вдруг там тоже светло - тогда и потеряться недолго. О, тусклая моя путеводная звезда, веди меня... через тернии к звёздам... Ах!
   Неожиданно Валентино, уже привыкший к монотонному звуку собственных шагов, - отражающихся эхом от стен, и тонущих в тишине, - отмеряющих ритм его продвижения вперёд, своим обострённым в темноте слухом, услышал то, что повергло его в такой ужас, коего не испытаешь наверно и на Страшном суде, даже при вынесении вердикта "виновен"; даже когда безобразные горящие адским пламенем демоны, бренчащие ржавыми цепями, слюнявыми и гнойными, кровоточащими пастями вцепятся в нежную душу и, - ежесекундно разрывая её на клочки, играя с ней как кобры бы играли с беззубым мангустом, измываясь над его беззубостью, как над безбожностью, а следовательно, и беспомощностью, - потащат его в его последнее пристанище; и даже когда земля бы разверзлась под ногами, обнажив зияющую бездну Преисподней; и даже когда огненная пасть уже захлопнулась над головой, отобрав последний шанс на спасение, Валентино бы не почувствовал тот страх, который охватил его - едва лишь в тишине за спиной раздался хлёсткий шлепок чьих-то подошв о брусчатку.
   Время в сеймоментно зачерствевшем и тут же рассыпавшемся мозгу Валентино застыло (чего странным образом обычно бывает достаточно для того, чтобы застыла вся окружающая действительность; чем не занятная особенность?) А слух же оказался столь обострён, что он при других обстоятельствах, был бы ошеломлён человеческими возможностями, но сейчас всё это лишь подкинуло ещё одно сухое полено страха в до отказа забитую печь, пылающую под кузней сознания. Герой наш молниеносно определил расстояние до источника звука, определил его рост, вес и всё, абсолютно всё, вплоть до его точного местоположения на улице и позы, в которой он теперь находится, не стоит даже говорить о том, что посредством хлопка его подошв, Валентино как эхолокатором просканировал всю улицу и уже наизусть знал весь урбанизированный рельеф.
   Всё это Герой наш понял и определил так же явно, как если бы увидел зрением при свете дня, которое, кстати, ему заменила услужливая фантазия тут же раскрутившая и спроецировавшая во тьме двух-секундный кадр-миниатюру с очертаниями улицы, а на ней расположила его и неизвестного встречного; кадр, абсолютно верно отражающий полученные данные.
   Это кадр беспрестанно повторялся в сознании, причём странным было то, что на нём неизвестный вначале висел в метре над землёй на стене, точно прилепленный к ней спиной, а в конце, немного оттолкнувшись, срывался с неё и оказывался на земле в той самой "правильной позе" и издавал хлёсткий хлопок подошвами. Валентино попытался развеять своё представление об этом (намекая и сетуя на себя самому же себе, что это - лишь игра беспринципной фантазии), но ужаснулся тому, что так и только так возможен подобный расклад, подразумевающий все полученные характеристики, тем самым самолично подкинув в печь ещё одно поленце.
   Тем временем неистовые жернова бессознательности переломав и перемолов все факты и обстоятельства, извергли сотни однобоких вопросов:
   - Кто? Что? Зачем? Друг? Враг? Просто так? Каким образом это возможно?.. - град этих вопросов, вырвавшихся из бессознательности, высыпанных на самого же себя, подобно крупинкам первосортной муки, пропущенным сквозь сито подсознания, которые, вследствие своей первосортности и первоважности, все без остатка прошли сквозь него оказавшись в сознании без остатка заполнили его, став основой грядущего эмоционального состояния.
   Но главное тишина, последовавшая вслед за этим хлёстким хлопком; прогрессирующая тишина, нагнетающая опасность, нагнетающая страх, посредством которого где-то внутри осуществилась инъекция адреналина, впрыснутого в кровь точно литровым шприцем, сполна залившего сухую муку мыслей, разбавило её, к тому же разогнав сердце, которое - подобно услужливому доброжелателю, кузнецу, вовремя попавшемуся под руки, - тут же замесило это жуткое тесто молотом на грязной наковальне и отправило его в уже давно ожидающую этого печь.
   Герой наш почувствовал, что ещё немного и его неимоверно дрожащее тело, наверное, упадёт от страха, а после судороги ударами протащат его по каменистому асфальту, подобно вырвавшему из рук вибрирующему отбойному молотку или извивающейся гусенице, попавшей на раскалённую поверхность. Однако его новоиспечённое сознание перекованного мозга, точно по конвейеру скатившиеся в черепную коробку из печи, было нацелено лишь на одно наиболее приоритетное в данной ситуации действие:
   - Беги! - молнией сверкнуло в темницах разума нашего Героя, чему он, разумеется, поспешил безоговорочно подчиниться.
   Не помня себя от страха, Валентино как помешавшийся, побежал навстречу одной лишь единственной мысли:
   - Бежать! Бежать! Бежать! - мысль самосоздавала и реализовывала себя: зациклилась; известно, что всё это могло бы закончиться сумасшествием...
  
   ...Если бы не мы, ха-ха.
   Какой ты самодовольный. Нет, ты уже точно переплюнул Первую тень в своих психоделических метафорах.
   - Ха, ха, похоже все вы дадите како-то рецепт, Первая тень тут описывала интерьер для чайника, а ты рецепты для них же, да и как вы уже обговорили, главное правильно направить мозг на восприятие этих строк.
   Это можно назвать психоделической метафорой только отчасти, ведь мозг работает с образами, и зачастую сами они остаются в тени, эмоции и чувства - лишь их выжатый сублимат.
  
   Бессознательный до известной степени Валентино нёсся вперёд и вскоре вылетел на том самом перекрёстке "зигзаге", но сознательно ничему не удивляясь и не понимая зачем, повернул по стеклянному углу дома (пользуясь автоматической памятью, гласившей, что проход прямо - проход неверный) на параллельную дорогу.
   Тотчас под ногами захлюпала и зачавкала вода, будто обрадованная ходоку, как возможности поплескаться и поиграться самой с собой.
   - Хлюп-чавк, хлюп-чавк... - напевали лужи в темноте под шагами нашего ходока и тем самым успокаивали его своими журчащим звуками всплесков, но Валентино слышал их смутно и отдалённо, словно через многометровую трубу, приставленную к уху, а тем временем бежал с каждым шагом всё быстрее и наверно, если бы не случилось то, что сейчас должно случиться - умер бы от разрыва сердца, или что ещё хуже, достигнув скорости около 60 километров в час, сбросил бы с костей кожу и плоть.
   Однако судьба благоволила ему, а потому после очередной пары "хлюп-чавк" под ногами раздался металлический хруст. Разъярённое сознание Валентино, подобно растормошённому пчелиному улью из мыслей тотчас приняло это за бросок топорища или чего-то похуже, неизвестным за спиной (который непременно гнался и продолжается гнаться за ним), раскроивший ему затылок, вследствие чего, сейчас должен был наступить скоропостижный эпилог сознания.
   Валентино, сеймоментно отпев самого себя молитвой и сообщив самому себе неожиданную эпитафию, склонил голову вниз, приготовившись к последнему падению, которое, по его пессимистичным расчётам, скоро должно было наступить, одновременно с чем сделал...
   - Последний в жизни шаг; вот и он!
   Как вдруг этот самый неуверенный и бессильный шаг отозвался металлическим скрежетом, а в глазах, опущенной вниз головы, что-то сверкнуло.
   Моментально на него снизошло озарение в собственной глупости, прояснившее его нелепые заблуждения и домыслы, которые под подоплёкой самовнушения реалистично сымитировали состояние пограничное смерти.
   Выяснилось, что нога его зажата алюминиевой банкой из-под пива, поперёк которой он наступил в первый раз и которую захватил с собой в следующий.
   - Банка! "Б"! Карта! - перед глазами тотчас пролетел блокнот, на котором линия после "Б" поворачивала вправо, - но я зашёл с другой стороны, значит: слева!
   Совершенно уверенный в своей новой догадке, Валентино обернул голову влево и увидел прямо напротив себя очень узкий проход, а в нём где-то далеко мерцающий жёлтый свет. Проход был столь узок, что его скорее стоило бы назвать щелью меж домами, которая могла возникнуть лишь в результате ошибки строителей, закладывавших фундамент того или иногда дома.
   Едва лишь рассмотрев в стене эту самую щель, Герой наш, не останавливая импульс переданный голове в момент левого поворота, отправил её дальше, чуть ли не выкрутив голову за спину, чтобы рассмотреть темноту.
   - Вроде бы, чисто и даже тихо! Ох, кто бы ты ни был - надеюсь, что не заметил схождения развилки и побежал прямо, - подумал он за мгновения до того, как, подняв руки с пистолетом и фонарём, правым боком прыгнуть в щель меж домами. - Этот-то поворот он точно не заметит!
   Шаркая телом по стенам из рыхлого, рассыпчатого кирпича, Валентино приставным шагом, боком поскакал вперёд: навстречу свету. Под ногами зашелестел, загрохотал, забренчал, и зашумел разнообразный мусор: газеты, стеклянные и пластиковые бутылки, небольшие коробки, пакеты, - скопившийся здесь по какой-то известной ему одному причине. Пистолет и фонарь в чрезвычайно дрожащих от остаточного страха руках, где-то чуть выше бились и шкрябали об стену, сыпля на голову и в глаза нашего Героя кирпичную крошку, чего сам он замечал, пытаясь переосмыслить события последних минут:
   - Это невозможно! Минуту или две я был совершенно не в себе; был как сумасшедший, помешанный и абсолютно никакой, чёрт! И только сказочному везению можно приписать то, что я спасся, убежал, пришёл в себя, не сойдя с ума, да ещё и нашёл это "Б", а вместе с ней и этот проход! О, нет-нет! Об этом не стоит даже начинать думать! - сопровождаемый дрожью прошедшей по телу, отрезал сам себе Валентино, лишь в разуме, подобно червю в яблоке, завелась мысль о предопределении: "Так всё и было задумано!". - Нет, это не так! Господи, как же мне страшно...
   - Ох, как! - воскликнул он вслух, за что был обязан случившейся неожиданности, ненадолго прервавшей и отвлёкшей его от тяжёлых мыслей.
   Беспрестанно мелькающая в глазах, еле заметная клетка кирпичей, подобно пролетающим под поездом шпалам, вдруг исчезла и в одночасье сменилась тёмной пустотой. Герой наш как-то неожиданно для самого себя потерял при этом ориентацию (однообразность видимого оказала на его разум какой-то умиротворяющий, успокаивающий эффект; углубившись в мысли, он очень скоро забыл, что сам передвигает ногами, а потому испытывал чувства полёта лица и тела в нескольких сантиметрах от земли - стены) и, испугавшись (той же неизвестной причины, которая заставляет нас дёрнуться в полусне), отпрыгнул назад, ожидая сеймоментного удара в стену.
   Удар последовал, однако, не сразу и далеко не о стену. Как нетрудно догадаться всё грандиозность этого события, заключалась лишь в резком, но банальном расширении прохода, по причине перехода его в полномасштабную улицу. Таким образом, Герой наш, отпрыгнув назад, оторвался от земли и отправил себя в свободное падение высотой со свой рост.
   Однако сам Валентино, не обладающий в отличие от нас с вами преимуществами вида от третьего лица, не сразу сообразил...
   -... В чём же дело? - когда асфальт тротуара с распростёртыми объятьями принял его безвольное тело.
   Пистолет и фонарик вылетели из рук; удар целиком пришёлся на спину, не затронув головы, но наш неуклюжий Герой тут же собственноручно исправил это, слишком резко опустив её на каменистый асфальт, а затем, как-то слабо осознавая происходящее, поворачивая её в бок, ещё больше проскрёб затылком асфальт.
   Полежав, пытаясь понять сам не зная что, он, повернувшись и заметив перед самым глазом, почти вплотную прижатым к земле, хребты чернеющих гор - камешков на глади асфальта, которые хоть и находились на разном расстоянии, но сливались в единое разновысотное двухмерное целое, Валентино, наконец, посетила мысль:
   - Подниматься нужно; что ж я так не ловок?
   Когда же он, - совладав с консультирующим телом, которое, к счастью, стало таким уже после полуподнятия, - встал, то тут же бросился рыскать малопослушными руками и слабовидящими глазами по земле в поисках пистолета и фонарика. Проблем в нахождении тяжёлого пистолета не оказалось (где упал - там и застыл), но вот фонарик...
   - ...Закатился куда-то, чёрт его возьми, - думал Валентино, ползая по залитой тьмой улице, и вдруг заметил ржавую решётку канализации, врезанную в грань бордюра:
   - Вот же он: между прутьев!
   Действительно фонарик, почти провалившись в канализацию, оказался задержан уширением на светоиспускающей части. Герой наш тут же схватил его, встал в полный рост и принялся искать щель, из которой имел оказию так нелепо выпасть.
   Щель тотчас отыскалась, и он, повернувшись к ней спиной, уже хотел было бежать...
   - Но давно я пополнял свой дневник потерянной памяти, - подумал Валентино и, дрожащими руками достав блокнот и ручку, решил исправить положение дел, набросав туда следующее:
   9:19. НАШЁЛ "Б", НАХОЖУСЬ БЕЗ ПЯТИ ШАГОВ ОТ ЦЕЛИ.
   - А может, к чёрту, бросить эти записи? - промелькнуло в его голове, когда он ставил точку. - К счастью, я помню все промежутки времени, которые записал сам. Или тем самым я, может быть, воспитываю себя? Может это система? Да точно: если я перестану писать, то перестанет и он, а это - малоприятное последствие. Как это всё странно и глупо, хотя нет - не глупо, ведь он это я! Если только... если только он живёт это время не себе на уме... А это уже стоит проверить; однако есть лишь один способ сделать это: перестать писать, но чёрт вдруг если он однажды не оставит мне запись, то... то... даже страшно представить!.. Господи, почему я опять говорю о себе в третьем лице?!
   Валентино, чтобы отделаться от мыслей, решил, как говориться, убежать от себя (впрочем, сделал это буквально), а потому перепроверив, за спиной ли находится щель (и нет ли в ней неизвестного преследователя, что само собой подразумевалось)...
   - Боже мой, а что если это был тот самый "незнакомый знакомец"? Нет-нет, он бы не стал молчать и прятаться, ведь раньше помогал и заговаривал со мной, с ним, чёрт!
   ...в конечном счёте, получив удовлетворительный и утешительный ответ на оба поставленных вопроса:
   - Щель за спиной, а преследователя, может быть, прямо сейчас дожирают тени.
   Герой наш зажёг фонарик и со всех ног пустился вперёд навстречу заветному крестику на карте, - которая как вшитая стояла в глазах, - навстречу светлеющей тьме с жёлтым оттенком, осматриваясь по сторонам и пытаясь предугадать:
   - Что может ожидать меня там? Наконец-то, хоть дома обычными стали.
   В самом деле, улица, ставшая финишной прямой, кардинально отличалась от того, что представало глазам нашего Героя за последнее время, зато была как две капли воды похожа на то, что Вы прямо сейчас можете увидеть за окном. Образующие её дома имели привычный глазу вид, а потому рядом с нашим героем позли ряды ксерокопированных балконов и окон: где-то со шторами, - хотя и рванными, да так странно, что казалось, будто смотришь ни на штору, на материю из коей они сделаны, через хорошее увеличительное стекло, отчего становятся видны волокна и пустота меж ними, которая на самом деле есть обычные прорехи в ткани, - где-то без штор; где-то со стёклами, где-то без них, но неотъемлемо обессвеченные, грязные, ржавые, облезлые, точно были вырваны из постапокалиптического города-призрака. Ползли симметричные ленты тротуаров, пьедесталы оперилленных лесенок, ведущих к подъездам, гирлянды клумб с увядшими цветами, а в некоторых местах дороги даже пятнела линия разметки.
   Источник света приближался, темнота отступала, и Герой наш (неприятно) неожиданно выскочил на небольшую площадку: уширение, через которое проходила эта самая дорога. Дорога была отделена от тротуаров и клумб средних размеров лужайками по обеим сторонам (за счёт чего и становилась уширением), на которых вместо цветов или травы чернела земля, что, однако, не помешало высоким, но засохшим деревьям с поломанными ветвями, - больше похожим на корневища вверх ногами, посаженные в незримой кислородной земле, - населять эту малопригодную обитель. Как показалось нашему Герою: два ряда деревьев по обеим сторонам улицы был посаженным в шахматном порядке, - однако если бы у него было больше времени, а главное, поменьше всколошмаченных нервов, то он бы вскоре убедился в том, расположение деревьев не подчинено какой-либо системе. Из четырёх фонарей, стоящих впритык к дороге и горящих тусклым жёлтым светом, горели три (кроме ближнего к Валентино по левой стороне).
   Едва Валентино вылетел на уширение и обнаружил перед собой пистолет, машинально направленный на правый фонарь; едва лишь почувствовал силу, с которой курок жмёт на его палец, а следовательно, собственную силу, приложенную пальцем к курку, то понял, что...
   - ...Со всех сторон совершил самую большую глупость, какую только можно совершить, да и то очень и очень постаравшись. Ну почему?! Как бы не повернулась ситуация, исход её предрешён. Идиот, как я мог выбежать прямо на свет?! Как я решился стрелять в открытую?!
   Время буквально замерло в ожидании его следующего поступка, под натиском всесильного и стократно усилившего и ускорившего свою работу мозга, но сам Валентино уже не давал себя шанса на этот поступок, а воспалённый мозг, ожидая его какого бы ни было решения, тем временем пустился в размышления о том, что данной ситуацией купил себе билет в один конец. В таком состоянии Герой наш не мог вращать телом, которое, так же как и вся материя, подчинилось остановке во времени, а так же головой и даже глазами, но мог мозгом просматривать изображение, застывшее перед глазами, одним словом, мог засматриваться и вглядываться в кадр, уже ставший прошлым. По нему он и метался, подобно сумасшедшему, пристёгнутому ремнями к кровати, над которым хитроумными врачами была подвешена омерзительная фотография, за границы которой ему никак и никогда не удастся заглянуть. Предсмертный кадр у Валентино вызывал чувства, сродни тем, какие бы возникли у того несчастного сумасшедшего, перед которым растянули полотно знаменующее тот злосчастный участок жизни, на коем разум его пошатнулся.
   Казалось, остановка времени может длиться вечно, и таким образом искусственно продлив жизнь можно сколь угодно долго оттягивать неизбежный конец, однако вечность в ожидании смерти, как безмолвный ад без огня. Как последний, еле заметный солнечный луч, не могущий осветить и сантиметра реальности, но успешно дразнящий тем, что даже он - целое солнце, в сравнении с тем, что будет, когда он погибнет. Как жизнь с ножом, воткнутым в самое сердце, который хотя и не убивает, но бесконечно доставляет предсмертные муки и страдания, которые делают жизнь невыносимой, несравнимой даже с самой смертью, ведь чувства, эмоции и переживания, касательно этого обстоятельства, застыли на пике своих возможностей и терзают и режут сознание на предсмертные ленты. А вместе с ними разум разрывает вопрос:
   - А что если смерть может неожиданно наступить в любой момент?
   Герой наш понял, что происходящее - мастурбация над жизнью и, дав мозгу команду на смерть, отпустил поводья времени, которые, как заржавевшие шестерни, поскрипывая, медленно пустились набирать ход. Одновременно с чем про себя воскликнул:
   - А это кто и как?!
   Меж стволами деревьев на левой стороне он увидел застывшее человеческое лицо, пристально всматривающееся в него. Человек, сидящий прислонясь спиной к бетонному выступу, под которым, видимо, начиналась лестница, ведущая в подвал или на цокольный этаж. Сидящий казался измученным...
   - ...По видимому, жаждой, а значит, что сидит он там давно, - по-прежнему обострённым мозгом вывел наш Герой. - Бог мой, точно! Ведь можно попытаться спрятаться! Да можно использовать элементы ландшафта!
   От мысли к мысли, от ассоциации к ассоциации, в голове Валентино развернулся нехитрый, но возможный план спасения. Если бы некто доброжелатель сейчас язвительно напомнил ему о надвигающей смерти (что он и сделал), а аргументом представил то, что он и сам секундой в вечности ранее думал так же и даже приготовился к смерти, то он бы не поверил, не вспомнил, а уж тем более не принял этого в расчёт, ведь он уже ждал, молился и ждал когда лёд времени оттает и он, получив власть над своим телом, использует её на то, чтобы оглядеться в поисках укрытия.
   В этот момент послышался звук начинающегося щелчка, за которым должен был последовать и сам выстрел
   - Дело - гроб, - как яд сорвалось с губ доброжелателя и эхом прокатилось по сознанию нашего Героя, после чего он даже зажмурился.
   Однако тут же, спохватившись, открыл глаза, которые подоспели на помощь не верящим себе ушам, ведь щелчок был первым и последним звуком, который испустил металлический убийца. Глаза, сеймоментно проанализировав окружение и найдя стоящий перед ними фонарь нетронутым, безостановочно отправились дальше, отправились влево, точно уже зная, что спасение кроется где-то там, точно хотящие теперь показать его и самому Валентино.
   Едва лишь Валентино посмотрел вправо, как решение было найдено: фонарный столб с не горящей лампой, - а вместе с ним и каждое дерево, находящееся за ним, по правую сторону дороги, - отбрасывал широкую тень, способную укрыть его от всех напастей.
   - Да всего лишь одна у меня напасть - тени!
   Не раздумывая, он сделал, на деле, первый шаг, на пути к вожделенной цели, в воображении же, уже проделал тысячу шагов и как на лаврах восседал под навесом из тени, очарованный своей победой, но вдруг картина реальности в глазах начала блекнуть
   - Ох, нет-нет, нет! Чёрт, только не сейчас! Вдруг у него не получиться, - подумал он за миг до того как произошла ожидаемая подмена кадра.
   Однако она не произошла: как-то, на удивление, успешно мысленно затормозив этот процесс, точно предупредив его задолго до начала, Валентино сеймоментно об этом пожалел, потому что почувствовал, как его разум, будто находящийся на дне стакана с газировкой через пространство и время жадно всасывает через сантиметровую в диаметре трубочку: длинной во весь промежуток потерянного времени, - ни кто иной, как он сам, только находящий на следующем кадре, будто сознание его перетекает из одой оболочки в другую, минуя засвеченный отрезок на плёнке времени, как раз, мерцающий в его потемневших глазах искромётно пульсирующей светящейся точкой...
   - Ох, боже мой, какие к чёрту 25 кадров? бесконечность вспышек в секунду и то - по меньшей мере! бог мой, на земле нет таких цифр! Каждая вспышка - архи-бесконечность более мелких вспышек, - подумал Валентино, вынырнув из забытья, и вновь вернулся в него.
   ...Пульсации точки визуализировали ход времени; размер точки на уровне чувственного восприятия увеличивался в геометрической прогрессии, однако странным образом он же зрительно оставался незыблем...
   - Как будто она... двухмерна! точно! Ох, я чувствую что если эта точка расшириться до определённых размеров, то что-то произойдёт, что-то нехорошее!
   Валентино казалось, что каждая вспышка есть плоский кадр реальности, нанизанный на временную нить, о который он ежемоментно ударяется лицом, как ударялся бы о ступени, будучи парализованным (что лишило бы его возможности остановиться) и спущенным неким доброжелателем с бесконечной лестницы времён.
   - А может, то есть свет в конце туннеля? Может быть то - рай? - обрывчатые вопросы, появились из неоткуда, пролетели, где-то пробренчав в такт со вспышками, и вернулись в никуда.
   - Ох, нет, вот только не рай! Я не хочу умирать: ещё рано! Чёрт, неужели он не сумел добраться до тени?! - подумал Валентино и вдруг осознал, что...
   - Что-то произошло, что-то изменилось! Не так, теперь не так!
   А затем, посчитав ещё ступени и, так сказать, ещё раз попробовав время на вкус, впал в кратковременное забытье и тут же очнулся в подменившемся кадре.
  
   Неожиданно, ха-ха. Нет, честно, мы такого не ожидали!
   - Что такое? - недоумевая, спросил псевдоисторик.
   То, что он только что чуть не вырвался, ха-ха.
   - О-о! То есть...
   Если быть точными, то вырвался, если бы не две финальные мысли, вовремя подброшенные ему, услужливым доброжелателем, по имени Мы. Однако он только что отвоевал у нас несколько-секундный коридор.
   - Где?
   В недалёком будущем,
   - Напомнишь?
   Хорошо, но там и без напоминаний всё будет понятно.
  
   Едва очнувшись, Валентино, как прессом, начал выдавливать из себя мысли, но мозг, переживший информационный коллапс, работал теперь как-то нехотя, точно выработав свой ресурс на ближайшее время. (В какой-то момент ему даже показалось, что он просто-напросто разучился думать; однако эту теорию он развеял тотчас, ибо она саморазрушала себя, ведь только что же подумал; однако тотчас же передумал опять, потому что он подумал об этом страннейшим образом: не используя мыслей). Но он не сдавался, а потому поднатужившись на интеллектуальном уровне и мысленном поприще, вдруг выдавил из себя первую мысль; ею стала:
   - К чертям такие приключения!
   Она же осталась и последней до тех пор, пока он, наконец, не пришёл в себя.
   Валентино после подмены кадров, не удосужился даже убедиться где стоит, чем защищён и защищён ли вообще, стоял с потупившимся и обвисшим лицом, точно каждый мускул лица вслед за мозгом отказался напрячься и расслабленно обвис; Герой наш вновь стал похож на душевнобольного, и на сей раз не только внешне, но и внутренне из-за стерильности в мыслях.
   Но вдруг наступила звонкая оттепель сознания (не сама собой, разумеется), которая заставила вакуумный пузырь в голове лопнуть и растопила мутную темноту в глазах. Звонкой она была от невыносимого крика, - вырвавшегося известно у кого рваным и надтреснутым голосом, - будто удачно вклиненного за счёт своевременного изгиба голосовых связок, в предсмертный вопль. Отчего в глазах и голове нашего Героя окончательно прояснело, и он с ужасом встретил немой укор гильотины, - поперёк которой лежал, - то есть серое лезвие фонарного столба, напротив которого стоял (на расстоянии трёх шагов), как казалось не далее миллиметра от лица, отчего тончайшее лезвие достигло колоссальных размеров.
   - Идиот! - вылетело у него вслух, лишь только он осознал, что всё ещё не покинул зону риска.
   Три следующих шага и два последовавших за ними действия были для Валентино вращением окружающего мира в беспорядочном калейдоскопе времени: он не помнил, как сделал их, как прислонился спиной к столбу и как съехал по нему, чтобы сесть. В его разуме фрагменты времени перемешались и выстроились следующим бессмысленным образом, начисто лишённых хотя бы щепотки логики.
   Сначала он съехал по столбу и нашёл себя сидящим...
   - И какого чёрта я расселся? - подумал он, как подумал бы алкоголик, пошатнувшийся и севший зимой на снег, после чего неожиданно протрезвевший.
   ...Затем сделал первый шаг...
   - Бежать! - мысль резонировала ножом по нервам.
   ...Прислонился к столбу...
   - Да, вот оно - спасение, ура! - теплота спустилась от головы и разлилась по всему телу.
   ...И в заключение - второй и третий шаги:
   - Каждый миг может стать последним! Скорее, чёрт; скорее!
  
   Наконец коктейль из мыслей, чувств, переживаний, - поданный с пятидольным ломтиком кислотного времени, опорожнился и вот его психическое состояние стабилизировалось: ничего не расплывалось, ничего не мешалось и как будто даже ничего не беспокоило. Момент безумно хотелось продлить, но будто погоняющее палкой время, оставляло занозы, одной из них было воспоминание о крике сидящего там прислонившись спиной к бетонной возвышенности, так же как он спиной, но к фонарю.
   Валентино встрепенулся и бросился было бежать, однако тут же вспомнив о нависшей угрозе, хотел вернуться обратно, но опять не угадал, потому что судьба вновь переиначила по-своему...
  
   - Вагус, я тут неожиданно понял, почему многие теории мироздания конфликтуют меж собой; понял, почему всё находится в противоречии; одним словом, я знаю ответ на поставленный тобой вопрос.
   Ну же, не томи...
   - Причиной этому - хаос?
   Бинго, псевдоисторик, ха-ха. Всё гениальное - просто. И каждый вырвавшийся рад тому, что мир вырвавшихся подвержен хаосу, ибо он никогда не даст заскучать, ибо каждую секунду всё может измениться в диаметральную сторону.
  
   Поворачивая голову в ту сторону, где меж стволами деревьев недавно мелькнуло человеческое лицо, Герой наш обратил внимание на то, что странным образом, во-первых, вокруг сильно стемнело, а во-вторых, что являлось последствием первого - тень от столба, в которой он нашёл себе укрытие, к его безграничному прискорбию, исчезла. Первой мыслью возникшей после такого удара не могло быть ни что иное как:
   - А-а-а! Я погиб!
   Однако поступившее следом опровержение...
   - Ох чёрт, это лишь от того, что всё пространство покрылось тенью.
   ...Вновь подняло его на ноги. Едва оказавшись на которых, Валентино заметил, что фонарь, от света которого он убегал, погас и разбит.
   - Как же? Кто же?
   Впрочем, отдавшись этой мысли лишь ненадолго, Герой наш бежал к тому самому человеку, эхо чьего крика, до сих пор застыв на барабанной перепонке, не переставая пульсировало. Делал он это по контуру участка засаженного деревьями, тем самым совершая достаточно большой крюк...
   - Лучше уж крюк, чем смерть, - подумал он, словно опасаясь чего-то, в тот момент когда хотел броситься напрямик через деревья.
   ...И вот он, на сей раз не через деревья, встретил его лицо. Человек сидел, скрючившись и сжавшись как можно компактнее, забившись в угол, образованный бетонной возвышенностью, примыкающей к грани дома, поджав к себе колени и обхватив их руками. Вся его поза (и лицо в особенности) воплощала шаткий баланс меж тремя смертоносными крайностями; человек, так сказать, завис на перепутье трёх своих возможных смертей. Во-первых, ему нужно было беспрестанно заботиться о том, чтобы случайно не поднять голову выше бетонной ограды, тем самым моментально убив себя. Во-вторых, следить, чтобы ступни непослушных, отсиженных и затёкших ног, расслабившись или наоборот, дёрнувшись, не выехали за пределы узкого теневого навеса, сделав то же самое, что и в первом случае, но только медленно, отыгрывая каждую ноту в партитуре смерти, фонтанчиками крови из отрезанных пальцев (но может и всех ступней, это как повезёт); а в-третьих, ему необходимо были следить за коленями, которые поднявшись на известную высоту, могли попасть под светоносное сечение, способное действительно фрагментировать его ноги на три анатомически правильные части, одну из которых он бы оставил за собою.
   Бедолага, скорее всего, понимал, что в любом из предложенных вариантов он обречён: стоит одному из капканов сработать, как он сам невольно активирует остальные: подскочив от боли, испуга и ещё множества малоприятных ощущений.
   - А если ничего не предпримет, то погибнет от жажды, вот так безвыходность.
   Из деталей, которые с такого расстояния рассмотреть было маловозможно, Валентино увидел, что человек шевелит губами и весьма даже очень плодотворно (иначе бы не продолжал), однако не для такого расстояния...
   - ...Ведь последним криком он точно лишил себя голоса, а потому если и говорит, то тишайшим шёпотом.
   ... Бедолага хотел было протянуть к нему руку, исполняя жест мольбы о помощи, но тут же поймав себя на этом, сильным рывком вернул её, прижав к телу, словно рука была живая, жила сама по себе, а потому - могла вырваться и убежать от своего обладателя, не спросившись разрешения.
   - Бог послал мне во спасение - испытание, чтобы я искупил кровь, оставшуюся на моих руках! - возликовал в душе наш Герой, сразу после чего им овладела нервная тряска, которая всегда начинается в подобных ситуациях, когда нужно или хочется прямо сейчас что-то сделать...
   - Вот только что сделать - неизвестно!
   Кто бы сомневался: люди в такую минуту похожи на сидящую с камнем (оказавшимся в руках по чистой случайности) обезьяну, перед лицом которой оказались невидимые репортёры, путешествующие во времени, в прямом эфире вещающие то или иное событие из истории Земли, которые вдруг после команды мотор сказали: "Итак, вот оно - первое применение орудий у приматов, давайте-ка посмотрим на событие, которое дало нам всё!", после чего бедная обезьяна, для начала ошарашенная выпавшей на неё честью, но больше ошарашенная вопросом: "как?", не находится, понимая, что нужно прямо сейчас что-то сделать, вот только что сделать - неизвестно...
   Казалось, что тело на мгновение превратилось в подобие недоброкачественного коллективного разума: левая рука решила отправиться вправо - правая влево, по плану левой ноги тело должно отправиться вперёд - правая уже напряглась, чтобы сделать невозможный шаг назад; ежесекундно взгляды каждого из элементов этого совета изменялись, - точно разыгрывая очередную партию в камень, ножницы, бумага, но в которой никто не мог победить, но никто не мог и проиграть, - а тело разрывалось, принимая позицию того или иного участника. Тем временем мнения перемешивались с частотой, которая стремилась к скорости изменения положения частей тела в пространстве и времени, а потому каждая часть тела едва лишь начинала двигаться в одну сторону, как уже под гнётом тысячи полученных опровержений, отменяла устаревшую команду; опять и опять, снова и снова...
  
   - ...Вновь и вновь. - дополнил псевдоисторик.
   Может и так; решил внести свою лепту?
   - Иронизируешь?
   Не буду, но только если сможешь назвать хотя бы одну объективную причину на тему: зачем я сделал так.
   - Ну... как бы... эм-м; не знаю, если честно.
   Зато знаем мы, ха-ха.
   - Ах ты!
  
   Происходящее превратилось в эпилептический припадок, имеющий амплитуду в, как максимум, пять сантиметров относительно первоначальных положений всех частей тела. И в целом со стороны выглядело, как неудачная попытка щепетильного и целеустремлённого монтажёра, поспорившего с режиссёром о том, что он сможет привести данную кинокартину к нужному метражу, после чего он в погоне за последними лишними секундами начал вырезать миллиметры плёнки именно из этого фрагмента (что и предстало нашим глазам в этой самой монтажёрской версии).
   Пока мнения перемешивались, Валентино каждой частью своего тело топтался на месте, словно топтал апатичную нерешительность, лежащую под ногами, выворачивая ноги едва ли не вокруг собственных осей, а корпусом попеременно поворачиваясь то слегка вправо, то немного влево. Одна лишь его голова (как бы не казалось в таких случаях обратное), хотя тоже внимала этому конвульсивному танцу, отчего её движения стали резкими и несколько механическими, но ни на секунду не прекращала созерцать как окружающий, так и свой внутренний мир, ища инструмент для разрешения поставленной задачи.
   И вдруг взрывом в глазах, ударом гигантского колокола между ушей, возник...
   -...Мусорный бак!
   Прямоугольный, но слегка закруглённый мусорный контейнер, стоящий на противоположной стороне дороги, невдалеке от фонаря, под тенью которого искал спасения наш Герой. Валентино с небывалым доныне ожесточением бросился в сторону контейнера, мельком заметив, что лицо человека сидящего исказилось судорогой отчаяния:
   - Подумал, видимо, что я его бросаю; не тут то было!
   Но сделав едва ли и несколько шагов, Герой наш остолбенел поражённый неожиданной мыслью, как вражеским снарядом, сброшенным с бомбардировщика и угодившим точно ему на голову:
   - И что? И что, бак?! - мысленно обратился Валентино к предполагаемому инструменту спасения, осознав, что сам ещё не понял, зачем нужен этот бак и чем он может помочь.
   Но вовремя подоспела вмешаться новая мысль, вызванная рассмотренной деталью контейнера:
   - А! вот оно! Он на колёсиках - можно использовать как подвижно укрытие.
   История умалчивает, а потому - неизвестно, знал ли Валентино, как применить мусорный бак, когда только бросился к нему и просто забыл, или же не знал, но придумал способ на ходу. Доброжелатель склоняется ко второй версии, а Вам, читатель, самому решать, как было на самом деле, и где сокрылась правда. Как во всём и всегда Вам нужно решать и выбирать самому.
   Герой наш суетливыми шагами добежал до фонаря, под которым некогда сидел, и едва лишь оставив его позади, с ужасом увидел впереди то, что своей непоколебимостью и высокомерным могуществом могло бы потягаться с горой. После фонаря, как и на другой стороне улицы, начинался маленький парк из высоких деревьев, отбрасывающих обширную, монолитную тень, а за последним из них начиналась неприкрытая пологом тени область, область света, одновременно ставшая так же областью, приближающегося страха, отчаяния и нагнетающейся апатии.
   Валентино, который на сей раз сам для себя стал услужливым доброжелателем, стоя тогда на пороге своей лестничной площадки и сумасшествия, не мог даже и представить (а кроме того и не помнил этого весьма занимательного обстоятельства своей жизни), что однажды косая полоска, на которой когда-то безопасный свет переливается в тень и наоборот, сможет остановить его, сможет вызвать пронзающий до костей ужас даже при нарождающейся мысли о том, что нужно высунуть за границу ноготь мизинца, не говоря уже о том, чтобы вовсе перешагнуть её. Кто же мог знать, что ласковый и приветливый свет, однажды может вызывать страх, сродни которому был бы страх пред всепоглощающей чёрной дырой, как перед атомной мясорубкой, способной нашинковать его тело так, что не останется и капли крови и щепотки костной стружки, одна лишь только не видимая глазу атомная мука, а затем переправить эти незримые останки на другую сторону: куда-то в неизвестность, гарантию, на существование которой отнюдь никто не даст.
   Но как верно вторит нам мудрость предков: язык мой - враг мой, а слово, к тому же - не воробей. Что работает, не только буквально, но и на уровне аморфных мыслей самому себе. И если бы он знал, если бы только мог знать, чем обернётся в будущем его невинная гипер-уверенность, то, несомненно, придержал бы врага своего за зубами. Но теперь он бежал и с каждым его шагом, будто он был сделан по зубцу шестерёнки отвечающий за это чувство, возрастал страх, а вместе с ним и отчаяние, но всё же он бежал. Бежал, обливаясь потом (выступившим далеко не от приложенных усилий или усталости), бежал до последнего, надеясь, что сейчас к нему придёт победоносная идея, способная развязать этот сюжетный узел его жизни, как говориться, с наскоку. Однако вопреки ожиданиям, - но согласно всем силам и законам, действующим в рамках Хаокосмы, - этого не произошло.
   А потому в момент, когда нога уже готовилась оторваться от земли и сделать свой последний шаг в светящуюся пустоту, в нескольких сантиметрах до границы светотеневого раздела, которая казалась видимой лишь ему одному пропастью (отсутствующей визуально хотя бы по причине двухмерности - ремарка для тех, кому нужны причины, так сказать, мини-тест на ваш скептицизм), на противоположной стороне которой находился желанный мусорный бак. Контейнер стоял, будто на подмостках театра, залитый светом четырёх пересекающихся прожекторов, и, отражая от себя лучи прожекторов, искрил всем, чем только мог, заливая глаза как сотни бенгальских фонарей, и красовался.
  
   - Да что там красовался! Остановиться на этом, значит, вовсе ничего не сказать!
  
   На секундной галлюцинации, посетившей нашего Героя, бак странным образом, сопровождаемый рукоплесканиями и овациями, отвесив поклон до земли, - в котором Валентино заподозрил неуважение в себе, и был готов поклясться, что поклон был отвешен всем, исключая одно лишь его, - вдруг принялся раскидывать во все стороны воздушные поцелуи, опять минуя при этом Валентино, после чего мило и невинно улыбался и, как казалось, ласкался с каждым из находящихся рядом зрителей, с каждым, но не с Валентино. Затем, грациозно выбросив вперёд руку, а из ладони, сжатой в кулак, указательный палец, точно наткнувшийся на нашего Героя; обратился к одному только ему и вульгарно поманил, предлагая прийти за собой, взять, унести и уйти, выйдя из схватки с незримым врагом неоспоримым победителем.
   - "Так и только так!" - прибавил он напоследок и, в конце концов, засыпался букетами, брошенными разом всеми окружающими его рукоплесканиями; наваждение рассеялось.
   Омерзительность зрелища мимолётно воскресила в Валентино Двойника достоевского, но воспоминания об этом тут же рассыпались пеплом, ибо размышлять о второстепенных вещах время была самое, что ни на есть не подходящее, потому что пока в глазах происходил перформанс мусорного контейнера, где-то глубоко в бессознательности мозг трезво, хотя и тоже несколько гиперболизировано видел почти реальную картину.
   Ему мерещилось, будто бы затенённая область находится на высоте двенадцать тысяч метров над уровнем моря (его собственный одноразовый Эверест), а освещённая и была тем самым уровнем моря - вследствие нехитрой арифметической операции, проделанной нетерпимым инстинктом самосохранения, был вынесен неумолимый вердикт: "стоп!", которому аккомпанировал насмешливый страх, напевая весёлую песенку его поражения, которая странным образом и сопровождала момент засыпания контейнера букетами. Сразу после чего биологическая машина, по имени Валентино, остановив ход и шаг, замерла.
   Однако пришло время покинуть лабиринты разума нашего Героя и показать картину в действительности. Валентино, остановившийся перед косой линией, как было сказано ранее, лишь сглотнул иллюзию кома, застрявшего в горле, при возникшей мысли о том, чтобы перешагнуть черту, ибо действие это казалось равносильным открытию односторонней двери, которая не окажется за спиной, если её использовать, тем самым навечно отрезав дорогу назад.
   - Как у разбитого корыта, - грустно подумал он; и впрямь если бы он ко всему прочему ещё и сел, то сходство было бы феноменальное. - Хорошо хоть, что наваждение это прошло бесследно: страшная была картина. Абсолютное помутнение разума, но к счастью, кратковременное. Не стоит даже и вспоминать!.. И что же теперь? Недавно мне повезло и вновь испытывать судьбу по прошествии нескольких минут было бы глупо, если не сказать, фатально! Но что тогда? Вернуться и сдаться, повернув обратно? Но какой в этом смысл? Если карта нарочно вела меня сюда, то отказаться от помощи тому несчастному - всё равно что, оказавшись в непроглядной темноте, выбросить из рук единственную нитку, - по которой шёл до сих пор, - связывающую с чем-то неизвестным и ведущую к нему, а значит вовсе остаться ни с чем, лишив себя надежды на спасение, и остаток жизни провести в непроглядной темноте и беспросветном одиночестве. А если спасти его, то я как минимум останусь не один, а как максимум... - при следующей мысли (о смерти) Валентино замялся, но немного обманув себя докончил:
   - Двоим... смерть не страшна... Но как? Как его спасти?! Не прыгать же, в самом деле, в пучину света, надеясь, что эти 5-10 секунд, которые потребуются для того, чтобы достигнуть бака, как-нибудь да удастся выиграть? Можно только до скончания жизни удивляться, как тени не сожрали меня до сих пор! Эх, был бы у меня тот картонный панцирь... А может среди деревьев валяется что-нибудь?
  
   Вообще мы думали, что он сам и уже давно догадается, как можно помочь себе, ведь инструмент для этого находится в миллиметре от его тела, обволакивает его и греет, ха-ха, но глупец, он, как не крути, останется глупцом, придётся донести ему это другим способом.
   - Как он сделает это, если на данный момент ты - его судьба?
   Отчасти; мы дали ему примерно 50% коридор свободы. На то есть причина, это ещё одна оплеуха по глупцу. Ох, предвкушаем развязку всего этого, сколько будет крика, сколько будет гнева, ярости. Ах! Незабываемое наслаждение, ха-ха.
   - Ничего не понимаю.
   Пока и не должен...
  
   Герой наш тут же повернул голову, за ней и тело, а через несколько секунд уже был у ближайшего куста, которым открывалось это небольшое насаждение высоких деревьев, казавшихся столетними.
   - Главное не убиться там нечаянно как-то!
   ... Зашедши за который, увидел за деревом тончайшие чёрные и белые полосы - полосы жизни и смерти:
   - Дело - дрянь! - воскликнул он про себя и повернул обратно. - Да видно приключения мои происходят не в сказке. Странно даже то, что тень от всех деревьев в сумме монолитна!.. Вообще ни одной прорехи, словно бетоном! - докончил он, оглядев затенённое пространство.
   Валентино успел сделать несколько спокойных шагов разочарования на пути обратно, до того как вдруг раздался неведомый, но до крайней степени вероломный хруст, который, как показалось, выбрал самый неудачный момент, чтобы раздаться (впрочем какая неожиданность происходит вовремя?). На мгновение сердце и мозг замерли, но как показалось, вырвавшись из тела, остались за спиной.
   - Вот я и умер, - подумал Валентино, но тут же, не помня себя, бросился бежать, точно пытаясь обогнать время, тем самым обогнав и смерть.
   Сзади раздался свист от разрезанного воздуха - Героя нашего будто бы посетила догадка, способная разрешить случившееся, но он опроверг и отверг её, продолжая бежать:
   - К чёрту мысли!..
   "Когда мозги страхом прокисли" - само собой вылетело откуда-то, но Герой наш пренебрёг и этим.
   -...Нужно бежать, бежать... под фонарь!
   Так он и сделал; однако по мере приближения спасительного чёрного столба, как это обычно и бывает, страх терял свой контроль над ситуацией, телом, разумом...
   -...Главное разумом.
   Под натиском здравомыслия Валентино и вторящее ему сердце, начали сбавлять скорость, и когда добрались до фонаря (который секундой ранее казался древом, сочащим эликсиром бессмертия), хотя и интуитивно оказались с той самой стороны, где когда-то был полог из тени, а Валентино даже, полусогнувшись, опёрся на него рукой (точно принимая этот наивысший подарок), но лишь с одной единственной целью: отдышаться.
   - Наверно это... - начал он, но на мгновение прервался на полуслове: увидел перед глазами не по своей воле освобождённые от пуговиц борта пиджака, свисающие с рёбер, болтающиеся и бьющиеся друг об друга.
   -...Ветка! - закончил он, - Простая ветка, чёрт, а сколько шума из ничего!
   Первоначально нависшая над Валентино идея на тему: как это было, - самопроизвольно предалась забвению. Быть может разум, подхлёстнутый свежими фактами, переосмыслил и вынес совершенно другое заключение, а может, и нет, вновь решать Вам.
   - И пуговицы выдраны, значит, что хруст был ниточный, а свист - веточный.
   По мере усиления истинности такого взгляда на вещи, Герой наш начал приходить в себя, а вскоре уже был в полнейшем порядке.
   - Тем не менее, как?! Как мне добраться до бака?! Не понимаю! Не знаю! Не могу ничего придумать, а время утекает сквозь пальцы! - думал Валентино, схватившись за развевающиеся борта пиджака; сжимая ткань, он несколько развёл руки, с силой опёрся на самого себя, отчего на плечах почувствовал силу, тянущую к земле.
   - Как крыльями обзавёлся, - подумал он и не заметил, как рассуждения сменились иррациональной фантазией. Он как можно дальше отвёл руки, - так что пиджак, зажатый в кулаках, немного протрещал, - представляя себя птицей, парящий высоко над землёй, около тех самых заснеженных вершин Эвереста.
   - Вот бы как птица нырнуть туда со всей этой неведомой высоты в тот двухмерный мирок...
   Неожиданно безмятежная, залитая солнцем фантазия Героя нашего омрачилась: на земле под летящей птицей возникло нечто знакомое, беспредельно опасное, возникла её собственная гигантская тень. Несмотря на то, что Валентино воображал с открытыми глазами - он совершенно забылся и перестал видеть глазами...
   - Вот так воображение, никогда и не бывало такого! Какая чёткость представляемого! - протянул он в забытьи (полностью рассмотрев территорию во много квадратных километров, залитую солнцем и построенную им же самим), но воспринял это настолько же, насколько люди воспринимают собственные слова и комментарии, будучи погружённым в сон.
   ...А потому персонифицировав себя в этом окрылённом создании, суетно затрепетал крыльями и взмыл ещё выше в кажущийся безмятежным небосвод. Однако к ужасу его, тень по мере этого лишь росла и, как очевидно должно было казаться, приближалась. Он обернулся и увидел, что причиной этому было палящее в самом зените солнце.
   - Усыпая, можно отогнать видение, открыв глаза, - протянул Валентино в забытьи, - Но я-то ведь не сплю!
   Тем временем огромное монохромное, чётко прорисованное отражение птицы, растянутое по поверхности Земле росло; сперва тень крыльев, на нём, то появлялась, то исчезала, но немного погодя, когда взмахи стали исступлённо быстрыми - тень от крыльев стала неподвижна, она лишь вслед за размазанными, точно разложенными на два диаметральных положения, кадра крайних положений крыльев, - посередине заполнилась полупрозрачной мешаниной, обозначающей траекторию их движения, - поблекла. Казалось, великий Зодчий смешал в своей палитре два изображения: тень с крыльями и без них, - а полученный усреднённый вариант и поместил в действительность, извинюсь, в фантазительность нашего бесценного Героя.
   Тень, на которой было видно каждое выступающее пёрышко, ромбиком лежащее на зеле, продолжала расти, а сама запыхавшаяся птица, которой казалось, что против неё восстало совершенно всё: начиная от солнца, которое по мере поднимания, пекло всё беспощадней, и заканчивая яростной гравитацией, которая, не прилагая особых усилий, тащила в противоположную её движению сторону, а за каждый и без того уже казавшийся неосуществимый взмах взимала стократную плату, жестоко опустошая запас сил, тающих с такой скоростью, с какой бы растаял грамм льда, оказавшись в сантиметре от солнца. Впрочем, многообразие смыслов, вложенных в понятие "всё", можно ограничить тем, что на птицу ополчилась природа, так можно было бы сказать, если лишить текст поэзии.
   Неизвестно что могло произойти дальше, ведь птичка, поднявшись уже на невозможную для себя высоту, - с которой без труда можно было определиться по поверхности Земли, что планета имеет форму шара: так сильно закруглялся горизонт, - больше не могла лететь и уже готовилась безжизненным оперённым камнем, отдавшись и подчинившись гравитации, сдаться и рухнуть вниз. Однако в этот момент Валентино, многозначительной, но приближённой к околобредовому состоянию фразой, вдруг прозрел:
   - Размах крыльев, больше чем закрытые борта пиджака... Вот он выход!.. В жизни нужно всего лишь опомниться, чтобы отогнать ведение.
   Герой наш, тут же покинув один из миров своей одной на всех фантазии, действительно опомнился, но принёс с собой оттуда решение, точно украв его из запредельной реальности:
   - Пиджак! Почему же я раньше был так слеп?!
  
   Да уж, действительно, почему? Ха-ха! наконец-то.
  
   Валентино схватился за борта пиджака, вывернул руки и с небывалой ловкость сдёрнул его с себя, будто пиджак изначально был приспособлен для этого, а Герой наш не раз был участником костюмированного шоу с переодеванием и совершал эту операцию многократно. Но едва лишь пиджак уныло повис в его руках, как от ловкости не осталось и следа. Как это обычно и бывает мысль, сидящая в голове кажется идеальной, сверхпродуманной и многогранной, но кажется таковой до тех пор, пока её не нужно извлечь из себя, перенеся на бумагу (где она вдруг станет однобокой и примитивной), или преобразовав в действие (которое мало того, что потребует титанических усилий, но и вскроет ещё сотни подводных камней, которые забылись учесться).
   Герой наш пытался представить то, как надёжнее укрыться пиджаком и какую позу нужно принять, чтобы легче преодолеть этот короткий путь, который как он уже предугадал...
   -... Затянется надолго.
   К счастью, генератор гениальности, - смазанный стимулом, подразумевающий спешку на выручку к бедолаге, - немного проскрипев, завёлся и уже работал на пределе возможного. Нужного качества мысли оказались под рукой и тут же наперебой зазвенели, забренчали в голове нашего Героя, как монеты в до отказа переполненной копилке. Каждая из них норовила и рвалась обогнать не то что прошлою своей новизной и простотой, но даже следующую и идущую следом за следующей; каждая предлагала способ, обременённый запасом гениальности и житейской мудрости; каждая открывала путь, Валентино затерялся и заблудился среди них. Радуясь обилию, он весело метался среди карусели переполненных прилавков в магазине Идей, выбирая одну из широко ассортимента предложенных средств, способов, подсказок, намёков и мнений.
   - Эх, если бы это было так, - подумал наш Герой...
  
   ...И подумав так, не соврал: в самом деле, всё могло быть так, если бы только не одно "но": монетки в переполненной копилке, придавливая друг друга, не имеют шансов забренчать, ха-ха. Кто не заметил уловку в этой преднамеренной ошибке, тот завалил очередной тест: если вы не заметили этого, значит - в данный момент аналитические способности вашего мозга отключены, просьба совершить перезагрузку, посредством закрытия книги до завтра.
   - Но ведь снова плагиатишь! Ха-ха. Инкогнито
   Тс-с! Плохой художник скопирует, а настоящий - украдёт.
  
   На самом же деле, Валентино вновь вернулся к разбитому корыту, перед которым стоял теперь по-новому с обретённым инструментом в руках, но по-старому с совершенно стерильным разумом, не обременённым ни пылинкой, ни соринкой, без малейшей запачканности и замаранности какой-либо светлой идеей, с минуты на минуты должной посетить его тёмное царство. Складывалось впечатление, будто от уха до уха протянулась аэродинамическая труба...
   -...К чертям выдувшая всё, что там когда-либо было!
   Следствием её секундной продувки, стал...
   -... Дочиста опустошённый я.
   Стал до последнего фибра опустошённый разум, в котором по её выключению наступило полнейшее безветрие...
   -...Точно вовсе разучился думать! - вслух воскликнул наш Герой, по большей части для того, чтобы хотя бы так прервать всестороннюю немоту, в которой утопал; первобытным впечатлением, после осознания такого грустного обстоятельства, стало печальное изумление, оно же стало и последним, когда он остатком здравомыслия подытожил:
   - "Но ведь только что я подумал" - и вот сейчас, вот это, кстати, тоже, а значит, нет: к счастью, ещё не разучился.
   Однако всё же казалось, что он, заглянув в бездонный колодец себя и забросив туда мысль: "Как?!", сел рядом, ожидая ответа на неё, коим станет отголосок удара. Но мысль эта тяжёлым камнем летит вниз целеустремлённо, исключительно по прямой, параллельно стенкам колодца - ни касаясь их, а вследствие такой контрацепции, исключающей возможность конвертации головной системы из упорядоченной к беспорядочной, для чего достаточно бы было одного единственного удара камня о грань колодца - бездонность колодца своей неумолимой пассивностью довершит, вернее наоборот, не даст довершить это падение.
   Валентино, немного подождал; ещё немного; ещё и ещё, а затем по другому своему обыкновению собрался было имитироваться мыслительный процесс, но на сей раз мозговой мастурбации не суждено было совершиться: видимое ускользнуло из глаз. Он обнаружил себя на той же местности, но в другой её точке.
   - 10:21. Странно: неужели я простоял здесь столько времени? Что же говорит дневник...
   10:11. ПИДЖАК - ИНСТРУМЕНТ СПАСЕНИЯ.
   -...Как жаль, действительно, десять минут стояния на месте. Всё! Нет больше времени, чтобы ждать - придётся импровизировать... Нужно сделать запись...
   10:23. НЕ ПОМИНАЙТЕ ЛИХОМ, Я ПОШЁЛ НАУГАД.
   -...Для начала нужно выбрать оптимальный маршрут. - размышлял он, рассовывая по карманам письменные принадлежности, отчего само собой сложилось впечатление сборов в опасную экспедицию или на шпионское задание:
   - Действительно всё это как в кино.
   Не откладывая в долгий ящик, Герой наш хотел заняться выбором маршрута, но тут же приятно удивился подарку, оставленному самим же собой, потому что, оглядевшись (увидел, что уже отбежал в противоположную от фонаря и рощи сторону, оказавшись почти у стены одного из домов, образующих улицу, с которой он и выбежал сюда), увидел, что оптимальное положение уже найдено: он стоит почти напротив контейнера - с небольшим смещением, которое позволит ему, пройдя по прямой, оказаться за контейнером и укрыться под тенью им отброшенной.
   - Ну, с Богом! - воскликнул он и накинул на левое плечо воротник пиджака. - Хм, видимо, я всё же немного продумал то, как это будет, хотя и не помню того.
   Герой наш начал закутываться с того, что, подняв пиджак выше, повесил его на голову, закрыв им её; начал сгибаться сам и сгибать колени до тех пор, пока полы пиджака не коснулись земли...
   - Запас нужен? Несомненно!
   ...Около пяти сантиметров ткани беззвучно упали на землю, глухо закрыв щель вокруг Валентино.
   - Как там он говорил? Силуэт нужно скрыть, хм, а если так.
   Он перехватил часть пиджака, повисшую на голове, ладонью левой руки, сдвинул руку вперёд и упёрся в плечико, которое очень комфортно расположилось на выпрямленной кисти полусогнутой руки, позволив ткани пиджака не касаться головы...
   - Так-то лучше, а теперь что-то нужно придумать сзади.
   ...А правую увёл как можно выше и дальше за спину, упёрся в ткань пиджака, отдалив её от своей спины. С ногами всё оказалось проще, но только поначалу. Правая ступня оказалась впереди, в обычном положении и, будучи направленна прямо в сторону контейнера, всей площадью стояла на земле, но вот другой досталась роль с задачей посложней: обречённая всегда стоять на носке и догонять правую, мешаясь и замедляя, парадоксально казясь от того бесполезным рудиментом, без которого, однако, движение стало бы невозможно.
   Воображение, рисуя это от третьего лица, представило картину, на которой он (в сильно исковерканной египетский позе: одна рука вперёд - другая назад) скрюченный полусидел под угловатым навесом, образованным растянутой тканью меж разведёнными руками. В глаза особенно бросилась невозможным образом повёрнутая к небу пятка (которая вследствие своей злободневности была пугающе гиперболизирована воображением), иронически-безмолвно выказывающая какое-то малопонятное ехидство.
   - Да уж, кривее некуда.
   Проанализировав картину, стоящую в воображении, он убедился, что конструкция надёжна (разумеется, настолько, насколько она вообще может быть надёжна)...
  
   Это парадокс, ха-ха-ха!
   - Что такое?
   Вот он, человек разумный, во всей своей красе: в мелочных ситуациях он многократно перепроверял, всё ли так, а сейчас когда от этого напрямую зависит его жизнь - удостоверился с первого, не считая уже того анализировал-то он собственную фантазию.
   - Но ведь может все его чувства, инстинкты и способности обострились, как это бывает в подобных, критических ситуациях, нет?
   Да это бы всё объяснило - вот только мы-то, находясь в его мозгах, наверняка знаем, что это не есть так, ха-ха. Однако честь ему делает то, что он, в самом деле, не ошибся. Браво, удачливый глупец!
  
   ... И начал уже было крепиться и собираться с силами для первого шага, как вдруг его взгляд упал под ноги:
   - Чёрт, ещё ведь думал, что нужно совершать этот алгоритм наоборот!
   Догадливый читатель уже мог предугадать очевидную вещь: после всех проделанных операций, пиджак, несомненно, должен оторваться от пола. А меж тем посторонний наблюдатель, коим мог выступить и наш вездесущий Доброжелатель, - увидев такую картину, вырванную из контекста, - мог предположить, что это неудачная попытка пятилетнего ребёнка спрятаться за шторой из-под которой...
   -...Ехидно виднеются ступни; да уж глупо - как в детстве.
   Секундная озлобленность и разочарование, посетившее нашего Героя, тут же испарились, подобно капле воды упавшей на раскалённый песок пустыни, когда вдруг снизошло озарение:
   - Что ж это я? Исправить-то не трудно, - подумал Валентино, уже сгибая сильней всем, чем только можно, - Вот только что-то трудновато стоять в такой позе... а каково будет идти... эх!
   Собрав всю волю в кулак и потратив на это несколько драгоценных минут (что, несомненно, можно считать успехом, ведь если бы не несчастный, требующий вспоможения, то на то могло потребоваться и несколько часов, а может быть и дней), Герой наш, наконец, отважился выступить вперёд...
   -...Сойти в эфирное море, таящее в себе погибель, - как думал он, с содроганием рассматривая освещённый участок, видимый ему из-под пиджачного навеса над головой, - Ну что ж, пора!
   Чувствуя себя одним не воином в поле; с замиранием сердца, не дыша и зачем-то закрыв глаза, он сделал первый шаг, который, несмотря на то, что показался ему самым неуклюжим в жизни, был, однако, самым твёрдым из всех на предстоящем пути. Разжав веки, по большей части для того, чтобы получить подтверждение касательно собственной оживлённости (чувственное восприятие отказалось дать адекватный и однозначный ответ на этот вопрос), Валентино был катастрофически фраппирован тем, что подавляющая часть моральных сил: без процента всех сил вообще, - потраченных на зачатие в себе нечеловеческих размеров самообладания, требуемого на первый шаг, оказалась потрачена в пустую...
   -... Ведь я даже не перешагнул эту чёртову черту!
   И впрямь, хотя расстояние до светоносного рубежа было весьма микроскопично и для среднего человека даже при малой величине шага, не оставляло шанса для отрицательного исхода, но...
   -...Так бы и было, если бы не моя поза!
   Герой наш переместил тело едва ли на десять сантиметров вперёд, тем самым преодолев лишь треть имеющегося расстояния. Охваченный странной апатией, распространившей своё влияние только на эмоционально-чувственный фон (стало как-то лень бояться, переживаться и беспокоиться о том, что будет), он вдруг, на самоудивление, безостановочно сделал и второй, и третий, и последующий шаги, будто не замечая просчёта, выполнял план, словно так и было задумано. Не характерная для него целеустремлённость, подоплёкой которой мог являть лишь осознанный факт...
   - Если не сейчас, то уже никогда!
   ...Пришедший ему в голову, пока он бесстрашно продвигал тело вперёд, подхлестнул его ещё сильнее и заставил ускориться.
   Впрочем, такое настроение не могло длиться долго - пройдя около десятка неловких шажков, за которые он всем телом пересёк невозвратную, по его мнению, черту:
   - Вот и всё, назад пути нет, - подумал он, когда перед глазами меж тенью отброшенной им и чертой, начинающей тёмную сторону, возникла тонкая, расширяющаяся полоска света, с появлением которой показалось, что связь с миром живых разорвана.
   Ему рисовался трагичный момент из чьей-то жизни, на котором несчастный, попав в Аид, царство мёртвых, заплатив Харону за переправу, прыгнул в скорбную лодку последнего пути и уставился на причал, ожидая, когда борт отринет, и первый сантиметр образовавшейся пустоты станет первым шагом на безвозвратном пути, в финале которого жизнь его навечно канет в Лету.
   Всё это Валентино увидел в расширяющейся полоске света меж...
   -... Мной и жизнью. Какая драма послесмертия, как это, чёрт возьми, грустно!
   И вдруг, в последний момент, когда он ещё находился под впечатлением от навязанной воображением фантазии, сработал беззвучный будильник, заставивший тело, разум и нечто ещё, неизвестное ему, отряхнуться от сна парадоксально побуждавшей к действию апатии.
   - Боже мой, ведь я, в самом деле, уже здесь! Господи, да поможет мне Святая Троица и сонм ангелов, ей подчинимый! - закричал он вслух, после чего вся стабильность его положения и самочувствия разом пошатнулись.
   Он ощутил себя человеком, оказавшимся не в то время, не в том месте и не в своём теле.
   - Да-да, чёрт побери, особенно последнее!
   Безудержный страх, сотрясал каждый атом/клетку его непослушного тела; тела, которым, как ему казалось, он только что разучился управлять; тело-марионетку, нити-нервы которой перепутались, перекрутились и заузлились; тела, которое отныне всецело принадлежало животному страху.
   Но всё же неловкие шаги не смотря ни на что, неведомым образом реализовывались, как будто невидимый Доброжелатель, - видя то, что без его вмешательства здесь не обойтись, - вмешался: вручную поддерживал тело, напрягал мышцы, перегибал суставы и переставлял члены, имитируя обычный ход, который вследствие вмешательства извне и стал таким неуклюжим. Постоянно оступаясь Валентино передвигал заплетающиеся ноги, но неуклонно продвигался вперёд.
   - Отвлечься, мне нужно чем-то отвлечься! Нужно что-то доброе, хорошее, милое, светлое! Нет! Светлого не нужно: нужно тёмное! - взмолившись, думал Валентино и, не найдя нужного внутри себя, перевёл взгляд на окружающий мир.
   Как ни сложно было оторвать взгляд от растущей разделительной черты...
   - Чёрт, точно прикованный!
   ...Однако он пересилил себя и осуществил кажущееся невозможным, сразу после чего, точно в награду от Доброжелателя (вскоре, впрочем, обернувшуюся очередной пыткой) получив желаемое. Стоило лишь оторвать взгляд, как он, словно железный, примагнитился к наиближайшему объекту...
   - Будто кто-то подбросил и перекинул его с одного место на другое, - поразившись, подумал Валентино, испугавшись запамятованной знакомости подобной ситуации, пробуждённой не дремлющими ассоциациями, отчего испугался ещё больше:
   - Как это страшно, а главное, кажется невозможным: явно помнить, что такое было, но одновременно и не представлять себе что, когда и как! Чёрт, ещё не без приятности странно, что мыслительный процесс хорошо отвлекает от событий за бортом меня, происходящих в этом нещадном, штормированном океане жизни.
   ... Объекту, который, точно отклик на его недавнее прошение о "тёмном", действительно оказался таковым. Он увидел тёмный, параллельно с ним ползущий, кособокий холмик, похожий на динамичное чернильное пятно - тень, отброшенную сложенной пиджачной конструкцией.
   - В самом деле, либо это мило, либо я бесповоротно впал в детство или схожу с ума, что, безусловно, не легче, - думал Валентино, наблюдая трогательные движения холмика, который в такт его шагам синхронно передвигался вперёд: немного деформируясь, приподнимаясь, расширяясь, сужаясь и опускаясь...
   -...Как живой, а всё это будто следствие его дыхания.
   Засмотревшись, наблюдая психоделические метаморфозы кляксы (в левой, верхней части которой, между прочим, виделся даже какой-то отливающий блик, какой можно встретить на картинах, придающий холмику особенную привлекательность), Валентино обеспечил себе короткометражное расстройство психики, а именно за долговременным неимением собеседника, - который по большей части должен был исполнить роль сентиментального сострадателя, способного слезливо выслушать обо всех несчастьях свалившиеся на его голову, - он нашёл последнего в безмолвной кляксе, подвергнув своё Я расщеплению.
  
   - Ох, уж вот сейчас-то ты устроишь, так сказать, оторвёшься, ха-ха, - сказал псевдоисторик.
   Ха-ха, интуиция не подвела тебя, это действительно один из многих кульминационных моментов. Глупец будет озлоблен, ха-ха.
  
   - Ну и что же, мы? - думал он, обращаясь к своему унылому до милости собеседнику, - Ползём?! Трудно?! Насколько?! А куда?! Кем мы были вчера?! Зачем, а главное, за что оказались здесь?! Сколько ещё?! Что ещё?! Хуже?!
   Вопросы оставались без ответа, но то и не требовалось: один лишь факт чьего-то присутствия ободрял нашего Героя, придавая сил, а силы-то требовались действительно титанические. Нет, всё это была лишь видимость: его шаги и движения не стали от этого твёрже или увереннее - он просто, отвлёкшись, перестал обращать на них, как и на всего себя в целом, внимание, будто бы вовсе не шёл и не двигался: двигалась клякса, в которой он персонифировал себя; двигалась, не прилагая усилий; двигалась плавно, уверенно и ровно, ибо под покровом монохромной, монолитной тени, заслонившей черты его тела, не было видно того, как напрягались пружины этого самого тела для того, чтобы осуществлять движения; как скрыты оказались и непомерно прилагаемые усилия, истощающие запас сил с такой скоростью, с какой поднесённая к банке с порохом ядовито горящая спичка, неудержимо испепелила бы её содержимое. Тень скрывала и маскировала дрожь, судороги и боль, особенно боль в икрах, которые оказавшись малоустойчивом, неудобном положении грозились и по каналам нервов намекали мозгу, что вскоре их может не к месту свести, одним словом, за счёт этого Герой наш избавился от многих проблем, могущих возникнуть и помешаться на и без того психически непростом пути, - который оставлял шанс его мозгам всерьёз помешаться, - сделав его ещё, помимо прочего, и физические неприступным.
   Впрочем, гипнотическое действие пульсирующей кляксы достигло своей апогеи - Герой наш бесповоротно провалился в своеобразный транс, вследствие чего и сами остающиеся без ответа вопросы вскоре покинули сознание, а самосознание, тоже, будто обидевшись и отказавшись служить, самоуничтожилось в соответствии с заранее предусмотренной установкой, ожидающей подобного случая. Валентино, перейдя в бессознательную фазу, ловил бессловесную исповедь, во время которой он, словно поменявшись с кляксой ролями, считывал свои же собственные проблемы с абстрактных символов, рисуемых на залитой светом земле чёрным пятном.
   Он не помнил о себе уже совершенно ничего: ни того, кто он; ни того, что здесь происходит и уж тем более не помнил того, куда идёт. И если бы заскучавший Доброжелатель, - решив потешиться и вновь выступив в облике журналиста, ведущего межпространственное репортажи в прямом эфире, - задал ему до неприличия банальный вопрос: "Как Вы оцениваете свои шансы на успех?", то ему, чтобы добиться хоть какого-то более-менее вменяемого ответа, пришлось бы потратить, наверное, сутки на последовательное объяснение интервьюируемому самых обычных реалий жизни: "Вселенная, галактика Млечный путь, солнечная система, Земля...", и так далее. После чего, дойдя до понятия о человеке, как о единственном существе, обладающем сознанием, помочь ему заново переосознаться, вторично пройдя с ним этап далёкого детства. После чего, между делом, кратко пересказать его собственную жизнь, чтобы дать возможность выстроить кособокое представление о своём характере, который в конце концов должен был ограничится предельно кратким, но как нельзя более правдоподобным, а потому трагическим ответом:
   - Ниже абсолютного нуля! - прозвучало где-то бесконечно далеко и Валентино подобно уже захлебнувшемуся утопающему, находящемуся в состоянии клинической смерти, вдруг вспомнил, что...
   -...А вот и Я! это Я! И ещё живой! Боже мой! - воскликнул он небывалый для людей (не попадавших в подобные ситуации) факт, и сопровождаемый брызгами, за волосы потащил и вытащил себя на поверхность из омута бессознательности, зачерпнув между делом из подсознания, через которое пришлось пройти на этом пути, ещё многомножество любопытных, но ужасающих фактов о себе и происходящем.
   Но жизнь не дала нашему утопленнику отдышаться и откашляться: на сцену, как по сценарию, уже выходило то, что способно было перечеркнуть и перевернуть всё его представление о страхе, однако об этом немного погодя: давайте возьмём повествовательную паузу и остановим время (благо, здесь мы всемогущи), чтобы разобраться с тем, что подчерпнул наше несчастный Герой, через тернии к звёздам приходя в себя.
  
   - Не только здесь всемогущи и не только мы!
   "Да, это явный момент для того, чтобы почувствовать своё всемогущество, а затем почувствовать его же бесполезность. Представьте, что мир, скрытый в буквах на бумаге - мир настоящий, реально существующий и в прямом эфире транслируемый на всю вашу фантазию, но только тогда, когда Вы, читаете эти строки. Только представьте, Вы и никто больше решаете, когда жизнь в нём должна продолжаться, а когда остановиться! Без вас мир замер в ожидании вас. Это уже обозначалось в предисловиях, однако здесь нужно ещё намекнуть на парадокс всевластия: для тех же, кто находится внутри этого мира, его персонажи, жизнь идёт непрерывно вне зависимости от вашей воли, а, следовательно всемогущество это ничтожно".
   - Что-то теперь ты разглагольствуешь; давай уже, продолжай!
   "Эх ты, а ещё литератор, ха-ха, мы лишь затормаживаем ход сюжета".
   - Зачем?
   "Узнаешь; сейчас-сейчас! Ох, сейчас мы начнём! Ох, что сейчас будет, ха-ха-ха!"
  

КВАРТИРА 23.5

   Не успел Вагус договорить, как открывшаяся дверь продемонстрировала скандальный камуфлет - до-безличия удивлённого Псевдоисторика и смеющуюся тень, указавшую на прерванных собеседников, голосом Вагуса сказав:
   - Ц, предчувствия порвали мишень! Они - Доброжелатель!
   Фальшивые Вагус и Псевдоисторик, находившиеся в комнате и столь долго дезинформировавшие Вас повествованием, тотчас садистски рассмеявшись, преобразились в пластические сгустки жемчужного света и слились в единый сгусток, который, излучая ослепляющий свет и не менее ослепляющий смех, играючи вылетел из квартиры 23.5, весьма углубив недоумение классического Псевдоисторика, который, статически натурализовав признаки начала погони, лишь отчаянно вздохнул и обратил свой бег к столу - начав лихорадочно рассматривать незапланированные страницы, вскоре закричал Вагусу, уже перетёкшему на стол и сквозь позу завоевателя коснувшемуся печатной машинки:
   - Он нарисовал фарс!
   Ха-ха, столь дерзостная бравада даже для Доброжелателя - непростительная метафора! Просим читателей простить этот литературный нонсенс - хищное похищение нас, надеявшихся на то, что сюда нельзя опоздать, и факт подложных повествователей, рассказавших Вам фальстарт сюжета.
   - Прочитай его! Доброжелатель пытался свести Валентино с ума!
   Нет, ему это удалось!.. Теперь Мы... м-да... Уважаемый читатель, простите, но, начиная с третьей картины этой книги, вы читали экспромты Доброжелателя, а не то, что мы хотели показать вам; четвёртая же картина вовсе - сон Валентино, который имеет такое гигантское продолжение, что, наверно, позже мы опубликуем его в отдельной книге. Ну а сейчас пришло время нам всем вместе проснуться и увидеть мир, в котором Валентино увидел этот сон. Итак, рестарт. Картина четвёртая.
  

КАРТИНА 4

Монохромный ноктюрн

   Валентино медленно открывал глаза, чувствуя, что именно это примитивное действие является самым лаконичным паролем в палитру ада, - вспоминая себя, своё местонахождение и будто заранее испытывая всё, что способны продемонстрировать паранойя, беспамятство и безумие среди столь неестественного контекста, увидел перед собой и тот самый контейнер, и ту самую стену, которую рассматривал до своего забвения, и множество разных моментов, связывающих эти эпизоды, - в-заключение увидев даже черту светотени, перед которой и под пиджаком некогда, но будто сейчас, претерпевал увертюру нерешительности, внезапно заметил, что на каждую из этих картин смотрит немного мимо своих глаз - поворачиваясь, внезапно увидел каждое из своих лиц, сопутствующих этим картинам, и вдруг ощутил, что мимика актуального лица, мало отличавшаяся от видимых, отрекаясь от испуга, обретала гротескную интонацию человека, который, падая с падающего самолёта и до кульминации интриг давно наблюдая географию планеты бездарной эпитафией, вспомнил о именно случайно-украденном и столь же случайно одетом до этого парашюте, - среди чего Валентино продолжил поворот до круга и продолжил кружиться сквозь все картины эйфорически-томным танцем, обращая ввысь горделивым голос:
   - Помню, ха-ха. Вагус, смотри на меня! Ты проиграл меня Доброжелателю! Ты вновь написал на мне автограф Амнезии! Ты оковал меня в пешку этого бездарного фарса - в пешку, каждым беспамятным словом и действием предающую себя! Ты проводил меня до гротескного безумия! Ты заставил придумать апофеоз кошмара и теперь злорадно алчешь, чтобы я стал жертвой его титров? Алчешь, чтобы я своими руками окружил себя адом: будто здесь и сейчас, будто весь монохромный город - лишь галлюцинация, случающаяся среди Атлантиды? Ха-ха. Талантливым козням - гениальное "нет"! - заключал Валентино, отбрасывая руку столь запоминающимся высокомерным жестом, что зрители этого могли бы ожидать метафорический шах и мат, который не замедлил случиться: казалось, конец жеста ударил по самой "реальности", с которой тотчас осыпался внезапный грим: рассеялась монохромность - наступила классическая ночь, ненавистный контейнер рассыпался на картонные коробки, тотчас разнесённые ветром, а картины, в которых Валентино смотрел на себя, - будто упав, разрушили место, где происходил его танец, и ввергли его в забвение.
   Валентино, внезапно обнаружив себя под пиджаком - стоящим перед чертой светотени и лишь решающимся наконец сделать шаг вперёд, улыбнулся, думая:
   - Титанически показалось?! Я так беспокоился обо всём и так боялся решиться, что психотропно заснул наяву, ха-ха! Зачем я поступаю именно так?! Каждый мой предыдущий шаг был сделан сквозь вуаль латентного безумия, которое способом пароксизма разрушил именно этот катастрофический кошмар! Будто амнезия заставила меня одеть амплуа ребёнка, шедшего средь кошмарного приключения и претерпевающего игры самовнушения, но теперь я, наверное, вспомнил, каким должен был быть, если бы не цензура амнезии! - уже вслух воскликнул Валентино, тотчас сокрушительно рассмеявшись над зачинавшейся бессмысленностью своих действий:
   - Прятался под пиджаком, чтобы завладеть способом спрятать того несчастного, ха-ха!
   Снимая с себя пиджак и набрасывая его на плечо, он встал, развернулся и, рассмотрев площадь, где прямо напротив, вдалеке, простиралась длинная тёмная улица, пошёл к ней, проходя мимо поворота, из которого некогда вышел сюда, - минуя освещённые области, дошёл до противоположной половины площади, окантованной ярким светом фонарей, - увидев несчастного, продолжавшего прятаться за бетонной преградой, оценив мизансцену предполагаемого спасения и подумав:
   - Это должно было быть так, - полуприсев, растянул перед собой пиджак, тотчас перешагнув границу света - заслоняя пиджаком не только свою смерть, но и видимость, приближался к агонической жертве аналогичной теоремы...
   - Вероятно, уничтоженной ещё и глупостью спасителя - моей!
   ...Лицо которой будто отвечало на каждый сделанный шаг Валентино и даже тщетно пыталось сложить начало какой-то реплики, причину неудачи в чём тотчас узнал Валентино, который, сквозь пиджак ударившись о бетонную преграду - с-улыбкой подтвердив финиш демагогии предыдущего получаса, сдвинул в сторону пиджак манерой фокусника и снизошёл под сень той же преграды, читая овации лишь в глазах несчастного, всеми пассивными и активными, но не словесными способами расшифровывающего, что беспрестанно-неудачный шёпот должен был содержать:
   - Воды!
   Валентино, думая о столь естественной невыполнимости столь примитивной просьбы, извлёк из кармана пистолет, чтобы, скандально напугав несчастного, который, казалось, раскаялся в том, что среди одной из множества предыдущих секунд не отказался от этой протекции через "спасибо", - бросить им в фонарь, случайно являвшийся ближайшим палачом несчастного. Едва ли не сквозь отзвуки падающего стекла и света подняв обессиленного незнакомца, он по-стене проводил его в ту самую, длинную тёмную улицу, где вход почти в каждый дом начинался краткой лестницей, разрушенным подобием коей и было укрытие несчастного, продолжавшего предлагать Валентино бессловесный диалог, на что последний ответил:
   - Знаю, - и был весьма удивлён скептическими покачиваниями головы, подразумевавшими желание сообщить иные сведения, но ещё более казавшимися иллюстрацией степени метафоричности жажды. Валентино медленно вёл незнакомца, осматривая ветхие здания в поисках такого, которое бы более вероятно содержало средство завершения оставшейся половины спасения, однако его внимание отвлекала одна из следующих поперечных улиц, из-за угла которой сперва пролился качающийся свет, затем - весьма подходящий смех, а вскоре вышло четыре отнюдь не человекоподобных, но кубических силуэта, которые, пока Валентино признавал среди них Анну, Иммануила и Генри, - продолжая смеяться, игривой беспощадностью разрывали друг на друге небезызвестные картонные доспехи и переговаривались:
   - ...Он был здесь, мы бы услышали: позвольте уже навсегда извлечь вас из казематов фарса, ха-ха! - договаривал неизвестный силуэт или Иммануил, когда Генри, весьма саркастически осветив Валентино (тотчас почувствовавшего, как подручный несчастный дарует ему пример эволюции "глагола", ибо отныне требует не гуманных поддержек, но отмены садистских удерживаний), и не проявив должной поспешности, чтобы разрушить эти трагичные подмостки, - воскликнул:
   - Ха-ха, посмотрите: Фердинанд! Не находите ли притчей, что потерявшийся нашёл похищенного!..
   - Подступайте - станьте ещё одним аккордом локального ренессанса! - праздничным голосом сказал Иммануил.
   -...А тебе, вижу, удалось распрощаться с побочными эффектами столь анти-конкретного местоположения и?.. - прервался Генри, высвобождаясь из последних картонных этюдов и прерывая смех, а вместе с ним и все, ибо заметили лишь улики хоть какого-то состояния Фердинанда, как понял Валентино имя спасённого, тотчас ставшего кумиром четырёх пар рук, наперебой лишивших Валентино усилий, шанса констатации второй половины спасения и своего внимания. Впрочем, вскоре последний безымянный, лицо которого невозможно было рассмотреть в темноте, усиленной его шляпой, пресекавшей даже поползновения звёзд, с-шармом освещавших остальных персон, - увидев признаки возрождения улыбок, первые буквы Фердинанда, а также стоящего поодаль Валентино, подошёл к нему и, свершив умелое приветствие шляпой, металлическими раскатами полушёпота рассказал:
   - Не будем вспоминать ваш героический побег от моего знакомства и думать о его причинах: моё имя Константин. Наше рандеву будет коротким, поэтому тотчас обременю вас... тебя просьбой о конфиденциальной услуге, но тем же и подарю бесценное - возможность выбирать: где-то вокруг блуждает другая коалиция, как почему-то говорят здесь, потерпевших бедствие, к которой, понимает-шь ли, я хотел бы присоединиться. Видя на ваших губах аллюзии на "при чём...", отвечаю: сам я не могу начать поступать в этом направлении, ибо не знаю, взаимно ли сие желание, - боюсь потерять оба берега и стать персонажем иронического пейзажа. Не сочтите меня малодушным ничтожеством, ибо так бы думал каждый. Однако ты - новое лицо, ещё не связанное какими-либо обязательствами с этими людьми, - здесь он коротким пассажем руки объявил, с какими именно, чем воздал каламбурный оттенок слову "этими", ибо очерченная рукой панорама, казалось, иллюминировала классическое событие данного антуража - кульминацию поклонения кумирам, где Фердинанд простирался карикатурой умирающего патриарха, окружённого олицетворениями слащавой утопической глупости, глубина палитры которой доходила до попыток помощи в поднятии руки, а эпицентром имела слово "сюсюкая", - Нет-нет, не подумайте, что это или то, что ты почувствовал, - откровенный критерий моих причин, а я презрительно закоульничаю за спинами спицами предательства ...
   Валентино рассмеялся: Константин, произнося "это", вновь бессознательно уточнил мишень своих слов рукой, обличив экзальтации Фердинанда, наблюдающего воплощение последних примитивных грёз - перегибающегося от нежности рая.
   -...Ах, лишь клевета случайности! Будучи неофитом, ты не связан с нами общим прошлым, а значит - и стыдом, и возможностью инерциального предательства, отчего ещё можешь продемонстрировать другой коалиции моё желание... сказал всё, кроме коллизии: меж нами и той коалицией сложилась вражда, нет... почему же "вражда" - лишь игральная ссора: они имеют немного меньше человечности, а встреча даже ангела с садистом, к несчастью, равна дилемме меж мазохизмом и демонизмом. Нет, нет, исполняя мою просьбу, не сочтите... не сочти себя мостом для моего малодушного побега с позы мишени или, что ещё хуже, для бегства к любимому жанру роли! Причина тому лишь одна: возможно, ты сам знаешь фанатичность первых минут здесь - этого камуфлета планиды...
   - Нет, я не знаю, что и как потерял... кроме памяти.
   -...Тем более понимаешь трагизм одиночества, которое хочется прервать любым человеком, однако, что и случилось со мной, после столь же радостной встречи со вторым и третьим возникает чувство несделанного выбора, а, следовательно, и желание привередничать. Да даже не так: рождаясь, мы не можем выбирать антураж, а, попав в такой ад, отказаться от проблеска подобного выбора - кощунство над...
   - Пожалуйста, громче... или ближе, ха-ха, - вкрадчиво изрёк Генри, делая фальстарт шага в сторону Валентино, - Настал момент экономить время.
   -...Над!.. С ними я чувствую себя персонажем, разминувшимся со своей книгой!.. помни, что я доверился вам, спросите их при встрече и обязательно тщательно обдумайте свои горизонты, ведь первое и ближнее - не значит, что!.. - уже быстрым шёпотом договаривал Константин, заменяя запятые многозначительными кивками, будто бы даже угрожающими: "теперь мы нацело зашифрованы одним секретом", и отступал от Валентино к Фердинанду, часто оборачиваясь, иногда даже изъявляя желание вернуться, чтобы договорить, и, казалось, не отнюдь радуясь своему решению высказать всё это столь незнакомому сообщнику, ставшему последней и единственной уликой его умыслов, которую он предпочёл бы забрать, как минимум, с собой - в другую коалицию, но, как максимум, без себя - в могилу.
   Валентино тут же подошёл к Фердинанду, тотчас выслушав шёпот благодарности, закончившейся:
   - Но больше всего я рад тому, что ты отменил саркастическую параллельность меж мной и ними: несколько десятков метров этой улицы оказались бы комичной причиной моей скорой смерти, а я никогда бы не узнал об этом! Сколь бездарно - умирать из-за миллиметров?!
   - Осталось найти ещё двух...с половиной, ха-ха! - обратился ко всем Генри, имеющий, как заметил Валентино, перманентный намёк на осанку кобры, и тотчас адресовался к Валентино, - Не сделали ли твои блуждания тебя знакомым с именем Фалько?
   - Нет.
   - С новоявленным неудачным маньяком, видимо, тоже нет: осторожно, шествуя сюда, мы обнаружили отнюдь не тенями обезображенного человека из смежного сообщества искателей выхода, который, несмотря на гротескные раны и моё удивление, оказался жив...
   С соответствующих слов Валентино, внезапно вспомнив самый фундаментальный этюд своего краткого прошлого, а вместе с ним и заключительную причину кошмара, - думая:
   - Выше шедевров ментального мазохизма: не помня свой характер, я даже не знал, как относится к случайному убийству! - ощущал невыносимо-нестабильный крен совести и тщетное, возможно-ненужное раскаянье, тотчас разрушившиеся гуманным эпилогом этой случайной трагедии, подарившим Валентино грандиозное ликование и состояние бессловесной молитвы.
   -...Посильно прооперировав его, я послал Френсиса, чтобы найти его невнимательных спутников...
   - У жертвы было рассечено лицо?! - вдруг воскликнул Валентино, удивлённый новой идеей.
   - Нет, но будто с-пристрастием испачкано грязью, зато остальные части тела, казалось, являют красноречивое резюме кинжала... так есть и другой?
   - Нет-нет, мне лишь показалось... приснилось... ты когда-нибудь давал мне морфий?
   - В существующих реалиях я, как психиатр, не разрешу подобное никому, особенно - новаторам своих незапланированных приключений, ибо... - серьёзным, но несколько мимо-профессиональным голосом продолжал Генри, однако Валентино, уже не слушая его, лихорадочно поднимал рукав пиджака и манжету рубашки - даже слишком внимательно осмотрев татуированную руку от запястья, тотчас убедился в отсутствии каких-либо ран и шрамов - продолжая усердно смотреть на вознесённое к небу запястье и от-радости подумав первое слово вслух, эйфорически воскликнул:
   - Я!.. - и, уничтожив зрителей причиной пандемического смеха, на его фоне продолжил думать, - Потерял память позже, чем появился здесь! Даже то, что я якобы помню - лишь часть того же гротескного, как оказалось, ещё и вещего сна, из-под амнезии рассказавшего искривлённые отголоски прошлого и распутавшего гиперболическую передозировку нестандартных переживаний: наверно, самым острым вопросом было непонимание взаимоположения сенсационного "здесь" и места, в котором я жил всегда, что особенно и символизировала монохромность - самую неожидаемую невнятность! Я так счастлив, что даже саркастическая амнезия не сотворит софизм, если прибавлю "как никогда"! И так благодарен кому-то, что готов стать внезапным первым, кто пел псалмы лишь поступками! Даже не важно знать, где я нахожусь, как рисовалось прошлое, есть ли отсюда выход и какова причина потери памяти: не было фарса, не было безумия, не было убийства, не было не-меня, не было!.. - про-себя ликовал Валентино, однако окружающие могли читать это по его лицу, на которое будто по-октавно снисходила небесная благодать, - как вдруг скользнул к Фердинанду, воскликнув:
   - Я приближался к тебе незадолго до того, как спас?
   - Нет, но несколько непоколебимых часов назад я катастрофически смотрел на тебя, столь же непоколебимо спешащего мимо!
   - Значит, я заметил тебя бессознательно - чувствуя себя косвенным убийцей, во сне увидел настоящее убийство, избрав манекеном того, чьё действительное убийство случайно наблюдал там, а после вернулся, чтобы исправить этот возможный грех!
   - Интересуешься психиатрией! - целеустремлённо начал Генри, однако его прервал Валентино, вдруг удивлённо вскричавший:
   - Но как же картонный маскарад?! Почему я вижу его эхо?
   Последовала секунда тишины; сольфеджио смеха окружающих, став ответом, начало обретать объяснение в устах Иммануила:
   - Ха-ха, Генри, новоцветный нонсенс и осечка факта - возвращай ставку! - сказал он, воодушевляюще постукивая адресата по плечу, пока Анна говорила Валентино:
   - Ты был единственным, кто так быстро осмыслил ненужность и фантасмагоричность этой костюмерности, но, ха-ха, стал и единственным, кто впоследствии забыл об этом!
   - Да-да, - продолжил Генри, - Эти костюмы - мой примитивный эксперимент над восприятиями новоприбывших, которые могут иметь антинигилистический склад ума, отчего поверят, что иначе быть и не могло, и обретут картонный стереотип, а могут иметь временное нарушение рационального мышления - очень долго не поймут, что самым эффективным средством выживания является прозаическое разбивание фонарей, ха-ха.
   - Так мы ищем адекватных критиков... Но почему мы говорим лишь вокруг короны! - вдруг воскликнул Иммануил и тотчас обратился к Валентино, указывая на улицу, из которой они вышли, - Тебе будет небезынтересно услышать революцию, случившуюся среди этой улицы: понадобилось 300 лет, чтобы случайный разговор построил маяк, осветивший нашу философическую ошибку: ведь множество людей мечтают оказаться в ситуации, кренящейся к нашей, но никогда не увидят вокруг ничего подобного, пока мы, кто - мало, кто - много, всё ещё боимся и думаем о шансах сбежать обратно, отчего считаем своё будущее в этом мире фактором, достойным лишь бутафорской значимости, и пытаемся не начинать длинных сюжетов, являющихся как бы согласием и подтверждением уместности нашего попадания сюда.
   - От чего нас и отвязала эта памятная улица, - перебила Анна, невесомо обняв Иммануила, обретя сияющие глаза и такую позу, словно происходящее было лирическим отступлением меж двумя вальсирующими парами в апофеозе филигранного па, - Теперь мы наконец распрощались с ожиданием - будем думать о возращении только перед непосредственной возможностью, потому что решили наслаждаться, играя дотла!
   - То же касается и тебя, - сказал Генри Фердинанду и многозначительно обратился к Валентино, - Позже обязательно напомни, чтобы мы рассмотрели случай твоей амнезии, ибо сейчас Фердинанд уже сбежал из-под трафарета диагнозов, и мы продолжаем искать потерянных и охотиться на безымянного в белом плаще; идём туда, - фонариком призвал он, указав на другой конец улицы, по которой Валентино вёл Фердинанда, который тотчас обрёл всесторонние поддержки и оставил своего спасителя в одиночестве.
   Валентино, начав преследовать их медленными, будто-скромными шагами, задумался было о возможности другого направления и соло, но, не доверяя своей самодостаточности и опасаясь маловероятности повторной встречи, передумал - делая первый скорый шаг за пределы перекрёстка, до-судорог ощутил на себе оковы злорадного фатализма, а именно - чужие руки, рывком выпавшие из-за спины, зажав рот, обвив шею и уронив его назад. Злоумышленник классически поволок Валентино за поворот - в поперечную улицу, где жертва, проклиная себя за секунды промедления и невольные проблески смеха, вызванного спецэффектами темноты, представляющей локоть похитителя естественным продлением подбородка Валентино, пыталась кричать, слагая риторические пассажи руками и ногами, пытаясь оглядываться, схватить или ударить настолько-символического собеседника, - но лишь безвольно скользила вдаль от перекрёстка, случайно осматривая полу-понятные декорации, в которых посредством движения вспять каждый миг можно было чувствовать некую интригу, чем и пытался не заниматься Валентино, когда презрительно и гордо смирился с фактом, понимая, что финиш этой оказии наверняка отличен от смерти, а единственный способ её фальстарта может показаться только из-за угла оставленного перекрёстка, - радуясь тому, что может смотреть только туда, куда фанатически-нужно, но с каждой секундной подтверждая соответствующее отношение людей к себе, а значит - и своё к людям, которые попыткам поиска столь невозможно-случайной потери предпочли лишь ис'щедра помнить о ней; паря в противоречивых чувствах, Валентино патетически подумал:
   - Ни злодеи, ни герои не спешат! - и, к скандалу, заскучал среди собственного похищения. Тем временем демагогический злодей, не могучи отвлечься от жертвы и чувствуя её смирение безупречным коварством, а себя - имеющим право отчитать её за эту подлость, - находясь в созвучной ситуации интриг декораций, с-нетерпением ждал первый поворот, от-внезапности пройдя мимо которого, услышал от Валентино глухое:
   - Ха! - имевшее тон мастера, налицо освещающего бездарную опечатку преступления.
   - Ты настолько самоуверен в моих целях?! - раздался крайне-неопределённый голос из-за спины, обладатель которого, казалось, сам не знал, какую интонацию следует продемонстрировать, однако вынужден был подтвердить правильность мнения Валентино, беспощадно толкнув которого в открывшийся поворот, использовал это фоном - сравнительно-культурно последовал за ним, почему-то не возобновляя свои...
   -...А вернее, мои наклонности, ха-ха! - подумал Валентино, вспоминая свои последние позы, пока поднимался, сперва вместо агрессивной развязки оказии увидев вокруг простор и будто штрихпунктирно-освещённую многоуровневую автостраду, далеко за противоположной стороной которой, несколько на холме, наблюдались очертания чрезвычайно-разных зданий с затерянным среди них громоздким колесом обозрения. Увидев своего архаического властителя, одетого в развевающееся пальто и обнаруживающего изрядную искру дерзости беглым, но тщательным чтением некоторых страниц какого-то маленького блокнота, - будто не подразумевающего в своей жертве ничего, кроме перманентной покорности, - Валентино одновременно начал и говорить, и творить побег, однако не сделал ничего, ибо сперва удивился критическому доказательству вещего сна, ощутив, что похититель неотчётливо похож на Субъекта (само это именование он не вспомнил), затем - тому, сколь мало помнит содержание кошмара, а после услышал голос похитителя, отвлёкшегося от чтения:
   - Несмотря на самое настойчивое приглашение на это интервью, прошу понимать, что ожидаемых намерений у меня нет, - сказал он и тотчас поджёг блокнот, манерой веера ускоряя дело огня и чистосердечно отвечая на подозрительные пр_и_взгляды Валентино:
   - Да, это он, твой дневник... Но-но, Валентино, - ай, сломал столь виртуозную интригу! - не будем ворошить пепел, я хотел сказать, прошлое! Обе вариации досадны? - зияя смехом исправился похититель, когда Валентино, ударив себя по должному карману - подтвердив пустоту, калейдоскопом неудачных способов попытался рекомендовать похитителю очевидные действия, - Не стоит громко жалеть, что ты, случайно забыв о дневнике, лишился возможности отпутать реальное прошлое от сновидения...
   Валентино, претерпевая помпезное замешательство, не знал, продолжить ли думать о многом начатом, читать ли слова похитителя партитурой отчаяния, спросить ли о внезапно возникшем имени, удивиться ли прецеденту его многознания, или без-предупреждений начать дуэль, тем самым будто разрешая злоумышленнику продолжать речь.
   -...Эти фразы должны подтверждать наше случайно-безответное знакомство... Думаешь о хитроумном шпионстве? Ни одна слежка не способна довести искателя до знания твоих снов, которые почему-то стоит сопоставить с однодневным прошлым, зачем-то записанным в дневник... продли эту эстафету, Валентино... Ха-ха, это имя кажется волшебным словом, так как с его помощью я могу мастерски жестикулировать твоим лицом! Да, это твоё имя. Вот, между прочим, - сказал он, протянув Валентино, расстрелянному удивлениями, нацеленный на себя пистолет, - Эффектный был бросок, но не думал, что будет удачным. Моё искреннее дружелюбие кажется тебе коварной наглостью? Однако я не сделал ни одного шага за меридиан твоей просьбы: именно так ты просил наклонить сюжет, если с тобой случиться нечто подобное. Кстати, не знаю, содержал ли твой сон какой-нибудь намёк на временную петлю, которой, поверь мне, быть и иметь именно авеню, что вокруг, единственным стабильным участком этого города. Прости, но, вернувшись сюда, ты перешагнул линию старта... Осторожно, тень! - воскликнул он, тотчас столкнув Валентино, увидевшего под ногами катастрофу, за угол и выстрелив по ближайшему фонарю, - Как видишь, и этот нюанс реалистичен: даже не представляю, во что это могло превратиться в твоём сне, но в действительности тени - лишь тщетный фон, где прозаическая внимательность к освещению - критерий бессмертия, но ещё и критерий сарказма, по мнению некоторых, которые считают, что этот мир - чистилище для тех, кто боялся умереть: вечно спасаясь от теней, вечно бежит от эдема. Впрочем, эта теория имеет и философический камуфлет: любой, кто благочестиво поддастся теням, тотчас свершит косвенное самоубийство - грех. Нет, главное, не думай об этих теоремах, ибо они - действительная драма проблематики: все мы, не имея ни одного ориентира к выходу отсюда, прокляты бездействовать и думать; что, всё-таки завершая именно ту теорему, и является погружением в ад. Но твоя амнезия - шедевр удачи; возможно, это одна из причин, по которым ты попросил меня уничтожить дневник, прощаясь и событийной и с философической путаницей!.. - продолжал похититель, внезапно импонировавший Валентино, который ныне больше всего боялся именно возникшего при этом беспричинного доверия и считал этот факт лейтмотивом его злодейства, - когда из неопределённой, но далёкой стороны послышались голоса, истолковать интонацию которых можно было как безудержной радостью, так и подобием индейского боевого клича, однако случившиеся следом будто-восклицательные выстрелы послужили более чем наглядным комментарием к этому вопросу, по крайней мере, для похитителя:
   - Отвечают на моё вынужденное приветствие! Не афишируй себя пистолетом, если не желаешь подобной взаимности - к примеру, используй камни, но, соответственно, используй чужие опечатки тишины, разрешающие следить... Нет! Не слушай меня! Тем лишь читай события заранее! Несмотря на то, что пессимистически думает об этом мире каждый, здесь существует столько возможностей интересно и даже театрально отвлечься от пустоты горизонта, что... Опасайся лишь внезапных реконструкций пейзажа! Ах-ха, вновь будем знакомы: Данте! - замолчал похититель, чего по его движениям и интонации, стремящейся к эпилогу, и ожидал Валентино, и без-прощаний побежал вдоль автострады, а его покинутая жертва, уже отчётливо слыша приближение криков и выстрелов в стороне противоположной направлению Данте, подумав:
   - Итого - Валентино!.. Амнезия предлагает грандиозную возможность - заново познакомиться даже с собой! - сочла молчание приглашением и усердно последовала за Данте, вскоре сошедшим с автострады в столь паранойидальный пролом в здании, что никто, имея позади себя любой другой контекст, не решился бы дерзнуть подобным выбором; Валентино, отставая лишь на несколько шагов, касаясь за будто-изорванный край пролома, повторил этот ход, тотчас столкнувшись плечом с неожиданным встречным, которым оказался многим отличный от своего недавнего портрета и лишённый пальто Данте.
   - Никак?! Невозможно! - случайно-судорожно и крайне скептически воскликнул Валентино, взбрасывая голову, замерев на месте и пытаясь не удивляться, на что Данте, заменяя лицо фестивалем удивлений, лишь обернулся куда-то назад, крича:
   - Валентино, смотри: и здесь ты! - однако, обнаружив своим собеседником лишь колоритную тишину арьерсцены, обернулся и, будто падая, положил руки на плечи Валентино, возопив:
   - Нет!.. тогда!.. временная петля случилась не с тобой, а со мной! Я даже не знаю, каким цветом мне относиться к этой истерике фактов! Откуда ты? Что говорил другой я?
   - Я... - протянул Валентино, словно пролистывая интонации в поисках подходящей, критерий которой внезапно напомнил ему об отсутствии мненья о происходящем, а затем и о возможной погоне, - Из разговора с тобой!
   - Подтверждается! Беги за мной: они сзади! - изрёк Данте, тотчас выбежав из пролома в доме, повернув именно туда, откуда пришёл Валентино, который, возымев миллиарды вопросов и ощутив себя инструментом какофонии, не знал, чему верить, как понимать и куда направить скепсис, - последовал за Данте лишь криком:
   - Они?! Стрелявшие?!
   - Зачем им стрелять? - Ещё рано! Не кричи им карту! Быстрее! - обрывочно донеслось из-за угла.
   - Ха-ха! - изрёк Валентино, имея перед собой множество возможных объяснений происходящему, из коих решил выбрать самое рациональное и поступить соответственно, а именно - верить своему слуху, не учитывать рефрен встречи и продолжить существующий галс бегства, но был остановлен звуком шагов, предшествовавшим возращению Данте, который, не входя в пролом, сквозь тяжёлое дыхание сказал:
   - Я сам ещё понимаю слишком мало, чтобы объяснить это тебе, но, грандиозное пожалуйста, иди за мной!
   - Подожди! - воскликнул, Валентино, продолжив медленно, с-расстановкой и тщательно выбирая слова, - Сейчас ты сказал о временной петле, которая, как оказалось, принадлежит тебе, но скажи мне теперь, когда существует это "оказалось": искажает оно сведения, которые ты только что сообщал мне?.. После или прежде того, как ты похитил меня, ты находишься сейчас, ха-ха?!
   - Похитил?! После... Я понял, откуда ты! Только что, на твоих глазах, я, не успев до-конца потерять тебя, моментально миновал некоторое время и тотчас опять нашёл - именно сейчас случится встреча, от которой я похитил тебя! Но почему ты не помнишь этого?!
   - Нет! Наверное, ты понял мои слова о похищении метафорически! Но... ха-ха, если фантастичность такова, как я думаю, то объяснение бессмысленно: будто я знаю лишь пять слов, с помощью которых должен пересказать тебе книгу!
   - Центральней и не скажешь! Я не знаю хронологию прошлого и не до-конца понимаю, какие именно эпизоды есть будущее, - поступай как видишь и как думаешь, потому что опасность этой встречи более грозит мне, чем тебе. Помни о телефоне, я тотчас позвоню тебе! - уже из-за угла договаривал Данте.
   Валентино несколько раз посмотрел вперёд-назад, рассеяно и нервно постукивая себя по разным частям тела - случайно обнаружив телефон и сигареты, разрушил натюрморт нерешительности только воспоминанием о саркастических следствиях её предыдущего прецедента - тотчас продолжив побег, рассмотрел внутри мрака двухэтажного здания, в котором оказался, колоритную изогнутую лестницу, перила которой прерывались колоннами, держащими на себе пучки скульптурно-перекрученных канделябров, - и другие архитектурные ужимки, намекавшие на древность постройки и освещаемые сквозь наполовину-разрушенную крышу. Решив догнать Генри и делая шаги к противоположной стене, он испугался звонка телефона, уставший голос которого принадлежал Данте:
   - Уникальная возможность! Они ищут тебя, чтобы вежливо попросить о предательстве, но предадут тебя в случае отказа! Лишь убегая от них, ты сможешь отдалить или даже устранить необходимость выбора!
   Услышав следом лишь классические многозначительные многоточия и рассмеявшись сумбурности, Валентино обнаружил себя беспричинно-взошедшим на лестницу и смотрящим в окно её алькова, за-под которым шагом пробегал живописный силуэт, респектабельный - достопримечательно - даже среди своего одиночества и, казалось, обладающий энциклопедическим бесстрашием; галантно провожая его тайным созерцанием, Валентино думал:
   - Если дневник содержал подобную эстафету хронологий, то его утрата - действительное счастье: я мог прочитать настолько анахроническую повесть! Примером чему оказии с Данте: если любой из сказанных им фактов верен в мою или его пользу, то три, если не четыре, якобы-последовательных разговора с ним - прозрачная диверсия: три некие "они" - безусловно, разные люди, находящиеся в разных ситуациях и в разном румбе циферблата, но столь удачно сложившие каламбур! Если временная петля существует, то распутать происходящее можно лишь на её конце - нужно заранее успокоиться и наслаждаться пантомимой смысла. Нельзя забывать, что нет ни одного повода доверять Данте, который может, воспользовавшись действительным знакомством и амнезией, манипулировать мной, хотя его совет об уменьшении мыслей отнюдь не беспричинен и доброжелателен, если только он не желает таким способом распять меня в трафарете глупости! Возможно, Данте - лицемерный враг, которому я доверился от-тщеты, ха-ха, а значит, сообщая ему инструкции, которые он сказал мне сейчас, я мог зашифровать в них что-то другое! Ах-ха-ха, нет, действительно! Я уже подумал о гипотетическом будущем сюжета столько же, сколько увидел в нём наяву! Нельзя слагать эти беспричинные стереотипы: я могу уничтожить себя своим неправильным мнением, так как, подозревая кого-то по придуманным поводам, не замечу тех, кто действительно заслуживает подозрения! Может, постоянно смотреть на время? Нет, так сложиться ещё одна летальная поза уверенности, когда надменность позволит быть слепым и однажды разрушиться о камуфлет закономерности! Джокерам случайности - только интуитивный туз! М-да, жаль, что факт мистики теней как прецедент магической какофонии уже заставил меня поверить в возможность чьей-то временной петли как элементарного пассажа метафизики! Нельзя думать - нельзя останавливаться! Ха-ха, более всего, едва ли не с каждой секундой, проясняются символы и причины того грандиозного кошмара, даже несмотря на то, что я не помню его! - закончил Валентино, сходя по лестнице, и уже прыжком сошёл под неё: обнаружив на, вероятно, десертном столе, тотчас разломавшемся от прикосновений, подсвечник, разбил им окно и вышел из него тем скоропостижнее, чем тщательнее ощущал, что звуком стекла нарисовал на себе мишень и для старых, и для новых, и для воображаемых преследователей.
   Бессознательно повернув именно туда, куда парадировал респектабельный некто, Валентино, к чести, попытался отказаться от интересного преследования, но узнал, что несколько то же направление позволит настигнуть Генри - воистину совмещая приятное с полезным, а главное, чувствуя это необходимым, продолжил ходьбу, осматривая гирлянды клумб и фонтанов, зловещих зданий и узких перекрёстков, осенних листьев и луж, мыслей и безличных событий декораций, минут и секунд, фонарей и камней, которыми он, и порой неудачно, разбивал их, - среди чего внезапно ощутил теоретические отголоски страха:
   - Будучи заведомо-пустыми, эти здания кажутся бутафорией, маскирующей радикальную пустыню, - но тем временем каждое из них может скрывать потенциального преследователя, недавно подобного мне! Ха-ха, здесь возможен даже саркастический казус, когда этот респектабельный сэр всего лишь преследует кого-то, отчего моя погоня за ним - демагогия! Желал бы я видеть своё лицо, когда вдруг раздастся чей-то шаг, который тотчас превратит меня или в охотника, или в жертву! Обидно, что не существует панацеи преследования: разбивая фонарь, я подтверждаю, что ни Генри, ни он не шёл этой дорогой, однако, следуя только по разбитым фонарям, изобретаю лабиринт и могу догнать не тех, кого искал!
   Разбив очередной как-назло-многоликий фонарь и продолжая идти, он чувствовал, сколь неуместно темнота и пустынность улучшают слух, доносящий калейдоскоп долгого эха своих шагов, монологов ветров, подозрительных шорохов, многоугольных скрипов и разбивающихся капель, который казался интермедией к подмосткам двух садизмов: чувствовался ненавистным гротескно-замедленным шумом, будто истязающую минуту собирающий мозаику одного своего мгновения, и слагал беспокойный саундтрек для пробуждения суеверий, оглядок, рационально-бессмысленных вниманий и перепроверок факта одиночества, одна из которых оказалось уместной. Будто падая сквозь галерею неинтересного шума, Валентино встретил на горизонте слуха какую-то постоянную, а главное быструю акустическую линию, которая спустя несколько шагов проявилась бессмысленными кляксами тщательного шёпота, спустя ещё несколько шагов - всё ещё неразборчивым диалогом, а вскоре внезапный взгляд Валентино, разрушив предпочитаемое "казалось", упал на край тёмной спины до-истерики близкого силуэта, прижимающегося к стене, будто в которой он и растворился, прошептав человеку позади себя:
   - Тсс, вижу кого-то из них - скорее!
   Валентино, уже начавший бежать от одних, продолжил этот жест по другой причине - сквозь смех чувствуя себя местоимением цели для каждого бесцветного тирана, немного дальше по улице увидел двух других, быстро приближающихся лиц, одно из которых разверзло пейзаж многообещающим возгласом:
   - Бездарный подлец! Он где-то здесь!
   Броско осмотревшись и не найдя других способов моментально сойти с фатализма встречи к её случайному шансу, Валентино, смеясь тому, что побегом будто признаёт себя искомым, подходящим под озвученный критерий, ретировался за скопление нескольких величественных деревьев, обнесённых низкой оградой и будто имеющих общий корень, - прижавшись спиной к широчайшему, беззвучно продолжал смеяться:
   - Ха-ха, кто первый, тот и фатализм! Вероятно, сейчас творится негласное клише этого монохромного театра: каждый, увидев любого, сперва лишь прячется, обретая власть, чтобы или вскоре признаться в себе через "ой, как внезапно!", или злорадно следить за невнимательным дуэлянтом!
   Валентино вслушивался в быстрые чужие шаги, смотрел на место, где вот-вот должны были показаться двусмысленные благодетели, и, сообразуясь с этими сведениями, сдвигался спиной по дереву, храня себя в зените невидимости, но не мог заслониться от впечатления, что...
   - Избираете панораму для примерочного повешения?.. - раздался крайне близкий, столь же хлёсткий и столь же злорадный голос рельефного тембра; Валентино, одновременно и вздрагивая, и подпрыгивая, и пытаясь прикоснуться к пистолету, и оборачиваясь, и в апогее этого выкрикнув словно на себя:
   - Ха! - от-досады щёлкнув зубами, увидел приблизившегося с другой стороны злоимца, который среди столь неожиданной буффонады спецэффектов претерпел рикошет испуга и выронил пистолет.
   -...Или... с грехами пополам... заблудились вокруг трёх дубов? - машинально договаривал он, рассеяно поднимая пистолет, пока Валентино наслаждался и случайным правосудием, и самой этой репликой - осколками заученного плана.
   Тем временем с другой стороны дерева возник его сообщник, обманные шаги которого и слушал Валентино, - тотчас вставший рядом со своим патроном, проявив настораживающую непостоянность в выборе позы и положения, среди чего начал адресовать Валентино разнообразные сигналы - подмигнув, наставительно кивнув и сделав несколько других незаметных намёков руками, побуждающих к чему-то, был откровенно поражён ответным недоумением Валентино, а после презентовал ему лицо умиротворённого мстителя, уверенного, что может соорудить свой катарсис в любой момент. Злоимец, прияв замешательство Валентино нотами безысходности и комплиментом, с пафосом поправляя манжеты, воскликнул:
   - Медленно извлеките ладони из карманов! Господин подозреваемый, вы, наверное, уже сами понимаете, что своими бессвязными поступками клевещете на себя и умножаете в моих руках доказательства! Сперва - инсценированное забвение, затем - этот бездарный, столь много подтверждающий побег, а теперь... теперь, подозреваю, вы вовсе замышляли коварное покушение на перст правосудия, на меня - на единственный отзвук моральности этого камерного мира!..
   Валентино, вероятно, испугался бы этих далеко-указывающих рацей и сокрушительного самомнения говорившего, если бы не разрывался меж наблюдением за слишком откровенными манерами этого внезапного обвинителя, лишь раз из ста смотревшего в лицо собеседнику, а остальные - на манипуляции рук, ног и позы, будто пытаясь увидеть в них эхо своих слов, - и не менее интересным наблюдением за его сообщником, который, даже не глядя на экспонат, не без таланта синхронно мимически пародировал спесь оратора, в-заключение изобразив позу, достойную выступить натурой для памятника эгоизму - щедро рассмеявшую Валентино.
   -...Вы сходите со всех контуров дерзости! Смеющийся пред расстрелом - шут сумасшедших!
   - Ха-ха, нет, - дрожащим от тревоги, но будто от смеха голосом отвечал Валентино, - Я всего лишь жажду узнать, в чём ты обвиняешь меня и чем подкрепляешь причинность права обвинять?
   Обвинитель, задрожав лицом, на-миг показавшимся моментально растаявшим льдом, вот-вот утратящим форму, грозно вскричал:
   - Опять! Отныне - ещё и в издевательствах надо мой! При свидетеле!..
   Здесь гнев обвинителя сошёл с последних линий, ибо сообщник, сдерживая смех, поддакивая кивал Валентино и казался дирижёром садизма, лишь таким способом могущим вознаградить овациями свой краткий оркестр, а Валентино, задумавшись, бессознательно кинул ему в-ответ.
   -...Как? Просите понимать это признанием?! Вы - отчётливый глупец?! Андре, зафиксируй факты: подозреваемый, несколько минут назад выслушав обвинение и назвав себя невиновным, сейчас сознаётся в издевательствах надо мной и отказывается от своих показаний, ссылаясь на непонимание обвинения, то есть, признаётся в лжесвидетельстве, так как, следовательно, не понимая обвинения и ранее, не мог объективно констатировать свою невиновность... Ага! Весьма рационально быть и судьёй и сыщиком: теперь я понимаю ваше крючкотворство! Неудача плана с амнезией стала внезапной частью внезапного плана с невменяемостью! Я будто вижу насквозь, и единственное, что, кроме дьявола, может спасти вас, - алиби! Повторяю: существует ли человек, который может подтвердить, что в момент, когда случалось это вероломное преступление, вы положительно случались в другом месте? Желаете ответить? Желаете?! - более командовал, чем спрашивал обвинитель, будто случайно устрашая Валентино остроугольной музыкой наручников, когда Андре, с-силой превратив смещающееся лицо в пустой мольберт, словно актёр, делающий последние шаги из кулис, оставляя там внезапные завязки реальных событий, - наполнил его усталостью, обернул к обвинителю, и, медленно, несколько демагогическим голосом и будто вращая интонации, начал:
   - Квентин, я думаю, что всё-таки видел не его, хотя... нет... хотя... наверное, меня смущает его поведение, но вспомни и свой первый день здесь - мало чем отличный от невменяемости. Представь, что, разрушительно смеясь тебе в лицо, он думает, - здесь Андре внезапно обрёл искреннюю злорадно-презрительную интонацию и эмоционально закричал, - "Полая тварь, сейчас я кровожадно проснусь, а тщетный ты оттаешь от своей безукоризненной глупости, воображаемой гордыни и пандемического властолюбия!".
   - Ха-ха-ха! - разверз Валентино, удивляясь, сколь умело и внезапно иногда лицемерие может высказать правду в-лицо, пока Андре, многозначительно отвернув голову в небо, словно разыскивая там следующие слова, зашивал надколотую смехом маску, а Квентин, демонстрируя лицом встречу с даже ему непонятными чувствами, будто ни себе и никому тихо проговорил:
   - Пожалуй, я понял бы твою мысль даже среди менее экспрессивного и более серого, к-хм, примера.
   - Тем более... - начал Андре, падением обернув голову от небес и тотчас связав Квентина конфиденциальным шёпотом, в немом кино которого Валентино ощутил на собеседниках признаки захватывающего повествования: Андре, иллюстрируя множество аккордов мечтательных людей, казалось, более готов был ощутить свои слова удавкой, чем, поддавшись прозе кислородных причин, прервать эстафету фраз, а Квентин имел лицо человека, которому отнюдь не без силы слов читают структуру рая, и с каждой секундной всё ярче светился предвкушаемым честолюбием, кульминация чего случилась, когда Андре, сделав глубокую паузу речи и будто взрывом распрямив пальцы своей руки перед его лицом, среди этого резко схватил его за плечо другой рукой, словно пытаясь отбросить назад - насильно сложив чрезвычайно близкое визави, и патетически отступил, поправляя волосы.
   - К вашему счастью, - повернувшись, произнёс до-неестественности искренне улыбающийся Квентин, по тысяче причин казавшийся самой интригующей рекламой искусства, но сквозь это внимательно смотревший на Валентино, - Мне напомнили об одном упущении: найдено возможное орудие преступления - сперва я вынужден осмотреть его местонахождение, увидеть, как творился постскриптум коварства, и познать, почему именно это место было выбрано точкой. Если вы, как я вижу, прибыли из скучного будущего, то не думайте, что, если я не имею бездарных средств для бездарного снятия бездарных отпечатков ваших бе... пальцев, то сведения, которые можно извлечь из этих строк жизни, - случайная бессмыслица: орудие убийства как последнее напоминание о злодеянии для преступника превращается в фетиш, а момент расставания с ним есть истинная кульминация злодеяния, когда преступник наконец побеждает и совесть, и паранойю, и катарсис, чем будто рядом с трупом оставляет выкройку своего психологического автопортрета. Округляя мимо нюансов, частных случаев и преступников, знающих эту аксиому: чем дальше от места преступления найдено его орудие, тем больше раскаивается убийца и тем больше заслуживает снохождения, особенно, если вовсе решил хранить его, точно от-совести желая увеличить шанс своего ареста и предоставляя фору; пока сами декорации орудия убийства и степень спрятанности позволяют мне услышать такелаж хитрости преступника и по нему построить склад его души, найти обладателя которого в действительно не сложнее, чем зная лицо... К фиаско, многие преступники, независимо от умелости, избирают таким местом хорошо знакомое, - тут он обратился к Андре, - Никогда не перестану восхищаться отважным мазохизмом малодушных убийц, которые, зачастую, громко раскаиваются в содеянном и весьма остросюжетными терзаниями надеются на то, что убили не до-конца, ежесекундным маятником обрушаясь из ада в рай, из рая - в ад... Все-жаль, что в данном случае подобные надежды тщетны, - только подумайте, что сейчас где-то странствует беспричинно-оптимистичный глупец, прозрачно уничтоженный трагедийным камуфлетом фортуны. До-конца вдохните серьёзность вашего положения, господин подозреваемый, ибо наибольшие подозрения и мой скорбно-скромный опыт указывают в вашу сторону: предполагая ваш характер, именно знакомство с орудием позволит мне правильно поставить запятую в своих мыслях. Последний раз прощаюсь с вами как подозреваемым: возможно, следующая встреча окажется для вас каламбуром заключения, - изрёк Квентин, тщательно пожав руку Валентино, и, отвернувшись - живописно вдохнув воздух, словно вместе с ним вдыхал и пейзаж, несколько чопорно отправился по улице, откуда пришёл Валентино.
   - Даю тебе ещё один шанс, - внезапно прошептал Андре, на несколько секунд задержавшись у Валентино и неопределённо держа его за отворот пиджака, - Не могу дать второй, даже если бы хотел, ведь теперь он вдохновился до последних крайностей решительности. Не стоит напоминать, что разочаровать нас можешь лишь ты, однако неприятные последствия этого разочарования коснуться не только тебя.
   Андре быстро догнал помпезно-удаляющегося Квентина, а Валентино, c-интересом задумавшись, прижался спиной к дереву и случайно закурил, чувствуя, что запутанный штилем танец дыма весьма верно иллюстрирует то, что оставила в его душе встреча с Квентином:
   - Ха-ха, какая из половин его монолога - не роль? Вероятно, никакая! Если бы он умел ещё и маскировать все способы своей проницательности и был лишён тщеславия, то оказался бы действительно опасным сыщиком! Хотя и эти два нюанса могут быть нарочитыми, могут приглашать глупцов самозабвенно играть его мнимой бездарностью и чувствительностью к лести. Кажется, я вздрогнул, когда он констатировал смерть жертвы, ибо он вздрогнул в-ответ... Или этим он пытался дважды напугать меня, без-слов подтвердив, что заметил, как я вздрогнул или даже как я заметил это? Ни что сказанное и сделанное им не было случайно: даже тайнопись пульса проверил рукопожатием, будто неловким - случившимся около запястья, ха-ха! - здесь Валентино вспомнил о своей цели и вновь начал преследовать Генри, продолжая думать, - Да он каждой репликой будто вращал мои грани, проверяя и ища беспроигрышный фронт диалога! Если сопоставить конфиденциальное повествование Андре и вторую половину речей Квентина, становится ясно, что он хитроумно побуждал меня вернуться за орудием преступления и перепрятать его, пользуясь тут же предложенными критериями, чтобы стереть подозрения именно с меня. Ха-ха, если орудие в-действительности найдено, они будут около него ждать моего возращения, а если нет, то сейчас расстались со мной, чтобы тотчас следить, чтобы я сам привёл их к нему. Следят уже сейчас! Однако, я не был убийцей и не знаю нужное им местоположение - дважды не смогу помочь им, зато обрёл двух беспрестанных преследователей, от которых нельзя избавиться, но которые - нужно быть осторожным! - отныне будут толковать все мои поступки, ха-ха! И какой фигурой на доске является Андре? Нельзя предсказать, к чему он принуждал меня, ведь не к признанию же?.. Чем можно и зачем нужно угрожать мне, склоняя на признание, к тому же фальшивое, - на худший для меня поступок?! Грозит и другим... Может быть, он и является убийцей и в ином случае обещал расплатиться со мной аналогичным способом? Нет, будь это так, я бы уже давно указал на него, предотвратив подобные расплаты, если только у Квентина или у кого-то не существует предубеждение - причина не верить моим словами! Но чего именно оно хотел?! Вновь я дезинформирую сам себя: слишком мало осколков сюжета, чтобы видеть!
   К тому времени Валентино, развлекаясь поиском более художественных способов уничтожения фонарей, миновал множество безысходных поворотов улиц, каждый раз тотчас ища поворот на первозданное "прямо", сопутствующее хождению Генри, и беспрестанно оглядываясь на внутренний компас, подозревая, что погрешность расположения перекрёстков уже превратила его ориентационные амбиции в клевету, а его - в человека, профессионально и самым сложным способом идущего наугад; весёлое отчаяние, охватившее вслед за пониманием этого, прервалось входом в мрачную аллею с колоссально высокими, многовековыми или даже тысячелетними деревьями, расположение уцелевших фонарей которой среди суеверной атмосферы рассказывало дилемму: либо каждый её посетитель старательно противоречил прямой каменной дороге, либо, к дрожащему трагизму, никто не дошёл до её конца; впрочем, Валентино, решивший идти прямо лишь до тех пор, пока не требовалось разбивать фонари, на-себе узнал третий и правильный ответ - хотев было рассмеяться, среди столь долгой тишины услышал глубокую руладу ветра, превратившуюся в ужасающий треск и шум, который, казалось, сочиться отовсюду и даже изнутри тела, - проведя паническую рекогносцировку декораций, увидел за-над собой обрушающееся дерево - помолившись за себя соответствующими действиями, сквозь финальные искры звука этого события, услышал далёкий или тихий женский окрик:
   - Валентино, это ты?
   Тщательно, но полу-тщетно пытаясь упразднить громоздкий смех - удивляясь самой случайной удаче чьего-то дедуктивного мышления, адресат этого сообщения незамедлительно сошёл с дороги - слушая повторные зовы и прячась за деревьями, безжалостно подкрадывался к девушке, едва лишь рассмотрев её будто до-трагизма хрупкую спину, окованную складками перламутрового платья и "ночью", хотел было осмотреться вокруг, чтобы найти её коварную свиту, ибо случайно уверился в подлости каждого лица в этом мире, - как претерпел телескоп разбитых неожиданностей: девушка, повернувшись, оказалась Фелицией - Валентино, моментально испытав громкую "беспричинность", центрифугу эго, катастрофу сердца, бесконечный жар, своё будто-исчезающее лицо, непонятные блики утраченной памяти, какие-то эпизоды своего кошмара и другие ажитаций, - беспамятно устремился к ней; она, вновь начиная кричать, увидела его приближение, с томным интересом дождавшись конца которого и первых лихорадочных движений губ Валентино, внезапно утратила улыбку, триумфально-надменно развернулась и медленно пошла прочь, весьма лаконично сделав трагикомедию жанром разума щедро-разрушенного Валентино, почувствовавшего, будто сама реальность сказала "ах":
   - Ха-ха! После этого во вселенной более нет камуфлетов! Ранило глубже гордыни! Революция нежности! Метафора смерти! Зенит интриг! Развязка галереи легендарного сарказма! Почему?! Я думал, что такие чувства можно испытать только во сне! Всё равно, что, влюбляясь с первого взгляда, вторым же взглядом узнать о критической неразделённости этой бравады! Нет, без-будто! Случилось именно это! - беспрецедентной, будто-аплодирующей и себе, и Фелиции, и вселенной интонацией думал он, восходя по лестнице апогеев недоумения, стыда, смеха, инфернального разочарования и осечек изобретения следующего решения или действия.
   Наконец преодолев пароксизм себя, Валентино протянул ей вслед дрожащую руку, сделал шаг и попытался позвать свою садистскую музу памяти, тотчас узнав первые чувства онемевшего человека, ибо без-голоса и даже почти без губ, лишь горлом, произнёс забытое нечто, должное быть её именем, - продемонстрировав практическое приложение поэзии и пения, по самым казуистским признакам прочитал свои речевые поползновения словом:
   - Пенится?! Пленница?.. Фелица? Фелиция?! - и повторил итог этого алгоритма вслух.
   Фелиция, не изъявив ни ответа, ни одной другой ноты внимания, продолжала свой внезапный моцион - Валентино, решительно догнав её, тотчас осознал себя человеком, отнюдь не имеющим ни одной реальной роли и, казалось, даже разума, - не зная, о чём просить, как говорить, как обращаться, какова истинная мизансцена их отношений, чем это кажется ей и как понять, что имеет право остановить её и чувствовать происходящее дерзостью, он, блекло смеясь, прерывисто полу-плача и пытаясь уничтожить эти эмоции, подумал:
   - Ха-ха, если ад существует, то его изящная страница для сентиментальных романтиков - сейчас!
   Валентино пытался идти то за ней, то рядом, то перед - сквозь мириады безупречных, никем не озаглавленных чувств, созвучных стыду, бессмысленно и неуклюже блуждал вокруг, фанатически смотря на неё и беспрестанно многозначительно начиная:
   - Я... - но каждый раз вспоминал, что следующие уместные слова не знает даже Бог, - смутно ощущая себя актёром карикатуры на гордыню, который, демонстрируя одноликой публике свои якобы лучшие позы, для лучшего понимая цели каждой из них самозабвенно комментирует: "Я!":
   - Она может думать обо мне ещё хуже! Ха-ха, не зная контекст, каждым шагом я могу созидать самые компрометирующие каламбуры и страницы легендарного позора - перед единственным значимым наблюдателем во всей вселенной! - трагично думал он, помимо прочего начав бояться того, что горькой случайностью разрушает панораму единственно-нужного счастья, среди чего и от-безысходности, бездарно поймал её руку - Фелиция, будто не замечая этого и не делая дополнительных усилий, продолжила идти и, казалось, как механическая кукла лишь остановилась бы, ожидая конца этих оков, если бы Валентино сквозь сантиментальные происки совести не отпустил её многим ранее и тотчас смехослёзно пал на колени, понимая, что нет более причинных обстоятельств, чтобы воскресить архаическое клише - кстати показать звёздам ладони:
   - Виртуозная поэтика тупика!
   Психопатически посмеиваясь, он поднялся и обогнал Фелицию - влажными глазами смотря на её приближение, так и не обрёл ни одной рациональный мысли - вновь обогнав её и воссоздав ту же позу, встретил и аналогичный итог, возжелав нарисовать ещё один раунд:
   - Безукоризненная глупость, если продолжу любые подобные манипуляции, но ещё большей глупостью кажется "простите, прекрасная сеньорита, почему вы поступаете именно так? Не правда ли, это странно?"! Если даже прикосновение не преломило штрихи её роли, то она всё-равно ни на что не ответит! Ах, всего этого не было, если бы она не озвучила моё имя... Данте... мог... солгать моё имя - ха-ха! - чтобы однажды сейчас я стал самозванцем: она ждала и звала кого-то другого - Валентино, а, увидев криминального меня, спасается, инсценирует помешательство?! Наблюдая эту социальную фантастику, такое кажется логичным! Нет, лишь амнезия создаёт эти спецэффекты и позволяет мне изобретать эти мысли: происходящее может иметь самую прозаическую причину - месть: надолго попадая в этот мир, многие, вероятно, наконец испытывают мольберт свободы - раздвигая периметры приличий и норм, могут осуществить всё, что случайно придумывается, всё, что побоялись бы изобразить собой в адекватных условиях, всё, что соразмерно с этим её шаржем безразличия! Но и это уместно лишь наполовину: её актёрский апломб потрясает! Как, смотря на психоз экспоната столь удачной мести, можно не улыбаться, ха-ха?! Или даже этого недостаточно для искупления моего неведомого поступка?! Нет, она может думать, что и я лишь играю в-ответ! Кажется, самое мудрое решение - уйти, однако и оно не лишено инфернального камуфлета: если её целью является месть, то, уйдя, я будто или публично и гордо предал её, или не признаю своей ошибки, или - ещё миллиард других выводов! Я не знаю ни её характера, ни прошлого, ни контекста! - отчаянно думал он, тем временем продолжая нелепый полу-танец вокруг воистину несмотря ни на что идущей Фелиции и смирившись со своими поступками через самое неординарное подтверждение чуть-перевёрнутой сентенции "каков ответ, таков вопрос", как вдруг последние мысли позволили вспомнить самое закономерное признание - он, радуясь этому и находясь перед ней, несколько даже ликующе воскликнул:
   - Я потерял память!
   В следующий миг Валентино, до-конца ощутившему себя неисправным призраком, показалось, что эта же реплика справедлива и для Фелиции, которая лишь молча обошла его, как неодушевлённое препятствие. Валентино, сардонически понимая, что, если даже подобная депеша кулис не смогла разжалобить её до-милосердия, объяснив истинную подоплёку пустынного коллажа её пассажей, то он либо навсегда ошибся во всех своих предположениях, либо имеет дело со старообрядцем садизма, отнюдь не заслуживающим даже чувств менее самозабвенных, чем любовь, - отчаянно наблюдал продолжение куплета событий: утратив часть воодушевления, он исчерпывал "предлоги", подставляя себя к ней, рисовал предположения, пытался не думать о том, что случайно распрощался с Генри, ибо уже несколько перекрёстов назад покинул аллею в неизвестном направлении, и продолжал тщетно окружать Фелицию, с-артистизмом игнорирующую его присутствие: иногда даже - чаще всего, когда он вставал у неё на пути - непоколебимо смотрящую сквозь его лицо, не пытаясь отвернуться, сойти с направления и не обнаруживая ни одного блика сдерживаемого смеха.
   - Даже здесь мне нужно лишь ждать: встретив людей, которые видели наше с ней прошлое или его маловозможное отсутствие, я узнаю, из-чего возникли эти странности, - лучезарно заключил он, уже начиная свершать более чопорные шаги и возвращать себе оптимизм, с которым вернулась возможность думать о глобальном - увертюрой вспомнив Квентина и Андре, он броско оглянулся назад, вместо них увидев, что - неизвестно, как долго - его шаги были случайными попытками самоубийства, ибо и он и Фелиция обстоятельно шествовали среди луж света; испугавшись за-двоих, но не забыв и удивиться стоическому лицу Фелиции, которое случайно показалось ему тщательной иллюстрацией к фразе Анны "играя дотла", он, похитив её руку, настойчиво свёл поддавшуюся Фелицию на наименее освещённый участок дороги, стремительно рассматривая количество фонарей, осознал и невозможность их скорого разрушения, и отсутствие каких-либо перекрёстков, а главное - бесстрашие Фелиции, которая, едва её рука была освобождена, продолжала идти сквозь смертоносный свет. Валентино, возымев такое лицо, словно уже сейчас видит всё, куда его могут довести эти её шаги, внезапно заметил вдалеке передвижение тёмного пятна - сквозь моментальную истерику понимая, что предательски не может отличить кажущееся от реального благодаря всегда-плоскому положению теней, но уже начиная предчувствовать, что испугался лишь качающихся фонарей, тотчас увидел под собой и вокруг такое же колебание пятен света и тени, показавшееся остросюжетно-коварной конспирацией бесплотных убийц, и, озаглавив шаги полу-трагическим, полу-сардоническим смехом, стремглав настиг руку Фелиции и беспамятно побежал по наименее-светлым строфам асфальта, даже не пытаясь спасительно оглядываться, зная, что успокоиться поможет только беспрестанное вращение.
   - Лишь здесь никто не рад свету в конце туннеля, - подумал, он, смотря вдаль без-мрачной улицы, и тотчас заметил в Фелиции первые возможные признаки переигранной роли, ибо ведомая она, казалось, нарочито-неловко заходила в самые освещённые части дороги, - Бессмысленно! Если здесь есть или будет тень, то нас уже нет!
   Среди бетонных стен улицы и их высоко расположенных окон, Валентино жадно рассмотрел радушный отблеск низкого стекла - злорадно касаясь пистолета, вскоре с-жестокостью, едва не промахнувшись, выстрелил в витрину и проник в магазин откровенного ничего, который, казалось, тотчас отомстил ему за всё случившееся и за этот самозванский заголовок:
   - Как же я увидел это... здесь - свет! Здесь есть люди! Ха-ха, нет, этот силлогизм устарел до-наоборот! - думал он, дрожащими руками тщетно стреляя в лампу, наконец уничтожив которую, увидел заливающийся с улицы свет и медленно отходил к самой глубинной стене, прислонившись к которой спиной, испытал было первые раскаты умиротворения, но в последний возможный для этого момент увидел Фелицию, которая тем временем будто-совестливо выходила из окна, а теперь - исчезала за его краем.
   Вернув её и отнюдь не романтически решив не отпускать никогда, он сквозь мириады не имеющих названий предметов нашёл альтернативную дверь - заблудившись в загадках замков и разрешив их пистолетом, вывел Фелицию в узкие кулисы парадных улиц, украшенные пожарными лестницами и обрушившимся проводами и почему-то напомнившие ему приснившееся прошлое. Ширина кулис запрещала ему идти рядом с Фелицией - держа её руку позади, он вскоре выбрался на широкий бульвар, именно этот выход на который был снабжён уцелевшим фонарём:
   - Ц! - прокомментировал он, сбегая из-под света, тотчас подумав: - Нет, это - не самый громкий символ неудач, ибо, если раньше, я был один и не имел мотивов, а значит, интересно шёл куда-то, то теперь, с такой ней, я торжественно и беспамятно иду никуда, ха-ха!
   Шествуя по тротуару, за противоположной половиной которого виднелась клумба с расположенной над ней чуть-абстрактной металлической скульптурой, повторённой над изощрённым крыльцом внушительного здания, похожего на отель, рядом с которым и проходил Валентино, услышав:
   - Да-да, Валентино, я здесь и, к твоей бы печали, уже собирался уходить!
   Валентино, чувствуя, что сам стал жертвой наблюдений и лишился возможности выбрать благопристойный побег, увидел, как из-за квадратной колонны мокрого крыльца отеля вышел человек, который, несмотря на высказанное им ожидание, казалось, был удивлён увидеть Валентино, удивлённого более не им, но Фелицией, которая, на миг до-конца выйдя из роли, многозначительно сжала его руку и даже попыталась было бежать, но тотчас предвушающе поджала губы и остановилась.
   - Х-х-х, не может быть, что бы мы ошиблись стимулом, - шёпотом проговорил себе неизвестный, сходя с лестницы, после чего громко и презрительно обратился к Валентино, плотоядно кланяясь Фелиции, - Не думал я, что всё будет так и что твоя исполнительность будет столь рачительно-буквальна, но тем лучше: ярче клятвы я не видел. Нет, ха-ха, я всё же полагал, что... ты... всё закончится уже здесь...
   Незнакомец смотрел на Валентино так, словно чувствовал его эталоном странного, глупого или малодушного человека, и будто беспрестанно искал фантомного собеседника, чтобы разделить с ним красиво-сюжетный смех об этом, - собеседника, которым, казалось, от-нетерпения вот-вот станет или Фелиции, или даже сам Валентино.
   -...Но пощадим непорочный слух мадмуазель и не будем воскрешать аккорды это полу-игрушечного контракта: к счастью для всех, я понимаю твой жест, хм-ха, до-крайности безоговорочным согласием, не требующим даже этого разговора, а потому позвольте, - здесь он галантно протянул руку, - Когда в нужном месте распишешься чернилами жизни, найдёшь меня или Виолетто: мы будем или со всеми, или в той фортификации, там же обсудим и грани встречной услуги. Ну же! - добавил он, зазываающе жестикулируя рукой.
   - Что? - без-интонаций ответил Валентино, чем тотчас передал статус вышеупомянутого эталона незнакомцу, умножившему своё удивление и будто даже испугавшегося своего недоумения.
   Однако какофонию разрешила Фелиция, сперва грациозно взявшая руку незнакомца, а потом сама инсценировавшая с ним "под-руку", среди чего удивление незнакомца, вторично, вероятно, проклинающего контекстный и весьма мазохистский обет молчания, - будто попыталось превзойти реализм: казалось, все его ожидания и представления данной ситуации или даже о жизни только что претерпели революцию отрицательных шансов, а вокруг не было ни одного не-врага, чтобы уместно рассказать об этом, - впрочем Валентино, наблюдающий, как Фелиция поспешно, а главное, счастливо удаляется с незнакомцем, вспомнивший всё, что произошло от встречи с Фелицией, и думающий:
   - Да будто иначе и быть не могло: самый логичный финал, ха-ха! - положительно не солгал бы, одев лицо незнакомца.
   Не понимая, что сделал, Валентино попытался преследовать уходящий дуэт.
   - Передумывать поздно; но ты можешь быть уверен в её безопасности, слово чести, - начал было оборачивающийся незнакомец, казалось, наконец наблюдающий реализацию своих ожиданий, однако Фелиция, не отпуская незнакомца, отбежала от спасительных поползновений рук Валентино - незнакомец, оценивая происходящее, изобрёл мимический максимум, известный лишь человеку, злорадно укравшему со своего врага на себя его вечные казематы и ныне постигающему гениальность своего фиаско, - но подался действию Фелиции и с-энтузиазмом побежал с ней от Валентино, который, чувствуя, будто впервые в истории пал занавес разума, остановился, успокоился и, быстро обдумав свою роль, вознамерился и с-честью покинуть тех, кому оказался лишним, и с-честью не оставлять сумбурную даму в таинственных руках антипатичного неизвестного, итого - бесчестно следить за ними:
   - Именно этим я могу узнать правду! Ха-ха, к каламбуру, выслеживая их, я будто буду следить за собой, ведь только так разбужу суфлёра спектакля своего прошлого! - думал он, с-трудом дожидаясь, когда счастливые беглецы свернут куда-то, а именно - за отель на следующем перекрёстке, и тотчас ринулся огибать отель по другую сторону - мгновенно ощутив шарм шпионажа, понял, от чего его пытался уберечь Данте, и достиг параллельной редко-освещённой улицы, по которой еле-различный незнакомец уже эскортировал Фелицию; рассмотрев близость следующей параллельной улицы, он спешно дошёл до неё, повернул им вслед и побежал, представляя миллиарды возможностей неудачно встретить своих мишеней или неудачно потерять их след, подтверждением чему казалось видимое: часто-каждый жадно осмотренный и ослушанный им перекрёсток сообщал лишь пустоту нужной улицы - Валентино, вскоре отказавшись от всех вычислений их положения, бросился на нужную улицу самой странной походкой, сочетающей быстроту шага с бесшумностью, и, подходя к углу, вот-вот должному озвучить правильный румб интриги, услышал их приближающиеся шаги - тотчас спрятавшись в только-юмористическое углубление стены, которое обнаружилось рядом и лишь немного утяжеляло плащ темноты, сквозь ритм крайне-отчётливых шагов услышал густой голос монолога незнакомца:
   - ...Овторяю: трус! Он недостоин даже вашего презрения! Позвольте: здесь лужа... Ах, как я неловок: а здесь свет. Недостоин даже, чтобы вы знали о его существовании! Я бы, да и никто, никогда не поступил столь своекорыстно: так испугаться невинной шутки, что громко предать даже любовь, особенно вашу - той, перед кем стыдливо опускают глаза иконы и опускаются руки Искусства! Лужа. Рядом с вами я не могу отличить себя от этой грязи! Я положительно уверен, что ещё несколько более грубых слов - и он с нежной улыбкой довёл бы вас до самой гильотины, поцеловав на-прощание! О, поцелуй само-неведомого лицемера!..
   Валентино, в-марафон опровергая мнение о том, что любовь слепа, - будто из боковой ложи театра наблюдая, как говорящие проходили сцену из кулисы в кулису, чувствовал, что вот-вот положит начало другому, более нетленному афоризму "и зрителя в актёра обращала ревность", однако, сдержавшись, понимая, что отверженный ревнивец - одна из самых нелепых и вместе с тем самых трагичных поз жизни, он дождался конца этого случайного эшафота, поклявшись, что не оставит своё преследование, даже встретив вопрошающего о чём-то титана, ибо самоуверенный незнакомец обрамлял Фелицию широкой жестикуляцией и высказывал слишком щедрое старание сберечь её от даже выдуманных случаев света и, по всей видимости, лишь для него непрозрачных луж, среди чего, вместе с Валентино оставляя метафоричность лишь интонациям прозы:
   - Прикасался! Прикасался! Плотоядно прикасался! До-пароксизма жаль, что я не знаю её характера, ибо ненавижу кого-то из нас троих больше, если она не понимает истинный, пошлый смысл этих прикосновений и его слов, ткущихся только ради этих прикосновений, падающих ещё и над каждым "вы"! Я не могу даже понять, с какой любезностью она старозаветно кивает на его фразы согласием - любезностью ли с убийцей, или с воздыхателем! - думал Валентино, бесшумно стремясь к другому углу перекрёстка, чтобы осторожно увидеть для-него-омерзительное продолжение.
   -...Позвольте: лужа; вы можете лишь благодарить проведение в моём лице за то, что эта случайность изрекла зерцало правды, спасла неповторимый, но вот-вот сломанный цветок от этого антипода рыцарства!.. Позвольте, здесь... Нет, я умираю от вашей трагедии! Умоляю, только не бойтесь меня теперь: отстранившись от него, вы подчеркнули красоту ещё и своего разума. Я готов вечно провожать вас, чтобы навсегда-навсегда спасти от подобной неблагодарности, да, я повторяю, неблагодарности, ибо одно наслаждение вашими светозарными чертами - неоплатная роскошь! Позвольте. Я.. - продолжал незнакомец, но Валентино, предчувствуя, что несколько реплик спустя предательски утратит слух, уже бежал к параллельной улице, представляя заочные происшествие и предвкушая вторую сцену. Несколько злорадно пробегая по параллельной улице и между прочим с-досадой замечая, что следующий её перекрёсток не имеет прямого продолжения, он остановился, услышав звонок Данте, максимальным шёпотом сообщавший:
   - Танцуйте стены; они догнали меня! Помоги, я заперт, ха-ха, где-то! Безукоризненная инструкция, но из окна я вижу лишь край памятника с сольной колонной или крайнюю колонну будто-античного здания... - продолжал он, но Валентино, даже забыв рассмеяться, уже не слушал его, заметив громкий шаг и скользнувшую около спины белую кляксу - смотря на быстро удаляющуюся спину, облечённую в глубокий белый плащ, каким-то способом ни одним местом не касавшийся силуэта, что, как тотчас понял Валентино, являлось более все-эпитетной альтернативной картонных этюдов. Когда неизвестный в белом плаще, перебежав дорогу, запоминающимся прыжком погружался в разбитое окно, Валентино услышал неправильно расположенный звук стекла и выстрелов - оглянувшись, увидел Иммануила, сходящего с противоположного окна улицы, но главное - вероятно, уже свершившего аналогичное Генри, тотчас набегу обнявшего Валентино, безапелляционно ввязав его в преследование, отобрав дар речи, а на судороги губ и стремящихся за Фелицией рук... с многозначительным кивком ответив:
   - Понимаю.
   - Карма! - начало было думать Валентино, но, дуэтом с Генри утонув в том же окне, куда недавно аффектовался неизвестный в белом плаще, получил быстрый комментарий:
   - Надолго я тебя не задержу: сейчас опять потеряемся!
   Подтверждение этих слов не заставило себя долго ждать - бег среди незнакомого и неосвещённого знания для Валентино вскоре закончился тупиком, стремглав возвращаясь от которого якобы назад и считая, что уже отдал контексту долг, он встретил другой тупик, вспять спасаясь от которого внезапно вышел в залу запутанной библиотеки, пробежав среди шкафов которой столько, сколько не подразумевало даже суммарное "обратно", тщетно прислушался к акустическому лабиринту застенных криков, ударов и выстрелов - пытаясь следовать за ними, провёл множество торжественных минут, каждая секунда которых представлялась тем временем куда-то случающимся шагом Фелиции, и наконец обнаружил открытую дверь, окружённую окнами, выйдя из которой и осмотрев бездарные декорации, понял лишь одно:
   - Тот перекрёсток не имел продолжения, потому что его окружало это здание, университет!
   Понимая, что где-то далеко слева возможно ещё находится Фелиция, но что достичь её можно только сквозь запутанное "обратно" или лабиринт какофонических построек, возникших перед ними, он, отчаявшись, прислушался к далёким голосам, звучащим будто из полостей здания университета и повернул вправо, вскоре обрадовавшись отречению от бегства влево, ибо испытал железобетонные узоры города сломанным кубиком-рубиком, играющим даже направлением указательных криков, иногда, казалось, наоборот, звучащих именно отсюда; продолжая стремиться за туманностями голосов, но уже начиная чувствовать себя первооткрывателем действительного края мира, который, прогуливаясь вдоль своего открытия, пытается найти этому такой же, но уже, неожиданно, парадоксальный конец, он выбежал на какую-то, но за долгое время впервые-рациональную площадку, по контуру украшенную лавочками и началами ниспадающих лестниц, и где-то вблизи услышал отчётливый движущийся крик - стремительно приближаясь к самой правой лестнице, чуть столкнулся с бегущим человеком, слух и взгляд которого был так же устремлён в сторону крика, а шаги - к той же лестнице; несколько следующих секунд показались Валентино шедевром ориентационной амнезии, болевой конец которой усадил его на лавочку неуместной стороной тела, впрочем, не до-конца, ибо он тотчас увидел себя в руках более грациозного оппонента, тем временем уже говорящего:
   - Здравствуйте, ваше-с человечество.
   - Подождите, я вас даже не вижу, ха, ха, ха!
   - И поэтому вам страшно?
   - Мне больно!
   - Спасибо, но тогда изберите и наибольнейший крик, пожалуйста; сеньор Валентино, позвольте... позвольте посадить дерево, - мягким и до беспричинной улыбки слушателей приятным голосом говорил неизвестный из-боку усаживая Валентино на ту же самую лавочку и указывая на его поцарапанную руку, - Не обижаетесь, что я слишком глубоко коснулся вашей души? Кажется, здесь у вас даже случилось необдуманное "откровение", но думаю, после возникающей санации вы больше не будете бездарны?
   - Ха-ха!
   - Обещаете? Ведь лишь вам Бог позволил бы создать человека и лишь я позволил бы дорисовать себя! Позвольте-с нижайше поднять вашу тень, - произнёс он, встав перед Валентино, действительно приняв с асфальта на себя его слабую тень, яростно-счастливо улыбаясь полу-кивками и зачем-то по-секундно разгибая пальцы, на четвёртом из коих Валентино, наконец распутав летальный сарказм, вскрикнул (незнакомец торжествующе разбросил руки и обрёл ликующее лицо) и, обхватив незнакомца, говорящего:
   - Столь скоро не сдерживая обещания, вы обязательно проиграете мне талант! - прыжком бросился вперёд, спасаясь от смертоносного света; остановившись и уже давно имея приятные подозрения о личности незнакомца, он тщательно всмотрелся в него и его лицо, сперва узнав респектабельного некто, а после - ахнув, Любезного, истинный образ которого, в отличие от Данте, не смог передать даже гротеск сновидения - казался достойным быть только олицетворением одной из утраченных поэм Гомера, впрочем, Валентино подумал о нём ещё более радикальный комплимент:
   - Будто первый пример иного человека: каким он должен бы быть!
   - Прошу со мной думать только вслух... особенно - дифирамбы... ага, думаете, что я читаю ваши мысли? Вздрогнули? Сознаёте софизм психики? Моё второе умозаключение, несмотря на его фантастическую примитивность, показалось вам весомым подтверждением этого факта, ха-ха? Нет, таковые амбиции - ложь и эмпатия, но спасибо, что помогли придумать ещё один сюжет скандального обмана: подарюсь им другой жертве. Да-да, зафиксируйте эту улыбку, пожалуйста; мы так долго не разрушали наши параллели, что подозреваю, вы даже начали бессмысленно восхищаться бес-чернильными спектаклями Андре! Кстати, удалось ли вам саркастически заменить фон за пассажами Виолетто?.. Позвольте поинтересоваться, куда же провожают меня мазки этого живописного молчания?
   - Я... потерял... - нерешительно начинал Валентино, понимая, что хотя бы однажды и хотя бы кому-то, но ему придётся признаться в столь опасной тайне: "иначе, усердно выспрашивая у всех свои прошлые шаги, я позволю им после обсудить это - сообща прийти к этой тайне и оплести меня пандемией своекорыстных лжей!"
   - А, карты уже истлели! Тогда будем серьёзны до-драмы. Вы имели слабость доверить лишь мне, что может случиться подобное воскресение мольберта, а потому, к неудаче, начнём с заглавия: перед вами - Фалько, - здесь он поклонился, - Отныне - ваш сказитель. Давайте тем временем продолжим преследовать акробатические амбиции Генри, но только если пообещаете навсегда оставить на этом месте, ах, доказанную бездарность, ха-ха...
   Спутники несколько по-джентельменски начали спускаться по лестнице.
   -...Если вместе с памятью вы утратили и скульптуру идеологии, а, что важно сейчас, - веру в реинкарнацию, то поспешу доказать вам её резонность: пока многие глупцы, даже оказавшись в этом мире, умеют сохранять скепсис и пытаются считать этот, случившийся, факт единственным возможным чудом, мы с вами понимали, что любой прецедент чуда моментально доказывает возможность всех чудес: одного взгляда на эти самовольные тени достаточно философу, чтобы понять, что ипостаси и многие другие возможности несопоставимо более рациональны и логичны, а потому сообщу о себе до-биографическое: подозреваю, что, возможно, некогда мне довелось быть Шекспиром... Мне нравится ваша противоречивая реакция: она означает разум. Не прошу комментировать эту браваду и, к тому же, думаю тотчас закрыть эту философическую бездну, содержащую именно то, о чём вам в вашей ситуации думать не стоит: я бы мог повторить вам многое - и о своих трансцендентных воспоминаниях, намекающих на то, что лишь я один пришёл в этот мир по своей воле, и о какой-то из ваших прошлых жизней, где вы были ни больше ни меньше - синоним таланта. Но переступаем к столь же интересной прозе. Первое, что следует знать об данном городе этого спектакля, ведь есть и другие города, - то, что лица его современной труппы порой немного глупы, однако не так просты, как вам могло показаться: наверное, вы уже опять познакомились с двумя её плеядами, однако ни одна из них не сообщила, что когда-то они были коалицией, тайна и степень раскола которой - единственное, чего я не смог узнать до-дна. Думаю, понятно, что стоит отличать войны бывших друзей от войн незнакомцев: вы, оказавшись здесь, не видели, сколько актов поднимался занавес, однако я, несколько недель назад эрудировав собой сей подиум вечности, имел удачу не обнаружить себя ни одной плеяде и чистосердечно следил за их цветными па, среди чего познакомился с неожиданными единомышленниками, даже сейчас продолжающими следить за ними, а после инсценировал своё испуганное появление, став свидетелем, признаться, разных спектаклей плеяд - со мной и без меня; если не сказать больше, но я и не скажу. Позволите мне сделать вами интересно, став соавтором вашей истории? Амнезия лишает вас шанса отказаться, ха-ха; признаюсь, что о чём-то умолчу, а где-то в-граффити солгу, но тем самым перестрою гриф интриги и сотворю вас главным персонажем этого дня... удивлены тембром моей души? Подобной режиссуры не случалось и со мной. Так вот, конечно же, вам показалось, а никто и не стал вас в этом разубеждать, что новоявленные здесь - редкость, но, наблюдая за плеядами из кулис, я видел множественные случаи новоприбывших, чрезвычайно быстро разрушенных кознями плеяд - летально, запоминаете? Думаю, эти заскучавшие долгожители уже давно взошли до трагедийных развлечений, а я, как кстати, имею к подобному страсть... знаете ли, люблю превращать людей в фарс и, в отличие от всех, принимаю это место интермедией рая. Вижу, вы удивляетесь этой исповеди и ищите ей причин, однако в этом, пожалуйста, понимайте лишь холст. Досадно, Валентино, что забыты хромосомы наших перипетий, а потому обрушу на вас гром, назвав себя гроссмейстер будня, королём скандалов, и признавшись: падре, сейчас вы молчите с самым грандиозным лицемером... Известия будоражат? Однако однажды среди вашей проницательности мои маски могут послужить только безупречной метафорой стеклу, отчего я и презентовал этот гамбит... "Но вдруг именно в этом - интриганство?", могли подумать вы, новь обвиняя меня в чтении мыслей, но не замечая, что эти мысли я, наоборот, навязал вам, использовав слово "гамбит". Но не отрицаю возможность такового каламбура стратагем, ха-ха. Интригует со всех сторон, не правда ли? - изрёк он, задумчиво ударяя разведённые пальцы рук друг о друга и обращая к Валентино самое наивное лицо, - Сейчас я, наверно, лгал, но не знаю, когда устареет этот факт: это может случиться, если ваши гениальные руки проявят себя достойными преферанса социальных шахмат со мной, но вы, имея вектор желания, можете и предложить мне такую дуэль. Но сейчас скажу лишь, что на-глаза отличаюсь от лицемеров, которых вы могли знать ранее, как минимум тем, что они вовсе не являлись лицемерами, иначе бы вы ныне не вспомнили ни одного примера... Услужливо примеряете это умозаключение ко мне? А, слышите сарказм амнезии: нечего вспоминать, ха-ха? Меж лицемерием и глупостью лежат лишь две тонкие грани, первая из которых это - абсолютная латентность, а вторую можно назвать вечно-стерильной преамбулой маски, всеми способами удерживающей жертву в состоянии для кого-то интересной паранойи. Ради вас я своеручно снизошёл ко второму, на что меня соблазнили ваши прекрасные пассажи, предшествовавшие этому инциденту... О, я никогда не забуду, как вы, уже зная меня на четверть маски, случайно признались в возникающих пробелах памяти и тотчас испугались, вспомнив, кому нарисована эта "просьба", ха-ха. Наверное, вы уже поняли, что я люблю любить и ненавидеть людей... восхищаюсь теми, кто рисует своими шагами любое, не обязательно буквальное, проявление поэта, но с-поступками презираю тех, кто не понимает людей, так как воспринимаю это грандиозной осечкой силлогизма, вы так не считаете? Не понимать себя - намного простительнее, ведь сторонний наблюдатель лишён чувственной демагогии, анти-цинизма к себе и имеет перед собой только сублимат лаконизмов, читая которые, воистину был прав тот, кто назвал это "как открытую книгу". Предпочитаю сжечь оставшиеся страницы этого монолога, цель которого в последний раз удивит вас ещё больше, чем всё сказанное, потому что равна пресечению описательной клеветы возможного автора, желавшего сейчас сказать обо мне что-нибудь другое... Философ ли вы?! Способны ли предположить, что сейчас нас с вами, я извиняюсь, могут читать? Ха-ха! Несмотря на ваше целеустремлённое молчание, моя тирада оказалась весьма успешным блицкригом по "слогам вашего характера", и, если вам интересно это узнать, то вы похожи на себя перед оказией амнезии. Пригласив вас разделить кулисы маски, я не жду согласий и не склонюсь шантажировать, чтобы научить хранить этот секрет: вы свободны рассказать об этом тому, кому сочтёте нужным, чем умножите мой интерес, ведь я лишь счастлив повстречать филигранную сложность своего театра. В прошлой памяти вы сами предложили мне стать компаньоном в сокрушении плеяд и даже начали разворачивать вспять мортиры интриг, однако теперь... Что вы будете делать с этим теперь? Нет, мне расскажите лучше альбом вашей новой памяти, можете даже иногда лгать. Кстати, помните этот миг стихом, которым истина ушла со сцены, и не удивляйтесь тому, что отныне я буду говорить иначе даже с вами, ведь сейчас была обнажена уже даже половина маски...
   Валентино отнюдь не ожидал от своего будущего чего-либо, похожего на этот во всех смыслах оригинальный монолог, который почувствовал едва ли не осязанием как метафорически, так и буквально, ибо Фалько, обладая беспрестанной экспрессивной жестикуляцией, слагал и впоследствии продолжал слагать на нём поэму будто всегда-уместных прикосновений - дублируя интонации руками или тем же способом рисуя им контраст, он то будто угрожающе приставлял к груди Валентин кулак, то радостно тряс его обеими руками, то дружески брал под локоть, то, будто подгоняя к кульминации или интриге, надавливая на плечо, толкал вперёд, не говоря уже о различных способах объятий и стилистических нотах, когда Фалько поправлял Валентино галстук, расстёгивал пуговицы на его пиджаке и свершал подобную ретушь, с эффектом которой нельзя было поспорить, так как весьма плачевный образ Валентино после неё действительно начал стремиться к прекрасному; но пока действия Фалько доказывали, что ему отнюдь не чуждо чувство красоты, и указывали Валентино на человека, от которого стоит уберечь Фелицию, тем временем всё ещё подвергающуюся весьма схожим междометиями рук, - слова Фалько сенсационно убедили Валентино в том, что его собеседником имеет честь являться пост-человек:
   - М-да, кажется, достойным соперником ему мог бы быть только сам Люцифер! Ха-ха, однако жаль, что я не знаю даже меры своих интеллектуальных способностей, ведь если то, что он сказал о себе и что я почувствовал о нём эмпатически, верно хотя бы на-часть, то, даже вничью конкурируя с ним, я научусь уважать себя до-гордыни! Слова не вернуть - один раз выскажу ему всё, что видел и подумал: благо, что случилось так мало; а после решу, какой ролью идти ему в-ответ.
   Приняв это героическое решение, Валентино, продолжая идти среди незнакомых пейзажей города, пересказывал ему свою память, получая занимательные комментарии и наблюдая шедевры Фалько, играющего оксюморонами интонаций и мимики: иногда он, говоря весёлым, добрым и даже нежным голосом, оборачивал к Валентино ярко-озлобленное лицо, продолжающее издавать те же нежные звуки, иногда, имея голос, пропитанный удивлённым непониманием и отчаянием, имел лицо блаженства, иногда, излучая голосом сюсюкающую комедию расположения и дружественности, иллюстрировал лицом авангардное презрение; Валентино, видя, что подобные контраст сопутствует едва ли не каждому голосу Фалько, доказал себе правильность своего мнения о нём и, каждый раз, услышав какую-нибудь новую интонацию, с-интригой пытался заглянуть ему в лицо, которое Фалько иногда тотчас пытался отвернуть или закрыть руками, а однажды, когда Валентино проявил в этих поползновениях особенную настойчивость, сентенциозно изрёк:
   - Стыдно, сеньор, стыдно без-приглашения ввергаться под маску, забыв, что можете увидеть там пустоту! - и обернулся, обнажив мимику, которая могла бы поставить в тупик чтецов лиц, ибо выражала только идеальное ничто, казавшее невозможным - пугающим.
   Говоря о погоне Генри за человеком в белом плаще, Фалько сказал:
   - А вы не слышали от них шарж, по которому он может быть "властелином теней", ха-ха? Фарс, да и только! Хотя подозреваю, что реальная причина эстафет Генри в том, что именно этот белоснежный месье испачкан знанием тайны раскола их труппы, а, агитируя неофитов на его поимку, подразумевающую случайное убийство, они лишь создают стереотип, который позволит сохранить социальную систему и ускорит устранение единственной улики её кулис.
   Слушая о Данте, Фалько сперва повторял пример идеального мимического ничто, но после поразил Валентино искрами откровенного смеха:
   - Ха-ха, знаете-с, когда-то я был только лицемером, но затем стал ещё и актёром, не только гениальным, но и профессиональным, однако даже эти нюансы не позволяют мне сдержать смех, так что вы можете считать свои слова сквозным намёком символизма, а я, всегда готовый помогать самообманам, особенно - каламбурным, предположу, что доверять словам Данте не стоит: иллюстрируйте собой притчу и думайте сами: если вы солгали мне, сказав, что об амнезии знаю только я, тогда Данте мог узнать это, лишь подслушав наш с вами разговор; каков подлец, ха-ха. Его слова не содержат ни чего, чего не знал бы я, так что.
   Среди речей о Квентине, Валентино тщательно пересказывал бравады Андре, как вдруг услышал от Фалько:
   - Ой, простите, повторите: дар или проклятье, но, слушая бездарных или о бездарных, я сенсационно теряю слух, ха-ха, - смеялся он, но моментально обрёл серьёзное лицо, продолжив, - А вы не забываете предполагать, что из причин моего таланта не исключена и шизофрения? Паранойидально? Ха-ха, признаюсь, что нет, но, слагая подобные пассажи, иногда я действительно чувствую себя психическим фокусником. О том же, что я не смог услышать, необходимо знать намёк: рельефное подозрение говорит о том, что, к интриге, существует дуэт детективов... понимаете, где север контекста? Кто бы мог быть вторым? Загадка, не так ли? Но Квентин, безусловно заслуживает игры: не измерить удачи, благодаря которой его обвинения пали именно на вас, ведь всегда существует дилемма инверсии игрока в саму игру. Сейчас вы стоите в позе пубролюции...
   - Простите, что?
   - Уважаю за то, что не боитесь громко признаться в отчаянном невежестве: это слово означает незамеченную формулу фатализма беспроигрышной ситуации, в началах позы чего вы и находитесь сейчас, отчего лишь мои слова об этом и несколько правильных ходов позволят вам свершить сокрушительный переворот карты. Представьте, как сейчас фанатический Квентин-с преследует вас, жадно погружаясь в то, с кем вы говорите, о чём и, что важно нам, почему, ведь таким образом вы словно стали писателем книги, которую он читает вместо реальности... понимаете луч? Вы можете обдуманно указывать ему собой на своих мнимых сообщников... впрочем, к моей радости, вы не "можете", но обязаны будете поступить так, ведь, если Квентин даже мифически докажет в вас убийцу, то наказанием за это здесь, если вы не льстите себе инфантильными мечтами о долго-каменных казематах, является не совсем интересная и незамедлительная казнь. Разочарование - наблюдать ваше внезапное удивление. Но слишком рано становится интровертом "отчаяния", так как в вашем распоряжении все средства избежания этого, заканчивая фальшивыми уликами, клеветой и Андре, по всей видимости являющимся свидетелем убийства, который желает, чтобы вы стали вторым лжесвидетелем и подставили невинную пешку, что является для вас самой эффективной дорогой спасения, однако учитывает интересы совести. Если вы имеете-с какие-либо принципы, запрещающее подобное бегство по плавающим мертвецам, - здесь он иллюстрировал свои слова, соответствующе пройдясь от запястья до локтя Валентино указательным и средним пальцами, - То могу предложить вам "гениальность" - поучительно замуровать Квентина в океане первосортной, я бы даже сказал, сверхъестественной тщеты, а пока он будет приключаться в этом воображаемом расследовании, вместе со мной найти настоящего убийцу... Да-да, именно такие скульптуры я называю обращением людей в фарс. Единственной бездной этого плана является второй детектив - случайный человек, который, по-моему, обстоятельно выслушивает обвиняемых после того, как первый детектив сделает их таковыми, произнося обвинения и подозрения... Понимаете лаконичный талант этой игры? Дышите вслед за мной? Вновь не прошу немедленных решений: всё сказанное мной - лишь бескорыстная... ложь... простите, ха-ха, тень пролога, но повторяю: за кулисами амнезии вы уже согласились стать моим компаньоном в подобных манипуляциях, из чего совершенно не следует, что отказ от этого считается предательством долга... ха-ха, услышали каламбур? Перенесите на конец этой фразы структуру "делом чести". Просить у вас поддержать константу - словно ждать продолжения милосердия от праведника, нимбом которого внезапно стали лишь адовы кольца, - какова притча? Наверно, в благоприятном для меня варианте горизонта, вас покоряет мысль "зачем я нужен ему", ответом на что - как Пушкин порой был нужен Гоголю: несмотря на то, что вы видите, я склонен считать свой разум математическим и, порой, вижу безупречную панораму хора, к-ха, мёртвых душ, но не знаю с чего начать реанимационную игру, а вы, хоть и забыли об этом, - космический фантазёр... Нет, не могу сдержаться и не умножить шаг вашего удивления: иероглиф представленных социальных нитей уже был создан вместе с вами, так что вы имеете лишнюю причину, чтобы продолжить его творения, иначе я будто случайно, но грандиозно воспользовался вами и вашим каламбурным беспамятством, отчего мог бы на вашем примере показать легендарный момент, когда творение сокрушает ещё и своего творца. Больно, но авантажно, не правда ли?
   Валентино, несколько радуясь тому, что случайно не стал врагом Фалько, чувствовал это малодушием и представлял его антипод:
   - Ха-ха, тогда бы он заменил всё сказанное сейчас лишь молчанием, то сотворил бы апофеоз парадоксов логики, который помимо него может случиться только с грандиозным философом или учёным, ведь молчание, скрывающее такое, - самая феерическая, кинетическая ложь! - думал он, когда вдруг услышал от Фалько:
   - Не молчите столь откровенно, иначе я услышу в этом параграфы лжесвидетельства.
   - Вдруг он действительно и даже без-фантастики читает мои мысли: словно перед Богом?! - думал Валентино, обретая темнеющее удивлением и испугом лицо.
   - Пожалуйста, не опровергайте своё имя, сэр: ваш взор словно Страшный Суд.
   Пытаясь сбежать от этих аномальных совпадений, Валентино продолжил пересказ, но, почему-то решив миновать пассивные козни Фелиции, тотчас сообщил, как расстался с ней посредством незнакомца, в-ответ услышав слёзно-сострадательный голос пустого лица Фалько, изнизу схватившего Валентино обеими руками за плечи:
   - Он обидел Вас?! Позволите мне наказать его? Обещаю притчу, когда... - здесь он замелил шаг и внезапно ниспал до таинственного шёпота, обрамлённого хищной улыбкой, - Но об остальном расскажете при другой оказии: думаю даже, можете и не рассказывать - предлагаю вам обрести происходящее мотивом и иногда, если сами захотите, рассказывать сцены своей памяти, а я украшу их каллиграфическими смыслами и остальными регалиями истины, но сам более не буду вызывать вас на откровенность. Вижу, вы наконец стали второ-открывателем причины моего шёпота.
   Валентино остановился, обнаружив себя около медленно-ниспадающего поворота широкой дороги и в нескольких десятках метров от себя увидев двух человек, один из которых истерически стоял на маленьким острове тени, окружённом морем света, в котором витало множество персонифицированных теней, агрессивно атакующих края этого острова, пока второй человек, стоя немного дальше, во мраке, злорадствовал на положение первого, издеваясь над ним смехом, словами и поступками, в частности - иногда уменьшал его остров фонариком, заставляя жертву метаться по скандально-маленькому подиуму жизни, а иногда бросал на его островок бесполезные патроны, будто-неумело жонглируя спасительным пистолетом, который, выпадая у него из рук, оказывался всё ближе к островку, совращая первого на смертоносно-глупую попытку дерзнуть, но тотчас поднимался издевателем.
   - Чем не саркастическая завязка-с, Валентино? - прошептал Фалько, - Кто-то из них - кардинал одной из плеяд, а кто-то - "что", ха-ха, простите, один из тех, с кем я следил за плеядами: решите, хотели бы вы спасти или, быть может, помочь в торжестве, после подумайте о том, кому из них вам выгодно выказать солидарность, а затем угадайте, какой портрет - к какому выбору, и какая память - ваша, ха-ха. Банзайте, представьте, что меня здесь нет, ведь...
   Валентино, понимая, что, если бы не слова Фалько, то он бы лишь деликатно прошёл мимо этого выбора, трагично задумался и о конкретной и о подобных ситуациях - заключая эти мысли через:
   - Шарм амнезии в том, что сейчас я могу спасти врага! Хотя и до амнезии, впервые оказавшись здесь, я был в таких же условиях. К счастью, эти драматичные вопросы не требуют ответов именно сейчас, - закончил он и, тотчас оборачиваясь к Фалько, прошептал:
   - Но... Фалько сбежал! Ха-ха, не удивлюсь, если он и задумывал, чтобы я, подумав, обрадовался, а "ведь" закончила сама реальность: ибо "это так", ха-ха! - от-досады шёпотом смеялся он, прижавшись руками к стене.
   - Скорее идёмте! - тем временем проповедовал палач своей жертве, - Не понимаю, почему вы так отчаянно стоите, ха-ха? Неужели вы не видите дороги, ведь здесь так светло?
   Валентино, наблюдая эту вероятно-уже-многотомную наковальню острот, тщетно пытаясь придумать свой шаг по ней и думая:
   - Даже если бы я знал, кто к какой фракции относится, это не помогло бы мне, ведь я ещё не знаю, с кем я был раньше, а главное, с кем я хочу быть теперь! - внезапно понял, что встреча с Фалько не оказалась бесследной, ибо будто научила интриганскому мышлению, среди которого Валентино придумал, как превратить происходящее в пубролюцию:
   - Нужна лишь двухсторонняя удача. Да, Фалько прав: нужно не только сложить бездарность с себя, но ещё и добросовестно переложить её на других, ха-ха!
   Валентино сошёл с дороги за штрих-пунктир сегментов сетчатого забора и осторожно приближался к месту садистского бездействия - чувствуя под ногами беспрестанное предательство осенних листьев, следил за спиной палача, даже не подозревающего, что...
   - Вы будто, наконец, тот самый, кто и своей тени боится, ха-ха! - кричал палач тем временем.
   ...Энтузиазмом своих вербальных козней маскирует подмостки собственного эшафота, и наконец достиг почти-удачного пробела в заборе - тотчас взяв пистолет за неправильный конец, миллиметровыми шагами приближался к спине палача...
   - Вы неблагодарны, я отдал вам всё, что мог... Я обрёк себя на жизнь!
   ...Чувствуя воображаемый гром своего дыхания и мириады возможных камуфлетов этого шествия, из коих более всего его беспокоила известная радость жертвы, которая, увидев эти поползновения, может убить своего спасителя своим самоубийством; однако, палач...
   - А почему бы не попытаться прикрытья тенью патронов?
   ...Весьма кстати заслонял свою жертву - Валентино, предчувствуя, что сейчас случится второй номер фокусов, хрустальной поступью достиг своей мишени и уже замахнулся пистолетом в затылок, но вдруг растерялся, ибо понял...
   - Ах, если бы здесь был хоть кто-то, кроме вас, хоть кто-то увидел этот конец!
   ...Что никто не только не знает, но, если ожидает встретить поворот в рай, и не должен знать, сколь сильным должен быть удар, чтобы иметь положительный, но не летальный эффект, однако, несмотря на начало вычислений, был вынужден продемонстрировать критический "наугад", ибо палач, вероятно, исчерпав остроумие или от-экстаза взойдя до примитивизма, изрёк старозаветное:
   - Но никто не придёт!
   Разрушающийся завязкой катастрофы смеха, Валентино, тотчас осознав, что в следующую секунду его план случиться никогда, отправил удар в положенное место, тотчас прокляв себя, так как за краткий миг, предшествовавший эпилогу, внезапно собрал из происходящего, слов Данте о временной петле и обвинений Квентина яростную идею, подозревающую в убийстве именно этот момент времени; пистолет ударил о затылок - палач, прогнувшись вперёд, упал, а следом за ними обрушился и Валентино, чтобы тотчас ослушать дыхание и другие признаки своей невиновности, подтвердив которую, сквозь калейдоскоп противоречивых эмоций увидел беспамятную жертву - юношу, стоящего на коленях, кричащего без единого звука, плачущего без-слёз и безудержно смотрящего на самую яростную тень, высокочастотно бьющуюся о край острова тени как о стекло, - воодушевляющее сказав юноше:
   - Да всё уже кончено! - и много аналогичных фраз, Валентино был удивлён тому, что ответом каждой из них служила лишь судорога, но вскоре осознал каламбур:
   - Ха-ха, что бы я ни сказал, я на-бис продолжаю роль палача! - думал он, смотря на почти-незаметную, остаточную улыбку на лице палача, будто радующегося, сколь умело заставил прохожего прочитать своё безупречно-саркастическое завещание.
   Расстреляв фонари, пересечением сложившие эту наковальню, и реанимировав разум жертвы, - продолжавшей смотреть в ту же точку асфальта, где находилась самая жестокая тень, - от безвозвратной концентрации, Валентино тотчас обнаружил трещины в своём идеальном плане, ибо едва жертва проявила "себя", как попыталась отомстить, впрочем, вскоре рассмотрев, что бессильно абордирует незнакомца - Валентино, поняла случившееся, обнаружила тело палача, подняла лежавший рядом с ним пистолет и приставила его к виску своего истязателя. Валентино, изначально прицеливавшийся в палача несколько другими намерениями, выбивая у юноши пистолет, спровоцировал выстрел, не имевший последствий, - и понимая, что хочет услышать спасённый, из темноты обращающий на него блеск злых глаз, сказал, чувствуя себя новообращённым демоном:
   - Нет... я сам. Смерть - уже слишком простая месть, а ты ещё и случайно проявляешь гуманность, ведь, убей сейчас, он даже не узнает об этом, а вспомни, как он украшал твой некролог!
   Дрожащий по тысяче причин юноша злорадно кивнул и, о чём и мечтал Валентино, устремился в сторону противоположную забору - в парк, в правой части которого даже отсюда прослеживался край далёкого озера, - лишь однажды обернувшись назад и отнюдь не с благодарностью. Валентино, провожая его взглядом, сел на асфальт рядом с сокрушённым палачом и, держась за пистолет, весьма долго ждал его пробуждения, иногда перепроверяя признаки дыхания и беспоследственности случившегося выстрела, чтобы не взойти на высшую ступень сарказма, случайно забыв рядом с трупом самую громкую улику - себя. Когда раздался сдавленный стон, Валентино, усердно приподнял голову палача, слёзно говоря:
   - О, как вы? Что с вами?
   - А... Валентино, что у тебя за голос и какие, к крыльям люциферовым, "вы"? Темноте разучился, Франсуа не узнаёшь? Ты не видел, что со мной произошло? Не видел его?
   - Нет. Кого? Я его знаю?
   - Точно?
   - Прости, кстати, но - распять тебя на звёздах! - даже тебя я увидел лишь ногами!
   - Зря, что не видел, - говорил долгим и глубоким голосом Франсуа, будто удивляясь своим словам, садясь на асфальт и от боли сжимая глаза, - Представляешь, иду я здесь, как вдруг случилась здешняя подлость - реальность начала перестраиваться, я от удивления даже пистолет выронил: где же он, - тут Франсуа, сидя поворачивался вокруг себя с протянутыми руками, словно сидя в пир_о_ге, и жадно завладел искомым, - И окружило-то меня фонарями, а рядом юнец - по-возрасту, но по-садизму - мумия! Если бы ты только знал часы издевательств, которые вокруг меня развивал этот маньяк: я стою, с ума схожу, а он, улыбаясь, патроны мне бросает, патроны из моего пистолета, понимаешь?! Мол, даже больше, чем могу, даю. Так долго меня сокрушали язвительные его слова: послушаешь - роман напишешь! Но ничего: своими греховными стараниями он на моих руках написал ещё и алгоритм своего самоубийства: навсегда его лицо запомнил! Кажется, ни одна месть не была так праведна, как та, что постигнет его! Не поможешь? Вспомнил! Ведь я могу объяснить, кто это был! Помнишь: в порту две пары глаз, что за нами бесталанно следили?..
   Валентино уверенно кивнул.
   -...Так тот, кого из них мы не поймали, и был! Если увидишь его, убей, не задумываясь; не бойся греха: убийство таких - только будто падающая с неба индульгенция! Только не поддайся обманчивым впечатлениям: у него было такое доброе, невинное лицо, что хочется верить каждому слову, но знаю я их изворотливость: всякому теперь уже рассказал, что всё было наоборот, что от меня спасся, ха-ха, представляешь такое? Нет, не представляешь: не знаешь ты ещё масти человеческого коварства. Скольких он ещё будет пытать или убивать? Его смерть нужна нам незамедлительно! Не понимаю лишь, где та басня, которой я выжил, и почему всё закончилось именно так... пойду искать своего спасителя - отблагодарить... да, отблагодарю, - повторил он благочестивым голосом, всё же имеющим несколько складок ненависти, - Если только его уже не убил мой мучитель, мстя за шедевр прерванного экстаза. Не знаешь, куда он побежал?.. Что это я говорю; так сильно чувствую жажду мести, что хочется любого увидеть своим избавителем.
   Франсуа пожал Валентино руку и, к удивлению, случайно пошёл почти туда же, куда и юноша; Валентино, с первых слов Франсуа ощутив, как тот испытывает его взглядом и пытается поймать на деталях истины, - адаптируясь, внезапно понял, что достоин Фалько, ибо моментально разучил себя думать и вовсе аннулировал своё эго, отчего все слова Франсуа казались сюжетом сна, где всё кажется правдой и ни что не способно удивить и рассмешить, запрещая правильные реакции:
   - Ха-ха! Теперь я до-конца понимаю талант и страсть Фалько: лицемерие позволяет сольно стоять за кулисами, пока никто не знает даже о самом театре! Ложь делает своего оратора свидетелем беспрестанной притчи: сейчас я видел эту ситуацию, как Судьба, как Бог, как писатель. М-да, истинный лжец никогда не избавится от своего "порока", ведь без лжи он чувствует себя лишь читателем книги "вокруг", хотя так давно и так долго был её соавтором. Лжец - человек, почувствовавший дилемму: лгать всем, обретая балластовое всезнание, или обязательно быть обманутым одним из тех, кому он не стал лгать; ни один мудрец не сможет опровергнуть саркастическую справедливость и рациональность первого варианта, ведь второй - мазохизм... Так, вновь подтверждается светозарность совета Данте. Но действительно, что если бы я был тем, чью роль лишь одел, и уже помогал лицемерному маньяку убить свою жертву? Франсуа, не признавшись в своих действиях, либо не доверяет мне или плохо знает меня, либо, наоборот, знает весьма, чем дарит первый намёк на мой утраченный характер - положительный, не солидарный с подобной жестокостью... Ха-ха, сейчас я научусь коварству, а когда однажды ниспадёт амнезия, вдруг узнаю, что был грандиозно-наивным глупцом; столько будет стыда - килотонны!
   Валентино тем временем уже шёл преследовать Франсуа, юношу и продолжение их истории, однако достигнув берега озера и смотря на пустые лодки, качающиеся в разных его местах, претерпел камуфлет: внезапно ясно увидев вместо озера автостраду и назвав это самым навязчивым и самым грандиозным воспоминанием, сделал шаг, который лишь приблизил автостраду, и вскричал:
   - Амнезия продолжается! - продолжив думать, - Именно так, как повествовала приснившаяся память! Нет, я поклялся не смотреть на часы и лишь сейчас понимаю почему: кажется, что однажды я забуду год, затем ещё год, затем ещё и ещё, чтобы вдруг опомниться перед своей смертью - словно остросюжетная перемотка к смерти, словно эти пробелы похищают длину моей жизни!
   - Валентино, кто-то похитил мою даму! - разрушающим криком ответил случившийся рядом Данте, - Чаще приходи сюда, ибо это шоссе стало моей тюрьмой, но сейчас мне нужно спешить.
   - Нет! Скажи мне, есть ли всё-таки способ выбраться отсюда, ха-ха?! - внезапно-истерически сказал Валентино, поддавшись мыслям об амнезии.
   - Ха-ха, неужели твоя амнезия случилась именно сейчас? Выбирай: новые лица появляются здесь в момент реконструкции частей города, отчего, находясь внутри перестраивающегося здания, можно, наоборот, исчезнуть отсюда, но только - неизвестно куда: легенда гласит, что нескольким людям подобное удалось случайно, а кто-то, на моей памяти, даже составлял карту города и изучал закономерность этих реконструкции, чтобы просчитать координату своего спасения, однако так и не завершил свой труд, потому что стал одним из тех, кого это постигло случайно; после кто-то ещё думал, что это может доказывать факт наблюдателей: будто сюжетом этого мира управляют подобия богов, которые, увидев, как создаётся героический ключ, исключили его автора из игры. Другим средством является Ромео, якобы знающий, как достичь выхода, но рассказывающий об этом лишь своим сектантам; это ты вспомнишь, встретив плеяду Бартоломео. Но Фалько сказал мне, что коварные основоположники обеих плеяд знают действительный и наипростейший способ спасения отсюда и, к аномалии, именно поэтому остаются здесь: имея возможность в любую секунду закончить своё странствие, терзают новоприбывших инсценированной безысходностью: наверно, думают, что, если помогут неофитам тотчас спастись, то сделают себе, страдавшим веками, грандиозное "несправедливо"; весьма причинно.
   - К какой плеяде принадлежит Фалько? Можно ли ему верить? Как вести себя с ним?
   - Как ты и я, ни к какой, но к обеим; встречаясь с Фалько, представляй его злым богом - будто единственным, что ты встретил после смерти: никто не знает столько тайн и истин, сколько он, однако за его советы платишь, уже слушая сам совет, в котором правильно всё, кроме нескольких критических деталей, а иногда - кроме не-туда-обращённой коллизии или морали. Фалько - олицетворение последнего средства, которое само нашло тебя раньше первого, ха-ха!
   - Ха-ха, нет, подожди, ещё...
   -...Только один вопрос: понимаю, что тебе, ха-ха, непередаваемо-интересны эти фиоритуры памяти, однако я словно пересказываю чужую демагогию, когда должен беспощадно уничтожать даже мысли этих ещё даже неизвестных похитителей!
   - Что мы с тобой делаем в этом дне?
   - Да уже "дне", ха-ха; спроси, пожалуйста, у Бога; мы делаем именно то, что ты спросил изначально, - ощупываем способы выхода, тем временем спасая тебя от предрассудков Квентина и витая над перекрёстками козней.
   - Как ты выбирался из заточения?
   - Что?.. я звонил? Значит, вот к чему я бегу сейчас! Её похитили, чтобы поймать меня! Сейчас я скажу тебе как, - здесь он показательно вдохнул воздуха и будто-яростно вскричал, - Посмей только меня не спасти! Ха-ха! Гениально! Где я просил искать себя? Ведь там я и найду её!
   Валентино не без труда вспомнил и озвучил упомянутый ориентир - Данте отчаянно прокрутился вокруг себя, пытаясь понять нужное направление, и, решив, сказал:
   - Ха-ха, существуя пятимерно, я словно масть превосходства - ценой других механизмов событий, других проблем, другого мышления и одиночества: сейчас я заново учусь быть! Кстати, думаю, мы связаны моей временной петлёй сильней, чем тебе кажется: наверное, даже твоя амнезия - побочный эффект тщательного знакомства со мной, запрещающий говорить то, чего я не должен знать. Ха-ха, нет-нет, даже не изобретай этот малодушный способ самолечения.
   - Но что если я и-правда...
   - Ты и ложь.
   - Что класть?
   - Зачем класть "что"?
   - За спиной, ха-ха!
   - Ха-ха-ха! Мы понимаем непонимание друг друга; возьми патроны: они у нас тоже одинаковые.
   - Ха-ха, если я теряю память при некоторых встречах с тобой? Ты будто без-нужно растрачиваешь мою жизнь! Не знаю, что нужно говорить в таких случаях, но почувствуй в этом даже не цинизм, а косвенный садизм!
   - Поговорим об этом после.
   - Ха-ха, когда и с кем именно - среди твоих анахронических камуфлетов?!
   - Не бойся терять время, ведь этот мир и я - доказательство бессмертия!
   - Ха-ха, нет, пожалуйста, изолируй меня от себя хотя бы на время, чтобы проверить! - говорил Валентино в спину убегающему Данте, не понимая, чем считает это - ультиматумом или шуткой.
   Осмотревшись - не найдя поблизости признаки здания с проломом, Валентино, отбежав к автостраде, увидел расположение колеса обозрения, которое ныне было неожиданно подсвечено, вращалось и своим новым положением намекало, что искомое здание лежит в километре от этого места, а Валентино ошибся ориентацией - как оказалось, стоял спиной к другой стороне автострады. Думая об этом Валентино, решил вновь преследовать Данте - добежав до поворота к улице, на которую он свернул, удивился, сполна доказав фантастику Данте, так как улица, усеянная случайными позами автомобилей, длительное время не имела ни одного поворота, а каждый её фонарь бы невредим. Валентино, неумело перезаряжая пистолет и заглядывая в окна автомобилей, долго шёл вперёд, пока не услышал отражения множества голосов - рассмотрев поворот в аллею, состоящую только из двух линий деревьев, окружающих дорогу, зашёл в него и за деревья - следуя за приближающимися голосами, достиг крестового центра аллеи, другая дорога в котором была короткой: справа кончалась храмом, а слева - величественной ротондой, в которой и обнаружилось множество говоривших. Едва Валентино, наоборот, сойдя на дорогу, чтобы подслушать, укрылся за последним деревом, как сзади на его плечо легла рука незнакомца, который, сказав лишь:
   - Подозрительно, Валентино; цена моего молчания об этом - ярче золота, запомни! - быстро пошёл к ротонде, заранее огласив себя бессмысленным восклицанием, а после обернувшись, добавил:
   - Встречайте даже двух.
   Валентино, сразившись с эпилептическими признаками своего начинающегося побега, был вынужден последовать за незнакомцем - неуверенно взойдя по лестнице ротонды, обнаружил себя в обществе множества лиц каждого пола, среди которых узнал лишь, к сердцу, Фелицию, к паранойе, Квентина и, ко многому, Фалько, из-за спины нашёптывавшего одной из женщин "румянец" и улыбку стыда.
   Увидев Валентино, собравшиеся на-миг замолчали, после чего один из них, пафосно чуть сидящий на перилах и до сих пор ли смотревший на разговор остальных, сказал:
   - Мы не ждали фокусника с невидимой Анной...
   Окружающие натянуто рассмеялись.
   -...Её невидимость распространяется и на тебя; простите, господа, мне этот разговор с пустотой, - договаривал он, пренебрежительно тряся пальцами руки.
   - Позвольте, - полушёпотом начал Фалько, - Не стоит писать секреты на облаках: давно забывал сказать, что за нами искусно следят; смею предложить вам шёпотом сойти туда.
   Общество, озираясь, тотчас начало сходить с Ротонды - Фалько целенаправленно шёл к Валентино, однако увидев, как его опередил неизвестный в белом цилиндре, - грациозно приобнял шедшую рядом Фелицию и, к зависти Валентино, помог ей сойти с лестницы.
   - Уже проследил? - располагающим шёпотом обратился к Валентино неизвестный.
   - Нет, - заключительно, многозначительно и уверенно ответил Валентино, но вдруг добавил, - Прости, но со мной случился капкан реконструкции - побывав внутри скульптуры света, узнал о своём малодушии, но забыл многое, в том числе и даже факт твоей просьбы: повтори, за кем проследить, и я сделаю это немедленно; может, хоть так распутаю мысли.
   - Моей просьбы, ха-ха? Какие интересные эвфемизмы! Вижу, сколь тебе на самом деле нужно моё согласие и как ты тщишься ради других: за Арриго, Ар-ри-го! - закончил неизвестный и ультимативно удалился.
   - Ха-ха, однако я льстил себе, - думал Валентино, последним сходя с ротонды, - Считая, что аккуратно врисуюсь в происходящее, не высказав правды, ведь оно - танец словесного лабиринта! Кто из этих лиц - Арриго, и что именно я должен выследить за ним? Хочется разучить их метафорам: сперва нужно угадать буквальный смысл реплики об Анне! Ха-ха, я словно читаю загадку, написанную загадками! Может быть, Анна отрекомендовала меня им, но без неё я здесь - пустое место? Так ли? Но, наверно, это и есть вторая плеяда - какое отношение к ней может иметь Анна?
   Валентино и Фалько целенаправленно шли навстречу друг другу, однако последний должен был вновь перестроить свои намерения - обнять двух случайных в-визави-стоящих собеседников, ибо первый был вновь связан внезапным разговором, инициатор которого имел не совсем миловидное, но броское лицо, почему-то казавшееся именно отчётливым и рельефным, а также будто темнел таинственностью, никогда не имел непатетических поз и соблюдал привычку к статическим жестам, чаще всего возникавшим при обыкновенной жестикуляции, но не исчезавшим после её необходимости - наделявшим его интересно-неровным положением пальцев и рук.
   - Через час... в этом самом храме... если ещё ищешь праведное знание; не обращай внимания на, - отрывисто и несколько загробно прошептал таинственный незнакомец, тотчас громче сказав:
   - Что-что?.. Нет! - и оттолкнул Валентино, уходя в-сторону.
   Валентино несколько постоял в стороне, осматривая живописных собравшихся, разделившихся на дуэты, трио и квартеты шёпота, но тотчас дождался Фалько:
   - Вице-некто, не позволите ли упростить положение самозванца чопорного раута?
   - Ха-ха, кто за нами следит?
   - Например, я, ха-ха; не показывайте себя тем, кто не умеет читать между строк чистого листа и тишины дворцовых метаморфоз. Да-да, учитесь эффективно дирижировать антуражем: сейчас я лишь заставил их аллегорически разрешить нам этот диалог и забыть о вас и вашей неуместности; между прочим, украден ли ключ?
   - Последнее - метафора?
   - Не сейчас - безусловно, ха-ха.
   - Почему я неуместен здесь?
   - Вновь живописуете торжественными пробелами памяти: будьте осторожны, мне кажется, что однажды вы можете потерять её до-конца. Забудем пока о ключе, чтобы не упустить наивозможно-полноценный коллаж фигур этой плеяды, торжественно пояснив иероглиф абстракцией, ха-ха. Сначала скажите мне, что вы думаете о людях, окружённых камерными условиями: какой аккорд нитей кажется вам лейтмотивом?
   - Наверное...
   - Не спешите... оглядывайтесь на летальность своего ответа, ведь я - ангел, склоняющий к демонической мудрости философической сервировкой глупцов, а никто не знает, когда я обнаружу в их числе и вас, ха-ха.
   - Ха-ха, контроль?
   - Это второе, дискриминант из первого; репутация, знаете ли: каждый из них лишён возможности навсегда уйти отсюда к кому-то другому, ведь все персонажи этого мира наглядны уже сейчас. В естественных условиях человек опасается позора и других опечаток своего сюжета лишь кукольно, ибо бессознательно знает, что может коварно сбежать от чужой памяти о себе, переиграв свой спектакль с другими людьми, однако здесь, к удвоению фатализма, они обречены на манифест безвозвратно-первого дубля, титаническим следствием чего становится?..
   - Естественная маска? - после паузы ответил Валентино.
   - Брависсимо, дон Валентино, только что вы на-процент разобрали "эшафот моих глаз"; знайте, что я всегда говорю серьёзно: лживость моих слов и угол моих поступков определяется статистикой ваших ментальных шагов; к сожалению, только античные философы, нигилисты и, быть может, вы способны оценить румбы моей идеи до-конца: моё расположение нельзя заслужить до-константы, до-клише: иногда я вам - друг, иногда - никто, а иногда... не будем говорить о том, что видят на горизонте ада. Попытайтесь предположить, какая же тогда саркастическая оказия постигла обладателей ума, так же, как и вы, понявших необходимость начать возможно-вечное знакомство с естественной маски?
   Валентино усердно читал свои прозрачные мысли - смотря на группы людей, пытливо пытался представить картину от лица одного, другого, третьего, как вдруг представил её от всех сразу:
   - Ха-ха-ха, каждый стал не собой? Одел роль, которая показалась остальным его естественной позой? И не узнал ничего о правде и душах своих соратников, ведь каждый солгал именно так, ха-ха?!
   - Особенно приятно видеть, как именно... вы придумали эту правду, разрушив классический галс своего разума и изобретя другой угол мышления. Однако не каждый стал экспонатом этого кольца саркастической фальши, а многие взошли в него осознанно: допустим, представьте труса, который мечтал быть тираном и, оказавшись здесь, упал на благодатный мольберт; вероятно, подобное способно пробудить в вас инновационное мнение об обмане и цинизме, ведь быть жертвой фальшивого деспота - ничтожества, полагаю, обидно вдвойне, хотя само слово "ничтожество", произнесённое жертвой этого, подтверждает, что она достойна произошедшего, так как, дерзнув так оценивать людей, полагает, что, в таком случае, должна являться тираном сама; сальто цинизма, как видите; притча справедлива? Если вы можете слышать отзвуки подобного логического хрусталя, то позвольте предложить вам нить к индульгенции: когда наши отношения, не дай никто, постигнет скверна, вы должны нарисовать мне то, кто есть и чем кажется какой-либо экспонат этих плеяд; философ бы знал, что для вас это выгодно настолько, что я будто помогаю вам грабить меня, мир и Никого. Кстати, пример фальшивого деспота не является фантазией. Упомянутый же вами "контроль" теперь должен представиться отчётливо: если другая плеяда проповедует демократию, экстренным монархом которой является Генри, то в этой плеяде вы могли увидеть карикатуру, впрочем, не далеко отступающую от социального реализма: властителем де-юро является Бартоломео, теневым властителем - его все-нежная супруга, Елена, которая, пока он встречал вас этой отповедью, тщетно обрамляла вас своими желаниями и мечтала купить контрастом, что, возможно, и сейчас происходит за моей спиной: осторожно найдите ту, что в вашем понимании наименее ассоциируется с искушающей на преступления красотой, и поймёте больше, чем всё.
   Валентино, по его циничным мыслям:
   - К раскаянию! - скользнул взором по группам людей, чем случайно согласился на визави с тем, что ставило колоритно-сквозную точку в его расследовании, - с отвратительной женщиной тридцати лет, которая, являясь холстом для рикошетов эвфемизмов о красоте, наполовину закрытая силуэтом Фалько, ударяла себя пальцами одной из скрещенных на груди рук, покачивалась вперёд-назад, смотрела полупрофилем не-от-гордости гордо вздёрнутой головы и томно прикусила губы, высказывая нечто среднее меж созерцательным наслаждением и амбициями поэтессы, задумавшейся о том, как отписать Валентино от прозы.
   - Грех чернил, ха-ха? Но её расположение ещё может вам пригодиться, - сказал Фалько, - А потому, пожалуйста, загримируйте откровенность своего лица хотя бы тем, моему чему с-плагиатом вас научил Ромео, - каламбуром; позволяю оклеветать себя - скорее скажите, например: "мнение о ваши намёках, сэр, - на моём лице".
   Валентино, ощутив, что его лицо действительно является антиподом символизма, застыдившись правды и расшифровав слова Фалько, чуть громче обычного повторил предложенный блеф и отвернулся на Фалько.
   - Спасибо, что любезно искушатесь на ложь.
   - Ха-ха!
   - Обстоятельный случай: высказавший правду о Елене станет циником, ха-ха? Драма Елены в том, что весь "гуманный" мир, не желая стать этим циником, смог-таки оставить в неведении даже её саму - не буду поджигать занавес антракта, чтобы опередить то, чем это льстит вам, ха-ха. Впрочем, краеугольная неавантажность иногда лучше усреднённости, ведь и она порождает внимание, не думаете? Полагаю, вы уже осмыслили, как с, несомненно, оптически-приятным Бартоломео могло случиться это супружеское несчастье, и можете предоставить мне главный дедуктивный вывод?
   - Они здесь старожилы и венчались ещё несколько веков назад?
   - Именно, венчание аристократских капиталов.
   - Ха-ха, не являетесь ли вы и сейчас литератором?
   - Пока предпочитаю не отворачивать сюжеты отсюда, - здесь Фалько широко объял руками воздух, - До твердынь клеветнического "реализма", но уверен, что писатель - вы, причём, веря моим трансцендентным воспоминаниям, писатель "мирозданий": в одном из ваших вырвавшихся из-под контроля творений мы, возможно, и находимся сейчас. Кстати, наверное, вы не знаете одного очень многоликого суеверия - никогда не осмельтесь согласиться проиграть, когда победа кажется ненужной, циничной или любой другой, ведь подобное обретает самое какофоническое эхо в других ипостасях. Несмотря на то, что Елена не знает о себе правды и окружена, я бы кому-то даже сказал, телесной лестью тех, кто, подобно вам, отвергнут Бартоломео, она несколько интуитивно ненавидит женщин, особенно прекрасных, - нюанс титанический... тем более, если смотреть на это.
   В этот момент Валентино испытал не менее, чем чувства Люцифера, которого, что особенно приятно, случайной ошибкой наконец-таки венчают на царство небесное, ибо сзади к нему с хрупкими объятиями подошла Фелиция, которая, медленно скользя объятиями вокруг него, сложила визави влажных глаз и будто обо всём умоляющих друг друга лиц и, крупно дрожа, начала рисовать очертания словно-вечно-жданного поцелуя, в последнем миллиметре до которого до-испуга внезапно обрела презрительное лицо, брезгливо оттолкнула Валентино и авантажно ушла. Среди симфонического низвержения Валентино, провожая Фелицию гаснущим взглядом, обратил в мир лик, об который, казалось, можно было сломать художника или создать поэта.
   - Агоническое наслаждение, не так ли? Её роль - плагиат остросюжетной души Мельпомены!..
   Валентино яростно рассмеялся, почувствовав себя персонажем, случайно услышавшим, как усердный автор описывает его текущее самочувствие.
   -...Властителем же де-факто здесь считает себя каждый: одни, прежде чем оказаться здесь, всегда властвовали над окружающими, но, благоразумно одев ту самую, серую маску, случайно-саркастически оклеветали своё социальное амплуа и показались пешками именно тем трусам, что сподвиглись позиционировать себя тиранами. Ха-ха, вдыхаете скандал мизансцены? Проявляя разум, вы увидите такие прозрачные метаморфозы, что станете свидетелем бесподобной аллегории наяву. Другие, не желавшие как быть пешкой, так и властвовать, обрели своё влияние случайно: представьте, если, например, Иммануил не лжёт и действительно бытует здесь уже несколько столетий, то скольким ранам чужих репутаций он стал свидетелем? Обнаруживая такие регалии истины, он, к безупречной зависти моей, связал себя тайнами с лицами плеяд - ныне, имея меню ошибок, опечаток и конфузов каждого человека, он способен сплести все оттенки шантажа: угрожать, запугивать, компрометировать, саботировать и применять другие не менее прекрасные клавиши душ. Однако эти же столетия позволили многим увидеть раны репутации самого Иммануила - ха-ха, не знаю, как они решают попарные уравнения встречных секретов, но подозреваю, что каждый знает большую часть правды обо всех, но может обсуждать её только с некоторыми избранными людьми, отчего, когда плеяда собирается вместе, каждое её лицо носит ту маску, которую одело изначально, но стоит только одному её лицу командироваться к своим сподвижникам - к тем, вместе с кем оно знает чужие тайны, открываются кулисы, служители которых могут даже обмениваются чужими секретами, но каждый всё-таки не может быть самим собой до-конца, ибо тем разгласит компромат на себя, став пешкой своих же сподвижников, ха-ха. Не думайте, что видимое за моей спиной - правда о таких "кружках" и кулисах, ведь они не даже без "так" не глупы, чтобы афишировать своих истинных сподвижников, которые имеют даже им неизвестные цели - возможно, будут рады предать любого, чтобы эмигрировать в другой кружок. Вижу, вы наконец осознали истерический талант этой натуральной карикатуры: любой из них имеет контроль хотя бы над одним другим лицом, которое имеет власть над другими лицами, а одно из них вовсе может знать тайны Бартоломео - через него влиять на всех. Хрустальная абстракция властителей воздвигла аналог экономической системы, монетами которой являются эти тайны, ведь здесь бесполезны деньги, вещи, даже оружие и патроны, отказаться от которых, значит, лишь отказаться от пафоса, применяя каменья. Стоглавая тщета, которую я встретил, столкнувшись с этой монополией секретов, число которых, требуемое для конкуренции, уже невозможно догнать, - воскресила во мне героизм, ведь мудреца отличает то, что, отчаявшись среди войны, он видит это отчаяние всего лишь второй войной, следовательно - эпилепсией каратов гордыни. Тогда-то я и изобрёл себя торговцем пылью и скоропостижно обрушил их экономическую политику революцией: к счастью, фанатизм фонетики тайн или бессознательные остатки классической человечности позволил им не возвести в систему один интересный, известный не здесь, но в мироздании пассаж - ростовщичество просьб, когда ни что не делается бескорыстно... Да-да, теперь вы начинаете осмыслять, какой нитью рисовал по вам Бартоломео? Не спеша с инкрустацией этой диверсии и заранее понимая её критический успех, ведь это интересно, - я искал позу пандемической выгоды и того, с кем заключить первую подобную сделку: мне нужен был только человек чести и слова, ведь для них я был никем - пешкой, не могущей вести встречный шантаж, и наипервейшей мишенью обмана. Посмотрите за мою спину и докажите в себе литератора: кто из них стал моей жертвой?
   Валентино, рассматривая улыбающийеся шёпоты групп, сперва случайно нашёл того, кому менее всех подходил этот статус - человека, каждое слово о котором, если желало быть правдой, требовало суффиксации, фарватер оттенков чему - откровеннейше-гадкая улыбочка; продолжая листать лица, Валентино уже начал отчаиваться, так как большинство из них вовсе не намекало ни на положительные, ни отрицательные оттенки чести, но вскоре обнаружил человека с уверенным лицом, держащего руку на рукояти пристёгнутой шпаги, и объяснил его приметы Фалько.
   - Да, ещё один артефакт - Теодор: изначально он одел маску рыцарства и в ней предстал перед Иммануилом, который благодатно донёс это знание до героев наших дней, научив всех считать его эталоном безупречной чести - я, сделав ему только тщательно-публичное предложение, чтобы окружить ультиматумом, когда отказ от выполнения обещаний сулит падением маски, - шёпотом, начина с нуля, сперва обменял ему саму эту идею на выполнение одной моей просьбы. Теодор ожидаемо так же продал эту идею другому за просьбу, который поступил аналогично, а я тем временем продал её кое-кому ещё - он повторил методу Теодора, позволив мне прозрачно расколоть плеяду пополам и обрести, теоретически, две пешки - последние экспонаты в каждой из этих эстафет, ведь, если я попрошу Теодора сделать что-то внушительное, то он попросит об этом того, кому продал идею, а тот, в свою очередь, того, кому продал идею сам. Зная порядок жертв этой эстафеты и их характеры, я мог предсказать, какая просьба остановится на конкретном человеке, который предпочтёт овеществить её сам, чтобы воспользоваться своим адъютантом в собственных целях, - и связал две пост-хрустальные коллизии, благодаря которым обрёл конкурентоспособное влияние и, рукоплеская себе, имплантировался в эту плеяду.
   Фалько покачивался позой актёра, завершившего феноменальный спектакль, - лицо Валентино казалось критической иллюстрацией к "брависсимо", однако лишь овационной интонацией сообщило:
   - Но вы отвернули конец! На какую манипуляцию вы потратили свои просьбы?!
   - Сэр, теперь вам придётся стать адвокатом своей безбожно-жадной неблагодарности. Вы будто просите дьявола, милостиво вернувшего вам душу, отдать следом ещё и его собственную, нежно заключая: "для катарсису-с", ха-ха!
   - Ха-ха, значит, вы стали музой, - сказал Валентино, отчаявшийся узнать кульминацию, - Которая вдохновила меня придумать свой кошмар!
   - Кошмар? Расскажите по-углам!.. уже нет: сейчас они вспомнят заодно и вас, - сказал Фалько, кивнув за плечо Валентино, который, обернувшись, увидел там приближающегося человека, - Это господин N. PS: в каждой плеяде есть агенты той третьей стороны, о которой я вам однажды рассказывал.
   - Он инкогнито?
   - Отнюдь: он тот самый, каламбурный, мирозданческий - столь же известный, сколь многострадальный, ха-ха!
   - Неужели?!
   Эн грациозно и самоуверенно подходил к собравшимся и уже начинал приветственно разводить руки, казалось, чтобы каждому взгляду для внимания досталась его часть, однако тотчас тщательно выслушал Бартоломео, смотрящего в сторону и не удостоившего свои слова хоть какого-то интонации:
   - Разворачивайся прочь... И ты тоже!.. точно наконец отвечая на "какая" - многоцветная дерзость! Хотя нет, один из вас должен взять это письмо - делитель вашей неудачи, и передать его исключительно в руки бездарного Генри, которого Компас сейчас предполагает где-то там, - Бартоломео небрежно указал за храм, рассмешив Валентино каламбуром:
   - Доставьте письмо мертвецу, сэр, нет-нет, мне нужен именно гонец на тот свет... ха-ха! - думал он, стоически смотря на протянутый, небрежно смятый в пальцах конверт, а Эн спешно подбежал к Барталомео и, казалось, превратив весь свой бег в растянутый поклон - держа руку выше согнутой спины, манерно принял конверт, позволив Валентино многогранно задуматься о ироничности, правдивости или лицемерности этой бравады.
   Взяв письмо, Эн пошёл обратно, обмениваясь исключительно-разными улыбками с некоторыми из собравшихся и прошёл мимо Валентино, который тотчас последовал за ним; несколько минут они сопровождали друг друга молчанием, которое Валентино переполнял мыслями, в частности о благоприятном конце истории с Фелицией и о поведении Квентина:
   - Объяснить его пассивность можно лишь тем, что он таки потерял мой след - позволял мне забыть его, чтобы уже сейчас продолжить неудачную рекогносцировку!
   Но трещину молчанию воздал Эн:
   - Пожалуй, мы превзошли оттенки предусмотрительности, представлюсь - Эн, производное от "Анна", - гласил он, до-безумия внимательно смотря на Валентино, который, мечтая узнать причину этого, озвучивал своё имя; Эн, вздрогнув словно от внезапной удачи, внезапно вздрогнул от испуга, но тотчас вернулся к первому состоянию, бездарно пытаясь подавить смех случайного триумфатора - возымев качающуюся улыбку, как показалось, скорее начал говорить, чтобы перейти опасный мост этих увеселений:
   - Какое же испытание предложил тебе сей августейший?
   - Воистину сказать, я даже пробелов не понял.
   - Мне так обидно за тебя: ты даже не можешь вернуться и переспросить, ведь некстати его привычка - говорить только один раз, - элегически ораторствовал Эн, тем временем сражаясь со своим лицом, сокрушающимся от октав весьма обратных эмоций.
   - А тебе?
   - Исполнить тайную доисторическую мечту Бартоломео - любым способом преподнести ему его обожаемую Анну; согласись, эту просьбу могут таить уста каждого: она так несравненно-прекрасна, как вдохновение!
   Валентино, тотчас связав узлы истин и не сумев справиться с сенсацией, воскликнул, радостно схватив Эна ниже плеча:
   - Этого-то он хотел и от меня?!
   Однако Эн не только не разделил счастья Валентино, но и обрёл едва-заметный мимический фейерверк, сперва показавший, будто он кем-то обманут, затем - жертву безличного сарказма, после - несколько оправдательный гнев на себя, но тотчас вернул себе очертания утопии, сострадательно сказав:
   - Ненавижу огорчать, но отчётливо нет; ты как-то бессознательно-симпатичен мне, а потому эксклюзивно признаюcь: в отличие от тебя, новобранца, я лишь разжалован за неподчинение Бартоломео: и удивительно, за что именно, - за добросердечие! Большинство из них жаждет истязать новоприбывших - они придумывают какие-то абсурдные поручения, подобные моему обольщению Анны и этому письму, - Эн несколько даже назидательно помахал письмом перед лицом Валентино, добавив, - Даже не знаю, от чего именно спас тебя, взявшись за это! А я, лишь впервые попытавшись разучить их этим греховным приключениям, когда по-правде нам всем стоило бы лишь слезоточиво обняться вокруг общей драмы, - был с советующими почестями изгнан, ха-ха, виновен в гуманности! Думаешь, чему я посмеиваюсь, если не этому сарказму - спаситель, ищущий спасения, ха-ха!..
   Они уже выходили из аллеи, поверачивая в сторону, указанную Бартоломео.
   -...Нет, нельзя смеяться, ведь этим я будто подтверждаю, что мне интересно танцевать их игры! Памяти дай мне, Боже, о чём же я хотел сказать? А! Ты и каждый имеет право презирать меня - малодушного мучника, несколько лет готовившегося к этой просьбе о гуманности. Но теперь я вижу, что хоть кому-то от этого будет случайная польза: никогда не было случая, чтобы Бартоломео давал два одинаковых поручения, однако однажды была ситуация, когда исполнивший его просьбу неправильно был изгнан навсегда: представь, несколько месяцев он блуждал рядом с нами на расстоянии видимости и пытался обращаться, но никто не посмел ответить ему, так как Бартоломео вверг нас в многозначительный ультиматум: "начавший говорить с ним может не останавливаться уже никогда". Мы игнорировали несчастного, который однажды сделал ожидаемый шаг от одиночества до нуля... Ах, не смогу видеть такое дважды - умоляю, вернись к Бартоломео... идеаль!..
   Интонация этого неконченого и лишнего восклицания отличалась от всего и могла бы принадлежать математику, который, покоряя труп теоремы, внезапно вспомнил какую-то проблему своей жизни и между делом случайно решил её.
   -...Но только не говори ему, что "не понял" поручения, ведь это может быть истолковано не только, как глупость, но и как невнимательность, а значит, и ненужность, - скажи "не смогу" или "отказываюсь делать именно это", и он поручит тебе что-то, естественно, хоть и более сложное, зато однозначное. Или можешь подождать, пока я исполню его мечту, вернусь в этот синдикат и попытаюсь ввести в него тебя... Да, если раньше я ещё думал, исполнять ли это поручение, поддаться ли системе и стать ещё одним экспонатом "Обыкновенной истории", то теперь - если ради тебя, то да! Сделай этот выбор за меня! Ха-ха, наверное, тебе кажется, что я сразу же решил поддаться, а сейчас нашёл ещё и идеальное оправдание своему малодушию! Жаль, но не могу не согласиться. Так, что ты думаешь?
   - Куда-то пятистопно лжёшь; однозначно то, что ты пытаешься отвести меня от Анны или от самого моего или своего поручения, но ничто так не многозначно, как то, зачем тебе это нужно! - лишь думал Валентино, с-интригой представляя, что и это сказание имеет кулисы, соразмерные с иконописным блефом Франсуа и вообще с разрекламированным Фалько контекстом, но, лишь тщетно мечтая узнать правду сейчас же, ехидно ответил:
   - О, не мне и не мной сокрушать пути праведника - спасусь как-нибудь.
   Лицо Эна преломила судорога - он, оглянувшись в две стороны, начал медленно шептать, ускоряя речь до нормы едва ли не с каждой буквой:
   - Хотел и тебя спасти и правды не сказать, но ничего другого не остаётся - ты заставляешь меня подписать половину своего смертного приговора; никому не говори то, что я скажу сейчас! Обещаешь?..
   Последовала ожидательная пауза.
   -...Впрочем, безразлично... Следующий человек, который вступит в наш синдикат, обречён: незадолго до того, как я был изгнан, обсуждался предательский план, по которому истинным испытанием следующего новобранца окажется предложение убить некоторое лицо, вслед за чем они, слушай внимательно, убьют самого убийцу или, естественно, того, кто, уже выслушав это предложение, откажется им стать. Когда ты сказал, что не понял своё задание, я увидел тебя человеком удачи, столь случайно отвернувшим от края своих ролей, но теперь вижу, что именно я украл твою удачу, позволив ещё и неправильно угадать твоё задание; чёрт возьми, я будто подыграл Бартоломео, ведь сейчас ему нужен именно такой, неуклюжий исполнитель, который, сделав ошибку в первом поручении, сам подарит ему предлог для фразы: "ты понимаешь, что теперь должен исполнить более серьёзное поручение?". Ты понимаешь, насколько иронична игра твоей случайности!.. А, подвеска! Кажется, я понял, что ты должен сделать с Анной, но на-благо тебе не скажу ни за что! Если бы ты решил выполнить моё поручение, то я бы, в любом другом случае, даже не стал сопротивляться, ведь мог, уже бытуя здесь годы, подождать скоро-следующего, к тому же когда-то и я был новобранцем - избавился от этого флага греховной хитростью, которой мог бы исправить положение и здесь: запоминай, коль грешен, - здесь он наставительно расширил глаза, - Пригодится - пока Бартоломео высмеивал бы тебя за ошибку и снабжал "ничем", ссылая в пустыню сольных приключений, мне достаточно было бы сказать лишь два слова - "чужими руками", чтобы объяснить ему, что я якобы опутал тебя ложью, заставив свершить возложенное за меня... Больше всего печалит, что Бартоломео, вероятно, и ждёт от меня чего-то подобного, ведь для того, кто уже является членом синдиката, выполнять само поручение - не только бездарно, но, в их глазах, даже постыдно... Да... он хочет, чтобы я, вымаливая помилование, поступками опроверг словесную причину своего изгнания, мол, вот ты какой ортодоксальный! Однако, на это я не решусь никогда! Умоляю, - вскричал он, начав то брать Валентино за рукава, то отпускать, - Не делай ничего пока: пропусти свою гибельную очередь - подожди, пока в синдикат примут другого человека, кроме меня, ведь, если к ним вернусь я, то не случиться ничего, а любой другой случайно обретёт клеймо этой вакансии. Поставь себя на моё место, в конце концов: каково знать, что разговариваешь с вакансией на труп убийцы - с тобой, меняя вину умолчавшего, на вину не предупредившего об этом более тщательно, не доказавшего необходимость спасения: к несчастью, кому-то не миновать этой роли, но, как говорят здесь: и каплю среди океана сбережёшь, коли знакома... Ха-ха, тебе придётся послушаться меня, иначе свяжу тебя во-имя твоего буквального и моего духовного спасения! Выбирай!
   Валентино, содрогаясь от прицела панорамы, но спасаясь смехом трагикомичности своего положения, тем временем думал:
   - Даже не потеряй я память, не знать правду - такая же амнезия! Узорное проклятье! Если бы Бартоломео дал хоть один намёк на истинное поручение, моё или Эна, которому я могу быть соперником в чём-то большем, отчего сейчас он или пытается научить меня бездействию или злорадно сокрушает меня гамбитом, отговаривая от именно от того, что нужно ему, чтобы я, подозревая его во лжи, похитил-таки Анну, чем действительно ошибся поручением. Слишком много возможностей! "Делитель вашего несчастья" - можно ли считать эту - опять! - метафору доказательством того, что наши поручения взаимосвязаны? Но как с этим связано само письмо? Оно - банальная рекомендация, чтобы начать диверсию в другой плеяде? Нет, ведь меж плеядами война, отчего это письмо - прокламация на принёсшего! Ха-ха, может быть, этого и не понял Эн? Нет, думаю, если они обитают здесь веками, то и коллизии, которые они рисуют на лицах своими кознями, должны быть более изощрённые - у нас с ним должны быть хотя бы как-то обратные поручения! Ха-ха, возможно, он действительно сделал своё поручение ещё и моим или вовсе обменял поручения местами. Кратности и направления обмана! Но и, склоняя на меня на бездействие, он может, наоборот, сделать меня мишенью вакансии на труп, хотя может не знать, что эта вакансия уже миновала: не в убийстве ли её исполнителя или жертвы Квентин обвиняет меня? Почему-то кажется, что Эн пытается миновать именно себя как убийцы: нельзя столь тщательно придумывать сценарий роли совестливого добряка, если хотя бы на-квант не быть им... Итого - клевещу на ангела? Ха-ха! Но, возможно, он проговорился: он лишь изгнан - его поручение должно отличаться от обычных: его-то и могли попросить убить кого-то... меня? За что? Не за что, - коварно отвечает память: будто ответ на риторическое "спасибо"! Я даже сам не являюсь свидетелем любого своего алиби, ха-ха! Мог ли я настолько обидеть кого-то, что получил такие следствия. Могу ли я знать секрет, который - о, бездна сарказма! - забыл, но который огнестрельно преследует меня? Если мы с Фалько пытались разрушить строй плеяд, то это резонно. Однако смертельной жертвой Эн может быть и Анна, что кажется особенно рациональным, ведь тогда он, отстраняя меня, удаляет препятствие и случайную жертву в одном лице?! Но и мне могли приказать убить Анну. Тогда Эн вовсе, очевидно - любя её, беспрестанным эвфемизмом склоняет меня к совести, ибо не желает стать убийцей меня, ха-ха, ведь не допустит смерти Анны, - и понимает меня всезнающим лицемером, вслух считающим его идиотом ровно настолько, насколько это позволяет моя якобы-наивная ремарка "не понял и пробелов", ха-ха! Комедия каламбура! Атанде! Жаль, что всё это настолько мистично и интересно, особенно, когда нечего помнить: кажется, сколько раньше я помнил о каждой недели своей жизни, столько теперь пытаюсь помнить о каждом аспекте этой истории. Так хочется вернуться к Фалько и уничтожить эти беспричинные подозрения. Нет, нужно как можно меньше полагаться на Фалько, ведь однажды он может вовсе замолчать. Сейчас Эн уже попросит ответ, а я не решил даже, стал бы, например, похищать Анну? Нужно ли мне это? Страшит ли меня возможность остаться в одиночестве? Нет. Но это миф души, возможный, лишь пока рядом Фалько, Данте и вся плеяда Генри. Ха-ха, кажется, я до сих пор не могу поверить, что оказался в этой фантастике - бессознательно не намерен обитать в ней долго. Хрупко! Если эта плеяда отвернётся от меня, вместе с ней я утрачу Фалько, а плеяда Генри, возможно, столь любезна со мной лишь потому, что тоже дала мне какое-нибудь забвенное поручение, не исполнив которое, я буду изгнан и оттуда, чтобы навсегда остаться со штрихпунктирным Данте, ха-ха! - испытывая едва ли не все чувства, складывающиеся в какое-то смеющееся недоумение, думал Валентино, внезапно вспомнив единственное слово, зачеркнувшее все эти тщательные, но тщетные размышления:
   - Фелиция! Если она признана в этой плеяде, я уже готов сделать всё, чтобы обрести шанс на такое же признание - шанс на одну лишь возможность быть с ней! О, Боже, не я виноват в той жестокости, которую придумаю теперь, но ты, придумавший любовь! Понял! Да, это самое рациональное предположение: Эн - шпион плеяды Генри, который, с-досадой вторично выполняя вступительное поручение, пытается задержать меня, чтобы сообщить Генри, какие задания раздаёт другая плеяда и придумать, как это контр-использовать! Нужно спешить, но куда?! Пока я буду переспрашивать у Бартоломео, Эн уже достигнет другой плеяды, но, не зная своего поручения, я буду делать лишь своё самоубийство! Ха-ха, моё мнение и решение равно скандалу! И смешно и страшно! Нет, ха-ха! Словно Фалько и Данте при каждой встрече облагораживают меня половинами случайной панацеи: я едва не свершил классическую ошибку всей литературы и кинематографии - я не должен бояться смерти, ведь этот мир воистину доказывает любую магию!
   Валентино минуту демонстрировал Эну, ожидающему ответ, возможности своей мимики и наконец чуть-истерично изрёк:
   - Ты запутал меня! Я уже не знаю, где искать хотя бы одну стену своего будущего, поэтому без-остатка вручаюсь твоей совести - буду ждать, но поклянись, пустотой поклянись, что, вернувшись в синдикат, ты поможешь мне войти в него, избежав этой вакансии и подобных приключений. Я же клянусь, что не проявлю неблагодарность.
   - Безусловно, я помогу тебе даже больше, но тогда мне нужно спешить. Я так рад выйти из-под тени косвенного греха!
   Скрепив контракт рукопожатием, Эн было прибавил шаг, однако Валентино догнал его, схватив за плечо и судорожно говоря:
   - Может быть, мне как-то помочь тебе? В любом случае, скажи, где мне ждать таких просьб или разрешения этой ситуации?
   - Обязательно обращусь, - почему-то чуть кланяясь полу-отвёрнутой головой ответил Эн, - Но сейчас не имею даже плана, ведь ещё не видел икс! Будь здесь - около ротонды.
   Эн вновь прибавил шаг, однако Валентино опять настиг его:
   - Подожди... мне так тревожно: сколько времени тебе потребуется, чтобы исполнить поручение?
   - Это измеряется часами, всего лишь часами, Валентино, лишние минуты к которым ты прибавляешь сейчас!
   - Но... - острым и глубоким голосом, намекающим на близость слёз, начал Валентино, но шумным вздохом объяснил, что не намерен продолжать и прибавил лишь, - Бог тебя благослови.
   Эн тщательно побежал вперёд - Валентино суетно ходил на месте, пока не увидел, что Эн оглянулся, и, обратив к нему умоляющий жест рук, медленно и неуверенно пошёл вправо, думая:
   - Пожалуй, не переиграл опасливость, ха-ха!
   Едва лишь Валентино сошёл с проспекта, по которому бежал Эн, как злорадно устремился преследовать своего собеседника - безудержно проницая ряды двухэтажных домов, сокрушая незначительные повороты и избегая взглядов фонарей, думал:
   - Лишь бы сейчас не случилась амнезия!
   Вскоре свернув на проспект, обратно, и опасливо выглянув вдаль, не увидел никого - посмотрев вспять проспекта, узнал, что опередил искомое, медленно идущее по середине проспекта.
   - Так-так, это признак рачительной заботы обо мне! - ехидно думал Валентино, мечтая перейти на другую сторону проспекта, обрамлённую частыми, но краткими одиночными зданиями, более удобными для наблюдений, - впрочем, возможность исполнить это желание неправильно сбылась.
   Эн, внезапно остановившись и тщательно оглядевшись, свернул к одному из этих зданий, рядом с которым, как увидел Валентино, стоял человек, подзывавший Эна к себе; они, обнявшись, начали отдаляться от проспекта - Валентино, почему-то освещая себя той улыбкой, смотря на которую, нельзя не улыбнуться, перебежал на другую сторону, погрузился в вглубь строений и самыми острожными шагами пытался приблизить к себе их шёпот, боясь "признательной" встречи - понимая, что не сможет придумать причину, которая объяснит его нахождение здесь. Прислушиваясь к то удаляющимся, то приближающемуся диалогу, начал различать слова с голоса Эна:
   - ...Память, ха-ха! Друг, сама судьба предоставила нам эту марионетку! Неужели ты столько лет ждал здесь моего пришествия, чтобы наконец одушевить этот план, который, кстати, разрушаешь именно сейчас; нельзя, чтобы нас увидели вместе: скомпрометирует так, что от грехов очиститься проще!
   - Ты всё-равно шёл не туда: Иммануил - там! Не понимаю, почему ты так спешишь: это можно сделать и завтра и позже.
   - Ты выпросил-таки моё сентиментальное признание! Я таю от нетерпения: уже драматично - самому похищать Анну для чужих рук, даже на час, даже на миг, но мрак трагедий, если это сделает кто-то другой - если подарит её Бартоломео даже на день, на день! Это могут поручить кому-нибудь ещё! О, я так хочу обладать ей сейчас же!
   - И зеркало удивиться, насколько ты изменился за эти годы: прости, но, смотря даже на твою аморальность, я убеждаюсь, что утрачена сама причина, чтобы разрушать их синдикат, ведь каждый из нас стал таким же, как они, хоть и не замечает или, грустно, даже скрывает это. Последние 50 лет странствуя по другим городам, везде я видел подобные картины, каждым шагом подтверждая мнение, по которому вокруг - аналог чистилища, выход из которого мы утратили в самом начале - свершив первый грех, изменившись под искушающим гнётом максимальной свободы.
   - Это всего лишь философическое плацебо: каждый пытается увидеть это место чистилищем, адом и подобными им пейзажами, чтобы солгать, сладко оклеветать себя самобичеванием, крича: "я заслужил!", ведь боится уверовать в беспричинность факта попадания сюда, от чего, кстати, спасался и ранее, ведь само рождение на Земле не только можно, но и стоит понимать под таким же углом: если бы ты родился, изначально имея максимум самосознания, то тотчас бы задал те же вопросы, какие у тебя возникли здесь, однако ты и каждый родился с кратковременной глупостью, которая плавно исчезала, сменяясь на понимание реальности естественной нормой и забвение абсолютной беспричинности своего появления: ты вовсе не помнишь, как возник, а тем временем тебе бессознательно кажется, что утверждение "я был в младенчестве и был минуту назад" отменяет случайную беспричинность твоего существования вообще: якобы этот вопрос устарел с течением времени, ха-ха! Трёхмерный хлам!
   Сенсация авангардного пафоса последнего восклицания, приятно поразившая Валентино, была усилена внезапной видимостью профиля оратора, простиравшего руку от земли до неба и само-цинично закончившего её путь на себе, - и весьма прозаическим, но искромётным рывком вбок - за стену, коим Валентино поспешил распрощаться с ней и с предчувствием того, что сейчас Эн обернёт голову в его сторону.
   - Но, прошу тебя, расстанемся, - проговорил Эн, - Я пристально уверен, что нас уже окружает фестиваль соглядатаев!
   Валентино, из-за стены ожидая ответ неизвестного, чтобы адаптировать шаги, внезапно обрёл его визуально - сам неизвестный вбежал за ту же стену, отчего Валентино, претерпевая пресс удивления или даже репрессию эго, от-волнения мало понимая, что именно делает, но восхваляя темноту, тотчас продолжил свою позу так, словно бежал и в предыдущую секунду, и, схватив незнакомца за плечи и моментально лишив его возможности видеть своё лицо, устремил в его профиль полу-плачущий шёпот:
   - Наконец-то человек! Кто я? Как я здесь оказался?.. Нет, а! Вдруг это ты во всём виноват!
   Валентино тщательно оттолкнул незнакомца себе за спину - до-падения, и побежал туда, где последний раз видел Эна, крича чужим шёпотом и пытаясь демонстрировать наибольшую суетность и истеричность аллюра; оглянувшись и не увидев за собой погони, посмотрел туда, куда предположительно должен был устремиться Эн, однако заметил лишь, что всё ещё простирает в мир фальшивое лицо соответствующей горести, случайно узнав о своём таланте лицемерия и актёрских амбициях, ибо это фальшивое лицо, наоборот, пробуждало отнюдь не поддельные эмоции, внезапно пригласившие его ощутить инсталляцию безбрежного отчаяния. С-силой избавившись от глубокого самовнушения, он, уже улыбаясь случившейся удаче и бессознательным победам, побежал вглубь от проспекта, пытаясь слышать шаги Эна.
   Спустя множество минут только воображаемых шагов и самых узорных маршрутов Валентино встретил первое событие - сперва ярко услышал, а после и весьма близко, с возвышенности, увидел набок падающий небоскрёб, прислонившийся к соседнему небоскрёбу, и, скользя по нему, обратившийся в руины.
   - Если плеяда Генри действительно здесь и опять потеряла друг друга, то это - случайное приглашение на место встречи, - подумал Валентино и устремился во встречные волны километров пыли и мрака - блуждая от красивых абстракций света фонарей, разрывающего пыль миллиардами бесплотных плоскостей, вскоре среди тщетной видимости с-ужасом коснулся руки внезапного встречного человека и среди этого рукопожатия различил Генри, который, дыша через руку, указал ему на дверь какого-то здания - без приглашения ворвавшись в него и в его будто-стерильный воздух, Валентино услышал:
   - Угадал импровизированный дым маяка? Как тебе здешние развлечения, ха-ха? Домино, жаль, не удалось - автограф дилетантов. Помню, некогда один мой мёртвый друг таким способом, руинами нарисовал "спасите", однако Бог промолчал, ха-ха.
   - Ха-ха, где Анна?
   - Потерялась.
   - Уже?! - отчаянно возопил Валентино.
   - Тогда уж "опять", ха-ха!
   Валентино, тотчас спасшись от ошибки своих фанатических рассуждений, внезапно понял, что ошибался ещё и в другом: представлял, что кража Анны требует гениальных словесных козней, искушений и манипуляций над плеядой Генри, но теперь убедился, что, возможно, прямо сейчас Эн творит самое прозаическое похищение беззащитной, будто для него потерянной ещё и в этой пыли девушки. Однако цепь удивлений тотчас обрела ещё одно, однако, действительно-сенсационное звено, ибо Генри изрёк:
   - Как протекает амнезия? Есть рецидивы? Какие они: абсолютные, нечёткие или полностью возвратные, будто одно воспоминание проявляется только взамен другого?
   - Они ведь уже знают о моей амнезии! - бездонным голосом, испуганно подумал Валентино, однако вслух расцвёл само-саркастическим смехом, случайно сделав физиологические выводы, - Каждое "ха" является иллюстрацией ежесекундной амнезии: сколько раз нужно забыть причину смеха, чтобы действительно забыть её или разучить разум понимать её, столько и будет рефренов!
   - Нет рецидивов; кажется, я даже начинаю вспоминать всё! - уверенно отвечал Валентино, понимая, что лжёт единственному человеку, столь удачно способному провести анестезию этой ментальной драмы, но понимая и, что только так уменьшит размах фальшивые воспоминаний, которыми, возможно, уже снабжён стараниями драматично-неизвестных злоустов.
   - Благодатно, - радостно ответил Генри, чуть сжимая улыбку, отчего его лицо показалось Валентино действительной маской, скрывающей не совсем созвучную костяную мимику, - Кстати, уже видел других скитальцев? По некоторым причинам у нас с ними заключён встречный обет молчания, однако существует традиция, жертвой которой ныне придётся стать тебе: каждый новоприбывший, сперва бессмысленно украшая собой пейзажи города - судорожно ища выход, передаёт в другое сообщество одно письмо, вот оно - к Бартоломео.
   Генри передал запечатанный конверт, снабдив Валентино внутренним криком:
   - Это ответ! Эн уже был здесь, уже!
   - Теперь стоит поспешить непосредственно к самим руинам; ты со мной или ещё не разлюбил видеть себя украшением, ха-ха?
   Оправдавшись передачей письма, Валентино согласился расстаться, чтобы применить свой уже излюбленный ход, однако, выйдя во густую вращающуюся пыль, понял, что не сможет, следя за Генри, добраться до Анны - проклиная силлогизмы, особенно тот, по которому звук шагов жертвы подтверждает, что и жертва слышит шаги преследователя, Валентино попытался идти обратно, но вскоре променял чопорность своего решения на желание дойти хоть до какого-то края пыли, стилизовавшей все встречаемые объекты до мистицизма и, словно для сарказма над амнезией, делающей лаконичные пейзажи подобными далёким воспоминаниям, сохраняющим только центрально-фундаментальное.
   Наконец увидев будто-циничные звёзды и конец пыли, которая, упав и падая на все объекты, образовала авантажную пастельно-серую абстракцию, похожую на коллаж рваных бутонов и белеющую во мраке, Валентино сделал то, что подтверждало и его намерение сыграть дотла, - не без кровожадности вскрыл конверт, чтобы приблизиться к истинам и, злорадно представляя своё до-садизма уверенное лицо в момент передачи распечатанного письма Бартоломео, обращая бумагу к звёздам, с-усилием различая буквы, увидел весьма огнестрельное:
   "Пишу тебе, мой дорогой враг, ибо время пришло: тени требуют жертвоприношения. И на сей раз не отступая от притчи о слепом гонце, передающем палачу свой смертный приговор, верую, что прошлый инцидент не повториться, ха-ха: благодатно ежедневно наблюдать Константина (как я и думал, его характер позволил интересно усложнить их игры), не подозревающего, как близко он был от того, что бы украсть чужую смерть. Пока моя лепта смотрит на тебя, и притом, заметь, хитро и мудро, но, к досаде, неизлечимо-добросердечно, а ты, улыбаясь, подбираешь ей последнего спутника, огорчу тебя: я катастрофически-против! Было решено, что нас будет лишь четверо: если даже Иммануил не знает, что Анна отнюдь не входит в круг всезнания, то пятым суждено быть только ей или никому! Что касается современных условий билета на выход отсюда, то позавчера было бездарное кровавое клише - один выживший из всех, кого он помнит, вчера - интересная оказия о том, кто до-конца поймёт мотивы, цели и души всех людей, которых видел хотя бы раз: как видишь, никто не знает всего о каждом, иначе встретил бы "сегодня" не здесь; замечаешь интересный блеф тавтологии "чем раньше, тем раньше"? - Если бы неофит узнал эту формулировку двери, то мог тотчас поймать одного человека и, пытая его ради признаний, избавить себя от этого мира как пытки. Но сегодня необходимо быть особенно внимательными: ультиматум таков, что ключ получит консорциум, который любым способом и в любом смысле, подчёркиваю, в любом смысле уничтожит любой другой альянс; чтобы избежать этого, немного позже пошлю к тебе Френсиса - прими его без ваших "поручений", сам придумай какое-нибудь объяснение для его вступления, и мы попытается определить максимальных предателей в обеих половинах плеяды - замедлим любые кульминации до-завтра. Несмотря на то, что мы уже пережили сотни фальшивых переворотов власти, более всего боюсь случайно-сегодня-случившихся восстаний и войн, особенно - от нас самих и периферических людей: кажется, разрешив образоваться третьей стороне и играя с ней в "не замечаем", мы всё-таки просчитались, позволив ей слишком много свободы - уже сейчас действительно знаем о ней не всё, это опасно; незнание - грех. Впрочем, если бы мне дали переиграть этот нюанс, я бы всё-равно создал третью сторону, ведь дотла люблю представлять, как наша столь незначительная идея и несколько ничтожных слов сделали откровенное спасение секретом, которому лица третьей стороны и все когда-либо сбежавшие от нас люди старательно обучают всех встреченных неофитов, ха-ха, вдумайся в это опять: мы создали поколения бессознательных садистов, заражающих этим софизмом уже даже другие города и весь этот мир - будто историческая пандемия притчи о нигилизме, ха-ха! Попытайся ни в чём не побеждать сегодня и приложи безграничные усилия, чтобы любой возникнувший сегодня конфликт лишь только балансировал своей тщетной, ибо больше, чем вскоре спасаться отсюда, я не намерен лишь терять усердную коллекцию марионеток и своё ежесекундное наслаждение: с каждым днём мне всё точнее кажется, что за годы, проведённые здесь, я не дочитал и пролога самой интересной игры - в людей, кстати, и каламбуром прочитай это тоже, ха-ха. Вчера, думая о будущем, представлял день, когда кто-то из нас первым решит отставить это ремесло, уйти и узнать, что же простирается дальше этого мира, - и неожиданно начал ждать этот день, ведь, правильно обыграв этот уход, мы внесём сюда фестиваль сюжета! Можешь уже думать, как именно оклеветать этот шаг... Прямо сейчас я придумал, ха-ха; можно даже не ждать одного из нас, - несмотря на истерический риск этого, наконец назначаю тебе встречу.
   PS. Нашёл конверты - это письмо было запечатано."
   Валентино, над которым чтение этого письма свершало сольфеджио лица, коснувшись последней строки, почувствовал, что разум смертельно ранен сарказмом - беспричинно посмотрев вбок, словно ожидая обнаружить там лаконичного благодетеля, гласящего: "показалось", молниеносно перечитал последнюю строку, на-миг от испуга необратимости содеянного ощутив себя дымом, который вот-вот развеет ветер, но тотчас пришёл в себя и, будто высказывая небу "брависсимо за подлость", обратил туда мазки расколотого смеха.
   - Даже секунда этого отчаяния, - пышно закурив, думал он, смотря, как медленно развеиваются и опадают километры пыли, - Неблагодарность в-ответ на двусмысленный кивок фортуны! Стоит яростно благодарить себя, за то, что спасительно дерзнул прочитать это, а камуфлет постскриптума - самая справедливая мзда! Краски сплетаются: теперь понятно - вакансия на убийцу меня! Именно сейчас нужно думать! Что делать? Вернуться и сказать, что потерял? Украли? Перехватили? Последние два варианта могли бы, если что, построить подиум для будущих клеветнических манипуляций, но, жаль, и вызовут грандиозное подозрение и имеют следствием повторное письмо, которое огласит-таки меня палачам и порекомендует быстродействие! Нужно как-то сымитировать, что оно достигло адресата. Этот обман может быть только временным и пережить три... четыре фазы: так-так... сперва нужно как-то заставить пледу тотчас принять Френсиса, затем придумать себе заместителя в меню жертвоприношений, после намекнуть Бартоломео на встречу, которую разрушить своим присутствием, а далее избегать плеяды Генри, инсценируя свою смерть, однако между этих пунктов нужно привести в чувство Фелицию и вместе с ней бежать от них! Но... - добавил он интонацией запятой, превращающей драму в трагедию, - Вдруг я лишь придумал не только её встречную любовь, но даже её имя? Очередным мифом души спасаясь от центральной катастрофы! При каждой встрече что Фалько, что Данте будто заговаривают меня, за-меня забывая всё, что я хочу спросить... Лужей - лицо! Миллиард стрел указывает, что мне истерически-нужно вернуться к храму: я должен видеть следующего претендента на вступление, чтобы несмотря ни на что знать, как выглядит потенциальный убийца меня! Сколько вопросов! Будет ли знать Френсис, что я - жертвоприношение? Б-р-р-ах-ха! Существует дубликат письма? Похоже ли это на ответ к тому, которое доставил Эн? Кажется, я случайно предал себя: причина того, что я держу в руках это письмо, - мои слова о конце амнезии: он тотчас дал мне его; в письме нет моего имени и, быть может, потому, что Генри, писав его, ещё не решил, кого именно обрамит заклание, чтобы в любой момент устранить нежелательных персон! Показать ли эту без-шага-одушевлённую, будто с-садизмом смотрящую на чтеца эпистолу Фалько или Данте?! Не знаю! Ах, ошибка! Эмоциональность и скорость этих событий будто разрушают фокус: зачем мне сбегать с Фелицией куда-то, если я знаю способ, чтобы сегодня же распрощаться с этой трансцендентной историей!
   Посоветовавшись с собой, Валентино недалеко-справа увидел возвышение, с которого наблюдал разрушение небоскрёба, и начав идти туда, попытался представить, как дойти до ротонды - разочаровавшись в себе, ибо будто-назло отчаянно-тщательно помнил лишь механические число и направление сделанных поворотов, однако, смеясь заметил, что точное "лево" или "право" каждого из них зависит от плана картин, рождающихся где-то между фантазией и памятью; взойдя на возвышение и с другого конца не узнав даже единственной дороги, которой мог прийти сюда раньше, вверил себя случайности.
   Проследовав сквозь полчаса самых анти-конкретных декораций из зданий, которые, казалось, были заброшены не только раньше, чем оказались в этом мире, но раньше, чем был заложен их первый атом, - он вышел к гирлянде аккуратных лужаек, расчерченных дорожками, каждый частый перекрёсток которых был систематически украшен с одного угла горящим фонарём, а с противоположного - деревом, за одним из которых Валентино рассмотрел дуговой строй небоскрёбов, имеющих где-то-освещённые окна и немного заслоняющих друг друга; дойдя до ближайшего из них и рассмотрев уходящую вправо от него дорогу, почувствовал её весьма похожей на интервал того проспекта, один из поворотов которого ведёт к ротонде, - поспорив с ориентацией, предсказывающей, что этот проспект не может быть именно здесь и именно так, он увидел, что перед следующим небоскрёбом начинается такая же дорога вправо, и предположил, что одна из них обязательно является искомым проспектом - уже сделав шаг на шоссе, обрамляющее дугу небоскрёбов, случайно повернулся в сторону и вдали увидел приближающегося человека, - спрятавшись за весьма значительным фонарём, тотчас покинул своё убежище, рассмотрев однозначный статус своего наблюдаемого, который то шёл, то бежал только по освещённым участками дороги, но вдруг остановился на перекрёстке, чтобы тщательно подержаться за затылок...
   - Поддержать себя, ха-ха!
   ...И, обернувшись на поперечную дорогу, громогласно крикнуть сперва влево, а потом вправо:
   - Есть же здесь кто-нибудь?.. Кроме меня?!
   Валентино, уразумев, что, к сарказму, впервые видит предпоследние впечатления акта восхождения в этот мир, уже бежал спасать жертву освещения, кричал ей соответствующие отповеди и думал:
   - Большинство новоприбывших, гуманно ли, умирает моментально.
   Однако неизвестный, вероятно, недооценив образ предполагаемых тех, к кому взывал, неожиданно начал спасаться от агрессивного приближения и крика Валентино, который, тотчас остановившись и, как мог, высказав дружелюбность - малодоступно, спокойными голосом повторил рекомендации, почему-то обрётшие оттенок злорадства:
   - Скорее уйди со света. Спрячься в тень. Иначе умрёшь, - думая: "Ха-ха, я будто гурман садизма, который дарит жертве лишь только шанс, чтобы услышать о приближающейся смерти!"
   - Что-что? - вежливо ответил неизвестный, но в-замешательстве продолжил отходить - именно в свет, когда Валентино попытался приблизиться.
   Обеспокоенный тенями Валентино, тотчас начав ненавидеть себя - за то, что вмешался, его - за ему же вредоносное непонимание, а обоих - за сложившуюся демагогию, с-трудом остановил свой яростный непечатный крик пониманием того, что спустя минуту неизвестный, узнав в каком положении находился, сам станцует по себе подобными дифирамбами, однако тотчас узнал, что шанс на такое самобичевание разрушается ежесекундно - слева от неизвестного увидел медленно скользящую полосу, в которую расстояние смяло образ тени; моментально придумав параграф психологии, сократив объяснения до-нуля и, что особенно незабываемо, рискнув чужой жизнью, Валентино обратил в неизвестного жест, обычно сопровождающий презрительные фразы "уже не нужно" и "а, пропащий", и быстро побежал вправо - в деревья, будто обёрнутые саваном мрака; оглянувшись вбок и слыша крик:
   - Прошу, подождите! - подтвердил, что, ввергнув неизвестного обратно - в одиночество, успешно излечил его капризы относительностью, и остановился, наблюдая быстрое приближение отчаянного лица неизвестного, который вспомнил про другой страх, лишь когда уже коснулся рукой Валентино, который, заметив это и почувствовав специфическое настроение, ищущее катарсиса, подарил ему один медленный многозначительный кивок кровожадной улыбки и в-ответ будто-жадно схватил неизвестного, который уже бежал глазами вспять и ломаным голосом сообщал:
   - Простите, я... э... казалось... вы тоже с этого странного экспресса?
   - Нет, ха-ха... я... - заносил было голос Валентино, но вместо того, чтобы вспомнить о том, что нечего сказать, испытал революционный поворот мысли: "Это циничный шанс, чтобы выковать себе адъютанта и обрести возможность доверять ему до-конца!"
   - Не бойтесь этой гримасы: я подсмеиваюсь, - сказал Валентино.
   - Как вы можете шутить в этом...в этом... что это?! - вскрикнул неизвестный, никуда не указав, но дважды чуть подбросив кверху обе ладони и патетически устремив взгляд в правую даль.
   - Реальность, если тяжела, полагаю, - интонацией с отблеском пафоса сказал Валентино.
   Неизвестный рассмеялся, тотчас зачем-то, словно уличённо в слишком откровенном или постыдном, спрятав руки за-спину.
   - Пойдёмте назад, я покажу вам "удачу", - той же интонацией воззвал Валентино, решив довести неизвестного до самого лаконичного объяснения и тем временем выиграть время, чтобы обдумать края возникшей идеи: "Не к этому ли случайно призывала меня Фелиция своим поведением, сама не зная его истинную причину? Вот о чём я не подумал: может за нами следили - она всеми силами пыталась опровергнуть наше знакомство? Здесь нужно мыслить по-другому! Так-так, нужно, чтобы только он сам придумал этот ответ".
   Подойдя к краю дороги, Валентино, казалось, до-конца стал фанатическим врагом любой формы демагогии, ибо убедившись, что тень ещё здесь и продолжает несколько даже мучительно ударяться о край темноты, не поведал о ней не только словами, но и жестами; спустя несколько секунд незнакомец, стоя позади Валентино и имея вид праведно-жадного ученика, вслед за апостолом смотрящего вдаль, чтобы рассмотреть заключительные слова откровения, наконец вскрикнул.
   - Необходимое полу-зло, - тем временем размеренно думал стоический Валентино, не отвечая на красочные вопросы, острые взгляды и экстремальные жесты незнакомца, - Возможно, именно с его помощью, мы спасёмся отсюда сегодня же, а однодневный, хоть и настолько грандиозный обман, - луче, чем века непонимания и обмана в одной из плеяд, путь в которую ему написан фатализмом. Лишь бы это не поранило его психику, хотя и это должно быть поправимо или вовсе не иметь значения там, где-то после этого мира. Да, чтобы разрушить овеществление букв этого письма, мне может потребоваться безупречная марионетка.
   Связывая и додумывая все сведения, которые обрёл об этом мире, Валентино и весьма кстати наконец увидел рамки картины происходящего и внезапно понял, что предполагаемая само-клевета вовсе является истинной, всего лишь имеющей фальшивое заглавие, - тотчас решившись, он обрёл до-эпатажа мудрое лицо и полу-величественную позу, обернулся к неизвестному и глубоким, медленным, трагически-дрожащим голосом, но всё той же интонацией изрёк:
   - Ваш экспресс постигла катастрофа, сэр. Простите, вы умерли.
   - Что?! Почему?! Нет... нет... И вы?!
   - Отнюдь... я лишь тот, кто не намерен устрашать вас ещё и отблеском небезызвестной косы.
   Случилась пауза феерической, всепоглощающей тишины, среди которой неизвестный, казалось, уменьшался побелевшим лицом, а Валентино беседовал с совестью, предлагающей рассмеяться, пока не поздно, и, как никогда и как ничего, жаждал его следующих слов, ибо сражался с катастрофами изотопов смеха, будто угрожающего разрушающего разум, но главное - целеустремлённое лицо.
   - Вы - Смерть?! - наконец изрёк неизвестный одноимённой с ним интонацией, для которой в естественных условиях нет причин и которая внезапно напугала Валентино, будто склоняя поверить, что сказанное - правда.
   - Да... Как можно заметить, сейчас мы находимся на перекрёстке двух миров, когда я посмел надломить вашу нетленную стезю, ибо впервые в вечности имею краткую потребность в секунданте. Созерцая поступки вашей жизни, вижу, что удовлетворяете условиям, ведь вы добрый...
   Здесь Валентино перешёл даже раж - понимая, что возможность испытать подобные впечатления может более не представить уже никогда, и чувствуя, как, уже вызывая свой смех на дуэль, будто сражается с абсолютным фатализмом, злорадно отвоёвывая каждый микрон своих действий, изверг незапланированную кульминацию роли, не медленно и не быстро, но как-то сверхъестественно склонив к неизвестному серьёзное лицо и попытавшись посмотреть на него крадущими взгляд глазами, на-грани шёпота промолвил:
   -...Ведь вы... добрый?
   - О, трижды-безусловно! - казалось, моментально проговорили лишь взвеявшиеся руки неизвестного, пока его дрожащее лицо, будто отвернувшись в марафон памяти, чтобы именно сейчас подытожить финал притчи о себе, неуверенно кивнуло.
   - Не бойтесь: понимайте все мои случайные угрозы щадящей заменой отблескам косы; если бы я заранее не знал ответа на этот вопрос, то позволил бы этой не совсем бесплотной тени разрушить вас и любезно сопроводить в место, которое на-эталон ярче ада, хотя бы потому, что даже я не знаю... какое это место. Остерегайтесь любого света, уничтожайте его источники и бытуйте только в темноте, ежели не желаете необратимо нарушить, ха-ха, загробные клише...
   Здесь Валентино планировал для-шарма выстрелить в фонарь, слагающий холст для ярости тени, но отказался от этой фиоритуры, понимая, что возникший пароксизм его авторитета надколет не только возможный промах, но и сцена тщательного прицеливания, нужного, чтобы не допустить оного, но разрушающего трагический пафос контекста, - отчего рукой предложил неизвестному пойти и отправился искать проспект.
   -...Сразу скажу, что наша встреча не имеет коннотаций искупления: даже не мне, но несчастным душам, одной из коих, не встретившись со мной, могли стать и вы, действительно нужна наша с вами прозаическая помощь, согласие на которую заранее подтверждает ваша гуманность: в классических условиях то, что вы видите вокруг, - есть тонкая, минутная черта меж вашим миром и загробной жизнью, однако несколько веков назад здесь случились скандальные сепаратисты, решившие с-садизмом задержаться в этой юдоли навсегда. Они изобрели безбожное междуцарствие и латентно превращают умерших, подобных вам, в своих адептов, всего лишь говоря, что из этой пустыни нет выхода, - отобрав у вас ключ к моментальному перманентному эдему, осмысляете? Вскоре вы своими руками, по самое "вспять" погрузитесь в эту трагедию, а пока представьте, что некоторые их жертвы уже отторжествовали здесь юбилейные века - века веры в фальшивую безысходность своего положения, отверженность и трансцендентную забытость. К неудаче, в этом мире даже я не имею магической власти, отчего развеять пепел этого междуцарствия можно только старозаветными средствами... - здесь Валентино, добавил в интонацию несколько аккордов гимна и эпоса, - Так готовы ли вы с-опечатками повторить один из шагов Иисуса - и вывести из адо-подобного "отсюда" всех нынешних и, заранее, каждый миллиард будущих запертых душ? Рассудите сами: сейчас вы могли быть по другую сторону этого вопроса, и я бы просил об этом кого-то другого.
   Неизвестный не мог ответить не только на этот, но и на любой вопрос, ибо лестницей этих сенсационных известий дошёл до удивления, близкого к беспамятству.
   - Ныне я провожаю вас к сепаратистам, где вы свободны делать, что угодно и что велит сюжет, или, что мало-желательно, даже покинуть их, но обязаны следовать меморандуму: не забывайте, что всё, услышанное от них, - ложь, притворитесь, что не знаете меня, мою роль и правду, не верьте даже моим словам, если мы не находимся наедине, и в любой момент будьте готовы исполнить то, что я попрошу, даже если это будет самое жестоко-хитрое убийство. Вы вольны видеть этот день титаническим последним приключением, себя - античным героем, а событийные и словесные танцы сепаратистов - каламбуром игры со Смертью, однако не можете не видеть, что серьёзность вашей роли и сложившегося мирозданческого положения превосходит трагедии. Кто знает, может, мой выбор был неслучаен - сейчас на вас взирает Бог. Кивните, если слышите меня...
   Неизвестный, как показалось, именно подчинился, что насторожило Валентино: "ха-ха, нельзя узнать, не превзошёл ли я этапы этого гипноза, научив его не пониманию меня, а только фанатическому согласию?"
   -...Так уж ковано Судьбой, что я, несмотря на своё всеведение, не знаю о душах самое сакраментальное сведение - имя, отчего представимся: этот мир подобен аншлагу подслушиваний - отныне всегда обращайтесь ко мне только "Валентино", а я буду речь вас как?..
   - Как Кристофера, - неопределённо ответил он, имея лицо, отражающее арьергарды войны интереса со страхом, - чем успокоил Валентино, и здесь ожидавшего только кивка.
   К тому времени они достигли второго небоскрёба дуги - Валентино, заметив, что и перед третьим небоскрёбом вправо начинается такая же дорога, понял, что первая из дорог показалась именно тем проспектом лишь благодаря общей стилизации этого берега города, и свернул на вторую дорогу, решив на следующем перекрёстке повернуть на третью и возвести это в лестницу, чтобы однажды одна из поперечных дорог обязательно обнаружила улики искомого места. Шествуя с Кристофером и беспрестанно оглядываясь, чтобы предупредить тех, кто случайно попытается запомнить это шествие, Валентино тотчас осознал то, что понимает каждый мудрый лжец среди своего становления таковым, а именно - всесторонний контракт с Тишиной: он хотел спросить у Кристофера многое, однако уже не мог ретироваться от озвученных амбиций всеведения, а тем временем, отстранившись от вдохновения, услышал, как показалось сначала, кляксу своего плана:
   - Ха-ха, возможно лишь минуты отделяли меня от ехидного камуфлета: спеша запомнить претендента на моё убийство, я сам веду его туда, ха-ха! Нет, это от-даже гениально. Кажется, Фалько бы тотчас придумал именно это - заранее зарифмовать своего плача. Так может всё не так - Эн, зная, что его хотят убить... нет... что сделает нечто, за которое его захотят убить, заранее завербовал меня, зачем и тщательно сплетал очерёдность претендентов? Чтобы я сам пришёл к нему и изрёк: всё-таки эта роль выпала мне; и тотчас убить меня?! Да, всё сложилось до-недоразумения кстати: вступая одновременно с Кристофером, я получу подсказку об умыслах Эна и узнаю, кто кому - палач! Нужно спешить!
   Свершая каждый поворот на поперечную дорогу, так же похожую на искомый проспект, Валентино пытливо всматривался в оба её конца, выискивая знакомые детали, и вскоре забыл о почтительно идущем чуть-позади Кристофере, который напомнил о себе именно тем, чего опасался Валентино, встав на подмостки этой роли.
   - Простите, наверное, я дерзаю, но будто-всегда до-злости интересно - рассудите справедливо мораль кончины моего брата?
   - Нет-нет, - случайно ускоряя шаги и смотря не туда куда шёл, ответил Валентино, чувствуя, что Кристофер случайно распял его роль на ультимативной дилемме меж легендарным фиаско и скандальным обожествлением, - Представьте, что я ничего не знаю о вашем бытии, и говорите обычно: мне нужны именно ваши слова, переулки смыслов и коннотации.
   - Однажды крыша одного - на дно неба ему провалиться! - небоскрёба вмещала трёх лиц: двое их них стояли на парапете, а третий, повернувшись невпопад, случайно подтолкнул одного из них, который панически, столь же случайно схватился за моего брата и спасся ценой его падения; так кто здесь является убийцей, если первопричиной этой эстафеты был я, всё это случилось уже здесь, в - ха-ха! - "смерти", а за несколько минут до этого мы с братом отнюдь неигрушечно поссорились, из-за чего я склонен считать себя безупречно-виртуозным интуитивным убийцей, спрятавшимся за двойную косвенность действия?! Однако теперь оказывается, что мы ещё и "уже мертвы"!
   Валентино, дослушивая это сквозь чувство какого-то абсолютного экзамена и саркастический конфуз роли, возникавший при воспоминании о "добрый", обнаружил на себе ярко-интересующееся лицо, отнюдь не приличествующее Смерти и оглашённому всеведению, но более всего удивлялся, представляя дилемматичные чувства среднего персонажа этой эстафеты, когда неудержимая эйфория спасения автоматически равна карикатурному злорадству вслух - в лицо скорбящему.
   - Сперва скажите, - начал Валентино, внезапно до-конца осознав нити, которые подразумевал Кристофер, - Какие отношения связывали вас с третьим персонажем этой сцены?
   - Да он всегда был мне ненавистен, но главное, и был причиной этой ссоры, положившей всему начало и, как никогда, научившей меня ненавидеть его!
   - И это чувство было взаимным?
   - Да!
   - Ваш разум возымел гениального садизма даже больше, чем вы придумали, спасшись ещё одним самообманом: само дважды-косвенное убийство было лишь средством, чтобы грандиозно казнить именно третьего человека, который, являясь центром ссоры, оказался первопричиной всей последовавшей далее ситуации и косвенно убил именно того из двух, кого менее всего желал бы видеть мёртвым, а тем временем был обречён ещё и радоваться этому, ведь в обратном случае умер бы сам, но даже здесь ещё слышится точка, ибо, решись он обвинять в случившемся вас, вы бы, несомненно, напомнили ему о нём как причине ссоры, тем самым будто обобщающе сказав: "вот к чему привело то, что ты был с нами!", "вот почему я всегда ненавидел тебя!", "вот что ты сделал с тем, кто любил и защищал тебя, а ведь я говорил, я знал!" и "вот какова мораль!".
   - Э, знаете, теперь мне кажется, что, попросив озвучить именно "мораль", я подразумевал услышать именно это.
   - Третью позу самобичевания: вы сами знали то, что я сейчас сказал вам, но, утаив это от себя, для-сарказма хотели, чтобы именно посторонний обличил ваш самообман, тем временем терзаясь бутафорской совестью, смотрящей мимо коллизии и вопрошающей, чья косвенность виновата больше - лишь в убийстве брата. Но самый контрастный узор самобичевания гласит, что вы посмели наказать своего врага даже ценой убийства собственного брата - позволили агонически жить ненавистному вам человеку, а не ему. Однако, изрекая этот психический детектив, я высказал лишь мирскую мудрость, ибо притча: ныне в рассказанном вами уже отсутствует коллизия, что вы поймёте, вспомнив, где находитесь, подумав, что из этого следует, и узнав пароксизм своего бессознательного садизма. Считали бы вы себя именно "виновным" в том, что, на несколько секунд задержав человека, позволили ему случайно встретить того, в кого он влюбился?
   - Нет.
   - А теперь вспомните самую софистскую браваду искусства, латентно описывающего титанических глупцов, которые, допустим, при встрече с демоном всё ещё продолжают бояться умереть, хотя имеют перед собой до-карикатур неопровержимое доказательство Бога и рая.
   - Странно - никогда бы не подумал об этом.
   - Тогда, что вы сделали со своим братом, даже если бы косвенно убили его не здесь, а в жизни, - коли вокруг вас простираются доказательства бессмертия?
   - Ничего?
   - Почти: убийство бессмертного - демагогия, ха-ха; но мыслите шире: вы лишь подарили ему не хорошее и не плохое, как и всё, следствие, будто всего лишь необычно коснулись его или сказали ему новое слово.
   - А оставив того друга в живых, я обрёк его на самые грандиозные страдания?
   - Именно: каждый, кто намерен убить, должен помнить, что тем самым обречёт себя навсегда стать бессознательным философом, ведь отныне его совесть имеет лишнюю причину для надежд на существование рая, в котором уже находится его жертва, намекая на то, что этот греховный поступок не имел никакого значения, будто этого поступка и не было отнюдь. На что вы самовольно и обрекли его. Хотите постскриптум - "си" мудрости и эпилог нигилизма?
   - Да и весьма.
   - Среди этого вы должны внезапно и наконец осознать, о чём именно гласит библия в словах "суета", "мирская мудрость", "тщета человеческая" и "всезнающее Проведение": Бог, коли он есть, не откликается на человеческие просьбы и страдания, ха-ха, потому что, стоя в середине бессмертия, ремарку Шекспира о мире-театре и людях-актёрах необходимо понимать буквально: если даже убийство есть событие, имеющее нулевое значение, то представьте, что значит чья-то досада, печаль или боль? В глазах Бога нет не-сумасшедших людей, ибо взывающий к Богу о своём или чужом чём-то подобен только зрителю спектакля, который, увидев на сцене убийство, истерически просит зал немедленно призвать жандармов.
   Кристофер, потирая подбородок, являл образец бездонного просветления.
   - Воистину теперь я безвозвратно доказал ему свою роль, а себе внезапно - правду! - смотря на него, думал Валентино, пытаясь растерзать великий апофеоз, складывающийся на лице, и продолжая постигать постулаты лицемерия - борясь с желанием воскликнуть: "революция холста! представь, этот триумф я понял и придумал лишь сейчас!", - Адаптация к тупику - единственный учитель мудрости и творец талантов, ха-ха! Случайно нашёл доказательство тому, что Фалько мог признаться мне в лицемерии бескорыстно, ведь его трагедия - когда иллюзионист настолько гениален, что никогда никто не видит его фокусов, отчего, лишь делая зрителя соучастником, он слагает эстраду для конфиденциальных аплодисментов, но даже тем самым по-инерции льстит избраннику, ха-ха!
   - Вероятнее всего, - вдруг изрёк Валентино, предупреждая вероятный вопрос, - Что вы тем самым вовсе вызволили своего брата отсюда, но только не придумайте из этого самоубийство, которое, являясь грехом, даже сейчас действительно может проводить вас в небезызвестные казематы. Верьте мне, и мы покинем эту юдоль не только вместе, но и со злорадным триумфом добродетели, - заканчивал он, интересно сощурившись; когда, свершая очередной поворот, вдруг увидел те самые одиночные здания - чтобы не быть замеченным, сойдя туда, где преследовал Эна, довёл Кристофера до видимости аллеи, указав на которую, сообщил:
   - Идите влево до ротонды и увидите сепаратистов; здесь-же начните изображать себя таким, каким я встретил вас, - окутанным первыми впечатлениями и готовящимся видеть первых встречных. Наверное, они сами пригласят вас вступить в свою плеяду и для этого попросят исполнить поручение; выслушайте его и возвращайтесь сюда. Если что-то случиться, действуйте так, будто не видели меня никогда, - имитируйте страхи, желания, амбиции, но если случится "я не знаю - что", то, вон видите, аллея продолжается и по другую сторону от этого проспекта - встретимся на её дальнем конце. Не буду опровергать вашу мудрость, давая советы, подобные "среди них не смотрите на меня", но помните, что, если вы вовсе не будете смотреть на меня, это будет столь же подозрительно; попытайтесь имитировать самое сложное - естественную случайность.
   Обогащённый этими линиями, Кристофер прошёл до аллеи - тотчас устремив в неё пронзительное:
   - Есть?.. кто-нибудь?! - обернулся к Валентино, ища одобрения.
   Валентино, поощрительно кивнув, сел на ступени одного из двухэтажных домов и, провожая Кристофера сперва взглядом, а после - фантазией, беспрестанно обращающей взгляд на Фелицию, слушал томительные волны "ожидания" и капающие минуты, пока их сумма не обрела оттенком "странно" и не побудила его встать, чтобы рисовать шагами заклинательный иероглиф, будто приближающий исход.
   - Ха-ха, нужно спешить, чтобы имплантировать Френсиса, но нельзя уйти отсюда, не узнав развязки мотивов Эна! Не думаю, что Бартоломео для прочтения патетических анафем требуется 15 минут, - иду!
   Валентино осматриваясь прошёл чуть дальше аллеи и зашёл за первые здания, чтобы незаметно приблизиться к ротонде, - вскоре, радуясь особенной темноте и минуя эстетическую ограду, посмел выйти на тротуар, извне обрамляющий аллею, и увидел, что ротонда пуста, а рядом с ней прогуливаются не более пяти-шести человек, словно по-одиночке ждущих чего-то общего, но отнюдь не выказывающих примет Кристофера.
   - Забыл подумать, что под поручением могло подразумевается и, что кто-то уведёт его с собой! - начал было Валентино, но за-сенсационно увидел, как его заметил Данте, в этот же момент чуть-насильно целующийся с Фелицией, стоящей спиной к Валентино, испытавшему столь болезненную досаду, что, казалось, будто видит это только каким-то полу-хирургическим способом:
   - Таким-то слогом он "уничтожает даже их мысли"?! Первое откровение сюжета: он - каламбурно-сердечный враг! О, и он решил воспользоваться моей амнезией... так может и Фелиция, зная, что я потерял память, безжалостно почувствовала, что может переиграть фатализм и разжаловать такого неуместного, такого ничтожного, такого прекрати-ческого любовника - меня?! "Трагедиям" спета басня! И наша любовь была пустой книгой, которую я забывал открыть: среди жизни она почему-то не могла упразднить меня, но теперь, порвав миллиарды социальных цепей, столь откровенно растерзала маску... Ха-ха, даже если бы я, как глупец, попытался тотчас и навеки запретить их любовь, то саркастически не смог бы этого даже убийством: его временная петля уже изверга свидания в прошлом и будущем, ха-ха, - я всего лишь подарю ему особенно-мстительное наслаждение... что я говорю, ха-ха, следует скорее узнать, кто для меня - Фелиция!
   Тем временем Данте, продолжающий огорчительные объятья, поцелуи и игривые полу-танцы, до-статуи стоически взирая на Валентино, казалось, отвечал на его вопрос - "никто", но вдруг послал Валентино секретную шараду: немыми губами обратил к нему однозначное "как", указал на себя и Валентино, продемонстрировал рукой процесс письма, указал на себя, а после углом указательного и большого пальца - за-спину:
   - Ха-ха, "как мы с тобой и писали, я ретируюсь"! - подумал Валентино, вспомнив, что сам предложил этот ход, но предательски почувствовав, что истинным инициатором этой просьбы было садистское хитроумие Данте, уже тогда знавшего фрагменты будущего и прошлого - задом-наперёд создавшего это каламбурное положение, будто за него говорящее Валентино: "несмотря на то, что ты видел здесь, далее всё будет только так, как ты умолял: покоряюсь и ухожу... Зачем, зачем ты преследуешь меня, ревнивец? Я буду даже за тебя держать своё обещание, ха-ха!.."
   Валентино тщательно увлёкся составлением это тирады, в-троп чувствуя, что среди подобных максимально-лживых диалогов молчаниями и очевидности того, что должно быть сказано, хочется хотя бы представлять, как собеседник сам говорит это, чтобы не испытать передозировку его коварного презрения, приглашающего жертву в амфитеатр мазохизма, где она лишь сама придумает и лишь своим внутренним голосом скажет, чем именно он унижает её, - понимая, что до-фатализма не могла сказать ничего другого, отчего индуктивный софизм переносит правдивость утверждения о этой единственности на единственную правдивость сказанного вообще; впрочем, Валентино объяснил себе эту софистику более лаконично:
   - Он хотел, чтобы я выпачкал свой внутренний голос об его несказанные слова. Телепатическое кощунство над эго среди телесного садизма! Это-то и есть "горе от ума", - внезапно продолжил он, риторически возненавидев Данте, - Жаль, но никто не понял это все-метафорическое название и буквальней и шире: чем больше понимаешь, например, людские души и чем больше замечаешь их хрупкие грани, тем более страдаешь за себя или за них, словно даришь каждому фантастический, уже вонзённый в себя кинжал, заставляющий чувствовать каждый квант лезвия - каждый штрих того, чем дрожит рука его держащая!
   Валентино, наблюдая, как Данте, подозрительно смотря на членов плеяды, разошедшихся в разные части аллеи, поспешно исполняет обещанное, удаляясь за храм, - сам снизошёл в аллею и многообещающими шагами приближался к Фелиции, проходя мимо ротонды, слыша осколки чьего-то разговора, который, в его состоянии, показался бы бессмысленным, даже если бы содержал полключа к двери из этого мира:
   - Телепортация, что ли?
   - Ха-ха, в темноте показалось.
   Слыша и видя чей-то обращённый к нему вопрос:
   - Что там? Нет? - и любезно соглашаясь со столь конкретным оратором.
   Обойдя незнакомку, попытавшуюся стать встречной и разрешить свой имярёк, Валентино сквозь внутренний туман, в котором тонули эти радиопомехи события, подошёл к Фелиции, остановился, чуть вознёс руку, но лишь тут понял, что разбег с обрыва закончен удачно - по причине отсутствия уверенности в праве озвучить мыслимое; начав было истязаться о небо трагически-обидным умолчанием роли Фелиции в его жизни, опомнился от сентиментальной элегии лишь благодаря моментальному комментарию Фалько, зычно принёсшемуся издалека:
   - Такая тишина... что и прибавить нечего, ха-ха?
   Валентино злостно-добро, будто угрожая "лишь так я плачу об этом", случайно рассмеялся в лицо Фелиции, чувствуя, что аллегорически высказал-таки вдохновение этой минуты, и заглянул в её глаза, как показалось, увидев утешительные признаки яростной борьбы стервозной жалости с нежнейшей жестокостью, но тотчас понял, что, когда небожитель - а ничем иным Фелиция быть и не могла - дегустирует садизм, именно эта борьба - унисон двух обратных само-предательств и абсолютный пик экстаза, вибрирующий меж эйфорической агонией и агонической эйфорией, лишь сладость худшей из половин чего, как вдруг вспомнил Валентино, и должен был испытывать тот человек на крыше, ибо не сам поставил себя в это положение.
   - Чем дольше она жестокосердно не отворачивается или милосердно не признаётся мне во всём, тем больше в ней любви, ведь ей нравиться заставлять меня чувствовать её до-безумия, - на-благо себе заключил Валентино, когда, не сделав ни шага, повстречался с воздушным тупиком, ибо Фелиция, будто отвечая на его риторическое молчание, нарочито-некрасиво пожала плечами, исполнила остальные предикаты "я не знаю" и демонстрационно отвернулась, но помедлила отходить.
   - Может, всё так элементарно, что её обет молчания ждёт от меня волшебного слова, какой- то клятвы?! - думал Валентино, когда кто-то нерешительно-нежно прикоснулся к его спине.
   Увидев ту самую незнакомку, которая, несмотря на его поворот, не изменила положение руки, сохраняя прикосновение - уже к руке, и на милом лице, чуть-углублённом, будто стыдливо прячущемся во вьющихся волосах, имела оттенок наигранного удивления, казалось, могущего принадлежать обиженной девочке, которая, безнадёжно постучав в стену, увидела, как открываются двери сказки, но на самом деле иронией мстящего за предыдущее невнимание. Валентино узнал в ней ту, кому Фалько диктовал "румянец", почему-то почувствовав это хорошей рекомендацией, и неумышленно наклонил голову набок, чтобы обрести зенит её занимательной красоты и запомнить её именно и только такой, однако она в-зеркало спародировала этот наклон, всепобеждающе улыбнувшись - сконфузив Валентино, и тотчас перестроила свою позу в свой действительно самый удачный профиль и откровенно позировала, незначительно, но со значительным эпатажем вскидывая головку, будто говоря: "Так? Так ослепительней? Так бессердечней?".
   - Я... - не без внезапного восхищения и даже слишком приятного стыда начал было Валентино.
   - Спасибо, что, распечатав уста, спасли мою хрупкую гордость. Кассандра, - переливающимся разноцветным голосом представилась она, свершив несколько первых процентов книксена и весьма однозначно подала ему руку, стяжая поцелуй, не без странных чувств припадая к свершению коего, Валентино испытал умножающийся виртуозный стыд, ибо чем больше он приближался к руке, тем ниже она опускалась, а он уже не мог остановиться, как вдруг Кассандра будто-испуганно спрятала руку за спину и укоризненно-нежно произнесла:
   - Не будьте столь жадным, Валентино: я вся ваша и принимаю ваш поклон бездонным.
   Валентино рассмеялся, осознав манипуляцию - что, держа её руку одной рукой, случайно отвёл другую в сторону, а посредством последовавшего далее склонения изобразил поклон, уместный пятьсот лет назад; он будто-заранее отчётливо понимал, что ничего из того, что делала Кассандра нельзя считать признаком её расположенности и симпатии, ибо она была одной из тех, кто видит окружающих только зеркалами своей красоты, тщательно подставляя их под свой свет, который от мужчин отражается алмазными гимнами, а от женщин - ещё более приятной филигранной завистью, - отчего и философически презирал себя, всё-таки чувствуя, что, зная это, ему лишь ещё приятней быть марионеткой её само-лести и покорным соучастником обмана себя.
   - Ха-ха, считая от Адама, женщина как способ мазохизма! - думал он, щедро обобщая этот аспект мироздания по трём примерам, - когда Кассандра, медленно обнимая его, на-половине спросила:
   - Боитесь меня? Можно?.. пока тебя не испачкала своим лицом Елена, утешу в слезах сердечных и социальных? Ах, всё оправдает необходимость шёпота, - кивнув на, к чему бы, отошедшую Фелицию.
   Валентино тотчас понял, что стал жертвой игры контрастом - что Кассандра, исполняет мечты, столь безукоризненно разбиваемые Фелицией, и, что самое главное, на глазах у самой Фелиции, будто пытаясь софизмом переноса заранее-безответно влюбить его в себя; и здесь он не мог противиться, ибо это и было приятно, и позволяло хоть как-то отомстить Фелиции, и предполагало возможность, чтобы, увидев реакцию Фелиции, наконец разобраться в мифах и фактах амнезии.
   - Скорее преобрази меня пьесой своей потерянной жизни, - томно сказала она, будто падая и объятьем призывая его развернуться, что означало отвернуться от Фелиции, и свершить медленную прогулку; Валентино, посмеиваясь лишь, как он тщился веровать, одному ему известному, другому смыслу этой фразы, поддался и начал изобретать страницы своей биографии, которая, дойдя до литераторства, спровоцировала вопрос:
   - Опишите меня порывом скандала.
   - Вы

Гимн каменной кляксой разбитых небес.

   - Ах, стоит согласиться. Автографом в-ответ я оставлю тебе поцелуй... не хочешь? А хочешь... хочешь сделать меня незабываемой... хи-хи, я хотела сказать, обя-я-занной, - прибавила она, стыдливо немного опуская глаза, стараясь придать произносимому пост-пошлый оттенок, - Моя душа изобрела-таки одно кружевное поручение... Коли ты поэт, раб чувства, то поймёшь, сколь бесконечны грани наслаждения и почему я считаю секс демагогией... Стесняешься быть здесь?..
   Валентино, действительно не ожидав услышать таких признаний, но оценив очередную футуристическую браваду, тотчас забыл, куда обычно должны быть направлены части тела, особенно - руки, и, спасаясь от этой неловкости, находящейся лишь в нескольких степенях от сопоставимости с эпилепсией, зачем-то пытался подобрать к случившемуся сопоставимое визуальное "вдруг", но убедился, что такого уникально нет.
   -...Это приятно... и трогательно. Согласись, нам до-небес интересно: мне - танцевать твоим стыдом и видеть тебя беззащитным, будто вновь непорочным юнцом, тебе - совращаться и, быть может, понимать, какую именно эйфорию я испытываю, наблюдая это и по-снежинке возвращая тебе моральную свободу. Без лишних слов посвящаю тебя в прозрачные рыцари моих филигранных наслаждений... О, так научи же меня падать в зеркала, - после томного этого она обрела игриво-быстрый голос и такую же, но ещё и тщательную жестикуляцию, будто разыгрывающую говоримое невидимыми куклами в её руках, - Сперва обойдёмся местоимениями: существует человек, который до-истерики и до-религии влюблён в меня, и существуешь ты, должный заставить этого человека повлиять на другого человека, которого люблю я, но который не может выбрать между мной и кое-кем ещё, повлиять, как-нибудь повлиять, - повторила она тихим многозначительным голосом, казалось, мнимо-стесняющимся, призывающим не скупиться фантазией на аморальность средств достижения этой цели, - На него так, чтобы он наконец сошёл от меня с ума. Веришь ли, мне даже неинтересна моя любовь к нему, но обрести с ним сентиментальный рай через руки адски-безответного влюблённого - совершенно иная игра, будто-насмерть тающая узорами страсти. Чтобы возбудить в тебе тщательного раба, обнажу край аванса: остерегайся Бартоломео, если ещё питаешь пепел нежности к своей недосягаемой даме, ведь...
   - Но как же Анна?! - чуть не вскричал Валентино, угадав, в какую тьму клонит Кассандра, которая, тотчас приложив палец к губам, рывком приблизила к нему лицо и... внезапно прислонила другую сторону пальца к губам Валентино и, скользнув пальцем по губам, уже скользила щекой по его щеке - издеваясь беспрестанно-незначительной осечкой будто уже и всегда-желанного, но никогда-никогда не свершившегося поцелуя, припала к нему на плечо, дрожащим и задыхающимся от-страсти голосом шепча:
   - При чём ей быть здесь, мой нежный искуситель? Ах, ни что не возбуждает так, как склонение влюблённых на предательство очевидных чувств, особенно - если признаваться им в этом, особенно - если на глазах у их икон, особенно - если сейчас; сколь наивно было считать, что мои ласки бесплатны, - и, заставив его повернуться, устремила его лицо к Фелиции.
   Валентино, к тому времени уже открывший в себе много новых эмоций, увидев, что Фелиция, имея самое многозначное лицо, с-усилием наблюдает это, претерпел пароксизм эго - гениальную нерешительность, попеременно призывающую то к Фелиции, то бояться, то стыдится, то поддаться минутной, но воистину-безудержной страсти, то спастись от публичного опровержения от своих чувств и исканий, то видеть его наслаждением, то с-искусством убить Кассандру за козни, доводящие до конца и-без-того тщетную ситуацию, то усердно отомстить Фелиции, то помнить, что чувства, связывающие их, могут быть мифом амнезии, - что складывалось в фатальное бездействие, которого, к сарказму, он уже и не хотел лишаться. Однако Кассандра тотчас отстранилась от него, казалось, злорадно понимая, что вместе с собой навсегда отбирает и это чувство, и, закрывая ладонями румянец, укоризненно прошептала:
   - Стыдись: я доверила тебе свою наивность - и посмотри, как ты надругался надо мной. Хи-хи! Бледно-Анна, конечно, является персонажем нашего рандеву, но ни одним пальцем не связана с Бартоломео, который не высказал понятых тобой поползновений не только о ней, но и совсем - до знакомства с олицетворением твоей грусти. Так хочешь узнать, чьи же имена видны за низвержением цитадели моей скромности... хи-хи, я хотела сказать, тайны? Анна...
Эстебан... Фалько... А эпиграфы ролям придумаешь сам. Только одно условие: когда будешь просить безответного, я должна быть рядом, я хочу видеть его лицо, иначе действо твоё напрасно. Прощай, чужой рыцарь, ах, так больно знать, что я не нужна тебе даже с вечностью заодно! - усилив декламацию патетическим жестом, Кассандра удалилась, но, сделав лишь несколько шагов разительно обернулась, ударив по Валентино отблесками камней красиво-громоздкого колье, вместе с платьем и волосами взметнувшегося при этом, и представ перед ним перебирающей пальцами подол платья и будто порывающейся высказать запретное сердце, она несколько раз сжала-разжала губы и как-то из-боку взбросила головку - словно от сдерживаемых рыданий, умоляющих себя не отворачиваться и не убегать, обнажая манящий изгиб шеи, вдруг только-лукаво улыбнулась и продолжила уходить, грациозно прощаясь провортами будто-бессильной кисти поднятой руки.
   Отнюдь не бесчувственно провожая её взглядом, Валентино вдруг вспомнил о Фелиции, которая старательно наблюдала происходящее, а ныне, как показалось, пыталась скрыть боль, но вызванную не тем, что видела именно сейчас, а чем-то большим - словно видела овеществление своего самого частого кошмара; Валентино, тотчас осознал энтузиазм, с которым последние минуты случайно уничтожал себя, в-лицах написав скандальный ответ на неизвестный вопрос Фелиции, - чувствуя, как одноразовой глупостью сломал вечный рай, и предчувствуя, что отныне молчание Фелиции "незабываемо", он, бросился к ней, разорвав все свои размышления о праве говорить, более не боясь показаться сумасшедшим и признаться в чувствах возможно-незнакомке, взял её за руку, от искренности порыва неловко пал на колени и, хрупко цепляясь за платье, словно падая в заслуженную бездну, - сдавленно от боли и от необходимости шёпота изрёк:
   - Всё стократно не так! Не верь мне, не верь тому, что видишь! Прости меня за каждую причинённую искру боли! Не знаю!.. о, я не знаю, чем заслужил это, но, умоляю, скажи хоть слово или убей меня здесь: мне больно! Сжалься! Я люблю тебя, так не учи же меня ненавидеть! Зачем?! Зачем эта ядом нарисованная роль? Зачем ты делаешь меня вечным бардом пустой партитуры?! Я словно забыл значение всех событий и всех слов во вселенной - и не знаю, как спасти себя от килотонн твоего молчания, как доказать, что я твой гротескный раб, как разорвать ошибку, которая сделала тебя такой; только ошибку! Ты можешь сделать меня бесценным лишь одним взглядом, но им же стираешь моё эго! Это хуже, чем не понимать, умер ли я, забыв уже или ещё! Верни мне душу! Ты это - больно! Что я сделал, чтобы даже эти мои титанические страдания казались тебе лишь интермедий возмездия! Почему ты молчишь? Умоляю, лучше медленно растопчи меня здесь, лишь разрушь это смертоносное молчание! Я не могу... да что же между нами?! - возопил он и случайно вонзил взгляд в приближающегося Фалько, который тотчас улыбнулся, обрёл манеры усердного лакея и почтительно ответил на этот вопрос, обеими руками преподносительно указав на Кассандру, чем прервал фанатизм и приближающиеся слёзы Валентино.
   Лицо Фелиции имело намёки на сострадание, однако, казалось, - более к себе: словно она хотела поверить каждому его слову, тем временем являясь мудрецом, которому указывают на самую очевидную войну, скандально говоря "это - мир" и обещая светозарное будущее; пока Валентино отвлекался на Фалько, она прошла мимо него так, словно стремилась к истинной причине возникшей мимики, видимой где-то за его спиной.
   - Сэр, сполна опутались ещё одной нитью этих камерных будней? - изрёк Фалько, иронически-трогательно обнимая Валентино, - Любовь и не только превращает плеяды в собрания нищих королей сантиметровых государств, которые властны на всё, но не могут ничего - вынуждены красть сантиметры друг друга. Имейте аккуратность, когда в следующий раз дерзнёте столь же публично демонстрировать трагический булат мелодрам: не станьте скульптурой чьей-нибудь зависти, ведь здесь принято красть чужое "интересно". Я...
   - Подождите; в какую сторону рассыпалась плеяда?
   - Эрудировать координаты ночлега.
   - Вы не знаете, что иногда за счастье - помнить прошлое: скажите наконец, что случилось между мной и Фелицией, не придумал ли я её любовь к себе?
   - Вы циничны ко вселенной. Не лишайте себя чувств: несколько простых слов способны сломать сложнейшую коллизию вашей души, и я отнюдь не тот, кто воздвигнет это и кто поможет вам однажды возненавидеть себя от-скуки, если мы задержимся здесь на годы и годы бессмертия, в первый же день которого вы пытаетесь увидеть пеплы кульминаций и этой незабываемо-интересной агонии. Никогда не думали, что каждый, делающий что-либо от-скуки, должен винить в случающемся только себя - за жадность, глупость или не-изобретательность в прошлом, посредством которых уже превратили явь в "память"?
   - Хотя бы имя! Хотя бы "да" или "нет": Фелиция ли - имя ей?!
   - Молчание.
   - Тогда скажите, вы ли тщетный кавалер Кассандры?
   - Звучно разочаровываете: не вам ли понимать, что для подобных мне, которых нет, любая любовь - трагедия: меня может заинтересовать лишь женщина, душу которой я не рассмотрел бы с первого взгляда, ведь только так возможна неудачная палитра сентиментальных издевательств, а шахматы, в которых невозможно проиграть, - скучны до-бездарности и лестны для ничтожеств, в краски которых вы, канонада "спасибо", рачительно облекли меня, свершая свои криволинейные предположения. Но да, я несколько фигурирую в серых грёзах Кассандры и старательно раскрашиваю их, пытаясь вознести её к коллекции тропов, свойственных трагической роли. Вы знакомы с термином троп разума, сэр?
   - Нет.
   - Тогда и не будете, ха-ха! Я пытаюсь инсценировать вокруг неё такие аккорды событий, чтобы, в отличие от математики, однажды увидеть неправильное решение - только то, что я не планировал, а значит, интересное. Коли уж мы вновь зашли за старт признаний, послушайте-c финиш: драма пост-человека в том, что он вынужден додумывать архитектуру душ окружающих, разум коих подобен гениальной механической скульптуре, рядом с которой лежат якобы не нужные шестерёнки, одна из которых, будучи поставленной на уникальное место в этой скульптуре, докажет, что скульптура не только не была гениальной, но и вовсе была неисправна. Осмыслите это, если знаете, что человек, который никогда не любил, если только он не ненавидит любовь, ещё не стал самим собой или даже вовсе ещё не стал человеком, но это лишь самая понятная пядь карты разума; латентная печаль статистики: многие люди так и умирают эскизом эго, не встретив рокового события, об которое могли бы стать шедевром. Кассандра отнюдь не беспотенциальна, за-что я и озаглавился её "бессмертным" кавалером, ведь, контролируя то, что происходит на фоне и авансцене влюблённости, можно сделать её адаптацию марионеткой - создать софизм, по которому любовь, для-взаимности требующая, скажем, войн и размышлений, сделает бессознательной идеей-фикс обретение мудрости и превратит её в мудреца, пока взаимная любовь с первого взгляда творит только сюсюкающих глупцов. Чем сложнее эта война в любовь, тем одушевлённее её участники, охваченные самым грандиозным, самым фанатическим стимулом-софизмом, когда желание быть любимым заставляет разум искать те самые "любые" и "последние" средства и поползвать к преодолению даже физиологических рамок, обучая одних жестокости, других - интриганству, некоторых - мудрости, кого-то - поэзии. Простите, кажется, я уронил в вас латентный материк психосинтеза, но...
   Здесь Валентино, тем временем изобретя эпиграф к Фалько - "интрига после каждой точки", случайно подтвердил говоримое им, придумав, как тщательно извлечь пользу из его слов:
   - О, представьте же, сколь невероятно на меня повлияет то, что я угадал её имя - сам, из-под амнезии, воистину преодолев тщету! Фелиция? Да? Пожалуйста!
   - Ха-ха, вы, слышу, не намерены слушать "талант", так что обо всём, что связано с вашей самозванской полу-невестой, отвечу пантомимой - скользите за мной лезвием внимания.
   Фалько харизматично развернулся на-пяте, быстро пошёл по аллее и замер, когда оказался на одной дальности с Фелицией, снабдив Валентино кульминационной судорогой, как от предпосылок поспешной победы или мечты, но замер лишь на миг и продолжил путь, почему-то отклоняясь влево, заставляя Валентино анализировать панораму в той стороне, - и вскоре скрылся за деревом, вновь сосредоточив Валентино, - внезапно оттуда показалась его рука, будто открывающая дверь, а затем - в-профиль он сам, словно с-гордыней входя в двери императорского бала; не оборачиваясь к Валентино, Фалько чуть усмехнулся - разбросив чуть-вверх руки, провернулся вокруг себя, вложив в это па столько величия, сколько не смог бы даже сольно победивший мир или безапелляционно доказавший, что на-миг все современники, кроме него, - глупцы; и продолжил идти чуть танцуя, пока не оказался на одной дальности с кем-то, импозантно сидящим на лавочке и окутывавшим ночь облаками дыма, - склонившись к нему, отвёл руку назад, насторожив Валентино, но всего лишь поправил пиджак, объял протянутую из дыма руку двумя руками и продолжил идти, иногда выказывая какие-то анти-вздрагивания, будто предупреждающие: "уже сейчас", однако вскоре дошёл до конца аллеи, повернул и исчез из видимости - спустя три капли тишины Валентино, само-злорадно смеясь, ударил кулаком воздух, осознавая, сколько демагогично и протяжённо Фалько пел собой фразу "шедевральный глупец".
   Валентино, моментально вспомнив о Френсисе - о том, что праздность ныне - самоубийство, и что, отвлёкшись на Фелицию, всё-таки не спросил у Фалько первостепенную мысль, - чтобы хоть как-то воспользоваться столь удачным отсутствием Бартоломео, решил познакомиться с присутствующими, начав с того, кто восседал на лавочке. Приближаясь к нему, имевшему располагающее лицо, заострённое узорной бородой и удлинённое ею и тщательно-зачёсанными кверху волосами, сидящему набок, держащему ногу-на-ногу и курящему трубку, - и наблюдая, как осенние листья, падая вокруг, будто тают в дыме, нашёл в незнакомце нечто похожее на врождённый аристократизм, придававший всем его жестам и словам неспешность, а всем движениям и позам - утончённый антипод неловкости: казалось, куда бы он ни обернул взгляд, ни положил руку, ни ступил или что бы он ни сделал, всё было только так, как единственно могло и должно было быть; он делал ни одной телесной ошибки, никогда не начинал фраз и пассажей, которые оставались бы незаконченными, что несколько намекало на то, что и его разум так же лишён прецедентов бессмысленности, произвольности, смутных горизонтов и абстрактности краёв, но и немного тревожило Валентино, словно смотревшего на публичное доказательство фатализма, на партитуру наиудачнейшего шедевра, за краем каждого штриха которой - только пустота.
   - Присядь, - обратился к Валентино незнакомец, - Дотла завидую, что ты ещё можешь играть в "куртизанку" с Кассандрой: чтобы долго быть интересным ей, нужна сверхъестественная удача, - здесь он столь разительно изменил все свойства голоса, словно они с Валентино были шпионами, только что пачкавшими слух подозрительных прохожих безупречной демагогией, - У нас всё хорошо?
   - Да, - ответил Валентино, очень желав сказать "нет", чтобы начать реставрировать контекст, но понял, что не сможет ответить на очевидный вопрос незнакомца о том, что именно плохо.
   - И, как я и думал, он согласен?
   - Безусловно.
   - Сколько не царапай мир, клише твои, человече, бессмертны, - обратился он ни к кому, - Наконец поздно обнадёживаться, дай мне подсказку, прочитаю.
   - Она не со мной.
   - Потерял? Да быть не может! Почему?! Преследовали? Кто-то ещё прознал? Кто?!
   - Боюсь, что так, но он прятал лицо.
   - А я боюсь, что теперь это только твоя теорема: стремглав узнай, кто это был, и да станет его последним вздохом тот, за которым он вознамериться выдохнуть написанную там правду! Я не могу простить генералитет плеяды за то, что он тщеславно дерзнул, даже и замуровав, сохранить этот словесный мемориал, назначив нас ментально-слепыми ничтожествами, руки которых якобы рождены лишь для того, чтобы тянуться только прочь. Но представь, сколь изобретательно я не прощу тебя, если ты станешь причиной уместности этой дерзости? А учитывая, что ты сам и в-спасибо предложил мне свои руки, этот вовсе становится подозрительно: уж не являешься ли ты картой одного из крупье плеяды, павшей в этот расклад, чтобы доказать меня этим самым ничтожеством? Что бы он тебе не пообещал, лишь наполовину веруй в исполнение этого и-то только тогда, когда приставишь к каждому пункту "анти-", иначе до-смерти разочаруешься, да-да, - победоносно заключил он, принимая на свой счёт беспокойство лица Валентино, который сперва думал о том, что, возможно, эта подсказка сейчас находится в одном из его карманов, отчего он только-что безупречно-беспричинно обратил на себя эти подозрения, а после вспомнил сожжение дневника, в котором были и из которого выпадали какие-то бумаги, одной из которых, к улыбке или катастрофе, могла быть и эта подсказка.
   - Но сжалуюсь, - снисходительно продолжил он, как оказалось, синтезировав два слова воедино, - И последний раз докажу, что быть со мной, значит, спекулировать эфиром. Если будешь искать пистолетного единомышленника и не найдёшь, то обратись к Арриго: он сумел задолжать мне бесконечность поручений - скажи ему пароль "без ржавых звёзд", - здесь он, будто любуясь аллеей и своей рукой, лежащей на верхнем ребре лавочки, тщательно огляделся и шёпотом добавил, - Именно со словами "скажи ему пароль", соответственно, именно в таких падежах, и не упоминая, от кого ты, - запомни, если не хочешь сквозь три степени шифрования остро-саркастического камуфлета некстати узнать, как лексика доводит и до-смерти. Он поможет тебе. За эту панацею прошу: коли увидишь реконструкцию здания, принеси мне ново-бездарную газету, но желательнее - книгу. Ха-ха, а они даже не могут представить, как неведомый я ненавижу их за то, что, перестав читать, а следовательно, и хранить книги, они лишают этого удовольствия и меня. Видел, ты всё ещё тщиться заслужить взгляд Фалько...
   - Эй, - крикнул кто-то, и Валентино, почувствовав направление звука, обнаружил себя адресатом, - Если Бартоломео ушёл, это ещё не значит, что он ослеп; прочь отсюда.
   Валентино, возненавидев говорившего за искреннее раболепие и скрупулёзно-мелочную ответственность, обернулся к нему, имея глаза, ткущие "злопамятность", и вновь обернулся было к незнакомцу на лавочке, однако тот уже отвернулся и чуть, но с-усилием пожимал трубку губами, вероятно, выказывая единоверие ненависти к тому, кто не дал ему договорить до-конца. Уже сделав несколько шагов по аллее - туда, куда пел Фалько, Валентино вдруг остановился, вспомнив, что решительно не может уйти, - воистину переживая за Френсиса и чувствуя, что не сказал ни слова из тех, которые должны простлать его без-препинательный путь в эту плеяду, испытал то состояние отчаянной тщеты, когда кажется, что всё, чего касаются руки, взгляды и мысли, саркастически-тотчас разбирается на составляющие, угрожая при следующих попытках взаимодействия обратиться в песок; держа одной другую руку чуть выше локтя и возымев при этом последний миг позы адмирала, который среди шторма заметил, как волны почему-то нависают с неба, Валентино развернулся и с-порывом пошёл к своему изгнателю, чувствуя этот путь эшафотом - заранее зная, сколь отвратительно льстить ненавистным людям, но удивляясь открытию в том, что лесть очень редко имеет инако-окрашенных адресатов, - одновременно и на-миг разучившись понимать тех, кто любить слушать лесть, и пытаясь найти угол шарма тех, кто говорит её, он потерпел успех, сопоставив лесть с ложью и узнав, сколь злорадно можно лгать тому, кто рад этому обману или боится признаться себе в обратном, но в обоих случаях думает, сколь гениально льстец, якобы не зная этих мыслей своей жертвы, сам заставляет себя, переступив через ненависть, сказать именно то, чего меньше всего бы хотел. Свершив эти открытия, Валентино, ещё по будто-чуть-слёзной интонации почувствовав в своём изгнателе фанатика, внезапно решил отказаться от лести и терзать его полу-софистикой, чтобы между прочим вспомнить если не себя, то пластичность граней своего разума в эстафете случайностей, но с-горечью понимал, что ни один мудрец не способен доказать даже очевидное тому, у кого чувства превалируют над логикой.
   - Вы считаете себя добрым? - без интермедии и даже интонаций изрёк Валентино, достигнув собеседника, образ коего он не удостоил внимания, однако заметил, что в нём чувствовались ноты какой-то вездесущей опасливости и громкие рулады анти-гордыни, складывающие человека без-эгоизма, который навеки посвятит себя первому, кто решит сжалиться над ним.
   - Да, - словно найдя этот ответ на земле, ответил изгнатель.
   - Какая именно вам выгода от того, что я уйду?
   - Никакая, кроме субординации и порядка; чем вы лучше других, что можно - так? - поучительным голосом ответил он.
   - Ныне - удачей; вижу, вы бессмысленно-ретроспективно завидуете моему положению, ибо когда-то так же прогоняли вас, теперь желающего аналогичного зла другим и считающего эту месть справедливостью?
   - Отнюдь. Как вы и сказали, я хороший человек, а потому был принят сюда тотчас.
   - Существовал ли то время контекст "поручений", - думал Валентино, посмеиваясь тому, кем эвфемизмом назвал его собеседник, - Но Бартоломео действительно не ошибся, понимая, что, именно не дав ему поручений, выкует вечного раба, - но сказал:
   - Тогда вы считаете себя обязанным Бартоломео и чувствуете, что он сделал вас необыкновенным?
   - Первое - естественно, а второе - заслуженно.
   - Стало быть, по-вашему, заслуженно быть необыкновенным рабом несправедливой системы в его лице - лучше, чем обыкновенным никем?
   - Почему?
   - Спросите себя, адекватно ли то, что люди, попавшие в катастрофу, чванятся длиной своего времянахождения в ней, облекают себя царями и правом изгонять или принимать тех, кто попал в эту же катастрофу на пять минут позже?
   - Нет.
   - Но сейчас вы помогаете этому свершиться надо мной.
   - Это другое.
   - Чем же?
   - Не знаю.
   - Но вы согласны, что поступаете так для того, чтобы Бартоломео не прослезился, подумав, что ошибался в вас?
   - Да; не знаю, что бы я делал, если бы не он... если бы я остался один.
   - Тогда вы, зная, сколь страшно остаться одному, разрешаете Бартоломео право обрекать на одиночество, когда это уже не касается вас? Не хотите видеть, что он облечён властью на недостойные поступки и, к последней смерти Справедливости, сохраняет и право по своему усмотрению нарушать или поддерживать даже саму эту систему, примером исключения из которой являетесь вы, а жестокости - я.
   - Вы так странно, так эффективно говорите, что не могу отрицать.
   - Ибо истины рёк я, - не без пафоса думал Валентино, к тому времени уже ощутивший в себе раж словесного шулерства - будто вспомнивший, что в чём-то подобном возлежало его забвенное "интересно", но благодатно понимал, что ни одна его реплика не содержит истинной "софистики" и от начала до конца является правдой.
   - Но скажите, понимаете ли вы, что благодарность к Бартоломео - лишь благодарность к случайному человеку, ведь на его месте мог быть любой другой, даже я или даже ваш враг, интересы которых вы так же бы блюли сейчас.
   - Никогда.
   - Вы настолько благодарны ему за одноразовую человечность, которой стоило бы быть саморазумеющейся, что логически ослепли, каждой секундной чего потакаете несправедливости, а в моём случае вы вовсе являетесь соучастником этой несправедливости. Всё имеет границы, а потому скажите, как долго суждено жить этой благодарности.
   - Всегда.
   - Но позвольте, ведь это глупость: если бы я однажды среди пустыни подарил вам песчинку, то вы вечно бы исполняли все мои титанические просьбы, даже если бы я после этого уже никогда не делал ничего в-ответ?
   - Конечно, нет. Но почему среди пустыни? Думаю, вы не зря сказали именно так.
   - Потому что Бартоломео - спекулянт пустотой, за рабство продавший вам то, что должно было быть у вас всегда, - человечность окружающих, которой вы сейчас продолжаете лишать меня. Скажите, чем же моя аллегория отличается от данности? Сколько вы здесь?
   - Два месяца.
   - Столь давно вы, радуясь песчинке, тщательно платите всем собой за ничто: представьте, если бы не наша встреча, вы бы спустя тысячелетия уже и забыли, с какого "ничего" началось ваше самовольное рабство, а Бартоломео тем временем хранил бы лишь коварный нейтралитет. Так, может быть, уже наступил конец неоплатного "всегда" и пришло время не быть обмануто-благодарным, а стяжать мою благодарность и нарушить династическую несправедливость: после я готов исполнить любое, самое сложное ваше поручение за то, что лишь сейчас, лишь пока отсутствует Бартоломео, вы незатруднительно не заметите, что нахожусь здесь, и не будете агитировать остальных присутствующих на это воображаемое чинопочитание, - прибавил Валентино, вдруг почувствовав, что у Бартоломео обязательно есть и другие фанатики-соглядатаи, зная о которых остальные присутствующие на глазах друг у друга могут проявить аналогичное усердие, чтобы оно не было применено к ним самим.
   - Соглашусь ещё при одном условии: если придёт Бартоломео и начнёт доискиваться виновных в вашей удаче, вы скажете, что я протестовал.
   Валентино понял, что несмотря на успех, его тирада не только оказалась бесполезна, но ещё и научила его собеседника беспроигрышному своекорыстию, - однако согласился, развернулся и, отходя от собеседника, думал:
   - Пока "почитание старших" и подобные ему беспричинные субординации существуют и, мало того, считаются благом, справедливость нигилизма - единственная справедливость, не случится никогда...
   Его патетические мысли громко разбились о безупречность саркастического фиаско, ибо внезапно в центре аллеи он увидел Бартоломео, который, увидев его, коснулся рукой какого-то человека, броско осмотревшегося и полузнакомым голосом крикнувшего Валентино:
   - Прочь, если не закончена епитимья.
   Валентино, ругаясь и проклинаясь будто бы даже осязанием, уже было подчинился наставлению, но вдруг услышал сзади:
   - А вы считаете себя добрым? Не я виноват в случившемся - думаю, справедливость требует, чтобы вы выполнили свою половину контракта.
   Внезапно Валентино сокрушили версии озарения:
   - Ха-ха, вот и я случайно замуровался в маску - морального освободителя, и не могу отказаться от неё, если собираюсь низвергнуть плеяды революцией и спастись отсюда, ведь стоит только отказать ему, как он может рассказать об этом всем - мне уже не поверят, - здесь Валентино, попытавшись изобразить весёлый голос, согласился с требованиями неизвестного, продолжая думать, - Есть только две возможности: или я ошибся, и его искреннее раболепие - всего лишь маска, нужная, чтобы умножить себе коррупционную цену, отчего я сам столь долго предлагал ему и возводил до бесценности то, чего он единственно и хотел, ха-ха! Или он тот, кем я понял его, но согласился на моё предложение лишь тогда, когда уже видел за моей спиной Бартоломео. В любом случае меня проводили до глупости, ха-ха! - внутри кричал Валентино, скандально чувствуя себя Диогеном, которого обманула песчинка, не уточнившая даже, какой из двух обманов верен, - Лучше бы я тогда ушёл: не сделав ничего, ввязался в какие-то невидимые авантюры против себя самого!
   Он шёл к середине аллеи, чтобы запомнить черты второго изгнателя, но вдруг рассыпался от нового камуфлета, ибо им оказался Кристофер, почтительно стоящий рядом с Бартоломео и, чопорно не смотря на Валентино, изрёкший:
   - Я бы повторил тебе "прочь", но не желаю опровергать твою мудрость или становится орудием мазохизма.
   Бартоломео, слушая это, с-наслаждением закрывая глаза, медленно кивнул и сказал:
   - Боже, спасибо, наконец я излечился от разговоров с прозрачным никто.
   Валентино, продолжая чувствовать лишь то смешное, то страшное удивление и не обретя ни одной мысли, сокрушённо устремился туда, куда планировал изначально, - дойдя до незнакомого конца аллеи, оглянулся, чтобы наконец поверить в случившееся:
   - Необъяснимо! Что это - сарказм? Вдруг Кристофер как-то разбил услышанный миф, предал меня и высказал всем мои не совсем мифические намерения?! Или он играет роль и кульминирует своё лицемерие, говоря слова, которые поняты лишь нам двоим? - думал он, шествуя случайными поворотами, словно пытаясь связать узор мыслей с маршрутом, - Но почему он спустя полчаса оказался с самим Бартоломео, оказался его тщательным поддакивателем?! Это может быть связано с "очередью" Эна: стать следующим, значит, стать этим? Но он не мог так быстро выполнить поручение! Критически мечтаю знать, что каждый из них знаете обо мне! Нет, Кристофер обязательно стал перебежчиком, ведь, кроме сарказма фатализма, нет другой причины ему оказаться в этой позе! Если это так, то ему могли бы и не поверить, могли бы предполагать его своекорыстным клеветником, если бы я, как назло, не подтвердил сказанное им своей софистикой - уже сейчас этот раболепный фанатик может пересказывать Бартоломео мою анархическую душу - я разрушил свою репутацию, уже не смогу прооперировать "антре" Френсиса и лишусь Фелиции, ведь целеустремлённо умру! Сколь уникально - понимать, что моё спасение зависит только от прошлой проницательности: оно возможно, только если я не ошибся в душе жертвы софистики, ха-ха! Нужно вернуться, нужно как-то сказать Фелиции ещё несколько слов - что меня убьют; если не это, то ничто не повлияет на неё, ха-ха - страдальческим смехом прервался он, внезапно представив, как выглядят его встречи с Фелицией от её лица, если их знакомство - фальшь: представив, как к нему самому иногда на несколько минут подходит незнакомка, сперва признавшаяся в амнезии, но тотчас опровергающая это, ибо затем признавшаяся в любви, подразумевающей свою антикварность, а после заведомо признающаяся в своей скорой смерти, - Ха-ха, басня о лжи; кем бы она ни была для меня, она не поверит в последнее, ведь, не зная меня - я сумасшедший, а зная - я тот, кто солгал последним средством, лишь бы наконец развязать её уста, брависсимо! Кажется, второй случай мудрец должен почувствовать перлом "мечты", ибо едва ли и нескольким людям в истории довелось это великое блаженство - умереть злорадно, ха-ха, стать палачом посмертно! Да я же могу проверить её имя и без жадности Фалько: нужно вернуться к ротонде и издали ждать, пока кто-нибудь не обратится к ней! Ямбом нитей "нет", нужно скорее помочь Френсису, чтобы Генри не увидел камуфлет; лишь Фалько поможет мне спастись, но придётся вновь исповедаться ему, на сей раз показав веретено лжи: не думаю, что, коснувшись его, он удержится за скобками нейтралитета! - тщательно думал Валентино, когда сквозь стеклянный угол здания увидел медленно-идущего полу-навстречу Данте и хотел уже было разразиться приветствием, но удержался из-за волн мульти-причины: вспомнив о предательски-внезапной вражде, увидев странное, растерзанное тревогой лицо Данте и заметив, что уже опережён незнакомцем, подзывающем Данте; сделав несколько шагов назад-вбок и оказавшись в максимальном мраке, среди которого его не увидел бы даже прошедший рядом, Валентино сквозь тот же стеклянный угол наблюдал Данте, неизвестного, стоящего перед этим углом, и их диалог, преломлённое-доносящийся отнюдь с какой-то другой стороны.
   - Здравствуй, - сказал незнакомец, - Не сокрушайся этой неизвестности: не ты один не понимаешь, куда и как попал.
   - Это очевидно, - скептическим голосом изрёк Данте, смотря по сторонам и иногда безотчётно восклицая лицом.
   - О, твой голос говорит, что темнота и твоё лицо обманули меня: я ждал риторической паники; тогда пройдём мимо слащавых прелюдий. Кроме нас здесь есть и другие люди, создавшие единственный альянс, к которому ты, несомненно, однажды захочешь присоединиться?
   - Идущий в пустыне в-рай отрекается от выбора.
   - Так почему бы не свершить шаг навстречу сейчас же? Видишь ли, я тоже опомнился здесь недавно - не долее нескольких часов назад, но уже встретил упомянутый альянс, отнюдь не похожий на ареопаг хрупких ангелов, и узнал, что хрустальное место около его престола нужно заслужить: меня украсили поручением, половину которого я теперь перепредлагаю тебе. Не ищи в этом поступке ни коварства, ни гуманности: я и сам несколько лишён протекции Добролюбия - предлагаю тебе это лишь как рациональную и циничную, но справедливую сделку: не сполна уверен, что наше совместное финиширование в этой стезе тотчас введёт тебя в альянс, но этим ты зарекомендуешь свою готовность высказать нужные им наклонности, а после получишь своё поручение, которое уже будет простым, так как его истинная цель - уже удачная в твоём случае проверка этих наклонностей, и с которым я в-ответ помогу тебе. Расклад склоняет?
   - Какие слова нужно сделать явью?
   - Короткие; мне приказали перехватить нарочного, что скоро случиться поблизости.
   - И?
   - Ненадолго замуровать его в месте, которое я уже подготовил, - говорил незнакомец, когда вместе с Валентино обернулся влево, услышав вдали бегущих сюда людей, и, достав из кармана толстый чёрный квадрат ткани, разделил его полам, отчего третья часть упала, - Скорее решайся; одно из условий поручения - анонимность благодеяния; вот неудачный заменитель маски, а остальное - снохождение Темноты.
   Данте, чуть кивнув, принял ткань, которую уже одевал неизвестный, - подобие глубокого капюшона, угрожающего зваться мантией, с длинным, но узким горизонтальным надрезом для глаз, - и последовал за неизвестным - туда, откуда шёл. Валентино, уже давно просчитавший своё решение и изобрётший лучшую ложу шпионажа - заметивший, что крыша стеклянного здания находится в состоянии достроения, моментально вбежал в одно из его разбитых стёкол, головокружительно нашёл и преодолел четыре лестницы, чтобы по пятой ворваться на крышу и, едва не падая с которой, начал преследовать чужой сюжет, укрощая звук своих шагов. Неизвестный часто останавливал Данте рукой, прислушивался, сообщал ему сведения о тенях и фонарях, посылал его то к следующему, то к предыдущему лаконичному перекрёстку меж плотными рядами однообразных домов, отчего однажды Валентино пришлось досадно отстать, чтобы не быть услышанным, и решиться на двухметровый прыжок с крыши на крышу; злоимцы отдалялись от стеклянного здания, но не покидали его улицу и внезапно начали теряться в обрывках тумана, который вскоре почти потопил в себе пейзаж и созерцательные надежды Валентино, однако ведомый голосами и звонкими шагами, он продолжал преодолевать крыши - чаще всего то вперёд, то назад, и, проглядываясь сквозь мрак и туман, думал о том, сколь интересно следить за другими самонадеянными соглядатаями, отчего, внезапно рассмеявшись, посмотрел в небо, словно наконец познав и другие мотивы молчаливого времяпрепровождения самого великого, всевидящего соглядатая и одобрив их. Спустя ещё несколько минут беговой демагогии не они, но Валентино увидел заглавное лицо этого момента, бегущее полукилометром не навстречу тем людям, которых Валентино заметил ранее, и рассмеялся, ибо Данте и неизвестный в тот момент уже опечатались на два перекрёстка и уже вот-вот могли подарить своей жертве фаталистическое спасение, но Валентино, забывшись среди странного-изысканного злорадства к каждой из сторон, подошёл слишком близко к углу крыши и случайно столкнул с него горсть чего-то, похожего на камни, - едва ли не падением ретировался от края, слушая Данте:
   - Слышишь?
   Злоимцы стремглав достигли нужного перекрёстка, без-слов объяснились друг другу в удаче и встали по разные стороны пролёта, который должен был стать для жертвы незапланированным финишем; слушая приближающийся звук шагов жертвы, неизвестный начал медленно... бессистемно-медленно разгибать пальцы, чем скандально рассмешил Валентино, подумавшего том, что при подобном бесполезном счёте, первый палец можно было разогнуть ещё при встрече сообщников, - и, вспомнив ремарку неизвестного, внезапно обрёл курсив "восприятия": жертва, несмотря ни на что опаздывая за пальцами неизвестного и никогда не узнав, что самоуверенность третьего пальца стала причиной этого, за два-три метра до приятной встречи увидела своих разительных благодетелей, простирающих бездонные объятья, - разведя руки, она поспешила отказаться от эскорта и выказала желание развернуться от многообещающего добра, но была с обеих сторон поймана под эти руки; пока Данте старательно зажимал ей губы рукой, пытаясь предотвратить даже первую искру щедрой благодарности, чтобы остаться до-конца бескорыстным, его неизвестный сообщник, видимо, решив, что недостоин пасть на колени перед кумиром, сделал это после него - за спиной, где старательно связывал руки, лишая жертву последнего шанса отказаться от рая, нерешительности и восторженных судорог - побочных спецэффектов сюрприза; обмениваясь искривлёнными голосами, чтобы сохранить анонимность благодеяния, и гневаясь на откровенную неблагодарность, злоимцы окружили жертву дружескими объятьями и галантно повели её в сторону стеклянного здания, беспрестанно заранее высвобождая свои ноги из её ног, чтобы почтительно не дать жертве проявить и заметить грандиозную неловкость, ею же выказываемую. Провожая эту браваду по крышам, Валентино увидел, как перед жертвой почтительно открылись двери одного из противоположных домов, окна коего были благонадёжно заштрихованы решёткой, и как её азартно увлекают внутрь; спустя полминуты безвестности Валентино увидел еле-различимое продолжение сюжета в окнах третьего этажа, где талантливые благодетели помогали жертве с-успехом ходить и танцевать по стенам, прыгать с них и свершать всё, о чём даже во сне можно только мечтать, - иные акробатические "спасибо", а затем предложили Тишине соседней комнаты (смежного окна) собеседника, поклялись в верности поворотами ключа, сбросили капюшоны и, как показалось, вовсе начали переодеваться, пока жертва, вероятно, жалуясь на конец столь грандиозных благодеяний, крича сражалась с дверью.
   - Интересно, каким было моё пришествие сюда? - думал Валентино, наблюдая монотонные движения в обоих окнах, - Временная петля Данте доказана, если это - действительно его первые шаги здесь, как доказан и его характер, если даже среди этих шагов он уже не поскупился проявить преступные поползновения! Нельзя верить ему - нужно не забыть проверить всё при следующей встрече с ним. Если бы увидеть каждого в момент его появление здесь, можно было тотчас познать гротескное откровение характеров. Может, злорадно спасти эту жертву, если они самонадеянно уйдут? Нет, сперва нужно узнать причины её заточения... А, значит так рождаются те тайны? Стоит думать ещё утончённей: едва не упустил нить. Лишь быв свидетелем этого, я могу сделать всех трёх своими пешками, шантажируя одних и намекая другому на знание тех, кто надругался над ним. Жаль, что я подумал об это лишь сейчас! Может быть где-то уже упущен такой же чертёж победы?..
   Данте и Винсент, как узнал Валентино по обращению, когда они выходили из дверей здания, пошли в сторону места их знакомства, сперва исповедовавшись до-незримости "высокомерному" Валентино в деталях и эмоциях случившегося, а после Винсент сказал:
   - Ты мигрировал сюда сольно?
   - Да.
   - Лишился уникальной притчи; как я говорил, мне малосвойственны движения добросердечия, но был в моей жизни один человек, в сторону которого десятилетие я пытался, искренне пытался разрушить свой нрав, избегать лжи, цинизма и злорадства, как бы пытался сделать лицемерие правдой, чтобы создать и себя нефальшивым другом: сопереживать его мелочным драмам, пустым вопросам и без-рельефным радостям; я даже учился стыдиться себя, когда не испытывал этих светлых чувств, это было интересно... философично... знаешь, как литераторы постигают душу маньяка, я словно, ха-ха, наоборот, был маньяком, который решил-де познать, кто же он - обыватель, почему он стал собой, почему посмел поверить в безответную справедливость? Кстати, всё относительно: два разительно-разных незнакомца до второго дня диалога в-преамбулу считают друг друга сумасшедшими. Я уступал ему бытовые победы, желания, творил поступки, за которые он бы похвалил меня, удерживался от ярко-циничных споров, которые всегда провоцировало чувство откровенности, - стараясь понимать, что прав не только я или только он, но мы оба... Пойми в этом нечто сентиментально-коллизионное, как если бы Люцифер, смешивая легионы с землёй, вдруг остановил меч, чтобы пощадить слепого старца с улыбающимся младенцем на руках.
   - Твой сказ на-часть ненов, - вдруг ответил Данте, - Очень часто тираны, особенно великие, с-успехом жертвуют своей мизантропией ради любимой дамы, чтобы льстить своей силе воли и совести, думая: "я повелел себе, и даже добро и зло - пешки в моих руках; так повинуйтесь мне, ибо я уже давно превзошёл все критерии, я - нейтральность, я - середина, я - справедливость", однако никогда и не пожелают узнать, что любовь как аффект способна свершить и не такое, пока подвластные этим тиранам сонмы обмануты именно той трогательной трагичностью момента и видят его подвигом, отчего кровавый век внезапно прощается за нежный "миг", скандализируя истинного философа на праведное самоубийство и созидая один из софизмов патриотизма и адептов, до фанатических истерик целующих плеть, которая их умерщвляет; тщета суе-умная.
   В эти моменты Валентино удивляло, что образ и манеры Данте заслуживали тоги даже больше, чем произносимые им тирады, и пробуждали несколько звёзд зависти к его патетической грации.
   - Ха-ха, если ты говоришь это не по опыту, то тебя стоит опасаться: в наше время все уже забыли, сколь смертоносен мудрец. Ты опередил мои слова, лежавшие в немного другую сторону: победить свою мизантропию ради любимой женщины - не только не подвиг, но даже и не послабление цели, а откровенная низость, ведь, чем бы ни кончилась эта попытка, в глазах этой женщины такой человек станет только монументом героям, и он поверит, что заслужено, ведь ему об этом скажет единственный человек, которому хочется верить дальше, чем невозможно. Однажды я расскажу тебе свой амурный случай, где я, наоборот, сражался с желанием изменить себе ради женщины. Но сейчас, ха-ха, когда ты сам объяснил себе, почему я выбрал целью не любовь, а дружбу... Очевидным финишем моей истории - рассмеялось небо, к счастью, пополам: оказалось, что эти десятилетия оксюморических стараний - яд, которым я смазывал стрелу, уже разбившую линзу моей проницательности и вот-вот погребущую гордыню, потому что не прошло и трёх шагов здесь, как сей друг сообщил, что слащавый я - последний человек, с которым он бы предпочёл войти в эту беспросветную историю, ха-ха! Десятилетие моего добра оказалось для него садизмом и второй половиной единственного, что спасло его от высоко-архитектурной смерти, - зеркальности сарказма: я глупо обманулся, для попытки человечности из всех людей во вселенной выбрав лицемера, а он - сочтя меня безопасным ничтожеством и сняв маску, ха-ха. Этот скандал сподвиг во мне ренессанс разума или мировоззрения: словно каждый день того десятилетия я знал, что случится громоносное "сегодня", отчего вся моя усердная гуманнизация была лишь интуитивным гамбитом - величайшим, хоть и чуть обидным блефом, ныне изгнавшим вкус мести за пределы трафаретов. Я, конечно же, в-ответ ему лишь заплакал, притом и здесь не солгал, ведь плакал от счастья предвкушаемого катарсиса, умолял его не говорить столь ядовитых слов, опомниться от логического шока и не покидать меня именно среди кошмара, не стать не тем, в лице которого мир отвернулся от меня до-конца; но когда я, испытывая шедевры фальшивого мазохизма, намекнул, что жадно желаю пасть на колени и уже схватил его за руки, он неожиданно начал избивать меня; роль и месть заставляли рисковать - несколько минут я бездействовал, злорадно молился дьяволу о том, чтобы столь внимательный друг не убил меня - тогда я ещё не знал, что ныне это слово имеет как-никогда-неопределённое значение - и сладострастно чувствовал, как каждый его удар добавляет одну "титаничность" к моей мести. Ох, если бы он слышал, как моя душа обратилась в "смех", когда он, как видишь, возможно, сжалился над ничтожеством; я хочу, чтобы он и с края вечности проклинал себя за то, что подарил мне многоточие. Вновь никакого человеколюбия - стерильная математика мести, которая подчас эффективней добродетели: чем больше людей узнает его правдивый лик, тем большей тщетной ему сегодня покажутся собственные руки; его имя...
   Валентино, наблюдая это и посмеиваясь внезапному чувству, что Данте и Винсент весьма быстро стали любезными друзьями, но рациональными-такими, которые в любой следующий час могут попытаться убить друг друга и не только не найдут это странным или обидным, но в случае неудачи даже не обнаружат этот нюанс достойным злопамятности, - шёл, тщательно прислушавшись к произносимому и бессознательно приближая себя к нему всеми способами, но вдруг испугался тишины и саркастически увидел, что идёт около автомагистрали; воплотив безличную ненависть сокрушительными словами, внезапно увидел Данте, лицо которого разительно опровергало, что именно предыдущая сцена - его пролог в это мире.
   - Но что если, - внезапно подумал Валентино, взирая на приближение Данте и возжелав было незамедлительно огласить периметры "войны в любовь", - Встреча с Данте - причина не начала пробела памяти, а его конца? Не понимаю, как я мог думать наоборот, ведь тогда бы я вовсе не знал о его существовании - устрашающая возможность, ха-ха! Он - единственный способ прерывания истинного пароксизма беспамятства? Тогда мне нужно молчать о вражде?!
   - Пожалуйста, - протяжным, но катастрофически-серым голосом воскликнул Данте, восполняя дефицит интонаций громкими страшными глазами, - Каждый раз при встрече со мной говори и повторяй, что мне никогда нельзя приближаться к саду со скульптурами: сейчас он находится около левого конца этой магистрали! Запомни и повторяй беспрестанно!
   - Пожалуйста, - спародировал Валентино, не сдержав своих намерений, чтобы именно испуганность преступного Данте стала посредником до совести, - Скажи мне и повторяй, как понимать порочные мазки твоих губ на Фелиции?! Думаю, твоей даме следует знать, какие авторские отступления скрашивают весьма ветхую нить её спасения?
   - О, о чём ты?!
   - Нельзя было ждать ничего, кроме этой крючкотворной панацеи: "петля - ещё не я"
   - Подожди, кажется, я лишь видел это, если у ротонды?
   - Там.
   - Так знай, что тем я делил пополам - между нами - всевластную ревность Бартоломео, одновременно и спасая тебя и реализуя единственный способ выманить Бартоломео из-за семи социальных дверей, ведь только вопросы сердца запрещают наместников "рук".
   - Тогда скажи, действительно ли ты не искатель своего постамента в одной из половин плеяды, и когда и как ты появился в этом мире?
   - Критически нет; не знаю - когда, но знаю - как: встретившись с тобой; вот, кстати, возьми: видел, что однажды она потребуется тебе, - Данте извлёк из кармана чёрную ткань, оказавшуюся тем самым капюшоном, тотчас вызвавшим сардонический смех Валентино, - Этот смех линчует: не верь глазам и знай, что, несмотря на тщету доказательств, лишь с тобой я правдив; или, как ты однажды скажешь, не верь мне, пока мы не наедине.
   Здесь Валентино растерзал метафизический камуфлет о том, что даже отсутствие лица Данте в сценах прошлого ни на йоту не гарантирует, что его там нет никогда:
   - О, очередная дезинформация искусства, - разительным голосом думал он, - В реальных условиях путешествий во времени или временной петли изменения не мной не-моего прошлого никак не отразятся в моей памяти, ибо это всего лишь моя память, всего лишь герметичная бутафорская копия, не связанная с реальностью именно так, как хотели бы литераторы! Ха-ха, как просто разрушить этот великий софизм: если бы искривление памяти вслед за актуальной историей было верно, тогда бы любой объект, который я помню целым, но который разрушается именно сейчас, тотчас бы возник в моей памяти и разрушился, иллюминируя обновлённую истину. Изменение объекта в прошлом ничем не отличается от изменения объекта, который находится в настоящем, но отделён от меня ста километрами: в каждом случае знания об этом - ноль! Не спроста Данте назвал себя пятимерным, ведь для него существует и искривлённое и исходное прошлое - как грани, как пост-лево и пост-право; он танцует меж несколькими параллельными вселенными! - думал Валентино и рядом с этими примитивными словами имел самую тщательную сигнатуру, объясняющую преобразование этих смыслов.
   Внезапно вспомнив футуристическую ремарку Эна - начав завидовать Данте и, переживая за Фелицию, действительно опасаться его, которому лишь одно метафизическое отличие воздало бесконечную власть над реальностью, Валентино как-то незаметно для себя поспешил расстаться с этой олицетворённой катастрофой - согласился повторить ему его же слова и среди какого-то распадающегося состояния скандально сообщил:
   - Я спешу куда-то!
   - Ха, чтобы не счесть твои слова откровенным презрением, даже не пытающимся придать лжи правильный падеж, отвечу, что это утверждение верно всегда и для каждого, ведь никто, кроме меня, никогда не узнает миллиарды "туда", куда опоздал!
   - Будто и он, - думал Валентино, - Читает мои мысли и назло укрепляет словами своё титаническое превосходство!
   Валентино кивнул, не думая, что значит этот жест, - взял ткань и стремительно растворился в первом же пролёте, лишь за углом которого утратил чувство того, что нужно беспричинно спасаться; тотчас ощутив случившееся наваждением и рассмеявшись, пошёл вперёд, отстраняясь от фонарей и наблюдая декорации, которые, казалось, вопрошали: "будто бы ты уже был здесь?":
   - Нет, не был: это опечатка дежавю или тот каламбур, что происходит в приподнятом состоянии психики, когда само "новое" софизмом сравнивается со всем, что когда-то было новым, и заключает, что подобное чуть-недоумевающее "восприятие" действительно уже случалось, ха-ха. Странно, лишь подумав это, я до-конца пришёл в себя, словно превратив невнятные чувства в жёсткие мысли.
   Моментально забыв о всех деталях этого психического отступления, Валентино, бессознательно играя полученной тканью, с-интересом продолжил думать об амбициях подлости Данте и - неизвестный путь, состоящий из анфилады величественных арок, отделённых друг от друга полукилометрами, покрытых узорами об античных событиях и будто тонущих в густом коллаже окружающих зданий и крон деревьев. Впрочем, как он тотчас понял, арок было двенадцать - по числу подвигов Геракла, на них изображённых, а потому после злостно восторгался сарказмом архитектуры, ибо дойти до третьего подвига ему не удалось: в десяти метрах от этого из-за угла показался человек, которого Валентино мог бы и не узнать, если бы тот не вонзил ненавистнический взгляд в чёрную ткань в его руке, не остервенел, не разметал детали конструктора небезызвестных словосочетаний, эпиграфом имевшего:
   - Ах, теперь-то я понял неимоверно-наглую откровенность твоего сарказма! - и, наконец, показав пистолет, не бросился на Валентино.
   - Теперь Данте действительно подставил меня! - злостно думал Валентино, уже разворачиваясь к бегству, но вдруг услышал выстрел, принадлежащий отнюдь не соответствующим рукам, - оглянувшись вбок, он увидел самого Данте, вероятно, восхищающегося всеми последствиями своих рук, - и уже было, простив его за козни, начал благодарить, но вместо "пожалуйста" услышал второй выстрел, предназначавшийся именно ему; Валентино тотчас закончил разворот, истерически разыскивая ближайший угол, услышал выстрел, принадлежащий уже жертве благодеяний, ибо Данте, как сбоку увидел Валентино, заметив третьего человека, почему-то бросился назад и сошёл со сцены.
   - Оправдывается! Якобы оказался здесь случайно! - ехидствовал Валентино и уже стремительно прорывался сквозь малограмотную скоропись зданий, любой резкий взгляд на которые словно вопрошал: "Что?", - слушая то отстающие, то приближающиеся шаги, сражаясь с предательским чувством своих только-миллиметровых шагов, будто обвиняющих его в отсутствии энтузиазма, называя творящееся эвфемизмом самоубийства, и пытаясь держать ровно позади себя фонари, деревья, рекламные стенды, даже дорожные знаки и всё, что могло показаться хотя бы аллегорическим заслоном; пока не вспомнил о пистолете, вместе с тем саркастически вспомнив и, почему забыл о нём:
   - Некстати я ещё отнюдь не готов убивать, ха-ха, но он этого не знает!
   Забежав за первый же поворот, Валентино, достав пистолет, медленно выдвинул его из-за стены дрожащей рукой, думая, что этого хватит преследователю, чтобы ощутить огнестрельное равенство и растерять энтузиазм тирании; коварно не слыша его шагов, но слыша какой-то приятный шум, возможно, коварно прячущий искомое, он, чувствуя передозировку дыханием, по-сантиметру отходил вдаль от стены, будто разворачивая за углом страницу видимости, но кульминация этого оказалась пуста. Лишь опасливо выйдя обратно из спасительного поворота, Валентино впервые обратил внимание на декорации - двухступенчатый бетонный подиум меж тротуарами улицы, вмещающий фонтаны; и узнал, что если преследователь, в отличие от него, имел мудрость, то уже давно отказался от своих надежд, ибо вся улица была усеяна теперь-будто-испепеляющими фонарями; вздрогнув за прошлое, Валентино ретировался в тот же поворот, улица которого была лишена этого изъяна, и подозревая, что преследователь прямо сейчас оббегает его с одной из сторон, - по стене, хрупкими шагами погружался вдаль, будто освещая путь пистолетом. Спустя несколько десятков метров, до-конца уничтоживших отголоски фонтанов, он услышал не-свой шаг, вместе с которым чья-то рука легла на его плечо, - вскрикивая, сжимая курок, неудержимо разворачиваясь, каждый миг прощаясь с собой и фанатически веруя только в абсолютную бездарность преследователя, так как других причин для спасения быть уже не могло, он обнаружил, что уже обернулся, но случайно закрыл глаза - вдруг увидел, что упёр пистолет в грудь кого-то... Квентина, который разрушал мнения всех логических предсказателей, ибо не только не имел ни одного признака страха, но и, наоборот, до-кровожадности честолюбиво улыбался, будто говоря: "да, куплю твоё признание, даже если его чернила должны вытечь из меня".
   - Отведите, пожалуйста, этот всемогущий реставратор алиби, - сказал Квентин, сбоку коснувшись пистолета Валентино фалангой указательного пальца, притом тот же палец другой его руки почему-то был приподнят вверх, будто отвлекая призывом к вниманию, - Или и теперь проявите трафареты таланта, сделав так.
   Он сам сместил дуло к своему сердцу и, к удивлению, обрёл лицо, которое сейчас должен бы был иметь Валентино, если бы был настоящим убийцей.
   - Какой туз нужно умолчать, чтобы так рисковать?! Быть самоуверенным в том, что убийца - не я? - думал Валентино, обвиняя его в самоуверенной смелости, более заслуживающей эпитета "психопатической", и продолжил движение пистолета, отводя его в сторону, тем временем замечая наличие Андре за спиной у Квентина, - Нет, даже Андре, особенно - находясь там, не компенсирует концы этого риска!
   - А какой был миг, какой был шанс! - патетически восклицал Квентин, - И место-то, посмотрите, изыскано-молчаливое - сверх-идеально, чтобы скрывать убийства и терять их улики; или, быть может, мысли неудобными показались? - тихо прибавил он, будто случайно подумав вслух, - Смело пойдём дальше, господа; был в карьере моего друга последний случай, когда, как и всегда, единственным способом подтвердить неумышленность убийства и степень раскаянности свершившего его был эксперимент: отпустить подозреваемого, чтобы якобы-случайно схлестнуть его с единственным свидетелем, окружив эту сцену невидимыми агентами, и наблюдать дилемму - спасёт он лаконичную плоть или бесконечную душу. И что вы думаете? Когда подозреваемый находился на пике этого решения, мой печальный друг от переизбытка внимания случайно огласил своё присутствие во мраке - подозреваемый, сосчитав происходящее, решил, что вокруг него разверзся обряд мщения, испуганными жестами обернул пистолет во мрак и под морализующий аккомпанемент самого неуместно-броского хора других агентов: "Брось пистолет! Стой! Нет!..", воистину-неумышленно убил моего друга и закрыл глаза - "хоть одного забрать с собой", как прокомментировал он потом. Да, достопримечательная история, если не знать её финальную скандальность: знаете ли, мы с другом проповедовали скрупулёзность в рутине, отчего время составления каждого юридического акта отмечалось до-секунд, в следствии чего я узнал, что в той же минуте, пока погибал мой друг, другой человек своим признанием обелял роль того подозреваемого. Эта безжалостная игра фортуны ультимативно предложила раздвинуть рамки суда...
   Валентино, шествуя вперёд, но будто сквозь возможно-забытое "преступление" и неразборчивое "наказание", уже плохо слышал Квентина, зачем-то или случайно иногда чуть подталкивающего его влево, и ненавидел себя, понимая, что слушать его чрезвычайно важно, ибо думал:
   - Всё же нельзя отказать ему в психиатрических амбициях и грамотности контролируемого символизма, ведь он вновь репетирует в моём разуме варианты фабульных советов. Крайне-неизвестно лишь, почему он решил, что я пойму это! Вновь он склоняет меня на признание, но теперь - лицемерно извиняя мой поступок, ведь, если я не убил его сейчас, не изверг второе убийство, спасающее от последствий первого, то в его якобы-милосердных глазах я праведник, оклеветанный случайностью - должный признаться лишь в неумышленном убийстве и получить послабления мзды или полное прощение, после чего он, добившись своей цели эвфемизмами, утратит маску и применит гротеск строгости. Рядом с этим он советует мне изобрести более изощрённые способы убийства единственного свидетеля: да, если бы всё это было правдой, то, убив свидетеля чужими руками, я бы с-шармом подставил эти руки под снимаемую с себя роль. Но тем временем запугивает наперёд и намекает вспять, что я не смог бы и не смогу убить его самого сейчас, ибо теперь причина его смелости ясна: где-то вокруг расставлена такая же агентура, наконец проясняющая хотя бы смысл его указательного пальца! Я - на прицеле! Но как он предугадал, что однажды я буду здесь - как расставить себя и агентов на случайной улице, местоположения которой я даже не знаю? Злорадный вопрос!
   Валентино пытался вернуть себе слух, но тем временем лишь незаметно смотрел на Квентина, который, медленно шествуя рядом и даже чуть позади, занимался тем же - жадно замечал его психологические рефлексы; молча рассмеявшись интересной карикатурности этого визави профилей, когда оба обличены друг другом, но продолжают вести себя так, будто этого не было и нет, - Валентино наконец вернулся в монолог:
   - Но преступнику нужно не страдать о бездонной печали жены убитого...
   - Так-так, - здесь и дальше думал Валентино, - Он пробует вызвать жалость и совесть.
   -...А бояться его друга...
   - Не удалось - теперь применяет альтернативные запугивания и острастки, ха-ха, он будто распял меня в пяльцах, чтобы пробовать нити разных цветов и иглы разных калибров!
   -...Думаю, вскоре моё интересное расследование окажется напрасным, ибо я буду искать уже однозначного убийцу убийцы. Нет, почему же; если даже я не до-конца извлёк преступника из мрака видимых заблуждений "реальности", то придётся искать и первого убийцу и убийцу случайной жертвы, если только он не возрешится для-надёжности умиротворить все подозрительные портреты...
   - Действительно устрашающее зерцало!
   ...Но почему вы так настойчиво не желаете накрениться влево?
   - Кажется, я не должен отклоняться и вправо, если, стыжусь признаться, намерен идти только прямо! - саркастически изрёк Валентино, но тотчас узнал, что случайно насмерть сыграл словами и что Квентин подозревает в нём не только убийцу, но ещё и пароксизм таланта, ибо услышал:
   - Знаете, я люблю слушать истории о третьих лицах, так что давайте всё-таки попытаемся повернуть влево и развлечь меня басней, ведь меж стыдом и страхом, как я понимаю, иногда не поместиться и фотон; вы согласны? - многозначительно прибавил он, как-то не кинув, но чуть утопив лицо в плечах.
   - Если бы я, - думал Валентино, - Не заметил свой миниатюрный камуфлет, то сейчас бы случайно высказал ему столько случайных аллегорий, ибо я только что подтвердил в себе убийцу, который якобы стыдится-боится признаться в этом сейчас или вообще, ха-ха! Сказать "нет" или лучше "о чём вы"? Нет! Это самый удачный момент для того, что предлагал Фалько, ведь после я смогу отречься от всего, сказав, что всегда говорил только буквально, а алиби тому - он сам, ха-ха! Скажу:
   - Если только и вы согласитесь, что иногда этот фотон не уместить и между "неумышленным" и "кажущимся".
   - Не могу не согласиться на "иногда", - сказал Квентин и обратил на Валентино одновременно и победный и вопросительный взгляд, будто кричавший: "наконец мы понимаем друг друга между строк?", на который Валентино, сознавая сверхъестественную хрупкость своего положения, лишь смешал на лице краски недопонимания и невнимательности, чтобы не подтвердить до-конца глубину своего интеллекта, - Прости, Андре, кажется я наконец нашёл выгодного собеседника для занятий ненавистной тебе философией.
   - Гениально! - думал Валентино, - Знает ли Квентин о маскараде Андре, или нет, но сейчас он мстит ему самым публичным лицемерием, ха-ха, мы словно два хорошо-знакомых поэта-метафориста, которые и среди сонмищ, словно находясь в рандеву за стеклом, могут говорить всё, что думают под маской приличий, ведь большинство понимает их метафоры лишь иероглифами молчания, ха-ха!
   Андре в-ответ махнул рукой, безразличное разрешая им всё, однако тотчас доказал свою проницательность: догнал их, занял место по другую сторону Валентино, попытавшись обратить на него взгляд, предчувствующий предательскую тайну, но ошибся в языке этой тайны - жадно, но украдкой наблюдал за их жестами и лицами.
   - Так, что же вы думаете о ней, о могиле мудрецов - о истине? - сказал Квентин, - Нет, постойте, истина немыслима, а сам вопрос о ней заранее подтверждает аксиоматическое принятие существования абсолютной системы, ведь любая конкретика, а истина - не что иное как эссенция всех конкретик, возможна только в контексте пост-идеального порядка, исключающего только сами исключения. Скажите лучше, какие проблемы окружают дерзнувшего познать её - именно вас?
   - Знаете, - изрёк Валентино, решив начать блеф с правды - развеять мрак, облагораживающий роль Андре, - Когда думаешь о подобном, иногда складывается впечатление, что предают и стены: будто всегда рядом, но бесконечно далеко находится неодушевлённый призрак, грозящий украсть начало мысленного откровения. Можно даже забыть себя от страха.
   Говоря это, Валентино с-трудом отрешался от бессознательной интонации, остро сужающейся над самыми важными, неаллегорическими словами, - от-старания в чём вербально повторил мимические амбиции Фалько и гласил интонацией, которую имеет любой "текст", если его никто не читает.
   - Кажется понимаю, - после раздумий, окончившихся триумфом лица, ответил Квентин, - Складывает некая неудобность "эго", похожая на совесть, да? Но только уточните её характер: на что же она-таки похожа больше - на страх обретения лишь кажущейся истины или на стыд её только неумышленного получения, будто становишься лишь сосудом, в котором она произвольно зародилась сама или по воле потусторонних сил?
   - Последнее.
   - Интересно; но вы не пытались бороться с этим жанром неудачи посредством бумаги? Я, хоть и не поэт, даже молюсь письменно, замечая, как это не только умножает возможности моей памяти, не только реформирует разум в столь неестественное положение, что оно становится единственным возможным уже после первой пробы, но и вовсе создаёт чувство медиации, концентрируя так, как нельзя иным способом. Обязательно попробуйте, в сравнении с устным и ментальным способами, этот дарует лишнюю половину гениальности.
   - Попытаюсь.
   - Но помните, что для диалога с бумагой важно место и особенно время: например, я хоть и не могу найти тому причин, но испытываю вдохновение на лавочке за ротондой... кстати, иногда ещё помогает, если ненадолго отложить написанное и уйти от места творения, ведь от беспричинных пребываний и пришествий туда ассоциации, знаете ли, ржавеют; психиатрические памятники складываются не только у жертв и творцов преступлений, но даже в самой беспросветной рутине, не говоря уже о мыслительских действах. Обязательно попробуйте - пока не поздно, ведь вы имеет передозировку шансов, чтобы вскоре безвозвратно ограничить размер карты обретения подобных мест: в лучшем случае - наручниками и моим о-строг'им видом, а в худшем - до-нуля, ха-ха! - вдруг садистски рассмеялся он, кивая Андре и другими способами пытаясь призвать его к этому же, словно говоря: "посмотри, как я научил труп мечтать о далёких горизонтах; и в том единственная мораль этого диалога".
   Андре рассмеялся, но его первое "ха" почему-то было так удивляюще-жалобно, словно он был приговорён к казни четвертованием, которое лишь за этот смех ему пообещали заменить гуманным расстрелом.
   - Ха-ха; если мы поняли друг друга, - думал Валентино, - То я стыжусь говорить не-свою правду при потустороннем Андре и изложу её в письме, которое Квентин заберёт за ротондой. А я боялся, что этот диалог окажется подозрительно-демагогичен, но на-удивление Квентин вовсе избежал словесной пустоты и воистину интересен и опасен - не только для реального убийцы, но и для меня: лишь бы его ищущее подвиг тщеславие и всесторонняя проницательность не претерпели саркастическое фиаско горделивого мудреца, заранее не допустившего, что истины могут быть примитивны или отсутствовать отнюдь, - несмотря на факты, не попытались видеть преступником именно меня, за меня же придумав гениальные аферы и считая, что даже эти аллегории - только часть моего коварного плана, ха-ха. Но и Андре отнюдь не бездарен: причина этой жалобности не в отчаяние и страхе о том, что я переложил на него подозрения, но лишь в отчаянно-кратком непонимании случившейся аферы: после ему не потребуется много времени, чтобы понять, где здесь - краска, а где - холст; стоит ему лишь увидеть, как я иду за ротонду, и озарение случиться тотчас, но почему он всё-таки не понял это уже сейчас? Или всё кажется простым, лишь пока знаешь, что - именно здесь "кажется"? Ха-ха, смотря от его лица, возможно, он вовсе видел этот диалог саркастическим каламбуром: пока мы якобы обсуждали проблематику истины, он разбивался о предчувствие тайны и пытался превратить мысли об этом в истину, ха-ха!
   Валентино уже начал было смеяться вслух, но Андре, показательно выдохнув сигаретный дым, устало-ехидно сказал никому:
   - Пора бы обратиться и к пистолетной философии, нет?
   - Да, - ответил Квентин и устрашающе-весело обратился к Валентино, - Что вы думаете об этом месте?..
   Валентино увидел, что находится в достаточно большом внутреннем дворе поло-квадратного дома.
   -...Смотрите, лужайка, запертая в стенах, если смотреть сверху, будто символизирует тупик, который мог чувствовать кто-то. Чуть больше километра от места убийства - очень мало для сострадания к тому, кто оставит здесь что-то... не считаете? Впрочем, речь о сострадании погибла вместе с виновником торжества, ведь сантиментальный труп стыдливо признался мне, что единственно, но смертельно ранен в самое сердце; это на 99% исключает неумышленность преступления и несколько подтверждало бы гуманность преступника, если забыть о том, что убийство одним выстрелом - самое хладнокровное, профессиональное, ведь, если убийца - индивидуум, не до-конца утративший человечность, то содеянное им не беспричинно, а значит, всё-таки похоже на катарсическую месть, которой вы бы на его месте, несомненно, наслаждались? Как наслаждался бы, однако, и маньяк, будто желая изъявить пароксизм человечности, хо-хо, какой скандальный софизм, не находите? Сам труп не способен намекнуть на своего каламбурного душеприказчика, ведь всё зависит от порядка выстрелов: вдохновлённый мститель сперва вероятнее выстрелит в сердце или в голову, чтобы ни за что не упустить финал, а после подвергнет мертвеца бесполезному расстрелу, но маньяк свершит эти манипуляции в обратном порядке, хотя нюансов к этому - миллиарды: начиная от умения стрелять и опечаток этого действа...
   Валентино, кружащий с Квентином и Андре по лужайке и к тому времени утративший дар речи и слуха от опасного предчувствия, понимал, что Квентин, опять виртуозно жонглирует его разумом, воскрешая образы преступления и неприкрытой кульминацией внимания подмечая каждый миллиметр невербального ответа, - и думал:
   - Теперь сей гротескный полиграф рассказал мне и, как и сколькими пулями нужно убить свидетеля, чтобы отвернуть от себя подозрения... Но в остальном я не готов ввериться даже его таланту, ведь нельзя отличить страх убийцы, понимающего близость обличения, от страха человека, которого беспричинно обвиняют в убийстве, суля самой неожиданной казнью, ха-ха! Между этими страхами бесконечно-филигранная разница, хотя во втором случае обязательно страшнее и параноидальнее, но мой случай - только архитектура "злорадства", ведь я не помню даже, какой из этих случаев мой, ха-ха, ха-ха!
   - Сэр, вы слышите меня... вы слышите? - говорил Квентин.
   - Что? - изрёк Валентино, отвернувшись от трагикомического кошмара мыслей.
   - Кто; а именно я, говорящий: слепну с век_а_ми - не подскажете, что это там чернеет в траве? Может быть, кто-то благонамеренно выронил свою порочную душу?
   Квентин указывал, куда нужно смотреть, - Валентино с первого же взгляда убедился в катастрофе, ибо предчувствия обратились явью:
   - Пистолет! Вот почему он ждал меня здесь! Вот почему он призывал меня влево и думал, что не хочу сюда идти! А ещё и это предательское "стыжусь признаться", будто означавшее, что я знаю, куда ведёт "влево", ха-ха! Я случайно пришёл туда, откуда якобы должен перепрятать улику, ха-ха-ха! - думал он, на-миг потеряв лицом человеческие черты, - Я свой самый красочный палач! Это истерическая клевета случайности, ха-ха! Как некстати я ещё и крался сюда, освещая путь пистолетом! Раной - глаза! Данте - всё это задумано им! Неужели он и есть убийца?! Что Квентин думал тогда?! Что он думает теперь? Что он думает, если я на всём протяжении этой встречи выказывал лишь тревожные поползновения, но сейчас столь громко и некстати огласил свою эмоцию?! Это может показаться бездарным лицемерием! Нет, никаких игр с расследованием: это начинает случаться в трагикомедию неудачных случайностей.
   - Не смотрите на него, как на Совесть, а поднимете! - тем же тоном устрашающей весёлости изрёк Квентин, подарив Валентино одну краткую, но грандиозную конвульсию.
   Валентино, растерзанный самой неудачной мыслью - о побеге, говорящей, что одно лишь невербальное нахождение здесь уже позволяет Квентину читать книгу, которой нет, а ему - щедро и незаметно лжесвидетельствовать против себя, - подчинился и, лишь прикоснувшись к пистолету, саркастически понял, что, позволив отдавать себе приказы, сам согласился на роль ответственного или устрашённого подозреваемого, который обязан исполнять их неукоснительно, пока невиновный и тем временем здравомыслящий человек должен бы был протестовать и вслух ненавидеть дерзостного приказчика; несмотря на это Валентино взял пистолет, чтобы не рассказать Квентину хотя бы, что запоздало понял это, и обнаружил истинную коварность Квентина, тем временем казавшегося образцом маниакального внимания:
   - Что же он подумал, если заметил, что, прикоснувшись к пистолету, я на секунду замер? С момента нашей встречи он не разу не назвал меня подозреваемым, зато успокоил конфиденциальным заговором праведников, и будто сознательно пытался внести в ситуацию только полу-контексты, вибрирующие между игрой, повседневностью и сами расследованием! Только так я мог свершить эту титаническую ошибку: он предложил мне свободу выбирать свою роль, среди чего я якобы-бессознательно признался ему, ха-ха! Эта хитрость достойна мести! - вдруг внутри вскричал Валентино, претерпев восстание гордыни, - Я не желаю быть спасённым его руками, если для этого придётся быть наивной игрушкой в них! Быть игре!
   - Нет-нет, - торжественно сказал Квентин, словно с-иронией отвечая на последнюю мысль Валентино, когда тот с неожиданно-надменным лицом подал ему пистолет, - Зачем мне чужие грехи? Возьмите себе - на короткую память.
   - Будь я убийцей, сколь уникальны были бы в этот момент мои чувства! - думал Валентино, но, вдруг ощутив, что конец фразы Квентина - сарказм над якобы-фальшивой амнезией, внезапно утратил злость, однако взамен уже безвозвратно приговорил его к игре и небрежно перевернул ладонь, бросив пистолет.
   - А, да ведь это мой! - вдруг воскликнул Квентин, опуская руку за пистолетом, но смотря на окружающих злорадным лицом, которое не смог бы сдержать порочный судья, патетически сообщающий приговор случайной жертве за то, в чём виновен сам, и наслаждающийся мимо-праведным гневом присяжных, издали шепча им, жертве и всему миру: "Это я, ха-ха! Вы уже никогда не узнаете, что это был я!".
   Валентино и Андре случайно переглянулись удивлениями, но столь разными, что Валентино тотчас понял, что, в райском случае, стал жертвой эксперимента Квентина:
   - Убийца имеет мало возможностей не узнать верный пистолет; он же или тот, кто знает убийцу, ещё меньше - чтобы хоть как-то отреагировать на намёк, что убийцей является сам Квентин. Даже самый искусны лицемер запоздал бы здесь с мимическим ответом и, если только Андре не знал, что Квентин поступит так, или не лицемерил даже мастерством масок, занижая их гениальность, то и он не убийца. Но что если на лице Квентина была начертана безжалостная истина?! Ха-ха, кажется, лучше бы быть убийцей, лишь бы знать, что он - не Квентин; иначе?..
   Валентино вновь полу-простил Квентина, действовавшего на-благо, однако не отказался и от игры - понял, что запутался в чувствах к нему, как то бывает, когда с встреча с незнакомцем быстро перенасыщается множеством противоречивых ситуаций и эмоций.
   - Простите за столь досадную само-эпиграмму... - неуверенно сказал Квентин, убирая пистолет в карман и внезапно обретая на лице бездну удивления, которое разразило Валентино, сопоставившего происходящее со своими мыслями, до-истеричности искренним смехом:
   - Ах-ха, - думал Валентино, - Будто бы и вот он - запоздавший лицемерием, но я ни на-намёк не понимаю: для этого не может быть реальной причины... если только Квентин сперва не сказал нам заведомую ложь, которая теперь внезапно оказалось камуфлетной правдой, ха-ха?! Но как возможно и это? Может быть, он, тасуя гениальные планы экспериментов, запутался и забыл, что уже воплотил идею о фальшивом пистолете, ха-ха?
   -...И спасибо за соучастие в расследовании, но я вынужден ненадолго расстаться с вами: возник мультигранник дел, - сообщил он и Андре и Валентино, который отказался проявить поспешность, желая объяснить, что находился здесь якобы только по своей воле и не имеет причин бежать от общества плача и места обнаружения улик, а Андре тотчас развернулся и несколько пессимистично устремился к выходу с лужайки.
   - Андре, задержись, - сказал Квентин, вероятно, чувствуя сарказм обратных поведений, пытая стоицизм Валентино изгоняющим взглядом, но, обнаружив ультимативность, сам пошёл за Андре; они тотчас вышли из двора. Валентино некоторое время бесполезно анализировал лужайку, особенно - её контуры, силясь найти всестороннее "что-то" и думая о том, что Квентин вновь подарил ему свободу лишь для того, чтобы следить; разочаровавшись в поисках, он вознамерился уйти, но тотчас отказался от "обратно", вспомнив о нескольких весьма-удобно разбитых окнах - бесшумно вытаскивая из одного из них опасно-мешающий осколок, услышал внутри очевидной квартиры шум и, думая:
   - Не это ли я и искал, ха-ха? - почтительно к Тишине проник внутрь, лишь тотчас уяснив, что сам проклял себя на рандеву с многообещающей темнотой, - вынув пистолет и предпочтя считать себя олицетворением саркастического фатализма, из всех разбитых окон выбравшего именно непустое, он дрожащим шёпотом шагов продвигался вперёд по комнате, с-пистолетом смотря на противоположную окну дверь, на начинающийся за ней коридор, и слева чуть-замечая стену, украшенную интересным избытком рисунков или фотографий, как вдруг ярко ощутил на затылке холодное и круглое прикосновение, шараду осязанья чего, казалось, решил бы даже сквозь сон:
   - С глушителем; ха, так быстро опять оказаться перед смертью - неожиданно более обидно, нежели страшно! Это - один из агентов?! Может быть, это вовсе тот второй детектив? - думал он, услышав искажённый женский голос, пытающийся быть мужским и, к главной улике, опровергающей это, смешанный с порывом бирюзово-розовых дух_о_в, аромат которых тотчас запомнился навеки:
   - Не оглядывайся... ради себя. Неизвестный филантроп попросил меня о панацее - прервать твой разум как причину всех страданий, хи-хи, но я был столь щедр на зло, что решил продлить огонь твоего мазохизма; так зачем же ты сам повернул на эшафот?! - добавил сей некто с такой интригующей интонацией, что Валентино тотчас представил возможный опасный парадокс, сложившийся в душе злоимца:
   - Будто она проявила добро, - думал он, - А я - случайную неблагодарность, отчего теперь лишь я виноват в своей скорой смерти, ведь убийство меня - анахроническая месть за то, что я заставил её передумать ещё раз и убить меня, ха-ха, якобы, придя сюда, я всё-таки совратил её к нежелательному злу!
   - Стой! - крикнула она, когда Валентино проявил бессознательные поползновения и тотчас посмеялся тому, что даже стоящий на прицеле имеет весьма скупой предел телесного терпения - фаталистически не может не предложить причину убить себя, - Стой так неподвижно, будто вокруг тебя кричит пустота, ибо твоё положение угрожает ещё большей невесомостью! Знаешь ли ты, благодаря кому мы встретили здесь? Подозреваешь неназванного? Прежде чем говорить, подумай, нужна ли мне правда, нужна ли мне ложь.
   - Знать бы сперва, что - правда, что - ложь, и где потеряна память, чтобы не ошибиться в нужном тебе! - подумал Валентино и решил молчать, продолжая думать между строк происходящего, пока его разум по многим причинам предлагал смотреть на ситуацию только от третьего лица - кружил вокруг двухместной скульптуры, в-револьвер вращая придуманные лица и позы на чернеющем неизвестностью силуэте злоумышленницы, - Нет, не детектив... или да: если существование второго детектива даже Фалько лишь подозревал, то сейчас она может вовсе придумывать свои мысли, чтобы лишить меня, а со мной - и всех, последнего блика таких подозрений; это же подтверждается и бравадой голоса: ей так важно изобрести инкогнито, что она вовсе пытается ошибить меня мужчиной. Если Квентин говорит подозреваемому, а второй детектив слушает, что потом говорит подозреваемый, то именно женщина - душа для этой роли! Может быть, другой разговор с ней случился бы сейчас: она ждала, чем кончиться эта сцена, чтобы, увидев, как я выйду с лужайки, тотчас случайно встретить меня и проявить громкое сочувствие, которое, при необходимости, могло бы дойти и до словесной эротики и, при условии её красоты, без-осечки украсть из любого любую правду; я бы поступил так, гений бы поступил так, ха-ха, - вовнутрь рассмеялся он, заметив, что будто на-прощанье, перед смертью, написал себе дифирамб стыдливым силлогизмом, - Единственная излучина этой драмы в том, что мои мысли могут быть только-утешительными: например, женщина, бездарно инсценирующая мужской голос, может быть мужчиной, гениально инсценирующий именно эту женщину. Фалько?! - внутри воскликнул он и револьверность фантазии тотчас подарила стоящему сзади упомянутые черты, эмоция коих будто гласила: "безжалостный сэр, пока я ломал комедию, вы сломали театр, ха-ха!", - Ха-ха, нет-нет... Да неужели подо мной алтарь, для тех, кто имел дерзость узнать о своём статусе жертвоприношения?! Пока я делал ходы контекстной демагогией, Френсис уже снизошёл?
   - Беспроигрышный ответ, - сказала она.
   - Но как ты, не видя моего лица, понял, что я уже смолчался до-конца? - внезапно-ехидно изрёк Валентино, гневаясь на тщету своего положения, разрешающего узнавать правду о собеседнике только через слова, игра которыми столь назло запрещена цензурой пистолета.
   - Пытаешься зарекомендовать свою смелость?
   - Позволь обернуться - и узнаешь: может быть, эта смелость имеет основанием непоколебимое злорадство, с которым я считаю секунды до того, как холодное прикосновение к твоему затылку расскажет о перевороте ролей? - сквозь страх, но тем самым, никаким голосом решился изречь он, ибо внезапно понял, что гуманность собеседника может оказаться каламбурной: реплика о том, что убийства не будет, - только логическая анестезия, позволяющая воскресить фактор безупречной внезапности смерти, - Давно ли ты... оглядывался? - тотчас добавил Валентино, приготовившись даже по ветру понять, что злоумышленница последовала за гипнотическим аккордом, и тотчас, падая с траектории пули, схватить такую близкую руку... однако первым, что он невскоре услышал, стали его же мыслительные проклятия, финалом которых пробудилась великая злость:
   - Не видя её лица, не имея ни одной подсказки о её реальных намерениях, меня уже начинает терзать совесть, ведь ни что не ранит гордыню, гордость и эго так, как шанс на напрасный страх: будто за моей спиной стоит даже не умеющий стрелять ребёнок, а я... ха-ха, самый эффективный способ чуть-позже почувствовать себя саркастическим ничтожеством!
   - Спасибо за бесплатный бенефис изворотливости, - ехидно сказала она всё те же голосом, - Заплачу тебе тем же - паранойей: быть может, я маньяк, не убивший ни одного человека, ибо имею только одну страстную цель - лгать за спиной жертв о мотивах, наслаждаясь именно такими, тщетными пароксизмами хитрости, рождёнными постановкой ситуации на утёс, хи-хи? Не думай, что, если я не вижу твоего лица, то мы находимся в одинаковой дезинформации; отнюдь: ты не знаешь ничего, а я... этот стальной шёпот осязания дарует твоим чертам очевидные оттенки.
   - Но есть исключение из этого "ничего".
   - Неужели? Какое?
   - Будь я психиатром... - медленно начинал Валентино, среди дерзости решаясь на эту самую дерзость.
   - Чувствую, ты дрожишь: не иначе как холодно.
   - Неужели это Франсуа?! Нет-нет, но она может знать его! - молниеносное подумал Валентино, но вслух продолжал:
   -...То сказал бы, что ты отчаянно-бездарный лицемер, именно сейчас овеществляющий свой комплекс: не умея играть лицом, ты компенсировал эту досаду пистолетом, сделав шаг собой - от маски до абсолютного инкогнито, и шаг мной - от маскарада к сенсационной откровенности, чтобы чувствовать себя гениальным и никогда не заметить, что подыграл самому себе спецэффектами обстоятельств.
   - Как видишь, твои домыслы - ложь, иначе именно сейчас я бы поставил на точку в тебе как в своей нерешительности. Но, коли мы коснулись душ, посмотри сколь утончённо ты продолжаешь свой бенефис: пытаясь рядом со смелостью показать ещё мудрость и гордыню, желаешь солгать мне логическими составными "бесстрашия", увеличивая бесплотность себя как цели, ведь неинтересно убивать тех, кто не боится смерти, однако здесь-то ты и просчитался, ибо, лишая меня удовольствия и катарсиса, лишь побуждаешь отомстить за это.
   - Но не просчитался в главном, - безрадостно думал Валентино, - Ты подтвердила в себе тот анахронический парадокс, ха-ха: она может убить меня именно за то, что я помешал ей убить себя именно так, как она этого хотела; это настолько разные причины, что, если бы я не помешал ей, она бы видела этот поступок творением, искусством, мечтой и даже, ха-ха, от'небес'ью, а так - разрушением и местью.
   - Может быть, сыграем?
   - Можно мне сперва опустить пистолет? Руки болят.
   - Ха-ха, какова драма! Может мне пожалеть тебя за это? Между нами есть заглавный анальгетик, так что дилемму между естественной болью в руках и инновацией боли в затылке решать тебе. Итак, я подарю тебе мир, только если докажешь, что достоин этого, но сначала расскажи мне единственный критерий этой достойности, говори серьёзно, как с Платоном.
   - Или мне нужно быть справедливым, или сложившаяся ситуация должна закончиться справедливо, если у тебя нет весомо-реальных причин убивать меня, - вскоре изрёк Валентино, без-радости смеясь тому, что мог бы сказать любое, ведь якобы у каждого своя философия и даже логика.
   - Я подразумевал первое.
   - Думаю...
   - Молчи. Не нужно быть даже живым, чтобы знать, какой ответ ты начинаешь...
   - Кристофер?! Ха-ха, ещё одна кармическая месть?! - мысленно смеялся Валентино.
   -...Нет, докажи мне это: сейчас я придумаю сюжетное уравнение, а ты рассудишь. Представь крышу, на которой пребывают три лица.... - начала она и схематично пересказала знакомую историю, лишённую аспектов психиатрии и даже взаимоотношений, однако Валентино с первых же слов познал, что такое двусмысленная метафора фортуны и восхитительная тщета, ибо тотчас понял, кто находится за его спиной, хотя ни единожды не видел его, не должен бы был знать этого и не имел ни одного способа угадать, однако убедился и, что это знание - до-злокачественности бесполезно, ведь его оглашение - последнее звено алгоритма самоубийства чужими руками.
   - Друг Кристофера! Это-то и есть самая саркастическая справедливость: невозможный рай случиться лишь тогда, когда это будет бесполезно, ха-ха-ха! - думал Валентино, сражаясь с маниакальным желанием с-сарказмом рассказать терзателю о том, как только что шарм чувства его абсолютной невидимости и безнаказанности стал софизмом, и случайно рассмеялся вслух, тотчас справедливо заплатив за бесполезную удачу.
   - Несмотря на то, что это вымысел, - строго изрекла она (Валентино решил сохранить это местоимение, внезапно подумав, что Кристофер мог внести в свою историю эвфемизм, чтобы надтреснуть последнюю шестерёнку истинной коллизии), - Твой цинизм неуместен и даже глуп, если не затенять твоё положение и диспут о справедливости.
   - Нет-нет, - впервые скороговоркой испуга ответил Валентино, понимая, сколь каламбурно и летально компрометировал себя, - Причиной этому смеху - посторонние мысли.
   - Не оденешь ли в слова?
   - Кто мог знать, что из всех простых путей, которыми можно было уйти с лужайки, я выбрал тот, где сейчас слушаю риторику самозванского палача, ха-ха? - действительно вопросительно, но умоляюще посмеялся он.
   - Скоро ты узнаешь, что эта мысль, как и та, что было у тебя на самом деле, - меньше, чем её многоточие, но отвернись от оптимизма; представь, что сказанное мной - реально, и скажи: имеет ли право первый из них летально мстить третьему за то, что при его случайном вспоможении убил второго?
   - Теперь я знаю о тебе ещё одно: ты ни на-мысль не литератор, - вдруг изрёк Валентино, не сумев сдержать хотя бы другой латентный сарказм и упустить шанс без единой улики садистки ранить душу воплощающего якобы-случайной мыслью, - Если мы представляем "реализм", то вопрос твоей фабулы имеет ошибку: зачем говорить о "праве", если ему предшествует "желание", а человек, достойный быть названным этим словом, случайно свершив убийство, будет испытывать столь двусмысленные гимны совести, что, имея их перед собой, весьма наврядли тотчас придумает второе убийство, ведь месть, которая удвоит этот душевный мазохизм, более похожа на рикошет. А, впрочем, прости: наверное, тебе они представились не мольбертами-силуэтами, а душами, связанными эмоциями, дружбой, прошлым и отголосками психопатии; да, теперь я понимаю твою мысль: страдания случайного убийцы, фаталистически ведущие к новому убийству, это - наичернейший шедевр психических трагедий: и не грешно было тебе даже воображать такое, ибо тот, кто испытает сие не литературно, обречён на ад, - патетически закончил Валентино, якобы-случайно описав то, что, возможно, было фабулой, стоящий за спиной "души".
   - Будем считать, - не совсем тотчас ответила она, разбудив Валентино от внимания, с которым он пытался услышать улики её реакции, но чувствовав лишь дрожь её пистолета, которую можно было понимать и как ответные слёзы и как предпосылки малоприятной развязки нерешительности, - Что, риторически выслушав этот пост-психоанализ "пустоты", я удовлетворил клише - твою последнюю просьбу. А теперь ответь на вопрос.
   Валентино задумался, не только о схематическом "нет", но и о том, что она хочет услышать, и наконец, пытаясь не замечать будто-нарастающую дрожь пистолета, грозящую обратить каждое слово в бесконечный антракт, изрёк:
   - Как и всегда, здесь две правды: не будучи этим персонажем, такой поступок не только не справедлив, но и до-конца иррационален, однако, будучи им и испытывая его субъективную картину подразумевающихся эмоций, он - справедлив, если кажется таковым, ведь желание отомстить и отомстить именно так имеет психическое обоснование, не ответить на которое, значит, навсегда потерять душу в тупике, бессознательное понимание чего является ещё одним стимулом к этому действию. Но коли ты хочешь услышать именно о справедливости, нужно немного надорвать рамку: если этот персонаж свершит задуманное убийство, то будет наказан эквивалентно - будь вокруг нас справедливая утопия, то смертью, от чего и нужно до-конца понять смысл этого намерения, где, убивая его, персонаж тем самым вскоре убивает себя: если ему кажется, что бесполезное вычитание ещё двух индивидуумов со сцены мироздания - справедливо, если ему кажется, что всё-таки заплатить своей жизнью за эту месть - справедливо, если ему кажется, что тем самым позволить инициатору случайного убийства вовсе убить двух, но при этом умереть только один раз, - справедливо, и если его не пугает то, что благодаря этому инициатор навсегда останется логическим победителем, а за смерть самого персонажа никто никогда не сможет отомстить, ведь её мишень уже мертва; то это справедливо. Сейчас я дифференцировал на слова часть чувства этого персонажа и показал тебе краеугольные части алгоритма, справедливо решить который не сможем ни я, ни ты, а только мировоззрение самого персонажа.
   - Значит, по-твоему, если персонажу кажется, что несмотря на всё, сказанное тобой, чувство мести не исчезло, значит её длань справедлива? В ней вовсе может обнаружить оттенки подвига, ведь мстя за других, он обрекает себя на вечную неотмщённость.
  
   - Воистину бесконечная трагедия, - думал Валентино, но сказал:
   - Представь уравнение, которому по правилам математики кажется, что его ответ именно таков, отчего любой другой ответ - ошибка и несправедливость. Но сказанное мной верно, лишь если персонаж изначально обвинил в ситуации не Случай, а его наместника: чтобы увидеть последний, до-библейский критерий справедливости, представь себя на месте инициатора случайного случайно убийства и, обратив на него пистолет персонажа, пойми, был бы ты согласен на эту казнь? Некоторые, безусловно, были бы согласны.
   Говоря всё это, Валентино мечтал заблудить её в правде и не дать вспомнить, как именно поступила бы она:
   - Если она возжелала бы убить меня лишь за то, что я якобы заставил её сделать это, то она действительно убьёт того, кто уже сделал её случайной убийцей; лишь бы она не услышала этого в своих мыслях; зачем я, рискуя собой, защищаю неблагодарного Кристофера?!
   - Но всё-таки ответь односложно: если всё так, как ты сказал, но несмотря на это и на рассуждения, месть продолжает казаться персонажу справедливой, то...
   - Да, - предупредительно ответил Валентино, понимая, что теперь ей нужно не что иное, как только это слово, и думая: "может быть, Кристофер уже - и, если он предал меня, то весьма кстати - мёртв, а я стал софистической куклой, отпускающей грехи?"
   - Что ж, ты доказал в себе асимптоты справедливости, - изрекла она, - И в-ответ я сделаю даже больше, чем ты мог мечтать...
   - Да, - вздрогнув, подумал Валентино, - "Убить" и означает "одновременно сделать всё самое худшее".
   -...Я докажу тебе и свою справедливость. Как и сказано, я до-бесхарактерности незаурядный, выражаясь по-твоему, психопат, лишь солгавший тебе о своём жанре. Тотчас забудь свои мысли: я ни на-обертон не подобен тому, на что тщаться гениальные книги о бездарных маньяках, династически ищущих только бессмысленную кровь - о, нет, среди них я поэт, прикосновением разрывающий только фибры души. Не знаю, рад ли ты сейчас будешь всем своим словам, ведь стал марионеткой предусмотрительной притчи: если бы ты ответил мне "несправедливо", то наша конфиденция не знала бы даже этих слов и уже была бы расторгнута твоим обмороком, опомнившись после которого ты бы уже никогда не встретил меня и однажды, быть может, забыл о случившемся, однако ты выбрал другое. Знай, что, назвав справедливой месть этого "персонажа", ты прозрачно решал лишь свой собственный вопрос: наверное, тебе обидна моя анонимность, обидна своя тщетность, втройне обидно понимать эти десять минут игрушечными, ведь я изначально не намеревался убивать тебя, если бы ты не помял план, увидев моё лицо, внезапная возможность чего была скандально-высока, ведь ты на несколько минут опередил нашу встречу, - впрочем, твоя доказанная проницательность сама сообщит тебе оружейную нанесённых оскорблений, а я лишь, пользуясь твоей же широкой справедливостью, разрешаю тебе отомстить мне и, дабы не утратить честь, обрушу на тебя руины головоломки о двух твоих дуэлянтах, имевших касательство к этому моменту. Останусь щедр на скупость - выбирай, как ты хочешь: я могу назвать начальные буквы имён, а могу - загадки?
   - Им...- начал ошеломлённый Валентино.
   - Несомненно, только потому я и предложил выбор, что знал фатализм. Нет, будем действовать твоим методом - эвфемистическим исключением из "ничего" и аллегориями. Тот, кто послал меня - велик, но лишь хочет казаться таковым, для-чего прибегает к самой циничной лжи, самой циничной - в контексте этого мира; знает так много правд, что тем укрепляет авторитетность этой лжи, но лишь малая часть этих правд рождалась его руками; зачем-то редко покидает дистанцию видимости для людей, которым что-то пообещал; никогда не разговаривает только с одним человеком из всех, с самым важным для него; имеет привычку записывать; всегда скрывает злость. Достаточно?
   - Нет.
   - Буду нежным цензором: здесь рёк "да", хи-хи. А я... я... гениально-невыразим, ха-ха; воздержусь от греха и дезинформации, ведь каждый, кто описывает себя, тем более в условиях анонимного пафоса, не способен удержаться от омерзительного самовосхваления. Но волокон, уже брошенных на паперть шанса, будет достаточно: разгадав своего филантропа, ты обретёшь свободу средств для вызнавания меня. Даже теперь никто не вправе запретить тебе отказаться от этой игры, но Фалько, наверное, сказал бы здесь, что я исключительный доброжелатель и катализатор твоей мудрости, ведь, чтобы разгадать филантропа, тебе придётся обратить внимание на души всех экспонатов будня. Наверное, в тебе уже паразитирует мысль о том, почему я упомянул это имя, и не зря: именно подслушивая ваш с ним разговор, я и придумал то, что случается. Сейчас ты на-грани фантастики побывал за маской одного из экспонатов антуража, но, как досадно, не знаешь, за чьей именно: ты можешь отказаться от игры, но каково тебе будет помнить, что я не забуду этого никогда: могу двукратно презирать тебя за то, что ты, даже понимая, сколько презрения я имею сейчас, а ведь, даруя тебе эти подсказки, я повествую отнюдь не смелость, - всё же отказался от реставрации чести, могу рассказать о тебе своим единомышленникам, могу, любезно приветствуя тебя, вечно смеяться над твоей трусостью, над твоим недоумием, над твоей ничтожностью, над всем, что могло побудить тебя отказаться от справедливой мести и кивнуть своему палачу абсолютной "безнаказанностью". Я буду в каждом блеске глаз... в каждой улыбке... в каждом слове... Ш-ш-ш... кто же я? Ирония драматична до-конца? Если ты умеешь думать без-эго, то уже признал талант моей социопатии, но, несомненно, истёк аллегорической "кровью" больше, чем достиг бы любой, применяя прозаический кинжал. Кстати, у тебя есть и более будний повод играть: филантроп... второй раунд... менее общительный киллер... Замечаешь, как становится труднее дышать?
   Валентино тем временем дробился пополам от желания несмотря ни на что обернуться на атташе своего филантропа, ибо чувствовал и то, что сказала она - готов был по-философски простить гения, сотворившего единственный способ самовыражения, и то, что прямо сейчас построился последний сегмент трамплина для его паранойи, которой ему по известным причинам не хотелось больше, чем смерти, - однако он не сделал этого, отчасти потому, что она, говоря, внезапно начала постукивать пистолетом по его затылку, что было поразительно-неприятно и чем она будто провоцировала его на тот же поворот, ибо всё это могло быть лишь бутафорскими словами, украшавшими демагогию выстрела.
   - Право на "прощай" принадлежит тебе, - тем временем сказала она, - Я же говорю: до-встречи. А теперь соткём пострскриптум - медленно, как по нити, иди вперёд, в дверь, и ещё медленней направляй пистолет себе в грудь обеими руками.
   - Оригинально, - думал Валентино, идя вперёд, ожидая смерти, но радуясь тому, что наконец избавился от холодного осязания, и вскоре проклиная себя за самую неуместную, малодушную исполнительность, ибо, меняя жест пистолета, не поскупился даже коснуться большими пальцами курка, - Но и это кстати, ведь я могу выстрелить назад!
   Воздвигая миллиарды тщательных планов об этом, он опомнился, лишь когда дуло уже коснулось груди, а он сам дошёл до двери и замер под натиском скандального подозрения; спустя пять секунд безмолвия он, заранее отменив все перепроверки, выругался вслух - не получив дальнейших команд даже в-ответ на это, убедился, что находится в пяльцах скандала:
   - Ха-ха, или она не случайно предложила мне именно этот жест пистолета, что бы, пока я претерпевал самосожжение коварно-мстительными идеями, бесшумно сбежать в окно, или она хотела, чтобы я, думая так, повернулся, раздав бесплатный предлог для выстрела, брависсимо! Прямо сейчас она может перебегать лужайку и несмотря на это смеяться мне в лицо, ведь ныне я могу быть тем, кто боится обернуться в пустой комнате, ха-ха! Оглянуться?! - думал он, прислушиваясь столь гротескно, что услышал лишь узоры ветра траве за окном, будто ещё намекающие на улики её следов, - Было бы действительно-саркастично, если бы я простоял так час, а обернувшись, увидел-таки финал своей жизни; нет, вот решение, но если она ещё там, то тоже неудачное.
   Валентино, ни за что не желая впасть в фарсовое бездействие, которое могло продолжаться и недели, немедленно, но медленно зашёл в дверь, чувствуя каждый шаг запятой некролога, и, едва лишь скрывшись за её рамкой, правильно взял пистолет, развернулся и с боевым кличем на лице выпрыгнул обратно, повстречавшись с безмолвием сарказма, со своим катарсическим вздохом, со злорадной идеей о том, что сейчас мистический аноним вновь окажется за спиной, и с мыслями:
   - Преследовать? Нет! Если только я увижу там случайного человека, то случится самый ошибочный стереотип, да и соглядатайства Квентина можно сделать полезными: спрошу, кто, к шедевру его удивления, вышел с лужайки вместо меня!
   Валентино наощупь пошёл по критически-тёмному коридору, тотчас приказав себе не думать о безликом силуэте наедине с фантазией, и, пытаясь вовсе забыть случившееся, сражался с беспрестанно-возвращающейся памятью о нём и навязчивой идеей о том, что под абсолютной маской анонима может таится только Фалько, чему особенно поспособствовали слова о последней шестерёнке в скульптуре души, будто бы и слагавшейся минуту назад, - и понимание того, что почему-то лишь Фалько он мог бы простить за эти абсолютные козни. Трогая стены в поисках двери, сперва он обнаружил ту, что, обладая замками, долго не хотела показать ему лестницу, бесполезно-ведущую вниз, а после проверил остальные, двери, провожавшие в незапертые комнаты, - недоумевая, он вернулся к лестнице и тотчас вышел из коварного здания, внешняя часть второго этажа которого была первым этажом внутренней части. Увидев справа нагромождение фонарей, а слева - неприятные пессимистические декорации, он пошёл прямо, куда, к тому же, казалось, должен был идти, чтобы вернуться к третьему подвигу, и вскоре обрёл спутником высокий чугунный забор, вдалеке за которым виднелось несколько линий света:
   - Нет, она даже не знает, насколько удалась её мистификация, - всё-таки начал думать Валентино, - Неужели она может быть вторым детективом, который придумал всё это лишь ради алиби своему несуществованию? Отчего её загадка - еретическая пустота, о которой я всё-таки думаю сейчас, но если я решу так, то, возможно, подарю социопату вечный смех надо мной, ха-ха! Теперь мне нужен Квентин: если это был второй детектив, то он скажет, что никто и не выходил с лужайки, или - что-нибудь подобное... Нет! Не может быть, чтобы то, что я услышал в её интонации и то, что она потом подтвердила словами, было наигранно: если Кристофер солгал мне и случайным убийцей на крыше была женщина, то личность этого инкогнито установлена тотчас! И здесь есть своё "но": тот анахронический парадокс может быть настоящим, но не делает реальной всю ситуацию: он может быть эмпатической гипотезой актёра, искренне-чувствующего, что, будь он на месте изображаемого, то чувствовал бы именно это. Могла и вовсе случится предательская невозможность - он-она действительно придумало эту ситуацию на крыше, ха-ха! Ха-ха, маньяком, вторым детективом или подругой Кристофера был этот человек? Подруга Кристофера не может быть вторым детективом, но может быть маньяком, однако второй детектив тоже может быть маньяком, и именно это, ха-ха, могло бы объяснить всё - почему он был там и как мог лгать без-лжи: сберегая от огласки амплуа детектива, он проявил мысли альтернативного ремесла; ха-ха, жаль, если лишь необходимость подавления этой огласки, сделала меня его жертвой, ведь, лишь внезапно притворившись самим собой, он был способен на самую эрудированную ложь, как я, если бы был литератором и поэтом, а обстоятельства запрещали мне назвать себя литератором, - огласил бы себя поэтом, ни единожды не солгав и не имея шанса солгать. Но человеком за моей спиной мог быть и сам экспериментарный Квентин, ха-ха! Я осматривал лужайку именно столько времени, чтобы он и успел обойти здание, если отправился туда тотчас, и не успел, если сперва поджидал моё появление из пролёта; если в нём достаточно прорицания или удачи, то это мог быть он! Ха-ха, началось! Им может быть и преследователь и даже, если сопоставить "филантроп" и "благодетель", Винсент, а значит, всё это может быть игрой Данте, ха-ха! - само-злорадно подумал он, замечая, что каждое имя или лицо, возникающее в столь "футуристической" памяти, обрело оттенок подозрительного сарказма.
   Достигнув конца забора и разя первый неуместный фонарь, Валентино сардонически узнал об отсутствии патронов в пистолете - вздрогнув за свою самонадеянность, незаметно начавшуюся даже раньше встречи с размурованным посыльным, и просмотрев сардонически-альтернативою версию памяти, где тщетно выстрелил в преследователя, всё-таки вышедшего из-за угла, случайно не убил Квентина, но навсегда назначил себя подозреваемым через звук осечки, но главное - дерзнул убить маньяка. Пополнив обойму шансов на следующий вдох и пережив эйфорию закадровой удачи, он продолжил путь - по начавшейся улице, следующие здания которой иногда становились на несколько этажей выше предыдущих, и неожиданно вспомнил об упущенной детали:
   - Ха, я ведь сказал "Фелиция" при Данте, а он не отрицал правильность имени, но это, как не плачевно, не подтверждает ничего, ведь все его слова могли быть заранее-приготовленной ложью, отчего он даже не пытался слушать именно то, что я говорил, ведь знал, что я должен сказать, ха-ха!..
   Сам не заметив - как, Валентино начал грезить о Фелиции, впрочем, весьма демагогично: видел лишь её статический неизменный образ, почему-то даже не смотрящий на него.
   - Эта безжалостная любовь столь чиста, что запрещает покушаться на икону даже среди анархии фантазии: я не хочу созидать её марионеткой, не хочу видеть здесь то, чего не видел в реальности: всё, какой я могу представить её, это - не она и не её; будто так я даже не лгу ей, но лгу "ею", святыней, - омерзительно!
   Претерпевая эту драму, ибо несмотря ни на что ему до-агонии хотелось видеть реальную или воображаемую улыбку Фелиции, он вскоре утратил понимание своего положения в городе и смутно помнил, что уже перешёл дорогу с античными арками; покинуть это состояние помог лишь случайный поворот вправо, открывший грандиозную лужу, часто-разорванную крупными островами, на одном из которых спиной к нему стоял мужчина, а за ним и чуть правее - смотрящая на мужчину и прелестно-улыбающаяся, роскошная девушка с невыразимо-убранными ярко-каштановыми волосами, одетая в эластичную вниз-конусовидную чёрную юбку, ниспадающую на полтора дециметра выше колен, и столь же облегающую ис'прозрачно-белую рубашку с миниатюрам жабо; Валентино, решив было замаскироваться шагом назад, встретился с ней взглядом - она тотчас обняла мужчину столь жадно, словно распознала в Валентино гениального осквернителя моментов, однако, едва лишь её пальцы сомкнулись у него на спине, а височные пряди коснулись его щеки, как её улыбка превратилась в выражения ужаса и мольбы и сообщала отнюдь не счастливые призывы. Валентино сделал нарочито-громкий шаг - незнакомец полуобернулся, рассказав колоритное:
   - Ц, - и, имея такое лицо, словно от него уже-вновь отодвинулись ехидные врата контрафактного рая, сам как-то томно, но воистину нехотя снял с себя сперва одну, затем другую руку девушки, почтительно отступил от неё на шаг, пожимая губы, и вопросительно чуть поклонился Валентино, будто ненавистно говоря: "так? выполнил ли я пункты капитуляции притязаний?"; обратив на девушку будто-последний взгляд, который был знаком Валентино и, казалось, просил вернуться свою Одушевлённость, он закурил и пошёл вдаль по островам.
   - Ах, опять вы. Опять я, - тихо сказала незабываемая незнакомка всегда-шероховатым голосом, когда Валентино приближался, - Валентино, я продолжаю обрекать вас на риск. Простите, я недостойна этого, ведь причиной тому - только мой каприз, но я не могу, поверьте, не могу находится рядом с ними, рядом с ротондой: там я - заперта, там - обречённость, там я - будто центральный экспонат коллекции случайных лиц, неудачная встреча с которыми стремится к вечности. А ведь это лишь первый день здесь! Некуда бежать, но я вновь сбежала никуда, а он... ха-ха! Не подумайте мимо: смеюсь, чтобы не плакать, чтобы забыть центральное горе...
   - Что он? Опять? - утвердительно добавил Валентино, веруя, что всечеловеческая демагогия, воскрешающая слова факта несмотря на его обоюдную известность, наконец поможет выманить из неизвестной несколько осколков утраченной памяти.
   - Арриго? Ах, то же самое; что - стыжусь словами; но сейчас я хрупко дерзну на миниатюрный подвиг, иначе мы можем до-конца опутаться недосказанностью... Но неужели вы не понимаете?! - сдавленным голосом, но с-порывом добавила она, обретя столь невинное лицо, что Валентино тотчас узнал, как выглядит пепел наследия Евы, - Или и вы столь коварны, что смеете жадно наслаждаться мой стыдливостью, когда, хм, слова теряют бесплотность, а обнажённость ими души превосходит даже?.. Если так, то подарю вам половину такого удовольствия, а вторую, быть может, себе. Он... Он... - здесь она отвернула голову, чуть положив её на своё плечо, и решительно произнесла, - Это ситуация, когда "вожделение" из комплимента превращается в грязную казнь...
   Она так разительно обернулась обратно, что уже Валентино мысленно обвинял её в коварстве, разрешавшем ему снять маску, чтобы ей подсмотреть эффект этих слов, однако, хоть Валентино и предчувствовал грациозно-похотливый угол восприятия, на который она намекала, а значит, который действительно чувствовала и сама, - но сейчас его беспокоило лишь то, что он ничего не узнал.
   -...Вижу, ваши мысли совпали с фактами, а мои предположения о вас - с клеветой, и это ещё несколько часов назад, если бы не надрывающаяся развязка с Арриго, могло бы показаться мне дерзостным пренебрежением. Прошу, не говорите никому о еретических таинствах Арриго: несмотря на опасность и ни на что, я не хочу, чтобы он пострадал от безответной любви более, чем это было бы логично. Я попытаюсь больше не бежать от ротонды...
   - Но ведь здесь это бесполезно: если мы здесь временно-навсегда, то эта проблематика не исчезнет, и неизбежно случится траурное "однажды"?
   - Я продолжу случавшуюся до вашего прихода попытку объяснить ему, что этот поступок, если его любовь истина, однажды заставить его возненавидеть себя глубже ада. Но если бы я имела силы рассказать вам своё горе, то вы, быть может, так не думали, не считали моё бездействие глупым: во мне порой мерцает мысль, что согласиться на несогласие, значит, принять закономерную кару... Впрочем, всё это не больше, чем смешно, когда минутами виднеется последний автограф рок-н-ролла... знаете ли, - здесь она молниеносно приставила к виску указательный палец, - отчего Валентино среди темноты подумавший, что этот камуфлет случается взаправду, начал уже было творить рефлекторные манипуляции, - очень колоритно изрекла "пф", энергетически, но грациозно уронила голову в другую сторону, и, будто падая, сделала вокруг себя наклоняющийся круг, украшенный проникновенным, чуть-скрипящим вздохом, - Думала, вы не из тех, кто имеет бездарную глупость останавливать самоубийц, запрещая им пароксизм вольнодумия - решение, творящее однократную божественность.
   - Да-да, простите, я понимаю: когда серийных самоубийц "спасают" психбольницами, наконец исчезает вопрос, кто же здесь садист и психопат.
   - Отрадно видеть хотя бы разум.
   - Ха-ха, боюсь уточнять, чего я лишён на флангах этого "хотя бы".
   - Ах, не терзайте: здесь опущено "чей-то"; лучше проводите меня к той ротонде скорби, ведь, кроме прочего, я нарочито заблудилась, а Арриго, насквозь подозреваю, ушёл не до-конца.
   - Если только вы дадите хотя бы полуправильный намёк о её румбе, ибо и я...
   - Где-то там, - сказал она, указав рукой левее направления, по которому Валентино пришёл сюда.
   Валентино по её же желанию несколько раз подал ей руку, помогая преодолеть лужу, тем временем слушая:
   - А знаете, я несколько расстроилась, когда увидела, что меня опять спасёте именно вы: хотела, чтобы избавителем оказался очередной дезертир будня: хотелось позлорадствовать, трогательно объясняя ему заглавия этого мира, ха-ха, ведь, если двое оказалась в одинаковой драме, то тот из них, кто нашёл силы на злорадство, - саркастический победитель.
   Посмеявшись, Валентино случайно попытался высвободить руку, так как они уже шли по улице с теперь-уменьшающейся этажностью, но потерпел безответность: она тотчас взмахнула его рукой и воодушевлённо сказала:
   - Давайте мечтать: начнём, представив нежное солнце...
   -...Которое бы тотчас убило нас, - скептически закончил Валентино, вдруг почувствовав себя ничтожеством, тщательно-разрушающим даже самые третьестепенные надежды.
   - Нет-нет, почему же? Ведь мы никогда не были здесь, мы - лишь два незнакомца, случайно взявшие друг друга за руки в толпе и почему-то забывшие расстаться; разве вы так сильно смотрите на меня, что не видите вокруг нас весь этот моцион, а особенно - того драматичного господина, что боится выйти из-за угла до-конца: прячет букет, ароматом которого только что стала полимерная "тщета", ведь он вынужден обмениваться улыбками с бессердечным адресатом этого букета, пребывающим в объятьях другого... Нет, вы смотрели не туда, оно исчезло. Ах, кажется я вспомнила, зачем мы здесь; скорее посмотрите вперёд: там ваша мадмуазель...
   Валентино разительно поверил в блеф и, озарив своим взглядом "бесчеловечную" перспективу, сардонически посмеялся аллегории.
   -...Не стоит быть столь внимательным к мечтам, - многозначительно прибавила она, сощурившись, - Осторожно, не пораньтесь о хрустальные волны: они слева.
   - Но скажите, - ответил Валентино с пред-скорбным лицом, - Не знаете ли вы ту формулу сарказма, коей моя мадмуазель превратилась в фантазию?!
   - Знаю лишь, что она писана на артефактах завистливой клеветы.
   - Чьей?!
   - Вон того джентльмена, чья улыбка вот-вот станет перманентной... - сказала он, взмахнув влево рукой.
   Валентино, уже не без трагизма угадавший, что вновь наступил на блеф, всё же не смог не проверить указанное место, ибо никогда бы не простил бы себя, если там кто-то был.
   - Думаете я мучаю вас? Здравствуйте, - вдруг добавила она никому и свершила интермедию в реверанс, - Простите моего спутника за неблаговоспитанное молчание: он так боится скомпрометировать себя моим обществом, что, к неудаче, не замечает никого, будто даже не верит в то, что вы существуете. Будьте осторожны, - шёпотом обратилась она к Валентино, - Сонмище ненавидит тех, кто не верит в него. Нет, я не мучаю вас...
   Здесь она ударила его воображаемым веером, а Валентино продолжал пытаться найти в её словах тайный смысл.
   -...Это лишь сплетение обрывков голосов вокруг; кажется, пришло время расстаться... нет, он тоже исчез.
   Наступило молчание - Валентино, обернувшись к ней, увидел слёзы.
   - Не станьте случайным почитателем незримо-циничных литераторов, - вскоре сказала она, стирая подтёк туши, - Имеющих слова, чтобы сказать "она была особенно-прекрасна в слезах". Кстати, за вашей спиной уже давно крадётся анонимный сообщник шагов, ха-ха, кажется, его имя неразборчиво написано в самих чертах его лица, кажется - Стэнли, улыбка которого волшебно превращается в ненависть, едва лишь вы отворачиваете от него взгляд.
   Сказав это, она странно посмотрела на Валентино, однако он не видел этого, ибо, к цинизму ли, к скромности ли, отвернулся от её слёз и имел такой вид, что она вдруг сказала:
   - Лишу вас позы памятника "пощаде": утешьтесь и знайте, как женщина, я думаю, что бравады вашей бесплотной мадмуазель - лишь громкий каприз...
   Валентино обернул к ней лицо отчаянной благодарности хотя бы даже за ложные надежды.
   -...Если хотите, я, хоть как-то благодаря вас за избавления, могу стать секундантом этого безответного вальса?
   - Умоляю, сделайте это и, если можете, скажите мне её... - в порыве династического "наконец" изрекал Валентино, вдруг вспомнив, что исповедуется в амнезии, и осёкся.
   - Сказать "её"? Кажется, и вы наконец снизошли на небо метафор.
   - Да-с, - с-энтузиазмом ответил он, пряча выпавшие улики, и был вынужден мечтать: сперва - наигранно, но вскоре - искренне, отчего он вновь возненавидел себя как философа, циника и нигилиста, понимая, что рядом с красивой женщиной до-фанатизма интересна даже самая бездарная пустыня. Они шли, продолжая украшать пустынные улицы персонажами и событиями, случайно отклоняясь от неправильного направления то вправо, то влево. Она шла по высоким бордюрам; иногда, выбегая вперёд, очень кратко танцевала; открывала двери зданий, чтобы выпустить воображаемых людей; пряталась за фонарями; бесконечно улыбалась и иногда весьма художественно, но не фальшиво плакала. Отчего Валентино внезапно почувствовал себя словно во сне и обрёл состояние, известное мечтателям и великим начинателями: казалось, делал не шаги, а горизонты, понимал даже тишину счастливо-слезоточивым гимном, не имел ни прошлого, ни будущего, а драмы, проблемы и вопросы, которые остались в этих половинах абсолютного "вокруг", казались осколками самого ничтожного фарса, на которые можно лишь снисходительно улыбнуться и которые при встречи должны высказать только кульминацию раболепия. Они миновали два длинных моста, как показалось, через одну и ту же реку, вскоре после чего она сказала:
   - А вот и прозаический эпилог нашей поэзии.
   Валентино счёл, что и это - ремарка мечтаний, и сделал ещё несколько шагов, прежде чем обнаружил себя на том самом, знакомом проспекте и понял, что уже прошёл параллельно аллее, которая, показавшись спустя несколько сот шагов, одним лишь видом явилась всесильной эпиграммой, воистину говорившей раболепием, но ироническим: "Что ж, соглашусь, что мечты - лучшая дверь, чтобы имплантировать Френсиса, победить амнезию, спастись от смерти и обрести бесценную Фелицию". До-дрожи проклиная себя за расточительство времени, Валентино поспешил расстаться с коварной музой, вместо прощания сказавшей:
   - И не грустно ли вам будет, если сюжет избавления окажется бесполезен из-за пренебрежения к последним метрам, ха-ха? До встречи и грязных цветков грусти.
   Едва она свершила четверть пути до ротонды, Валентино проследовал на уже знакомый тротуар, которым воспользовался, когда не дождался Кристофера, - желая подслушать имя Фелиции и тем временем найти в соседних зданиях бумагу, чернила и, между прочим, книгу, однако из первого же пролёта на этом пути быстро вышел человек, который уже было повернул от-него, но от-предчувствуя оглянулся и вдруг возымел лицо, складывающееся, когда финиш намерений удачно-внезапно совпадает со стартом. Пока Валентино с-подозрением ненавидел незнакомца (того самого, что поймал его в момент слежения за ротондой из-за дерева), найдя себя неуместной причиной его шагов, тот обернул в пролёт, из которого вышел, стремящееся к шёпоту, умилённое восклицание:
   - Желания королевы исполняются едва ли не раньше их пробуждения, - но, тотчас выйдя из пролёта, фантастически-злорадно схватил Валентино, тише добавив, - Пойдём... к-к "королеве".
   Гигантизм этих интонационных кавычек, которые сполна заменяли пароксизм смеха, заставил Валентино вздрогнуть от омерзения и, как оказалось, вещего: едва лишь он заглянул за угол, как увидел Елену, якобы грациозно и маняще сидящую к нему лицом - на архитектурном обрамлении источника, заполненного маленькими камнями, вырывающегося из-под большого камня и обозначенного по краям двумя большими несоединёнными колоннами. Немного дальше, за её спиной, стояли две наперсницы, одна из коих, более привлекательная, - изящно облокотившись на этот камень, а другая, более милая, - авантажно прислонившись спиной к колонне и многозначительно кивая Валентино саркастической улыбкой, будто говоря: "О, да, авантажность, моя и этого места, - лишь грим твоего эшафота". Валентино, удивляясь тому, что этих декораций не было здесь в прошлый раз, заметил так же мечтательного мужчину, прогуливающегося довольно далеко вокруг и при взглядах на Валентино тихо посмеивающегося. Всё это Валентино замечал, лишь чтобы отдалить нить, ведущую к заглавному лицу композиции - к Елене, которая, едва лишь увидев его, театрально закрыла глаза, чувственно взяла себя за шею, громко прошептала:
   - О! Символ небесный! - и вознеслась навстречу Валентино, впервые дав заметить разительное "декольте" из мученических брильянтов, ибо обычное декольте не менее разительно продолжалось до пояса пастельного платья, - и, сделав несколько каких-то жестов рукой, должных быть эпиграфом кокетства, предложила ему её для поцелуя. Поза этой руки вызывала только сострадание, впрочем, Валентино, узнав своё автономное суеверие, уже давно запретил себе вдохновение, исторгающее миллиарды экстремально-точных, но анти-поэтичных и лишь поэтому бездарных метафор об образе Елены, и поспешил преподнести избыточную жертву Вселенной, сделав то, чего хотела Елена; поднимаясь из поцелуя, он заметил на себе взгляд милой наперсницы, лицо которой, не утратив красоты, выражало весёлое омерзение - несмотря на буквальности являлось комплиментом к Валентино, будто говоря: "бравада, недостойная вас; но только ради-вас я понимаю", и самым интеллектуальным, пассивным кокетством, среди контраста связывающим её с Валентино вальсом общей тайны унисона восприятий, при котором милой наперснице для того, чтобы высказать Валентино глубокую симпатию, нужно было лишь быть рядом с много-действенной Еленой и грамотно танцевать интонацией закулисных улыбок. Пока Валентино удивлялся неожиданному желанию именно за-это и именно тотчас расцеловать милую наперсницу, но и праведно желал лишь уйти отсюда, чтобы избежать фатализма - любым своим действием не потакать театру инфернальной лести, Елена, закрыв глаза, страстно поцеловав то место своей руки, которое целовал Валентино, - вдруг неудобно поймала его руку, желая поцеловать и её, но почему-то передумала, якобы-томным лицом сказав:
   - Присядемте средь мечтаний, - и попыталась обнять его, повела к источнику, но постоянно меняла положение руки, вместо всего причиняя лишь нервозность, - Я знаю ваше имя, но сотворите мой каприз, назовитесь: я люблю, когда имя связывается с голосом.
   Они сели - Валентино подчинился второму приказу, а она, смотря вниз и играя его рукой, вдруг положила её обратной стороной на свои обнажённые колени и тотчас из-под-низу обернула к нему страстно-испытывающее и до-невыносимости однозначное лицо, будто впервые инфантильно проверяя, какую власть она имеет над противоположным полом, - и с-радостью обнаружила, что Валентино посмеивается, как ей казалось, от-рая, что он уже и не прекращал делать - от отнюдь не приятного стыда за себя, Елену и зрителей латентного спектакля.
   - О, да, кажется, лишь впервые вокруг меня порвалась тишина, - будто-наивно перевернув его ладонь другой стороной, оставив её на том же месте, ответила она на демонстрацию голоса Валентино, - Но знаешь, о громкой страсти принято говорить шёпотом...
   Елена последовала своей рекомендации, прибавив к ней ещё пунктуацию удушья и приблизившись к слуху Валентино.
   -...Удались от завистливой прозы; прости за цинизм, но мне не жаль тебя за то, что ты оказался в этом театре теней...
   - Ха-ха, играют, однако, Слова, - думал он, ссылая фразу не на мир, а на собравшихся лицемеров.
   -...Ведь иначе этой встрече, безвозвратно обретающей "the", никогда бы не случится. Нас разделяли несколько веков...
   - И кто-то мог сейчас подумать, - всё же саркастически подумалось Валентино, - Что они прошли, если и не с-реализмом, то недаром.
   -...Клубки расстояний и миллиарды судеб, но мы встретились, назло всему встретились и... и оказались так похожи. Верю, что и ты считаешь, что скромность в любви есть только бессмысленное лицемерие, - что заметил, как каждая наша встреча, заранее прерванная антуражем, не осталась бесследной: один взгляд на тебя, и нет меня - есть метафоры: пробел магнитуд сердца, наглядное неглиже мыслей, суицид с края космоса!..
   - Казалось бы, среди речей искриться доказательство её ума, - серьёзно думал он, - Вот часть того, из чего складывается утопическая возможность "любить за душу", однако она сама в-ад разрушила её, именно утратив скромность и обретя грани самой противопоказанной роли. Наверное, к этому её побудил плагиат: все женщины здесь, ха-ха, если верить скандально-лаконичной памяти и исключать, да простит меня она, демоническую Фелицию, действительно проявляют женственность, но, в отличие о будня, не на себя, а экстравертно, будто играют собой и не дают забыть себя чем-то бесполым, достойным лишь косвенного внимания и не могущим выступить целью фанатизма. Впрочем, от их лица, и мужчины имеют идентичный изъян. Однако здесь, судя по Арриго и Эну, мужчины наконец выказали метафору не совсем той "мужественности", чем и обрекли женщин на то, что происходит: женщины, понимая свою беззащитность и что именно сейчас каждый готов увидеть в них только женщину, в-гамбит разверзли вынужденное кокетство, чтобы, если и не влюбляя в себя, то демонстрируя каждому шанс стать единственным, созидать благородных рыцарей, которые обязательно оградят их от тех, кто этого рыцарства лишён.
   -...Рядом с тобой возможна только исповедь, только жадность! Я даже не знала, что всегда ждала только тебя, как не знала и, что ты - сладчайшая м_у_ка! Пожалуйста не молчи, когда ты можешь, лишь произнеся моё имя, создать нашу вечность! О, ничто так не ярко, как унижаться перед тобой душой и телом, предать мир и саму себя ради тебя! Нет-нет, прикажи мне замолчать, иначе сейчас я умру от-чувств, а виноват в этом будет Бартоломео и месть, чертёж которой, кроме самой цели, равен формуле беспримерного наслаждения! Почему ты не чувствуешь, как сама Судьба позволила нам подсмотреть её пасьянс?! Ты ещё не веришь глазам? Силишься не знать? Я не могу простить себя за то, что ты самообманываешься! Слушай, расскажу, как моя душа увидела этот ад, написанный поверх столь возможного рая!..
   Она попыталась как-то наивно и мечтательно поморгать ему исподлобья, что должно было быть сравнимо с трепетом нежных крыльев бабочки, однако приближалось к симптомам логоневроза, отчего Валентино воистину познал, сколь разно-гранным может быть ад, и абсолютный тупик своего положения, ибо от-стыда не мог ни сбежать, ни рассказать Елене коллекцию подобных, жестоко-истинных ремарок, тем временем бессознательно сопоставляя контекстно-отвратительные ужимки Елены с виртуозностью столь недавно оставленных прекрасных незнакомок, но главное, среди амнезии чувствовал происходящее карикатурным святотатством над Фелицией, у которой Елена украла множество дебютов выражения чувств и других романтических ситуаций, отчего он с-трудом отвернулся от демонического наития, приглашающего стать злорадным льстецом, чтобы с самой саркастической нежностью или страстью рассказать ей миллиарды гротескных метафор, подразумевающих "ты восхитительна!".
   -...Едва лишь я впервые увидела тебя, как воскликнули глаза - я была готова даром заложить дьяволу не только, душу и Бартоломео, но даже Бога, однако тотчас презрела себя за ядовитую подлость: как, думала я, обернуть пеплом века нашего с Бартоломео общего прошлого, и за что? За ничтожный момент взгляда на незнакомца?! Я пыталась придумать решение, при котором и была бы с тобой и которое не обидело бы Бартоломео, но вдруг поняла, что оно уже изобретено - любовник...
   - Как интересно! - вдруг искренне сказал Валентино, чтобы сказать хоть что-то и правду, но думая, - А теперь скажи: "сделай дедуктивный шаг вокруг моих слов - и поймёшь, что вдруг осознала я! Понимаешь, да?.. Быть может, каждый адепт систематически-тайной адюльтеры не стремиться свершить самый логичный и благородный поступок - расстаться с тем, к кому больше не имеет чувств, - именно потому, что чувствует, сколь невыносимо обидеть объекта этих погасших чувств, будто сказав, что их, к случайному обману, никогда и не было, - и сколь невыносимо знать, что, подумав это "будто", преданный человек взойдёт в величайший самообман и возненавидит своего предателя зря; ха-ха, трагедия под драмой". Нет, не заметила собственные мысли и не сказала. Любовь ли изрекла из неё это, между строк понимания сообщив самую главную из найденных ей за жизнь мудростей, но сейчас она недосказанной притчей высказала мне черновик формулы гениальности как способности невозможно ошибиться в том, что уже знаешь до-конца, отчего понять это лучше, глубже и иначе, разрушив бездарное клише, только к которому фаталистически ведут ассоциации при размышлении об этом. Воистину - эврика! Само "воображение" - лишь абсолютный способ контролируемого заблуждения, гипотетически прогнозирующий пластически-комбинаторное отступление от законов физики и геометрии, правил реальности, фактов, даже самих своих мыслей, мнений и принципов своего разума, искривление которых и есть заблуждение. Ха-ха, кажется, "талант" - искусство уметь разучиться тому, что делаешь лучше всего, чтобы научиться ещё лучше, пока критическая гениальность - предпосылка пост-человека, обозначающая бессознательную способность разучиться понимать сам свой разум, запутаться в самой механике самосознания. Нужно будет дорого рассказать это квинтэссенцию Фалько, ведь она - панацея от описанной им драмы пост-человека: стоит лишь сказать эти слова, как подсознание собеседника начнёт созидать по ним не ту, что хочет он, но столь же возможно-недостающую шестерёнку; ха-ха, словно назло Сократу, теперь я могу научить прототипу мудрости.
   -...Спасибо, - тем временем мягко изрекла Елена вместо того, что ментально суфлировал ей Валентино, и, чуть играя пальцами на руке Валентино, впервые обрела лик скромности - как показалось, стала впервые похожа на саму себя и, судя по надуманной и льстивой мысли Валентино, перерадовавшегося за неё и за себя, стала тем, что вовсе не имеет как качество красоту или уродливость; впрочем, эта утопия длилась лишь несколько секунд, ибо Валентино с эйфорическим лицом (которое привело в недоумение даже милую наперсницу, как раз отворачивавшую, чтобы переглянуться с другой наперсницей, своё подавленно-разочарованное лицо, выражающее спор о том, какое слово нужно поставить за "величайший" - лицемер или сумасшедший), свершал свои открытия, а Елена понимала причиной его вдохновенного лица только себя, - Но я тотчас подавила это капризную страсть, в чём особенно помогла и мысль о том, что если я несколько веков, сама не зная, лгала Бартоломео о своих чувствах, то вдруг однажды окажется, что я лгу ими и тебе?..
   - Близко, - между прочим подумал Валентино, испытав скандальную роль, знающую мысли собеседника и их опечатки лучше, чем он сам.
   -...Вдруг я отнюдь не способна любить?! И помогло ещё одно восклицание глаз - от-слёз, когда я увидела рядом с тобой Фелицию...
   К сарказму, продолжая думать, Валентино лишь запомнил, но не услышал сие заветное доказательство.
   -...И поняла, что мне нужно быть счастливой лишь тем, что счастлив ты... нет, лгу добродетелью: любовь эгоистична - сделать тебя счастливым имею право только я. Но, как видишь, ибо это рандеву случается лишь сейчас, я всё-таки сумела придумать горсть глупых причин, чтобы радоваться тому, что на-благо Бартоломео останусь несчастной, лишив тебя шанса разочароваться в любви, ведь если бы и ты неожиданно воспылал другой страстью, оказалось бы, что реальности верить нельзя, да и как бы мы потом доверяли друг другу, когда перешли из закулисных любовников во влюблённых, подарив друг другу до-паранойи сардонический шанс на новых любовников? Это, между прочим, предложило мне до-конца грустно посмеяться над невежественными веяниями вашего века, зачем-то критикующими сюжетные конструкции "сон-во-сне", забывая расфокусироваться от масштаба будня и, с-аллегорией оглянувшись вокруг себя, понять, что эта критика направлена на одну из самых титанических истин Бесконечности: "Сын, сын сына, сын этого сына, у которого весьма ожидаемо родился сын", "объекты из молекул, которые состоят из атомов, которые обязательно состоят из чего-нибудь и обещают бездонное многоточие", ха-ха, с-радостью вижу, ты разделяешь мой смех. Но теперь - о грустном, о них: пока я влачила свой подвиг смирения страстей и эти мысли, поклявшись себе в верности к Бартоломео, он, этот "неблагодарный арендатор разума"...
   - Ха-ха! - вслух изрёк Валентино, тотчас пожалев даже об этой смелости и скупой искренности.
   -...Кажется, я начинаю мимо-миражей понимать, что тебе нравиться в женщинах, и, обещаю, шаг-за-шагом отреставрирую себя до того, что похоже хотя бы на тень твоей недостижимой мечты. Этот арендатор...
   Она сделала паузу и медленно чуть поворачивала к нему то левую, то правую половину лица, словно вращая зеркало, - пытаясь дождаться второго раската хвалы за бонмо, однако Валентино, чувствуя, как от-тщеты ему становится болезненно-весело, повествовал ей с-избытком неколебимое лицо, но свершил опечатку даже этим.
   -...Согласна, момент слишком серьёзен, даже драматичен, для улыбки.
   - Ха-ха!
   - Ага, думаешь, обманул меня? - якобы-лукаво ответила она, будто пытаясь намекнуть, что Валентино, как её победитель, располагает правом на дважды-самую нескромную контрибуцию от её души и тела, - Секунду; мне нужно собрать силы души. Итак, сколь же "бессердечно" я почувствовала себя, когда вскоре увидела, как Бартоломео прямо-таки с-яростью доискивается твоей Фелиции - публично, представляешь? Пока я с-болью держала себя в тесном трафарете ангела, он не только не хотел спасти меня от грандиозно-незаслуженной обиды...
   - Ха-ха, - думал он, - Если бы я заранее не понял её мысли, то сейчас эта фраза не значила бы ничего, однако Елена действительно неумышленно знает то, что я ей суфлировал.
   -...Нет! Он, наоборот, наслаждался именно тем, что я вижу это откровенное предательство, будто сказав мне именно: "помнишь ли ты века нашего общего прошлого? Так вот, они - ничто рядом с "сейчас", в котором я тону в её глазах!". Нестерпимо-обидно!..
   Валентино заметил в её глазах признаки странного, неуместного торжества, которое, казалось, могло истолковываться лишь как закулисная благодарность Бартоломео за то, что он, сняв с её совести грех, разрешил ей с творящимся адом поползать к Валентино.
   -...Но даже себя и свою раненую гордость я оставила в стороне, когда, уже готовясь злорадствовать его тщеславной самонадеянности, вычитающей возможность клятвенности чувств Фелиции и безупречный шанс на одиночество, - увидела скандал твоих драм: и Фелиция посмела проявить куртизанский порыв, беззаветно похоронив свою честь и себя в его проклятых руках! Именно тогда я раздала Тишине свои мысли и осознала, что мы с тобой обречены на счастье.
   Елена замолчала, увидев зеркало пустоты вместо лица Валентино, который возрадовался было, наконец услышав вожделенное имя, и тем громче низвергнулся с последовавшего далее камуфлета, ненавидя себя за то, что счёл слова Данте о ревности ложью и тщательно сумел не расслышать Кассандру.
   - Что с тобой? - страдая, вскрикнула Елена, ибо Валентино обрёл агоническую немощность умирающего старца, будто после каждого движения удивляющегося, что тело всё ещё пытается слушаться разума, злорадно доказывая, что дефицит существования лишь ещё только должен случиться, - Неужели ты так добр, так наивен, что не посмел усомниться в ней? Ведь именно Бартоломео, решив вдохнуть и золу своего триумфа, улыбнувшись, попросил Фелицию, если её не затруднит, садистски помолчать с тобой, чтобы никогда не подтвердить и не опровергнуть развязку вашего романа, а эффект ты видишь сам - покорна, как воздух...
   - М-да... - думал Валентино, - Стоит только вспомнить, как я умолял её сказать хоть слово, и понять, что Бартоломео было достаточно лишь одного нежного слова, чтобы облачить меня в этот сюжет галактической тщеты, как я - словно тот, кто должен был умереть, но не умер никогда: бесплотен уже даже сам себе! Больно до-безразличия! Но центр этой драмы там, где виновных в этом нет: мне некого ненавидеть, ведь, если она наяву мечтает быть с ним, то я, начиная одной лишь только гордыней, уже ни на-миллиметр не хочу быть с ней. Любое её поползновение в его сторону - ультимативное доказательство того, что она не та, кем казалась мне и кого я любил!
   -...О нет, я не могу смотреть на тебя без-боли, вдохновись, - сардоническим голосом продолжала Елена, вероятно, тлеющая от зависти о том, сколь откровенно и бездонно Валентино страдает о другой, - Выбравший безутешность - раб, а мы имеем в пальцах виртуозную музыку мести и можем наслаждаться друг другом, творя её! Мы...
   - Ты или не любила его, - вдруг со скептической пр_и_злостью изрёк Валентино, блуждая среди миллионов возможных восприятий своей драмы и моментально разбив лабиринт хрустальных грёз Елены, - Или дотла лишена гордости, ибо, едва лишь она украсила себя этим фактом, если он действительно был, как престала существовать для меня - недостойна не только гениальных изысков мести, но и даже косвенного присутствия в моей памяти; и тем больше от-этого я презираю твою буффонаду обид как долгожданную причину для вольницы бессмысленной злости.
   - Но!.. Нет!.. Не говори этого! - штормом шёпота изрекла Елена, впадая в мистерию, - Я своекорыстно солгала - даже дважды, ведь и думаю так же, но ошиблась в тебе, не надеясь на такую симметрию душ, и посмела утаить, что вместо любви их может связывать какая-то тайна, ведь смотря на непрочную красоту Фелиции и безобразное лицо Бартоломео, которое я, вальсируя со Снисхождением, смела полюбить только за ум, никто не мог ожидать от неё такого шага. Прости, я не думала, что ты настолько поверишь моим словам, пытавшимся соблазнить тебя контекстом, но сейчас я, к благородству, вижу, что мои старания начинают обретать бесполезность, а ты так ультимативно отрёкся от Фелиции, хотя возможно, не имеешь для этого правильных причин. Нет, я не смогу пережить, если в результате моих слов ты останешься не со мной, не с ней, останешься один и сделаешь первый шаг к тому, чтобы возненавидеть меня! О, не покидай меня сейчас, - сдавлено вскрикнула она, когда Валентино изъявил желание встать, и почти припала к его груди, рабски смотря на его лицо снизу-вверх, - Не лишай меня лезвия мести! Умолю, давай вместе поймём, что случилось в нашем квартете la amour, и если окажется, что блуд Фелиции - лишь иллюзия или вынужденное следствие козней Бартоломео, то ты сам пойдёшь по стезе мести впереди меня! А если нет... О, прости, что я не могу не мечтать о втором "если". Даже не отвечай, лишь слушай меня: прошу, лишь никогда не говори мне, что не любишь меня, и разреши бросить к твоим ногам себя, тайны, власть, даже женщин, этих самых женщин, мне подвластно и это. Даже если ты не в силах перетерпеть Фелицию, лишь никогда не говори мне и об этом, ведь я, как ты и заметил, не горда - я могу довольствоваться последним планом твоих мыслей, лежать на дне твоих неслучившихся снов и тысячи женщин, годами помнить единственный поцелуй, единственно прикосновение; сделай так, и я сделаю тебя королём: каждый уже может завидовать тебе, ведь сам пытался оказаться на твоём месте, но лишь ты, только ты. Если бы мы были одни, ты бы увидел, как искренне, само-беспощадно и вечно я могу стоять на коленях, ведь рядом с тобой иначе - грех среди кощунства. Будь моим лишь миг, но удели его осколок каждому дню нашей жизни, и ты сделаешь для меня больше, чем мог бы сам Бог; будь моим богом сам - ни одна женщина, ни одна любовь, ни один раб и ни что не позволит тебе такой холст для эгоизма, что за-счастье предложу я: оставь меня жалкой куклой - приказывай смеяться, приказывай ненавидеть, прикажи не дышать; будь самым капризным - исправляй мою позу, каждый миллиметр лица и жестов, высмеивай каждое моё слово; ложью будет лишь то, что ты хочешь. Боже, да даже если ты представишь меня подвластным персонажем, то увидишь лишь меньший край от того, на что я готова ради тебя, для тебя и во имя тебя! Найди же в себе хоть зло, чтобы издеваться надо мной, целуя только с-сарказмом, любя из-блефа, восторгаясь ради карикатуры, будь во имя абсолютного обмана, но лишь никогда не признайся мне в этом, иначе моя душа обернётся кислотой...
   Елена истерическим шёпотом продолжала достопамятную браваду, воодушевляясь тем больше, чем целеустремлённее молчал Валентино, так как понимала это признаком обусловленного шрифта согласия, но не знала, что за это должна была быть благодарна только Фалько, ибо именно его цинические слова о полезности Елены, столь ярко разрекламированной ею самой сейчас, побуждали Валентино к бездействию и, тем временем, к мыслям:
   - Воистину, сочтя поведение Фелиции колоссальным признаком возникающей здесь свободы, я ошибся на-бездну: эта елеиниада, хоть и кажется метафорой средь будня, но вовсе не принадлежит ей, она лишь первая озвучила это, ведь если только её монолог - не последний крик любого безответно-влюблённого, не трагичная правда тлеющая в его душе, то сама любовь - бесталанный миф. Саркастично до-шедевра, но каждый от-любви кричащий: "ради тебя я готов на всё", отнюдь не способен снизойти до многого даже из того, что кратко перечислила она, ха-ха!
   Елена продолжала, а Валентино до-конца познал мир трагикомедией, думал о том, что философу и лишь быть - только пытка, и удивился обострению своей нигилистической бесхарактерности, показывающей, как глубоко может польстить высказываемый Еленой пароксизм вожделения, как омерзительно-страшно быть объектом столь критической мании и как странно, что оба "как" - одно и то же, с разных углов восприятия, гипотетически сходящихся в нём сейчас:
   - Если бы - сардонически заключал он, - На её месте была любая другая женщина из тех, что я видел здесь, то я отнюдь не смог бы поручиться за свой стоицизм и за столь презрительное отношение к дуэту мести.
   Когда Елена исчерпала слова, продолжая жадно сжимать его руку и имея позу трупа нищего, уже с-сарказмом продолжающего молить о спасении от голода, Валентино собрал все душевные силы, чтобы одеть чуть-улыбающуюся маску и вежливо сказать:
   - Я подумаю об этом.
   - Я буду ждать этого здесь, держа на устах "спасибо" за то, что сохранили мне жизнь и душу для неё! - будто себе прошептала Елена, тотчас воскреснув и обернув к нему зардевшуюся щёку для поцелуя, однако он, чувствуя, как каждый миллиметр пока ещё незаметного бегства отсюда, реанимирует классическое "эго", тотчас нашёлся - якобы не поняв её жест, чуть-обиженным, чуть-игривым голосом сказал:
   - А я думал, что ещё не нарисовал повода для этой задумчивой разочарованности, - и, как можно более нежным движением ладони повернув её голову до-анфаса, скоропостижно встал, спеша отвернуться ото всех, чтобы искренне признаться себе в великом горе глупца, ибо последняя бравада вдруг озарилась перед ним рассветом мотива "куклы". Беззвучно смеясь и делая венценосные шаги прочь, он чувствовал, что каждый из них действительно возвращает дерзость, оптимистичное бездушие, даже жажду лицемерия и коварства, отчего, дойдя до пролёта, дерзнул своекорыстно оглянуться, будто говоря несомненно-ждущей этого Елене: "о, да, я оставлю здесь то, на что стоит оглянуться"; Елена, сжимающая руки на груди, вздрогнув покачнулась от упоения, а Валентино, уже зная, что творит то, что вскоре окажется мазохизмом, чувственно приподнял голову и отвернулся.
   - Жаль, - думал он, следуя к тротуару, - Что я должен соразмерять свои поступки не только со своими чувствами, но и с мнением Фалько: если бы сейчас я прочитал Елене безвозвратную анафему, то наконец стал бы глупцом в его глазах и распрощался с его бесценным расположением, ведь не воспользоваться Еленой, а значит, и всеми, кем может воспользоваться она, не воспользоваться ею, чтобы спастись от Квентина и любого камуфлета, - это нерациональное "то", после которого презирать меня за глупость, кажется, будет даже Бог, ха-ха. Однако не иду ли я по нитям филигранной игры, продиктованной мне Фалько? Не он ли - призрачный искуситель?..
   Валентино, остановившись за углом, страстно рассмеялся, неожиданно вспомнив гипотезу о том, что вокруг - чистилище, ибо, рассмотрев в Фалько дьявола, а в своём прошлом - колоритные этюды лжи, корысти, лицемерия и хитрости, понял, что, будь оно так, уже продлил своё странствие здесь навсегда.
   -...Ха-ха, не в том ли гениальность, что пока тот социопат подчинял меня пистолетом и чёрными эмоциями, но тем самым высказал своё существование, Фалько лишь продемонстрировал свой интеллект, своё всемогущество и своё расположение ко мне, шанс очень неудачной утраты которого - абсолютный стимул для искреннего раболепия: я сам себе диктатор, делающий всё лишь на-благо Фалько. Только это мог подразумевать Данте, говоря, что сам совет уже включает свою цену: Фалько может сообщать мне не то, что лучше для меня, но то, что является компромиссом меж тем, что правда, что лучше для меня и что лучше для него самого, обретая самое саркастическое алиби, ведь если его советы работоспособны, то мало кто почувствует его своекорыстие и взойдёт до гениальной идеи, начинающейся мыслью "ты дал мне не самый лучший совет из тех, что мог бы дать!". Ха-ха, не стоит удивляться, даже если он уже отравил меня десятками косвенных "поручений", которые я, основываясь на его словах, однажды придумаю сам. И что чувствовать к нему за-это?! - вопросил Валентино, вдруг осознав, что - то же, что и к Квентину, - Но нет: всё-таки здесь возможна только благодарность, ведь именно он сломал во мне центральную шестерёнку контекстного самоубийцы - наивность; если бы не он, я бы принимал кажущееся истинным и понимал происходящее буквально, отчего, к парадоксу, воспринял бы даже письмо Генри лишь зашифрованной аллегорией. Кто это?!
   Валентино почувствовал, как кто-то надавил ему на спину, заставив сделать несколько шагов перёд, и взял его руку; позади стояла милая наперсница, которая, сощурившись - имея вокруг глаз интересные морщинки, не прервав рукопожатия, имела позу, которая, будто замерла, ожидая лишь прибоя музыки, чтобы начать танец.
   - Наконец, когда вы спаслись из "вальса со Смерчем", и я могу разрешить себе слова - Мессалина, - сквозь нескончаемую лукавую улыбку сказала она, - Смею не молчать о том, что вы уже должны мне, ведь, если сюжет вселенной ещё не повернул с ума, то я исполнила вашу заветную мечту...
   Она несколько-злорадно отняла свою миловидную руку и грациозно из-боку поднесла к носу её запястье, из этого положения кивнув Валентино, который, полу-повторяя этот жест на своей руке, распознал узорную бездну чёрно-фиолетового аромата духов, поглощающих внимание.
   -...Благодарно чувствуете, как лишаетесь остаточного смрада разума и начинаете скромно помнить меня? - закончила она с наигранно-гротескной улыбкой, которая ни на йоту не пытается обмануть зрителей реализмом.
   Валентино рассмеялся и словно - наконец-то.
   - Кажется, этого достаточно, чтобы низвергнуть чопорных нас до "ты"? - продолжала Мессалина, - А избыток потратим на это...
   Она кокетливо достала из-под широкого пояса чуть-абстрактного невесомого платья свёрнутую пополам бумагу и подала её Валентино, продолжив говорить, лишь когда он взял её и начал открывать.
   -...Ах, бессовестно до-рук, хи-хи; приятно, конечно, что ты самоуверенно поползаешь с роли, но это - романическая эпистола к Фалько...
   Валентино претерпел миниатюрный конфуз, а Мессалина сложила руки за спиной, дублируя свои интонации центробежными покачиваниями силуэта влево-вправо - виртуозно играя чуть-обнажёнными плечами.
   -...Рекомендую внимательность: если даже мне удалось сыграть тобой, то, боюсь, как бы адресат этого письма, сам порекомендовавший мне тебя для подобных дел, не доиграл тобой до-реализма. Хочешь одну не бесценную, но и не бесплатную истину о нём? Отказываться поздно: Фалько чрезвычайно любит вкрасться притчей, ведь он, вероятно, признался и тебе в том, что учится маскам, и изъявил лучи дружбы, а ты обязательно забыл сплести силлогизм: кому же больше всех кажется другом лицемер? Не забудь от своего лица сказать ему это, даже если он сам говорил тебе что-то похожее, да и вовсе не забывай обличать ему все места, где он солгал, ибо лишь для того он и лжёт элементарно, злорадствуя над дешёвым коварством тех, кто решил оставить эти мысли своей тайной и впал в якобы-победоносное лицемерие. Я сказала "элементарно", так как он обязательно лжёт ещё и грандиозно, однако иероглифов того не услышал ещё никто. Думаю, я достаточно совратила твоё доверие себе на-пользу, поэтому возрадуемся мыслям, которые побудили тебя преобразиться среди края свидания с Еленой, ибо я едва не ошиблась в тебе - спасибо, было интересно - а ты едва не сошёл с горизонта: пока эта...
   Здесь она c-жадностью применила нецензурный синоним "блудницы", чем досадно ранила свой невинно-милый образ, сложившийся в Валентино, который тотчас почувствовал, и что эта боль приятна как символ аллегорического падения её души, и что желал бы, будто даже с-сюсканьем, защитить её от её же слов и даже от всего, среди чего понял, зачем она умышленно или бессознательно сказала именно так и, к комплименту Мессалине, - что вульгарность требует грации и меры, как ни что.
   -...Безгордостно бросала к твоим ногам меня и иные экспонаты желаний, ты должен был вспомнить отнюдь не бессмысленное слово "королева" и понять, что, отрекаясь от взаимности и презрительно смеясь над ради тебя возникшими руинами храма её гордости, ты призываешь на себя щедрые антиподы этих даров. Кстати, чтобы отчётливей осязать тупик своего положения, погуляй потом по этому тротуару - возможно, увидишь своё альтернативное, к счастью, миновавшее будущее. Нет-нет, я заговорилась в другую сторону; предлагаю тебе заключить махи.. махи...
   Повторяла она, будто скромно начиная чихать, чаруя Валентино нежно-интересной мимикой.
   -...Забыла, не подскажешь слово?.. Это лексическая жадность, хи-хи, - добавила она, когда Валентино понял лишь, о чём она говорит, но не вспомнил само слово и развёл руками, - Тогда - "консорциум": давай бессовестно обмениваться секретами Фалько, ведь завоевать его сольно - катастрофично, к тому же, думаю, он сам познакомил нас именно для этого - чтобы под эгидой этих козней ты завоевал его дружбу, а я наконец - его сердце. Если мы не воспользуемся этим до-прозрачности деликатным намёком, то, вероятно, будем разжалованы до глупцов и, в самом лучше случае, лишь упразднены из его разума; поверь, я знаю его дольше тебя: ни что не пробуждает в нём спицы садизма так, как наличие многодумного глупца. Ну-с? Алчешь спрятаться со мной за одной вуалью? Алчешь, я знаю, хи-хи.
   - Да, - лишь изрёк Валентино, всё ещё удивляясь тому, как неожиданно одинокие мысли о Фалько превратились в диалог о нём же.
   - Спасибо за первый шаг в искусстве "говорить": на сей раз сочту твою ораторию следствием даже вселенные опустошающего лица Елены, а на следующий - дерзостью. Коли мы теперь заговорщики - вспомнила! - коли наконец заключили симмахию, откроем неисчерпаемое торжище бесплатных поручений: моё - первое, конфиденциальное...
   Внезапно она, незабываемо обретя "вселенную" в глазах, сделала страстный шаг к Валентино, как-то каждой частью своего образа выразив, что далее последует шёпот интимного момента, отчего Валентино, сам не зная - как, почему и зачем, приподнял руки, готовясь обнять её талию; однако, чтобы это случилось, требовался ещё один её шаг, вместо которого она вдруг, нагибаясь, приблизила к нему серьёзно лицо:
   - Будь внимателен: не влюбись в меня - не стань романтическим камикадзе; ныне, даже не говоря о Елене - о фоне, лишающем Купидона баталий, ты можешь ввергнуться в подобную глупость от-ревности и из-противоречия...
   Валентино, не забывая думать о том, каковы истинные цели Мессалины, почувствовал, что этот гуманный совет является пароксизмом кокетства, ибо теперь из всех когда-либо нейтрально-существующих женщин выделились именно, только и лишь одна, которую ему категорически нельзя любить, что соблазняет на до-загадок интересное "почему" и дарует даже мыслям о Мессалине привкус всегда-приятной преступности.
   -...Говорю это, ибо, если ты всё-таки задумаешь предложить мне себя игрушкой, то я не смогу найти в себе столько "неблагодарности", чтобы отказаться; но главное, мне нужна твоя непредвзятость: кажется, ты уже знаком с моей изящной соперницей сердца - с Кассандрой, стенографировать уста которой ты должен мне обещать: если болит роль греховного соглядатая, забудь, что слышал от меня эту эскападу, и позиционируй себя пересказчиком, лишь случайно исповедующимся мне в каждом па её души, что сделано в сторону Фалько. Сплетни, кстати, тоже.
   - Ха-ха, быть таковым согласен; но расскажи и ты мне несколько нюансов. Что ты знаешь о Френсисе? Какое впечатление сложилось обо мне в плеяде? И нет ли, наконец, альтернативного способа, чтобы стать её адептом?
   - Зачем опять вступать? Стяжаешь кратность? А... ха-ха, рядом со мной твоя амнезия не нуждается в аффектации: если даже ты и убийца, а с истории сошёл тот, кто я думаю - кто рачительно постарался в укреплении "и" между Кассандрой и Фалько, то я говорю кому-то анонимное спасибо.
   Валентино ужаснулся, вспомнив, что побоялся размышлять о пробелах своей памяти:
   - Если исчезновение памяти случается непосредственно в момент, когда я понимаю это, - как сон, который, пробуждаясь, можно тотчас забывать или тотчас вспомнить, тогда всё адекватно, но если память исчезает именно в тот момент, с которого я перестаю помнить, то это слишком похоже на шизофренические игры, ха-ха; именно я ли функционирую в этих беспамятных этюдах?! Как я смог внезапно внедриться в плеяду? Что я сделал ещё? Какой ценой?!
   - Что касается твоей репутации здесь, то она, как и у всех, похожа на классический оксюморон некролога - много хороших слов по плохой причине...
   - Ха-ха!
   -...Помни лишь, что здесь есть один портрет, который никогда не заговаривает и не знакомиться первым, однако ждёт таковых почестей от неофитов и очень часто вокруг этого превращается в бессмысленного врага.
   - ?
   - Нет, намерение услышать имя несбыточно, ха-ха. Но теперь худший твой вопрос; только потому, что нет драмы глубже, чем бездарный сообщник, говорю: убереги тебя разум от подобной целеустремлённости в именах: в окружающей нас публике слишком много завистливых, неудавшихся актёров будня, которые не могут не поспешить на сцену, ответив тебе ничем, но тотчас устремившись к тому, о ком ты интересовался, чтобы узнать причину этого, заручиться доверием или иным способом выгодно продать тебя... М-да, твоё лицо говорит, что, шествуя сюда, ты щедро салютовал подобными бравадами.
   Валентино сардонически думал лишь о том, что может не помнить, как делал это.
   - Так, если жаждешь обрести ещё хоть слово сейчас, то скажи, можно ли мне пойти с тобой? - скромностью лица и голоса закончила она.
   - Куда?
   - Во "время", хи-хи. Как, неужели я, - обидчиво начала она, нежно оборачиваясь вокруг себя и развеяв подол платья, - Не похожа на пленительный образ прекрасно-беспричинной спутницы?
   Удившись, Валентино потерпел откровенное замешательство, так как вовсе не предполагал возможности такого искривления столь рационального одиночества и понимал, что, удовлетворив желание Мессалины, разверзнет финальную клевету на себя перед Фелицией, а, может быть, даже подарит Елене, но обязательно - Фалько соглядатая и эпитет "всевидящий", однако конечная стадия чёткости "нет" сложилась, когда он вспомнил о пробелах памяти и, кромке прочего, возненавидел предательского Кристофера как единственного, кого мог бы сделать беспрестанным биографом себя.
   - Я польщён и согласен, но... - начал было он.
   -...Мои следующие слова любезно докажут обратное, да? - с непередаваемо-кислотным интонационным жалом и с лицом, которое нельзя было не назвать гениальным даже её врагам, закончила она вместо Валентино, который тотчас узнал истину о том, что шрифтом Истины может быть только сарказм, и почувствовал, что до-тупика неудобно, когда не сам разрушаешь вежливые постулаты демагогии.
   - Ха! - скудно капитулировал он, не зная, что сказать дальше, и чувствуя себя человеком, который в миллиардный раз делая банальный шаг, узнал, что для успеха в этом отныне нужно делать то же, что раньше, но и что-то ещё, - Как видишь, ты не довела меня до наглядного стыда, так что пойми это или бессовестностью, или лицемерием, или правдой - я сам приглашаю тебя на эту роль, но, пожалуйста, только не именно сейчас.
   - Позовёшь, когда нужно, да? - подозрительно-нежным голосом сказала она и, недожавшись ответа - обретя очевидно-наигранный сардонический лик обиды, скороговоркой разжаловала Валентино, делая будто-беспощадные ударения на, - Вы лжёте по-невнимательности, но буду считать - по-презрению: этому не суждено случиться так скоро, как пожелаете вы, а тем более - я, ибо имеется побочный эффект в виде какофонической суспензии образа Елены, безотлучной левой рукой которой я являюсь. Коли вы не хотите влачить меня без подобных жертв, то поспешу за атрибутом нашей нескорой встречи: королева требует розу, - здесь Мессалина вновь обрела лукавую саркастичность, - О, да, она будет увядать для вас, ха-ха, прощай. Не забудь ознакомиться со сгоревшей страницей будущего.
   Мессалина, осматривая аллею, пошла в сторону, откуда сюда пришёл Валентино, удивив его изменившимися движениями силуэта, теперь окрашенного надменной, даже несколько стервозной и роковой женственностью, которая, тщетно казалось, вот-вот должна опять превратиться в насмешливую игривость, предлагая задать ещё одно "почему" и вечно ожидать "наконец" - прекрасную развязку этого предчувствия. Валентино, не без коварства посмотрев на благоухающую эпистолу, неожиданно вспомнил, что потерял тканевую маску, - пытаясь понять, когда именно это случилось, и судорожно мечтая - что раньше, чем встретил Квентина, - пошёл по тротуару, следуя предложению Мессалины - смотря на аллею. Дойдя до конца тротуара и узнав, что аллея малолюдна, а те несколько человек, запрещающих слово "пустынна", недосягаемо для слуха разговаривают около храма, он начал было думать, что увидит обещанное не сейчас, но тотчас вспомнил, что именно здесь Фалько ставил финальное многоточие его глупости, и подумал, что, послушавшись Мессалину, действительно стяжает кратность - этой глупости.
   - Нужно пройти тротуар ещё несколько раз, чтобы убедиться: если Фалько и Мессалина цитируют души друг друга, то ни что не могло быть так удобно и познавательно.
   Следуя своим мыслям, он вновь ревизовал тротуар, думал о том, что вокруг сердца Фалько блуждает не только Анна и Кассандра, но ещё и Мессалина, утаённая самим Фалько, думал об удаче, навеявшей ему играть с Еленой именно взятую роль, ибо мельчайшие подробности этого вскоре будут пересказаны Фалько Мессалиной, - и, вспоминая рулады Елены, неожиданно подставил их к своему образу, а адресатом сделал Фелицию, отчего случайная цитата "мы так похожи" предложила рассмеяться остросюжетной "болью":
   - Ха-ха, может быть, Фелиции столь же неприятно видеть и слушать меня, как мне - Елену, - весьма самокритично, непредвзято и воистину без-эго думал он, испытывая гипотезу титанической жалости к себе, если это правда, и подавляя странное желание, даже если есть хоть йота подозрений на то, что это правда, более не беспокоить Фелицию своим бездарным образом, лишив её гиперграфического стыда и замешательства.
   Развернувшись у пролёта, ведущего к сардонической, как он описал её образ, Елене, Валентино вновь проходил по тротуару, с каждым шагом всё ярче чувствуя, что здесь не на что смотреть, и вдруг измыслил:
   - Ха-ха, очередная аллегория? Я был бы обречён ждать в пустоте пустыню? Или намёк на то, что меня бы ждало абсолютное ничто - смерть? Может быть, я всё-таки неправильно понял и сарказм Фалько - та живопись его шагов или имела самое сложное толкование, или означала, что Фелиция поступила так со мной беспричинно - действительно по-капризу?
   Однако именно среди этой опоздавшей победы, он услышал щелочной шёпот, будто падающий со всех сторон и имеющий до-паранойи неопределённую интонацию:
   - Здравствуй.
   Сквозь миллиарды идей чувствуя, что коварная Мессалина сделала его фигурой каких-то махинаций, Валентино разительно обернулся на крышу скудно-этажного здания, услышав:
   - О, кажется, ты слишком рано осмыслил меня небожителем - смотри ниже.
   Валентино, уже смеясь, опускал глаза по кое-где разбитым окнам, пока скудно не рассмотрел на третьем этаже человека за решёткой.
   - Как видишь с подмостков, - продолжал узник, - я тот, чьим "снисхождением" ты не сможешь заручиться, не проявив усердного "насилия".
   - Ха-ха, - щедро изрекал Валентино и на его слова и на само олицетворение миновавшей его роли.
   - Тише, Валентино. Полагаю, твой моцион здесь не случаен: есть средний друг, порекомендовавший это?
   - Да, - ответил он, в душе смеясь тому, что, если даже этот несчастный арестант знает его имя, то сам он, к сарказму, узнал своё имя последним.
   - Значит, тебе можно доверять: меня помнят как Алф_э_оса. Никогда и никому, кроме нашего посредника, не упоминай обо мне и об этом имени всуе, ха-ха, что - там! - он пробросил руку через решётку и иронично-патетическим жестом указал влево, на ротонду, - Моё положение таково, что я не смею даже окликать незнакомцев, ибо они - некоторые случайно, а другие умышленно - задают там вопросы о темнице, после чего меня терзает, гм, воплощённая совесть. Заточившие меня сюда были столь виртуозны, что продолжили повороты ключа гуманной ремаркой: "чтобы благоденствовать хотя бы теперь, тебе нужно всего лишь молчать"; тесные годы смеюсь над этим, но, наверное, не перестану никогда: понимаешь, сколь тонка гильотина? Тогда, среди апокалиптической депрессии, я даже не сразу понял, что они запрещают мне единственно-последнее - естественно, лишь для того, чтобы иметь возможность наказывать среди казни. Знаю, что ты лукав, но притом лишён неблагодарности и швов на чести, иначе это свидание тебе сниться, а потому расскажу опасную для себя, но бесценную притчу: некогда на твоём месте стоял иной зритель, который, услышав столько же, сколь ты, вдруг изобрёлся злорадно шантажировать меня; "на что же?" - подумал я в числе пустынь идеи и столь же злорадно сообщил ему этот камуфлет. О, до-небес я проклинал себя за то, что предложил ему эту дуэль, ибо его лицо лишь на-миг озарилось удивлением, но тотчас грянуло такой усмешкой, что я мгновенно понял, что сам тщательно доказал ему свою бесполезность - будто вежливо попросил его рассказать обо мне плеяде, взывая на себя месть за эту бесполезность. Вероятно, он действительно понял это, однако или отчего сказал мне кое-что другое - гениальное. Если ты можешь осознать скорбную настойчивость моего "здесь", то сейчас мы наконец можем закончить наше вечное незнакомство: ежедневный лаконизм моего жития жадно побуждает меня не досказать эту историю, чтобы воспитать в тебе интерес к возвращению сюда и иметь возможность быть хотя бы аллегорически-коварным, заменяя действия словами, а интриги - логическими загадками, единственным аналоем мудрости, хитрости и коварства. Времени - у тебя много, у меня его - умножающиеся рядом бездны, отчего, если сможешь, подумай, какую скандальную победу слов я услышал от этого человека, также подумай, кто - этот человек, но это невероятно, если не иметь гениально-правильного ответа к первой загадке. Чтобы спастись от ложного горизонта мысли следует знать, что он ответил мне комбинаторным местоимением, так как гений мыслит только блеклыми каркасами идей, применимыми в миллиарде даже отнюдь не похожих ситуаций, среди которых нужно лишь выбрать правильную, нужную или лучшую. Также скажу неправильный, но некоторой своей стороной созвучный правильному ответ: после него был ещё один визитёр - теоретик шантажа, которому я уже-нарочито, чтобы изречь эту же загадку закулисно, ответил то же самое, однако он ни на-черту не отошёл от неколебимости лица никуда, кроме как к кровожадности, и тотчас преподнёс себя садистом, приказав мне поддакивать и соглашаться на каждое сказанное им слово - среди злорадных сарказмов обо мне и моём положении, клеймления клеветой других, дифирамбов себе и других поз лицемерного зеркала.
   Валентино щедро рассмеялся.
   - Был бы солидарен с тобой, если тоже мог посмеяться, уйти и не слышать дождь бездарных острот, ждущих словесных оваций, например, - Алфэос надавил на свой голос фарсово-заботливой интонацией, - "О, вы так свободны, что стали проповедником статичности, но, пожалуйста, скажите, почему из всех мест - именно это, именно здесь?"; и, это грандиозно, я действительно отвечал ему - почему, рачительно придумывая достоинства своих проклятых казематов, а он продолжал это "интервью резцом" и якобы даже отговаривал и умолял меня передумать, рекламировал более авантажные места для отшельничества, желая слышать стоический отказ и моё продолжение защиты идеальности "здесь". Кто бы знал, что демагогия может быть так пламенна. Кто бы знал, что рядом с тобой пребывает такой экземпляр души, не знать который в-лицо - мазохизм, - несколько печально говорил Алфэос, отчего Валентино вернулся к пассивности, осознав, что, лишь находясь по другую сторону окна, уже является карикатурным манифестом победы, - Не скупись на высоту идей, ибо я не зря назвал второго лишь "теоретиком шантажа": практик - первый, повергший меня абсолютным эндшпилем сарказма. Оба эти лица - мишени для твоей эрудиции; если с первой попытки правильно назовёшь одного из них, за каждого я дам следующую загадку, если со второй - лишь подсказку о другом лице, а со следующих - тебе придётся выполнить моё поручение, если, конечно, захочешь продолжать этот логический танец, ведь наказать тебя за бесчестность иным способом я не могу. Не знаю, сколь нова для тебя эта чёрная юдоль и сколь глубоко ты рассмотрел её сюжет, но всё-таки инсценирую гимн мотивации: рассмотрев эти лица, ты будешь знать нечто важное о поведении двух человек: хотя бы, что второй - старательно планирует свои шаги, а первый - пропагандист вероломной случайности; что очень ценно знать в определённых ситуациях.
   - Да, - думал Валентино, - Второй из них - и я, ха-ха, почти уверен, что это Франсуа! - ещё и притча о стереотипах: маниакально сфокусировавшись на садизме, он утратил пути, на которых мог оказаться гениальным - не смог заметить то, что, на-блик испугавшись поражения, в-гамбит понял первый, - но что же он понял?
   - Вижу, - изрёк Алфэос, - Ты не слишком-то ценишь наше знакомство и мой риск, иначе бы хоть раз оглянулся куда-нибудь, чтобы узнать, не обронил ли в чьи-то глаза улики этого свидания.
   - Пожалуй, это взаимно, иначе и ты бы не напомнил мне об этом лишь сейчас, - иронично изрёкал Валентино, всё-таки стремглав осматриваясь вокруг.
   - Ха-ха, эти слова аргументируют, что ты можешь просуществовать здесь несколько дольше, чем многие.
   - Что?
   - Бездарные зрители не выходя уходят из театра, восхитившись сюжетом "занавеса", но неожиданно недожавшись спектакля, в котором уже были актёрами; дальнейшие комментарии только платой за разгадки. Кстати, в критических случаях посредником этих диалогов может выступать и дверь, однако, воспользовавшись ею, ты обрекаешь себя на тупик для возможной встречи с другими посетителями или даже с моим палачом. Повторяю, смотри чаще: мне обозрима почти вся аллея, но ни на-случай не виден тротуар, и не вериться, что твоя рукописная удача принесла сюда феноменальную безлюдность; в следующий раз, прежде чем взывать ко мне, убедись в отсутствии, ха-ха, прецедентов разума - третьего.
   - Однако ты тщетно похож на арестанта.
   - Хо-хо, хотел бы я, чтобы это было критерием для моего "позорного" изгнания отсюда. Ожидал иеремиад и апологий? Мудрецу, заточённому в башню, оставлено лишь одно сокровище - память, с которой он, в отличие от некоторых, не спешит расстаться, даже расчувствовавшись. А нет, вижу, что нужно воссоздать хотя бы полфабулы иеремиады: как и ты, оказавшись в этих кулисах истории, я свершил некую грандиозную ошибку - бездарно пострадал за самую демагогическую истину...
   - Ха-ха-ха! - яростным шёпотом не сдержался Валентино, вспомнив лик Елены и представив сцену её патетического обличения.
   -...Чем обратил на себя внимание пресмыкающихся соратников, которые весьма грациозно и медленно склонили мою роль до шута, вынудив меня соглашаться со всеми комментариями и ремарками обо мне. И именно это - причина, по которой тебе нужно знать полфабулы. Не гримируй меня в такую честь, что отдаёт должное даже своим истязателям, я лишь избавляю тебя от заблуждения: возможно, ты бы услышал эту историю - здесь часто говорят о тёмных сюжетах, беспричинно наделяя их персонажей статусом трупов, - и ты мог подумать, что теоретик шантажа столь бездарен, что лишь продолжил этот мотив; нет, взаимосвязи нет, он появился позже и придумал это сам, привнеся, гм, гротеск, ха-ха. Вторая половина фабулы, весьма фигурная, обогатит твой разум затем. Не будем дожидаться, пока наша встреча прервётся механическим способом; прощай. Если бы ты знал, что знаю я, то сам бы посоветовал себе скорее преодолеть мои загадки, ибо сейчас ты незаметно и будто-беспамятно падаешь среди ситуации, что превосходит метафоры, - запутываешь узор бесплотного лабиринта, который однажды постигнет камуфлет материализации. Не бойся, я не буду симулировать неправильность ответа, как не буду и щедр на демагогию, расплачиваясь за твои победы, хотя, думаю, многие бы нежно извлекали из своей души и платили тебе по одному слогу, лишь бы продлить твоё присутствие, которое расторгаю сейчас.
   Алфэос отошёл от окна - Валентино с-недоумением пошёл в аллею, чувствуя, как мысли подталкивают никуда:
   - Странная интуитивная убеждённость в том, что Алфэоса коснулся разум Фалько, - безупречно-последний повод, чтобы назвать его этим практиком шантажа, ха-ха, хотя, наблюдая десять фантомных мудрецов, девять из которых молчат, неотвратимо сложится стереотип - только он. Ещё более странно, нет, даже страшно, что, если только не коварство каламбура случайности, где-то между Алфэосом, повествующим загадкам, и Фалько, предложившим мне проникнуть под маски публики, пали на мель руки социопата: действительно ли "мы будем "действовать моим способом"? Как я мог знать, что, говоря с социопатом местоимениями и эвфемизмами, сам дарую ему пол-алиби - дилеммой: из моих ли слов он придумал свой подчерк, или несмотря ни на что сказал бы именно то и именно так, ибо привык думать так?! Ха-ха, социопат может знать Алфэоса и Фалько или одного из них, даже быть одним из них: однако, если это верно для Фалько, то некстати подтверждает его бездарность, ведь он-то, он-то мог придумать более несозвучную роль, если только, как раз заранее афишировав свои таланты, не хотел, чтобы я сам именно сейчас и именно так оправдал его: "бездарно - не он"... Социопат произнёс только один неоспоримый факт - одно имя, эффект чего подобен тому пароксизму кокетства и равен постулату психиатрического аферизма: пока я стоял там в параноидальной дезинформации, мой разум можно было описать как ежесекундное "не знаю, не знаю, не знаю...", и вдруг раздалось "Фалько", отчего я наконец превратился в злорадно-жадное "знаю!", а так как, покоряя неизвестность, нужно с чего-то начать, мой разум тотчас сделал это имя эпицентром закадрового мышления, вероятно, лишь почему я и тогда и сейчас подозреваю Фалько. Итого, если полагать, что за моей спиной стоял не Фалько, я признаю, что там стоял или талант, взошедший до утончённости ассоциативного плетения, или шедевр удачи, коли это имя изреклось случайно, исторгнув скандал отвлекающего манёвра. Но если там был Фалько, то стоит признать неукротимую наглость его коварства, самоуверенно насмеявшуюся над рисками и ожидающую от меня: "не мог же он, сказав лишь одно имя, назвать собственное и тем самым завоевать логическое алиби?". Впрочем, всё это монохромно рядом с бесподобным: за моей спиной мог с-апофеозом стоять сам Алфэос, и именно невозможность этого - обугленная улика его гениальности; притча такова, что никто не найдёт злорадного преступника, который с-карикатурой спрятался в своей будущей тюрьме, ха-ха! Пребывая в казематах узкие годы, он обязательно пытался инсценировать пробоину стен своего сюжета, а когда подготовил побег и отважился на него, мог заметить, что бежит в малопонятное одиночество, оставляя здесь гениальность возникшего положения - способ истерической безнаказанности, беспросветного алиби, пубролюции и катастрофической мести. О, да, это истинный сарказм: Квентин ищет убийцу, я - социопата, другие - кого-то ещё, но что если все мишени этих поисков - одно лицо, которое никогда не может быть найдено, ибо лишь делает вылазки из казематов, поэтому мы найдём и казним только случайных никого? Никогда не поверю, что без грандиозных причин может сложиться такая скульптура души, которая, оказавшись на месте Алфэоса, тотчас не попросила бы меня или других визитёров о спасении, тем более находясь здесь. Да, нужно будет пытать его этим вопросом, нужно даже умолять его принять меня своим Христом, что... ха-ха-ха! с-кавычками ли и делал теоретик шантажа: феноменально, он мог даже не знать о двукратности, нет, о истинном кинжале своего садизма, ведь каждая его серенада пытала Альфэоса паранойей, в-символизм крича обвинением в каком-то пространственном лицемерии: "я знаю, что на самом деле ты свободен - так правдой же лги мне вечно, доказывая именно это, доказывая, что нет места и положения лучше, чем это!". Ха-ха, прозрачные шедевры! Верно, как "равно"! Личности Альфэоса и социопата сходятся даже психиатрически: не зная контекста, я обвинял его в бездарности к лицемерию, а невидимость считал средством, но теперь понятно, что, пока он восседал в казематах, у него сложилось чувство, что от него коварно спрятали мир и саму жизнь, притом спрятали в самом публичном месте - у него же перед глазами: не зря он заперт именно около ротонды, чтобы терзаться недостижимой близостью событий - ради-него доходя до бездарных, но экстремально-точных сравнений, это всё равно, что облить навсегда-голодного перманентным запахом амброзии. Однако, старательно получив возможность покидать казематы, он мстит - попытался посредством пистолета погрузить меня в подобную невидимость, в близость, но недостижимость, а именно лицемерие здесь - лишь средство. Он разыграл на мне спектакль своего скандала, нарочито избрав неофита, который не знает не только, кто может быть за спиной, но и кого вообще можно знать; на те несколько минут он действительно спрятал меня от всего, кроме меня, но был так близко - нужно было лишь оглянуться. Да, это сверх-подобно истине: среди заточения он мог травмироваться тем, что заперт даже дважды - выходом из знакомой реальности куда-то, сюда, и самим казематом, который простирается среди саркастического места, где каждый может преодолеть даже не берега свободы, а последние изотопы анархии, чего его, будто проснувшегося в незнакомом месте, и лишили предательские незнакомцы по самой глупой беспричинности - из-за безобразности Елены. Ха-ха-ха! Даже его беспрестанная усмешка доказывает это, ведь, претерпев столь нелепую модуляцию "завтра", многие бы искренне злорадствовали себе и восхищались кислотно-комедийным мастерством Судьбы. Единственным конфузом этого чертежа вновь является мой камуфлет: будто я сам зачем-то интригую против себя и интуитивно прячу от себя способы убедиться до-конца, ведь сама ситуация с социопатом могла быть вынужденной случайностью; он сказал, что я опередил нашу встречу, - но не лгал ли он об этом? Было бы всё так же, если бы я не нарушил план? Сохранил бы он инкогнито посредством пистолета и стал бы сообщать мне загадки или его намерения не содержали этого до того, как я сам случайно подсказал ему апофеоз, ха-ха?!
   Среди этого скандального вдохновения и канонады обрушающихся озарений, Валентино столь яростно погрузился в свой разум и ощущал себя именно-по-каламбурности-роли-утерянным со всех пантеонов богом злорадства, который, в одном из жестов амплуа, превращает каждого встречного в само-незаметного чревовещателя катастрофически-хранимых тайн, - что не заметил, как уже выбросил сигарету, стоя у подножия храма и словно-скептически слушая настойчиво-многоголосое:
   - Прочь!
   Удивляясь неожиданному множеству откровенно-скептических людей, Валентино посмеивался над бескорыстной ложью Мессалины, подарившей ему фальстарт радости и умиротворения, и слышал соло Бартоломео:
   -...Дерзко стоять, то кстати встаньте хоть рядом с ней, ха-ха! - который указывал на бездарную скульптуру, которая, как и большинство бездарного опуса, искренне выражала только душевную агонию - свою или своего творца.
   Валентино, чувствуя, что стал манекеном для почти уже не словесного побоища, начал медленно дезертировать со сцены, однако внезапно мимо него, за спиной, прошла Фелиция, будто никому тихо говорящая:
   - Нет, пожалуйста, побудь со мной.
   Валентино грандиозно остановился вместе с сердцем и дыханием - публика засмеялась своему; разительно осмотревшись вокруг, он убедился, что является единственно-возможным адресатом этой фразы, и саркастически понял, что дошёл-таки до подвига, который облёк в слова злорадный шёпот уже оказавшегося за спиной Фалько:
   - Итак, господин литератор, ха-ха-ха! Проблематика будня - поэт и муза в толпе!
   - Фелиция коварна до-конца, - трагично смеясь, думал Валентино, эйфорически чувствуя, словно разум навсегда обрёл фактурой светящийся звук её остро-хрупкого, будто лишь раненого "нежностью" голоса, - Она попросила о невозможном, будто именно для того, чтобы я сам тотчас доказал себе, почему не заслуживаю её, ха-ха!
   Взирая на публику, вскоре виноватую в безответности его любви - как никогда, заслуживающую превентивной казни, он тотчас понял тщету любых идей, но всё же совести-ради попытался продлить своё пребывание здесь хитростью - начал было ораторствовать демагогией и был готов променять её на софистику, однако вопреки мнению Искусства, среди которого даже кульминация войны - то самое место, где каждый обязательно найдёт легионы тщательных слушателей, - его голос не встретил даже ненависти, ибо утонул в продолжающемся фейерверке смеха и оказионного юмора.
   - Единственное, что могло бы спасти мнение Фелиции обо мне, - если бы меня высказали отсюда насильно, но именно этого я и не могу позволить себе: нельзя углублять ссору с незнакомцами, которых я рационально-должен превратить в друзей! Если я сделаю то, что хочет Фелиция, то легендарной имплантации Френсиса не быть никогда - меня ждёт смерть, а ни каждый из них, ни Фелиция уже не узнают, что стоят среди теракта лжи. Я не понимаю, насколько правдивы слова Елены о ней. Что если даже это ей... приказал Бартоломео! - задыхающаяся интонация последних двух слов отличалась столь невыразимым многоточием трагических грусти, обиды и отчаяния, что, сумей он повторить её вслух - Фелиции, её маска, если была, тотчас бы разрушилась от-слёз.
   Думая до-слёз, Валентино уже шёл по аллее, фанатически смотря на безжалостную красоту Фелиции, которая, едва лишь подтвердив направление его помыслов, отвернулась, ярко обнажив, что не желает видеть столь малодушное предательство.
   - Да, латентный ультиматум: она сказала это, чтобы иметь причину замолчать уже навсегда! Нет, нельзя разрешать душе вольнодумствовать: можно простить безответную любовь, но нельзя любить ту, что способна на такое, - тщательную рабу моего соперника, по его воле обрушающего на меня "небо" уточнённого садизма, которому всё-таки хочется радоваться, ведь даже умирать от её рук - увертюра рая; она вершит геноцид моей гордыни! Странно, я уверен, что подобное и подразумевает слово Фалько - "троп": нельзя, невозможно и омерзительно любить такую её, но я, к парадоксу боли, люблю, поэтому в уравнение души возникает софизм, коим сама совесть, опасаясь шизофренических коллизий, разрешает и даже приказывает убить Фелицию, чтобы некого было любить, чтобы это действительно стало невозможно. Но истинное фиаско случиться, если этот троп покорит меня, а после окажется, что его причины - шутка, каламбур случайности или клевета восприятия, ха-ха, оттого окажется, что я посмел так оклеветать перед собой Фелицию, что даже согласился с рациональностью её смерти, вслед за чем может последовать только самоубийственное раскаяние. Если поступки Фелиции фальшивы и имеют её или чей-то умысел, то я, изменяя масштабы творящихся здесь козней, всё же испачкал их результаты бездонным скепсисом. Могли ли Генри, Бартоломео и остальные статуэтки того "круга", лишь за несколько столетий взойти до столь филигранных манипуляций? Нет! Именно в этом может быть виновен только Фалько, тем самым и мне дорисовывающий шестерёнку души!
   Валентино начал яростно развивать эти мысли, замечая, как от-этого тонет их причина, и предпринял другие способы самогипноза, отчего, выходя из аллеи - тем путём, на котором некогда встретил безымянную мечтательницу, уже слышал предпосылки знакомого "себя" и возвращался к состоянию бога злорадства, очам которого ныне была уместна даже столь неудавшаяся коварность Фелиции и Бартоломео. Вскоре свернув влево, Валентино неожиданно оказался на неуместно-помпезном кладбище, одной окраиной которого, очевидно, и являлся храм в аллее, и тщательно рассмеялся редакции оксюморона Мессалины: взирая на величие памятников, случайно яростно подумал:
   - Сколь грандиозны изваяния, столь саркастична тщета человеческая, ими попираемая и под ними тлеющая, ха-ха!
   Он шёл по центральной улице кладбища, где ему, сами того не зная, отдавали должное самые помпезные и фешенебельные "незнакомцы", и неожиданно до-конца поддался наитию вандалистского бурлеска - цинически-жадно смеясь, читал окружающие эпитафии как сатиры, чувствуя, что тем самым пытается до-конца вернуть себе стерильно-рациональное, даже скептическое состояние и развеять образ неподтверждённой катастрофы о Фелиции. Когда его намерения исполнилось, а саркастически-изуродованная его восприятием половина кладбища принесла эту пользу и покорно осталась домирать позади, он мысленно воскликнул:
   - Почему же я не попытаться хотя бы увести её за собой! - и остановился, решив наконец обдумать свои следующие шаги - как-старт показал эпистолу Мессалины звёздам и, заметив, что бумага свёрнута не пополам, а многократно, увидел кокетливый чуть-изменчивый подчерк, который, к удивлению, без-будто передавал интонацию слов - привкус лести, платоническая эротичность и перманентность той самой, откровенно-лицемерной улыбки:
  
   "PS. Валентино, первое, что я хочу мстительно сказать тебе за эту дерзость, - настойчивое, решительное и разразительное "вы"!..
   - Ха-ха, - думал Валентино, - Она не только была уверена в моей греховности, но и заранее знала, если не сказать - решила, что при нашей встрече представиться возможность для жонглёрства "ты" и "вы".
   ...Так же трагично, что бессердечный ты не забрал половину моего одиночества, но я рада, что ты хотя бы повернул не на паперть ума, а, риску предположить, на кладбище...
   Валентино, как, к феномену, и многие, кто оказался бы в такой ситуации, будто тотчас поверив в возможность анахронизма реальности и других аномалий, - зачем-то тщательно осмотрелся вокруг, но, в отличие от многих, разыскивал не письменного собеседника, а единственное "суеверие", способное случить это прозрение, - Данте. Чувствуя, что каждый шорох инкриминирует этой мысли истинность, он отказался от паранойи.
   ...Где и проявил эту спасительную нескромность, оглядываясь, но не замечая меня...
   Валентино сардонически посмеялся, восхищаясь её коварством и своим фальшивым иммунитетом к беспокойству.
   ...Среди нашего свидания холод моих губ будет... - нет, сошла от стиля; жаль, что испортила бумагу, но, вслушиваясь в шаги твоей возлюбленной, ты отнюдь не тот, ради кого пишут заново, ха-ха, - был заперт присутствием свидетеля: за углом стоял Стэнли, который, если я ещё не опоздала стать соучастницей твоей эрудиции и твоих ассоциаций, - тот самый, беспощадный человек, что привёл тебя к Елене. Она, видишь ли, подозревает, ха-ха, лишь подозревает, что рядом с ней моё лицо писано акварелями лести, а Стэнли, как же я ненавижу подобных ему - настоящих, анти-поэтических лицемеров, угрожает мне, что подтвердит эти подозрения, хотя сам... он не заслуживает даже следующих букв, кроме - он почему-то возымел фанатически-фантастические мысли о том, что мы с тобой - любовные заговорщики. Здесь цветёт просьба: заранее оправдай меня перед Еленой, но наоборот - прямо возложив на меня протекцию, ты подожжёшь её ревность и погубишь меня, отчего оклевещи Стэнли и будь драматичен: нежно шепни ей, что он и только он - единственная пустыня, что разделят "навстречу" ваших с ней чувств, конечно же, из-зависти к твоей нескромной победе над Еленой. Несмотря на соглядатая, всё, что я сказала тебе там, было реально - возможно, теперь использованные мною слова обретут несколько иной смысл: если Стэнли не поскупился воздать мне проницательность - предположит, что я знала о его соглядатайстве, то заключение нашего заговора расскажет ему, как сильно я испугалась - тщетно попыталась хитростью доказать ему обратное, заключая этого заговор лишь сейчас, но если его надменность фантомно лишит меня разума, то он, увидев этот же старт заговора, сам докажет себе, что ошибался и сам побудил меня натурализовать его слова. По-итогу подумаю дальше. Пожалуйста, не льсти себе так громко, что слышу, даже в "прошлом", - яростно не забывай, что я пишу это ни то что не только тебе, но и отнюдь другому человеку, ха-ха. Если ты познакомился с ролью, которую миновал, то прошу тебя оплести его контрастом своей любезности, что, взирая на его положение, элементарно, однако публично ты должен относиться к нему так же, как остальные...
   Валентино, почувствовав, что его мысли как-то не связались в целое, попытался перечитать это "однако", желая найти тот же подчерк разума, но тотчас понял почему:
   - Ха-ха, зачем она прибавила эту многозначительную демагогию, если публично о нём можно лишь молчать?
   ...Расскажи ему о свободе выбирать, подскажи, что он может сохранять свой статус лишь лицемерно... но не буду заранее превращать твои мысли в плагиат. Несмотря на скудность его положения и казематы контекста, даже самая тщетная пешка, будучи лишней на доске, - плюс одна кратность победы. PPS. Ах да, не думай, что, предугадав твою бесцеремонность и любезно беседуя среди чужого письма, я прощаю тебя: хоть некоторые - вероятно, беспричинные - философы предпочитают не думать о сравнении как аргументе, согласись, что, предугадав личность своего убийцы, ты бы никоим образом не изобрёл это поводом к вероломному смирению и предательскому всепрощению, хи-хи. Прощай - если ты не хочешь обрести в моих глазах -2 степень джентльменства, то прошу отвернуться от интимных этюдов, ибо вторая половина письма дважды-, трижды-, стократно-адресована только Фалько!..
   Эта строка была начертана над линией первого из перегибов листа - Валентино, с-апломбом посмеиваясь своему неудержимому коварству, продолжил читать и засмеялся до-конца:
   ...Неудержимо-жадный негодяй; клянусь, Валентино продолжает! О, мой молчаливый гимн, лишь преклоняясь перед твоим цинизмом, я согласна на твою эпистолярную любовь, но попытаюсь сокрушить границы жанра, поэтому...
   Здесь Валентино уже давно обнаружил вместо слов громкий сиреневатый отпечаток идеально-пошлого поцелуя, обрисованный концами следующих строк.
   ...Однако сейчас скажу то, что так некстати понравиться тебе вместо меня: я скандально подслушала кого-то, ха-ха, но смеяться рано, ибо, наверное, и они лишь подслушивали друг друга: двое самонадеянно стояли за стеной, в тупике, словно в-каламбур забыв, что у всего есть обратная сторона, - но по их нарочито-сломанным голосам и очевидности содержания, я поняла, что - спиной друг к другу, сохраняя взаимную анонимность. Интересно? Кажется, этот нонсенс отвлёк бы даже от момента спасения из ада. Что должно было случиться, чтобы они изобрели поэтичную логику "это"? Предполагаю, один из них решил признаться в чём-то тому, кого не будет знать даже сам и кто не узнает автора откровения, но затем они, вероятно, разя окружающую скуку до-эпицентра, дописали эту ситуацию до весьма демонического состязания; по-памяти и с неизвестного момента времени цитирую диалог косвенно-опростоволосившихся гениев:
   - Да-да, сами себе марионетки, ха-ха. Давно, нет, никогда мне не было так интересно - будто костюмированные пустой прятки.
   - Нет, ха-ха, это больше похоже на шахматы в темноте, не придумано ли это, смотря на фигурную анархию Фалько и Кульминант'а?
   Валентино окружил это великое имя, обязывающее своего носителя не переступать клеветой через символизм, - падежами и чёрно-белой завистью.
   - Может быть. Только одно правило - не лгать и не придумывать, когда мы находится здесь, иначе ты сломаешь игру.
   - Хо-хо, то есть, за себя-то ты уверен? Прости, но моим сомнениям в тебе не светлее от твоей самоуверенности, ха-ха!
   - Нет, будем серьёзны, как, странно, игроки: чтобы этот экспромт игрушечной паранойи длился долго и архитектурно, нужно как-то аннулировать паранойю реальную.
   - Вижу только один и только самый невыполнимый способ - позвать третьего, судью, чтобы он знал, кто мы и когда - ложь, однако тем самым мы призовём на себя эгиду, ибо мало кто откажется от возможности в-притчу манипулировать слепцами, тем более даже это не излечит от паранойи, ибо здесь ещё возникает и возможность коррупции, и фактор личности самого судьи: как я узнаю, что он - не твой подыгрывающий друг? Н-да, всегда и во всём невозможней всего пролог!
   - Так в том - не цена, а кульминация! Этот судья обязательно превратит себя в игрока, отчего и явиться поручителем нашей клятвы, ибо мы прямо сейчас и решим, что истинная игра - "мы против него", ха-ха!
   - Легендарно! Это тот момент, когда "идея" кажется деепричастием!
   - Ха-ха, чувствуешь, что именно появление общего потенциального врага - фундамент самоурвенности друг в друге, ведь, даже исходя из-зла или из восприятия Толпы, если ты, конечно, не ножевой психопат, ха-ха, то вдвоём издеваться над кем-то, особенно - якобы-коварным кем-то, интереснее, чем друг над другом.
   - Да, но тогда нам нужно выбрать того, кто точно поддастся аферизму.
   - Может, Фалько?
   - Ответ правильный, но поразительно-неудобный: кстати, считай это осколком моей исповеди и ещё одной подсказкой, когда-то я пытался окружить Фалько своим вниманием, однако будто падал в зеркала и узнал лишь, что он - креатура одного из самых опасных умов этой "цивилизации", отчего скажем ему - скажем ещё кому-то. Нет, я бы предложил Теодора, но остановлюсь на Амадео.
   - Хм, вот ты и неожиданно начал наше "сквозное знакомство": вовсе не замечал, что Амадео повествует себя уместным на эту роль, но тем больше я согласен с его кандидатурой.
   - То есть, рядом с тобой он хочет казаться добропорядочным, но бесчестным?
   - Нет, коли мы решили невпопад обмениваться памятью, давай никогда не будем уточнять - со мной-тобой как актёром или со мной-тобой как зрителем, иначе будет слишком вычитательно; именно смешивая опыт, наблюдения и домыслы, мы разверзнем истинную головоломку - не забывай говорить даже, жертвой чего ты стал, но не упоминая, что жертва в том именно ты. Будем стерильными повествователями, и так действительно воссоздадим многогранность этого фольклорного детектива. Каждая из рассказанных сцен обязательно будет уменьшать погрешность.
   - Хорошо, что энтузиазм не помог нам поскорее разойтись: лишь теперь я до-конца понял твоё представление. Только две хитрости? Каждый может только умолчать слишком компрометирующие эпизоды памяти или их детали и просчитывать порядок сообщаемых сцен, чтобы породить заблуждение?
   - Зря, конечно, ты исповедовался мне в хитрости - да: мы должны пересобрать "правду" так, чтобы нацелить друг друга на ошибку.
   - Но теперь главное: будем встречаться здесь только вдвоём каждый два часа - по-чётным, а теперь нужно придумать другое место, где каждые два часа по-нечётным будем встречаться вместе с Амадео.
   - Подожди, мы запутаемся; я вижу ты жадный тот, кто выбирает Абсолют, ха-ха, спасибо за случайный мазок характера. Так в какую из двух игр мы играем?
   - Тогда вот тебе и второй мазок: почему-то лишь нашего разговора об общем враге и твоего восхищения этим мне уже было достаточно для доверия: будто мы уже стали фанатическими сообщниками хоть и среди гипотетических козней, ха-ха.
   - Да, признаться, в тот момент я был с-избытком солидарен с твоей идеей и от-порыва чуть не обернулся, чтобы позлорадствовать вместе.
   - Может быть, всё-таки дерзнём на абсолютный риск? Клянусь не лгать и не придумывать память... Это ты?.. трогаешь мою спину?!
   - Прости, проверял: не мог избавиться от громкого чувства, что всё это время ты стоишь ко мне лицом и сверхчёрно злорадствуешь над наивной честностью глупца.
   - Ха-ха. Итак, предлагаю вспомнить, где мы находимся, и понять, что нам нечего терять, отчего все эти прозаические беспокойства и неуверенности - хуже фарса, словно страх бессмертного ранить себя. Как сказал кто-то, сыграем дотла? Доверимся чести инкогнито?
   - Да, антре; клянусь. Но если раздастся привкус лжи или рассказываемые нами факты подозрительно не будут собираться нацело, то призовём Амадео, перескажем ему диалог и попросим удостоверить факты, а, чтобы никто не поползал на бездарное "ну, солгу, и что?", давай решим, что солгавший хоть единожды тотчас должен другому 1000, нет, 100 поручений - скоропись пожизненного рабства.
   - Наконец и я выкрал мазок твоего портрета: не от коварной ли неуверенности в себе случилась эта инфляция цифр, ха-ха?
   - Ха-ха-ха, солгал бы, что от-гуманности, но будем честными и среди таких вопросов.
   - Слушая тебя, я придумал последнюю грань этой игры.
   - ?.. А, ах-ха, действительно, каждый раунд можно задавать один утвердительный вопрос о характере или памяти, но кроме "был ли ты там".
   - Тем самым ты признался мне в эмпатической проницательности.
   - А ты - в расчётливом интриганстве.
   - Ха-ха, среди плеяд считать это слово открытием - всё равно, что "человечность" - на Земле.
   - Тогда теперь я понял, что тебе более импонирует щедро-откровенный сарказм, нежели тайное злорадство, ведь ты мог победно умолчать мою наивность.
   - Ах, ланцет коварен, но тогда признайся: задумывал ли это заранее или подумал от-безысходности?
   - Лишь потому, что этим вопросом ты признаёшься, что боишься увидеть меня бретёром подобных размышлений, - скажу, что от-безысходности.
   - Жаль, что и твоя честность требует балласта.
   - Нет, почему же? Мы же решили, что только по одному вопросу - каждый имел право прервать эту чехарду умозаключений.
   - Значит, азарт интереса ты ценишь многим меньше, чем рациональные выгоды, правила и жажду первенства; это - чопорность, мой друг, ха-ха!
   - Ха-ха, может быть, подражая мне "чем", ты пытаешься тайно объяснить, что достоин меня?
   - Тогда поймёшь и, что, следуя твоему совету, я выбираю молчание...
   - Ха-ха, нет, всё-таки и последним буду я: ты обидчив или справедлив.
   -...Не правда ли, странно?
   - А теперь, игнорируя, ты обнажаешь иммунитет от провокаций, ха-ха!
   - Ха-ха! О том и говорю: если бы не стимулирующий контекст игры, мы бы не сделали ни одного психологического вывода из нашего серого диалога и не превратили столь много очевидных мазков в слова.
   - Ибо у каждого - свой способ таланта: Квентин говорил, что никогда бы не узнал о себе как гениальном детективе, если бы не его же бездарность, которая, однажды расследуя гениально-запутанное преступление, распяла его внутри многоугольника тщеты, случайно побудив подробно изложить расследование, его персонажей и свои домыслы на бумаге, где он познакомился с уравнением идеи и неожиданно для себя стал полу-литератором, парадоксально-правильно придумывающим сюжет, к неудачному для преступников каламбуру, на основе реальных событий. После он даже с колоссальным успехом издавал свои чужие мемуары - кажется, "мысль в-кубе"; однако, жаль, найти их здесь спустя столько лет - немыслимо, а те, что написаны уже здесь, он, по его словам, сжигает, чтобы не обличать чужие тайны, но думаю, что это - коварная скромность: он прячет их, ведь нужно быть очень странным гением, чтобы уничтожать свои шедевры.
   - Не странным, а злорадным: "лишь я и бог видел это, ха-ха! Я незаметно подарил вам кульминационный катарсис, и я же незаметно украл его!", ха-ха, даже слишком интересное чувство власти над падающим мимо чудом, над шансом - факт или мечта, ложь или правда. Ха-ха, да, я понимаю это до-конца: как если бы ты имел право выбирать - рождаться или нет, зная, что выбрав "да", у всех твоих будущих знакомых всё будет исключительно-удачно, а у тебя - инфернально, а если "нет", то у них - инфернально, а у тебя - никак, отчего и злорадно выбрать последнее, чтобы никто никогда не узнал саркастические причины своей тщеты и... Ах, разя клише - клянусь проклятьем, я забыл: мне нужно спешить. Кстати, если кто-нибудь из нас решит сдаться, то можно будет каламбурно олицетвориться друг для друга и найти ещё двух игроков, чтобы поиграть ещё более интересно - командно.
   - Зря ты сказал это: я вдруг придумал победоносное то, что ты, быть может, свершаешь надо мною сейчас.
   - Что?
   - Когда мы станем командой, то можем найти не только двух, но вместе с ними ещё обособленных двух, и ещё параллельных двух, и ещё, чтобы, локально играя со всеми сразу, свершить монопольную кражу секретов плеяд, ведь каждый столь тщеславен, что, попав в колоду заговоров и кулис, не сможет представить себя ничем, кроме как уникальным тузом.
   - Браво, лишь Бог да Люцифер могли знать, что каламбур "доигрались" окажется столь титаничен! Если бы эта странная идея не свела нас вместе, если бы ты и я сказали хоть одно другое слово, если бы я не сказал, что должен спешить, но остался, то мы бы с-улыбкой прошли мимо триумфа, - не это ли фатализм, который, к саркастическому счастью, играет в нашу пользу? Хотя каков бы не был итог, он, содержа краски пароксизм, обязательно покажется фатализмом. Обещаю, что не имел таких помыслов; но ты воистину изобрёл "революцию притчей" - обязательно используем это в будущем: нужно понять, каковы же, наконец, здесь люди, и, если они не совсем порочны или среди них есть таковые, то можно не созидать когорту самодовольных пешек, а отреставрировать твою идею до пирамидальности - сразившись с двумя, нас будет четверо, а значит - новый раунд, из которого мы получим уже восемь заговорщиков... Н-да, имя этому - пандемия "панацеей", или цунами низвержения, ха-ха! Учитывая, что многим здесь скучно, они обязательно соблазняться этой игрой, в-камуфлет окажущейся коллективным самоубийством ролей.
   - Ха-ха, нет, мы не в аду, иначе дьявол - один из нас двоих, что тоже кстати.
   - Вот именно "кстати" - мне действительно нужно спешить, но не могу не спросить - ты тоже реконструировал свой вербальный слог?
   - Да; но прежде чем расстаться, не забывай, ты должен распять себя колоссальным признанием - чтобы помочь тебе в этом, я даже добавлю к своей исповеди ещё одну главу. Первый раунд попробуем безымянно; я знаю, что некоторая дама придумала очень коварный подлог писем: каждое письмо, что передаёт ей её возлюбленный, она беспощадно пересылает своей тщетной сопернице, однако отнюдь не для умножения зависти, как, конечно же, подумал ты; хочешь сам придумать верное "почему", или мне сказать?
   - Пока воздержусь, к тому же моё откровение не без сарказма: сколь колоссально, столь и бесполезно для тебя, что я был свидетелем нынешнего убийства - не единственным; согласись, этот лаконизм стоит бесценно.
   - Да, я вижу, ты сам ищешь паранойи - тогда, пожалуйста: а вдруг убийца - я?
   - Может быть, я лишь проверю коэффициент своей чёрной удачи, ха-ха?
   - Но сделай хотя бы одно уточнение: знает ли второй свидетель о тебе?
   - Да; сделаю компрометирующее, но вновь бесполезное углубление: мы поклялись друг другу сохранить это в тайне, чтобы шантажировать убийцу - пишем ему анонимные поручения, оканчивающийся намёком: "если откажешься, мы откажемся молчать".
   - Ха-ха, моё мнение о тебе стало очень двусмысленным: приятно, что ты поступился этой клятвой ради меня и игры, однако разительно-неприятно, что, зарекомендовав свою ненадёжность, ты вернул меня к паранойе!
   - Рационально подумай о том, что никто не предаст того, с кем можно играя дойти до рая: врядли кто-то предложит мне нечто более тщательное, чем наша с тобой революция, кроме спасения отсюда, конечно. Однако пример многовекового опыта некоторых разрушает "кроме".
   - Что ж, прощай; здесь же через 2, нет, сперва через час.
   - Подожди, это не так просто: ты боком пойдёшь по левой стороне улицы, я - по правой, чтобы раствориться в первой же двери и не пытаться следить.
   Что вы думаете об этом, мой тщательно-завистливый и мой жадно-предательский читатели? Ха-ха, их игра, не лишённая шарма суррогата, додумывающегося после старта, - лучшее, что могло случиться с нами. Не думала, что, случайно заблудившись в побеге от Стэнли, я заплачу именно такую "вычитательную" цену, однако вы заплатите на-вечность больше: я, хоть и не церковь, но тоже между строк научу вас, что во вселенной нет позы безупречней, чем - спекулятивного посредника. Не спорьте, каждый из вас уже расположен вознести себя и своё "я" даже на торжище, лишь бы узнать, где же расцвёл этот недостижимо-уникальный, многообещающий и символистический тупик, однако, Валентино, карая тебя за рачительную невоздержанность в созерцании, ты навсегда обречён не знать, а ты, Фалько, сам понимаешь, какие па искренней нежности завершат этот вальс анти-безответной откровенностью душ. Конечно, есть и безупречное "кстати": моё сказание критически-неполноценно, и чтобы, к зависти, показать, в какие ещё фигуры сминался занавес, скажу наиярчайшее - что один из игроков вовсе показался мне женщиной, которая, как и я

Остаётся тщетно-вашей кульминацией злорадства"

  
   Едва письмо изрекло последнее фразу, Валентино спасся из фрактального внимания и интереса, и чтобы несколько вспомнить, где находится и кем является, осмотрелся, тотчас увидев в метре от себя злорадно подкрадывающегося Фалько, который, обретя лик трагедийного разочарования, изрёк:
   - Ц, нет, позвольте, мстить за подобное надругательство - честно, ха-ха! Что же вы, унизившись о каменный скандал, сбежали сюда - воскреснуть, подло, но мудро стяжая бесконечное превосходство?
   - ? - сквозь остаточный эпистолярный плен и миллиарды мыслей изрёк Валентино.
   - Чтобы я не подумал, что причиной вашего непонимания - бездарность, вам придётся уделить мне немного этого всепоглощающего текста, - ответил Фалько и, садистки улыбаясь, пояснительно развёл руки, обличив коллаж могил, и внезапно добавил другой интонацией, будто первая острота и не звучала, - Н-да, прощайте, вы тот, кто и не заметит, как мертвеца обидел!
   - Ха-ха-ха, да! Вы будете разочарованы своими предыдущим словами, ибо то, что просили, уже принадлежит вам, - ехидно изрёк Валентино, отдавая ему письмо.
   - Искренне рад, что вы сделали правильный шаг меж подлым грехом и душеспасительной бездарностью, - сказал Фалько, бегло просмотрев письмо, - Пока буду читать, расскажу вам - да, вы не ослышались - философическую мысль, сошедшую в меня среди преследования ваших амбиции. А тем временем идите за мной, вас ждёт оброк, даже если вы забыли моё обещание.
   Фалько, манифестуя эпистолой звёздам, тотчас сошёл с центральный улицы кладбища - в ту же сторону, где встретилась мечтательница, и до-агрессии утвердительно начал, сделав паузу:
   - Вы никогда не думали...
   - Ха-ха!
   ...Что даже самое грандиозное человеческое коварство - миф о бездарном, если сравнивать с обманами самой Вселенной? Ха-ха. Представьте любую геометрическую фигуру и попытайтесь расслышать ехидный шёпот парадокса, подсказка тому - демагогия.
   - Знаете ли, сейчас я жадно заперт информацией из этого письма и не могу абстрагироваться.
   - Тем полезнее, развивайте пластичность адаптации. Если бы к вам снизошёл Бог и предложил рассказать Истину, начав с того, что Большой Взрыв - всего лишь одна из бесконечности метафизических звёзд, - вы бы тоже сказали: "простите, сеньор, но сейчас я неудержимо-демагогичен и умею только рутинной суетой жить!"? Ха-ха!
   - Может быть, это, - не совсем вскоре изрёк Валентино, наконец добившись невесомой бесплотности разума, - В треугольник, чтобы он остался треугольником, может быть вписан только фрактал подобных треугольников, превращающихся в его площадь?
   - Близко: проблематика в том, что 99.9% фигуры не имеют смысла, так как фигуру определяет только её контур: периметр - у двухмерных, площадь - у трёхмерных. Отчего, как вы и сказали, возможен только фрактал, но может и должно быть иначе. Представьте, что существует способ, позволяющий вписать в любую геометрическую фигуру все возможные фигуры, но при этом она сохранит свой изначальный статус - будет одной исходный фигурой.
   - Для этого нужен фактор супер-обратной стороны или... или... О да, я представлю то, что вы подразумеваете. Наверное, вы вовсе хотели сказать, что, если даже без-правил поместить треугольник в квадрат, то это отнюдь не означает, что полученная фигура-сумма - "треугольник внутри квадрата", ибо именно здесь возникает действительный вопрос философии - от центра к краю или от края к центру исчисляется "геометрия" и "замкнутость", где оба ответа, конечно же, правильны и правильны только вместе, а тем временем обе фигуры - контуры, имеющие равноправный смысл, отчего начинается контекст параллельной интерпретации, где уже видны две элементарные инновации других Измерений - несмотря на двухмерность обеих фигур, они равны контурам иррационально-трёхмерной фигуры, а несмотря на то, что большой квадрат вмещает маленький треугольник, треугольник, существуя от-центра, наизнанку вписывает в себя квадрат. Отчего в построении смысла фигуры участвует не только её контур. Так?
   - Брависсимо, конечно: cложно изобрести альтернативу, ибо это единственный-возможный и рационально-справедливый способ - геометрические скобки, при которых две или несколько фигур из самого-самого анархического коллажа фигур назначаются абсолютно-равными в смысле логической массы и замыкаются в диа-центр, ни одна из половин которого отнюдь не расположена по классическому центру, а, если смотреть из трёхмерного пространства, ни одна из якобы-анархически-положенных фигур, кроме них, вовсе не расскажет, что является частью системы со строжайшим центром.
   - Мораль такова, что геометрический признак центра объекта или центрального объекта в группе объектов не ограничивается только геометрической очевидностью?
   - Да.
   - Тогда...
   - Нет-с, теперь обратимся к истинной притче, что растеклась в этой благоухающей сладким коварством эпистоле; возвращайтесь в сую, ха-ха!
   - Вы коварны - даже там, где вас нет, ха-ха.
   - Хо-хо, ни на-шаг: я предупреждал сейчас - о том, что буду мстить за сломанный фокус, а всегда - о том, что, в отличие от всего человечества, любящего мечтать вслух, я никогда и ничего не говорю лишь ради вокальных поползновений; никто, но все не виноваты, что вы так привыкли слышать демагогию, что не расслышали меня; к тому же, кто приказывал вам слушаться моих советов? Ха-ха! Если вы столь же быстро перевернётесь обратно, к контексту письма, то сделаете себе комплимент. Помогу вам длинным сарказмом - адски сочувствую, что вы прочитали письмо, ни одна буква которого не адресована вам, и внезапно обнаружили там панацею от претензий Квентина, однако тем самым запретили себе продолжение этого великого знания, ха-ха! А теперь, ха-ха, буду травмировать внимание.
   Валентино, шествуя за Фалько, видя другие кладбищенские ворота и коварно посмеиваясь тому, что Фалько даже не подозревает истинный размах бесценности этого письма, действительно мгновенно вернулся к контексту, не понимая, как мог отвернуться от шедевра, ибо, читая, предательски подозревал, что один из игроков может быть анонимным социопатом, в чём убеждался с каждой фразой, особенно - с финальной, отчего и разразился самым неожиданным чувством - завистью ко второй жертве, которой социопат добродетельно подарил интересное, а, может быть, даже справедливое и честное состязание.
   - Абсолютно-обидно, - мысленно негодовал он, шествуя меж тесными стенами деревьев и не без-поступков наблюдая исполнение угроз - грандиозную пантомиму спины и рук Фалько, придумывающего различные неожиданности, якобы возникающие впереди и заслонённые этой же спиной, - Вероятно, Алфэос - нет, это ещё не доказано - социопат в разные стороны гнёт "клише" своего инкогнито, преподнося каждой жертве уникальную сторону перла, но с чем же он сообразовался, решив, что я достоин именно этого, именно испытания бесчестьем и малодушием?! Ярко-серая пытка; он с-успехом попирает каноны реализма, ибо это - неожиданно-надругательное предательство Врага! Ха-ха, кажется, я теперь буду мстить ему не за то, что он сделал над безобидным мной, а за то, что сделал надо мной именно это! Да, я вижу его приторно-ядовитую усмешку, когда он вспоминает, что ни одна из жертв не способна даже представить, что некоторым иным своим жертвам он выказал себя благодетелем, силуэтом утопии. Они ведь даже говорили вокруг этого! Если они не лгали о себе, социопат из них - не тот, кому не импонирует откровенный сарказм, но нельзя быть уверенным, что тот, кто сказал, что якобы лишь сейчас придумал эту революцию притчей; не помню, не один и тот же ли это был человек? Один из них действительно обманул другого, но в каждом случае он обманул меня: или один из них столь виртуозно-психиатрически вёл диалог так, чтобы другой сам придумал эту "революция притчей", или придумавший это и есть социопат, который столь же виртуозно внушил другому подумать и сказать то, из чего это можно было придумать случайно. Бесполезно, теперь нельзя узнать, кто есть кто: Мессалина лишь пересказала диалог - фабула логического гипноза утеряна. Будет одновременно и естественно и феноменально, если вторая жертва социопата - старожил, один из тех, кто и оковал его казематом: проделав над ним то, что надо мной, он бы не получил катарсиса, так как старожил уже утратил невменяемость дебютанта, знает каждого и не подвергнется столь глубокой паранойе, а главное, тем самым теряется, ха-ха, главное - беспричинность мук, перенесённых социопатом. Зато я и каждый дебютант этого мира - идеальная мишень; это наинижайшая, достойная смерти подлость - отомстить невиновному лишь потому, что виновный бесплотен для мести. Однако среди всего этого так и не умер вопрос об истинных мотивах социопата, даже наоборот, теперь он превратился в спектакль дилеммы, ха-ха! Ха-ха-ха, - на-бис подумал Валентино, когда на него коварно полу-оглянулся Фалько, ибо внезапно вспомнил его главную ложь или сарказм - "они не совсем глупы", - У каждого своё лекало таланта; пережить этот беспамятный день можно только через синопсическое превращение в мудреца. Возможно, социопат - всего лишь амплуа, которое для меня одел самый математичный силуэт этого спектакля, ибо не имеет другой цели, кроме самой революции, отчего я, вторая и оставшиеся за кадром жертвы - обманутые рекруты когорты пешек, одна из которых воистину думает, что играет в игру, и однажды финиширует суицидом роли, а второй это преподнесено как паранойя и встреча с маньяком, отчего её якобы-мстительные шаги - именно то, что написано в критически-беспросветном плане этого анонимного кукловода, эпитет которому лишь - анти-тщетный. Ха-ха-ха, видимо, стены каземата искреннее катализировали месть Алфэоса - если это он - теперь кажущегося единственным человеком, который не без-каламбура провёл время не "впустую". Но Алфэос больше не заслуживает уверенности - лишь подозрений, ибо, хоть именно к нему и ведут все нити анонима, это-то и подозрительно в столь гигантски-детализированной афере; Алфэос, сам того не зная, может быть лишь заместителем, троянским конём кукловода, чтобы я, думая именно так, свершил то, что нужно кукловоду, но - что?! Мог ли кто-то здесь просчитать это наоборот - например, представить, какое закономерное психиатрическое отклонение могло постигнуть Алфэоса, чтобы, одев эту роль, от его лица оставлять щедрые улики? И как он смог просчитать, что я пойму это именно так и буду поступать сопряжённо. С каждым словом инфернальные идеи о Квентине кажутся всё более реалистичными, ведь и его символистические беседы со мной имеют идентичный вопрос - откуда он знает, что нужно сказать, чтобы я понял его?! Единственное, в чём можно увериться, что кукловод - литератор, дерзнувший созидать наяву, или паноптикум людей, перемножающих свои навыки - психиатрию, прогнозирование поведения, хитрость и фантазию. Пока нельзя думать о том, что, к катастрофе, пример такого литератора, возможно, сейчас идёт перед мной, а в другом мнении - психиатрическим множителем обязательно является Генри. Однако, возможно, и что никакого кукловода нет - есть настоящий социопат, который, посоветовавшись со мной о справедливости, именно поэтому предложил второй жертве эту справедливую игру; что и обидно, ха-ха, до-самоубийства - он обрекал на ад советчика, который тем временем изобретал рай для его жертвы, ха-ха - квипрокво! Нет, если в творце этого содержится талант, то верен и мотив революции, и мотив мстительной социопатии, отчего каждую жертву постигнет уникальная катастрофа, а всех их вместе - геноцид социальных ролей.
   - Вижу, - почему-то сзади и почему-то испугано-громко раздался голос Фалько, - Что вы ослепли от целеустремлённой мудрости, всё - налицо!..
   Валентино обернулся, заметив, что уже вышел из кладбища, у ворот которого и стоял Фалько, трагедийно изображая человека, откровенно-забытого окружающими.
   - ...Если вы с-избытком вернулись к проблематике, тогда треугольник в квадрате...
   - Ха-ха!
   - Ха-ха, не заметили в письме аномалию? Трижды перечитал диалог, но так и не смог понять, действительно ли однажды порядок реплик, как и характеры ораторов, поменялся местами, - доказательство ли это факта пересказа, коварный намёк Мессалины или побочный эффект длинно-безымянной чехарды реплик?
   - Да, может быть, но я читал так быстро и жадно, что воспринимал только информацию - монологом.
   - Не будьте столь апатичны к камуфлету, особенно - столь случайно произнося его. Если это предчувствие верно, то Мессалина умышленно или бессознательно намекала только на одно - не имеет значения, кто - где; к чему можно подобрать только одно логическое объяснение: за стеной стоял лишь один человек, разорвавший себя на голоса и реплики, адресованные исключительно к якобы-коварной Мессалине, ха-ха. Самозванными игроками или запланированным игрушками будем мы, если используем подслушанное? Если я прав, то сам диалог невидимо кричит сарказмом об этом и вовсе является челобитной к тщеславной пешке - Мессалине, которая-таки или сочла себя тем тузом, или, угадав сарказм, пропустила ход, переадресовав поворот в глупость вам или мне.
   - Спасибо за своевременный утёс, - искренне изрёк Валентино, вдруг предположив: "Фалько и прав и нет: за стеной были двое, однако Мессалина оказалась там не случайно - стала третьей жертвой анонима и воистину, ха-ха, увидела третью кривизну клише".
   Умолчав победоносные мысли, он догнал Фалько, уже завернувшего за край здания - идущего по трамвайным рельсам, с правой стороны от которых начинался тот самый район систематического увеличения этажей, а слева - за-над километровой тощей зданий виднелся почти-параллельный рельсам ряд весьма-внушительных башен электропровода, которые, при первом взгляде, случайно показались Валентино странными фонарями, пробудив чувство деградации размера.
   - Куда мы идём? - сказал Валентино, но не получил ответа.
   - Коли вы ступили мимо возможности монолога, - начал Фалько, шествуя по рельсе и жестом приглашая Валентино покорить соседнюю, - То всё же не спешили читать кулисы, что - смертоносно. Возвысьте маяки мыслей и скажите мне, как Бартоломео смог сделать...
   В этот момент пространство далеко-впереди начало сверхъестественно дрожать, словно закипая во все стороны, и тотчас трамвайные рельсы криво пересекла многополосная железной дорога, несущая конец движущегося поезда, начало которого заранее скрылось за зданиями, куда тотчас исчезло и остальное.
   -...Это? - закончил Валентино.
   - Ха-ха, только если считать это бездарным покушением на убийство; были вы уже свидетелем реконструкции?
   - Нет.
   - В поезде обязательно стенает неофит, которого мы могли бы обрисовать несколькими саркастическими каламбурами, однако нам мимо - прямо. Как же среди этой склоняющей к анархии юдоли Бартоломео облачился в порфиру монархизма?
   - Был единственным, кто смирил свой страх и начал помогать остальным, отчего вскоре начал приказывать спасённым помогать другим, а однажды мягко заменил приказы очевидные, демагогические и добродетельные на классические?
   - Спасибо, чрезвычайно-человечный вариант и тонкая стратагема, сполна иллюстрирующая ваше коварство, но Бартоломео был менее филигранен - более ультимативен. Если верить тайнам, он не был тем, кто в-мадригал сам спас себя от теней, поэтому вошёл в уже огранённое сообщество, которое было малочисленно и уже тогда начинало скучать, отчего, к притче, и приняло однажды его идею об игре. Бартоломео, с-каламбуром неточно цитируя меня, предложил сделать этот мир театром, а себя - его игрушечным королём, якобы чтобы проверить, как это встретят последующие неофиты - попытаются ли склонить контекст к демократиаде, или изобретут иные мнения, а после удивить их низвержением шизофренической интриги; остальные игроки придумали себе интересные роли - палача, стража, революционера, и пробудили спектакль, однако, когда численность обманутых неофитов превысила число старожилов, которые уже думали о том, что пора кульминировать ситуацию и превратить полу-зрителей прозрачной комедии в актёров её второго акта, бутафорски-августейший Бартоломео не оказался ни ангелом, ни бездарным слепцом и предательским шёпотом приказал покорным неофитам, не имеющим сомнений в причинности его власти, заточить вскоре-восстающих "сумасшедших" и "клеветников" в каземат, отчего, ха-ха, несколько другой каламбурный смысл "доигрались" знаком не только Богу и Люциферу. Тщательно свершив философический, даже алхимический триумф трансмутации лжи в правду, он со-слезами возблагодарил избавителей своего величества, наибольших ревнителей заклеймил словом "генералитет" и проявил богорадостную деликатность, не убив, но публично и трогательно сослав взбунтовавшихся из этого города, что, конечно же, имело кулисы: до этого он тайно посетил свою саркастическую труппу, вероятно, оплакивавшую свои старания во имя гиперболичности фарса, попросив их признать стратегическое поражение, объяснив бессмысленность мести и пообещав помилование, которое они могут потратить на эффектное цитирование случившегося в других городах, если помогут ему до-конца утвердить власть здесь - драматично стеная на-прощание и умоляя простительно возлюбить дерзновенных. Они подумали о том, что, когда каждый станет таким королём, можно учинить здесь великие игралища - незримо-демагогические войны и подобные им контексты, однако, или других королей постигло фиаско, или сольное правление оказалось столь интересно, но эта встреча монархов ещё не случилась. Впрочем, одного они всё-таки патетически казнили - великомученика, воспротивившегося мракобесию садизма. Думаю, вы трёхкратно сознаёте, что в моих словах нет ни луча праздности, ибо несмотря на саркастичность подобное случилось в началах истории каждого мира, и, хотя творцы того мертвы, сама роль властителя стремиться к бессмертию... ха-ха, да, я вечно буду с Богом смеяться, но никогда не пойму, как человек - олицетворённый пароксизм эгоизма и корысти, может до-сюсюканий и до словоерсов "позы" восхищаться властителями и даже слащаво умирать за них...
   - Причиной этому - дефицит истинной гордыни и нигилизма.
   - Вы правы, если прибавить глубокое "ещё" - что многие не желают казнить эту роль, ведь хотят облачиться в неё сами, а так как каждый бессознательно уверен в своём бессмертии, даже если скептически-безупречно думает обратное, то уверен и в том, что однажды всенепременно дождётся исполнения этой мечты.
   - Однако вы и сами лишь на-полшага избежали этого жребия - знаете и ненавидите, но не пытаетесь противодействовать.
   - Учтите великомученика, затем назовите это одном одним словом, и поймёте, почему солгали.
   - Криводушие, ха-ха?
   - Кстати, не думали о том, что Бог отказался посетить персонажей своих именно потому, что тем самым обрёк бы себя на фаталистическое лицемерие, будучи вынужденным утаивать и округлять катастрофические истины? Да, существует множество одежд мести, но ни одна из них не позволит пандемически отомстить всему миру, кроме лицемерия; представьте, как победно - улыбаться миллионам врагов, глупцов и садистов, которые сообщают вам свои откровеннейшие чувства и величайшие тайны души, не имея возможности не считать, что вы фанатически-солидарны с ними и с их идеологическими доктринами, сочащимися океанами несправедливости и злости. Шарм лицемерия - бесконечно-божественное злорадство, не причина, но даже притча для которого - любая встреча.
   - Не исключая и эту, ха-ха?
   - Быть может-с, если не посмеётесь над мои рассказом, ха-ха, покажите мне лицемерие и лесть, которые здесь - весьма печальны.
   - А! Ах-ха, Бартоломео случайно угрожает его же изобретение?
   - Ответьте, вы говорите плохо? "Незапятнанно"? Или всё-таки каламбурно? Оказывается, ещё-не-изобретённый Бартоломео уже угрожает сам себе, ха-ха; но да, результативней всего короны ломаются об игры.
   - Ха-ха-ха; однако, наверное, рассказав мне это, вы намекаете на то, что подобные роли существуют и сейчас?
   - Наконец; и вам нужно научиться тщательно отличать кинетически-ослеплённых фанатиков будня от актёров и резонёров Бартоломео, которые из-за кулис усложняют абстракцию нитей свершающейся драмы. Должен признаться, если бы их не было, то именно я стал бы тем, чья кисть плакала коллизиями, однако я ни за что не приближу себя к плагиату, даже если его предмет запатентован мной или уже представлен плачевным примитивом. Жаль, что вы услышали в этом лишь фигурный афоризм "эго", ибо, отныне, продолжая альпинизм по равнинам козней и интриг, сможете отличать картины, на которых я оставил автограф, или, коли мы уже сочли гордыню пост-добродетелью, отличать, что здесь - дело рук человеческих, а что - моих, ха-ха.
   Валентино яростно удивился, рядом со словами о презрении к плагиату вспомнив искажения клише анонимности и не зная, к чему отнести исповедь Фалько - к чтению ли мыслей, к случайности или к подтверждению злорадной наглости, прозвучавшему как "cэр, если бы вы искали меня, я бы не был так глуп, чтобы сказать "фиаско"!".
   - Скажите мне, - начал Валентино, тщетно пытаясь вспомнить всё, что хотел спросить, - В какую же точку амфитеатра сердец поползает ваше истинное эго? Мессалина? Анна? Почему вы умолчали третью поклонницу?
   Фалько чуть оглянулся к Валентино, провозгласив на себе саркастически-стыдящее лицо, которое обязательно имел бы Бог, к которому под личиной наивности обратился величайший мудрец, умоляя разрешить самый демагогический вопрос бытия.
   - Вы, конечно, узнаете, в какую сторону драмы и по чьей ладони танцует прекрасная Анна, но неужели вы думаете, что человек - чтобы сказать кратко - имеющий ориентационным кумиром Люцифера, хоть на-миллиметр обнаружив для себя святыню, сможет доверить хотя бы её название даже себе самому, не говоря о... нет, не стреляйте, ни он, ни мы не скажем вам за это "спасибо", - сказал Фалько, когда Валентино милосердно попытался провозгласить над фонарём превентивное "пожалуйста".
   - Почему?
   - Этот вопрос столь эпатажен, что нецензурно докажет нам фатализм, ведь, какой бы половиной ответа я не начал... пусть будет так - "не оглядывайтесь", - без-интонации изрёк он, вслед за чем Валентино изрёк рывок головы, наполовину не послушавшись совета, но остановившись, - Видите: если бы я сказал это весело или как-то иначе, вы могли, почувствовав сарказм или злорадство над близкой опасностью, обернуться более стремительно, если бы я будто-интригански прошептал это, вы бы обернулись до-конца, а начав говорить с того, что за нами следят, я бы не успел посоветовать вам очевидное, ха-ха. В подходящем контексте этот рефлекс чрезвычайно-неуязвим, ведь пытается увернуться от самого бездарного способа пробуждения самой многозначительной паранойи, желающей незамедлительно знать - кто, почему, как долго и как глубоко; не соглашусь со всеми, что страшнее всего - незнание, ужасней того - анонимность знания, - говорил и столь многозначительным взглядом подкреплял Фалько, что заставил Валентино гореть именно описываемым им чувством: "Да быть не может, что он - социопат и мой истязатель, насколько откровенно помогающий утончённее прочувствовать все фибры гениальной казни!"
   - Кто? - разительно прошептал Валентино.
   - О, нет-нет, я буду терзать вас, ха-ха, я обреку на притчу: покажите мне, сколь долго пешка сражается с каламбурным беспамятством в виде "иначе" фатализма.
   - Вы очень точно назвали это беспамятством, ибо сейчас я знаю, что за мной следят, но будто пока ещё именно не помню - кто.
   - Итого, вы случайно солидарны с Сократом; что очень просто переворачивается в непередаваемое чувство "я забыл, кто - мой враг" - в истерический пароксизм кошмара, который вам не терпится прекратить, обернувшись и вспомнив. Кстати, однажды я падал свозь легендарно-интересный сон о предыдущей оказии - к драме, не смогу воспроизвести его содержание, ибо у многих - иногда, а у меня всегда во снах преобладает только сложно-еретическая логика, но фабула - в том, что мне нужно было сказать весьма длинную фразу, а окружающие обстоятельства пропагандировали моему слушателю немедленную реакцию на любой недо-синтетический итог первых сказанных слов, отчего я действительными часами перебирал комбинации первых слов и их последствий, пока не вспомнил, что могу делать это только среди паузы времени, которая как-раз позволяет сказать все слова фразы одновременно, и не проснулся сквозь миллионы "эврик", гениальный смысл которых выцвел тотчас. А, капитулянт, - символически-бездарной интонацией добавил он, заметив, как Валентино сделал очевидное и, не увидев нигде позади никого, вопросительно посмотрел на Фалько, - Да, даже не говоря о нужде в способности видеть силуэтное эхо, ничего другого вы и не могли увидеть. Послушайте-с...
   - Гипнотизируете? - вращаясь, изрёк Валентино, проходя пересечение железной дороги и трамвайных рельс, осматривая созданный ими крест коридоров, тонущих в окружающих здания, которые начиная отсюда увеличивались в массивности и высоте.
   - Заметили наконец, ха-ха; сейчас я расскажу революцию "зачем", ибо настойчиво разыграл вокруг вас бенефис каламбура шизофрении: ещё догоняя вас по погосту, я заметил впереди себя жадного соглядатая и, пока вы победоносно восставали из треугольника в квадрате, испуганно обращал к вам: "видели его?", "неужели та тьма не похожа на человека?" и другие сильнодействующие, но не на вас вещи.
   - Ха-ха-ха, а стоя у ворот погоста, вы кричали мне эпилог?
   - Да, понимаете аттизм?
   - Признаться... вы сделали нашу встречу подмостками фокуса, а меня - его статистом, что уже само по себе фокус?
   - Ха-ха, зная о вашей самозабвенной вдумчивости, столь ярко продемонстрированной у храма, я беспокоился лишь за содержание письма, которое могло оказаться прозаическим, но превзошло даже мечты. Простите, что я познакомил вас с пороком антиклассического лицемерия и незримо надел маску даже на вас, но итогом этой комедии - Вы, впавший в транс, и преследователь, поспешивший упасть за кулисы, умудрившись дезинформацией, по которой я - малодушный, вы - непоколебимый, это письмо - подобие карты, а вместе мы - шествующие к чему-то сверхсекретному. Будь мы - из фарса, сейчас вы должны бы сказать старозаветное "снимаю шляпу", но, боюсь, вы, хоть и не так, как человечество к 20-21 векам, но тоже крайне опростоволосились, ха-ха.
   Валентино, слушая это, посмеивался и наконец предался истерическому смеху, множество причин для которого поспособствовало многоминутному эху.
   - Да, ха-ха, - изрёк Валентино, тем временем начав серьёзно опасаться бездонного коварства Фалько и, как никогда, радоваться тому, что не создал из него врага, - Дирижёрство фальшивой шизофренией это виртуозное то, чего я не ждал ни от реальности, ни от вас.
   - Прошу лишь оставить это демоническое таинство, моё любимое искусство, в-секрете; я думал, вы до-конца поняли, что я подразумевал, говоря о вашей пубролюции над Квентином, ведь когда соглядатай не до-конца понимаете контекст или может лишь видеть, но не слышать свою жертву, вы можете в-кляксы разбить его о палитру каламбуров из поз, жестов и поступков. Не забудьте восхититься, представляя миллиарды рачительных и якобы-злорадных, однако лишь тщетных выводов, которые посещают соглядатая, клятвенно-солгавшего себе, в эту самую минуту; а возможность контролировать эти выводы - словно вечная фора, беспощадно украденная у врага. Хоть я и привык видеть вас своим человеком-антрактом...
   - Концом таланта и началом демагогии, ха-ха?
   - Нет-нет, ха-ха, это комплимент; но уже несколько раз опутывал вас в подобную марионетку, спекулируя вашей бесценностью и репутацией, через что искажал и свой статус, да так успешно, что пока за спиной каждого человека обязательно можно посмеяться, за нашими с вами спинами - можно только спорить о противоречиях.
   - И вы, конечно, словно придавая этой исповеди цену, не скажете, в какую сторону длиться фабула этой коллективной шизофрении и кто был этим соглядатаем?
   - Угадали.
   - Вы не закончили говорить об амфитеатре сердец.
   - А вы, помнится, однажды не хотели послушать гения - поплатитесь душой...
   В этот момент Валентино, уже начал было смеяться, вспомнив ехидно-комедийные подозрения о вкрадчивом Люцифере, однако встретил грандиозный испуг, ибо, тут-же вспомнив месть на погосте, услышанное показалось весомым предлогом для соучастия Фалько в возникновении социопата и финальном сарказме Фелиции.
   -...Но и говорить там можно лишь пустыню: кому, как ни вам, можно оглянуться, чтобы увидеть катастрофу оглашённой любви и причину, почему я даже вам не признаюсь в пунктуации своего сердца, ведь, в отличие от вас, я не тот, кто, лишь посмотрев на карту, проиграл полвойны и льстительно подарил многим возможность магии над вами, ха-ха. Однако я могу объяснить, что свершаю над Мессалиной, если вы сможете объяснить мне, зачем я разверз эту трёхглавую переписку.
   - Быть может, ещё одна притча о лицемерии? Вы сказали, что будете любить её только эпистолярно, это - маска, а тем временем случающееся в письмах не повлияет на реальный контекст, отчего вы цинически предложили ей унизительно согласиться на фальшивую любовь?
   - Это вся правда, если бы конференция не включала возможно-честного, а возможно-безбожного вас.
   - Тогда, ха-ха, вы коварно обрекаете её на подвиг стыда?
   - Да! Представьте, как сложно отважиться на исповедь, видя, что рядом с падре смеётся кричащий образ незнакомца - вас, который будет знать каждое трогательное слово, каждую искреннюю ноту дрожащей души, каждое унижение, каждое безжалостно-невинное поползновение... - Фалько закончил перечисление необъяснимо-панорамным взглядом.
   - Ха-ха, лишь сейчас заметил ваш софизм - чтобы вы объяснили мне, что свершается над Мессалиной, я должен объяснить вам, что случается над Мессалиной, ха-ха?!
   - Хо-хо, вижу вы наконец начали писать цветные шаги за края мракобесия; вероятно, лишь сделав вас беспомощным цензором, я уже подарил Мессалине бездну якобы-извращённого, но главное - платонического наслаждения, до-конца превышающего прозаические поцелуи и взаимные излияния поз. Также не забывайте и о милой паранойе - о беспрестанно-ярких подозрениях в вашей беспорочности, когда каждое следующе слово, дрожащее на острие пера, неожиданно побуждает её вспомнить не обо мне, эфирном, но о вас, нечестивом, ха-ха. Чтобы сказать об этом всё, нужен трактат.
   - Но ведь всё это было бы особенно приятно не ей, а Кассандре, нет?
   Фалько на-бис показал саркастический лик Бога и продолжил говорить, словно не услышал вопроса:
   - Как видите, ваш авторитет оказался столь внушительным, что первое любовное послание, казалось бы, должное содержать экзальтацию гиперграфического "наконец", вовсе миновал контекст амфитеатра сердец, что в любом случае - к раю, ведь доказывает или искренность её порыва, или хотя бы ум аферистки, подсказавший, что реализм соблюдает первое "или". Между прочим, многие здесь с первого взгляда возненавидели вас, ибо, уже имея возлюбленную, вы случайно исключили себя из фантасмагории фальшивой любви, бессмертно смеющейся на мрачных арьерсценах этого спектакля, к одной из которых мы и повернём, наверное, здесь. Не забудьте - самый элементарный, однако вещий каламбур.
   Фалько впервые сошёл со своей рельсы - в сторону энергетических башен, и, старательно-замолчав - манкируя щедрыми попытками Валентино продолжить диалог, вошёл в до-сарказма тёмную арку, вскоре оказавшуюся туннелем с функционирующим ниспадающим эскалатором; одна сторона туннеля была стеклянной - каскадом витрин, сквозь которые были видны глубокие анфилады стеклянных стен и признаки далёкого света, а с другой стороны длилась вереница частых пролётов. Спускаясь ниже, туннель обрёл утолщение, по обеим сторонам которого прослеживались двери к вестибюлям метрополитена, проезжая около которого Фалько вдруг обернулся, сказав:
   - Быть может, оканчивая вернисаж вашей ориентации, если не заметили, половина этого города воистину поползает на пятикилометровой горе, отвесной со стороны моря. Беспричинно продолжим изображать беспричинную обиду, ха-ха.
   Спустя несколько минут после этого, Фалько молчаливо сошёл с эскалатора вправо, что благодаря мраку едва не упустил Валентино, злорадно услышав разочарованное:
   - Ц!.. Несколько шагов за мной, и по слогам лести я доведу вас до звёзд, ха-ха.
   Посмеявшись и преодолев поворот, Валентино вышел из арки, увидев обещанное, простор и шесть-семь длинных и высоких зданий, не до-конца направленных к пересечению друг с другом, в котором, как он вскоре увидел, находился гигантский кратер обезвоженного фонтана. Повернув право и наблюдая многообразие архитектур и их сплетений, в частности - россыпь витиеватых небоскрёбов, пока дальний конец самого правого из, как всё-таки оказалось, шести зданий-лучей, начинал пунктир подобных себе зданий, - Валентино шёл вдоль них, замечая, как простор и архитектурная массивность плавно превращаются в плотность и миниатюрность, объятые густыми кронами деревьев, сплетающимися будто в упавшие облака. Преодолев несколько перекрёстков, Фалько жестом остановил Валентино и, из-за угла указав на, его же словами, "близкого" человека, стоящего под длинной крышей "ничего" и систематически осматривающегося в две стороны, тихо добавил:
   - Узнаёте фонт?
   Валентино рассмотрел презрительного господина, которому однажды "бережно" передавал сокровенную Фелицию.
   - Если ещё не успели узнать и обидится на несправедливый мир, его имя - Нэммедио; постигаете оксюморон? Сколь патетично имя, столь прозаичен портрет.
   - Nemo media?
   - Конечно; второе слово в древнейшем значении, отчего - "опус никого"; кстати, вы заметили, что единственная вероятная причина, объясняющая пароксизм всестороннего взаимопонимания, - до-вавилонский язык, актуальный в этом мире? Я был передал вам ваше же право отомстить, но да не станем адептами демагогии, по которой я скажу вам, потом вы перескажете ему...
   Фалько театрально посмотрел на наручные часы.
   -...Впрочем, идеально до-слёз. Свет погас когда-то - занавес поднимается, актёры приближаются. Вкрадчиво стойте здесь; явление первое - загадочная увертюра сарказма, или ртуть зазеркалья. Лишь вам посвящается.
   Фалько глубоко-раболепно поклонился своему зрителю, а когда поднялся, удивил Валентино патетическими манерами и помпезностями позы, которые, однако, исчезли, едва лишь он вышагнул из-за импровизированных кулис и, представ в избыточном обмундирование чинопочитания, тотчас окликнул Нэммедио удивлённо-любезным "тем", о чём когда-то думал Валентино:
   - О, какая вопросительная, однако, встреча; не ожидал-c, зато ты, полагаю, заждался.
   Валентино уже посмеивался неведомой слушателю ироничности последнего слова, а небрежно оглянувшегося Нэммедио, очевидно, раздосадовало это незримо-каламбурное "явление", но он, чуть-запоздав, попытался скрыть правду и улыбнулся.
   - По-прежнему тасуешь свои маски и чужие руки? - заискивая продолжал Фалько, - Но, вновь - пожалуйста, не тронь мои, удели и моим скромных притязаниям хоть грань способа.
   Нэммедио не улыбнулся, как если бы был лишь податливым лести, а потому стыдящимся поверить в правдивость сказанного, но обретал надменное и презрительное лицо, должное убедить себя и собеседника, что сказано даже чуть меньшего должного, очевидного и вовсе не нуждающегося в даже осколках "спасибо", - и рассказал себя Валентино человеком, до-конца покорным лести, - манекеном, которому каждый может продиктовать маску.
   - Да-с, наверное, именно такое молчание сокрушало цитадели древних, - внимательно рассмотрев молчащее лицо собеседника, изрёк Фалько, удержав себя от якобы-рефлекторного поползновения к расшаркиванию, и продолжил говорить, дружественно обняв Нэммедио за шею и показывая ему панораму, чтобы отвернуть его взгляд от Валентино, - Вижу, я помешал...
   - А вместе мы-таки что - "помешались"? Ха-ха, это достойная причина, чтобы расстаться, пока не поздно, - вдруг изрёк Нэммедио, имея горделивый лик скупца, щедро дарящего незнакомцу полнеба.
   -...О-хо-хо! - как-то сдавленно и хрупко, будто от-боли посмеялся Фалько, - Каламбур велик, бездонное спасибо; не льщу себе тем, что ты ждал здесь меня, но, быть может, ждёшь кульминацию своих, или ничьих, опусов? Можно остаться? Зрителем? Я спрячусь и попытаюсь не завидовать недостижимому таланту.
   - Нет, вокруг слишком серьёзно.
   - Понимаю; окружаешь Виолетто бездарным закадровым смехом?
   - Да, но теперь мы с ним публичные враги.
   - Как ты и хотел?
   - Конечно.
   - Жаль, что ты тот, кому уже нечего желать.
   - Почему "уже"?
   - Ибо с каждой нашей встречей я убеждаюсь лишь в том, что предыдущее убеждение было ошибочно. Кстати, не придумал ли мне короткометражную роль в своих колоссальных действах?
   - Пока нет, ныне страницы путаются так громко, что ты ничего не поймёшь.
   - Катастрофа обиды! Но спасибо за правду; каждый знает - и я из них первый - что пешка не доест ферзя. А не изобрёл ли новых, не случайных каламбуров-с? С-жадностью жду.
   - Нет, ты так и не научился сам? Не каждому дано, - самодовольно и почему-то рекомендательно изрёк Нэммедио, скудно покачивая головой.
   - Нет, не поддаётся, - Фалько произнёс это с искренним отчаянием, но имел карикатурную позу, будто собранную из кульминаций некоторых персонажей Достоевского и Диккенса, и за спиной указывал на себя пальцем, отчего Валентино, понявший тысячи правильных искажений смысла интонации под натиском этого жеста, к ещё одному каламбуру, едва не сломал комедию смехом, с-рецидивом вспомнив "опростоволосившихся", но неожиданно увидел себя возможно-первым в истории, кто заметил дебютный момент, когда начал чувствовать истинную дружбу, однако не обрадовался - испугался нескрываемого коварства Фалько, вкрадывающегося контрастом и талантом.
   - Но невзирая на это и мне есть что рассказать, - продолжил Фалько посмотрев на часы и будто найдя там причину изменить слог и интонацию на обычную, к которой с каждой фразой прибавлялось чуть больше агрессивного злорадства и сарказма, которые собеседник относил отнюдь не в свою сторону, - Некоторой гранью - тоже каламбур, а другой - притча. Разрешишь рискнуть твоей скукой?
   - Лишь кратко.
   - Оставим имена на каменьях... Кто-то ослеп от-тщеславия. Нет, мимо края начал. Уже давно я начал выслуживаться за идею и сегодня мне наконец рассказали чертёж возможной аферы, который я посильно воплотил над буднем. Некоторый человек тщеславно не сомневался в верности своей возлюбленной, в сердце которой, по-правде, он не занимал места даже на финальной стене кулис, ибо она тем временем, страстно падая с авансцен, тщетно любила другого кавалера, который недавно, вдохнув случившуюся эпоху, начал с-азартом эксплуатировать эту даму - предлагал ей смелые и гнусные поручения, часто касавшиеся именно её супруга: то просил незаметно помешать ему победить в каких-то общих интересах, то сделать так, чтобы он публично унизился, то тайно подружить его с самим собой, с этим кавалером, чтобы перемножить фибры страсти с румбами более извращённой адюльтеры. Всего не скажешь, но, думаю, ты понял пульс мысли. За каждое такое поручение он обещал ей всего лишь самый невинный поцелуй, который она требовала и забирала с-жадностью, будто даже с-завистью к никому; она не боялась унижаться, может быть, даже им обоим нравилось, что она унижается, ломается об него на-стёкла, на-коленях мечтает о нём - о презирающем её кумире, которому, даже чтобы позволить этот невинный поцелуй, нужно едва ли не переступить через омерзение и снизойти до поиска причин для сострадания. Наверное, я уже въедливо начертал, как она платила бесценностью за вожделенное грязное "казалось"?
   Лица публичного и закулисного зрителей сполна отвечали на этот вопрос: Нэммедио задолго до конца рассказа обрёл множество амбиции плотоядного вожделения и даже не мог устоять на месте, будто сражаясь с маниакальным стремлением тотчас достичь подобных сюжетов, а Валентино, душа которого всегда открыта для гипотез всех человеческих чувств, сперва почувствовал описанное от всех действующих лиц и чуть задрожал от немного-аморальной похоти, которая, однако, тотчас обрела множество причин для гибели: одного взгляда на отвратительного Нэммедио рядом с воспоминанием о Фелиции было достаточно для несравнимо-более громкой, неутолимой ненависти к нему, запрещающей хоть на микрон "словно" уподобиться ему в чём-либо, едва ли не заканчивая процессом дыхания; затем Валентино не без-сарказма почувствовал Фалько оракулом, описывающим именно то, что, в инфернальном случае, он должен будет претерпеть с пламенеющей Еленой, однако кульминацией эмоций стал момент, когда Валентино, не сумев ни увидеть, ни понять и ни придумать, в достойном Фалько "чём" будет заключаться раскат нависающей вендетты, случайно представил истинной мишенью этой ситуации себя, отчего безымянный кавалер превратился в Бартоломео, гротескно-унижающаяся дама - в Фелицию, а росчерк тщеславной самоуверенности - в осколок характера Валентино, хранящийся в утраченной памяти. Пока Валентино спасался от этой агонической мысли, ожидая, что вот-вот коварный Фалько назовёт эти имена и с злорадно-фарсовым смехом обернётся к нему вместе с Нэммедио, последний спросил:
   - Но она красива? Его омерзение строиться на её моральных асимптотах?
   - Зная твои иконы - утопична.
   - Я больше чем завидую, до-слёз.
   - Кому?
   - Бездарный вопрос; кавалеру, другой заслуживает лишь титанического презрения, смеха и бессмертия, чтобы яростно наслаждаться ими.
   - А, вижу, книга наша глаза; хотел бы стать актёром этих этюдов? Испить это небо растерзанной красоты?
   - Мечтаю хотя бы видеть их... Но скорее продолжай, где - кульминация, где - "и"?
   - Осталось несколько слов и секунд; то же, что я сказал тебе, я и рассказал самому обмакнутому супругу...
   Фалько сделала паузу.
   - М-да, - грандиозно-отчаянным, басовым, но смеющимся вздохом изрёк Нэммедио, держась рукой за лицо, - Я уж думал у Кульминанта блик разума украл, но теперь понимаю, почему ты не боишься публично признавать свою глупость: ты даже тем льстишь себе, ведь даже не знаю, как тебе хватает разума и на то, чтобы сделать следующий шаг, ха-ха! Ядовитая интрига! Он рассказал обманутому об обмане, ха-ха! Революция садизма, хо-хо-хо!
   Фалько почтительно, смиренно и молча выслушал эпиграмму и её весьма-долгое междомётное послесловие, однако, если бы их оратор превозмог ажитации, то мог бы рассмотреть в его откровенных глазах демонический смех.
   - Спасибо за гиперболу мнения, - вежливо продолжил Фалько, - Но тот, кто не умеет понимать сам, чтобы не впасть в каламбур, должен хотя бы дослушать других.
   - Ого-хо-хо!
   - Я сказал ему именно то, что сказал тебе, понимаешь?
   - Да, но не вижу "зачем".
   В этот миг Фалько, украдкой посмотрев на часы, ещё раз кратко явил тот саркастический лик Бога, но старательно-вкрадчивым голосом сказал:
   - Понимаешь ли, я рассказал ему без-имён, ожидая, что некоторая черта его характера не замедлит посмеяться над супругом, трепетно держащим нимб над своей возлюбленной, тотчас же унижающейся перед кавалером ярче искренней куртизанки...
   - Кстати, одна из кульминаций "эго" в этом мире - застыдить блудницу своим искренне-унизительным поклонением ей; к династическому удивлению, мне даже стыдно уточнять эту живописную сцену, что вслух, что в мыслях.
   - Вижу, ты тот цензор, что видит и оставляет в тексте только любимые слова. Итак, пока супруг злорадно смеялся, я суфлируя спрашивал его о том супруге - "не глупец ли?", а он сквозь смех метал "глупец пред-кинетический"...
   Фалько сделал паузу, замечая, что собеседник, хоть и посмеивается, но так и не нащупал аттизм.
   - Приготовься, к каламбуру, обстоятельства твоей позы приказывают аплодировать только стоя. И когда он находился в пароксизме камуфлетного смеха над самим собой, едва ли не пародируя пациента обряда экзорцизма, на сцену явилась сама супруга в хладных объятьях кавалера, сложив разрушительный финиш театра притчи.
   Теперь уже Нэммедио кратко постигла та самая пауза, которая может окончиться или ничем, или симфонией искромётного смеха, что и случилось: он начал яростно смеяться во все стороны, немого ходить, плакал, задыхался, не мог найти на себе место рукам, поэтому действительно начал аплодировать, и иногда держался за Фалько, пытаясь сказать ему какие-то поощрительные восклицания, среди чего Фалько вкрадчиво изрёк:
   - Так не глупец ли он, в конце концов, ха-ха?!
   - Нет, ха-ха, не глупец - многотомный идиот, ха-ха! Небо - Кульминанту! Не ожидал! - задыхающимся пунктиром сквозь очевидные междометия изрекал Нэммедио и наконец рассмеялся ввысь, воспользовавшись чем Фалько с-поклоном посмотрел на Валентино и сделал вбок шаг, каким триумфатор-актёр начинает расставаться сценой, обнажив позади себя улицу, по которой приближались двое.
   - Но скверно, прости, скромно удаляюсь, - указав на них, сказал Фалько, - Наверное, приближаются твои интересные ожидания.
   Однако Фалько не ушёл - взирал на Нэммедио, обретя позу скульптора, критически-рассматривающего своё творение, чтобы стереть последнее "многоточие", а "скульптура" пыталась сквозь злорадные слёзы опознать приближающихся и неожиданно начала замедлять смех, вскоре действительно превратившийся в многоточие отчётливых и отнюдь безрадостных "ха", которое человечество имеет обыкновение использовать средством иронии.
   Наблюдая всё это, Валентино убедился, что в последние моменты до обнажения гигантских намёков правды всё-таки смог правильно предсказать каламбур интриги - отнюдь не смеялся, ибо обнаружил перед собой вселенский дебют истинно-эталонного садизма, писанного аллегорической кровью по поэтическим претензиям анонимного социопата. Приближающиеся люди - леди и джентльмен - были слишком далеки, чтобы явственно понять происходящее между ними: их действия могли показаться милым романтическим ритуалом людей, двухместной религией которых стала любовь, - включающим кокетливые побеги друг от друга, эйфорические полу-танцы, росчерки инфантильного ехидства, камуфлеты воображаемых друг на друге ролей и иные около-карикатурные сцены для фраз и действ о любви, помогающие, маскируясь мнимым презрением к изображаемому или смеясь символизмом, преодолеть невинный стыд и высказать дрожащее сердце, однако титанически-безжалостный брифинг Фалько тотчас помог истолковать этот "сон": непосредственно в момент, когда в Валентино соединялись эти мысли, джентльмен беспощадно отбросил свою искреннюю куртизанку, которая, едва не упав - коснувшись платьем асфальта, вновь бросилась к нему и припала к его губам, спустя миг после чего он уже цинично сошёл с этого поцелуя вбок и, стягивая даму вниз за пальцы рук, удерживал от реваншей, отчего она пала на колени и начала целовать его одежду - вскоре тщетно: он пытался избежать даже этого.
   - Это тотальная метафора яда! - превзойдя удивление, думал Валентино, взирая на Нэммедио, который, казалось, спустя миг наглядно объявит себя обезглавленным, и на злорадного Фалько, который, пока Нэммедио был целеустремлён в эти любовные этюды, демонстративно наслаждался своим его рукодельным забвением, а после в-лицо ему примерял мимические оказии, провяленные Нэммедио во время диалога, - Если это дело лишь рук человеческих, многим людям действительно стоит побояться апломба Люцифера и Бога. Чтобы объяснить все грани этой диверсии, воистину не хватит даже берегов трактата, ведь этот камуфлетный смех над самим собой - лишь самая гуманная черта случившегося эшафота. Фалько будто погрузил его в сон, сотканный из самых желанных грёз, но тотчас сделал его кошмарной явью. Внезапная встреча с зеркалом и абсолютная казнь об врождённое лицемерие! Каждый вопрос, на который Нэммедио ответил лишь искренне и лишь сам, в нём же создал самое стервозно-фанатическое умозаключение о том, что этот кавалер не только не заслуживает ни йоты мести, но и вовсе до-кумиров импонирует ему! Как и большинство, Нэммедио не умеет думать объективно, отчего все женщины, кроме одной священной и нескольких фамильных, - бездушные мишени для любых пасьянсов, а боль заслужили все, кроме него самого, но начиная именно этим безликим, лишь смеха достойным супругом: Фалько воздвиг перед ним мизансцену местоимений, среди которой Нэммедио как непредвзятый судья разрешил кавалеру надругаться над своей супругой и над самим собой, притом рачительным смехом разрешал Фалько подвергнуть себя тому, что уже происходило, и даже изъявил мечтание - ха-ха! - хотя бы видеть эту сцену! Брависсимо! Катастрофическая притча о каламбуре "вдруг"! Фалько заставил его грязно вожделеть свою же дражайшую супругу от чужого лица; да, если бы на месте виртуозного Фалько, придумавшего эту притчу, но далеко не сошедшего за границы косвенности, был психопат, то он бы поговорил с Нэммедио о изнасиловании и, добившись его солидарности в приятности и этого времяпрепровождения, тотчас устремил бы это поползновение к его же супруге, чтобы после рассказать ему самые скандальные нюансы весьма кульминационной авантюры и наслаждаться тем, как он наслаждается, слушая это и не зная, что каждый микрон творящихся моментов и слов спустя несколько минут или часов обернётся безупречными подмостками суицида!
   Однако эти метчайшие размышления Валентино отнюдь не передавали реализм, сокрушавший Нэммедио, ибо случайно ли, или по замыслу Фалько, но он пародировал себя, своё недавнее вожделение и свой же смех, бессмысленно поворачиваясь во все стороны, пока спектакль его лица, меняющегося ежесекундно и вскоре написавшего энциклопедию эмоций, анти-лицемерно повествовал о психически войнах, где он выстраивал баррикады эвфемизмов, софизмом и самообманов фанатически-тщась оправдать себя перед собой. Влюблённые продолжали медленно приближаться, но были ещё далеко, в агонии Нэммедио начинали проявляться самые наглядные улики желания растерзать Фалько, однако сейчас, в пляске разума, он не только не мог бы сделать этого, но даже врядли помнил, что сие намерение можно сделать явью. К тому времени поза Фалько, вероятно, тоже понимавшего это, источала только одно - естественную самоуверенную безнаказанность, которая исчезла, когда Нэммедио, вдруг остановившись, объял Фалько проклинающее-ненавистным взглядом, в котором нельзя было не прочитать насильственную эпитафию, - и тогда Фалько, начав интонацией кислотного ехидства, которое плавно превращалось в несопоставимо-более-ехидное сюсюканье карикатурного сострадания, изрёк, делая безжалостное ударение на каламбуре, пародирующем стиль острот Нэммедио:
   - Кажется, сэр, и вы наконец заняли резонное место на паперти разума для шагов... только не переживайте так больно, а то вдруг - сохрани Бог! - не переживёте ещё, ведь тираном-c вам - совесть, - нервическим взрывом всех октав голоса закончил он, облагородив себя лицом сумасшедшего, который действительно бы считал своё сострадание искренним.
   Нэммедио неожиданно престал дрожать, поджал губы и напряг перед собой пальцы рук, а спустя миг иллюстрировал спокойствие, нарушаемое порывающимися бликами того превентивного злорадства, которое основывается на фаталистической уверенности в успехе задуманной мести и побуждает хотя бы тайно плакать от эйфорической гордости - от катарсиса справедливости, вскоре восстановленной своими руками; вслед за чем, он, не делая ни одного лишнего движения, развернулся, вышел из-под крыши "ничего" и скрылся меж зданий - в стороне противоположной приближающимся влюблённым.
   - Порой я случайно придумываю афоризмы, - с-улыбкой подходя к Валентино, изрёк Фалько, - Которые ждут своего часа, дабы снабдиться доказательством, отчего милостиво внимайте исключительной правде: вендетта мудреца - к секунде тишины в аду. Сэр, пока осколки "куклы" падают со сцены самого бездонного блицкрига, в какой же книге вы замечали себя - "Фауст" или всё-таки "Божественная комедия"?
   - Ни в одной - в справедливейшей, но наижесточайшей! - произнёс Валентино, заметив в глазах Фалько отблеск жадной проницательности и тотчас с-удивлением познав, чем расплатился за билет сюда: "ха-ха, а меня он погрузил в чувство невидимости зрителя, которому не зачем скрывать свои истинные чувства; на протяжении всего диалога он смотрел, как происходящее действует на меня, а я, сам не зная того, исповедовался лицом! Я рассказал ему всё - в каких степенях и границах понимаю и принимаю добро, садизм и справедливость, ха-ха-ха!"
   - Не лгите вторым эпитетом дважды; сейчас объясню, но идите за мной: мы отстаём от либретто и превращаемся в марионетку самой дерзкой и пандемической притчи - времени, так как мудрец всегда тонет в океанах бесполезных часов и с ненавистнической ностальгией, заранее, вспоминает их, зная, что однажды обязательно будет опаздывать на жалкую секунду, - говорил Фалько, уже стремглав ведя Валентино путём, которым они добирались сюда, - Вы не поверите парадоксу, но причиной скрупулёзному всему, что вы увидели, - только моя лень.
   - Ха-ха, а если бы не она, то...
   - Ха-ха, спасибо за суфлируемый комплимент, но наполовину нет. Без-слёз не пытайтесь уравновесить следствия с этой причиной. Даже не говоря о неуместности наипревосходнейшей степени сравнения моего коварства, ибо ни вы, ни он ещё не знаете кульминации отравленных чернил, вы бездарно забываете относительность: человечество привыкло судить и осуждать по сделанному, но тщательно не учитывает то, что могло быть сделано взамен, ведь даже маньяк имеет своё экстравагантное представление о пощаде и милосердии - всё-таки никогда не свершает максимум своей мечты. Кстати, не думали о том, сколь был бы инак социум, если бы практиковал эту нить - несколько другое злопамятство, при котором собеседник сообщает нам: "запомните, сейчас я не стал убивать вас, зато...", ха-ха. Вы не были бы литератором, если, верю в это, не осмыслили случившееся фабулой, которая могла усложниться миллиардом самых садистских акцентов, начиная с места, где кавалером мог быть я сам; однако фабула осталась только фабулой, а я, если не учитывать, что дуэт ключевых фигур оказался здесь не случайно, стал лишь пересказчиком данности; этот самый сарказм Нэммедио столь любезно подчеркнул своим "он рассказал обманутому об обмане, ха-ха!", - Фалько безупречно повторил все линии амплуа Нэммедио, - На этом исчезает "наполовину" того "нет", однако, вижу, вы ни на-цвет ни приблизились к разгадке камуфлета лени. Первое, что я сделал бы среди этой притчи, чтобы оправдать титул "наижесточайший", - действительно попросил вас рассказать ему это вместо меня, но не объяснив - зачем; вот тогда-то вы бы стали соучастником и жертвы и творца фрактального камуфлета, ведь среди якобы-шуточной мести, на которую вы вовсе не притязали, - выражаясь поэтически, дошли бы до совести и раскаяния, почувствовав возможную необходимость самоубийства, неотвратимый инструмент которого, выражаясь злорадно-буквально, и создавали тем временем, ведь тот памятный взгляд Нэммедио был бы посвящён вам; к всеобщему счастью, вы не пытались облобызать меня предательством, и потому слышите лишь "что я не сделал", хотя могли навеки остаться там, на постаменте идеального взаимоуничтожения моих врагов, ха-ха, - внезапно Фалько обернулся к посмеивающемуся Валентино ангельски-спокойным лицом, но трагически-злым, несколько царским голосом возопил, - А шутка ли это?.. Не бойтесь, ха-ха, - уже улыбаясь, продолжил он, - Если не имеете испачканной совести; лишь я до-конца удовлетворю этому принципу. Но неужели, ха-ха, вы так и сообразили происходящее и лень? Задайте самый естественный и рациональный вопрос.
   - Зачем вы мстили за меня, какая выгода?
   - Опять? Вопрошаете или спрашивает о вопросе, ха-ха? Да, существование выгоды связано с этой ленью: теперь вам нужно тщетно понять - как. Если вы хотите потом поблагодарить себя, грозите своей памяти острейшим резцом: дарю вам скандальную идею для романа. Лично меня Нэммедио обидел даже далеко не настолько, чтобы оправдать случившееся, однако, если бы он посмел поползать ко мне с садизмом, вы бы воистину познали, что есть вендетта мудреца, ибо за подобное я мщу ни больше ни меньше, чем безумием - отнюдь не своим. Некогда, задолго до того, как оказаться здесь, меня окружал дуэт столь же беспричинно-маниакальных врагов, сколь бездарно-сильны были их издевательства; невинная, но щедро-ироничная игра, которую я вёл тогда над антуражем, требовала маски малодушия, зрителями которой случайно стал этот дуэт чутких незнакомцев, обрадовавшихся хрустальной мишени, однако лишь повернувших в притчу. Скромно умолчу грот-мачту и скажу лишь, что удовольствию о того, как я в-каламбур помогал им сойти с ума друг от друга, вопрос о успешном конце чего - риторический, - уступало лишь последующее удовольствие пребывания на судилище, ибо кому-то хватило-таки души, чтобы обвинить меня в юридическом нонсенсе, однако, ха-ха, никому не хватило разума, отравленного предрассудками, спесью и скепсисом, чтобы даже допустить, что мне могло хватить разума на столь патетическую манипуляцию. Конечно же, я не стал ни подтверждать, ни отрицать их благодатное мнение, но изобразил себя фарсом - тщеславным невиновным, который, став центральным подозреваемым гениального преступления, вдруг вознамерился стяжать славу: и когда я многозначительно давал им и консилиуму психиатров полуправильные, поверхностные объяснения своих действий, воистину коснувшихся душ жертв, бремя фарса саркастически мигрировало на обвинителей, страстно доказывавших мне, что я никогда не делал этого. Кстати, это ещё один фатализм: даже если бы фанатически-хотел, я тогда не смог бы препроводить себя в казематы, ведь объяснить те интуитивные манипуляции словами - триумф о подвиге. Думаю, вы представляете, что именно правильный, но не сделанный аккорд акцентов в случае с Нэммедио мог ультимативно разрушить его психику, а потому окружите особенным вниманием финальную реплику нашего с ним диалога: я был не до-конца уверен в безопасности его несмотря ни на что проницательно разума, ведь глупец понимает только шрифт лезвия, и изрёк сильнодействующий профилактический гимн, который прервал его самосознание, начавшее превращаться в синоним тотального самобичевания, - напомнив, что виноват в случившемся якобы лишь я, наслаждающийся аншлагом побед, отчего гордость запретила ему потакать моему злорадству, а совесть обрела более удобную цель для мстительного фанатизма. Кстати, именно в этом месте мне и могли потребоваться вы как ещё одна запятая для его разума: если бы реплики оказалось недостаточно, я бы указал на вас, ввергнув его в шторм чувства публичного позора и, кроме прочего, подсказал, что над ним танцевал дуэт палачей, а, как знаете вы и каждый, двое против одного - несправедливо, вслед за чем его бы спас классический софизм, ведь якобы всё это - и даже что угодно - могло случиться с ним лишь потому, что палачей было двое.
   - Тем вы воздали бы ему поворот для оправдательных гипотез? Показали, что случившееся было возможно лишь при стечении фантастических обстоятельств, не будь хоть одного из которых, он бы ни за что не посмел взойти в эту браваду?
   - Да. Не думаю, что вы того хотели, но лишь не пытайтесь подражать мне: не всегда есть панацея от начатого вмешательства...
   Фалько обернулся - они остановились, а миг тишины спустя яростно рассмеялись, держась друг за друга.
   - Да, ха-ха, - изрекал Фалько, якобы с-омерзением отцепляя от себя руки Валентино, - Чувство уместно-неуместного каламбура - богорадостно. Но повторюсь: не пытайтесь, ибо случайная ошибка может нарушить ваши гуманные намерения, а - возможно, сейчас я изрекаю величайшую подлость - зная, чем вы были до амнезии, ваша "пытливая" совесть - что следовало бы знать Квентину - едва ли сможет перенести убийство, не говоря уже о случайном творении сумасшедшего. По-прежнему считаете меня наижесточайшим? Не можете понять, как лень связана даже с этим фальстартом безумия, имевшим причиной не только моё завидное мягкосердечие, ведь многие, имея власть данную мне, недолго бы сохраняли мудрость, - но и прагматизм, ведь выгоды от сумасшедших может ожидать только одноимённый, ха-ха? Сперва должен посоветовать вам - остерегайтесь дрейфовать вниманием. Помните первое, что я сказал вам, расставшись с руинами куклы?
   - Афоризмы...
   - Да, но обрели ли вы из этого вывод?
   - Нет.
   - Смертоносно; если бы только это сказал не я, не литератор или не гений, вы бы должны были диагностировать в ораторе самое незаметное безумие - косвенно-аллегорическое: признайтесь, что вы хоть и не сделали выводов, но бессознательно подразумевали, что, случайно придумав афоризм я не просто жду, когда мир преподнесёт мне уместную сцену с его доказательством, но сам придумываю и воплощаю эту сцену?
   - Зная вас - конечно; это вновь очень похоже на каламбурное беспамятство - тогда я не думал этого, но без словесных мыслей знал, хоть не помнил и не замечал этого, пока вы сейчас не сказали.
   - Ах, вы вызываете меня сказать глубже, чем я намеревался; сейчас мы случайно воздвигнем вавилонскую башню. Описанное вами - как дежавю, которое вы так никогда и не увидели; ощутите не подобие, но тождество этих ситуаций, ведь что дежавю, что это бессознательное мнение обо мне может изречь вопрос - "когда и где это было или помниться", однако во втором случае вы способны определённо понять, что это происходило в том самом контексте, отчего, не нужно быть философом, чтобы догадаться, что и фантомная память дежавю созидается в самом контексте его свершения, а само чувство дежавю, заставляющее сказать "это уже было однажды никогда", подразумевает относительность, ибо это "никогда" тоже происходит сейчас, столкновением двух интерпретационных правд - вj времяисчислении разума, похожем на девятимерную вечность, и во времяисчислении реальности, подползающем скудным, настоящим временем. Вдохните же этот безупречный момент, когда лишь мы с вами впервые в истории спаслись от мракобесия, низложив с дежавю статус феномена, а человечество дрейфует дальше, подразумевая в нём способ магического пророчества...
   - Ха-ха, в том - злорадная кульминация мудреца, о которой как-раз разговаривали те анонимные игроки.
   - Сейчас я покажу вам пароксизм ментальной индукции, а заодно ещё раз докажу фатализм, ха-ха. Ведь вы не думаете, что решили не просто подумать, но сказать о каламбурном беспамятстве случайно? Представьте того, кто, как и я, случайно придумывает афоризмы, однако столь бездарен, что придумал лишь один, притом самый жестокий, несправедливый и еретический. А теперь представьте, что он, как и я, не ждёт для него сцены, но созидает её, притом он столь тщеславен и эгоистичен, что не способен пережить то, что эта его единственная придуманная и запланированная победа закончится фиаско. Поставьте "равно".
   - Получается психопат?
   - Именно, а если жаждете трагизма, представьте, что этот афоризм сложился бессознательно, как в вашем случае то мнение о моих словах, отчего он даже сам не знает своё намерение и является косвенно-аллегорическим сумасшедшим, который однажды натурализует этот афоризм несмотря ни на что.
   - Это притча о любых фанатиках, которые, как я всегда и думал, доказывают не то, что думают именно это, но тем самым доказывают какую-то сторону своего эго, словно впав в символизм, словно находятся в кошмаре, где, если справедливость их фанатизма не будет доказана, случится буквальное "я - не я".
   - Да, этот - ха-ха, невыносимо-ехидная острота - "примерный" человек доказывает не справедливость самого придуманного афоризма, но справедливость своей гениальности, которая истинна, лишь если справедлив этот придуманный им афоризм: можно сказать, что этот акт - калибровка решения под-ответ, сатурналии софизмов и самообманов. Кстати, представьте больше: если мы отождествили эти прозрачные афоризмы - гимны психики - и бессознательные мнения с дежавю, то маньяк в момент убийства сам не знает, что видит дежавю, отчего его последние попытки отвернуться от зла разбиваются об идею фатализма, успокаивающего совесть; разум коварен сам себе, и в этом его величайший, классический и пандемический блеф, принимающий психический фатализм за метафизический - грандиозно путающий местами Суперэго и Вселенную; между делом, хоть вы, вероятно, и не поверите, но я, - Фалько сделал паузу, - Пост-человек, который в одном из отроческих сновидений с-жадностью сверг своё Суперэго, а проснувшись, узнал, что сие - не совсем сон. Я бы мог рассказать вам больше обо всех этих афоризмах, бессознательных гимнах и прозрачных мнениях, которые я контролирую в себе прямо сейчас, однако я и немного не тот, кто намерен сказать всё, ибо само ваше самосознание - не что иное как миллиард миллиардов миллиардов таких прозрачных "мнений", - и отнюдь не тот, кто не слышит свои слова, ведь говорить о чём-то вечно - фанатизм как сумасшествие.
   - Ну уж нет, - вдруг с-энтузиазмом изрёк Валентино, - Я не дам вам замолчать, пока не объясните, каково это - наконец воцариться в самом себе?
   - Посмотрите, на что я иду ради вас?! - театрально возопил Фалько, - Я делаю самовольный шаг к сумасшествию! Кто мог бы больше? Ха-ха, если вы знаете фабулу классического тетриса, то дальнейшие слова о моём самосознании не нужны: нельзя высказаться правильно, но я вижу свой разум иррациональной сферой, созданной из психических "фигур", - на которую беспрестанно обрушаются миллиарды психических "фигур", сферой, которая оттого требует беспрестанного упрощения - разговорами, поступками, снами и, конечно же, размышлениями, но не такими, какими их знаете вы, могущий отказаться от любви, но спустя миг узнающий, что это решение было бутафорским; нет, именно линчевав Суперэго, я упразднил подобные апелляции и похожую на них демагогию. Иначе, это можно понять, если представить, что чувства состоят из текста, а к каждому чувству есть лексикон, подвластный моей редактуре и цензуре.
   - А что случиться, если вы не успеете упростить эту вавилонскую башню разума?
   - Ага, тоже понимаете сколь возможно-глубок символизм Библии? Этим сравнением вы уже ответили на вопрос. Я же, к победе, не знаю; однако даже в начале приближения к этому критически финалу начинаются ошибки мышления и всё многообразное то, что - психиатрия.
   - Я до-смерти завидую.
   - Иначе бы мы и не разговаривали, ха-ха, однако - нечему: возможно, Генри презентовал скорбные потуги о причинах вашей амнезии, но я думаю, что, оказавшись здесь, вы от-потрясения тоже разверзли из себя пост-человека, но испугались этого и с-фурором пересобрали свой разум до классического.
   - Ха-ха, если смотреть, это уже не кажется фантастикой, однако я не забываю, что вы, воспользовавшись моей эрудицией, только что с-шедевром утопили меня в галактике лести.
   - Хо-хо, теперь вы знаете, что можно сказать кому-то вместо даже никогда и не сказанного "у вас красивый разум". Однако, этот неожиданно-колоссальный разговор - ещё один повод к вашему стыду, ведь попытка ассоциировать лень продолжает быть тщетной. Ах да, вы забыли и про идею.
   - Нет-нет, слушая вас, я изобрёл кошмарную фабулу: безумец, который, имея разум сопоставимый с вашим, считает себя психиатром и якобы излечивает окружающих, повергая их в сумасшествие.
   - К-хм, таким я представился вам?
   - Ха-ха, нет, ха-ха, так странно, что я умолчал другую фабулу, до-конца построенную на вашем случае, заслуживающую этой вашей фразы и являющую абсолютный скандал трагедии.
   - ? - изрёк Фалько оглянувшись и остановившись.
   - Не знаю, стоит ли говорит это - случайную гипотезу, которая действительно может оказаться величайшей подлостью и вселить в вас сюрреалистическую паранойю.
   - Будьте же до-конца психиатром, а не садистом: только что вы умудрили мой разум дорогой к паранойе о том, что существует возможная, незамеченная или забытая причина паранойи, ха-ха, и, поверьте, это хуже, чем любые изыски вашей фантазии.
   - Представьте, что всё, сказанное вами о своём разуме, - лишь коварство шизофрении, изобрётшей самую грандиозную аферу вашего подчинения.
   Внезапно Фалько постарел лицом, озарился утлой позой, обрёл пустеющий взгляд и застыл с выражением немого крика, заставив Валентино поверить в свой пост-человеческий апломб, ибо, дрожа от испуга, он начал осязать свой разум как объект; Валентино бросился к тому, что осталось от Фалько, однако, жадно прикасаясь к нему, услышал "си" сатирического смеха.
   - Ха-ха, не забывайте, что - актёр, - изрекал Фалько, грациозно указывая на себя и приводя в чувство Валентино, - Представьте, сколь радикально я мог бы эксплуатировать совестливого вас, если бы продлил... эту трагикомедию на день, ха-ха. Спешим дальше.
   - М-да, момент - хоть трагикомедию надень, ха-ха.
   - Брависсимо, Валентино, вы - музыка; жанр вашей идее - сюрреализм философической трагедии; теперь я признаюсь в двух опусах: к печали, разум, который я описал, по моим подозрениям, постигло именно то, чем я наделил вас - малодушием и деградационным перестроением.
   Вместо слов о втором опусе, Фалько достал из кармана письмо Мессалины и с-намёком играл им перед Валентино, пока не отчаялся и не сказал:
   - Едва лишь прочитав письмо, я начал проверять вас на опасное тождество с одним из "громогласных" джентльменов, упомянутых здесь, а то представьте, сколь было бы удачно, если бы они сами узнали, перед кем опростоволосились; пубролюция, не меньше. Если там или здесь вы - не виртуозный лицемер, отныне я испытываю к вам только глубоко-религиозное чувство...
   Фалько, не прерывая шаги, изобразил трепет почитания святыни - Валентино рассмеялся, но случайно заметил роковой взгляд Фалько, всё ещё продолжающего проверку и ожидающего от Валентино проблеска неудержимого злорадства, якобы вызванного финальным успехом этого обмана.
   -...Да, произвольный сарказм скрыть намного сложнее, чем страх ожидаемой обличённости; верю. Коли вы столь до-конца высказали мне свой "разум", должен благодарно сказать, что вы не имеете центральной стези мышления, вас нельзя спрогнозировать, ибо вы - величайший карикатурист, рождённый, чтобы "любое" обращать в гениальное. Порой я несколько цинически восхищаюсь литераторами, которым можно предложить несколько скупых слов и мыслей, а получив обратно революцию идеи, синтезированной на их основе, почувствовать себя человеком, преодолевшим время, - заранее узнавшим то, на что могли потребоваться годы. Признаюсь, я не ожидал ничего, что было бы похоже на ту вторую фабулу, зато теперь я могу рассказать, где и как она была придумана вами.
   - Извольте, я не вижу.
   - Я дал вам установку "придумывать", которая полноценно реализовалась, помните, когда я говорил о судилище и о консилиум психиатров, доказывавших мне, что я невиновен? Вы бессознательно олицетворили себя в одном из этих психиатров, который мог подумать самое примитивное: "а вдруг он действительно верит в себя как в преступника, не в том ли его прозаическое сумасшествие?". Всё, что я говорил дальше, примерялось на эту фабулу, и, когда я изрёк пароксизм, обвинив себя в пост-человечности, ваше внимание среагировало, ибо более великой коллизией со мной мог поделиться лишь Бог, ха-ха: наверное, вы, как и каждый литератор, даже сами не понимаете, сколь дерзновенно-гениальна ваша мысль, - её нужно сказать другими словами: вы придумали шизофрению, повлиявшую не на содержание разума, а на его форму, воссоздав гениальную визуализацию подсознания, притом отнюдь не ясно - работоспособна она или фиктивна. Ха-ха, ныне это кажется устрашающей психоделией, однако спустя несколько десятков тысячелетий эволюции человека оно - плагиатический реализм. Я восклицаю!
   Тем временем Валентино, задумавшись, обогнав Фалько и тотчас проследив истинный путь этой идеи более детально, устрашился безошибочности предложенной версии и неожиданно по-дружески возненавидел Фалько, безусловно убедившись, что забытые беседы с ним - ключевые строфы в генезисе приснившегося кошмара.
   - Однако, лень... - вдруг многозначительно сказал позади Фалько, побудив Валентино оглянуться и увидеть его жест, показывающий назад, будто намекая на заглавие всего, что случилось в ближайшем прошлом; они, чуть посмеявшись, пошли дальше, - Что ж, коли гений решил казаться бездарным: случилось так, что сегодня я обрёл неустанного врага, который в данный момент разыскивает, чем заполнить непреложную вакансию единомышленника около себя...
   - Ха-ха, - продолжая идти, изрёк Валентино, - И вы, ха-ха, отказавшись от роли игрока случайностей и обратившись в крупье фатализма, чтобы не думать о том, кто же им станет, сами воздвигли перед ним манекен союзника - Нэммедио?
   - Богорадостно вижу, что ваше понимание лени поверхностно; тогда назовём моё чувство апатией, ибо наижесточайшим я стал лишь для того, чтобы не думать о том, как, где, когда и насколько этот "манекен" будет готов последовать за коварствами своего патриарха: я лишил себя возможности недооценить его, заставив раскрепоститься и оковав амбиции максимальной константой фанатизма.
   - Ха-ха, к кульминации праведной лести, вы наиловчайше умеете быть.
   - Да-с, на-благо мне многие думают о том, как драматична борьба с фатализмом, но тем временем забывают сражаться даже с симфонией случайностей. Трагикомедийная тщета миров - в том, что лишь философы и литераторы действительно умеют талантливо и виртуозно быть, однако становятся таковыми, лишь шествуя мимо самой жизни, лишь навсегда только думая о ней, но здесь-то я - злорадный парадокс, ха-ха. А знаете...
   Валентино продолжал быстро идти, ожидая продолжения, затем изрёк побуждающее междометие, но тотчас оглянулся, увидев Фалько лишь в ехидной фантазии - сказавшим: "солируете эгоизмом, сэр?". Рассмотрев позади поворот, единственно-удовлетворявший месту и времени дезертирства Фалько, Валентино устремился к нему, но увидел лишь пустую улицу, являющуюся стороной квадрата вокруг сложно-пирамидального здания тёмно-серого цвета, исчерченного абстракцией линий кислотно-синего света; решив поддаться провокаций, Валентино прошёл по этой улице до первого её поворота, но, увидев там аналогичную пустоту, развернулся и продолжил возвращение к эскалатору, повсеместно ища портрет Фалько и листая фолианты периферических мыслей.
   Задержавшись у гранённого края кратера фонтана и оглядываясь на проход к эскалатору, он тщетно подождал Фалько, убедился, что его исчезновение было злонамерено, и нежданно увидел человека в белом плаще, пробежавшего мимо этого прохода, а минуту спустя там же появился Генри, который, озарив своим взглядом панораму, заметил Валентино и побежал к нему.
   - А что вы здесь делаете? - столь вежливо спросил Генри, что Валентино несмотря на память тотчас предположил коллизию этой якобы-демагогической погони в саркастической анонимности её мишени, только что воздвигшей Валентино на подиум подозреваемых, а саму мишень - в ехидно-перегибающийся трафарет вездесущего социопата; ярко рассмеявшись, Валентино не смог понять, как улику или как алиби воспринял эту реакцию Генри, а потому, задумавшись об уместной демагогии, якобы мечтательно-стыдясь прибавил:
   - Любовь... любовь...
   Внутри же - Валентино дрожал от ужаса, ожидая вопрос об ответном письме.
   - А не встречали сэра в белом плаще? Или хотя бы Френсиса?
   - Первый пять минут назад пробежал там и туда, - честно указал Валентино, увидев там же фигуру Фердинанда, - А второго - будто бы никогда.
   - Подозрительная неудача; можно попросить вас о беспроигрышной подлости?
   - ?
   - Коли вы ещё не ассоциировали себя с здешними фракциями, рабски помогайте Френсису, когда вы вместе окажетесь в той плеяде, а после либо я отблагодарю вас, либо - Бартоломео, перед которым всегда можете рассекретить этот заговор; вашу руку.
   Генри поспешил к Фердинанду, Валентино медленно пошёл в том же направлении, думая о удаче:
   - Нужно стремглав найти Френсиса и сделать так, чтобы Генри не нашёл его никогда, ха-ха! Если он потерялся давно, никто не обвинит в этом меня, а тем самым я предам осечке все пункты ада, начатого в письме Генри. Отрадно знать, что - правда о Генри, который сейчас якобы преподнёс мне бесценный дар, однако в-истине - уникально-удобный способ, где я, помогая Френсису, самовольно являюсь с ним к алтарям их жертвоприношений.
   Прервав эти мысли перечётом нелестно-альтернативных имён Генри, Валентино взошёл на эскалатор.
   - Фалько знал, что Нэммедио - поклонник тайного злорадства, иначе он бы не сошёл со сцены, отдалив развязку, не сбежал бы от своей супруги и ей кавалера. Нет, нельзя верить в совпадения и мечтать, что один из неизвестных игроков уже проявляется, ха-ха, ведь Нэммедио может быть и поклонником тщательно-хитроумной мести, побудившей бы его сделать то же самое. А вдруг камуфлетный Фалько показал мне эту сцену по разительно-иной причине? Может быть, он спрягает меня в наивного читателя, наблюдающего важнейшие перекрёстки лейтмотива, но не знающего, под каким углом на них нужно смотреть, чтобы увидеть революцию?
   Вскоре выйдя к рельсам, Валентино тотчас увидел пробегающего справа-налево Фалько, не остановившегося, но сказавшего:
   - Сколь раболепна удача! Скорее: ха-ха, саркастическое Время; мы, как и все, слишком рано опаздываем к старту...
   Валентино последовал за ним, всё удаляясь от погоста.
   -...Сейчас я препровожу вас в рандеву с Джакомо и прошу украсть том его памяти, озаглавленный "спектакль у театра"; сам я уже повинен в этом - когда мы станем асинхронными соучастниками, сможем отделить ложь от фальши.
   - Ха-ха, что именно я должен вам...
   - Опомнитесь, амнезия ответит, что вы жадно должны себе, а я во-имя победы промолчу: чем отличней от моего будет острие вашего интереса, тем контрастней картина. К тому же, Джакомо, будто назло себе, разговорчив, притом - интересен, и с-радостью расскажет вам завуалированные тайны, однако и у него есть неудобный изъян - он рассказывает лишь несколько раз.
   Неожиданно Фалько повернул вправо и, преодолев два поворота меж узких стен, вывел Валентино к простору, сказав:
   - Взирайте же на обложку человеческого цинизма.
   Валентино увидел парк, ни одно дерево в котором не миновала участь быть фигурно-обстриженным, а вскоре - человека, блуждающего вдалеке; не успев сообщить об этом Фалько, Валентино почувствовал на себе его руки, склоняющие за ближайшее дерево, и услышал:
   - Это не он.
   Дойдя до левой границы парка и крадучись следуя вперёд, они достигли дороги, отделяющей парк от здания, похожего на музей, справа от которого простиралась фешенебельная улица с изящно-древними постройками; войдя на неё, Валентино увидел, что и справа от музея расположен аналог этой улицы, а после - жест Фалько, приказывающего остановиться. Едва исчез звук шагов, Валентино услышал ссору голосов, три обладателя которых, стояли меж этими улицами и оказались двумя незнакомцами и Стэнли.
   - Сейчас я разобью этот словесный узел, а вы не перепутайте растекающиеся ленты: Джакомо из них - тот, на ком бы вы, будучи любой женщиной, задержали внимание... блондин в фигурно-бардовом жилете; согласитесь, его изящно-острое лицо - одна из немногих декорации романтического разгрома, что не покажется обидной.
   Валентино, смеясь, начал говорить о Елене, однако Фалько с первых слов предвосхитил его вопрос:
   - Ха-ха, да, скандально-примечательно, что, именно увидев его, она наконец посовестилась, однократно вернув свой разум к реализму; ах да, если рядом с Еленой совесть нарицает вас безграничным лжецом, знайте, что тем самым вы самым бездарно-скупым и анти-тщеславным образом льстите себе и даже не слышите этого, ведь всё-таки посчитали себя единственно-избранным ею, однако такая избранность посещает её при взгляде на каждый новый портрет, ха-ха; прощайте.
   Подарив Валентино эту индульгенцию, Фалько устремился к спорящим, а рассмеявшийся было Валентино, вдруг начав шёпотом останавливать его, чтобы отказаться от этого бесплатного поручения, которое непосредственно перед стартом начало походить на приказ "а сделайте-ка что-то", - оказался проигнорирован. Фалько быстро достиг яростных полемистов, которые не заметили его, и, настойчиво погрузив руку в их стиснутый круг, изрёк:
   - Можно перебить вас, господа?
   - Да, - серьёзно сказал безымянный человек, пока двое других, мрачно замолчав, оглянулись.
   - Всех?.. С беспримерной жестокостью?
   Раздался дружный смех, заставивший бюсты его исполнителей клониться в разные стороны и выстроиться покорными зрителями Фалько, а Валентино - несмотря на бездонное всё, что когда-либо говорил Фалько, лишь сейчас безвозвратно признать бесконечность его таланта, ибо уже спустя несколько секунд после смеха Джакомо, даже не догадываясь, что стал жертвой своекорыстного суфлёра душ, сказал:
   - Ха-ха; пришествие напомнило, что мне нужно идти: меня ожидают дамы; "аминь" этого диспута может подождать, да и настроения уже - руины.
   Двое других хоть и не высказали энтузиазма к этому предложению, но всё же имели вид тех, кому неожиданно наскучила злость, отчего позволили Фалько приобнять себя и увести влево со сцены. Джакомо устремился навстречу Валентино, который чем ярче пытался имитировать обычную праздность своих шагов, необходимую для якобы-случайной встречи, тем более неуклюжий результат наблюдал - надменно-горделивый; думая о льстивом символизме этого и представляя, какие мысли нужно иметь, что идти таким образом естественно, Валентино внезапно услышал стороннее мнение об этом вопросе - бронзово-бархатный голос Джакомо, имеющий снисходительно-презрительную, но при этом азартную интонацию, в-такт шагам Валентино изрекавший:
   - И ещё шаг!.. И ещё!.. Ах, Валентино, не дано тебе лицемерие: идёшь побеждать? Ха-ха!
   - Если только существует триумф слушателя, - посмеиваясь от-конфуза, ответил Валентино, по одной лишь этой браваде познав характер собеседника, стремящийся к амплуа благодушного комедианта-аристократа.
   - Твое-корыстная, однако, встреча, ха-ха, - сказал Джакомо, предлагая рукопожатие, - Какую страницу этого дня пожелаешь?
   - Ту, что случалась у театра.
   - И тебе? Не знаю даже, как и откуда вы узнаёте - можно сказать - что уже можно спрашивать: я будто попал в круг прорицателей фабул, в первый же возможный миг начинающих расхищать детали, ха-ха. Но тем временем проводи меня. До нас "снисходил" дождь, - неожиданно тотчас начал Джакомо, имея интонацию вкрадчивого рассказчика и впоследствии искусно меняя её в соответствии с произносимым, притом, смотря на него, Валентино ощутил, что не увидит апофеоза его ораторских амбиций, требующих общества дам, - Четверо мужчин, в их числе я, миновав случайно-последний поворот, стремительно проходили мимо театра, когда Игнацио предложил остановиться именно там. Оглядываясь на дождь, это не могло показаться подозрительным, и мы расположились на крыльце, а Теодор - с-усердием около Федерико, которому и продолжил рассказывать о своей бесконечной любви к Скарлет; если бы ты видел лицо Федерико, то понял бы, что единственная адская роль, которой бы он не хотел быть в этом повествовании, - слушательская, ха-ха. Однако Теодор по-наивности ли не понимал именно этого и, кажется, уже неделю нависал над ним с этим случайным садизмом, а к реакции Федерико задавал вопросы: "Есть ли у тебя право для этих мрачных подозрений? Неужели она обманывает меня? Есть тайна? Скажи же, умоляю!". Будучи другом Теодора, Федерико не мог омрачить его рай правдой, однако не мог и подавить искренность своего лица, отчего сполна обрёк себя на испытание дружбой, которое, чем ближе к описываемому дню, тем больше ужесточал Теодор, ибо целью нашего шествия была кульминация трагедии - сцена признания в чувствах, заставлявшая Федерико помрачнеть столь грандиозно, что Игнацио, ещё когда мы шли туда, проявил другую кульминацию - опасливости, и даже шепнул мне: "А не заставил ли его кто-то предать нас? Вдруг к смерти идём?". Признаюсь, в тот момент символистического лица Федерико, даже я начал подозревать себя в ошибке толкования, а Теодор, напротив, укрепил своё мнение настолько, что воистину начал пытать своего анонимного благодетеля, крича, что не сойдёт с крыльца театра, пока этот последний шанс узнать трагичную правду и спастись от летального заблуждения не станет явью, иначе их дружба изветшает незамедлительно. Саркастическая агония Федерико стоила холста, ведь он держал их дружбу в слабеющей руке, притом промолчи - тотчас отдал бы ему её осколки и заставил возненавидеть себя за закулисный подвиг, а скажи - оставил бы неизлечимую трещину в дружбе, заставив Теодора в каждом моменте будущего счастья вспоминать, что оно косвенно построено на несчастье друга. Понимая это, даже я обрёл сардоническую черту, отчего Теодор, случайно осмотрев моё лицо вместе с опасливым лицом Игнацио, вдруг воздумал очевидное - якобы каждый из нас предатель, знающий, по какому клинку он идёт сейчас, - и касательно меня, заметь, не солгал, ха-ха. Я не имею привычек бессмысленно сообщать чужие тайны и лгать чужими словами, поэтому молчал, но не понимаю, почему свою гипотезу умолчал Игнацио: может быть, боялся случайно оклеветать Федерико или проявить малодушие, однако, зная его, вера в это близорука. Кульминация этого каламбура правды прервалась явлением трёх женщин, к которым, кстати, мы следуем сейчас; едва поприветствовав нас, они начали смеяться, переглядываться друг с другом и как-то необычно посматривать на Федерико и Теодора, побудив последнего уподобиться образу честолюбивого палача, вероятно подумав: "знают все, кроме меня, а Федерико в той тайне не только мудрец, но и невольный или случайным соучастник!". Не знаю, что даже на этот момент было случайностью, а что - интриганством, но, когда Теодор нападающе пропагандировал Федерико последний абзац честности, какая-то из женщин сказала о Скарлет омерзительный опус, не стоящий повторения. Показалось ли мне, но готов поклясться, что в сам момент этого говорения женщин было четверо, однако в следующий момент - уже трое; в любом случае эта реплика подложила под Федерико пьедестал для благородного самопожертвования, и, начав cо знаменательного "да", он рассказал Теодору самые очевидно-лживые легенды о Скарлет, вероятно, желая разочаровать его только в себе, но не в ней, чтобы отныне Теодор видел в нём только врага и никогда бы не узнал, что друг стал подмостками его счастья. В момент наивысшего вдохновения Федерико, который, минуя боль, злорадствовал, ехидствовал и даже азартно пересмеивал всё то, чем Теодор эту неделю восхищался в Скарлет, - с-ударом открывшаяся дверь театра в-престиж показала нам саму натурщицу этой карикатуры, которая тотчас удостоила оратора пощёчиной и в-слезах побежала прочь. К великой странности, Теодора вместо пугающей ярости, миллиард причин для которой сотрясался вокруг, в тот миг украшал яростный испуг. И именно здесь порвался брильянт: даже не учитывая необъяснимый камуфлет Теодора, вопросы вращаются вокруг факта четвёртой женщины и Игнацио, ведь, если Скарлет заранее находилась в театре, то высказанное Игнацио решение остановиться именно там рекомендует воспринять себя уликой их заговора, а если Скаралет сама была четвёртой женщиной, которая, кратко выйдя из театра, кульминировала происходящее, - то где бы ни решил остановиться Игнацио или любой из нас, он был бы тотчас мастерски оклеветан первой версией. Не верю, что моё "показалось" случилось в столь неудачный момент, но нельзя отводить внимание от трёх женщин, одна из которых тоже может быть деталью этого заговора, ибо привела остальных именно туда, чтобы завуалировать факт четвёртой женщины, отчего и две остальные - вольные или невольные соучастницы этого, ибо встреча с ними могла быть неслучайной, - что вновь поворачивает правду к Игнацио, являвшегося чьим-то сообщником...
   - А дождь? - вдруг изрёк Валентино, - Как Игнацио мог знать, что в тот самый миг будет столь естественный предлог, чтобы остановиться у театра?
   - Дождь шёл уже давно, но вот если бы он кончился... жаль, что нельзя узнать, как бы это было тогда, ведь у Игнацио, если он соучастник этих случайностей, должен был быть более твёрдый запасной план, весьма связанный именно с этими женщинами: может быть, он бы предложил бы подождать их или вовсе сказал мне, что они будут проходит здесь, отчего я бы несомненно задержал мужчин, а подошедшие женщины задержали бы нас, чтобы чёрная развязка случилась именно там. Единственное явное здесь то, что Скарлет должна была услышать инвективы Федерико. Но зачем? Если бы то были инвективы Теодора, то вся эта комедия - чей-то гениальный трюк, который цепью абсолютно-недоказуемых мнимых случайностей заставил бы Теодора вслух презирать Скарлет, её - услышать это, а вместе им - разорвать любовь.
   - Но если сдвинуть углы твоей гипотезы, кажущейся единственной рациональной, и всё же сделать тайным возлюбленным Скарлет Федерико?
   - Да, как кстати, что я не рассказал тебе конец; теперь я убеждён, что это так, ведь в конце концов Федерико побежал за Скарлет, а Теодор, творя уже второй камуфлет, - за одной из трёх дам, за Градоидой, и отнюдь с-ненавистью. Тогда всё намного сложнее: Скарлет хотела бы быть с Федерико, но имела своекорыстную причину, чтобы подтверждать свою фальшивую любовь к Теодору, притом как-раз его испуг показывает руины косвенного следствия этой причины: есть нужное Теодору нечто, что возможно, только если Скарлет и Теодор будут быть или казаться возлюбленными. Нельзя лишь понять, совмещал ли Теодор любовь и корысть: если учесть пощёчину и любовь, второй камуфлет Теодора тоже может быть рационален: представь, что твоя дама на твоих глазах украшает кого-то пощёчиной и убегает никуда вместо того, чтобы слёзно пасть в тои объятья или попросит о защите; в такой позе реальности даже слепой разумом понял бы, что носил на сердце бесплотную роль, - и бездействие Теодора, возможно, доказывает, что он понял это, гордо отвернулся от каких-либо попыток врачевать фальшь и тотчас поспешил наказывать виновного - Градоиду, которая... которая...
   -...На первый взгляд, может быть лишь той, кто помогал ему укрепиться в ошибочном мнении о любви Скарлет?
   - Именно!
   - Однако Теодор слушал Федерико молча?
   - Да; я уже вижу - о чём ты: то, что Теодор не прервал это шоссе инсинуаций и тем самым объяснил всем, особенно - самой Скарлет, что совсем не против поверить хотя бы в возможность этого, - действительно может расшифровать побег Скарлет, поэтому и бездействие Теодора может иметь это причиной, если он тотчас-же понял это. Ха-ха, всё же единственная осязаемая правда - в том, что кто-то с-апломбом оставил здесь истинный автограф аферистского таланта, ведь мы даже не знаем, в чём реальная кульминация, а в чём - иллюзорная: кого должна была услышать Скарлет? И в том ли вовсе - эпицентр, а не художественный взрыв, затмевающий центральный акцент.
   - Но когда видна высокоинтеллектуальная манипуляция, - изрекал Валентино, внутренне посмеиваясь тому, что рассматриваемое может быть ещё одной симфонией Фалько, громкая интерлюдия которой звучала так недавно, - Нужно хранить ещё две мысли: мы не можем узнать, ни удалась ли она вовсе...
   - Ха-ха, страшно-смешно, если это - лишь фиаско! - воскликнул Джакомо.
   -...Ни кончилась ли она именно там и тогда: кто-то из находившихся там или даже, как и я, лишь слушающих это после может считать себя зрителем, но быть заглавным актёром и вседержителем того абсолютного акцента, затенённость которого заставит сонмища самозванных расследователей смотреть только саркастически-сквозь шедевр.
   - По-края согласен со вторым: помниться, совсем недавно Фалько рассказывал мне, что до того, как попасть сюда, писал трактат о мышлении гения, и, хотя он сам же смеялся, понимая, что написать такое может не он, но лишь гений, я унаследовал от него интересную мысль...
   В этот миг яростно и едва не вслух посмеялся уже Валентино, сперва заметив, сколь бездонно Фалько, в беседах Дажакомо, принижает свой интеллектуальный апломб, а едва рассылав слово "унаследовал", увидел себя и Джакомо пешками в пальцах Фалько, которые именно в этот момент становятся теми самыми неведомо-актёрствующими зрителями, и, продолжая слушать Джакомо, в-овации думал: "Ха-ха, так и знал, что даже до-конца сняв передо мной маску, Фалько в-камуфлет оставит меня своей марионеткой, победа которой лишь в том, что она знает, кем кончаются нити, однако делает то же, что и другие, ха-ха-ха! То, что я теперь думаю о нём, невыразимо: выгравировав повсюду подсказки о своём участии, сняв маску и научив меня читать автографы, он в-сарказм воссоздал меня невольным лицемером, ведь стоит мне лишь умолчать то, что я не должен был знать, как я уже беспощадно солгал. И в том - величье его философического терроризма, что тем временем я уже аллегорически поклялся ему молчать, ибо чувство благодарности, понимание узорности мести и фактор амнезии, лишивший меня всех тайн и любого превосходства, но будто самой дланью Справедливости восполненный именно этими видимыми лишь мне субтитрами, - всё любезно заставляет меня предпринять падеж тишины! Он так много говорил и даже показывал о фатализме, что, кажется, и это не случайно: именно в отчасти-безболезненной притче о фатализме он запер меня сегодня: я буду знать многое, но буду вынужден молчать! Ха-ха! Само слово "гениально" только что стало архаизмом, если воспользоваться его же способом и описать происходящее другими словами: Джакомо, сам того не зная, говорит со мной от его лица: Фалько сумел передать сверх-конфиденциальную записку через чужие мысли! Невыносимое "браво"!"
   -...По его мнению, любая кульминация, - тем временем продолжал Джакомо, - Должна быть лишь следующей коллизией; если эта оказия действительно имеет высокоинтеллектуальное междустрочие, а её автор умеет просчитывать и строить пирамиды событий, мы с тобой будем глупцами, если не предположим хотя бы начало: Теодору нужно быть или казаться возлюбленным Скарлет для победного чего-то, факт чего, на самом деле, нужен кому-то другому так же, как Теодору для какой-то своей победы нужна Скарлет, и складывает другую победную линию, но и она может быть лишь необходимым фактом в абсолютной другой игре совершенно другого человека, а нам остаётся лишь считать количество саркастических ступеней этой пирамиды.
   - Но сначала, - сказал Валентино, обернувшись на Джакомо и увидев его задумчивый взор, случайно подпав под который, любая женщина почувствовала бы себя приятно-раненной, - Нужно знать, кто, как ты, знал о поползновениях Федерико.
   - Любой, если имел разум; Федерико до-феноменальности застенчив и, каждый раз встречаясь со Скарлет, пытался признаться ей, но первое же слово замирало на его губах, а иногда именно в этот момент и возникал сладкогласный Теодор с вкрадчивыми дифирамбами; смотреть на это было больно. Но... всё же выделяется одно подозрительное лицо: помнишь, ты, я, Федерико, Скарлет и Градоида стояли около руин памятника, что на пути к пристани, а рядом стоял Франсуа, будто ожидая кого-то, но с-целью взирая на нас, на бравады Федерико и на реакции Скарлет?
   - Да.
   - Ха, значит, ты в самом деле потерял память?
   Валентино, сперва не поверив, что действительно услышал этот искромётный камуфлет, яростно оступился мыслью и, тотчас отказавшись от отрицаний и апологий, лишь обличающих подготовленность к подобному вопросу, ретушировал яркое замешательство на лице в недоумение.
   - И не пытайся, - с добрым злорадством изрёк Джакомо, - Та сцена правдива, вот только на месте Франсуа стоял ты, и случайно забыть это ты никак не мог. Ликуй от того, что именно я знаю твой секрет и обещаю сохранить его.
   - Что ж, прошу об этом, - добросердечно сказал Валентино, однако чувствовал себя тем, кто среди игры на-жизнь случайно показал сопернику свои карты, - Но неужели это был я?
   - Нет, ха-ха, статус подозрительного афериста принадлежит Франсуа, однако представь, сколь скандально-случаен был бы путь твоей начатой, но забытой аферы, ха-ха! В тот раз Франсуа встретился нам случайно, конечно же - якобы, и усердно наблюдал попытки Федерико начать своё признание, а вскоре улыбнулся, но совсем не так, как если бы подумал лишь: "да, я прав, дело с_е_рдца", а с-коварством, с предвкушением выгоды, притом, ха-ха, я не перестану удивляться этим прорицателям фабул, ведь именно ты всё время наблюдал лишь его и лишь после этой улыбки подошёл к нам; жаль, что мы никогда или не скоро узнаем, зачем ты делал это.
   - Я без-памяти от всего этого... - сказал Валентино.
   - Ха-ха-ха!
   -...Но давай со всех сторон проверим кандидатуру Франсуа, который может оказаться не творцом этой аферы, но её первой пешкой: что связывает Франсуа с Федерико, Теодором и Скарлет? Может он быть третьим, ещё более тайным влюблённым?
   - Нет, - без-интонации сказал Джакомо.
   - Почему так ультимативно?
   - Несколько лет назад Скарлет уже перестала быть его женой, они вместе оказались здесь, притом несмотря на словесную кровавость их расставания, они сохранили дружбу, от которой у Франсуа есть одна интересная привычка, могшая поучаствовать в происходящем, - к чести, он начинает отрыто ненавидеть каждого, кто плохо говорит о Скарлет, да и вообще ведёт себя по-рыцарски - будто всё ещё является её мужем, однако лишён всех притязаний и ревности...
   Валентино рассмеялся.
   -...Что?
   - Соотнеси эту привычку с бравадой Федерико и поймёшь ещё одну возможную причину вашего спектакля у театра.
   - Ха-ха, почему-то не заметил; я пытался найти применение этой привычки в прошлом, а ты - на-будущее? Через это неизвестный автор аферы хочет подарить Франсуа повод отомстить Федерико за Скарлет? Может быть! Впрочем, не стаем теми, кто не отличает любимые идеи от правильных: сейчас я понял, что, если не изменим путь мысли, то явим себя миру самими виртуозными демагогами, ведь каждого пребывающего здесь человека можно связать с Франсуа, как и с любым другим, ха-ха. Нужно сопоставлять Франсуа и Игнацио... Нет, останови мысли и шаги: трое кротких соучастниц этой комедии стоят за тем углом.
   Увидев перед собой самое обычное здание, окружённое другими зданиями, Валентино вспомнил, что нимало не следил за своим перемещением и заблудился.
   - Верю, что ты считаешь мудрым не изречение "сказал - сделал", а "сделал - сказал"; предлагаю путь эксперимента, - продолжал Джакомо, - Будем говорить при них и вместе с ними, а после якобы разойдёмся: ты проследишь, куда донесёт сказанное там Эдит, а я прослежу за Градоидой.
   - А третья? Вдруг случайно именно она окажется нужной? Почему ты уверен в ней?
   Джакомо полуобернулся к нему томное лицо и сказал:
   - Хоть я никогда не использую свою красоту во-имя коварства, этот случай - исключение: нас с ней связывает искреннее чувство, отчего, поверь, вместе с ней преследуя Градоиду, я найду способ лишить её память цензуры.
   Они тотчас вышли из-за угла, Валентино тотчас увидел живописное место, на краю которого стояла беседка, а в ней - двух женщин, одна из которых, увидев их, почти-синхронно с Джакомо воскликнула:
   - А где Градоида?
   - Интересно, - тотчас ответил Джакомо, - Какая нить говорит о том, что Градоида должна быть именно со мной?
   - Мы побежали за ней и Теодором, - ответила та же женщина, - Но потеряли их, зато встретили Арриго, который сказал, что некто видел её с тобой, и пришли сюда ждать вас.
   - Между прочим, вот и спецэффекты фактов, - обратился Джакомо к Валентино, который, тем временем понимая, что финал этой истории случается именно сейчас, убедился в играх Фалько, заранее знавшего о случившемся.
   Джакомо представил друг другу Валентино и молчавшую женщину, Эдит, и нежно взяв руки второй женщины, сказал ей:
   - Летиция, ответь мне, какая случайность привела вас к театру?
   Летиция лишь оглянулась на Эдит, которая тут же ответила:
   - Скарлет секретно рассказала Градоиде, которая пересказала это мне, - что сегодня завершит игру над Федерико и Теодором; она не сказала - какую, сказала - невинную.
   - Но оказавшись там, - продолжила Летиция, - Мы поняли, что ничего не знали о "невинности" и стали чьими-то пешками, случайно соучаствуя в эшафоте.
   - А никому, как мне, не показалось, - сказал Джакомо, - Что в момент, когда раздалась инвектива, присутствовало четыре дамы?
   Валентино начал было думать о контекстной гениальности этого вопроса, который, если инвектива принадлежала одной из двух, предлагал Ей воспользоваться удачным заблуждением других, но помнить, что само это заблуждение может быть вымыслом, созданным во-имя её же обличения; однако, даже не успев начать всматриваться в лица дам, чтобы увидеть признаки решения этой дилеммы, он услышал Летицию:
   - Я не говорила этого.
   - Я тоже, - тотчас уверенно сказала Эдит, - Ха-ха, а Градоида стояла перед нами, но не говорила и она, ведь голос слышался сзади, а я не даже не заметила этого; припоминаешь?
   - Да, - ответила Летиция, - Парадоксально, но я так ждала развязки неизвестного фокуса, что, между прочим взирая на спину Градоиды и перешёптываясь с тобой, не удивилась положению этого лишнего голоса, несмотря на то, что, казалось бы, это и был блик ожидаемого фокуса, ха-ха-ха
   - Ха-ха, Валентино, - сказал Джакомо, - Помнишь, мы говорили о Игнацио как соучастнике Скарлет? Теперь я убеждён в этом: даже если Скарлет вовсе изначально не была в театре, а тайно следовала за нами, ей нужен был тот, кто правильно расставит персонажей на сцене, позволив ей оказаться именно сзади всех, а Игнацио - тот, кто старательно и якобы-благородно пытался примирить Федерико и Теодора и посредством примирительных объятий отвёл их от двери театра, отвернул от неё и даже поставил их в позу, чтобы смотреть на профиль которой, нужно стоять спиной к двери, хотя я стоял на лестнице крыльца и смотрел на тот же профиль с другой стороны, но не видел дверь из-за нагромождения фигур...
   - Джакомо, ты гений, но - не сейчас, - смеясь изрекла Летиция, - Если я правильно поняла, ты думаешь, что Скарлет воспользовалась дверью театра более одного раза?
   - Да.
   - А помнишь, сколь стара эта дверь и сколь символична была её скрипичная какофония?
   - Но вдруг именно в как-то отретушированном этом - задуманное алиби? Более меня беспокоит простота, с которой я вычислил Игнацио, ведь ни для кого не секрет, что никто, находясь здесь и в-уме, не решиться на преступление, не придумав подставных злодеев. Соединяя всё, думаю, что Скарлет и Игнацио - самые солидарные сообщники, а четвёртая женщина - вовсе не Скарлет, но та, кто, следуя ли истинной цели этой аферы, или - аферы внутри чужой аферы, хотела оклевать вас троих, однако я случайно обратил её удачу в пепел; если бы вас начали обвинять в соучастии в произошедшем, а вы бы оправдались тем, что слышали четвёртый голос, то многим, даже мне, это бы показалось самой инфантильной попыткой спасения. Безусловно, что с правдой об этом связана Градоида: именно она сказала вам об игре Скарлет, именно за ней устремился Теодор, именно она - случайно ли? - потерялась среди послесловия скандала.
   Неожиданно Валентино рассмеялся вслух, обнаружив анонимность четвёртой женщины, обвинив себя в навязчивой идее и вдруг подумав: "но что если именно вселение в меня этой навязчивой идеи и было целью социопата? Я мог ослепнуть от-совпадений и cо-стереотипом пройти мимо нюансов всех подобных ситуаций, с-суицидом говоря лишь: да, опять он. Ха-ха, если всё это идея Фалько, то он вовсе возрешился симулировать во мне аналог шизофрении, полмира заблуждений рисуя от лица социопата, а вторую - от собственного; не это ли подразумевал он, когда озаглавил себя режиссёром моего будня? Нет, это слишком титанично даже для него: чтобы построить подобную манипуляцию, нужно знать все существующие тайны и замыслы плеяды и предсказать то, как они повлияют друг на друга, ха-ха, нужно предсказать всё! Тогда вывод наконец очевиден: социопат пытается подставить на своё место Фалько, чтобы я престал доверять ему и тем самым помешал ему в чём-то. Да! Генералитет плеяды мог узнать, что Фалько готовит революцию и сделал меня своим приспешником, - а для того изобрёл социопата, который должен заставить меня подозревать Фалько и вскоре разорвать этот заговор изнутри. Но как это связано с Алфэосом?! Действительно, тот возможный кукловод - никто, состоящий из Бартоломео, Генри и ещё нескольких первопроходцев!".
   - Глупцы, я так коварно посмеялся, что две минуты молчал, а они и не заметили! - презрительно сказал Джакомо, когда Валентино вышел из забытья и, увидев смеющиеся лица женщин и харизматические движения Джакомо, не без смеха понял, что стал холстом для ещё одной карикатуры Джакомо, который всё это время с-сатирой озвучивал якобы его мысли.
   - Валентино, - сказала Эдит, - Ха-ха, посовещавшись на глазах обманщика, мы решили разрешить тебе оставить здесь нескромную тайну!
   - На самом деле, Валентино, - сказал Джакомо, - Очень сложно найти правильные края случившегося, ибо, если здесь случается хоть даже прозаическое что-то, мгновенно возникает несколько рачительных энтузиастов, умеющих использовать это себе на-благо и, добавляя в чужую картину один лишний мазок, разрушающих любые наши поползновения к правде. Как теперь несложно понять, ремарка Арриго о том, что именно я стал спутником Градоиды, нужна, чтобы каждый, как и мы, уяснив, что закулисные люди, которые с-коварством участвовали в произошедшем, могли обрести эту возможность, лишь узнав о ней от Градоиды, - провозгласили меня центральным аферистом, ха-ха.
   - Да, - сказала Летиция, - Нельзя ошибиться, сказав, что теперь видны руки двух автономных крупье: целью первого было само то, что произошло, хотя и не понятно, что именно здесь "то", а целью второго, вовремя узнавшего об афере и свершившего её нелегальный вернисаж, был шанс мастерски оклеветать меня, вас, - Летиция показала на Джакомо и Эдит, - и Градоиду; возможно, второй крупье должен быть связан с четвёртой женщиной и с Арриго или с тем, кто предложил Арриго озвучить эту инсинуацию, ведь ты не лжёшь мне, что не был с ней? - вдруг встревоженно обратила она к Джакомо, который полуобернулся к ней именно томно так, как чуть раньше - к Валентино, и уничтожил сомнения.
   - Может быть, потому Градоида и пропала? - сказал Эдит, - Если не сказать страшное - уже погибла: только она безупречно знает, кому сообщала об этой афере, и тотчас может нарисовать галерею подозреваемых, а ведь не каждый так талантлив, что смог бы заставить её замолчать другим способом, кроме убийства.
   - Не хочу верить в этот траур! - воскликнула Летиция.
   - И не верь: рано! - сказал Джакомо, - Не многие решатся на самое циничное, дезинформационное убийство, особенно - если цель его не бесценна.
   - Также странно, - сказала Летиция, - Что последнее время Игнацио одарял нас своим обществом...
   -...Отчего за нами, - продолжила Эдит, - С тех же пор следил Франсуа.
   - Да, - до-карикатурности задумчиво сказал Джакомо, - И, каждый, кто не подумал об этом тщательней, не нашёл в этом ничего необычного.
   Внезапно Летиция прервала Джакомо предупреждающим взглядом и с откровенным намёком кивнула на Валентино, который в тот момент, обобщая всю свою память и почему-то вспоминая эпиграммы Толстого о историках, со-смехом постигал, что ни одно сюжетное искусство не вышло из примитивного храма классицизма, ибо социальный реализм злорадно простирался пред глазами, где каждый "персонаж" был не без поползновений, не без коварства и не без талантов, а анархическое полупрозрачное взаимодействие всех этих "персонажей" повергало в неизмеримую тщету любую мудрость и проницательность.
   - Я доверю ему, - тотчас ответил Джакомо и обратил на Валентино столь многозначительный взгляд, что тот понял, что бесценным залогом тому - случайное признание в амнезии, - Валентино, наш квартет, надеюсь, что лишь ныне лишённый угла, проповедует злорадное самозванство в чужих тайнах, и в том очевидная причина рук второго крупье, который, сооружая эту клевету, аллегорически просит нас яростно помолчать кое-о-чём; нам известна его личность, но тебе её знать незачем, зато ты должен знать, что Игнацио и Франсуа...
   Эдит и Летиция почему-то рассмеялись, но со-стыдом прекратили, увидев строгий взгляд Джакомо.
   -...Оказались здесь в один и тот же день и якобы успели поссориться до взаимной тирании раньше, чем даже донесли в плеяду свои вступительные челобитные. Однако существует множество поводов, чтобы считать их вражду интересной хитростью друзей, которые прежде, чем огласить своё появление здесь, присматривались к плеяде и, увидев созвездия коварств, одели эти маски взаимной ненависти, чтобы эффективно спасать друг друга от настоящих врагов, предложив себя каждому как камуфлетного напарника мести другому. Сообразуясь с этим, ты поймёшь, что сообщником Скарлет обязательно является Игнацио, ведь, на самом деле, они попали сюда втроём. Именно поведение Игнацио стало уликой, позволившей вычислить эту интригу, ибо, в отличие от него, Франсуа, проявив незаурядный талант, стал самым туманным человеком, поступки которого столь бесхарактерны и столь откровенно-лицемерны, словно он ни единожды не смешивал решения не только с чувствами, но и с логикой: он спасает врагов, но предаёт друзей, сегодня защищает кого-то от клеветы, а завтра сам же подтверждает её; некоторые, кстати, вовсе считают его латентным маньяком. Эти казусы его поведения, по нашему мнению, - самый эффективный грим, созданный, чтобы маскировать именно факты спасения Игнацио: чтобы замаскировать своекорыстный камуфлет, он всегда и беспрестанно творит другие камуфлеты. Однако мы слишком долго говорили, пришло время разойтись и слушать - первых глашатаев случившейся комедии. Ты пойдёшь к ротонде? - обратил он к Летиции, но тотчас поцеловал её, не дав ответить.
   - Да, - сказала она.
   - А я к колонне, - сказала Эдит.
   - Тогда я посещу несколько тайных мест чужих встреч, - ответил Джакомо и обратился к Валентино, - Тебе же предстоит доказать идиому, став человеком "хоть куда", ха-ха; мы, конечно, с-радостью приглашаем тебя стать адептом нашего времяпрепровождения, но не будем настаивать и лишь призываем к чести: если решишь присоединиться к какому-либо другому сообществу или вовсе к другой плеяде, обещай не использовать даже тишину, о которой ты узнал здесь.
   Не дожидаясь ответа, но озарив Валентино много-напоминающим взглядом, Джакомо развернулся, и все, кроме Валентино, разошлись в разные стороны, но уже спустя минуту Джакомо и Летиция, держась под-руку и умилительно смеясь, вернулись.
   - Коли мишень лишь одна, - начал Джакомо, - Заменим же пользу интересом и отправимся за ней трёхголовым соглядатаем. Мы знаем, что она не пойдёт туда, куда сказала...
   Они тотчас пошли вслед за Эдит.
   -...Но, - закончила за него Летиция, - Знаем и, что причина этого может быть не искомой нами.
   Дойдя до первого же перекрёстка, на его правой улице Валентино увидел спину спешащей Эдит; преследователи перебежали перекрёсток прямо, тотчас свернули за здание, и едва образ Эдит начал мелькать в пролётах, Валентино, хоть и не имел корысти к происходящему, сперва несколько расстроился, замечая отсутствие серьёзности в своих соратниках, которые намеренно переигрывали роль преследователей - блюли гротескную осторожность, смеялись, декламировали происходящее символическими позами, с-энтузиазмом прятались, терялись, пугали и пугались; однако вскоре он с-избытком развеял свою чопорность и, вместе с ними наслаждаясь контекстом, однажды едва случайно не вышел навстречу Эдит, когда заодно с Джакомо тихими шагами прятался за спиной медленно озирающейся Летиции. Этот инцидент ненадолго укротил их азарт, отчего Джакомо вернулся к более безопасному ремеслу комментатора и, при каждой видимости Эдит, клеветнически озвучивал её поведение, пароксизм чего случился, когда она остановилась и, вспоминая, куда идти дальше, вращалась, оглядывалась и наглядно переживала:
   - Нет, тех я уже предала... да и этих, кажется, тоже... - до-карикатуры обидчивым голосом повествовал Джакомо, вместе с Валентино и Летицией выглядывая из-за угла.
   Преодолев смех, Валентино вдруг вспомнил якобы лишь красноречивую реплику Фалько "отделим ложь от фальши", а вместе с ней - сколь безусловно мастерство эвфемизмов Джакомо, Летиции и Эдит, и наконец решил выспросить хотя бы величайшую недосказанность полученного ранее объяснения:
   - Кстати, вы, я вижу, от-жадности решили испытать меня глупостью и весьма виртуозно умолчали факты? Что же Скарлет сказала Градоиде? Именно "быть у театра"? Ведь это ставит точку в подозрениях о причастности Игнацио.
   Джакомо и Летиция переглянулись улыбками.
   - Да, она пригласила Градоиду именно к театру, - лишь сказала Летиция и, игриво помахав рукой Джакомо - намекнув, что намерена продолжить прятки, побежала.
   Вскоре после этого Эдит достигла щедро-орнаментированной часовни, где, прислонившись к стене и жадно выглядывая из-за углов, её ждал чрезвычайно элегантный мужчина, имя которого Валентино, выглядывая из-за стены, начал было шёпотом спрашивать у Джакомо.
   - Виолетто! - воскликнула Эдит, - Ты ведь никому не говорил о театре? Впрочем, не отвечай...
   Эдит зажала губы Виолетто ладонью, а он, мягко отстранив её руку, кивнул, побуждая продолжать говорить, и вновь принялся выглядывать из-за углов.
   -...Лишь обещай мне, что непременно спасёшь Градоиду, если только ещё не поздно! Я не прощу себе, если моя откровенность станет причиной её смерти! Я буду благодарна... я... я... ну, знаешь...
   - Да, да, - как показалось, даже с-эйфорией и с-жадностью ответил Виолетто, - Однако я не настолько премудр, чтобы знать, с чего начать: положи передо мной хотя бы первые ступени! Что же там в-финале случилось? Я, представь, шёл к театру зрителем чужой интриги, но внезапно стал актёром собственной и уже не мог продолжить путь, не зная, кого скомпрометирую своим присутствием там.
   - Умоляю, не теряй времени на празднословие: Скарлет вместо того, чтобы увидеть задуманное, случайно подслушала о себе щедрые эпиграммы Федерико.
   Летиция и Джакомо переглянулись приятным удивлением, после чего последний обратил к Валентино шёпот:
   - А ведь, ха-ха, ты был прав: случившееся - лишь фиаско!
   - Ха-ха-ха! - тем временем разразился Виолетто, - Ибо, как и всегда, побеждает только сама Игра!
   - А едва это случилось, - продолжала Эдит, - Градоида почему-то побежала от Теодора - в сторону каскадно-этажного района; так что скорее обрати в добро свои криминальные рефлексы и пойми, где они могли оказаться и кто мог задушить их своим вниманием. Зачем ты оглядываешься? Чего ты ждёшь?..
   - Может быть, меня? - прервал её незнакомец, вышедший из-за угла часовни.
   Виолетто, вздрогнув, разительно обернулся и обернул на него хищный взгляд, доставая пистолет, но, рассмотрев лицо новоприбывшего, гротескно-проклинающе прошептал:
   - Орацио; последнее проклятье! Зачем ты здесь?!
   - Наверное, - ответил Орацио, - Готов был отдать и жизнь за сарказм, по которому ты случайно казнил бы своего благодетеля, ха-ха!
   - ? - плечами изрёк Виолетто, вновь выглядывая из-за стены.
   - Я могу ответить на вопрос, который ты сейчас задаёшь взглядом пейзажу...
   Лицо обернувшегося Виолетто выразило скорбное предчувствие непроницаемого коварства.
   -...Долго же я пытался поймать тебя; о, как ты искушал меня на злорадство, ха-ха! Рисуя этот лабиринт шагов, ты, несомненно, пытался проверить, насколько ты важен для преследователя, для Чезаре?
   - Да.
   - И, несомненно, тем временем просчитывал, как бы вывернуть глаза соглядатая себе на-пользу?
   - Да, но сократи же свои ораторские фиоритуры и покажи мне луч! Эдит, не хотел говорить, но именно этот самозванский эскорт - причина, по которой я разминулся с театром.
   - Так знай, - продолжал Орацио, - Что в его глазах ты бесценен: ты так долго кокетничал едва ли не смертью!
   Эдит тихо вскрикнула.
   - День кульминаций! - полу-смеясь изрёк Виолетто.
   - Сегодня я получил письмо от инкогнито, вот оно, адресовано тебе; вероятно, его автор, решив использовать моё посредничество, виртуозно совмещал благодеяние и злорадство, ведь, если бы я не успел передать тебе его содержание, то был бы косвенно виновен твоей возможной гибели, ха-ха-ха!
   Тем временем Виолетто недолго поскользив взглядом по странице, обращённой к звёздам, рассмеялся, передал письмо Эдит и сказал:
   - Если это саркастическое заблуждение делает меня мишенью для мести, то Чезаре стоит басни! Я даже не мог предположить, что мои действия могут иметь такое толкование! Иногда замечая его гримасы, я думал, что он меня хотя бы в правде подозревает - в маске дружбы, ха-ха, но это! Можно было бы разрешить это недоразумение и не потерять несколько месяцев праздного лицемерия, но с-жадностью воспользуюсь тем, что сложилось. Тсс, смотрите, вот и Чезаре, ха-ха, полжизни бы отдал, чтобы сейчас не иметь в том корысти и сообщить ему о фиаско его поползновений; ждёт, что я выйду там, ха-ха, сосредоточие комизма! - изрёк Виолетто, указывая на далёкую спину человека, якобы незаметно следящего из-за дерева за ещё более далёкой площадью.
   Пока трое у часовни предавались весьма праведному злорадству, Летиция взяла Джакомо за рукав и просияла садистки-ехидной улыбкой.
   - Да, признаюсь, ты права, проиграл! - ответил Джакомо, - Но я сам выберу день, когда исполню все твои поручения. Наверное, Валентино, сейчас ты наконец поймёшь, как это выгодно, и станешь нашим фанатическим адептом: нам как-раз нужен ещё один надёжный человек, а ни что во всех мирах не твёрдо так, как твоё желание оставить амнезию в тайне, ха-ха...
   В этот миг Летиция обратила к Валентино лик сострадания, смотря на который, он впервые до-конца осознал неисчерпаемый трагизм своего положения.
   -...Не проведя с нами и двадцати минут, сейчас ты узнаёшь уже второй сентиментальный каламбур: около месяца назад Чезаре и Виолетто - никто друг другу, случайно встретившись где-то, спасли от собственной тени новоприбывшую Адель; Чезаре тотчас потерял своё сердце в её руках, Адель тоже - ха-ха, символическое "тоже": только не пойми, что в своих руках! - а Виолетто, неожиданно обнаружив в ней созвучного собеседника, стал ей беспрестанным другом. Сможешь угадать сарказм фабулы?
   - Быть может, - начал Валентино, - Чувствуя благодарность к обоим, она отдала сердце тому из них, кто первый попросил, а не тому, кому больше хотела, - а после уже боялась передумать, чтобы не обидеть, отчего прямо сейчас Чезаре - саркастический делитель взаимных чувств Адель и Виолетто, даже не подозревающих о симпатии друг друга? Нет, я ошибся, - тотчас добавил он, вспомнив эйфорическое "да" Виолетто.
   - Ошибся здесь, но не везде, ха-ха, - сказала Летиция, - Наверное, у тебя случилось озарение из-под зеркала амнезии, ибо описанное тобой положение хоть и немного не так, но верно для других лиц.
   - Здесь же, - сказал Джакомо, - Истина более психологична и, повторяю, каламбурна: даже сейчас, месяц спустя, отношения Адель и Чезаре едва ли отличаются от того, чем были в первый день: рядом с ним Адель многообразно молчит, а если и отвечает, то только короткими, притом повседневными фразами, ни на-шаг не покоряя даль откровенности и страсти; однако когда Адель находится рядом с Виолетто, особенно наедине - как же я это узнал, ха-ха? - эти встречи сопровождаются захватывающими диалогами, будто имеющими цель за-век пересказать себя друг другу. Взирая на это, Чезаре, хоть я тому и не верил, взвесил облака и понял, наверно, именно то, что ты предложил, ха-ха: якобы её молчание намекает только на одну откровенность - что он абсолютно не интересен ей, а их совместное времяпровождение - её мазохистская епитимия, ха-ха! Думаю, ты знаешь, что есть люди, которые могут высказать душу незнакомцу, которого больше никогда не увидят, однако именно этого-то, вероятно, и не знал Чезаре, ибо не учёл лишь характер Адель, для которого верна ремарка: важность момента - худший контекст для слов, серьёзность - лаконична, а истина - таинственна и стыдлива. Чезаре не понял, что для Адель Виолетто - олицетворённое сновидение, разрешающее творить безнаказанно, без-последствий и без-реализма, и начал ревновать её к Виолетто, который сам лишь сейчас узнал о своём иллюзорном коварстве, ха-ха!
   Внезапно Летиция сдавленно издала эйфорическое междометие, обычно возникающее, когда человеку нравятся собственные мысли, и сказала:
   - А-а-а, Джакомо! Жаль, что Чезаре - не Федерико и не друг Виолетто: злорадно представь, как бы он повёл себя в это положении, ха-ха! Он бы попытался самоотрешено соединить их сердца, будто цинически распродавая Адель другу и погружая Виолетто в недоумение, а даже если бы они сказали ему, что эта их любовь ему лишь показалась, он бы гордо воскликнул: "О, не нужно жалеть меня: пусть лучше из трёх счастливы будут двое, чем никто!", ха-ха-ха! Это - последняя поза трагикомедии!
   Валентино и Джакомо рассмеялись колоритным шёпотом, последний - сквозь слова:
   - Гениально! Если бы это аллегорическое самоубийство свершилось, жизнь наконец превзошла бы Шекспира!
   - И, кстати... - начала Летиция.
   - Прости, сей удачный антракт кончается, - остановил её Джакомо, ибо трое у часовни, пресытившись злорадством, вернули внимание друг другу.
   - Может быть, - сказал Виолетто, - Начнём канонаду интриганских сарказмов сейчас же?
   - ? - сказали лица Эдит и Орацио.
   - С элементарного - подарим ему "толкователя снов"; он видел тебя, Орацио?
   - Нет.
   - Хоть мы с тобой до этого момента и не были околдованными друзьями, но не были и хрестоматийными врагами; предлагаю первый контракт. Пусть увидит: скажи, что тоже мстишь мне, и предложи дуэт...
   - Нет, нет, нет! - ответил Орацио с такой поспешностью, словно каждое услышанное им слово постигала незамедлительная материализация.
   - Почему? - разочарованно сказал Виолетто, - Кажется, ты не тот, чья гордыня или совесть не соглашаются на пубролюцию, ха-ха!
   - Хочешь, чтобы я опубликовал свою самоубийственную тайну? Изволь; я бездарен среди экспромтов: недосчитывая, озвучиваю орфограммы лицемерия.
   - Это до-безбожности неуместный изъян, ха-ха! Попытайся! Только двухсторонняя дезинформация позволит нам использовать Чезаре для всех наших целей.
   - Сперва же говорю последнее "нет"!
   - Стёр карту! Тогда позови ко мне Нэммедио или хотя бы Фердинанда.
   - Да и тебе не советую рисковать ради фундаментальности козней, - как бы продолжая предыдущую реплику, таинственно добавил Орацио.
   - Но, Виолетто, - тем временем сказала Эдит, - Ты забыл о моей просьбе!
   - Да, воистину забыл, прости! Повторю, день кульминаций: последний раз такое было, лишь когда я оказался здесь, отчего не смог стать даже тщетным соучастником действа и тем обиднее теперь выпустить хоть одну нить! Да почему же ты не хочешь?! - вдруг с лихорадочным чувством возопил Виолетто, будто не имея сил поверить, что причина этой неудачи шанса может быть столь косвенна.
   В этот момент Валентино до-смеха ломался об этический парадокс, ибо чуть раньше искренне радовался, наблюдая патетическое злорадство лиц Джакомо и Летиций, в объятьях друг друга наблюдающих, людей у часовни, которые столь же злорадно наблюдали Чезаре и, словами Фалько, неожиданно для себя "писали секреты на облаках", как вдруг понял, что иногда даже искренняя радость за других - опус самый двусмысленный, смешивающий пороки и добродетели; вернувшись к контексту, Валентино думал: "в сравнении с моим фиаско, неудача Виолетто - лишь суетный каприз! Каждый здесь думает наперёд и действительно умеет быть: Фалько сам нарисовал своему врагу фанатического компаньона, Игнацио и Франсуа представились врагами, Виолетто, воистину не потеряв лица, творит своему мстителю фальшивого союзника и переворачивает эшафот! А я, ха-ха?! Потеряв память, я будто думаю не то, что в будущее, но даже мимо прошлого, ха-ха! Что-то подобное мог сделать и я! С кем? Зачем? Даже не думал, что слова Фалько о фантасмагорических сословиях, о великой разнице меж публичной и сольной версией людей и обо всех кулисах окажутся настолько реалистичны. Ха-ха, громче взрыва вижу, почему мне приснился тот кошмар! Ничему нельзя верить: всё может оказаться бутафорской видимостью в череде ежесекундных козней, ха-ха! Не об этом ли предупреждал Алфэос: кажется, что я ещё ничего не сделал, однако уже могу быть соучастником чьих-то афер? Нужно обрести абсолютное внимание и только с ним читать эти фальшивые лица. Ещё одной трагедией - "анонимность"; встретив социопата, я ещё не мог подумать, что он всего лишь возвёл к гениальному пароксизму популярное здесь клише: в столь ограниченном круге лиц действительно должна происходит пандемия анонимных писем и, возможно, даже действий, ведь иной способ конфиденциальности невозможен и обязательно позволит желающим найти, кто из этих, быть может, пятидесяти человек был оратором. Браво, - вдруг мысленно вскричал Валентино, претерпев озарение, - Истинная гениальность социопата в том, что он оставил анонимной загадкой саму коллизию своего явления: понять, кто он, значит, найти конкретное инкогнито среди круговорота анонимов, анонимных действий и анонимных писем! Мне нужно понять, какие из анонимностей принадлежат именно ему, притом я не знаю, кто в плеядах использует анонимность и каков истинный характер социопата! Немыслимый шаг с горизонтов шедевра!"
   - Я уже сказал своё "почему", - тем временем отвечал Орацио, - Теперь скажу твоё: Чезаре, хоть и не весьма проницателен в любовных панорамах, пребывает здесь дольше меня, тебя и большинства, отчего, вероятно, чувство перегрузки фальшью уже стало для него инстинктом и покажет твои манипуляции, если они будут слишком сложными, подозрительной чередой "и вдруг... и вдруг... и, наконец, вдруг".
   - Это не болит, - ответил Виолетто, - Уже не раз я от-азарта упускал момент, когда наигранность правды обретала очевидность, но в первый же из них понял, что, имея виртуозную мысль и исключая здесь любовь, ни что - не тупик. Победитель тот, кто успевает вовремя заметить необходимость искажения правил игры: если Чезаре будет знать, что с ним играют, я могу другими "вдруг" задать ему вопрос "а кто именно с тобой играет?", предложив ему партию в покер фактов и подумать, какие из "вдруг" - фальшивые, а какие - истинные.
   - Неужели ты думаешь, - ехидно ответил Орацио, - Что за столько времени он, сумев выжить, не научился играть и в такое? Кроме того, знаю, у него много, ха-ха, "действительных тайных советников", обратись он к которым - и луч не успеет сломаться, как твои кулисы выпотрошат наружу.
   - Никогда и не знал; кто, например? - удивлённо сказал Виолетто.
   - Если триумфом бескорыстия ломать тайны, сам Бартоломео.
   - Так может мне вовсе не ступать в эти пяльцы? - скорее себе, чем остальным, сказал Виолетто.
   - И-и-испугался, что ли?..
   - Ха-ха-ха, - тем временем изрекал Джакомо, рассмешив своих соратников, - И этот будто себя о себе спросил; словно знают, что я здесь и предательски решили не оставить моему ремеслу ни шанса.
   -...Незачем лишь распинаться себя на крайностях: действуя аккуратными глазами, ты воистину воздвигнешь нерукотворный мемориал своей гордыне.
   - Ты что-то рьяно рекламируешь мне этот путь, - прищёлкивая языком и имея соответствующее лицо, изрёк Виолетто, - А помочь отказываешься; что, хочешь и мимо пройти и дорогу украсть?
   - Ты сам заметил, что мы никогда не были заклятыми друзьями: думаешь, стал бы я столь фигурно беспокоиться о тебе, не будь то корыстно? Есть и у меня план, куда ты должен якобы случайно проводить Чезаре, но сейчас до этого - ещё акт.
   - Даже не знаю; и у меня есть своё "есть" - субъективная примета: когда я, как сейчас, думаю произвольно и не могу остановиться, это означает, что не вижу всех мазков картины, ну, знаете, как если бы я телесно был в невесомости, панически метался, не зная, за что схватиться, и творя...
   - Познавательно, конечно, но не забывай, - перебил Орацио, - Что знать тебе и нечего, ведь в данный момент мишень - ты, и выбор у тебя один - или занять Чезаре и себя демагогией, или заняться своими делами, показав ему кулисы своих дней.
   - Не знаю; кажется, я всё-таки передумал. Я хоть и с-апломбом люблю начинать "непредвиденное" и "неконтролируемое", но помню, что решить начать подобное случайно может лишь изотопический глупец; ха-ха, будто эвфемистическую инструкцию к фатализму сказал!
   - А вы зачем его к Градоиде посылали? - вдруг обратился Орацио к Эдит, но тотчас вновь обернулся к Виолетто, - Нельзя ли, кстати, переплести эти мотивы?
   Виолетто задумался.
   - Да, пожалуйста, хоть между делом не забудь и про меня, - сказала Эдит, - Послушайся наших советов и, умоляю, будь острожен: не сломай тщеславие Чезаре, не дай ему обратиться за помощью Бартоломео.
   - Кстати, - со-злорадством изрёк Орацио, - Ты забыл учесть ещё и каламбуры: кто знает, чем увидит Чезаре твой демагогический лабиринт шагов? Какие-нибудь случайные встречи покажутся ему отнюдь не совпадением, ведь чем больше знаешь чужих тайн, тем больше видишь миражей, а Чезаре - один из таких мудрецов.
   Эдит обратила на Виолетто умоляюще-испуганный, заботливый взгляд, а он, чуть кивнув ей, выражая безусловное "конечно", погрузился в ещё большую задумчивость, отчего Джакомо и Летиция, особенно посмеивавшиеся на протяжении последних реплик, рассмеялись до-конца, зажимая друг другу губы руками.
   - Валентино, - вскоре сказала Летиция, - Пришло время признаться: пока мы тогда уходили, успели поговорить о специфической зависти к твоей амнезии, ведь она позволяет тебе, лишившись всей демагогии, создать более эффективную позу мыслительной ориентации, и от-скуки решили подвергнуть тебя божественному эксперименту - стать твоей книгой мудрости и посмотреть на итог.
   - Да, - продолжил Джакомо, - Ты, наверное, не понял, что именно сделал Орацио сейчас, наконец доказав нам, что имеет корысть более глубокую, чем пытается инкриминировать себе...
   - Странно, - тем временем думал Валентино, - Будто эпилог этой же книги мудрости каждый раз с-яростью открывает Фалько; неужели он мог знать, что однажды Джакомо и Летиция придумают надо мной именно это? Он ли столь немыслимо предупредил их идею, в очередной раз пытаясь что-то сказать мне чужими губами - может, что слишком хорошо знает этих людей и солидарен с ним? Или они запланировали это вместе, чтобы как-то запутать меня? Наверное, первое; может быть, Фалько вовсе - глашатай моей амнезии?!
   -...В спектакле, в который мы попали, весьма опасно забыться от-любви настолько, что забыть объясниться со своей дамой до-конца и не попросить её просчитывать свои слова на-публике; именно в этом легендарная ошибка Виолетто, который, несмотря на свои амбиции в социальной математике, не учёл этот пробел удачи и в последнее время стал шлягером полупрозрачной кадрили чужой корысти: когда он один, его сложно в чём-либо переубедить или на что-то смотивировать, однако многие злорадно заметили, что, если рядом с ним Эдит, то можно - не в обычном смысле этого слова - шантажировать её, например, как сейчас, вселяя опасения за жизнь Виолетто или, как чаще бывает, доказывая правильность того, чем нужно заразить Виолетто, именно ей, ибо с ней он соглашается тотчас, будто показывая философам самый саркастический силлогизм. Я ни на-цвет не удивлюсь, если, к грому злорадной удачи, сейчас мы косвенно видим длань одного из крупье, сложивших спектакля у дверей театра или решивших воспользоваться им: если заметить, как Орацио мастерски осёк "крайности" и укрепил содеянное, вызвав в Эдит словесную заботу о Виолетто, можно понять, что он хочет связать воедино прятки Виолетто и Чезаре только с Градоидой. Да, Летиция, ты права, всё это ещё раз доказывает, что даже самый кульминационный мудрец не способен правильно, непредвзято оценить ситуацию, в которой участвует сам, однако даже не слишком последний глупец, смотря на эту же ситуацию со-стороны, видит только за-контрастное откровение, ха-ха. Солнце случающий интриги, несомненно, нужно искать отказе Орацио от соучастия: когда Виолетто говорил ему о пубролюции, он, глупея от любви, даже сам не понимал сколь двукратно-верно это слово, ведь, если бы Орацио даже почти не мог взять эту роль, то всё равно сделал бы это, чтобы обрести лучший холст манипулятора - когда и догоняющий и бегущий, как враги, считают третьего только своим другом, который однажды окажется все-победным предателем каждого их них; чтобы иметь больше свободы для фантазии, можно быть только литератором. Но почему же Орацио не может? Зачем отказался от шедевра? Почему-то нет ни одного предположения!
   - У меня тоже, - почти вместе сказали Валентино и Летиция.
   - Но перестань, Джакомо, - тотчас сказала Летиция, - На лице Валентино и слепой увидит, как вдумчивый человек разочаровывается в себе через себе-подобных, ха-ха.
   - Ха-ха, ты опять опоздала поговорить! - ехидно изрёк Джакомо, - Смотрите, кажется, Виолетто наконец "одумался", ха-ха. Нет, лгу, не одумался: это лишь предпосылки того - озарение. Что же касается разочарования в людях, здесь это - единственный шанс обрести поворот перед адом. Кстати, Валентино, примечательно, что сегодняшний день действительно с-яростью выпадает из всех трафаретов, так как обычно мы ежедневно становимся зрителями бездарного минимализма коварств десятка неофитов, всё так же бездарно превращающихся в эстафету смертей, а большая часть выживших завтра же перестаёт быть исключением, однако сегодняшняя тишина намекает на хрустальные колоды идей и грозит истинной титаномахией умов.
   - А... - начала было Летиция.
   - Ха-ха, прости, - ответил Джакомо указав на Виолетто.
   Здесь Валентино неожиданно понял непередаваемый шарм высокоинтеллектуального садизма, о котором говорилось в письме Генри, и даже несколько простил Бартоломео и остальных первопроходцев за злокозненность: "Каждый день к плеядам присоединяются новые люди, которые даже не могут представить, насколько бездонно-сложны кулисы происходящего; даже слыша о том, что кто-то провёл здесь уже несколько столетий, неофиты не способны правильно, без-скепсиса оценить разницу глубины своего и их интеллекта, отчего каждый из них, тлея от фатального тщеславия, тотчас начинает изобретать гениальные планы и виртуозные интриги, не понимая, что для многовековых первопроходцев всё это - ежедневный парад клише, прозрачней которого лишь космос, ха-ха. О да, именно грандиозное злорадство из-под маски, едва ли не выраженное именно той бравадой Фалько, демонстрировавшего лик Бога, - фабула мышления всех старожилов, ведь столь интересно смотреть на многозначительные поползновения самонадеянных "гениев", "мудрецов", "хитрецов" и "интриганов", считающих, что именно они и именно впервые созидают трагические шедевры поступков, однако, в действительности, всего лишь последними одевают самые фарсовые роли в бездарном спектакле бесконечной наивности! Бартоломео гениален, ибо воспользовался контекстом до-конца, придумал кульминацию абсолютного обмана и будто воздвиг злорадную притчу о фатализме: пока неофиты, зная только бутафорские истины и не зная о существовании ролей, верят в каждый жест реальности и думают, что способны просчитать якобы-закономерную комедию, используя своё знание жизни и логику, - Бартоломео, Генри, вероятно, Чезаре и остальные фигуры генералитета видят происходящее, словно сама Судьба: посредством актёрства, закулисных взаимоотношений и манипуляций влагают роковые камуфлеты в самые рациональные, едва ли не фаталистические надежды неофитов, продолжающих считать феномен своих несбывшихся надежд, в верности которых вместе с ними был бы уверен каждый мудрец, лишь самой неудачной случайностью! Наверное, даже Бог аплодировал Бартоломео, ибо он, переступив даже через амбиции Фалько и воплотив самую дерзостную карикатуру на Провидение, достиг пароксизма лицемерия и посредством коррумпированных актёров будня одел камуфлетную маску на саму реальность! Теперь мне даже жаль, что я знаю всё это, ведь, узнав это лишь в кульминационный момент бесконечного фиаско всех своих исканий, можно испытать фантастическое чувство - апогей тотального удивления, ибо вся память, все предположения, все мнения, все надежды - всё окажется лишь скандальным сном наяву, ха-ха! Да, оказаться где-либо раньше всех - истинная пубролюция!"
   - А знаете, да, - тем временем сказал Виолетто, - Я вижу выгоду в том, чтобы связать глаза Чезаре с окружением Градоиды и через то отомстить...
   - Но ведь не Джакомо с Летицией? - поспешно изрекла Эдит.
   -...Нет, с создавшимся окружением. Кстати, Эдит, если хочешь помочь мне, разыщи саму Адель, благо - она всегда у ротонды, и спровоцируй нам случайную встречу втроём, да там и так, как в тот раз, у "угла обмана", помнишь?
   - Да.
   - Чтобы не прийти туда дважды, я постараюсь прийти позже, но ты всё-таки поспеши оказаться там. Оставим местом встречи эту часовню - через два часа. Орацио, если хочешь увидеть мою фигуру в своих планах, продолжай кружить вокруг нас с Чезаре - на случай экстремальных камуфлетов; если увидишь, что я любым способом оставляю бумагу, с-ревностью считай её адресатом только себя. А теперь поспешим: скоро Чезаре перестанет верить в правильность своей дислокации.
   - Скажи лишь, - изрёк Орацио, - Где ты будешь через полчаса: мне нужно сбежать, чтобы дорисовать мои планы.
   - А карту "будущего" почему не попросите, сэр? - съязвил Виолетто, - Первый и последний раз положу тебе причал: через полчаса у третьего моста! Эдит, не бойся - иди к ротонде именно мимо Чезаре, пусть злорадствует, что мы с тобой якобы разминулись, а потом я, наверное, придумаю, зачем мы должны были встретиться - в чём он якобы победил.
   Виолетто, имея улыбку безупречного коварства, тотчас удалился влево от часовни, Эдит - в сторону далёкой площади, а Орацио остался и начал яростно озираться.
   - Как я и говорил, - изрёк Джакомо, - Случись хоть что-то, оно обрастёт намерениями вторичных соучастников, и скоро даже заочные зрители не смогут понять свою роль в случившемся у театра. Больше всего сейчас я мечтаю проследить за Орацио, однако, некстати, это цинизм, ха-ха: нужно стремглав попытаться найти Градоиду своим способом, чтобы, если фиаско, через полчаса у моста послушать успехи Виолетто. Именно тебе, Валентино, чтобы закончить случайный обряд твоего посвящения, я поручаю свою мечту. Смотри: Орацио идёт сюда. Прощай, Валентино, если заблудишься душой или телом, компасом - та беседка.
   Джакомо и Летиция тотчас побежали прочь с романтической суетой, а Валентино, отойдя от прохода, к которому приближался Орацио, и спрятавшись в тёмный угол, вскоре дождался образа проходящей мимо спины своей жертвы, подождал пока она скроется за ближайшим поворотом и поспешил было следом, но неожиданно увидел, что Орацио возвращается. Уже не обнаружив вокруг себя укрытий, Валентино вышел из пролёта, которым воспользовались Джакомо и Летиция, и продолжил аккуратно следить за Орацио, который, вернувшись едва ли не до самой часовни, повернул от её вправо и начал растворяться в перипетиях зданий. К кошмару Валентино, случившееся было лишь прологом: Орацио, очевидно, чтобы подловить соглядатаев, шёл самым ломанным маршрутом, включавшим множество крюков и возращений обратно, - старался выбирать просторные или освещённые декорации, какофонически перебирал все скорости шага и бега и очень часто подолгу стоял в случайных местах.
   - Не знаю, что и думать, - мыслил Валентино, как раз внезапно выйдя к такому привалу Орацио у указательного столба на пересечении пяти небольших улиц и понимая, что единственный шанс остаться незамеченным - тотчас замереть в слишком блеклой темноте, - Смотря на эту рулетку камуфлетов, можно предположить, что он вовсе подразумевает соглядатая, но, видимо, не меня, и, как Фалько, созидает дезинформационное "словно" - или что заблудился, или что не знает, где и когда именно случиться какая-то встреча, хотя второе может быть и действительностью.
   Орацио сошёл на одну из пяти дорог и скрылся за первым же поворотом, тотчас погрузив Валентино в предчувствие фиаско, ибо, чтобы с-успехом последовать за ним, нельзя было миновать сей весьма просторный перекрёсток, в любой шаг по которому Орацио мог явиться обратно. Валентино начал было отсчитывать безусловное время, по прошествии которого это возращение уже не могло случиться, но вдруг понял, что Орацио мог привести его на этот перекрёсток не случайно - едва скрывшись за углом и предполагая в преследователях именно те мысли, что возникли у Валентино, выкрал фору и тотчас побежал; тотчас сделав стремительный шаг, Валентино вновь остановился, посмеявшись ещё одной возможности, по которой Орацио будет долго стоять за тем углом, ожидая визави с преследователями; рассмеявшись фаталистической тщете равенства всех шансов, Валентино всё-таки побежал. С-интригой оказавшись за нужным поворотом, он увидел, что между двух улиц, видимых с перекрёстка, незримо простирается третья, грубо-расширяющаяся в магистраль, по которой обычным шагом удаляется Орацио; тотчас вернувшись на параллельную улицу, Валентино едва ли не боком по ближней стене побежал вслед, боясь, что коварный Орацио вот-вот выйдет из-за любого следующего поворота, однако - напрасно: вскоре догнав его, Валентино заметил, что Орацио наконец отказался от блужданий, - решил значительно обогнать его и, когда расстояние показалось достаточным, выглянул из-за стены, увидев, что Орацио идёт обратно. Последовав его примеру и вскоре узнав, что - опять зря, ибо тот развернулся ещё раз, Валентино продолжил демагогическое хождение, насчитав пять рефренов, после которых Орацио неожиданно остановился перед замурованным пролётом и, обращаясь вверх, патетически изрёк:
   - Ты здесь?
   Валентино сдавленно, но яростно рассмеялся, случайно назначив адресатом вопроса Бога.
   - А ты? - вдруг ответил якобы-мужской или всё-таки якобы-женский голос социопата, взволновав Валентино, который, кроме прочего, удивился своей ошибке, ибо из всех случаев анонимности менее всего полагал, что письмо, которое Орацио отдал Виолетто, принадлежит перу социопата, и, со-злорадством поминая Мессалину, понял, что видит тот самый тупик, за которым беседовали игроки.
   - Нет, иду мимо правды, - всё так же патетически ответил Орацио, объяснив Валентино, что сказанное, вероятно, - пароль.
   - Случилось ли чудо?
   - Да, спасибо, пошли как пешки! - с эйфорией злорадства ответил Орацио.
   - Виолетто - к Градоиде?
   - Да.
   - Тогда, к чести, плати вторую треть, да не лги, если не хочешь случайно купить распятие из взглядов.
   Орацио подробно пересказал всё, что случилось у часовни, и действительно ни единожды не солгал.
   - И что теперь, станешь ангелом-хранителем этой ситуации? - сказал социопат, - Не забывай, что сейчас твой контекст похож на тщету триумфатора.
   - Да, я никогда ещё не разговаривал со столь хрустальной реальностью: я действительно не знаю, как сохранить их рандеву, ведь каждый, даже случайный прохожий, может тотчас показаться Чезаре тем самым!
   - Как только заметишь, что Чезаре облёк кого-либо фанатизмом внимания, тотчас разрушь это мнение - встреться с этим случайным кандидатом, не забывая кричать "наконец", и эвакуируй его с мишени; а дальше тебе придётся или стать катастрофой талантов, или призвать всех своих друзей и "поручителей", чтобы они повторяли этот жест над каждым следующим кандидатом.
   - А если Чезаре, считая лица, вдруг поймёт, что все они связаны со мной, отчего искомое - я?
   - И ведь не совсем ошибётся, ха-ха! Отчего же вы такие наивные: казалось бы, субъекта от объекта отличает лишь одно - преизбыточная возможность действий, однако по этому признаку, прости, ты... Ха-ха! Коли от-слепоты хочешь превратить меня в колоритного ростовщика, мой следующий совет - ещё пять поручений.
   - Согласен.
   - Ничто не гениально и вместе с тем не элементарно так, как выворот пьесы наизнанку: встреться Чезаре сам, скажи, что тоже получил анонимное письмо, или вовсе представься его автором, чем и объяснишь, что все твои друзья и поручители - однодневное общество хранителей Виолетто, а именно те, кого они будут эвакуировать, - адъютанты истинного кандидата; пока Чезаре будет с бездарным талантом связывать этих случайных людей с их же несуществующим пересечением, его намерения уже претерпят паралич. Лишь не впади в маниакальность человеколюбивого лицемерия, объясняя, почему ты тоже охраняешь Виолетто, ведь чуть позже это станет рекомендацией к вашей вражде; да-а-а... - вдруг эйфорически пропел социопат, - Представься ему полу-врагом Виолетто: якобы ты должен ему множество поручений, и только оттого взял эту роль, желая, чтобы в-благодарность он простил тебе каждое из них. Это идеальный жанр для твоего лица: что в начале, что в конце Чезаре останется твоим союзником, ведь позже, может быть, даже сам предложит тебе вымолить это прощение весьма обратным способом; кстати, при первой встрече с Чезаре вовсе начни себя с ревностных подозрений, обвини в нём кандидата, если, конечно, не назовёшь себя автором анонимного письма.
   - Зачем же я тогда сказал Виолетто, что не буду толкователем снов?
   - Спроси у тех счастливцев, чью глупость так жадно крал, ха-ха!..
   В этот миг Валентино едва не анонсировал своё присутствие золочёно-змеинным смехом, ибо без-остатка представил чувство, которое возникло бы у подобного расхитителя в момент искромётного дебюта.
   -...Не многие знают, что самая неудачная и якобы даже тупиковая, на первый взгляд, мысль посредством искажений обращается в победоносную.
   - Только не пытайся этими сентенциями инсценировать безразличие к моей возможной неудаче: догадываюсь, что, расплачиваясь с тобой поручениями, мы всего лишь обретаем позу, у которой ты, к метафорам дерзостного святотатства, крадёшь глаза, ведь пока мы играем фигурами на досках, ты играешь этим "досками".
   - Знаешь ли, - с карикатурно-наигранной обидой ответил социопат, неприятно удивив Валентино тем, что именно в этот момент его голос угрожал переставить вопрос о поле оратора в число вечных: "он всегда мог говорить именно таким голосом, отчего даже в этом может зиять какой-то расчётливый намёк", - Даже Бог создал тебя не бескорыстно, по крайне мере среди библейской клеветы, если ты до-конца понимаешь сарказм "Проведения". К тому же, являясь всего лишь игроком, я воистину могу позволить себе безразличие к победе.
   - Нет-нет, я - без-филиппик, даже наоборот - восхищён лишь созерцанием, но хотел бы восхищаться соучастием...
   - О, остановись: не нужно пересказывать мне столь несбыточные мечты!
   - Мечты? - отчаянно повторил Орацио.
   - Ха-ха, вероятно, тебе хватило мыслей, чтобы понять, что ты не первый искатель этой роли, однако далее случилась тьма, не проницая которую, ты польстил себе преамбулой собственной достойности? Справедливо ли, что, если бы я и подразумевал вакансию компаньона, мир "не увидел" бы его маской именно твой портрет? Справедливо ли? От-сердца советую не отвечать: будь осторожен, слыша это сколь божественное, столь же кровавое слово, будто бы заковывающее меня в многообещающие "поползновения".
   - Могу ответить действиями: испытай меня!
   - Нет; только не пытайся изобрести самодеятельность, а то был один аналогичный проситель, творец очевидных "наконец", который, услышав такое же "нет", решил сперва стать мои подражателем и лишь после спросить меня об этом вновь, вероятно, веруя, что мне будет поздно отказываться, однако последнее, что я от него услышал - обещание крушить мои шаги, красть карты, поджигать нити и стать мои клеветническим чревовещателем, от меня же он не услышал ничего, ибо нет ещё во вселенной интонации, способной праведно передать титанизм моего ему "спасибо", ха-ха, ведь с тех пор моя личность не только прозрачна, но и претерпевает захватывающее вибрато "шанса".
   - Но неужели нет ни одного способа заставить тебя передумать?
   - Скажу даже больше - о гордыне: нет ни одного способа "заставить" меня! Однако теперь я хочу услышать неправильное эхо своей щедрости: сколько ты должен мне поручений?
   - 29.
   - Предам математику и поверю в твои само-сострадательные правила округления, ха-ха. Минус одно; что ты знаешь о Мессалине? Заранее сожги демагогию!
   - С Фалько она... - начало было Орациою
   - Знаю.
   - С Кассандрой...
   - Знаю! Кстати, всегда хотел спросить: ты не забываешь ощупывать тёмное "позади"? Мне-то безразлично, кто нас подслушивает, но ты, разрешая желающим спросить, откуда именно тебе известно всё это, будто медленно разбиваешь маску на...
   К этому моменту Валентино стремительно покинул темнейший пролёт, из которого наблюдал происходящее, и спрятался за стеной, более не слыша диалог и до-сарказма не понимая, когда можно безопасно вернуться в ложу.
   - Омео, кажется, использует её для самых тайных поручений, - услышал он от Орацио, когда вернулся, и тотчас с-проклятьем подумал: "Лучше б я не услышал ничего! Р'омео, Бартол'омео или тот, чьего имени я ещё не слышал?!"
   - Это твои домыслы? - спросил социопат.
   - Да.
   - Мои тоже, а совпадение праздных домыслов двух людей - уже улика; продолжай.
   - Да боюсь сказать хоть что-то; я ведь уже говорил тебе: не спрашивай меня о тайнах, лучше давай поручения, ибо среди разговора о каждой из этих тайн я словно вижу третьего собеседника - свои подозрения, говорящие, что, соглашаясь со мной или опровергая меня, ты руководствуешься не истиной, а корыстью: иногда лишь укрепляешь мои софизмы и ошибки, опровергаешь правды, заставляешь меня воображать клевету, а после искренне верить в неё; это гениально!
   - Будто слушаясь советов Виолетто, скажу: считай эту паранойю не только правдой, но и комплиментом себе: большинство моей публики боится лишь того, что, говоря мне о ком-то, говорят это именно в-лицо этому "кому-то", и чем больше имён они успевают огласить, тем яростней чувствуют саркастический шанс совпадения.
   - Вспомнил: Мессалина оставила тебе письмо.
   - И теперь ты, конечно же, проследишь за ней, чтобы узнать глубину нашей встречи?
   - Нет-нет... хотя, конечно, да; ты ведь не скажешь ей об этом?
   - Так же, как сейчас не говорю тебе о?.. Ага-ха-ха, по-шагам слышу скоропись твоих мыслей, заменивших благодарность! Каждый из вас - и не только около меня - исключительно-греховно мечтает обрести две противоположные победы! Обещаю, что не скажу, но не ради тебя, а ради справедливости, конфиденциальности и своего нейтралитета.
   - Но если ты "всегда хотел", значит, случившееся "наконец" - твой намёк: ты бы не посоветовал мне осмотреться, если бы знал о наличии самозванского зрителя? А все наши предыдущие встречи содержали чужие глаза?
   - Чтобы наконец разорвав это рандеву стыдливых, - сказал социопат интонацией дебютной реплики, намекая лишь на то, что предыдущему вопросу суждено стать случайной рефлексией вслух, - Лишу тебя околичностей: кто именно видел встречу Мессалины и Джакомо?
   - Ганс.
   - Спасибо; теперь выслушай просьбу: буду столь бессмысленно-щедр, что даже оценю её в десять поручений, коими покупаю твой энтузиазм. Между па вальса Виолетто и Чезаре ты должен облить Эстебана парафином вниманья и обратить его день в ад.
   - Но!..
   - "Но" здесь дано лишь мне.
   - Ты коварен! Ведь он мой друг и тот, кто спас мои первые шаги в этом мире!
   - Когда ты просишь моих советов, не беспокоишься ведь о том, что их мишенью могут быть мои друзья и что тем самым надеваешь на меня весьма-скользкую позу, в которой, чтобы остаться анонимом, нужно стать предателем? Однако никто не запрещает тебе навсегда отвернуться от меня.
   - Не могу отказаться, особенно - сегодня; ты обдумал мой тупик! Но моё согласие на это, безусловно, повлияет на конечность твоего решения о партнёрстве?
   - А не абсолютный ли это каламбур, ха-ха? Кажется, ты решил c-поступком доказать этимологию слова "друг"?
   - Что?
   - Как-с, продавая друга, другого обретаю? - изрёк социопат и надолго рассмеялся, -Истинный философ не смог бы удержаться, чтобы не убить тебя за один лишь этот вопрос и - меня, если бы я насчитал в себе глупости на то, чтобы сказать "да".
   - Тогда это стоит всех поручений.
   - Ха-ха, даже и не жаль, что тон этой междоусобной инфляции "поручений" задал я, ведь ты лучший пример того, как эгоизм влияет на кривизну справедливости! Коль предавать без-желания, то хотя бы за бесценность, ха-ха? Врачует коллизию логики, не так ли? Да будет так, а теперь прочь: я презираю тебя.
   - Но ведь ты сам просишь...
   - В отличие от всех, я объективно понимаю, что именно прошу, а вы продолжайте падать, прислушиваясь к фанатическому гимну: "ни что не подлость, не грех и не коварство, если мишень им - не я"!
   - Но... - начал было Орацио, однако услышал удаляющиеся шаги социопата и, одев ненавистническое лицо, медленно пошёл обратно.
   Валентино, проклиная его неуместную медлительность, мешающую будто-наконец обернуть разум и шаги в сторону своего безликого мучителя, начал непредвзято восторгаться социопатом: "Однако это самый двусмысленный маньяк - первый, чьим мотивом стала праведная философия, ха-ха! Искусство знает множество примеров демонов-искусителей, но он - аллегория ангела-сокрушителя; теперь я вижу его разум: социопат наслаждается своим садизмом, но лишь потому, что творимое им отнюдь не является садизмом, а только лишь праведной справедливостью. Однако, всё это неверно только для меня! Почему?! Ха! Может быть, в этом - его ультиматум ко мне? Что если, исходя из справедливости, он будто вопрошает: "если с кем-то должно было это случиться, то почему бы не с тобой? Чем ты хуже или лучше других, чтобы понимать это несправедливым?"! Да-а-а, объяснение всех его причин должно находить только в философии: хоть я и не знаю, что он творит над другими, но уже сейчас бесконечно уверен в том, что именно я стал единственным исключением из его безукоризненно-праведных бравад! Не зря он говорил, что, если умею мыслить непредвзято, буду восхищён им, - ведь именно в это лёг мой эшафот: он распял меня в дилемме, в левом краю которой я вижу его ангелом-сокрушителем всея, а в правом - своим случайным палачом, ха-ха; он будто предлагает мне переломить эгоизм, справедливо, непредвзято и объективно простив его за единственную опечатку амплуа, холстом для которой стал именно я! А может, он вовсе спрашивает - справедливо ли само его ремесло, если возможна такая опечатка? Нужно спросить у Фалько, кем я зарекомендовал себя, прежде чем потерял память: может быть, высказал философическую проницательность, а может - окликнул справедливость? Правда троится! Не понимаю, кто он - неизвестный, Алфэос или генералитет?! Если неизвестный, то небом ему - бескорыстная философия и притча, если Алфэос - помешательство на фоне многих лет несбыточной мести, если генералитет - коварство, пытающееся подставить Фалько и через меня обрушить планы! Фалько! Как я мог так ослепнуть, что смотрел, как над Нэммедио разверзлось зеркало апофеоза справедливости, но не видел знакомый подчерк мысли! Осталось лишь сардонически смеяться, ибо четверо подозреваемых смешались среди саркастичного равенства шансов настоящих и подложных мотивов. Ещё и вопросы Джакомо - будто вещий сон: что же здесь случайность - или все мои мнения, или то, что социопат упомянул Фалько, или то, что я стал его жертвой, или то, что я видел сейчас... Да и отнюдь не ясно, что именно я видел сейчас, кроме картин злорадствующего ангела, который, став незаменимым для Орацио, заставил его приходить и мазохистский слушать о себе неприятную правду, но при этом, сойдя за стену анонимности, сохранил и фактор лицемерия, хотя истинным лицемером в этой позе реальности является только Орацио, обязательно ненавидящий социопата, но молча выслушивающий о себе обличительные правды...
   Валентино, неожиданно оглянувшись в сторону исчезновения Орацио и убедившись в его отсутствии, рассмеялся дотла и тотчас побежал влево от замурованного пролёта, чтобы найти проход.
   ...Ха-ха-ха, да, это воистину гениально, стоит лишь превратить произошедшее в лаконические слова: Орацио - безусловный враг социопата, причём Орацио знает, что социопат знает это, однако Орацио не может сделать это своё чувство явью, ибо социопат и безоговорочно-незаменим и недостижимо-неизвестен, отчего Орацио вынужден притворяться его другом, даже понимая, что социопат необратимо понимает это лишь лицемерием и тем временем просит Орацио злостно, ибо беспричинно, предать настоящего друга ради откровенно-лицемерного друга и корысти, ха-ха-ха! Враг просит Орацио предать друга, к сарказму, тут же объясняя, что этот поступок достоин только неисчерпаемого презрения, а Орацио несмотря ни на что не может не послушаться этой просьбы, ибо, раз воспользовавшись чужим умом, взял в руки пока-бесплотный тупик! Брависсимо, - воскликнул бы даже Шекспир! О, от смеха плачущие иконы; эта такая трагикомедия притчи, словно Судьба наконец отреклась от бездарных соавторов и без-остатка разлила в этом дне танцующие чернила злорадства! Кажется, именно здесь умирают слова: социопат воздвиг ситуацию, когда каждый понимает, что каждый понимает правду, однако это "взаимопонимание" продолжает умалчиваться и, словно сон, напрямую не влияет на реальность, ха-ха! Ну почему везде зияет это грандиозное совпадение: социопат тоже - с талантом к обращению реальности в бутафорию, однако это "тоже" злорадно указывается на длань Бартоломео, пока видимый в этом апофеоз трагикомического злорадства как цвет мысли старожилов подтверждает это, указывая на весь генералитет; хотя психиатрический акцент - на Алфэоса, то, что я видел, - на неизвестного философа, а сам социопат своими словами указал на Фалько, который сам заранее едва ли не признался в этом, сказав, что любит обращать людей в фарс, а фарс гения - что? Только злорадно-плачущая трагикомедия! Ха-ха-ха, эта метафорическая тщета вовсе предлагает подумать интегралом - все эти подозреваемые и есть наместники собирательной роли? Или задать вопрос: кто кому - персонифицированная маска кукловода? Хитромудрость ли генералитета, три столетия думавшего над "человечностью", заслоняет себя образом Фалько, или же врождённый беспрецедентный талант Фалько, наконец найдя достойную бутафорию в лице генералитета, филигранно подставил его под канонаду моих и чьих-либо предположений? Никогда я не буду так рад ошибке, как если всё сказанное мной - ложь, ни единожды ранившая маску истинного кукловода. Ещё одна улика: справедливость, так или иначе, связана с мотивом баланса возмездия, который в случае Нэммедио проявился абсолютным рикошетом об зеркало, а в случае Орацио - тем, что социопат бесцензурно обличает его, но продолжает помогать ему, заставляя платить за свою помощь ещё и искренним мазохизмом. Так может и Фалько простёр надо мной эту диверсию: честно снял маску и стал мои искренним другом, лишь чтобы, к злорадному балансу, вовсе одеть анонимность и стать мои фанатическим врагом?! Ах-ха-ха, если бы это было лишь книгой, то социопат мог оказаться только вторым, шизофреническим эго героя, заменяющего меня! Сколько не думай над этим, виден новый угол садизма: социопат с-камуфлетом нарушил каноны самой реальности, ведь обычно встреча двух врагов, знающих о таковом статусе друг друга, может содержать только одно положительное и рациональное событие - молчание, а причина их вражды превращается в вечный мемориал, тем временем лишь лицемерие способно надломить этот закон, позволяя человеку под маской латентно аккумулировать причины ненависти к себе, чтобы однажды, сняв маску, обнажить бездонный камуфлет; однако здесь и сейчас - прозрачные маски, вместо молчания - диалог, а вместо зафиксированной причины вражды - вечная буффонада её размножений, углублений и усложнений, которая благодаря анонимности социопата навсегда лишена следствия и катарсиса, ха-ха-ха! Контекст анонимности - неисчерпаемая трагедия и пароксизм пубролюций, и теперь я действительно не знаю, что думать, ведь все мазки социопата по лицам других жертв случайно могут быть верны для меня: если я случайно попрошу о помощи человека, являющегося социопатом, то тотчас с-сарказмом приму позу Орацио, а если этот человек после попросит меня помочь в-ответ, то - отчасти позу Нэммедио, ибо нельзя предугадать, что тем самым я, как бы, ха-ха, случайно поддакивая палачу, не помогаю уничтожить себя, ха-ха! Итого, две половины единственной непреложной правды - в том, что социопат, кто бы он ни был, ошибся, если считает, что мне больно быть его жертвой, ибо не хочется случайно солгать, но никогда мне ещё не было так интересно, - и что Фалько прав: я - литератор, что и объясняет этот бездонный азарт интереса к пониманию перипетий чужих душ. Наверное, только что я, с-парадоксом и являясь литератором и нет, стал первым, кто, смотря изнутри и снаружи, понял коллизию и шарм разума литератора, гимном имеющего: "понимание как самая злорадно-коварная кража", а заглавием - "эмпатический соглядатай, или незаметный садист". Как я и изрёк, каждый лицемер начинает бессознательно чувствовать себя всевластным соавтором окружающих людей, а так как лицемером является каждый, ибо даже лишь по физическим причинам умолчал 90% мыслей, наблюдений и причин своих поступков, то именно литераторы, мудрецы и все, чей разум фокусируется на проницательности, свершают контр-победу, ха-ха, предугадывая то, что фаталистически-нельзя узнать, то, что должно было кинетически-вечной тайной! Это и есть один из самых яростных тропов: литератор - тот, кто, бессознательно обвинив человечество в превентивной информационной жадности, решил восстанавливать справедливость своими глазами, прозрачно круша чужое лицемерие и потроша невысказанное невыразимое! О да, я алчу знать чужой разум, ха-ха!"
   Авантюра мыслей вернула Валентино к состоянию бога злорадства, притом столь глубоко, что, на миг разрушив скепсис эйфорией, он поверил метафизическим речам Фалько и c-яростью допустил: "если существуют ипостаси, то имя мне воистину - титан злорадства! Каламбур ли то психики, наконец заметившей метафору идеальной роли, или правда? К катастрофе, расскажет смерть!". Сия бравада оказалась чрезвычайно кстати, ибо к тому моменту он уже почти покорил квадратный километр непрерывной стены и, вновь приближаясь к замурованному пролёту, всего лишь рассмеялся в ответ на этот предательский факт и начал понимать единственно-возможное - что оббегал некое убежище, к которому ведёт подземный проход. Пока Валентино мстительно представлял, как социопат именно сейчас и, возможно, совсем рядом выходит из него, реальность представила перед ним Фалько - выходящим именно из того тёмного прохода, откуда он ранее смотрел на Орацио, и до-ярости азартно насвистывающим узор какой-то классической симфонии; едва Валентино увидел Фалько, как задрожал, будто иллюстрируя волнение дилеммы этого явления, могущего быть как самым коварным совпадением, так и его же дерзостной инсценировкой; едва же Фалько увидел Валентино, как, среди азартного кивка - вверх, злорадным лицом - длинно свистнул до последней октавы и почему-то до-эротизма чувственным тембром изрёк:
   - Даже... шаги... растеряли... сэр?..
   Фалько продолжил использовать этот кивок знаками препинания своих слов и с каждым разом привносил в него всё больше ехидства, коварства и злобного упоения, будто кричащего: "ну скажи, скажи же - кто я!", и умножавшего дрожь Валентино, боявшегося навсегда ошибиться подозрениями и впасть в стереотип.
   -...Пейзаж с-намёком, а склеп явления с-клеветой, не находите? - обрывочными репликами, но тем же тембром продолжал он, будто от-стыда отворачиваясь в момент говорения, чтобы обернуться лишь для загадочного кивка, - Вижу, вы поползаете по ветрам гордой тайны? О, не стоит же прятать от мира фиоритуры этих мыслей. Прости мне поэзию, но, кажется, вы стали свидетелем анонимности стен? А, может, научились дышать с-паранойей? Или - быть с иллюзией пульса? Кажется, я громко стесняюсь перед образом шедевра. Я... - добавил он, подмигивая обоими глазами и кивая увеличивающейся улыбкой, приглашающей договорить начатое, - Я... Ах-ах-ха, простите, вы настолько поэт, что - даже лицом: вне сомнений и метафор, у вас - кульминация глаз! Я...
   - Вы... - усердно, но тщетно начал Валентино.
   - Но не уточните ли, что символизирует вибрато вашего голоса - страх или курсив?
   - Вы...
   - Тот, кто должен простить "до-автономности невнимательного собеседника"?
   - Вы..
   - Да-да.
   - Вы - он?! - вскрикнул Валентино.
   - Ха-ха, да, если он - свидетель самого примитивного апофеоза символизма и конфузливого кокетства с истиной! - изрёк Фалько и вдруг обрёл обычный, притом серьёзный голос, - Итак, Валентино, вы наконец-наконец устали таинственно носить за спиной тупик и раскрепостились хотя бы на сей максимальным эвфемизм, а потому ответствую: нет, я не аноним...
   Внезапно Валентино, хоть и не поверив в сказанное безусловно, почувствовал, как разум, спасшись из вопросительной концентрации, обрёл свободу и невыразимую невесомость.
   -...Однако ваши подозрения оправданы хотя бы в одном: он - враг, достойней которого, кроме меня, может изобрести только шизофрения.
   - Вы не лжёте? - не зная "зачем", спросил Валентино.
   - Не думаю, что вы тот глупец или лицемер, чья утопия может начаться с этого "нет", ха-ха! Первое, что должен сделать я, чтобы начать тщетную адвокацию, это - ответить на кровоточащее "как", признавшись в безграничной неудаче: в отличие от вас, я опоздал на маскарад и тем самым потерял шанс, в котором за меня поручилась бы сама реальность. Первое же, что теперь должны сделать вы, чтобы помочь мне, - как и тогда, рассмотреть картину вокруг анонима только всеми чужими глазами, понимаете? Разрушьте орбиты врождённого эгоцентризма, что с-жадностью учтены самим анонимом и кренят мнение к слепоте, и осознайте истинное всевластие анонима, не спроста придумавшего абсолютную обособленность рандеву с каждым отдельным человеком. Что же такое - прозрачно манипулировать самим контролем? Или что же такое - бессознательная мечта каждого лицемера, невозможная в реальности без анонимности и замкнутости краткого общества?
   Валентино надолго задумался, вращая стороны жанра анонимности и к каждой примеряя эту подсказку, как вдруг изрёк:
   - Ха-ха! Эта виртуозная стратагема построена на всеобще-сольном гимне "верить лишь в то, что видел своими глазами?", а мечта лицемера - если бы все люди были не то, что незнакомы, но как бы жадно умалчивали положение других своих знакомств и не пересказывали чужие слова, разрешая лицемеру лгать каждому из них по-разному и не бояться, что случайный диалог двух жертв, к досаде, выявит эти расхождения?
   - О да, ваши слова падают в истину!
   - Неужели при встрече с каждым конкретным человеком, аноним с-артистизмом пародирует уникально-другого человека, использует роли клеветой и свершает попарную пандемию фальшивых улик своей личности?
   - Ха-ха, к останкам метафор, не так ли? На этом остановился бы даже гений, однако сей аноним сделал ещё один шаг и систематизировал трюк: он едва ли не разверз круговорот слепцов, в котором вам он пытается изобразить себя мной, мне - кое-кем, этому кое-кому - кем-то другим. Однако в-действительности это не совсем линейная бравада, ибо он действительно манипулирует контролем, дирижируя подозрениями всех лиц обеих плеяд, например, трём не слишком-то связанным людям указывая на кого-то одного, а после, предполагаю из-очевидного, мастерски провоцируя их якобы-случайную встречу, весьма-летальным началом постскриптума имеющую: "Ага, вот и истина, господа!", ха-ха. Понимаете, насколько это бого-образно? Знаете, когда мне становиться грустно, я представлю, как спрашиваю этого анонима: "отчего же ты придумал это?", а в-ответ слышу апатичную правду: "от-скуки".
   - Ха-ха-ха!
   - Именно; отнюдь даже не каждому одному на вселенную дано столь триумфально заскучать. Он едва ли не изобрёл заменитель магии, ибо посредством всего лишь этих подозрений может влиять на историю данного общества: cсорить даже ещё лишь будущих союзников, убивать чужими руками, притом даже не отдав приказа, - терзать саботажем любые коалиции... Кстати, в его раскладах играют обособленными поколениями: сперва - генералитет, знающий лица тех старинных неофитов, среди пришествия которых и возник аноним, затем - сами старинные неофиты, не могущие решить, где искать лицо анонима - среди друг друга или между козней генералитета, а далее - все остальные, заканчивая такими как вы - "ежедневниками", отнюдь не знающими всё, что я сейчас сказал, отчего и подозревающими в анонимности даже друг друга, ибо даже секундная разница в появлении неофитов - злорадный повод опоздавшему из них подумать: "Но вдруг он лжёт: находится здесь давно!"...
   В этот миг Валентино, уже не понимая свои чувства к услышанному, рассмеялся и рассмеялся ещё сильней, не вспомнив, но лишь предположив всех тех, кто в забытом рутинном однажды дерзнул при нём изречь что-либо, похожее на фразу "о, сложности жизни!".
   -...Как я и обещал вам, ни что не сложно так, как понимание правильных участников здешних гильдий, ибо, умалчивая всё остальное, вторичное дробление подразумевает именно соискателей анонима, притом плеяды сами спасли его от разоблачения своими грехами, ведь кто сольно, кто сообща с кем-то, но все пытаются найти анонима только своими усилиями; а знаете, зачем?
   - Ха-ха-ха, чтобы незаметно убить его и вместо него воцариться над игрой?
   - Да; радикально, что карта этого дробления известна лишь самому анониму, ведь он, видимо, и спровоцировал его теми же самыми подозрениями. Если вы способны взвесить контекст, то поймёте, что самым ярым искателем анонима является Бартоломео, ведь сия коллизия украла у него половину короны, притом большую: Бартоломео может править посредством стереотипа, слов, своей репутации, наказаний, актёров и истых подчинённых, однако аноним, не делая приказов, лишь через эти подозрения искривляет сами мысли людей, отчего каждый - сам себе диктатор во-имя анонима, ибо обязательно слушается себя и своё желание придумать правду, ха-ха!
   - Но неужели каждый настолько таит своё мнение о личности социопата, простите, анонима...
   - Ха-ха-ха!
   -...Что никто не способен вычитательно понять её? Ведь все знают, что перед каждым он предстаёт в разных ролях?
   - Вы сказали, но забыли афоризм о вере только своим глазам; воскресите орбиты эгоцентризма: представьте, что имеете трёх друзей, намёк на одного из которых ставит предпринятое анонимом амплуа; эти три друга говорят вам, что перед каждым из них аноним пародировал некого другого человека, отчего вы думаете, что каждый из этих друзей действительно может быть анонимом, который в двух случаях замыкает круг дезинформации, а в третьем - погрузив в вас правильный намёк, подставил себя на своё же место, предстал самим собой, чтобы вы никогда не поверили в эту дерзость...
   - Но ведь это софизм! Кому-то он-таки должен представиться самим собой, отчего дерзость здесь - лишь кажущаяся по-глупости!
   -...Виртуозная сноска; однако в каждом из этих случаев возможна ещё и корысть: любой из этих друзей мог воспользоваться самим фактом существования анонима и всеобщей паранойей, чтобы, утаив истинное амплуа, в котором перед ним предстал аноним, описать какого-нибудь ненавистного или неуместного человека, отчего иногда случайно или намеренно бывает, что сразу несколько человек по разным причинам клевещут в одну мишень, анонсируя над ней эпиграф гротескного невезения или даже смерти. Между прочим, именно последняя аксиома своекорыстной дезинформации - то, что навеки закрасило личность анонима "вечностью", но при этом лишило его абсолютного контроля, ибо я уверен, что даже если аноним способен просчитать взаимо-поведение нескольких десятков человек, учитывая вселяемые им подозрения, даже если он способен просчитать, кто из них вовсе решиться подставить под анонима кого-то, и даже если он может просчитать все "именно", то физически он не способен повернуть весь этот астероид "событий" себе на-пользу, ведь в один миг ему нужно бы быть в приватной встрече с каждым, однако, к счастью, но и к драме, поток событий разрешает ему, как и всем, делать только один ход в секунду, а мне - яростно гадать, когда и какой из всей бесконечности ходов принадлежит именно ему, какой - личным самодеятельностям каждого, а какой - случайностям. Однако однажды подсчитав всё, я понял, что мы с вами должны быть благодарны анониму, ведь он имплантировал в этот социум хоть и незаконченную, но при этом так и не потерпевшую поражение революцию: сознательно или нет, но он уронил-таки камуфлет в непоколебимую монархию Бартоломео, предложив ему с-паранойей подозревать в коварстве генералитет, который, словно коллективный разум, изобрёл анонима и, избрав из себя самого гениального актёра, из-за кулис свершил всё, что я рассказал, и безлико воцарился рядом с Бартоломео демократиадой, обратив его власть в бутафорию, но сохранив видимость обратного. Ха-ха, вы, наверное, в-нонсенс умираете от удивления, ведь, как и каждый, ошибались в одном бессознательном мнении о реальности: казалось бы, чтобы создать титаническую историю - в прямом смысле этого слова - нужны миллиарды людей и тысячелетия, однако именно этот путь может создать только демагогию, ибо представьте, сколь фееричен был бы факт, если бы всё, что вы за жизнь проделали над человечеством, вы бы проделали лишь над тремя людьми. Именно этот социальный концентрат разверз настолько неожиданные подмостки будня, где, как я и предупреждал вас, неожиданно-возможны натуральные карикатуры, начинающиеся, например, кратностью вражды, когда два врага внезапно понимают, что сделали друг другу меньше зла, чем третий - им обоим, и тотчас демонстрируют рукопожатие на фоне глубокой мишени.
   - Но я не понимаю, как аноним смог обратить на себя всеобщее внимание? В чём - стимулятор того, что каждый взбежал на эту безвозвратную провокацию?
   - Миллиарды ответов; воспользовавшись скукой, он начал свою эпопею с нескольких социальных углов, уже тогда - обособленно: к печали, я не знаю, что именно он свершил над дебютными когортами глупцов, но одной из них он предложил какую-то коллизию, другой - горсть игрового интереса, третьей - путь к справедливости, для четвёртой стал торговцем идеями, а затем грациозно переплёл эти четыре сюжета воедино и развернул четырёхугольную войну, которую каждая из четырёх фракций видела случайностью или закономерностью, пока аноним, пребывая во всех четырёх кулисах и усложняя происходящее, испытывал чувства всевидящего бога и, наверно, понимал себя единственным человеком, чья гордыня не то, что небеспричинна, но воистину справедлива. Но, кстати, я знаю синопсис второго акта этого столпотворения: когда четыре когорты наконец поняли, что танцуют на-нитях, они яростно рассказали всем об этой дерзости, и уже спустя несколько часов случились зломудрые те, кто, подписывая очередное анонимное письмо, вдруг одел "the" и переложил авторство со случайного доброжелателя на того самого, навсегда олицетворив анонима и запутав происходящее до-конца: поныне каждый манипулирует даже этой заглавной буквой, внося в планы анонима 99% погрешность, зато обеспечивая ему - стократную анонимность, а нам с вами - стократную тщету. Кроме прочего, нужно задать вопросы старта. Действовал ли вовсе именно этот аноним с тех пор, как столкнулись когорты, или его тотчас подменил виртуозный подражатель? Именно тот ли аноним действует сейчас и какой он по счёту? Но главное - как давно плеяды видели лицо анонима на сцене, ведь, особенно признавая его талант, кое-когда он мог инсценировать свою смерть и воздать глупцам пароксизм трагикомического фокуса, посреди которого каждый, быть может, десять, может, пятьдесят, а может, двести лет ищет, обвиняет и казнит никого, ха-ха-ха! Кстати - о глупости: помните, я рассказывал, как во мне не признали пост-человека? Все верят, что существует тот самый аноним, однако есть многие те, кто, к самоубийству, считает масштабы его разума легендой; в их число входят все неофиты, не боящиеся попросить у него анонимный совет, но вскоре, когда уже поздно, узнающие, что цена его бесконечна и невозвратна.
   - Но ведь есть же единственный способ понять его личность: аноним обязательно предстал перед кем-то самим собой, и вы с вашим разумом и знанием "истории" сможете увидеть, почему - именно перед этим человеком; притом его место в круговороте марионеток клеветы должно являть самый серый, самый безопасный, самый опасный или самый какой-то случай, - сказал Валентино, к тому времени уже не переставая трагикомический смеяться и тому, что слышал, и пеплу всех своих наивных гипотез, и параноидальному совпадению, ибо многое из того, что он думал о Фалько, сам Фалько сейчас рассказал о социопате.
   - Нет! - будто-злорадно ответил Фалько, - Или вы не слушали меня, или ваше литераторство, чувствующее гениальность фабулы, - худшее, с чем можно войти именно в эту ситуацию; здесь, как в вечности, есть всё - не с чего лишь начать. Вспомнилась даже, ха-ха, удачная эпиграмма Бартоломео, - кстати, не думайте, что его бездарный юмор искренен, ибо он всего лишь тот король, что с-садизмом желает видеть только фальшивые улыбки дворян и придворных; так вот, однажды Бартоломео всё же не сдержал мысль и изрёк, что все мы статистами попали в искромётный ад Квентина, ха-ха, которому вечный аноним дан воздаянием за суетную гордыню. Ваши же слова могли бы стать явью, если бы хоть одна из плоскостей ситуации вокруг анонима не имела дыр - например, если бы хотя бы ни кто не солгал о том, кем и как именно перед ним предстал аноним, а без-этого даже один фальшивый пиксель - дверь в ослепляющий миф.
   - Тогда можно начать искать пьедестал самого-самого, который, как Бартоломео, не сдержался и однажды выказал апломб.
   - И здесь вы правы, однако с "но" удачи: для этого нужно быть только самим Бартоломео, чтобы быть в каждой секунде существования этого общества, а притом оказаться свидетелем именно той его картины, где случился этот курьёз.
   - Да неужели здесь нет ни одной трещины?!
   - Да, и тем больше шансов придумать её; мы с вами не знаем уникальных пассажей анонима: я уверен, что с генералитетом он играет более ювелирно, ибо, выбрав из них наименее мудрого воздвиг над ним такую катастрофу, что тотчас через-шантаж стал свидетелем всех тайн, узнал о мотиве актёров или даже о чём-то большем и начал сражаться со сценарием Бартоломео посредством всё тех же вселений подозрений, анонимных писем и отравленных советов. Простите, случайно я высказал лишь черновик этой реплики, но вы понимаете - что?
   - Смотря на события, нельзя понять, в каких из них участвовал аноним ещё и потому, что для этого нужно знать все существующие мотивы и тайны, а без-этого видимое - символизм?
   - Да, пока мы видим бездарное или, наоборот, гениальное то, что видим, правда звучит лишь в его кулисах и может быть связана с самым первыми тайнами и всеми кознями Бартоломео; к парадоксу, мы словно смотрим бесконтекстно, хотя уверены, что знаем контекст, и тем фатальней эти каламбуры действий. Но истинная кульминация этого трагикомического контекста - в том, что, всего лишь действуя сообразно с обстоятельствами, иногда каждый случайно помогает или генералитету или анониму, воистину наугад входя в стервозную метафору чистилища. Падая сквозь эти океаны тщеты, я сдался... а вы? - голосом агонии гордыни закончил Фалько, но едва Валентино, хоть и отчаялся, но обдумал то, что никогда не видел причины, как и смысла, в том, что бы самовольно принять любое поражение, и начал отвечать, Фалько злорадно рассмеялся и добавил, - Опасайтесь же громче: представьте, сколь фиктивны были бы ваши мысли, если бы вы канули-таки в эту ложь, ха-ха...
   В этот миг Валентино, не сумев понять, что именно Фалько назвал ложью - последнюю ли браваду или всё, что говорил, приготовился во втором случае ощутить психическое чудо.
   -...Гордыня не простила бы мне - даже или особенно - первую в моей истории капитуляцию; отчего сообщаю: едва ли не со второго дня, как я оказался здесь, меня с анонимом связывает ментальная дуэль, за победу в каждом раунде которой он расплачивается тайнами, и, как имеете честь слышать уже давно, - весьма щедро, ха-ха. Если бы всё было справедливо, то я, безусловно, обрёл этот путь лишь чередой поражений, ибо действительно уступаю ему, если и не в интеллекте, то в геометрии мысли, как вам - в фантазии, однако нельзя не порадоваться несколько другой справедливости и притче, ибо тем временем он настолько же уступает мне в истинно-виртуозной хитрости, отчего и не заметил, что при моей прозрачной протекции сам же предложил неудобные для себя правила нашей игры: очевидно, что его талант - титанические манипуляции над пантеонами фигур, однако мой талант в этом жанре обратен: я, как никто, умею заточить ситуацию до-нуля и могу победить в любой картине, если только не нужно думать о других картинах, напрямую не вытекающих из данной. Наверное, вы уже не понимаете, как я добился этой дуэли, - обезглавленной дерзостью: случайно мне довелось спасти, наверное, одну из самых грандиозных жертв анонима, тотчас поведавшую мне о своей пост-саркастической дилемме перспектив, при которой, если он не услышит следующий совет анонима, то тотчас обретает возможность умереть, а если услышит, то лишь отдаляет эту возможность, композиция чего повторяется при каждом следующей надобности совета. Вдохните же это - душу шедевра! Аноним мимо-фантастики смог стать ростовщиком ударов его сердца, а я тотчас одел маску пересмешника и стал подпольным консультантом этого рондо, затем, несколько раз дав жертве более тщательный совет, ибо в каждой ситуации можно посоветовать разное, но аноним советует именно то, что оставит жертву на острейшей линии финиша, - дождался, когда аноним, удивляясь тому, что жертва, забыв о всевластном нём и не спрашивая советов, почему-то всё ещё жива, сам придёт к ней и начнёт допытываться о авторстве этого чуда; далее говорить можно долго, но лаконизм и феерическое "наконец" тщетной теоремы - в том, что теперь для анонима я - самое неуместное инкогнито, а каждая его попытка обличить для себя мою личность, если только я смогу угадать местоположения именно этих попыток, дарит и мне осколки улик его личности...
   - Браво, - искренне изрёк Валентино, на-миг почувствовав и Фалько богом злорадства, который придумал, как математически упростить весьма реальный ад в утопию, - Гротескное зеркало - ваш талант! Я словно стал свидетелем старта аллегорической титаномахии!
   - Спасибо за правду; но, говоря это, вы случайно назвали себя эталоном цинизма, ха-ха, ибо не дослушали центральную фабулу сей дуэли: ныне мы с анонимом - два игрока, с-ссорой положившие руку на одну и ту же пешку: аноним поклялся, что, если я не сойду со сцены, то он нарочито нарисует перед той жертвой эшафот, а я - в обратном. К великой удаче, устрашительный трюк, покрытый этой его клятвой потерпел осечку, ибо та жертва имела позу разума, достаточную, чтобы понять, что вопрос выбора между риском верной смерти среди шанса на абсолютное спасение и рабской демагогией ежеминутной уверенности в следующем спасении - без-вопроса. С тех пор мы состязаемся сквозь эту жертву и, если аноним понимает, то даже через одно лишь это являемся взаимными камикадзе "анонимности", ибо имитировать чужое мышление, чтобы убивать-спасать эту жертву как бы не от своего лица, можно лишь тогда, когда остаётся потенциал интеллекта, а здесь, не проявив истинно-искреннюю гениальность, можно лишь тотчас проиграть, отчего мы уже, будто сняв с маской даже лицо, показали друг другу разум, и осталось лишь до-конца продолжить сопоставлять понятое с поведением окружающих людей, а затем проверить эту гипотезу именно теми осколками улик.
   - А ведь ваша ситуация анонимного диалога чуть похожа на то, что придумали игроки в том письме.
   - Скажу "да", лишь чтобы уменьшить глубину "нет": на ситуацию тех игроков может быть похоже каждое рандеву с анонимом, ибо, откуда нам знать, кем инсценируют себя сами его собеседники, безусловно-желающие украсть у анонима выгоду, а расплату за это переложить на другого, ха-ха?! Но да, если игроки - игроки, а не сам аноним, то они придумали рассвет моего конфуза, ибо я до сих пор не понимаю, случайность ли это или бравада анонима, придумавшего это на основе происходящего между нами или сообщающего мне нечто через ироничную аллегорию.
   - А не скажите, куда сейчас клонятся ваши подозрения?
   - Нет, мои подозрения - мои, а если хотите отравиться чужими, то существуют три популярные мысли, по которым аноним - или сам Бартоломео, или сам Квентин, или сам Кульминант; как понимаете, эти "сам" уникальны для абзацев антуража или углов зрения, где якобы каждый из трёх кандидатов, к клише таланта, с разным предлогом ищет сам себя, притом последний как публичный гений ещё и позиционируется тем, кому достаточно интеллекта, чтобы быть анонимом, который, лишь возникнув, как бы кинетически оклеветал его тождеством с собой, но якобы всё-таки оклеветал сам себя, чтобы вновь никто не поверил в эту дерзость.
   - Но кто же, наконец, этот Кульминанат, видел ли я его?
   - Безусловно, да: тот "придворный", ха-ха, что почти всегда простирается на лавочке в аллее; конечно же, именно то, что Кульминант очень редко покидает пейзаж ротонды, лишь ещё больше убедило многих в его анонимстве - через идею о чревовещательстве, для которого у него есть свой актёр.
   - Этот актёр может быть правдой в любом случае, и теперь я не понимаю, с чем связывать фактор подражателя, не вы ли это?
   - Лишь ради вас снизойду до бездарны слов: нет, я отнюдь не выл это, ха-ха...
   - Ха-ха-ха!
   -...О, хотел бы я быть этим подражателем, чтобы казнить в себе вселенское сомнение: вдруг и я всё-таки сломал трагикомедию и случайно облачился в фарс, повернув ни на ту дуэль, ха-ха?! Шанс этого возможен, ибо, если всё это не клевета, хотя не думаю, ибо именно в этом узор истинных таланов, то едва возник этот подражатель, как истинный аноним, творя самый громкий камуфлет актёра, сам стал его подражателем, вложив в глаза искателей финальный космос параноидальной тщеты. Кстати, некогда я, как и вы, думал бравадой о "самом-самом", приложимой именно к вопросу о коллективности анонима: чтобы он дерзнул посвятить хоть кого-то в свою эпопею, должны вовсе существовать хотя бы два человека, имеющие повод для беспрецедентного доверия друг к другу, а единственный фактор такого доверия - любовь...
   - Вы ошибаетесь, - неуверенно прервал Валентино, - Всё, что делает аноним, связано с анонимностью, так почему бы ему не состоять из нескольких людей, которые при всём этом не знаю даже личности друг друга?
   - Нет, не ошибаюсь: до-конца можно доверять лишь себе, рядом с чем представьте, допустим, треугольник лиц как авторов анонима, один из которых однажды обязательно скажет, что сегодня господин Икс заслужил кару, - однако этот же господин Икс является одним из трёх, сейчас слушает сей камуфлет и тотчас знает личность говорящего, отчего превращается в коронную вершину треугольника и начинает манипулировать союзниками, а, чтобы не повторить эту неудачу самому - на третьем союзнике, начинает недоговаривать, провоцируя ошибки планов, а из-них - подозрения в умах двух союзников, которые тотчас формируют вставную коалицию, начинают интриговать в сторону третьего, и так далее; среди этого можно понять две косвенные правды о вашей версии: максимальное число лиц в составе анонима - два, притом один из них - всего лишь пешка, которая отчаянно-просто замещается подражателем, который вовсе может лишь думать, что захотел стать таковым сам. Но если вам так нравиться аспект букета "анонимов", я подарю вам стезю: вскоре безысходно познакомлю с той жертвой и сделаю свидетелем моей следующей встречи с анонимом, позволив тщательно обыскать междометия окрестностей и подчеркнуть вниманием орфограммы его возможного соглядатая, ха-ха-ха, ибо одним лишь своим существованием я саботирую анонима на применение этой бездарности... однако, да, если в моём распоряжении вы, ведь это так?
   - Да.
   - Тогда скажу, что заранее дал себе это согласие за-вас, ха-ха: ещё до того, как вы потеряли память, мы начал рисовать трещины на всём, что может быть планами анонима, чтобы осечка игры посоветовала ему немедленное уничтожение меня, предвестием чего будет именно возникновение этого соглядатая. Может быть, однажды я даже перескажу вам всё, что поведала мне та жертва, но до этого - ещё высь, ибо хоть вы, наверное, и не заметили, но я настойчиво рисую в вас самые случайные блики истины, чтобы ваша фантазия придумала гипотезу мимо-контекста и мимо-стереотипов, после чего мы получим возможность сравнивать.
   - О да, я могу...
   - Нет, расскажете позже - конечное, а сейчас расскажите то, на что я опоздал.
   Валентино начал было пересказывать диалог Орацио и социопата, но вскоре осёкся, увидев, что Фалько смотрит на него с таким лицом, с каким смотрят на внезапно-сумасшедшего.
   - Что? - изрёк Валентино.
   - Лишь запомните этот момент; можете не продолжать - не только говорить, но даже, ха-ха, видеть меня: я отправлюсь к месту, которому не нужны иные свидетели; прощайте.
   - Но ведь вы не сказали ничего, - сказал Валентино в спину уходящему Фалько, пытаясь не думать, что поспособствовал этому бегству, чем-то разочаровав его, - Что доказывает вашу... ха-ха, публичность.
   - Ха-ха, спасибо за этот саркастический - для гениального лицемера - антоним; но я и не смогу, ведь личность анонима - философский, даже религиозный вопрос, и чтобы заранее проучить вас этой трагикомедией, расскажу драму Квентина, который очень долго думал о юридическом холсте этой игры, не понимая, есть ли вообще хоть один предлог, чтобы считать действия анонима преступлением, ведь, мысля разумно, нельзя назвать соучастником глашатая советов, а в то время, как оказалось - нарочито, аноним оставил в своём амплуа лишь эту грань; несмотря на логику, Квентин решил обвинить его и начал поиски, за которые и поплатился совестью, ибо якобы нашёл анонима, случайно обнажил край головоломки миллиарда неопровержимых улик, несколько месяцев изобретал тщетные способы, чтобы подтвердить, что найденный - именно тот, но, наконец, трагикомично рискнул казнить его перед хором кровожадных поддакивателей, которые едва ли не сразу после фурора обнаружили под своими ногами письмо - пустое, если не учитывать насмешливую иносказательность этой пустоты, а также очевидный автограф адресанта в его нижем углу. Немного позже Квентин получил другое письмо, гласившее: "до той патетической минуты, признайся, ты обвинял меня лишь в твоей панацее от скуки, отчего помни, что, ныне продолжив искания уже с-причиной, ты обвиняешь меня только в твоей самонадеянной глупости!". Ха-ха, я действительно не ошибся, сравнив феномен анонима с религией, ибо именно момент этой риторической казни, риторической потому, что Квентин уже не мог поступить иначе, ведь жертвы анонима, едва ли не поджигая друг друга азартом, ежечасной стремительностью осаждали казематы, - является злорадной кульминацией сомнений, правда о которой известна лишь тому или тем, кто находится за кулисами этого мотива. Безусловно, что мы уже никогда мы не узнаем истинный камуфлет этой притчи о правосудии, ибо если аноним - хотя бы дуэт, то один из них действительно мог стать жертвой, а второй низложил это письмо, тем временем ангажировав нового компаньона, чтобы в-месть обессмертить сие коварное ремесло, - а если аноним - солист, который действительно погиб на том месте, то пустое письмо вовсе может принадлежать руке случайного благодетеля, хотя этот же вариант верен, если аноним жив, но сошёл со сцены и, возможно, каждую следующую секунду лишь пассивно смеялся над сатурналиями подражателей, словно смотря на то, что должно было случиться после его смерти. Именно так, кстати, поступил бы я, притом даже стал бы тем триумфатором, что якобы наконец нашёл анонима, ха-ха, творя величайший каламбур лицемерия и триумф вечного злорадства, однако подозреваю, нет, даже мечтаю, что аноним не изрёк этот шедевр, а сам стал шедевром, поступив, как бог. Правда имела бы название "постскриптум одной жизни" и была бы гениально-такова: аноним действительно умер на той казни, но лишь сам разрешил поймать себя, чтобы, воспользовавшись метафорической суетой у эшафота, образ которого, верую, не представился вам ни чем классическим, - суметь-таки сдержать свой великий смех, подбросив это пустое письмо, и с-гордыней умереть за-идею, со злорадным фатализмом зная, что все продолжат творить эпистолы от его лица, а однажды, несомненно, возникнет подражатель, который тотчас покажется всем истинным анонимом и, к буффонаде, обретёт подражателей, навсегда помогая даже мёртвому оригиналу превращать каждого, чьей неудачей стало - войти в этот город, в шизофренического демагога, мумифицирующего ложь в правду, ха-ха! Не это ли тот нерукотворный памятник - легендарного пост-человека, отравившего "цивилизацию" бессмертным софизмом?
   - Ха-ха-ха, да, это был бы самый авантажный, притом логичный конец трагикомедии гения, и если аноним не смог придумать этого, мне жаль, что он - не вы!
   - Следовательно, вы не то, что простили бы, но даже возлюбили своего врага за его талант - за самое камуфлетно-бесчеловечное самоубийство, ха-ха? Сколь не изящны эти слова, они всё-таки сделали демагогом и меня, ибо я уже распрощался, - изрёк Фалько и продолжил уходить.
   - Нет, пожалуйста, ещё миг, ещё вопрос.
   - На сей раз решили выслушать гения дотла? Пожалуй, мы поступим по-среднему - доверимся случайности: вы стоите на своём, а также - месте, ха-ха, а я, продолжая свой побег, продолжу отвечать вам, чтобы после вы благочестиво оправдали меня каламбуром закономерной немоты; клянусь даже безответно, если понимаете аттизм, но попытайтесь, если хотите, через интерес заставить меня не сдержать слово.
   Фалько, внезапно распрощавшись тем злорадным кивком, начал исполнять клятву.
   - Вы упомянули притчу о правосудии, - смеясь начал Валентино, - А ещё раньше - что одна из сторон четырёхугольной войны искала справедливости; притом сама четырёхугольная война была построена на грехе, ибо каждый угол утаил от общества интерес, наслаждая тем, что каждый посторонний даже не знает, сколь должен был бы завидовать ему; это - лейтмотив действий анонима?
   - Слышу, что "да" - по крайней мере, касательно вас, ха-ха! Но на этот вопрос я уже ответил: мы не можем знать даже истинные мотивы анонима или иметь возможность оценить справедливость его бравад, ведь, если он мстит всем за других и другим - за всех, то предлоги для того - тайны, которые, кроме него, знают лишь сами палачи и жертвы. Лишь забывая страх, ибо вы назвали меня скульптором зеркал, должен сказать вам величайший секрет, который, кроме прочего, поможет понять, откуда Квентин украл свои амбиции к аллегориям. Ныне Квентин, хоть и пополам с той же тщетой, ибо анонимные подражатели здесь - все; проверяет простую и сложную версии символизма поступков анонима: первая подразумевает именно вендетту сарказмом зеркала, отчего аноним, возможно, к ещё одному скандалу таланта, незаметно кричит изнанкой чужих тайн, отчего Квентин видит это подсказками о закулисных преступлениях, например, если аноним поспособствовал чьему-то убийству, то жертва - только убийца; а вторая - подразумевает истинную криптографию символизма, где каждое событие, имеющее соавтором анонима, следует читать абзацем сквозного письма-шарады от анонимного кого-то к анонимному кому-то; даже не знаю, с каким чувством я смотрю на вторую версию, ибо, повторяю, не знаю объём кулис сюжета, однако именно она - безукоризненный способ, разрушающий проблематику вашего мнения о том, что аноним - группа лиц, анонимных даже для друг друга, притом оказывается, что те опростоволосившиеся игроки или случайно изобрели плагиат, да ещё и неожиданно-бездарный, или вовсе являются составляющими анонима, зачем-то даровавшего Мессалине, а от неё - мне и вам, подсказку о том, как читать эту криптографию; признаюсь, сперва меня воистину испугало содержание того письма, диалог в котором может быть или самым грандиозным совпадением, или именно таким аллегорическим посланием, которое, достигнув меня, говорит, что я уже проиграл анониму. Кажется, приближается немота: прежде чем развивать идею второй версии, тщательно подумайте о том, возможна ли вовсе встреча таких гениев, что решили начать эти аллегорические шахматы и без-метафор превратили людей в фигуры, но главное - о том, что почему-то я рассказывал это не об анониме, а о Квентине, и...
   Фалько исчез за углом и, вероятно, пожалел бы об этом, если знал, что, лишь обернувшись, увидит чудо - лик Валентино, будто ставшего первым, кто восхитился до-конца, ибо случайно начал изобретать титана: "А если представить, что и обе эти версии и ещё не понятные верны лишь вместе - в разных местах, и прочитать мою память о социопате осколками аллегории? - здесь Валентино эйфорически выругался, - Ха-ха, случайна ли эта дальновидная проницательность Джакомо, но воистину мудрец слеп лишь рядом с зеркалом! Если диалог тех анонимных игроков яростно символизирует версию о скандально-анонимном обмене тайнами, то Фалько, истолковав только его, воистину ослеп, не заметив, чему аллегорией является его собственная с анонимом ситуация вокруг той жертвы! Это превосходит все пароксизмы, ибо, если на-миг забыть тысячи "только" и "лишь", то получается, что существует два бесконечно-гениальных анонима, которые не знают лиц друг друга, притом являются не друзьями, а абсолютными врагами и сражаются марионетками - всеми лицами обеих плеяд, и именно так, как в-миниатюре Фалько и один из анонимов сражаются посредством той жертвы, и через отравленные советы и вселение подозрений! Ха-ха-ха! Пока Бартоломео играл в короля и посредством актёров пародировал Провидение, анонимы вовсе нарекли себя богами, прозрачно разломили публику пополам, назвали этим половины армиями и схлестнули их в том, что даже я никогда бы не смог придумать, - в анонимной войне, каждый участник которой даже не знает ни о своём "патриотизме", ни критериев врага, ни регалий победы; а саркастический символизм здесь - лишь в том, что пешка не знает о повелевающей ею руке! Брависсимо! Если первый аноним помогает случайно половине социума, а второй - другой половине, то коллизия их игры разниться: целью анонимов может быть и уничтожение чужой половины, и желание узнать все существующие тайны, и стремление чужими руками найти друг друга, и то, что без вальса удачи и таланта нельзя предположить так же, как саму эту анонимную войну. Но зачем оба или один из них творят этот символизм, зачем через пример игроков и Фалько разрешают понять правду о контексте? Может быть, это, ха-ха, самая зашифрованная мольба о помощи? Но не из того кошмара ли эта идея? Вдруг один из анонимов желал бы прекратить баталию, но не может сделать этого, - но почему? Боязнь предательства? Если он сам расскажет кому-либо об этом, то может промахнуться мнением о слушателе, который вскоре случайно поведает этот второму анониму, тотчас убивающему первого; а если первый не назовёт себя, ему никто не поверит, подумав, что это дверь в самую злорадную игру, ха-ха, да ему никто не поверит, даже если он назовёт своё имя и лицо, ведь слушателю будет казаться или, что перед ним - коварный самозванец, зачем-то пытающийся отравить его еретической галлюцинацией, или, что вовсе не может существовать человек, тем более два, со столь громким интеллектом; именно поэтому - сложнейшая аллегория: разверзая эти подсказки, аноним ждёт того, кто сможет сам придумать правду, отчего и поверит ему; ха-ха, к гордыне, он ждал меня! Так неужели Фалько прав, и Мессалина подслушала диалог игроков лишь потому, что аноним разрешил ей это, зная, что через неё это услышу греховный я? Ха-ха, сколь трагикомично, что, потеряв память, я дважды не способен оценить рациональность этой идеи! Мог ли я столь громко доказать свои амбиции, что обратил на себя внимание социопата, нет, социопат - другой аноним. Ах-ха-ха, горизонт мне - реей! Это самая гениальная тщета! Пока первый аноним, желая стать моим другом, рисовал эти подсказки, второй, социопат, тоже узнал о моих амбициях и, вероятно, зная, что пытается сделать первый аноним, тотчас представился мне лично - врагом, создав самый сложный фатализм, по которому теперь, если первый аноним дерзнёт встретится со мной, то я обязательно подумаю, что и он и социопат - один человек, через две маски жонглирующий глупцом, а именно - придумавший мне воображаемого врага и ставший мне фанатическим другом, чтобы создать безупречную марионетку, перед которой он сперва от лица социопата рисует коварное теорему, а выгодное для него решение её советует мне от лица анонима! И воистину ни что не способно спасти меня от паранойи, намекающей на действительную возможность этого триумфа! Истинная пубролюция! Если их всё-таки двое, то своим явлением социопат поставил анониму мат. Да, теперь я вижу, почему Фалько не рассказал, кого подозревает: хотя бы один из анонимов - истинный гений, а значит, ещё до того, как начать игру в бога, представил сам контекст анонимности теоремой и решил её, но не один раз, а фрактально до-конца, пока не исчерпал в фантазии все самые грандиозные позы, жанры, способы и стратагемы, притом именно факт игры со своим появлением-исчезновением он придумал сперва, однако мне для этого потребовался коллапс искажений гипотезы. Ха-ха, я знаю правду лишь о первом шаге анонима, ибо из всех фокусов с появлением и исчезновением, именно этот, предложенный Фалько, - самый гениальный; чтобы найти хотя бы схематичную биографию анонима, нужно понять, какие вопросительные шаги об анонимности предложила ему сделать реальность и последним гениальным чем он ответил на эти вопросы. Как и сказал Фалько, аноним мог лишь запутать тьму вокруг себя, представляясь каждому - другим, однако и здесь он сделал ещё один шаг, поняв, что, всего лишь дирижируя этими подозрениями, обретёт сверх-бесконечную выгоду; ха-ха, мне нужно предположить все жанровые мысли, которые возникли у анонима среди анонимности, и предугадать гениальную эволюцию каждой из них, ведь во всём, чём только возможно, он достиг последней пубролюции! Ха-ха, сегодня меня постиг или пароксизм интуиции, ведь и многое из этого я предположил о Фалько, или - фантомный росчерк утраченной памяти, или - талант Фалько, самым непонятным образом внушающий мне эти бессознательные идеи. Но Как? Как Фалько или аноним может быть уверен в моём понимании? Как, впрочем, и Квентин...
   В этот катастрофический момент, в разуме Валентино по миллиарду причин начало складываться мнение о том, что именно Фалько и Квентин - аноним и социопат или социопат и аноним, однако внезапное воспоминание последней реплики Фалько, говорившего именно об этом своём потенциальном оппоненте, спровоцировало опечатку мысли и интермедию трагикомического смеха.
   ...Ха-ха-ха! Я - слепец, наугад нарисовавший вокруг себя ад! Да, всё это возможно лишь потому, что я забыл, как высказал свои интеллектуальные амбиции. Столь же наивным был бы этот эксперимент Квентина, сколь роковым он оказался! К катастрофе, именно я обличил себя "самым-самым", случайно выронив браваду, как и Бартоломео. На самом деле, Квентин считает, что я - аноним, который якобы поступил ещё гениальней, злорадней и проще, чем предполагал Фалько: аноним вовсе никогда не был на карте будня, ибо сперва, как и Фалько, лишь тайно наблюдал происходящее здесь, однако так и не изменил эту позу, отчего долго, столетия, находится в кулисах, обрекая всех, кто ищет анонима на апофеоз злокачественной демагогии и бутафорских подозрений, провоцирующих весьма реальные поступки! Думая, что всё это - тайна под моей маской, Квентин решил беспричинно обвинить меня в кстати-случившемся прозаическом убийстве, чтобы - случайно или намеренно - при помощи Андре и других лиц разверзнуть вокруг меня спектакль, требующий аллегорического диалога и заставляющий меня желать как можно скорее распрощаться с Квентином, чтобы случайно не обличить себя как анонима, но тем самым и обличить себя, ибо быстрота этого прощания зависит только от проницательности в понимании аллегорий, чем больше я понимаю которые, тем больше я - гений и аноним! Предательская амнезия заставляет думать наоборот, ха-ха: чтобы подтвердить это, мне нужно знать или тот досадный час, в котором я изрекал свой апломб, или то "почему", которое, по мнению Квентина, спровоцировало анонима предстать неофитом именно сегодня - в день моего появления. Безупречно здесь лишь то, что аноним действительно поступил так, как подумал Квентин, и что Фалько - интеллектуальный титан, просчитавший даже не моё поведение, а траекторию моих мыслей; единственная очевидная улика его мастерства - диверсионное замечание о Квентине, слагавшее сложную формулу рифматического каламбура силлогизмов: аноним ищет достойного - меня, а так как Квентин в тот момент начал казаться мне социопатом, неожиданно случился камуфлет, сказавший, что Квентин ищет анонима, притом ищет убийцу, притом подозревает, что убийца - я, притом использует аллегории, которыми должен бы был атаковать именно анонима, отчего он ищет во мне не убийцу, а анонима, однако сам не является социопатом! Как Фалько мог заранее просчитать во мне эту моментальную цепочку пост-ассоциаций, если даже я уже после случившегося собрал её отнюдь не точно! Ха-ха, он создал самую непонятную аллюзию, он знал всё, что я сейчас понял, отчего и возникает громкий вопрос - почему он не сказал мне это прямо? Ха-ха, может, ха-ха, и Фалько - ха-ха-ха! - думает, что я - аноним, и проверяет мою достойность, притом видит это апофеозом злорадства, ведь попросил меня как якобы анонима помочь найти анонима? Или и он понимает, что аноним увидел меня достойным, отчего пытается удержать это мнение, едва не разрушенное амнезией? А может он всего лишь истинный садист, жаждущий, чтобы я считал анонимом именно его, ибо так он творит ещё один каламбур лицемерия, скальпируя на себя авторитет другого лица и силясь сокрушить меня паранойей? В любом случае, он беспрестанно манипулирует мной!".
   Валентино тотчас устремил яростный шаг в заведомо-тщетное преследование Фалько, однако второй шаг случился уже на саркастическом фоне автострады, с-яростью занося над которой булатные слова, он вспомнил о враждебном статусе Данте, с-ужасом понял насколько страшно иметь врагом именно его - беспрестанно имеющего возможность воспользоваться беспамятством, - метром левее себя от себя увидел своего врага и достал было пистолет, но вдруг услышал дружелюбное, а главное, неожиданно-долгожданное:
   - Ликуй, ибо оно, - Данте показал письмо, притом именно стороной, обличающей его незапечатанность, - От Фелиции.
   - Но сперва ответь, - сквозь самую многопричинную улыбку сказал Валентино, будто с-пафосом, даже с-кражей забирая предложенное письмо, а тем временем злорадно думая: "Этот Данте - более прошлый, отчего другой, более будущий Данте, анонсировав нашу пистолетную ссору, опростоволосился до-скальпа: страшно признавать шанс на то, что он уже мог убить меня в будущем, но сколь отрадно знать, что с этих самых пор я уже заранее мстил ему за это! А что если воспользоваться анахроничностью его памяти и сказать, якобы он сам просил меня сказать ему: убьёшь Валентино - умрёшь? Несмотря на то, что временная петля даёт ему абсолютное превосходство, я всё же могу спасти себя - своей хитростью, но его же руками: нужно лишь схлестнуть двух Данте между собой, чтобы именно нынешний, оказавшись на сцене моей смерти, помешал другому. Ха-ха, если для Виолетто сегодня - день кульминаций, то у меня - день дуализма: два Данте, два детектива, два анонима! Кстати, ни что не могло бы быть более тщетно, как если бы дуэтом анонимов оказался Данте, тщетно даже для него, ведь временная петля длиной в несколько столетий превратила бы это в невыразимую путаницу. Сказать ли ему о саде со скульптурами? Нет, сперва нужно узнать, что там произошло!", - Бывает так, что амнезия, вызванная шоком, повторяется при вторичном контакте с причиной этого шока, а мой случай - или именно этот, или обратный ему, так скажи мне, что связывало нас до того, как я потерял память? Почему именно встреча с тобой разрушает мой сомнамбулизм или, наоборот, вне всех закономерностей стирает интервал моей памяти?
   Неожиданно лицо Данте выразило необъяснимую лень.
   - Забудь психиатрию, - сказал он, - Причина этого - метафизическое столкновения со мной.
   - Однажды, - ответил Валентино, - Ты уже скажешь это; тогда почему именно я оказался в столкновении с тобой?
   - А почему когда-то ты встретил именно того незнакомца, вдруг ставшего твоим другом? Отличий от физики и классических правил реальности нет - судьба или случай.
   - Значит, ты не помнишь ни о каком парадоксе, что мог связать наши судьбы.
   - Если бы я знал и помнил, что происходит даже со мной, то, наверное, сказал, что сейчас и ты обретаешь пятимерность.
   - Ха-ха, даже сохрани я память, и то не смог бы вспомнить, что когда-либо готовился к подобному камуфлету!
   - Ха-ха!
   - Подожди, сейчас я решу созвездия вопросов, которые хочу задать тебе.
   - Валентино, не надейся, что я стану рачительным оракулом твоих забвенных моментов прошлого и будущего - не только от-нежелания, но и из-фатализма: только что я разговаривал с тобой, ещё не впавшим в амнезию, и как-раз рассказывал об этом камуфлете...
   - Титанический пароксизм удачи! - свирельным голосом воскликнул Валентино, - Через тебя я могут поговорить с собой, существующим до-амнезии; даже больше - через твою временную петлю, я могу инсценировать свою: тот я расскажет мне апофеозы своей памяти, а я ему - мазки будущего, отчего вместе мы разверзнем кульминацию невозможного синтеза...
   - Кажется, чтобы патетически возмечтать вслух, не нужен слушатель? - ехидно прервал Данте.
   -...Нет-нет, ах-ха-ха, сейчас ты согласишься! Только представь свою выгоду: ты станешь посредником моего мышления! - патетически изрёк Валентино, тем временем думая о катастрофе риска: "однажды Данте-враг узнает об этой камуфлетной конференции меня в-квадрате, и свершится титаническая дезинформация, ибо он, одев маску дружелюбия, продолжит приносить прошлому и будущему мне ответы, однако не те, что услышал, а те, какие ему диктует своекорыстие! А вдруг я уже сделал так в будущем - это случается уже сейчас: этот Данте - враг, одевший маску?! Нельзя проверить - из какой он эпохи будня!".
   - Ага, здесь ты придумал это, - смеясь ответил Данте, - Возможно, сейчас ты ещё не знаешь или уже не помнишь, каким лицемерием гласишь, ибо, казалось бы, это предложение не оставляет тебе способов, чтобы дезинформировать меня, однако однажды ты придумал-таки этот способ, всего лишь передав себе единственное письмо через другого меня, в котором, цитирую: "если устно - часто вспоминаем Фелицию, если письменно - среди текста ставим будто-случайный штрих; это будет означать, что вся депеша - абсолютная ложь, направленная лишь на коррекцию мыслей Данте". Злокозненно, не так ли?
   - Ха-ха, прости, - изрёк Валентино, радуясь своему таланту.
   - Не ст_о_ит; меня восхищает виртуозность, даже если её мишень - я; к тому же, чем больше чужих хитростей я низложил, тем мудрее и коварнее стал. Если бы то решение было дано мне, то я бы вовсе не сказал тебе о своей петле, однако другой я почему-то предупредил мои намерения.
   - Но не понимаю: если мой вневременной диалог с самим собой уже состоялся, то сейчас ты согласишься на него? Фатализм ли ты увидел, или свободу?
   - К парадоксу, и то и другое: я волен отказать тебе, однако именно оттого буду знать, что другой я согласится стать нарочным; если только можешь представить, ощути, сколь злорадно моё положение: я проживаю этот день дважды, притом отнюдь редко взаимодействуя со своим двойником, отчего мы с ним претерпеваем разные контексты, видим разные ситуации, помним разные истины и, к абсолютному камуфлету, обретаем разные характеры, даже разных друзей и врагов, впадая в каламбур психиатрии - в весьма олицетворённую ссору с самим собой. Нет, не буду лгать: я встречаюсь с собой столь редко, что пока этого ещё никогда не случалось; почему-то единственная точка нашего с ним пересечения - эта автострада, притом только через твои слова. А потому, сверши же следующую встречу, если хочешь, чтобы я изрёк твой донос в прошлое.
   Валентино, посмеиваясь сарказму абсолютного равенства неудач, тотчас пересказал Данте содержание всех встреч с Данте.
   - М-да, - изрёк Данте, - Это истинная притча Судьбы: лишь ты видишь меня с двух сторон и однажды сможешь понять, к чему приведёт сумма этих поползновений, а тем временем лишь я нахожусь в почти-таком же положении относительно тебя; мы будто аллегорически поменялись памятью, нет, друг другу мы - словно суперэго, ха-ха!
   - Чтобы изменить это, сейчас же скажи всё, что я должен знать о себе, а однажды я...
   - Нет, скандально, ха-ха, но я уже был в том однажды, где уже и ответил тебе на этот вопрос; жди.
   - Ха-ха! Сколько? Каков диаметр твоей петли?
   - День.
   - А что ты делал до этого?
   - Как и ты, не был здесь, ха-ха!
   - Но скажи хотя бы лейтмотив моих забытых действий.
   - Нет.
   - Ты умножаешь мои трагикомические слёзы! - с сардоническим смехом досады сказал Валентино, - Я не перестаю думать о факторах своей амнезии, ведь если встреча с тобой - финал каждого пробела памяти, то, возможно, существует человек, встреча с которым - его старт! Ха-ха, будто вокруг меня блуждает ещё и личный аноним; ха-ха, даже Судьба не может иметь такой венец садизма, чтобы именно этот вечно-забытый человек некстати и оказался тем самым анонимом, которого я, ха-ха, никогда не найду! Подумай ещё раз: было ли торнадо кульминации из меня, тебя и кого-то, способное спровоцировать именно такую теорему амнезии?
   - Повторяю, нет. Чтобы утолить твой логический глад, скажу хоть что-нибудь: наверное, из сказанного мной ты уже понял абсолютный контекст этого дня, где прошлый ты, спасаясь от Квентина, пользуясь памятью и депешами из будущего, даже заранее ищет убийцу...
   -...В результате чего и теряет память?
   - Нет, если не сказать - не только, ха-ха. Именно сейчас я пришёл сюда из твоей "памятной" встречи с Фалько, среди которой - итак, продолжим шарады, ибо интересно должно быть и мне, - среди которой, ты, имея отнюдь злорадное лицо, рассказывал Фалько, что однажды Скарлет потерпела легендарное кораблекрушение в пустыне, ибо своекорыстно пыталась поссорить Лукрецию и Мессалину, не связанных ни враждой, ни дружбой, - для чего придумала письмо к Лукреции, которое было написано анонимно, но соцветием намёков обличало адресантом именно Мессалину; письмо содержало тщательную инсинуацию о том, что возлюбленный Лукреции - Аластэир, уже давно, беспощадно и сольно разбил своё сердце, но от-совести не может сказать об этом Лукреции, убедиться в чём ей позволит некое место в некое время. Будучи только клеветнической фантазией, эта эпистола учитывала, что в том самом месте и времени действительно будет находится Мессалина - по другой причине; увидев её, Лукреция должна была затаится и ждать очевидного свидания, тем временем понимая цель письма Мессалины, - а не дождавшись, подумать, что Аластэир, заметив её, Лукрецию, малодушно сбежал, - и испытать дебютные подозрения к Мессалине и своему возлюбленному, которые бы художественно разверзла ревность как паранойя. Однако вместо этого свершилось трагикомичное "вдруг", которое, примечательно, в тот день среди очередной эстафеты публично-анонимных пророчеств изрёк Ромео: "ибо даже случайная ложь станет правдой"; как ты уже понял, измышления Скарлет случайно сломали мишень, и Лукреция воистину увидела там Аластэира, хоть и не с Мессалиной, ха-ха, а чуть позже преподнесла последней коллаж незаслуженных "спасибо" и, до-сарказма разминувшись с намерением Скарлет, свою искреннюю дружбу. Выслушал этот рассказ, Фалько рассмеялся и сказал: "Валентино, вы украли бесценность: разум каждого человека необратимо ранят апофеозы удивления, а полученные при этом шрамы влияют на жанр идей и самой фантазии; у литераторов, правда, следствия подобных ран искажаются до-неузнаваемости, однако Скарлет - отнюдь не литератор, отчего теперь я воистину уверен, что именно она - первопричина будущего спектакля вокруг театра, ибо сам её слёзный побег намекает, что случилось не одно, а колоннада фиаско, от нагромождения чего и возникшего отчаяния она вовсе забыла, что может и не обличать своё присутствие; бравада её без-нужного побега словно кричит: "Опять! Я доигралась вновь!". Понимаете, куда падает небо? Будет сложно угадать правильную интригу Скарлет, но она всенепременно связана с фабулой "превращение лжи в правду, или правды - в ложь", как-то простёршейся над Скарлет, Теодором или Федерико. Мне нужно подумать... Ха-ха, если бы я знал хотя бы год обрывочного или месяц досконального прошлого Скарлет, то сейчас придумал бы правду с первого слова, и в том - кинетическая победа старожилов, которым даже не нужна душа с катастрофа таланта, чтобы правильно предсказать случившееся. То, что очевидно для всех, для нас - тайна; не это ли справедливость - наша с вами гениальность, столкнувшаяся с бесконечно-незначительным знанием прошлого этого мира? Кстати, самый злорадный вопрос вокруг Скарлет - генезис обоих случаев этого алхимического чуда, могущий иметь только два ответа - или длань анонима, или сарказм интуиции Скарлет, случайно-неслучайно придумывающей недо-правду; мечтаю о правильности любого ответа, ведь в первом случае мы узнаем, что аноним как-то связан со Скарлет, а во втором - безупречный кармический автограф всех её преступлений. Ха-ха, только что я едва не прошёл мимо истины: наверное, аноним и хочет заставить её или кого-то поверить, что этот автограф верен!".
   - Фалько тоже знает о твоей петле? - сказал Валентино, поняв, что Данте закончил.
   - Да; и это - последнее, что ты услышишь от меня; падаю дальше.
   Данте, не отвечая на яростные мольбы Валентино, забежал за ближайшее здание, спустя лишь несколько секунду повернув за которое, Валентино увидел пустынную освещённую улицу и наконец безвозвратно убедился, что хотя бы временная петля Данте - реальный факт, а не абсолютная хитрость злодея, с-избытком воспользовавшегося его амнезией.
   - Да, - думал Валентино, - Кажется, я даже чувствую абсолютную взаимосвязанность ситуации письма о бутафорской клевете с пред-театральной сценой, но не вижу "именно"... хотя - ха-ха-ха! - неужели центральный актёр камуфлета там - не Скарлет, а Федерико, случайно разразивший Теодора не клеветой, а правдой или - не забывая, где я - хотя бы тем, что инсценируется публичной правдой; тогда единственное объяснение пощёчины - в недоразумении: Скарлет подумала, что именно в этот миг Федерико своекорыстно разрушает её с Теодором любовь, чем якобы и занимался последнюю неделю; может, и не недоразумение, ведь в этом чувствуется драма и классика мыслей, хоть и запоздалая: если в сердца двух близких друзей пришла одна и та же женщина, то более коварный, тотчас услышав об этом от более искреннего, мог моментально разубедить своего соперника в достойности этой женщины - якобы пересказом чужих слухов, так неожиданно состоящих только из того, что ненавистно этому сопернику, а тем временем вершить закулисные поползновения; однако Федерико привнёс в эту хитрость перл таланта, ещё и изобразив себя жертвой, якобы мучающейся триумфом дружбы, во что поверил даже Виолетто. Тогда пощёчина означает, что самой Скарлет Федерико рассказывал о Теодоре отнюдь не то, что наблюдалось у театра; именно, он играл с двух концов, в Теодора вселяя таинственные подозрения, а в Скарлет, возможно, - мысль о том, что влюблённость Теодора - корыстное лицемерие, в котором Теодор якобы сам же ему признался и просил помочь, отчего Скарлет и показалось странным, что Федерико, начав вонзать популярные инсинуации, внезапно и зачем-то начал разубеждать Теодора в уместности его якобы-наигранных чувств. Необъяснимо: это чрезвычайно похоже на правду, однако ни на-нить не связуемо с заявленной игрой Скарлет, если только эта игра не началась в тот самый момент, а действия Скарлет - не актёрство. Гениально, ха-ха; я же ведь ещё не знаю ни одного примера талантливой фальсификации алиби: может, Скарлет всего лишь лгала, что практикует игру, чтобы эта якобы-случайная неудача финала, как и в случае Федерико, изобразила её отныне-жертвой, зрителей - ослепила, а в каждого, кто отныне дерзнёт обвинить Скарлет в каком-либо коварстве, - вложила мысль: "нет, это лишь ещё один параграф в эстафете её трагедий и неудач!". Ха-ха, предчувствую фабулу её разума: Скарлет сама подстроила все неудачи своих афер и, не сказав ни слова, убедила всех, что их автор - аноним или рок, отчего теперь или позже способна свершить всё, что угодно, ожидая от зрителей: "о, опять её постигла предательская неудача!". Ха-ха-ха, а что если именно здесь вместо бутафорской, запланированной неудачи, случилась реальная драма? Анонимом, угадав её коварство, повернул небеса и сотворил симфонию воистину патетического злорадства? Как и в случае с Франсуа, якобы враждующим с Игнацио... Нет! Игнацио, Скарлет и Франсуа - закулисные друзья; это и есть их общий, закулисный случай - творить эпохальные прелюдии к козням. Даже совпадение жеста Федерико, творившего зло Скарлет и Теодору, но выставившего себя жертвой, и жеста Скарлет, тоже творившей козни, но обличившей себя их жертвой, или ставшей настоящей жертвой, - разбитое зеркало; наверное, Скарлет оказалась в театре именно по молчаливому совету анонима, который дерзостно и был четвёртой дамой?! Однако фактор анонима и социопата кричит вопросом - не они ли, научившись дирижировать подозрениями, заставили любого мудреца или хранителя тайн, смотря сюда, подумать именно это, а тех, к кому оно имеет прямое касательство, - действовать сообразно? Ха-ха, эпитафия памяти действительно превращает меня в полу-пророка, ведь теперь мне нужно лишь ждать подтверждения - ждать, когда Скарлет разобьётся о катастрофу, но даже это, ха-ха, создаст лишь преамбулу, ведь совпадение моих мыслей с реальностью может оказаться ещё и тем самым злорадством генералитета, нарочито рисующего такие ситуации, чтобы каждый, якобы предсказав будущее, таинственно почувствовал себя гением, навсегда эвакуировался из истины по лестнице тщеславия и шёл по цепи фальшивых улик! Но истинный раскат ада - Фалько, который, имея свой великий разум, ныне знает не только осколки будущего, не только всё моё прошлое, но и партитуру моих будущих мыслей, возможно - моих случающихся именно сейчас мыслей! А виноват в этом лишь прошлый я, ха-ха! Была ли у меня хоть одна причина, кроме скандальной глупости, чтобы настолько довериться ему? Да, когда я узнал, что вскоре потеряю память, то был безысходно-вынужден вложить в нескольких людей эпиграфы "себя" - с каждым конфиденциально, чтобы один сказал одно, второй - возможно, другое, отчего ныне я смог бы увидеть расхождения в своих биографах, понимая хотя бы, что одному из них стал марионеткой! Почему тогда другой Данте сказал, что я доверился только ему? И Фалько сказал это же! Может это и есть аллегория? А может - демагогия? Кажется, и Данте и Фалько - отнюдь не те люди, которым нужно было бы уточнять, что моё откровение - триумф, о котором не стоит рассказывать публике; да даже исходя из-зла, тем самым я дарил им абсолютную тайну, я дарил им себя марионеткой, делиться которой, - здесь Валентино превзошёл свой бранный апломб, - Коварство Данте! Вот зачем он сжёг мой дневник: заранее зная о приближении амнезии, я сам написал себе синопсис будня и стратегию к нему, что разрушало возможность возникновения предательских соавторов моей памяти! Но как же решить эту загадку: как рассказать двоим, но лишь одному? Ответ должен быть элементарным. Один - подслушал? Один - уже знал, но забыл или, наоборот, вспомнил? Один - умер? На что я намекал себе? Стал бы я вовсе влагать эту загадку, понимая, что меня ожидает бесконтекстное сплетение тщет? Лишь бы я не придумал каких-либо козней, как и Скарлет, анонсировав амнезию, хоть и настоящую, а себя - самой тщетной пешкой, чтобы все распяли меня в пальцах, но сломались о некий злорадный гамбит. Почему лишь сейчас я до-конца допустил кульминацию злорадства - ха-ха, я вовсе могу быть одной из статуэток генералитета, которую сами соратники, ещё заранее узнав об амнезии от Данте или Фалько, повергли в саркастическую игру - одели в неофитство, даря обоим плеядам безупречного шута, ибо всё, что я делаю - опять сначала; да, лишь амнезия позволяет превратить человека в контрастный оксюморон: лишь каждый, кроме меня, смотря на мои действия, видит субтитры о том, как я поступил бы в этом месте вчера или годы назад, ха-ха! Воистину феерично - смотреть на того, кто ещё вчера искренне был памятником гордыни, а сегодня стал столь же искренней кляксой паранойи, ха-ха! Изгнание Эна подтверждает возможность этой бравады!
   Внезапно Валентино с ненавистью к себе вспомнил о письме Фелиции, гласившем:
   "Валентино, прости, что я так долго молчала; за другое же молчание прощать тебе следует не меня, но себя...
   Едва ли не с эйфорическими слезами читая это - триумфальное воплощения мифа самых желанных предчувствий, Валентино претерпел ещё один трагикомический теракт амнезии, ибо с яростным самобичеванием вопросил: "да как же я, глупец, посмел причинить ей боль и, к каламбуру цинизма, забыть это?!"
   ...Да, я наконец распутала наибольшие "сантименты" антуража и теперь могу стереть с твоей души невежество. Пока ты, вонзая атом, рисовал мечты и терял память с Фалько и с-каламбуром, меня посетил голос Анонимного письма, завещавший скандальный ультиматум самопожертвования: или я яростно умерщвлю тебя в своём сердце, хотя бы бутафорски, или "отнюдь не ваш некто" сделает это в несколько ином месте-времени и мимо-метафор (избранное он просил подчеркнуть обетом молчания на двух персон). Я, смеясь всеобщему вопросу - а не то ли и есть адское искушение? - была вынуждена лицемерно подчиниться провокации: не знала, чьи чернила капали в мои глаза, ибо, наверное, ты уже опять прикоснулся к граням пост-лицемерия и воскресил палитру контекста, отчего понимаешь, что каждый здесь - безусловно, чей-то - ха-ха, в прозе, самое диаметральное слово, а здесь, ещё и самое каламбурное - преданный аноним, заслонившись славой истинного инкогнито. Несмотря на то, что и сейчас моё мнение об этом не обрело ни миллиметра глубины, а эти строки - по-прежнему риск, притом - тобой, я решилась сойти с возможного постамента музы демагогов, ведь особенно ненавижу покидать мудрость там, где страх беспричинен, напрасен или разверзнут ничтожностью, и дарить глупцам повод для самообмана - для торжества; ха-ха, черта ангельского злорадства, не так ли? Наверное, я буду много рисовать о себе, ведь предательский ты разбил об прохожих мой образ, отнюдь не смиренно надеюсь, заслуживающий воскресения. Однако аноним оказался лишь подмостками драмы, ибо, обращая мою душу в скандал, навстречу его шагу случился Бартоломео, который не столь бескорыстно и с деликатными, а потому ещё более омерзительными эвфемизмами, но сказал мне то же самое, а именно: "миледи, лишь череда ваших соблазнительных улыбок в мою сторону - эпиграф того заклинания, что разрушит созвездия трагических случайностей, устрашающе вращающихся вокруг Валентино". Даже мудрец - безумец, когда звучит такая глупость, ведь... прости, мне сложно писать дальнейший крен этой фабулы именно тебе... ведь согласиться на его романтические поползновения я могу только в одном случае - если в-кульминацию люблю тебя! Сейчас, пока на моих губах опять дрожало летаргическое "и зачем?!", наконец поняла коллизию - ещё одна тень на погосте моей наивности: ему нужна от меня не искренняя взаимность, а именно, к парадоксальному шедевру, искренняя лицемерность, ведь, когда любишь, не нужны тщательные старания, как не нужно и изобретение мыслей, слов и действий, чтобы казаться влюблённым и проявлять эту любовь: каждого коснётся вдохновение; а так - меня ждёт триумф актрисы, талант которой умножается летальным шантажом, дымящимся из-за кулис! Дыша непредвзято, это гениально даже дважды, ведь Бартоломео держит эфес самой трагикомической притчи: любить тебя, значит, убить тебя, а утаить любовь - лишь безвольно терзать тебя беспрестанной нежеланной изменой; ха-ха, делая это ради тебя, я в-оксюморон обрекаю нас на горизонты садомазохизма...
   В этот сенсационный момент Валентино неожиданно познал, сколь досадно, когда гениальный философ, литератор или психиатр, вещающий отчаянно-точные комментарии к чужой боли, - не ты, ибо, чувствуя в словах Фелиции ноты интереса, пытливости и азарта, ощутил их штрихами неумышленного аккорда яростного цинизма, будто благословляющего драму, что явилась причиной этих уникальных мыслей.
   ...Знаешь, некоторым людям свойственна навязчивая идея обращения своей любви в виртуозную трагедию, бессознательно думая, что так они оставляют в мироздании нетленный памятник - пишут гениальную книгу на холсте самой жизни, - отчего они ждут удачной мизансцены обстоятельств, коими и я едва не увидела случившееся, ибо сперва, осознав твою камуфлетную амнезию, сочла её великим благом, разрешающим мне самопожертвование ложью - разрешающим навеки утаить от тебя мою роль в твоей жизни и вечно страдать за двоих, наслаждаясь мыслью, что сейчас ты сладостно тонешь в раю. Странно, что это решение, сам того не зная, разрушил именно ты, сойдя с канонов и внезапно вспомнив даже моё имя. Впрочем, сперва я не поняла всё именно так: думала, что твоя амнезия - бутафория, так же навеянная анонимом, а эта, по словам Фалько, бравада неуязвимой "злопамятности" к моему имени - единственный блик, которым ты решился прервать свой абсолютный обет молчания; заинтересовавшись этим, я даже не заметила, как нежно отказывалась от своего решения, внезапно начавшего казаться еретическим сумасшествием - уже когда Фалько сообщил, что твоя бездарная "опустошённость" являет самый злорадный реализм. Кто мог подумать, что ты столь безупречным комплиментом докажешь мне искренность своего чувства? Однако оставим нас. Когда Бартоломео и аноним схлестнулись в этом танце, я тотчас подумала, что тем самым аноним попытался на контрасте показать, сколь, в сравнении, ангельски его помыслы; о, чтобы ошибаться больше, можно лишь думать о жизни, ещё не родившись, ибо вскоре я увидела, что аноним лишь вонзил в контекст последнее кровоточие: едва лишь я замолчала в твою сторону, Бартоломео стремительно уврачевал свой интерес ко мне, и лишь теперь я понимаю "почему", а до этого момента думала, что он изрёк садистские изотопы чернил, заковывая меня в роль не только искренне-лицемерной влюблённой, но ещё и - безответной! К улыбке, разница этих причин не влияла на правильность дебютной реакции, но, к слезам, я не знала, что делать дальше: поэма обо мне, в редакции Бартоломео, подразумевает публичного тебя, а в редакции анонима - нет; единственное, что я придумала, коллекционируя мазки этой безысходности, - фальшивые письма тебе от себя и даже себе от тебя; а Фалько подсказал мне именно того посредника, который непременно доставит их мимо - к Бартоломео. Эта афера имеет одно побочное явление, но фатальное: боюсь, как бы некоторые из этих фальшивых писем, удобные, коварно не достигли тебя, творя лабиринты заблуждений; кстати, пристально обдумывай содержание каждого моего письма, ибо, доверив их передачу Лукреции, я могла и ошибиться в ней, к тому же, отказавшийся от этой роли Фалько сказал, что ситуации, принуждающие к рандеву обетов молчания, чаще всего являются декорациями, содержащими только бутафорские угрозы и нужными, лишь чтобы изгнать публичные диалоги в закулисные письма и перекрасть право на их коварную цензуру; однако там же Фалько сказал, что это - только правда, если анонимный ультиматум изрёк не тот самый аноним, отчего первое, что ты должен сделать - выяснить его авторство; не знаю лишь - как. В фальшивых же письмах меня ожидала приключенческая дилемма: чтобы каламбурно объяснить своё молчание, я могла инсценировать лишь два письма - от тебя, и в первом велеречиво нарисовать то, как ты, например, когда над тобой музицировала Кассандра, дерзостно ощутил, что не уверен в моей незаменимости, чтобы во втором срежиссировать то, сколь беспощадно ты одумался от сей еретической бравады и готов умереть ради моего прощения, отчего моё молчание объяснялось бы смертельной обидой, разрешающей мне быть настолько праведно-капризной. Однако был второй путь, и именно его, склоняясь за советом Фалько, выбрала я: якобы, наоборот, я, коснувшись Бартоломео, претерпела страстные сомнения в твоей незаменимости. Там я написала это без "якобы", чтобы вдруг изречь: "Поверил? Думаю, поверит и Бартоломео!", и назвать всё это лишь сценарием наших с тобой масок, направленных на обман Бартоломео. К слову, всё тот же Фалько посоветовал мне не терять первую идею и создать две череды фальшивых писем, чтобы Бартоломео, перехватив обе и во втором прочитав ехидный портрет своей глупости, уверовавшей в истинность первой череды, более тщательно уверовал в истинность второй. Чтобы надёжней поранить взгляд Бартоломео этой ложью, ты должен время от времени окружать Кассандру эпопей флирта; не буду просить тебя умерить энтузиазм на сей эстраде, ибо хоть и будет весьма трагикомично, если ты, не имея трогательной памяти о нас, процитируешь иконописный камуфлет Скарлет, однажды лаконично написав мне: "прости, доигрались: маска стала лицом", но я не боюсь этого, каков бы не был конец, так как верю, что истинная любовь - не хрусталь, несмотря ни на что. Снабдив Бартоломео брифингом к иллюзии, я, следуя за следующим, оглушающим советом всё того же Фалько; молюсь лишь о том, чтобы в твоей утраченной памяти оказалась фотография того, что, обмениваясь с Фалько дружбой, ты проповедовал причинную искренность, а не классическое лицемерие, смиряющее всевластного врага, ибо когда я спросила тебя о естестве этого знакомства, ты лишь некстати посмеялся и, как назло, неотчётливо - трагикомически, будто от счастья, вызванного невыносимым бременем, которого, ха-ха, всё-таки стоит желать; следуя совету и отдав его автору кураторство, я начала посвящать тебе каламбур шарады: едва лишь я вижу тебя в чьём-либо обществе, как подставляю кривое стекло и записываю в фальшивое письмо самое еретическое толкование, безусловно, продолжающее фабулу построения козней вокруг Бартоломео. Игру более интересную, чем эта, сложно... Так; кажется, кончается лоскут моего одиночества; успела написать больше, чем ожидала. Нет, то "кажется" - ремарка паранойи, но не буду рисковать и скажу главное. Я не внесла в это письмо любовных ажитаций, лишь чтобы ещё раз напомнить - возможно, ты не получил его никогда, и уже растворяешься в поэзии блефа. Единственный способ, чтобы мне проверить, что мои письма коснулись твоих рук и не претерпели знакомства с палитрой всевозможных коррозий, а тебе - что это действительно мои письма, - заключается в тайной встрече, построение театра которой незамедлительно станет твоим подвигом: дебют твоих мыслей должен внезапно прогнать Бартоломео от ротонды, но так, чтобы он не решил взять с собой меня; не думай, что проще дождаться момента, когда он воплотит это своими усилиями, ведь не помню, кто это сказал, но чем меньше "Бартоломео" вокруг, тем его больше, ха-ха. Далее я самым нерациональным образом пойду к "бутафорскому маяку" - о, не дай же случиться символизму! - или туда, куда ты проведёшь меня, ударяя о мнимые случайности: ты должен окружить этот путь легендой о том, как именно-случайно меня потерял приставленный Бартоломео соглядатай; его наличие обещаю. Помни, что блеф случайностью необходим, ведь каждый здесь - самоявленный детектив, а потому, например, вариант с похищением - как самый целеустремлённый, с похищением меня - врагами Бартоломео, или соглядатая - кем-то, должен иметь правдоподобную предысторию. Да, только что поняла, что это должно быть именно похищение: лишь оно даст нам достаточно времени, чтобы искусственно воскресить твою память, обсудить данность и придумать все буквы будущего; к тому же, до некоторых пор эта встреча будет последней, ведь повторение моего случайного исчезновения - подозрительно. Несомненно, что литературный и ради-меня-гениальный ты сможешь придумать этот побег даже среди беспамятного соло, однако воплотить его сольно не сможешь отнюдь: именно твоё лицо - единственное, что должно фигурировать в этой легенде лишь косвенно; отчего, естественно, призовёшь союзником Фалько и его или своих доверенных лиц, поэтому и я уйду от ротонды с Мессалиной, которая и должна подарить мне первую причину уйти. Сейчас я едва не разорвала это письмо, осознав на какую кошмарную аллегорию я тебя обрекаю: страшно даже говорить столь злорадную метафору, но маршрут моего побега будет линией жизни - твоей, ведь не удостоверившись в личности творца того ультиматума, не зная - инкогнито ли он, или заслонившиеся им благодетели, нельзя вычесть из мыслей риск. Теперь не знаю, отправлю ли я это письмо. Отправила ли? Кажется, другого способа для встречи нет, как нет и другого способа, кроме этой встречи, чтобы проверить, в какие стороны ветер разметал мои письма; даже не буду говорить классические околичности, эвфемизмы, сантименты или стимулы, что должны бы последовать за "решать тебе, но"..."
   -...Подбери худшее, что я подумаю о все-бездарном тебе в случае несогласия, и всё-таки ошибёшься на-ад! - случайно продолжил Валентино, смеясь на безупречно-символистический конец письма, рассказывающий стиль женской мудрости, - превосходящий даже запретительную браваду Мессалины и как бы вдруг заставляющий честно признаться себе в правильно-главной причине выбора "нет", тотчас с-совестью отказавшись от него, - Не знаю лишь, как воспринять то, что Лукреция, превратилась в Данте. К счастью ли? Одно лишь то, что Лукреция через Скарлет связана с мотивом фальшивых писем, почему-то советует агрессивное внимание. Да, во всём этом есть нечто коварное, приторно-случайное: только что Данте рассказывал о ещё-неизвестной мне Лукреции, как вдруг именно она возникает в этом письме. В чём же - манипуляция? Данте мог выкрасть у Лукреции письмо, после чего, имея два мотива - любовь к Фелиции или нечто, имел множество путей для аферизма: мог заменить письмо, мог прочитать его, а затем всего лишь обрамить его своекорыстной клеветой - именно тем якобы-пересказом моего диалога с Фалько, нарочито создавшим совпадение соучастия Лукреции. Если Данте подвигала любовь, которая, кстати, может до-конца доказываться и тем вневременным пистолетным этюдом, а истинное письмо Фелиции содержало именно то, что я вижу сейчас, то Данте воистину лишь прочитал написанное, чтобы я, воплотив безупречный план случайного побега Фелиции, именно его эпилогом увидел финальный пистолет Данте, нижайше-благодарящего за то, что я на руках пронёс его мечту сквозь ад. Ха-ха, неужели Данте тоже задумал трагикомедию - похищение с похищения? Но ведь это ещё и апофеоз той самой злорадной, трижды-саркастической справедливости, что проповедует добродетелью кражу у укравшего! Не зеркало ли это анонима, просчитавшего, что, лишь вонзив в Фелицию ультиматум, которого она не послушается, случится то, что я представил сейчас? Кажется, я даже с собой объясняюсь краткостью символизма, ха-ха: как можно было столько говорить о трагикомедии и злорадстве, но так и не связать оксюморон: трагикомедия - апофеоз искусства, столь виртуозно переплётший смех над комедией и слёзы над трагедией, что по сей миг никто так и не заметил под-очевидый, камуфлетный каламбур, немногим зрителям разрешающий неожиданные слёзы над комедией, а многим - смех над трагедией, имя которому - злорадство, ха-ха; пока трагикомедия коварно вселяет в зрителя злорадство и весьма неожиданно учит цинизму, не она ли - подчерк идей генералитета? Вдруг это - перфоманс истинного апломба разума анонима, который, заранее ожидая детективных гениев, попытающихся прозреть тайны, решил заслониться генералитетом, избрав подчерком зеркальные вендетты справедливости именно потому, что они рифмуются с трагикомическими бравадами генералитета, отчего тот, кто прошёл столь же великий путь мысли, как я, сейчас должен бы был отождествить многоликого анонима и генералитет. Однако самое загадочное здесь то, что эталон совпадения трагикомедии и злорадной притчи справедливости разверз именно Фалько - над Нэммедио, случай которого для многих зрителей вовсе может оказаться тупиком восприятия - неразрешимостью дилеммы злорадного, но праведного смеха и сострадательных, но порочных слёз. Ха-ха, а ведь возможно, что письмо Фелиции всё-таки написал Данте, являющийся сообщником Фалько, который долго подготавливал меня к нынешним мыслям, финальная причина которых, к алиби, выстрелила с другой стороны - через Данте от Фелиции. Да, талантливо до-затмения: читая это письмо, ныне уже нельзя безвозвратно решить, кто и насколько его автор - Фелиция, Данте, генералитет или социопат, ведь последний и предпоследний - от лица Бартоломео - атаковали Фелицию ультиматумом и, очевидно, просчитали, куда с-выгодой упадёт тень дальнейшего поворота сюжета. Но идея побега стоит реализации несмотря ни на что: нужно лишь понять, зачем и как именно Данте, зная будущее или прошлое, пересёк в моих глазах два шага Лукреции, связанных с письмами, - придумал ли он свой пересказ, или всего лишь асинхронно-вовремя рассказал правду, чтобы я зачем-то не поверил в неё? А также - как воспользоваться тем, что Бартоломео, возможно, не знает о своём участии в дуэли ультиматумов: если аноним, возможно, предсказал даже то, что Данте, Фелиция или кто-то изречёт это письмо, и учёл цель ультиматума Бартоломео в своём плане, то и мне бесконечно-нужно знать эту цель. Трагикомично и то, что идея построения случайного побега Фелиции - фатализм, не имеющий альтернатив, а проверить то, что эта идея действительно принадлежит Фелиции, можно лишь тогда, когда будет поздно. Ха-ха, это до-улыбки невыносимо! Теперь я вижу в этом письме ещё и громогласный подчерк моих подозрений о Фалько как анониме: не та ли самая, саркастическая дерзость - богорадостно позаботиться обо мне, среди возможно-фальшивого письма многократно предупреждая о зияющем факторе фальшивых писем, ха-ха, а тем временем злорадно - почти то же, во что Фалько обрушил Нэммедио! - описать план аферы, которую якобы Фелиция творит над Бартоломео, но которую, возможно, сотворит надо мной это письмо: молчание Фелиции в столкновении с моей амнезией - неисчерпаемая пубролюция для всех, кто нашёл в себе силы случайно посмотреть на него и - пост-лицемерное ремесло Фалько, ведь именно игнорирование - анти-панацея для каламбурной шарады, раздающей абсолютную свободу на измышление причин, объяснений, контекстов и других логических декораций. Кто бы ни был первозданным изобретателем того, что Фалько проделал над тем соглядатаем - каламбуром поступков, слов и действий окружающих, Скарлет попыталась проделать над Лукрецией - письмом, создавшим фальшивый угол восприятия, а Бартоломео разверз посредством актёров будня, но честь стать кульминантом этого досталась мне. Быть может, нет даже и одного ультиматума к Фелиции, вовсе не писавшей ни одного письма и лишь сегодня увидевшей меня впервые, но есть я, ставший жертвой случайностей и самой экстремальной фабулы - когда не пьеса ставится в театре, а театр - в пьесе: если это письмо фальшиво, то его можно назвать эпистолярным предикатом к реальности, отчего истинный триумф социопата или всё-таки Фалько, суфлирующего мне ещё и в письмах от лица Фелиции, - в том, что он действительно смог придумать и инсценировать вокруг меня шизофрению! Брависсимо! Сейчас я стою в центре собственной трагикомедии, понятной лишь тому, кто, зная все истины обо мне и молчании Фелиции, сам придумал мне восприятие, чтобы вскоре увидеть, сколь бутафорски-безумны причины моих действий, ведь несмотря ни на что и вопреки всему я не могу отказаться от воплощения идеи этого письма, пока есть хоть один осколок процента от сомнений в том, что оно фальшиво! Словно ультиматум...
   Внезапно Валентино изрёк самый неопределённо-символический смех и тотчас злорадно возмечтал, чтобы рядом таились соглядатаи, ибо имели бы непреодолимый шанс истолковать его именно так, как больше всего хотели.
   -...Ха-ха-ха, или социопат и Фалько - один человек, или их талант в просчёте сюжета чужих мыслей равносилен. Письмо Фелиции - одновременно и неожиданное место второй встречи с социопатом и второй вызов на дуэль с ним, что могло быть понятно лишь мне, ведь при первой встрече он всего лишь разложил вокруг меня словарь аспектов, акцентов, проблематик и жанров, научив меня неизменной азбуке восприятия аллегорий, научив видеть и обособлять те аллегории, что адресованы именно мне! Ха-ха, Фалько, рассказав о том, что конфиденциальные пародии анонима достигли апофеоза, создав "каждому - свой каждый", предательски умолчал последний оттенок тщеты, ведь аноним, если гений, то, вероятно, - полиглот своего иносказания, для каждого своего собеседника придумавший уникальный ключ к интерпретации будня, который безошибочно доказывает адресата и адресанта какого-то именно этого события, исключая возможность непонимания того, что - деяние анонима, а что - столкновение случайностей, однако при этом сохраняя рандеву анонима с каждой из его жертв, ха-ха, ведь никто не решиться публично рассказать, как читать его тайную переписку! Если воспринять ситуацию, которую письмо построило вокруг меня и Фелиции, аллегорией, то она указывает на трагикомическое положение любого, кто ищет анонима или социопата, - будто крича тем, что постигло Квентина: "Найдя меня, сумеешь ли ты поверить, что это именно я, а не тот, кого я научил тебя считать мной? Как и каждый невиновный в моих подвигах, я буду называть себя лишь жертвой обстоятельств, я буду кричать, что ты совершаешь необратимую ошибку, я буду оплакивать свою трагическую неудачу! Рискнёшь ли не обратить внимание на риск? Убьёшь ли меня вопреки всему и несмотря ни на что, ведь это - единственный способ проверки моей личности? Хотя, ха-ха, и он ничего не докажет до-конца!". Ха-ха, как я могу лишь начать спасать молчащую Фелицию, но только в конце этого узнать, что было правдой, так и каждый искатель анонима может начать чем угодно, а закончить может только финалом всех концов - убийством того, кто предательски похож на анонима; ха-ха, это - канон бездонного скандала. Может быть, в том - лейтмотив злорадства анонима или социопата, знающего, что все, кто ищет его, уже являются потенциальными убийцами, и понимающего, что никто из них не понимает этого? Но не это - игла беспощадной коллизии! Если вспомнить главный акцент моей встречи с социопатом - смогу ли я жить, оставив его дерзость безответной и зная, что один из окружающих - он, вечно смеющийся над моим малодушием; то теперь виден венец его таланта: социопату, до-дна воспользовавшемуся обстоятельствами, удалось смешать воедино дилемму с ультиматумом и получить безупречное местоименье шантажа, коим он будто вопрошает: "если откажешься от предложения в этом письме, как сможешь ты жить, зная, что не знаешь даже о том, кто именно - или я, или Фелиция - навеки запомнил твоё малодушие и при каждом взгляде на тебя или она будет презрительно думать: "испугавшись анонима, отвернулся от любви", или я буду думать: о, бездарный, испугался меня так, что даже предал любовь!". Ха-ха, трагикомедия вращающейся бездны! Он злорадно спрашивает, что же именно станет причиной фатализма "да" - моё беспокойство о своей чести, беспокойство о Фелиции или и то и другое! И лишь финал побега Фелиции феерически расскажет, и кто чего достоин, и что - бутафория, и где - совпадения! Может даже оказаться, что социопат или аноним - мой благодетель, советующий, что мне делать в этой тщете, но делающий это посредством козней, чтобы умножить мой энтузиазм! Ах, если бы знать, кто написал сие письмо, ведь даже это "решать тебе, но..." может быть злорадной аллюзией к словам социопата о том, что сам я лучше придумаю, за что именно ненавижу его, а значит, и чем поступлюсь, публично прощая его своим бездействием! Ха-ха-ха, трагикомично, что всё это не мешает мне восхищаться его разумом, срежиссировавшим феноменальный тупик фатализма!
  

Таккерэй.

  
   Даже сам ощущая только невыразимость своего состояния, Валентино посмеялся тому, что дошёл-таки до причины всех своих последующих поступков, и возжелал незамедлительно встретить Фалько и Данте, чтобы вместе с ними, придумывая вероятно-уже-придуманный план побега Фелиции, достигнуть ротонды и тотчас начать его воплощение; впервые осмотревшись, вдалеке справа увидев вершины каскадно-этажного района, найдя себя на левом конце автострады и понимая, что ротонда находиться рядом с её серединой, он сошёл с автострады в ближайший пролёт, миновал несколько поворотов и арок и, едва лишь начав уклоняться в нужную сторону, встретил весьма-классического незнакомца, вместе с которым сперва целился в фонарь, но тотчас - друг в друга.
   - Ха-ха, не будем потакать рефлексу меча, - изрёк незнакомец, опуская пистолет, - К тому же, вы, если не ошибаюсь, Валентино и тоже новоявленный беглец из будня?
   - Да, - сказал Валентино, тотчас выстрелив в фонарь и почему-то рассмеявшись снисхождению темноты.
   - А я Тетракредо и обречён на синдикат с вами.
   - Почему?
   - Двоеточие причин: будучи "современниками", мы не можем попирать старозаветные каноны, лишая друг друга взаимопомощи, а рядом с этим вам стоит узнать моё вступительное поручение, ибо Бартоломео приказал мне разыскать именно вас и превратиться в соглядатая, однако я решил рассказать ему то, что хотите, что скажете сами, а за это извлечь из вас одно поручение, согласны? Думаю, понимаете, что на-фоне моего откровения, ваш отказ - злорадная тирания над ангелом.
   - Пусть, - небрежно ответил Валентино, чтобы скорее эвакуировать Тетракредо прочь, внутри яростно смеясь тому, что, возможно, именно этому человеку Фалько помог среди погоста буквального обрести погост мыслительный, а после пересказать сложившуюся ересь Бартоломео, выслушать одиозу и во-избежание её повторения придумать случившуюся сейчас хитрость.
   - Шли с-целью?
   - Падал мимо, - даже сам удивляясь надменному пафосу интонации, изрёк Валентино.
   - Проложим вместе, - сказал Тетракредо и зашёл в арку под фонарём, - Знаете, наверное, каждый день здесь случается тот человек, что, как и я, придумал сформировать неофитов в действительный синдикат, чтобы каждый из них, вскоре вступая в социальные подмножества, сохранил за спиной это масонство; не изволите ли примкнуть? Думаю...
   - Ц, - не сдержался Валентино, ибо внезапно, пользуясь первым "думаю", осознал, что стал жертвой примитивного, но эффективного шантажа, и возненавидел себя за то, что лишь несколько минут назад с-гордыней проницал великие помыслы анонимов, а теперь не смог разминуться с рутинным коварством.
   -...Понимаете, что своим отказом вы хоть и не овладеете вселенской тайной, творящей надёжных врагов, но низложите на себя все подозрения, что могут возникнут в дальнейшем, и, возможно - лишь случайно, обличите кривизну своих намерений, ведь причины такого нежелания настойчиво-непонятны!
   - Да будет так, согласен, - той же интонацией ответил Валентино, думая: "ха-ха, не могу говорить иначе; наверное, это тот случай, когда интуитивное озарение о душе незнакомца заставляет заранее одеть даже не маску, но абсолютную роль; в нём действительно есть что-то подозрительное и отталкивающее, но отнюдь не это мелочное коварство".
   - Яростно-рад; пока нас четверо, нет, пятеро - Кристофер, Патриция и Беатриса. Но нужно больше: я заметил, что даже когда у ротонды вершиться аншлаг, количество людей в нём отнюдь не то, что должно было сложиться за несколько веков, а единственно-возможный вывод пугает: смерти, - поворачивая голову, патетическим шёпотом прибавил он. - Не знаю, фантазия это или предчувствие, но мне кажется, что мы словно сошли в классическую сказку о з_а_мке заколдованных убийц, которые днём - и раю могут послужить декораций, а ночью - ад споют над нами.
   Слыша сию точнейшую аллегорию об истинном контексте, Валентино мечтал увидеть глаза Тетракредо, идущего впереди, - ибо начинал понимать в нём воистину-виртуозного соглядатая и, вероятно, первого из актёров Бартоломео - вовсе притворившегося неофитом, чтобы глупцы, в-ответ воскликнув: "да, я доподлинно знаю, что это так!", объяснили ему, настолько ли глубока их память, чтобы навеки закончить её том, - и, яростно сжав пистолет, думал: "Устрашает то, что вечным неофитом он может представиться лишь тем, в чьей скорой смерти уверен! Если бы изобретателем театрального королевства Бартоломео был я, то непременно придумал бы врачевателя камуфлетов, ведь обязательно случаются такие неофиты, которые, как и я, лишь упав сюда, тотчас дотронулись до дна иллюзий, став опаснейшими игроками: злорадным сарказмом любой системы иллюзий является фактор её переворота, ибо одно лишь знание о её существовании превращает жертв в кукловодов, а палачей - в ослеплённых глупцов. Да, это то, о чём говорил Фалько, - один параграф из того, что, не будучи генералитетом, нельзя узнать, но можно лишь придумать; если представить, что Фалько рассказал мне кулисы происходящего, я рассказал их другому неофиту, а он - дальше, то уже неделю спустя сложиться подпольный синдикат, манипулирующий тем, что Бартоломео и генералитет уверены в его невозможности. Такое обязательно есть здесь, как есть и тайный сыщик Бартоломео, который пытается выявить уже сформировавшийся синдикат или занят недопущением его становления! Этот синдикат должен бы был сотворить революцию и низвергнуть Бартоломео, но, как аноним и социопат, променял её на игру в двуглавое правительство; ха-ха, пандемическая бутафория: пока актёры Бартоломео инсценируют роли, весь синдикат состоит только из таких же актёров, инсценирующих своё незнание противоположного актёрства, отчего вынужденных побеждать построением фальшивых случайностей - как и генералитет, ах-ха-ха! Синдикат и актёры Бартоломео подстраивают друг другу случайности, однако не могут обвинить друг друга в этом, ибо обличат своё существование! Воистину, это колоритное государство в-миниатюре, а Тетракредо, я уверен, - "контрреволюционер", якобы-банальные вопросы которого всего лишь ждут уникальных ответов: если бы я вдруг сказал, что не могу вступить в его клуб, ибо уже вступил в другой, он получил бы нить, ведущую в кулисы истинного синдиката; быть может и само слово "синдикат" нарицательно и использовано им не спроста, давая глупцам возможность сказать: "я уже там"! Рискнуть ли, последовав за мастерством анонима, встать в пубролюцию? Ныне я могу создать воображаемого никого и стяжать бутафорскую репутацию, ха-ха! Если сейчас сказать ему: "нет, сэр, я слишком быстро устал лгать: не могу вступить в ваш синдикат, так как уже состою в другом", то и проверю, правду ли придумал, и, если да, отдалю свой эшафот, ибо стану незаменимым - единственным, кто якобы может повернуть взгляд генералитета на синдикат; да даже если и нет этого синдиката, тем лишь лучше, ха-ха, ведь тогда его только что создал я, ха-ха! Эта дерзостная авантюра повторит триумф анонима: Бартоломео вдруг узнает о камуфлетном синдикате и начнёт поползновения, отчего многие узнают о них и вскоре обнаружат их причину, а часть знающих возжелает присоседиться к синдикату, в котором я - якобы самая последняя пешка, но при этом единственный посредник, который богорадостно свяжет их с желанной пустой, сломает ноль, обратит ложь в правду и воистину воцариться за кулисами, ха-ха! Начало разоблачения фиктивного синдиката - момент его реального становления! Не это ли - трагикомедия? Тогда даже каламбурная бравада Фалько на погосте обретёт объяснением именно это! А сам мотив превращения фикции в факт, если будет кем-то замечен, тотчас через Скарлет укажет на анонима; утопия идеи! Сия благодатная ложь поможет мне сотворить блицкриг революции!".
   - Нет, сэр, - сдерживая смех, серьёзно изрёк Валентино, - Я слишком быстро устал лгать: не могу вступить в ваш синдикат, так как уже состою в другом.
   - Но подождите, - разительно оглянувшись, сказал Тетракредо, - Кажется, на данный момент не так много неофитов, чтобы извергнуть этот предварительный раскол? Может, объединим кулисы?
   - Нет, - таинственно сказал Валентино, - Да и не мне решать подобное; этот синдикат не имеет ничего общего с сегодняшними неофитами, его биография глубже.
   - Неужели, с каких-то пор все неофиты объединялись в эту монополию? Кто - в ней?
   - А хотели бы вы, чтобы я ответил, когда они то же спросят о вас? - изрёк Валентино, пытаясь вложить аллюзию на мотив справедливости анонима, - Быть может - как вы сказали; ныне я ещё ничего не знаю: я всего лишь встретил джентльмена, высказавшего заинтересованность во мне и поручение, начинающее вершить цепи взаимодоверия.
   - Кто он?
   - Чтобы не подарить вам большее заблуждение, скажу: или я видел ещё все лица обеих плеяд, или его среди них нет.
   - Я бы... - начал было Тетракредо, однако его взгляд, как и взгляд Валентино, обнаружившего себя в авантажном саду, каждую дорогу которого обрамляли скульптуры различных жанров, а сейчас - воины, попарно скрестившие мечи над головами идущих, - взгляд упал на труп, лежащий лицом к земле, но не отставляющий шансов, чтобы не угадать в нём Данте, раненного в спину.
   Тетракредо тотчас начал с-околичностями отдаляться от "прохожего" испуганными шагами, а Валентино, через-силу подойдя к трупу, до-трагизма настороженно склонился над ним и, начав думать: "Ха-ха, вот - в чьей смерти меня обвиняют! Вот - исток петли Данте!..", - услышал скороговорку злорадного шёпота:
   - Боитесь, что мои предательски губы ещё шепчут ваше имя, сэр?..
   С-кошмаром отпрыгнув, Валентино тотчас оказался в саркастических объятьях Квентина, чревовещавшего эту браваду.
   -...Н-да, господин обвиняемый - хотя бы в неудачном моционе по лоскутам скандала; кое-кто весьма склонен возвращаться к местам мрачных кульминаций разума, но - ради совести или воскрешения катарсического злорадства; как вы думаете? А кто же ваш сообщник - хотя бы шагов? - не злорадный ли секундант этой безответной дуэли? Если бы я был отравлен стереотипами и с каламбуром детективного мышления угадывал по ответу даже не решение, но саму задачу, то сказал бы, что вы повторяете мизансцену, чтобы коснуться тотчас-любимых ассоциаций, не так ли? Нет, почему же вы не остановите стезю моей кощунственно лжи, ведь вы не тот классически-бездарный, малодушный, игрушечный тиран, что свершил этот изнеженно-предательский выстрел в спину?! Позвольте же вашу руку, сэр; смотрите на свою руку, вчитайтесь в эту почерневшую рану на его спине, ибо рука, её писавшая, принадлежит ничтожеству, но отнюдь не вам, и, принимая мою благодарность за это, торжествуйте, гордитесь; о, нет, это не лесть - только вашу руку скульптор мог выбрать трафаретом для монумента "десница безупречного героя"!..
   Квентин, инсценируя безапелляционность этого мнения, патетически отбросил руку Валентино, который, посмеиваясь, к этому моменту уже даже злорадно мечтал, чтобы причиной амнезии оказалось именно это свершённое именно им убийство Данте, ибо думал: "Ха-ха, следующий акт эксперимента Квентина; этот фарс - эшафот гордыни и чести, безлично извергающий сарказмы о тайне, хранитель которой якобы-случайно оказался рядом и предстал перед злорадной дилеммой между фальшивым оправданием своей невиновности и мстительным оправданием унижаемого эго! При некоторой позе психики убийцы, оно - философическая казнь и истинная притча, вопрошающая, кому же убийца разрешит безнаказанность - в прошлом, себе над трупом или, в настоящем и в будущем, Квентину над собой. Не думаю, что я смог бы сдержать проявление хотя бы одной трещины стоицизма маски, если бы был убийцей, но амнезия, ха-ха!.. Неужели я действительно убил Данте, заранее узнав о его поползновениях к Фелиции, а потеря памяти вызвана пароксизмом "вдруг" - парадоксом его воскрешения через временную петлю: невозможно предположить, какой камуфлет постигнет душу, увидевшую, как безвозвратный факт аннулированного врага, позволяющий навсегда забыть колоссальный контекст внутренней проблематики, обрамился саркастической коррозией! Ха-ха, это - катастрофа прогнозов, фальстарт катарсиса и опечатка суперэго; если все выводы о логике создаются на основе одного-двух примеров, а жанр психики - гротеск, то этот камуфлет мог показаться яростным доказательством неуязвимости тотчас-мстительного Данте, отчего случился титанический испуг, а так как невозможность устранения коллизии при невозможности адаптации к ней - формула фатализма, заставляющая тщательно забыть эту коллизию, мой разум отказался от забвения лишь одной детали памяти и одной ассоциативной цепи, понимая сие внесением в мышление шизофренической погрешности, и свершил тотальное погребение памяти?!"
   -...Валентино, коли один лишь взгляд на вас - алиби, не уступающее даже слову Божьему, я разорву тайну: сейчас вы - статист в примерочной ролей! Наверное, читая "Преступление и наказание", вы, как и все, смотрели только мимо истинного жанра - притчи, и мимо истинного лейтмотива символизма: не поняли, что глупец-убийца, став таковым, дарит инфернально-интриганскому сыщику пубролюцию для безнаказанного, даже законного садизма - разрешает своей совести демонически олицетворяться в фигуре детектива?..
   - А рядом ещё один символизм! - внезапно подумал Валентино, - Раскольников смог не быть "дрожащей" среди преступления, однако не смог не быть ею среди наказания; воистину, это притча - о недальновидности, камуфлетах и суетной гордыне.
   -...Взирайте же на репетицию настойчивого ада, что я написал для преступника! - громогласно изрёк Квентин, однако обратил на Валентино кровожадный взгляд, словно говорящий: "о, лишь только полу-вам посвящаю!", прибавив, - Представьте, что это вы, простите, конечно, я хотел сказать - убийца; Андре!
   Внезапно из-за одной из скульптур медленно и с-апломбом вышел вооружённый Андре, облечённый позами, движениями и мимикой человека, вскоре флегматично низвергающего титана, - который, с карикатурным пафосом вращая запястье руки с пистолетом, вдруг перенёс пистолет в левую руку и небрежно прицелился на-над труп Данте, но с томной игривостью отвёл пистолет, будто снисходительно даруя ему секунды бытия, и начал драматически блуждать полу-вокруг, покачиваясь, то изящно, то критически, то вальяжно примеряя позиции выстрела, как вдруг обрёл на лице откровенную скуку, со-вздохом закрыл глаза, будто-наугад направил пистолет на-над Данте, апатически довёл курок до щелчка, патетически развёл руки и по-актёрски поклонился Квентину.
   - Бесконечное "брависсимо"! - с ехидным восхищением обратился Квентин, однако, не к Андре, а к Валентино, - Даже слишком идеальное преступление! Символист утонул в чернилах, чтобы увековечить вас именно так!..
   Валентино, отнюдь не восхитившись этим бездарным фарсом среди яростной буффонады, всё-таки посмеивался, понимая, что именно эта бездарность - резервный эшафот, на который может повернуть истинный убийца, даже если сможет отвернуть маску от авансцены садистского осмеяния.
   -...Конечно, если бы это была не репетиция, а вы были бы убийцей, то мы бы тщательно украсили этот спектакль томами демагогии, ведь не намерены отступать от реализма и фактов. Кстати, Валентино, не посоветуете ли, насколько нужно продлить эти подготовительные дефляций - на час, на два, на три? Больше? Пожалуйста, не молчите, неужели вы не согласны со слезоточивой бездарностью этого преступления? Если вы не скажете "да", то выскажете улику! Скажете ли?
   - Да - да, - злорадно посмеиваясь, изрёк Валентино, но вдруг осознал, что этот смех Квентин может услышать как несокрушимую гордыню, а понять - вызовом.
   - Спасибо за феноменальное отсутствие гордости; простите, я смешался с ролью! Лишь представьте, что бы чувствовал истинный преступник, озвучивая вашу реплику, и кем себя чувствую я - всевластным суфлёром саркастического самобичевания! О, я уничтожу его эго! Я лишу его "себя" по-фибру! Я буду вальсировать его болью! Простите мне эти праведные ажитации, но не разрешите ли продолжить столь удачную репетицию? Может, тоже имеете актёрские таланты и сами попробуете высмеять безупречного преступника? Не отказывайтесь так скоро: жизнь может и не воздвигнуть под вами подобную эстраду карикатурного злорадства! А может вы ошибаетесь, считая, что это - аморально? Это - зло во-благо! Неужели вам не интересно подставиться зеркалом хотя бы под одну его браваду? Сделайте хотя бы шаг, хоть один бездарный жест, свершите же, наконец, постыдную правду! Неужели Судьба столь справедлива, что репетиция спектакля оказалась дублем реальности, а вы - тем самым, ха-ха?
   Валентино, тем временем мечтавший увидеть, как истинный преступник проходит через эту пытку, - преодолев дух противоречия и несколько другую гордость, запрещающую становится марионеткой любых желаний Квентина, начало было делать шаг, но в тот же миг услышал голос Тетракредо.
   - Но, Квентин, что если все твои бравады - дерзостная ложь?
   - А, мемуары секунданта, ха-ха? - кивая Квентину, ответил Андре и будто случайно, но с многозначительной экспрессией кивнул Валентино.
   - Идеально! - воскликнул Квентин, - Усложним фабулу тобой; какие же оправдательные предположения возникают у тебя, смотря на Валентино?
   В этот миг Валентино, до-трагикомедии не понимая правильный размах экспериментов воистину-гениального Квентина, истинную цель намёков Андре и причину неожиданной адвокации Тетракредо, растерялся среди гипотез о естестве происходящего, каждая из которых говорила, что встреча с Тетракредо отнюдь не случайна, однако половина из них называла его сообщником Квентина, имеющим пока ещё непонятную роль в театре доказательства преступника, а другая - всё тем же контрреволюционером, убившим Данте как неофита и ждавшим у арки любого человека, чтобы привести его в сад, заковать в дополнительные подозрения, а между прочим подсмотреть фабулу расследования.
   - Если не заступать за край твоей симфонической клеветы, - ответил Тетракредо, - Вдруг этот труп - не жертва, а убегавший палач? Однако теперь, прости, я разрушу твой театр: Валентино не был убийцей, ибо я, вероятно, в то время следил за ним - в другой стороне города.
   Андре на-миг обличил неприятное удивление.
   - Какие временные границы имеет это алиби? - спросил Квентин.
   - С 10 до 11; совпадает? - ответил Тетракредо.
   - Вероятно, да, но кто может подтвердить, что ты видел его?
   - Ха-ха, а дальше? Нарисуешь весь круговорот случайных соглядатаев? Наверное, никто, кроме самого Валентино, видевшего меня, и тех, кто никогда не признается в этом.
   - Может быть, и нарисую, - задумчиво сказал Квентин и обратил на сардонического Валентино взгляд, ищущий встречного подтверждения.
   Валентино, до-конца осознав себя кульминацией неудачи, думал: "соглашаясь, я констатирую фальсификацию амнезии, должную иметь причину, а также, безусловно, вплетаю себя в козни Тетракредо, знающего об этой амнезии, - но, отказываясь, возможно, отрекаюсь от единственного истинного свидетеля моей невиновности!"; лишь смеясь на эту злорадную дилемму камуфлетов, он, будто не замечая взгляд Квентина, изобразил бесконтекстные раздумья.
   - И? - сказал Квентин, едва Валентино вышел из них.
   - Да, - с-трудом ответил Валентино, думая: "Наверное, это величайшая опечатка моих решений, но лучше уж позже сражаться с кознями Тетракредо, чем однажды возненавидеть себя за саркастическое отречение от слов возможно-истинного и возможно-единственного поручителя!".
   - Тогда, Тетракредо, - сказал Квентин, - Детализируй фабулу, конечно же, начав с имени ростовщика твоих глаз и той мистики, что привела тебя сюда вместе с их мишенью, ха-ха!
   - Я бы хотел конфиденциальности, - безапелляционно ответил Тетракредо.
   - Но мечтал бы и вовсе об анонимности, ха-ха? - изрёк Квентин, столь пристально смотря на Валентино, что тот вмиг подтвердил своё недавнее предположение, - Отнюдь нет; черпай образец из Андре - свидетеля, полу-видевшего здешнее преступление и не боящегося своей памяти!
   - Ростовщиком моих глаз был аноним, - сказал Тетракредо, лицом и голосом выказывая патетическое снисхождение, - Я...
   - Письмом или встречей на пистолетных подмостках?
   - Встречей; он пообещал мне, что, следуя за Валентино от "стенающей церкви" и до его много-разговорной встречи с неким лицом, а оттуда продолжив преследование именно этого лица, я узнаю сведения, весьма-летальные для меня. Воплощая эти инструкции, я дошёл до встречи Валентино с - имя заб... - Эном и вскоре устремился за последним, внезапно, но ненадолго заметив, что Валентино, свершив узор бутафорских шагов, соглядатайствует вокруг нас. Продолжая дрожащий шпионаж, я едва не обрёл идентичную позу...
   Тетракредо указал на труп Данте.
   -...Потеряв Эна, но тотчас найдя его, с-пистолетом смотрящего на меня из арки; к великому счастью, я замечал это, уже разминувшись с выстрелом - под натиском Валентино, повергнувшего меня за край пролёта. В тот же единственный миг я долго думал о роли анонима, не понимая, имел ли Эн столь серьёзный контекст, чтобы убить любого соглядатая, или действительно намеревался убить меня. Ответить на этот вопрос помог комментарий Валентино, сказавшего...
   - Что же? - обратился Квентин к Валентино.
   - Нужно начать раньше, - пытаясь быть уверенным, тотчас солгал Валентино, тем временем понимая, что обречён сотворить вокруг себя наихудшую координату ада и низложить свою жизнь в руки Тетракредо, - Я получил анонимное письмо, которое рассказало мне притчу о слишком-разном нуле, спросив: если ты окантован катастрофой, а это так, то что ты выберешь - за миг до этого обрести друга ценой обретения врага или остаться солитёром? Если я, по его словам, выберу логику, то в 9 должен пройти около "стенающей церкви" и устремиться к...
   В этот катастрофический момент Валентино понял не только, что не знает ни названий, ни вида мест вокруг той церкви, но и что Тетракредо вовсе может быть вторым детективом, мастерски вынудившим его на спасительную ложь, глася которую, он только что сам доказал свою виновность.
   -...К наибольшей дороге, - подавляя трагикомический смех, придумал он, - Шествуя по которой, я встречу человека, которому должен представиться посланником Виолетто и сообщить о руинах плана, вместо которого ему следует спешить к "бутафорскому маяку", а тем временем уничтожить соглядатая, ныне слушающего эти слова. Далее аноним советовал мне с-опережением следить за Эном, чтобы, помешав этому уничтожению, обрести друга, но предстать перед Эном необъяснимым предателем. Лишь когда вы начали обвинять меня, я понял, какую катастрофу подразумевал аноним, внезапно созидавший мне алиби. Но почему вы решили, что убийца - именно я? И как аноним мог заранее знать это? Подозрительно; не стереотип ли это? - ярко-недоумевающим, дерзостно-ехидным голосом закончил Валентино, сардонически понимая, что нарисовал самую хрупкую ложь, заранее сломал игру над Квентином и должен незамедлительно исповедоваться ему среди обещанного письма.
   - Классическая правда, - саркастически изрекал Квентин, - Если бы здесь был Эн, мы бы непременно узнали, что и он стал жертвой анонимного суфлёра? Все обвинения аннулированы с-избытком, идите же с-гимном, джентльмены! - интонацией гимна закончил он и, взмахнув рукой, отвернулся.
   Валентино и Тетракредо, тотчас воспользовавшись разрешением, мимо-дороги повернули влево от трупа Данте и вскоре достигли границы сада, которая Валентино, вдруг услышавшему камуфлет Тетракредо, показалась ещё и границей невозможного.
   - Искренне жаль, Валентино, а ведь я надеялся, что вы действительно потеряли память и сами привяжете к себе мои нити. Ха-ха, к счастью, что, повергая вас в этот ультиматум, я думал отнюдь не о том риске. Может быть, и лучше нам быть равноправными сообщниками. Итак, клянусь быть заместителем вашего алиби и ненадолго прощаюсь; вскоре обсудим ваши весьма сюжетные слова о синдикате, - с-рукопожатием договорил Тетракредо и исчез в ближайшем пролёте.
   - Ха-ха, правда ли это или самая дерзостная афера?! - подумал Валентино и тотчас яростно побежал к ротонде, алча встречи с Фалько, но и боясь её, - Ни что не так трагикомично, как среди амнезии бездарно уверовать в то, что фантазии о данности - воскресающие факты! Неужели я случайно солгал правдой? Или Тетракредо попытался превратить меня в глупца, который возрадовался самому желанному чуду, тотчас обрёкшись на самоубийственное бездействие и саморучное построение той самой, бутафорской шизофрении?! Но чья эта кульминация идей - генералитета, анонима, социопата, Фалько?! Как назло, виртуозная случайность или коварный расчёт: я мимо-правильно ответил на вопрос Джакомо будто для того, чтобы сейчас допустить возможность этого! Но почему Данте столь саркастически продолжил фигурировать в этом дне, а никто не понял феномен? Может быть, скепсис? Каждый, кто знает о его смерти, видя его, может думать лишь: "о, сколь он похож на Данте", ха-ха! Или он умер, ещё будучи общим незнакомцем? А Генри говорил, что труп обезображен, но я не видел таких признаков, отчего - или не тот труп, или обезображено именно лицо, притом, наверное, - самим Данте; ха-ха, воистину не представить то трагикомическое чувство, которое он испытывал, творя эту скандальную браваду!
   Внезапно Валентино растворился в бессловесном мышлении, пытавшемся собрать головоломку происходящего, и продолжал бежать, помня лишь правильное направление, до тех пор, пока, замечая приближение к наивысшей стороне каскадно-этажного района, вдруг не вышел из узкого пролёта меж двух зданий на небольшой квадратный газон с единственным, величественным деревом в центре и не увидел, сперва, что влево и вправо длиться вереница идентичных газонов, а затем - трёх визуально-злорадных людей, которые, как оказалось, были временно заслонены первым увиденным деревом, спешили вправо и весьма-однозначно несли четвёртого; моментально отбежав обратно, Валентино всё-таки успел заметить, что четвёртому человеку суждено остаться вечным незнакомцем, а один из трёх - Данте.
   Наблюдая из-за угла и начав было смеяться тому, что Данте, возможно, соучаствует в перемещении собственного трупа, притом даже во вневременном, Валентино вдруг с-овеществлением вспомнил чувство пистолета, коснувшегося затылка, моментально испытал ненавистный апофеоз кошмарной безысходности и какой-то аллегорической или душевной наготы и тотчас увидел, как социопат, продолжая держать пистолет, зачем-то выдвигается слева, будто дразня и провоцируя оглянуться, однако в следующий же миг социопат выдвинулся до-конца, и Валентино, случайно выразив камуфлетную радость долгожданной встречи, увидел Фалько.
   - Ох, простите, - испуганно прошептал Фалько, рывком спрятавшись обратно, - Кажется, теперь я должен убить вас, если, конечно, не умеете забывать навсегда или отменять факты, ха-ха-ха! На вашем лице каламбур злорадства, - прошептал Фалько, убирая пистолет и выходя из кулис, - Помните корону: сия поза может принадлежать любому, а вместо него - любому другому.
   - Памятник проклятью; зачем вы творите эти инсценировки, зачем жонглируете адом?! - острейшим шёпотом и яростной жестикуляцией восклицал Валентино, возненавидев трагикомедию свой роли, по которой, сколь бы не сильны были подозрения о Фалько как анониме, он всё равно должен был посоветоваться с ним о побеге Фелиции, мастерстве Тетракредо и собственной памяти.
   - Ибо чувствую себя только на пьедесталах трагизма, ха-ха, или, если хотите, именно потому, что, к плагиату, никто бы не стал этого делать.
   - Я... - импульсивно начал Валентино, вспомнив фиаско с Тетракредо.
   - Самоубийственно кокетничали с Квентином, да? - будто даже взглядом злорадно шептал Фалько, - Знаю; будем считать ваш поступок вселенской саморекламой - воистину-безупречного огранщика бездарности, ха-ха. Обидно понимать, что заглавием над нашей встречей - некролог, ведь Квентин, обещаю, осмыслил ваши пассажи неукротимой дерзостью и от-ярости ослеп в те стороны, где нет вас. Наверное, немаловажно узнать и, что одно лишь присутствие Тетракредо упрочило это заблуждение до-фатализма, ибо именно он вчера изрёк идеальное преступление, в котором Квентин не может финишировать дальше обвинений, и с тех пор пытает его прозрачно-лицемерной издёвкой. Кажется, вас опять постигло вибрато позы? Что ж, считайте происходящую ложь прологом моего ответного поручения вам, вход во вторую стадию которого посмертен, ибо тому, что я свершил ради вас, в этой жизни эквивалента нет, ха-ха. Ныне вы уже должны ощущать побережье своего образа и реального контекста, а потому поймёте, что именно сейчас, где-то в ближайшем будущем, Данте приносит депешу об этой вашей браваде в прошлое и обрекает меня на столь-саркастически-забытый вами триумф, ведь я, имея перед собой пасьянс социального конструктора, изверг в мир дебют решения пятимерных теорем, тщательно овеществив ваши случайные фантазии заранее!
   - Подождите, объясните логику этих теорем! - с-трудом сказал Валентино, сдерживая натиск эйфорического смеха и вопль ужаса пред возможностью самого грандиозного обмана.
   - Тракт об этом можете извлечь из очевидца, из Данте. Отнюдь не думаю, что это единственная версия геометрии истины, но представьте, что, мечтая перед Квентином, вы находились на стыке двух параллельных вселенных, в одной из которых ваши слова - измышления, а в другой - истина; тем временем вы, я и Данте находились в общем прошлом этих вселенных, имея фундаментальный выбор: бездействуя - превращали бы ваши будущие слова в ложь, а действуя - решали бы грандиозную загадку о том, что нужно сделать, чтобы стало именно так, чтобы ваши слова оказались истиной. Теперь забудьте мою еретическую метафору о стыке лишь двух параллельных вселенных, заменив её анархией бесконечности и понимаем того, что Данте мечтает наяву гипотезами, но в один момент времени может сделать абсолютной реальностью только одну из них: анахронически появляясь в случайном моменте временной петли, де-факто пронзающей плеяду параллельны вселенных, её автор может тотчас ответить на заданный незнакомцем вопрос чем угодно, ибо, имея динамическое мульи-прошлое, лишь от него зависит, чем окажутся эти слова - бутафорией или правдой.
   - Это кульминация притчи, ведь этот автор, ещё не зная прошлого, не может рационально понимать, в какую сторону кренить свою историю, ха-ха, а не зная будущего, он не знает даже, какую из параллельных вселенных выберет в конце концов - какую кренить! Абсолютный эквивалент с механикой случайности четырёхмерной реальности, где никто не знает, зачем делает и чем отзовётся именно это что-то, как не знает и, что нужно бы делать, чтобы превратить будущее в утопию, чтобы иметь там спасение!
   - Отрадно, что мы восхищаемся по одной мишени! Кстати, именно встретившись с этой проблематикой, я неожиданно понял исток моей страсти к лицемерию и манипулированию, ибо они и всё подобное им - оружейная пятимерного шулера, с-апломбом применённая в четырёхмерных рамках. Представьте: чтобы среди прошлого внушить четырёхмерному незнакомцу поступок, следствие которого соучаствует в построении нужного вам будущего, придётся претерпеть тщательные годы построения дружбы или вражды и просчитать миллиарды нюансов своего влияния на него, а можно достичь того же лаконизмом специфической хитрости, наибольший пример которой, к удивлению, бесполезно продемонстрировали именно Бартоломео - созданием актёров, и аноним - одним лишь своим существованием. Нельзя сойти с самого рационального предчувствия, гласящего, что эти их якобы-случайные идеи - начало бессознательной адаптации в предвестии пятимерного контекста; я в-кляксы завидую Данте, ибо лишь его роль достойна быть судьбой мудреца! Однако прерву эту аннотацию к "однажды" и расскажу, что именно произошло в триумфальном начале "сегодня". У нас не было многих лет, чтобы сделать ваши фантазии настоящей правдой: разыскать анонима и заставить его написать именно эти письма названным вами людям, - а было лишь несколько часов, чтобы сделать их правдой инсценированной, которая в том луче истории и была настоящей. Конечно же, все нужные письма анонима написал я и просчитал фабулу колоды легендарных пассажей, уронив которую с неба, заставлю затронутых вашими мечтами статистов обратиться в пешки, однако на этом проза обрела погост. Единственной небутафорской фигурой в этом спектакле, как мы поняли, являлся Тетракредо, иероглиф роли которого нужно было расшифровать, имея подсказкой лишь то, что стало гравюрой на моих мыслях: "Искренне жаль, а ведь я надеялся, что вы действительно потеряли память и сами привяжете к себе мои нити. Ха-ха, к счастью, что, повергая вас в этот ультиматум, я думал отнюдь не о том риске. Может быть, и лучше нам быть равноправными сообщниками. Итак, клянусь быть заместителем вашего алиби и ненадолго прощаюсь; вскоре обсудим ваши весьма сюжетные слова о синдикате", ха-ха, лишь представьте, что мы должны были филигранно предсказать ваше с ним будущее по трём осевым фразам-местоимениям: "отнюдь не том риске", "равноправными сообщниками", "заместитель алиби", и сообразовать с ним фабулу спектакля! Лабиринт этой загадки, сперва показавшейся до-сарказма невыполнимой, предложил нам временное бездействие, среди которого мы ждали, что, в одном из своих явлений, Данте встретит будущего вас, вторично встретившегося с Тетракредо и уточнившего контекст, однако вселенная, в-ультиматум посмеявшись, не преподнесла нам этот рай, отчего мы начали, ха-ха, с-паранойей следить за Тетракредо, Данте - даже в прошлом, и пытались найти подсказку в его судьбе. Не могу лишить вас второго шанса на сражение с сей тщетой, а потому вершите же, помня, что можете проиграть себе, ха-ха!
   - Нет, пожалуйста, ха-ха, ведь и тот, кто дважды придумал даже-гениальное одно и то же, - демагог! Скажите лучше, что было бы, если бы вы не смогли решить эту загадку, - Тетракредо никогда бы не сказал этих слов?
   - Отнюдь нет: это была бы линия другой вселенной, где Тетракредо как более главный герой, подразумевая именно тот риск, о котором думал, свершал гамбит над вашей амнезией, ибо вся его фраза оказалась бы коварной бутафорией, нужной, чтобы, поверив в неё, вы в дальнейшем лгали Квентину более самоуверенно, даже не зная, что лжёте. Пока вы и я исчерпывали комбинаторику нуля, в поползновениях за Тетракредо успех постиг лишь Данте, который обнаружил в его прошлом намёк на замысел сольного преступления; здесь-то я, уже представивший все возможные картины событий, и проронил ту искренне-вдохновлённую ажитацию: "в радости и в горести, пока не разлучит нас жизнь, любить только себя обещаю!", ха-ха!..
   - Ха-ха-ха, в-звёзды восхищён, самое символистическое бонмо.
   -...Спасибо вам хотя бы за это и за то, что на-миг выкрали меня из-под маски, ведь грандиозного лицемера очень редко вслух посещают даже такие порывы. Также благословляйте весьма-изящный талант Тетракредо, ибо я настолько гениален, что, к парадоксу, уже не способен полноценно предугадать поступки бездарных людей, - однако здесь, будучи уверенным хотя бы в преступлении, я моментально взаимоуничтожил неверные уравнения фабулы и спас нас от катастрофического заблуждения - необходимости пистолетной встречи с Тетракредо от лица анонима; ведь никто из нас троих, бездонно думавших о том, что в рассказанной Квентину повести Тетракредо должна быть какая-то своекорыстная ложь, сообщником которой он и делал вас, - почему-то даже не подумал коллапсом революции, не допустил, что весь сказ - правда, а ложь - сам рассказчик, отнюдь не видевший этого своими глазами; теперь понимаете?
   - Ха-ха-ха, кажется, да; теперь выделенные вами слова его постскриптума начинают растекаются по трещинам! Он свершал своё преступление параллельно с этой ситуацией?
   - Да.
   - Ха-ха, уже свершив его, он встретил человека, пересказавшего ему, что тем временем происходило со мной, Эном и кем-то, и решил изобрести себе алиби, обменяться алиби? Но почему я, по его мнению, должен был согласиться подтвердить его наличие в этой ситуации?
   - В одном случае, в риске, который он подразумевал, аргументом была ваша амнезия, отчего Данте, зная, в какой момент вы потеряте память, помог ему стать злорадным свидетелем этого камуфлета; но в другом - должна была быть безысходность, которую мы, рискуя вновь и вращаясь среди тысяч загадочных намёков реальности, чтобы понять, что её перепутьем - ваше предательство Эна, вдруг поняли так: роль Тетракредо, получившего анонимное письмо, конечно же, играл другой человек, а именно - ваш враг, Калиста, спасая которую якобы среди непонимания, в чём притча анонима, вы отнюдь не разрушили таковой её статус, а немного позже этот враг узнал, что является единственным соглядатаем вашего алиби - единственным, кто может спасти вас от Квентина, ибо, как вы понимаете, даже не учитывая ваше предательство, Эн, спасая вас, тем самым обвиняет себя в покушении. Уже когда Данте непосредственно дошёл до момента, в котором придуманные нами шестерни имплантировались в реальность, мы узнали "вдруг" - что Калиста вместо откровения чести изрекла даже не злорадное молчание, а интриганство, ибо, бравировав логикой, вошла в заговор с сами Эном, чтобы уничтожить вас, афишировав, якобы самой этой ситуации никогда и не было, ха-ха. Перед этим, Данте, оказавшись в чуть-более дальнем прошлом, посоветовал вам разверзнуть войну с Калистой, которая чуть позже побудила её на обозначенные шаги, и вновь сделал Тетракредо свидетелем пролога этой войны; если вам интересна ваша память или - почему именно Калиста, ха-ха, то коварный вы, инсценируя подчерк Скарлет или анонима, а также до-конца рифмуя сцену начала войны с Калистой и ситуацию меж Эном, вами и Калистой, решили воспользоваться тем, что Стэнли, однажды выслушав любовное признание Калисты, согласился, однако с одним "но" - с обещанием бесконечно доверять ему, а Калиста, лицемерно поклявшись в этом, вдохновенно продолжила подпевать его следам. Вы пригласили её к наиважнейшему месту, где должен был оказаться якобы-предательский Стэнли, увидев которого, она внезапно увидела рядом с ним и злорадного вас, указывающего Стэнли на факт её клятвопреступнического присутствия, ха-ха. Так что, ныне любой, кто глубоко попытается угадать эпиграф этого спектакля, включая саму Калисту, тотчас вспомнит лишь анонима, якобы подарившего Калисте шанс на справедливую вендетту, ведь в первом случае лишь вы знали о её присутствии и коварно огласили его, а во втором - лишь Калиста могла подтвердить ваше присутствие, но коварно умолчала его. Саркастично, но вы даже не представляете, сколько прошлые я, вы и Данте думали и сколько фальшивых вариаций просчитали перед тем, как изречь: да, это могло быть только так, ха-ха!
   - А как - с Виолетто? Почему стрелял Эн? Случайно ли он добрался до той арки? Зачем мы вовсе пошли титанической стезёй, ведь могли всего лишь переместить меня на другую сцену, сделав свидетелем моего алиби другие глаза?
   - Отвечу лишь на те вопросы, что пестуют притчу: Эн действительно дошёл до арки случайно, что, к парадоксу, ха-ха, и есть трагикомедия фатализма. Далее - стали бы вы тасовать чужую колоду, нынешняя композиция которой внезапно даёт хотя бы минимальный шанс на шулерство? Никто не мог знать, какая деформация истории, какая притча, случится, если мы без-остатка зайдём за грань первозданного фатализма.
   - Понимаю; нет.
   - Однако, скандально, ха-ха: беспамятство, видимо, - к божественной мудрости, ибо когда вы в прошлый раз советовали эту браваду, то, сказав "да", разрешили Данте рискнуть вами, как и каждым фигурантом этого города, однако, к богорадостному сарказму, предавшись вашей партитуре, Данте рискнул лишь собой, ибо, якобы ломая фатализм, тотчас открыл вселенную, исповедовавшуюся ему в причине временной петли, обнажив его же сардонический труп, ха-ха-ха! Кстати, я счастлив понимать, что до-беспамятства интересен вам, но не могу сказать того же о себе, чтобы случайно не признаться мудрецам в герметичном эгоцентризме, и никогда не забываю о сбежавших тех, кто решительно готов подставить десницу дружбы даже трупу незнакомца, ха-ха! Идёмте же, мы отстали от филантропов и своих ролей - закулисных "плакальщиков злорадством".
   - Лжёте, сэр, ха-ха, ваше "кстати", которому предшествовало слово "труп"... даже не буду договаривать, ибо демагогия.
   - Ха-ха, лишь проверяю подчерк ваших мыслей.
   Валентино, действительно лишь сейчас вспомнив, что главный герой рассказа Фалько и всей окружающей реальности всё это время находился на сцене, последовал за Фалько в череду узких и демагогически-запутанных переулков древних зданий, вскоре настиг отнюдь не траурную процессию, вновь улыбнувшись визуальной злорадности поз, манер и аллюров, а тем временем думал: "И Эн знает о моей амнезии, он воспользовался ей! Зря я забыл о мотиве Анны, ведь теперь очевидно, что у нас с ним было идентичное поручение, если только его лицемерная забота не погребала под собой ещё более изощрённое, мстительное коварство! Успел ли он уже украсть Анну?"
   - Даже с Совестью поспорю, что они так и молчали, - прошептал Фалько, - Взгляд-о-взгляд умножая причину улыбок, ха-ха. А не хотите ли, чтобы я стал и вашим неординарным палачом? Нет, повторяться - к глупости: сегодня я уже сломал соглядатая, разверзаясь перед ним фарсовым шутом до тех пор, пока он наконец не бравировал контекстом и не разбил свою мишень безудержный смехом, тотчас осознав, сколь чистосердечно озвучил моё злорадство.
   - Ха-ха, рассмейся я громче, как тотчас разделил бы с Нэммедио пьедестал, не этого ли вы и хотели?
   - Опять, ха-ха, хотел лишь знать танец бликов вашего внимания. Буду считать эти ваши поползновения каламбуром, ибо на сей раз вы - во всех смыслах - подошли ко мне со-скепсисом, ха-ха.
   - Ха-ха, неожиданно вспомнил, - солгал Валентино, с тщательной, но безнадёжной жадностью всматриваясь в лицо Фалько, чтобы увидеть улику масок, лжи и козней, - Что стою мимо ролей, если не успокоите меня: что вы помните о случайном побеге Фелиции - придумывали ли мы его?
   - Ха-ха-ха, быть может, даже начали опять, тотчас наступив на самый удачно-неудачный камуфлет.
   - "Быть может"? "Опять"?!
   - О, аминь, сейчас вы познаете буффонаду каламбуров, ибо даже сами беспамятно участвовали в творении этого сюжета.
   - ?!
   - Катастрофа началась с того, что мы решили сперва инсценировать осечку этого побега, чтобы Бартоломео устремил душу в фальшивую бездну: Данте, влагая в реальность старт этого действа, случайно разминулся со временем, начал раньше и, не замечая всего этого, оставил Фелицию якобы в ожидании следующей случайности, однако вместо опаздывающей неё воистину случились анархический вы и, если помните, богорадостно проводили Фелицию к Нэммедио, отчего и фальшивая осечка и само фальшивое похищение вдруг стали реализмом, к счастью, не разрешающим нам задуматься о злорадстве анонима. К сарказму, пока ещё я не могу объяснить вам само-злорадное "что", которое вы внезапно разверзли в своей совести этим поступком, однако Данте, пытаясь аннулировать лишние запятые сюжета, тотчас стал пленником похитителей Фелиции и дождался другого себя, спасшего и его и Фелицию.
   - Ха-ха, а всё это время я бессмысленно блуждал вокруг того, что должно было быть кульминацией моего внимания?!
   - Да, но так должно было быть; возможно, в этом же вы повинны и сейчас: не знаю, в какой момент Данте начал второй акт побега, поэтому, быть может, вы или я либо мы оба уже случайно соучаствовали и продолжаем соучаствовать в нём; обрамите вниманием это слово и поймёте, почему чертёж побега помнит только Данте.
   - Даже Богу не поверю, что мог согласиться на это сам, отбросив настолько космические кулисы!
   - Ха-ха, и тем обличите мудрость; ваша ревность говорит с безупречным акцентом: думаете, мы настолько коварны, что, тасуя молчания, спрятали от вас экзальтацию жанра, замуровали Данте в роль солирующего спасителя и посредством единственной фразы к Фелиции - "а он отказался", злорадно спекулируем любовью, предательством и рыцарством, ха-ха? Нет, это мысли другой книги, однако бездонно-завидую вашему месту, ведь возникающие на нём чувства угрожают новаторством.
   - Но почему вы даже тенью не сказали мне, что помогаете Фелиции; почему сами не зашли в роль посредника писем?
   - О, я отнюдь не согласен на бездарный куртаж: если бы я заменил собой её письма, вы бы тотчас увидели меня в пубролюции абсолютного суфлёра, а любая случайность или опечатка вовсе доказала бы меня анонимом, которому-то я и не мог показать эту рану мизансцены, не мог построить меж вами и мной эстраду кинетической ссоры.
   - Тогда скажите, что именно вы советовали ей?
   - Нет, - рывком лаконичной злости изрёк Фалько.
   - Почему?!
   - Ха-ха, ибо не знаю, насколько она доверилась мои советам, а оттого сейчас боюсь разверзнуть камуфлетное неравенство нашей памяти. Кстати, причиню вам самую злорадную боль, которая объяснит и, почему ранее я не опроверг и не подтвердил Фелицию вашей музой: половина истинной трагикомедии - в том, что лишь Фелиция знает пунктуацию истины, ха-ха, а вторая... о, мне бесконечно-жаль разрывать занавес столь камуфлетной интриги! Если вы думаете, что спадение амнезии милостиво расскажет вам бездну, то должны с-болью посмеяться, узнав, что...
   -...Та бездна - о предыдущей амнезии, случившейся, когда я лишь попал сюда?!
   - Именно.
   - Ха-ха-ха!
   - Теперь вы наконец способны оценить гиперболу риска, ведь наихудшая маска истины подразумевает, что правда здесь - лишь ваша любовь и то, что вы и Фелиция сошли в этот мир в смежном времени, а Фелиция - виртуозно-лаконичная интриганка, замолчавшая только для того, чтобы вы придумали самонадеянные декорации, обязательно изобрели свою вину и с самоубийственной улыбкой дрейфовали в романтическом соло, ха-ха. О да, ваш случай - пароксизм того, как любовь порой даёт шанс, будто иронизируя над границами самообмана, войти в бутафорскую шизофрению. Ха-ха, если вы знаете, что Бог - панацея от паранойи, и смеха-ради допускаете то, что вокруг нас чистилище, то вы - воистину его главный герой, аллегорический атеист среди скандала веры - своим предчувствиям, Фелиции, человечности, надежде или чему пожелаете, ха-ха! Может быть, мне начертать самую рациональную сноску к вашей теореме?
   - Извольте же!
   - Беседуя с Фелицией, я заметил, что описание её души можно начать словом "ненадолго-наивна"; отчего, будучи лишённой глупости, она должна бы понимать, в какую позу замуровала вас своим молчанием, а причиной его дления рискуйте сами: или вы действительно тиран, разверзший вокруг неё иконостас обид, или всё это - феерический блеф над ничто. Но, конечно же, разумея филигранность женской души, именно интуитивное понимание этой дилеммы, наоборот, может быть причиной продолжающегося молчания, коим она вознамерилась до-трагедии испытать вас. Ха-ха, когда я думал об этом, вновь вспомнил, что гениальная идея в неуместных руках - к аду, ибо, если не-до-конца-проницательные люди воздвигают столь философические распятья, то вместо правильного ответа получают лишь "спасительный": я отнюдь уверен, что её интуитивные мысли не были так осознанно-глубоки, чтобы среди графа возможностей учесть хотя бы то, что не каждый на вашем месте смог бы признать себя достойным тираном, а половина признавших, к сарказму - к чести, тотчас отказалась бы от испытания посредством стыда и мыслей: "пусть думает, что правильный - второй ответ, пусть думает обо мне ещё хуже, ибо я достоин!". Не знаю, настоящей ли любовью воспылал Бартоломео, но если так, то, возможно, интриганская Фелиция воистину извергла случайный шедевр, обманув вас с Бартоломео друг другом и став кукловодом даже для анонима.
   Тем временем Валентино покорял баталию противоречий: "Ха-ха, смешно, но немногие знают, что не бывает случайных "хотя бы" и "например", а избранное Фалько - осознанно и может считаться советом, сквозь эвфемизмы гласящим: "если её любовь не существует - отвернись по-логике, если её любовь существует - отвернись тем более, ведь недостоин её!". Но даже если я решу, что это - истинный посыл сказанного, то всё-равно не пойму, в чью сторону интригует Фалько - помогает ли он Данте украсть у меня не только тело, но и душу Фелиции, или помогает себе, ибо видит меня той самой марионеткой, что поможет опубликовать анонима?! Всем вместе? А может, он действительно тот социопат, именно сейчас помогающий себе обрести причину для вечного смеха, склоняя меня к праведному отречению от этой ситуации? Ха-ха! Нет, я даже не понимаю, к чему именно он хочет склонить меня, ведь, если к отречению, то не стал бы столь точно описывать акцент моей ревности. Окликнут ли меня эти мысли в какой-то сцене будущего? Хочет ли он всего лишь умножить во мне дозы энтузиазма и решительности? Или всё ещё продолжает детализировать мой характер, лишь наблюдая, как сказанное им повлияет на мои поступки? Я даже не могу показать ему письмо Фелиции, ибо оно или он - фальшь: из его слов проистекает, что Фелиция молчала всегда, а письмо говорит обратное; и я вижу лишь два спасительных вывода: или Фелиция, намекая на что-то, солгала о наших разговорах, притом единственное упоминание об этом - о Фалько; или никто не видел, как мы разговаривали, а эта таинственность может означать лишь одно - аферу, которую мы с ней, войдя в этот мир, к величайшей неудаче, всё-таки придумали. Ха-ха-ха, Судьба, на-бис! Если эту трагикомедию о воистину-тотальной афере придумал я, то мы с ней, из-за кулис рассмотрев контекст, публично вышли бы в этот мир актёрами, инсценируя именно то, что происходит сейчас: она - лишь молчание, о которое многие бы с-интересом заточили внимание, желая соучаствовать в чужой мелодраме или порфироваться ситуацией, а я - яростно-тщетные попытки разрушить это молчание и внезапную, но фальшивую амнезию, о которой тотчас узнали бы все, чем сами бы заковали меня в абсолютную маску и, обрадовавшись пубролюции, разрешающей начать знакомство со мной заново и исправить все ошибки, тотчас сбросили бы маски. Однако камуфлетом этой утопии стал реализм моей амнезии, создавший скандальную притчу: возможно, когда в письме Фелиция говорит о моей амнезии, она всё ещё подразумевает бутафорскую правду, ведь мы были обязаны разрешить друг другу анархическую импровизацию и, конечно же, ха-ха, как и в моей конференции с самим собой, придумали пароль, пока я не вспомню который, она будет считать все мои слова ложью и следующими декорациями спектакля, ха-ха-ха! Чтобы проверить этот миф, нужно знать, как именно я потерял память, ведь, если Фалько способен режиссировать даже пролог чужого помешательства, то и аноним или социопат может иметь столь же яростный талант, вдохновивший мою амнезию - едва ли не саркастический максимум того, как ложь становится правдой. Временная петля Данте умножает все шансы и вероятности, особенно - на-миг представив, что сейчас я придумал эту аферу впервые, а немного позже через письмо спрошу прошлого себя - было ли это? И получу ответ: нет, но будет, обещаю! Ха-ха-ха! О, лишь сейчас я до-конца ощутил игральный шарм пятимерной судьбы, столь подобный бытию предсказателя; ха-ха, опасность даже моей косвенной роли такая же, как у предсказателя, который может лукаво подыгрывать своим пророчествам - даже самым трагическим, лишь чтобы ещё раз тщеславно доказать себя этим предсказателем! Нужно написать себе письмо и отдать его следующему Данте, иначе этот мотив не начнётся. Быть может, сейчас я уже являюсь своей же пешкой, ибо до того, как потерял память, построил все стены темноты победного сюжета и рискнул собой, ха-ха, однако могу никогда не узнать, сколь грандиозно просчитался! Уже не знаю, что и думать, ведь если эта афера воплотилась, то является эшафотом для анонима или социопата, один из которых, верша мою амнезию, всего лишь навсегда уверился, что победил, однако временная петля Данте позволила бы мне одновременно и лишиться памяти и сделать этот факт критической ложью. Ах, сколь кокетлива идея; если это вновь обретёт смысл, то моя следующая книга - о истинной, но ненавистнической любви дуэта феерических лицемеров!"
   - Из ваших слов, я понял, - долго помолчав, ответил Валентино, - Что конец второго антракта моей памяти рассказал бы о вечном молчании Фелиции?
   - Если это единственное, что вы поняли за эти минуты, нам стоит навсегда распрощаться, ха-ха! Да.
   - Ах-ха-ха, а...
   - Нет, знаете ли, я отнюдь ненавижу, когда меня распинают жанром односложных ответов; есть в этом какая-то линия от бездушной эксплуатации, ха-ха, а потому вкраду в вас обет молчания и расскажу этих, вновь удалившихся людей; идёмте. Начну лаконично - с бутафории в содружестве их рук: ни я и никто не знает имени этого портрета, который, ах-ха-ха, никогда не узнает, что обрёл обширную посмертную биографию и продолжает своё великомученичество.
   - Ха-ха, это уже не первая миграция правды?
   - Да, ныне вы - зритель классического шаржа анонима, который, наверное, решил сделать эту процессию лейтмотивом "сегодня", а именно - снабдил некоторых людей депешами, говорящими, например, что именно их враг совершил убийство и благополучно перенёс труп, чтобы инсценировать его причиной чужие руки или даже ваши, а потому - не хотите ли воздвигнуть камуфлет, вернув труп обратно? Ха-ха, едва благочестивые персонажи первой главы со-злорадством нарисуют дебютный интервал фальстарта его смерти, как возникают персонажи второй главы, думающие, что творят дебют и, якобы возвращая, переносящие труп на новое место, а вслед за ними возникают следующие, отчего первейшей притчей станет то, что каждый, кто участвовал в этой нестабильной процессии, будучи убеждённым в помнимом положении трупа, обязательно попытается интригански использовать это знание во-вред или на-пользу чему-то и удариться о фиаско или, может быть, даже подумает, что убийца видел, как он переносил тело, переместил его обратно и будет мстить, ха-ха. Кстати, не думайте, что аноним, по крайней мере - один из если-двух, заковывает в фатализм всё, к чему прикасается мыслью, ибо, наоборот, создаёт неконтролируемо-пандемические пубролюции, царствует анархией и тасует к-смерти; не попытаетесь ли представить палитру бравад, что пробудит эта кощунственная эстафета?
   - Почему-то, ха-ха, вижу только одну: если хотя бы некоторые главы этого действа обретут прозрачных зрителей, в отличие от вас, не знающих кулисы, то по глазам Квентина станцует эстафета еретических доносов, до-фарса противоречащих друг другу, имея только одно сходство - марафон мертвеца.
   - Если бы вы знали чуть больше фактов или вспомнили, что аноним извращается местью над Квентином, то тотчас продолжили бы свою мысль: помимо прочего, это мертвец находится в криминально-утопическом положении - динамически-спрятан, отчего Квентин, получив доносы, должен будет решить, верить или не верить в фактическое существование этого трупа, которым его якобы лишь пытаются отвлечь от трупов доказанных и рук, точку в них поставивших. Не забывайте и то, что многие повести анонима - обличительные карикатуры, а смотря на эту и понимая её безусловным адресатом Квентина, мы можем посмеяться злорадной разгадке, ибо, вероятно, сегодня Квентин сам в-эксперимент выступил эскортом мертвецу, ха-ха! Не знаю лишь, намерен ли аноним исчерпать все возможности этой фабулы, однако знаю, что его подражатели и адепты восполнят невнимательность и спровоцируют десятки коллизий.
   - Ха-ха, теперь я вижу, о какой анархии вы говорили: если персонаж одной главы марафона мертвеца чуть позже станет свидетелем следующей главы, то подумает, что видит сообщников настоящего убийцы и отравиться стереотипом?
   - Да, если вы хотели сказать ноль, да, ха-ха; невозможно высказать всю гениальность и глупость, что могут случиться на этом холсте, ведь каждый разум повернётся по-своему, например, кто-то вовсе может подумать, что его пытаются подставить соратники, а потому, конечно же, подставит первым, ха-ха.
   - Но почему каждый столь фанатически поддаётся шахматам анонима?
   - Ибо я мог бы ошибаться: эта же ситуация могла возникнуть естественным путём, когда одни проявили инициативу, а другие, как мы с вами, видели её и отважились на козни. Однако статисты перед нами, исключая Данте, - вчерашние неофиты, всё ещё не верящие в тактико-стратегический и литераторский апломб анонима, наверное, даже наоборот, думающие, что аноним - центральный миф этого мира, созданный только во-имя безупречного шантажа. Теперь посмотрите на более злорадного, если не сказать, ха-ха, приятно-карикатурного сообщника, Леонардо, кстати, цензура Темноты мешает вам заметить, что неуловимый блик этой же карикатурности есть даже в чертах его лица; единственное моё знание о нём - что ныне он паж Кассандры, каждый следующий поклонник которой, если вы ещё не знаете, чтобы подтвердить таковой статус, обязан с-поступками ненавидеть своих предшественников; а предугадываете ли интригу?
   - Нет.
   - Чаще всего, едва новый паж свершает злостный поступок в сторону одного из предыдущих, как сам превращается в предыдущего, ха-ха, вместо Кассандры обретая лишь врага; кстати, сперва я полу-думал, что аноним - именно Кассандра, ведь придуманное ею амплуа - не только коварство, но и притча, в которой поклонник, ставший жертвой нового поклонника, должен бы простить его, абсолютно понимая "почему", однако отнюдь не каждый философ настолько, чтобы рассмотреть это. Но следующая же мысль разрушила такое мнение: истинный камуфлет этой притчи ожидает саму Кассандру, ибо... в ваших глазах сияет злорадный ответ!
   - Ха-ха-ха, когда в ней случится сердце, его романтическая мишень ни за что не поверит в искренность этих поползновений?!
   - Аншлаг злорадной улыбки, не так ли, ха-ха? Воистину нет более ностальгического горя, чем скрупулёзно, медленно и издавна делать себя центром восхитительной трагикомедии. О последнем же фигуранте этой экспозиции, Чарльзе, не могу говорить без поклона...
   Фалько, держась за сердце, трепетно поклонился.
   -...Ибо его тщательный, но закулисный лакей только что рассказал вам всё это. Удивлены? Признаться, я тоже, ха-ха! До сих пор не понимаю, какой софизм приказал ему счесть меня уместным для этой роли, однако я не посмел быть столь бездарным, чтобы отказаться от насильно-надетой маски, которую сам я в таком жанре не смог бы одеть никогда, и теперь суфлирую ему гениальность. При встрече он воистину умудрил меня ультиматумом, гласившим, что или я сделаю фразу "ни-шага без шедевра" его праведной эпитафией, или отнюдь не таким шагом сойду со сцены будня, ха-ха. Я ещё не закончил мысль о том, глупец ли он, который, пользуясь моей гротескной, хоть и щедро приниженной, хитростью, всё-таки не заметил, сколь многообещающе-невесома поза бесталанного угнетателя хитреца, - или лицемер, знавший, что я встречу его маской покорности, и в миг её низложения намеревающийся спастись безнаказанно.
   - Одно "но" ко второму варианту тотчас превращает его в мудреца, который посредством вас спасается от нынешней безысходности, но посредством вас же обрекает себя на будущую безысходность... Ха-ха-ха, а не это ли - шаг мимо криптографии вашей маски? Не Чарльз ли - та жертвенная пешка, на которую вы с анонимом наложили руки, притом именно вы - из той позы, которой наделили анонима?!
   - Ха-ха, нет, это случайный каламбур, ха-ха, даже сам не замечал аллегорическое равенство; коли вас объяла полу-удача, признаюсь в другом: именно Чарльз - моя гильотина анониму, который... Тс-с, Леонардо потерял слова.
   - Да будут "безразличны" к нам, ха-ха, - интонацией почтительного оратора вдруг сообщил Леонардо, вместе со всеми продолжая злорадно нести труп, - Взгляды соглядатаев! Когда мечта в руках, ха-ха, изречение злорадства тишиной отныне вижу пыткой!
   - Ха-ха, - изрёк Данте, - Бог посмеялся, сколь долго вы пытались превозмочь даже этот, всего лишь словесный грех.
   - Проиграл, - ответил Чарльз, - Не забудь: полпоручения - каждому.
   - Зато теперь я буду с-яростью наслаждаться своими словами, ха-ха, а начну их с того, - сказал Леонардо, тотчас в-резонанс воскликнув интонацией шёпота и обводя вокруг жестом одной руки, - Как и кто бы мог подумать, что этот нуар, эта сардоническая месса - аккорд правосудия, ха-ха?! Не знаю, как вы, но я молчал с-мудростью и придумал игру: нет ли у вас врагов, достойных епитимьи - миража? Но только таких, чьё нынешнее местоположение известно?
   - Нет.
   - С таким уточнением - нет, - ответил Данте.
   - Не буду лгать, что скорблю над этим, да миг спустя и вы поймёте, что лишь лгали этой скорбью. Предлагаю вам насмерть израниться риском, но свершить авторское отступление от этой процессии, чтобы написать марионетку мыслей!..
   Валентино и Фалько со-смехом переглянулись.
   -...Ибо в наших циничных руках, ха-ха, возлежала квинтэссенция, способная создать самого многообещающего, притом лишь нам, ха-ха, человека - если согласитесь, Франсуа, который около сейчас должен проходить в нескольких кварталах отсюда и, ха-ха, может случайно встретить эту бездыханную коллизию...
   Леонардо с ехидно-мрачным азартом и лицом качнул труп.
   -...Ха-ха, и найти во внутреннем кармане её пиджака возвышенное завещание, буквы которого - восчувствуйте же это магией! - вы можете менять одной лишь силой мысли; проникаете в метафору, господа?
   - Ха-ха, - сказал Данте, - Наверное, вы один из тех, кого злодеем сделал только непредвзятый талант к фантазии. Отчаянно-согласен на этот великий соблазн.
   - А вы?
   - Да, - ответил Чарльз.
   - Так расскажите же лик своего врага, - с-радостью обратился Леонардо к Данте, - Ведь именно его мы наделим ролью убийцы.
   Чарльз качнулся вперёд, но изрёк фальстарт слов.
   - Ха-ха, - прошептал Фалько, - Наконец он оправдался от глупости, ведь, вероятно, сейчас ещё раз передумал говорить, вновь предположив, что Леонардо вдоль любезных улыбок похищает тайны, начиная с имён чужих врагов.
   - Кажется, - ответил Данте, - Сама вселенная пытается умножить талант этой комедии, ибо враг мой - Квентин. И если бы обстоятельства не делали ваши должные слова лицемерием, я бы истолковал это согласное молчание причиной для попадания в тот же список, ха-ха.
   - Конечно же, вражда эта беспричинна, нет, безответно-беспричинна, ха-ха? - изрёк Леонардо, - Согласен, это гениальная удача; прервём наше трагическое пианиссимо у этого дерева и будем клеветать письмо. Кто умеет петь подчерком?
   - Я, - ответил Данте, в свою очередь отпустив труп.
   - Действительно ли? - серьёзно спросил Леонардо, - Не удивляйтесь моей демагогии: это стереотип из памяти, рекламирующей моего знакомого и, одновременно с этим, камуфлетного сообщника, который отнюдь не умел, тщеславно солгал обратное и колоритно пострадал, ха-ха!
   Единственное, что спасло Валентино, внезапным раскатом смеха ответившего на эту притчу о безудержной глупости, от разоблачения, - встречный смех сообщников.
   - Действительно да, - сказал Данте, - Но шепчите тишиной: эхо здесь слишком дальнозорко.
   - Тогда вот, возьмите, канцелярия... Ха-ха, Чарльз, лишь Бог понимает, насколько циничен твой поступок, - сквозь вибрирующий смех изрекал Леонардо, увидев, как Чарльз едва ли не в самокритичной позе художника реставрирует бесчеловечную позу трупа, сидящего под деревом, - Ибо мизантропический эпиграф этому вернисажу - "и наконец вот так, по-моему, удобно тебе!", ха-ха!
   - Ха-ха, воистину откровенная галерея портретов эго, коли вы мудрец, - прошептал Фалько.
   - Ха-ха, - изрекал Данте, - Пишу: "Мой последний собеседник, только что вы коснулись поручения плачущего, а потому, как видите, весьма лицемерного, ха-ха, мертвеца, который будет отмщён не иначе, как при вашем соучастии, ведь мой убийца - нет, убийца слишком многих - злорадно влачит перманентное алиби, всего лишь утопически являясь Квентином..."
   К этому времени Валентино уже злорадно считал, сколькими осколками аллегорического "да" Данте случайно признаётся в авторстве письма Фелиции.
   - Пождите, - сказал Леонардо, - Прежде, чем импровизировать дальше, обдумаем максимум грани; если мы не те, кто довольствуется мозаикой пыли, и согласны на беспощадную войну с камуфлетами сценария, предлагаю дерзостный апофеоз - персонифицировать в этом трупе анонима.
   - Да, - ответил Данте, - Это лучшее, что можно придумать, и именно поэтому - худшее: Франсуа имеет весьма-осязаемый шанс тотчас увидеть себя жертвой очередного шедевра анонима, солгавшего своей смертью - ха-ха, всего лишь назвавшего случайный труп собой.
   - Однако, - сказал Леонардо, - Нам непреодолимо-нужен какой-нибудь грандиозный фон: коли вы казнили мою идею, вам и искать заменитель.
   - А не слышали ли ещё о синдикате? - ответил Данте.
   Валентино с-яростью обернулся к Фалько.
   - Реанимация "что", ха-ха? - ответил Фалько, - Да, ещё один пример околичного способа материализации ваших мыслей.
   - Но правда ли это? - изрёк Валентино.
   - Синдикат? Скажу символизмом: вы настолько не угадали, что угадали с-избытком.
   - Нет, - тем временем сказал Леонардо.
   - Не знаю, миф это или явь, - продолжал Данте, - Но какое-то поколение неофитов решило выступить закулисной аппозицией плеяд, чтобы однажды низвергнуть самозванство Бартоломео, и с тех пор тайно вербовало самых гениальных неофитов.
   - Ха-ха, это интересно, - ответил Леонардо, - Но как именно свернуть этот угол в наше коварство?
   - Сей талантливый труп, ха-ха, будет камрадом синдиката и тем, кто стал случайным свидетелем пистолетной оратории Квентина...
   -...Который, - продолжил Леонардо, - Де-факто никогда не имел ни одной цели, кроме поиска синдиката, и являлся автором почти всех убийств в этом городе, дирижируя кулисами, уликами, подозрениями, подлогами и фальшивыми обвинениями?
   - Да, представим большинство исторических смертей как прозрачный геноцид над синдикатом.
   - О, творите же дальше! - восхищённо изрёк Леонардо, - Кажется, я предугадал натюрморт ваших мыслей.
   - Будет так: "...Чтобы начертать "вокруг", открою перед вами энциклопедию контекста. Хоть я, наверное, просуществовал здесь, ха-ха, с-жадностью, иначе не могу объяснить, почему столь недолго, однако случайно дотронулся до потайной шестерёнки сюжета - оказался достоин приглашения в некий "синдикат"...".
   В этот момент заговорщики, тотчас покрыв безупречную истерию масочной, сардонической улыбкой, увидели тот злорадный дивертисмент, что уже некоторое время трагикомически ужасал Валентино, - человека, весьма непринуждённо подошедшего к ним сзади.
   - Кульминант; не подскажете ли, в какой стороне - "запутанный фонтан"? - представлялся и спрашивал он, свершая три рукопожатия, и, подойдя к дереву, чуть нагнулся к четвёртому, протягивая руку, а спустя ровно три секунды безответности, надменно продолжил, - Только не умрите от-гордости, ибо, кажется, осталось недолго.
   Заговорщики, внезапно разбив страх и маски о непреодолимый смех, синхронно отвернулись от происходящего, приняли сверхэлегантные позы и обменялись демагогическими, но якобы яростно-острословными комментариями к пейзажу темноты.
   - Итого, нас четверо, - продолжил Кульминант, лишь когда собеседники, вернув возможность самоконтроля, поочерёдно повернулись, - Ведь в тех, кто видит меня без-уважения, я вижу усопших, и...
   Будучи прерванным следующим рассветом самоубийственного смеха полу-отворачивающихся слушателей ему в-лицо, Кульминант лишь многообещающе кивнул никому и аллюром, выражающим безупречное ничто, устремился прочь - именно к Валентино и Фалько, которые тотчас оббежали здание, в-смех обсуждая случившийся каламбур силлогизма, и вернулись к сцене - с другого края.
   - Ха-ха, Чарльз, - сказал Леонардо, - Деяние наше и длани твои благословило Небо, но триумф этот - самый "какой-то"!
   - Он дважды-некстати, - ответил Чарльз, - И теперь неизбежно-должен пройти сквозь это письмо, ведь фатализм, что спас нас, нас же и уничтожил: он будет мстить за это каламбурное осмеяние!
   - Нет-нет, - сказал Данте, - Ты ошибаешься глубиной: Кульминант - мститель злопамятным молчанием, ибо, к "наконец-то", горд настолько, что и мысли не сделает ради врагов, пока они, как ты сейчас, не начинают вновь ангажировать его внимание.
   - Кажется, понимаю, - сказал Леонардо, - Только мазохистский самоубийца поманит врага переступить черту старта мести, когда она же для него - финиш гордыни?
   - Да, - ответил Данте, - Продолжаю: "...Был приглашён в некий "синдикат", издавна, но тщетно пытающийся противостоять на-облачной тирании Бартоломео, вербуя праведных новаторов будня. Причина ослепительной тщетности этих намерений написана под маской Квентина, который воистину-безукоризненно вершит закулисную селекцию синдиката, убивая одну фигуру синдиката и - осознай виртуоза! - обвиняя в этом убийстве другую его же фигуру, любой адвокат или поручитель которой тотчас превращается в сообщника этого убийства и вскоре тоже встречается со смертью: ни одна из этих фигур не может даже обвинить Квентина в подлоге, ведь тем опубликует факт существования синдиката. Кстати, когда я стал свидетелем одной из пистолетных оперетт Квентина, именно это мне сказал синдикат, прося прощение за мою беспомощность - косвенную ли причину этого письма и скандально-безответного знакомства с вами. Наверное, понимаете, что возможность этой игры в бутафорское правосудие преподнесена миром, постаревшим, следовательно, умудрившимся настолько, что и преступник и невиновный с-честью расскажут детективу безупречное одно и то же, - однако, наверное, не понимаете свою координату в этой драме, хотя находитесь в прозрачном кошмаре, ведь истинный спектакль Квентина - в том, чтобы ожидать преступления, тотчас забывать их творцов и обвинять в них лица синдиката, что равняется паноптикуму безнаказанных преступников, простирающихся вокруг вас. Простите, как и каждый оратор, особенно - в финальный раз, я случайно солгал во-имя красоты: Квентин отнюдь не забывает творцов, а тщательно разыскивает их, но лишь для того, чтобы, шантажируя уликами, заставить их пересказать книгу преступления, превратиться в азартных лжесвидетелей и всесторонне помочь ему обвинить в случившемся удобное лицо из синдиката. Случайные мысли: если сложить стены контекста, понимается, что само-коррупционный Квентин, как, к неудаче, и любая полиция, - крестовина криминала, самому ему видящегося как казино преступлений и разрешающего ему своекорыстно прощать бездарных злодеев, чтобы через них обрести возможность шантажировать виртуозных тиранов и всеми способами кренить дальнейшую иерархию, коронуя себя, а затем использовать это закулисное влияние на уничтожение камрадов синдиката...
   - Не хотите ли ремарку истины? - тем временем изрёк Фалько, продолжая смотреть вперёд, - Как окажется, голос этого письма был лишён фантазии, если заменить Квентина на Чезаре, а синдикат - на всю публику, ибо генералитет, воспользовавшись анонимностью второго детектива, окантовал этой пубролюцией Чезаре, который, шантажируя Квентином и самой якобы-добродетельной публикой, с-экспрессией жестикулирует пока-безнаказанными преступниками, особенно - из числа неофитов, - уничтожая любых неугодных и, конечное же, до-тщеты окружая обвинением в этом невиновного, который, станцевав о тупик, тотчас превращается такого же жестикулянта.
   - Но неужели Квентин до-конца бескорыстен? - прошептал Валентино.
   - Смилуйтесь над вселенной, сэр; пост-философ понимает, что даже Бог согрешил никогда - лишь тем, что был, или лишь тем, что не был, ха-ха.
   - Ха-ха!
   - Квентин обширно и злостно интригует фигурами, однако фоном этого влачит правосудие; и именно на этом, кстати, вы пытаетесь оставить игральные кляксы притчи.
   - Что?
   Фалько не ответил.
   - "...Мечтаю о рикошете этой мысли, - продолжал писать и шептать Данте, - Но в ином случае, если вы решитесь отомстить за меня, заранее спасти себя или героически отреставрировать социум, имеете только трёх проверенных союзников - анонима (удивление неуместно, ведь его знание этой коррупции - причина известного фанатизма Квентина), человека в белом плаще и...". И каков же узор вашей вражды с Франсуа? - обратился Данте к Леонардо.
   - Нет, - ответил тот, - Отнюдь не подходящий для вашей мысли, да и, вижу, швы этой роли будут незаметными лишь на вас. Вы литератор? Если нет - исстари разминулись с жизнью.
   - Ха-ха; но классицизм вашей ссоры - последняя грань этой утопии: в письме должен быть какой-то осколок неудачи, иначе, ха-ха, она сполна "снизойдёт" до нас. Встретив в письме вас, он поймёт это случайностью или саркастической игрой анонима, но хотя бы до-конца поверит в собственное внимание. К тому же не будьте случайно-тщеславны: у Франсуа должна быть галерея врагов; а роль третьего человека подходит именно всем, кроме меня: другой шрифт лжи. Обдумайте это, а я пока напишу рационально, с-реализмом: "...и тот незнакомец, в чьём имени я, сообразуясь с пейзажем причин, не могу признаться не только кому-то, вам, но даже себе, - в 13:00 несколько ожидающий вас у "стенающей церкви"; он должен был впервые ждать там меня, но, ха, ха, галактика, вероятно, повернётся мимо!".
   - Браво, - сказал Леонардо, - Если Франсуа способен чувствовать характеры, то, сложив косвенные иронические "самомнения" адресанта о смерти, бессознательно поймёт патетическую глубину заключительной метафоры и "тронет" эту ложь - до собственных слёз, ха-ха.
   Внезапно Фалько едва ли не вслух нарисовал абстрактно-перегибающуюся нить демагогического шёпота.
   - Тс-с, - сказал Леонардо, - Прислушайтесь, что-то.
   - Абстрагировались ли? - отводя Валентино за здание, сказал Фалько, - Прочитали кисть картины?
   - Нет, - ответил Валентино.
   - Ха-ха, отпускаете хрустальную нить! - естественной громкостью голоса здесь и далее продолжал Фалько, - Проявите символизм, раскружите контекст - и вспомните, какую подсказку прошептала реальность.
   - А, - тотчас ответил Валентино, - Не каждый способен инсценировать письмо?
   - Да, но не только письмо; здесь есть лишь несколько человек, литературный апломб которых достаточен для имитаций и всех превентивных махинаций. Кстати, ещё помните лицемерие как первую аксиому пятимерного субъекта? Литераторство - нулевая. Только представьте, как древний мудрец думал: "о, боги, зачем же в столь все-математичной вселенной нужна эта шизофрения, что зовётся воображением?", даже не догадываясь о пятимерном "куда" этого вопроса, ха-ха.
   - Ха-ха, каждого творца постигло великое "косвенно" - словно изобретатель, лишь придумывавший революции.
   - Всех, кроме меня, отметьте.
   - Ха-ха, но перечислите эту богему.
   - А будет ли сперва достаточно трёх персон?
   - Да.
   Вместо ответа Фалько обрёл трагическую позу и загадочно указал сначала на себя, затем на невидимого отсюда Данте и, наконец, на Валентино, который с первого же жеста тщательно посмеялся рецидиву своей наивности.
   - Да-да, - будто-самозабвенно изрёк Фалько, - Своей жадной бессовестностью вы заслужили только этот ответ, ведь даже и вопрос я околично поставил себе сам, отреставрировав ваше внимание, ха-ха. Каждый, кто лишён громкой фантазии, однако не лишён мудрости и склонности к безупречному интриганству, имеет здесь своего закулисного поэта; самый неестественный пример такого дуэта - перед вами...
   Фалько указал на себя и в сторону сообщников, подразумевая Чарльза.
   -...А самый виртуозный - аноним, ведь безусловно, что, именно смотря на подобное ростовщичество разума, превращающее такого поэта будня в безысходного исповедника и в ещё один перекрёсток контроля, аноним и изрёк идею своей пандемической роли, а благодаря несравненному таланту - моментально обрушил на богему саркастический дефолт разума.
   - Наверное, эти "уценённые" поэты, черпавшие из своих "ценителей" сразу две бесценности, ха-ха, и являются самыми фантастическими зложелателями анонима?
   - Но только сквозь тупик: после становления анонима их ремесло претерпело абсолютную конфиденциальность, ведь, высказав талант, можно нарисовать улику анонимности, тем самым разрешив истинному анониму упрочить эту клевету до-самоубийства. Нет, ныне лица богемы известны лишь тем, с кем их связывает древнее, а может даже, ха-ха, "доисторическое" доверие или абсолютная дружба, а мстят анониму лишь одним - превращаясь в подражателей.
   - Ха-ха, лишь сейчас понял, что контекст запутанней, чем шар: каждый такой поэт мог сказать своим доверителям: "да, аноним - я", и тотчас создать кознелюбивых фактотумов.
   - Конечно; однако всё это может быть и лживым "будто": существует предположение, что изобретение "анонима" - бесконечный постскриптум самой богемы; сие желает быть актуальным именно сегодня, ведь ни что не триумф, если триумфатор не смог изобразить себя ещё и заслуживающей сострадания жертвой своей победы.
   - О Скарлет?
   - Ха-ха, уже догадались, да?
   - Это непроницаемо-понятно: пока я насчитал, наверное, семь подчерков - становление лжи правдой, справедливость, антиподное глашатайство тайн, зеркало, жертва своей победы, паранойя и прозрачное самоубийство...
   - О, нет, если вы о Калисте, то, как это не подозрительно, седьмой - ваш, ха-ха!
   -...Ха-ха-ха, но нельзя понять, что - фабулы подражателей, а что - фактуры аллегорий анонима, о которых вы, кстати, коварно промолчали.
   - Вам нужно посмотреть мимо: наверное, история разлагалась так, что аноним придумал несколько шрифтов аллегории, подражатели сделали их буквальными подчерками, а после в-камуфлет навстречу обменялись лицами, - памфлет на что некогда и изрёк сам аноним, ибо, кажется, я забыл рассказать, что в эпоху, когда Квентин стал палачом возможно-мнимого анонима, действительный аноним до-ажитаций дирижировал суей, начав полу-экономической игрой в "ноль" - корректируя равносильность шансов всех гипотез о себе, чтобы затем разительно выделить один подчерк, якобы доигравшись до контекстного слабоумия, и тем, к человечности, вложить в сердца публики мстительное, злорадное, долгожданное и фанатическое "наконец-то", следствием имевшее беспамятную казнь любого. Чернила моей рацеи просят вас лишь предпочитать действия и экспериментальные наблюдения, а не мысли: я уверен, что, лишь думая, вы феноменально увидите все истины, однако так и не узнаете - чьи именно, и станет тем мазохистом, что с-талантом даёт гиперграфическое определение капризному местоимению своей тщеты, ха-ха. Впрочем, я клевещу: придумав синдикат, вы уже изобрели панацею, ведь сойти с роли пешки среди титаномахии чужих многовековых тайн можно лишь одним способом - самому стать тайной. Так-с; кажется, я высказал ближайшие мысли: вскоре мы расстанемся, ибо, в отличие от вас, я, ха-ха, не тот, кто, даже не пытаясь догнать Кульминанта, идёт вслед за трупом. Не опоздаем же вернуться к злорадной "труппе" - разорвать паузу, доказать, что удачу пробуждает глупейшая дерзость, и рассмеяться чуду, - прибавил Фалько и пошёл обратно.
   - Нет, всё-таки лишь казалось, - спустя полминуты от начала молчания Фалько и Валентино, изрёк Леонардо, вместе со всеми прячась за деревом.
   - Ха-ха-ха, - тотчас шептал Валентино, - Богорадостная аранжировка людей!
   - Наконец встретились с притчей о том, - смеясь прошептал Фалько, - Как "вежливый" соглядатай, не желая выказать "циническое безразличие", умолял об антракте? Ха-ха, феноменально, но до этой монументальной минуты ещё ни одному соглядатаю не удалось среди страха и стереотипов опомниться настолько, чтобы вспомнить, что в большинстве случаев страшиться должен отнюдь не он, но его жертва.
   - О, лишь трижды вы показали свою душу - сейчас, в аду Нэммедио и приветственным салютом разума у той лестницы, ха-ха, вы мой кумир!
   - Это взаимно, даже без-маски - если объяснили себе, почему мой пассаж естественен, вдохновенен и кстати, а не щедро-ненавистная мне, фарсовая демонстрация эго, - узнав и, за-что, ха-ха, моя душа столь эпизодична.
   - Ха-ха, конечно, эпиграфом бесплотной дуэли была первая реплика Леонардо, причиной - конец письма и ваш скорый побег, а стартовой ассоциацией - реплика Данте о шёпоте.
   - Да, но кроме этого - ещё и моё желание показать вам светозарную притчу о том, что каждый из нас лишь раз-на-миллиард знает истинные подмостки происходящего с собой, столь часто анонимно ликующего прозрачным сарказмом и бесплотным садизмом.
   - Ха-ха-ха!
   - Но теперь, - тем временем обращался Леонардо к Данте, - Сожгите бумагу и погадайте нам на углях её символизма.
   - В нём - только элементарная панацея, - уверенным, но скромным тоном ответил Данте. - Какова бы ни была душа Франсуа, она не сможет забыть это письмо, или ищущее героя, или отравляющее страхом, или манящее к на-встречному коварству. Думаю, верно будет последнее: узнав о криминальном монополизме Квентина, Франсуа будет преследовать его, чтобы найти теорему шантажа и научиться жонглировать глазами Квентина, а затем разжалует его до вассала в собственной же монополии. Однако эта монополия - мираж, поэтому Франсуа будет казаться, что Квентин, отнюдь не признающийся в её существовании, тем временем разворачивает пистолетные амбиции монополии на него, а то, что последует далее, предсказать пока нельзя. Эта, максимальная версия плана требует риска и усердия наших мыслей, а если мы выбираем инерцию фабулы, то, к парадоксу, именно абсолютное бездействие Франсуа способно обернуться инфернальный тузом: всего лишь прочитав письмо и даже забыв о нём, однажды он увидит Квентина, ассоциативно вспомнит письмо и случайно вздрогнет взглядом: если он в этом контексте гипотетически представляется себе героем, то посмотрит с-угрозой, если персонификацией коварства - с ехидством над знанием тайны, если устрашиться - c-побегом, если представит, что кто-то другой воспользовался этим письмом или продолжает попытку оклеветать его, - со-злорадством. Какой бы взгляд случайно не посетил Франсуа в тот миг, к фатализму, он покажется необычным, намекающим на какую-то тайну, а мы, творя это, намекали бы лишь на свою безудержную глупость, если бы именно и только Квентин не был тем безусловным зрителем, кто, ха-ха, в-следствия обратит яростное внимание на этот прозаический нюанс, начнёт преследовать истину, написанную на спине Франсуа, который, заметив это своими или чужими глазами, подумает единственно-возможное - что Квентин до-мести вознена'видел его знакомство с этим риторическим сэром...
   Данте сквозь смех указал на мертвеца.
   -...И сам воскресит вокруг себя максимальную версию плана; я нарисовал перед вами только палитру: чтобы помочь картине случайностей, впредь нужно будет панорамно следить за Франсуа, ожидая место, где следует высказать чужую запятую.
   - Ха-ха, - сказал Леонардо, - От-суеверий не буду аплодировать даже столь патетическому эскизу, но спасибо: благодаря вам я будто оступился в закулисья анонима, если он есть!..
   - Ха-ха, воистину, саркастическая притча о вере! - тщетно рассказал Валентино сбежавшему Фалько.
   -...Однако, если мы не поспешим, то можем оказаться лишь творцами бесплотного фольклора; нам - немного не туда...
   Леонардо указал на противоположный Валентино пролёт.
   -...А чтобы воскресить исключительное настроение - сэр, не простите ли это, разя мульти-смыслом, наше ваше "помешательство"? - вежливо обратился он к трупу, первым приподняв его, - Или, ха-ха, логичней было бы адресовать это к тебе, Чарльз?..
   Злорадная процессия продолжилась в упомянутую сторону.
   -...Кстати, философ или софист увидел бы в нашем положении мириады сокрушительных аномалий логики, но пока я вижу лишь две: злодея, посмертно обрётшего многие добродетели, и то, что ремарка "благодарность мертвецу" вскоре утратит метафоричность, отчего сейчас мы самым механическим образом делаем себя навсегда-неблагодарными, ха-ха!
   - Нет, не только, ха-ха, - ответил Данте, - вскоре мы станем свидетелями рождения афоризма "и труп солгал", ха-ха!
   Внимая подобным ремаркам к следам сообщников и иллюстрируя собой саркастическую метафору "почтительных расстояний", Валентино в разительно-добродушной позе перешёл газон, чуть подождав, злорадно выглянул из пролёта, но, к удивлению, по одной лишь тишине ультимативно понял, что опоздал побеждать глазами, а едва начав было спасать контекст рывком вперёд, ощутил прикосновение пистолета к затылку.
   - Не-е-е-ет, - яростно вибрируя ехидно-шепчущим смехом, тотчас изрекал Валентино и уже было начал прибавлять "дубль этого, сэр, вам удастся не со мной", как, поворачиваясь для этого, почувствовал раскат ненавистно-знакомых дух_о_в, пощёчину, отвернувшую голову обратно, а главное - унисон с фальшивым эхом своего "нет" - безупречной пародией социопата, который вдруг столь виртуозно пролистал перед ним анфиладу закономерно-разных голосов, что показалось, будто за спиной слева-направо стремительно падал идеальный хор.
   - Вообрази же позади себя зрительный зал, ха-ха. Идентифицировал автограф? - изрёк тот же бесполый голос социопата, в принадлежности которого нельзя было ошибиться даже без столь харизматичной увертюры, - С-яростью приглашаю тебя в следующий раунд словесной пантомимы, что да начнётся шагами пешки - "12,30".
   В этот скандальный миг Валентино до-конца уверовал и в слова социопата об исканиях только аллегорический крови, и в его талант, только что воздвигший эстраду философической пытки - дилемму меж смертью и смертью гордыни, и в его амбиции к многостопной аллегории, ныне построившие партию в шахматы "человеком" среди той же игры с его психикой.
   - Нет, - после нескольких секунд бездействия Валентино продолжил социопат, - Это отнюдь не координаты в твоей "глупости", так что, ха-ха, фигурируй сполна и помни, что истинная жертва самоотречений и страданий - я, не имеющий шансов, что не кончаются твоей смертью, - чтобы сейчас насладиться поэмой твоего лица.
   - Хотя бы слушать шрифт его шагов, - думал Валентино, когда, ответив своей совести "многообещающим" манифестом мести, медленно подчинился тирану и начал эшафот 12 шагов вперёд, - Нет, или я не понимаю, каковы эти шаги, или он понимает, что я пытаюсь превратить в улику хотя бы это! Да, ха-ха, он учёл все акценты самообличения: это разные шаги! Злорадство зеркал, ха-ха! Этот мир - убийца оттенков! - так некстати лишил меня и последней бреши в анонимной тщете: если бы мы отбрасывали тени, то я бы взошёл в августейшую кульминацию детектива, где единственным камуфлетом алиби злодея была его саркастически-потерянная тень, ха-ха! Браво себе; наконец воскресает литератор: я за-взгляд построил эту книгу по имени "субтитр силуэта"!..
   Внезапно Валентино не сдержал приступ злорадного смеха.
   - Чтобы, - без-интонационно прокомментировал социопат, - Не утруждать тебя фальсификацией демагогии, перекрывающей бесполезные панацеи мыслей, украду роль творца заглавий: имя произошедшему - новаторский подчерк нарциссизма.
   -...Но это возможно, хоть и вдоль центра риска, но возможно! Совпадение ли это, или рассказы Фалько опять координировали мои мысли? Чтобы опубликовать тень социопата, нужно дождаться освещённого участка - такого, как тот! - думал он к седьмому шагу, видя вдалеке начало вереницы фонарей, - И, как Фалько - соглядатая, заинтересовать его до-забвения, но чем?! Но если он здесь давно, то побег от света - рефлекс! И чья тень будет первой? Сколь скора смерть? Не мгновенна, а Фалько должен знать "именно", иначе был бы рад любому финалу меня в случае у лестницы, ха-ха! Есть только одна попытка, поэтому "пот_о_м" - в неминуемо-следующей встрече... Ах-ха-ха! Нет, это был лишь блеф фанатического самоспасения: даже если я увижу его тень, мне не с чем будет её сравнивать, если только не подвергнуть той же манипуляции каждого человека в этом городе! Я едва не рискнул насмерть за льстивую галлюцинацию!
   Валентино с патетическим отчаянием повернул вправо на 10 шаге.
   - Неужели это - авторское отступление от фатализма? - якобы-обиженно изрёк социопат, - Не буду пунктуален в "тебе", но знай, что со мной, как и с любым пост-человеком, возможна только одна, последняя, безупречная игра - в "правила игры"... Кстати, если подозреваешь в себе гения или гения в себе, могу предложить венец символизма, формализовав эту грань. Ты будешь свободным рабом моих рекомендаций, обретёшь контроль, предполагая, какими аккордами я отвечу на отступления от моих партитур и на неуместные бравады, и сможешь выкрасть удобную позу игры; горизонт манит?
   - Да.
   - Жаль, что ты не согласен, зато отрадно - не видеть тщеславия.
   Валентино показалось, что в сверхсерьёзной речи социопата присутствует подавленный смех, тотчас спровоцировавший мысли: "Фалько говорил о малодушных тиранах, но лишь теперь я вижу пароксизм подобных камуфлетов: истинная, наконец-наивысшая притча, в которую меня замуровал социопат, - в том, что я не знаю глубину колоды его масок, ведь может быть, что всё сказанное им - философическая игра в "театр бутафории", где, оглянувшись, я увижу лишь злорадствующего ангела, а вместо выстрела услышу торжественное "наконец-то", однако его истинным лицом может быть и справедливость, и действительная социопатия, и всё, что я не помню или ещё не знаю, - на чём и построен перекрёсток рисков! Если он истинный философ, то действительно пытает меня дилеммой меж смертью и абсолютно-бесконтекстной паранойей, ведь позади меня - все-спектральное местоимение, которое превратится в руины, едва лишь я, опровергая еретический инстинкт самосохранения, оглянусь! Эпицентр нигилизма: вот - калейдоскоп страха, инстинктов, стереотипов и остальной врождённой ереси, искажающий логику, объективность и справедливость! Неужели социопат уже несколько веков наслаждается злорадством мудреца, наблюдая, как сонмище выбирает агоническое незнание, не понимая, что ни что не справедливо так, как летальный риск вокруг шанса на знание хоть даже и локально-абсолютной истины! Ха-ха-ха, а учитывая, где мы находимся, это - беспощадная карикатура о глупцах!..
   В этот миг Валентино от-вдохновения едва не повернулся к социопату, однако почувствовал, что отнюдь-беспричинно не может сделать это, и потерпел философическую скорбь.
   -...М-да, фатализм - внутри или снаружи; как и сказал Фалько, человек может в-парадокс решиться абсолютно, но притом - отнюдь не до-конца, а самосознание - миф, ибо даже власть над собой - лишь мечта. Ха-ха, трагикомический нюанс: даже если я прав в философичности происходящего, то оно верно только для анонима или только социопата, отчего, не зная, кто именно позади меня, восстаёт постскриптум риска; но и это - не причина невозможности оглянуться! Да, я непреодолимо-прав, и теперь понятно, почему спутались размышления о Фалько и анонимах: как разум каждого человека похож на разум любого другого человека хотя бы фабулой хотя бы каркаса хотя бы сигнатуры, так и разум любого пост-человека не лишён такой же осевой черты. Даже в этих, столь кратких речах социопата - бездна символизма: описанная им "игра в правила игры" - абсолютная аллегория танца справедливости, на который он уже ангажировал меня, и яростный намёк на то, что он даже сам ещё не решил, что именно простирает надо мной, отчего несмотря на ложное "нет" лишь мне своими поступками выбирать финал - какая маска окажется лицом. Крик музы! Интуитивно подтвердить это можно, лишь осмыслив, что "игра в правила игры" пост-людям знакома осознанно, литераторам и лицемерам - полу-осознанно, но, к парадоксу, бессознательно она знакома всем, ведь её безукоризненное-единственная натура, если патетически забыть вечную эволюцию космоса, - мольберт человеческих взаимоотношений! Знакомство двух людей - момент, когда начинается мало-кем-замеченная игра в натюрморт двухместного контекста, заранее отравленного случайным раскладом обстоятельств и ежесекундно претерпевающего детализационную революцию: едва ли не в первый же миг знакомства случается предварительный розыгрыш ролей, искажающихся с каждым шагом - до возникновения какой-то дружбы, находящейся в состоянии временного классицизма, который может разрушиться, например, посредством предательства, отчего друзья превращаются во врагов, но имеют шанс простить друг друга и вновь вернуться к дружбе, которая, однако, уже не будет похожа на ту, что была... Ха-ха, хоть и литератор, а никогда ещё не думал столь всесторонне - что ни одна дружба, любовь или вражда критически не похожа на другую; это пароксизм уникальности, ведь каждая дружба, каждая любовь и каждая вражда рождены неповторимой эволюцией правил игры во взаимоотношения! Дружба одних может показаться другим враждой, которая иным вовсе покажется любовью, ха-ха! Сарказм локального мерила относительности! Ха-ха, а виртуозные лицемеры всего лишь заметили это и привнесли в пандемически-бессознательную игру до-сарказма коварное шулерство - блик самосознания! Вот - социальные шахматы! Вот - финальный ключ к суммарной аллегории, витающей в это городе, и философический гимн анонима, злорадно искривляющего здесь естественный ход каждой такой игры, ибо каждая жертва сама позволяет над собой это - позволяет нарушать бесценность, не понимая трагизма философической притчи, перекрытого прозаический страхом смерти или любой другой мести анонима! Ха-ха, неизмерима лишь трагикомичность его многостопной аллегории, ведь он публично делает каждую жертву пешкой - и в её поступках, и в её же разуме, и в её же взаимоотношениях, но каждый видит это лишь в поступках - в самом незначительном жанре происходящего. Однозначно доказано, что аноним или социопат - нигилистический философ, воистину ожидающий достойного, что сможет увидеть этот безбрежный размах буффонады изящнейше-деспотического садизма и найдёт в себе силы или гордыню, чтобы оглянуться несмотря ни на что, ведь даже эта версия - лишь одна, возможно, даже самая гуманная, гипотеза паранойи, беспощадно потакая пистолету за спиной! Я должен был понять всё это, ещё когда смотрел на встречу Орацио и социопата, ведь, беспрестанно умножая в нём несбыточную месть, социопат разрушает каноны даже не реализма, а самой "игры в правила игры", одной лишь своей анонимностью крича дерзостный ультиматум: "вы - пешки, но я даже не игрок, я - сама игра", ведь только он влияет на всех и каждого, но никто не способен повлиять на него; ха-ха, нельзя выразить его чувства иначе, кроме как аллегорически представив, что каждый здесь безответно-влюблён в социопата, однако навсегда не замечает этой безответности - идёт сколь безнадёжное "будто", меняясь об него, но не меняя его. Теперь действительно совпадает всё: словно-случайные фразы Фалько и, необъяснимо, вся ситуация вокруг меня и Фелиции как аллегория того, что происходит между всеми и анонимом; это означает, что в письме Фелиции - правда: социопат действительно ангажировал её на молчание, чтобы показать мне заглавие контекста! М-да, трагикомический эпиграф этому городу - порой глупец даже не знает, сколь бездонно сейчас его терпение, ха-ха! Осталось лишь два риска: нужно понять, аноним ли социопату, или социопат анониму - подражатель, ибо, оглянувшись не к философу, я не разминусь с выстрелом, однако, даже обернувшись к философу, могу стать жертвой другой притчи - о тщеславной самонадеянности, ведь эта правда может быть и смертоносной галлюц...
   - Хм, 61, - сказал социопат, внезапно вернув Валентино из забытья и всё того же состояния божества злорадства, - 62, желаю только, чтобы причина твоего бравирования смертью была созвучна комплименту. Следующая координата - "-150,0".
   Валентино повернул влево, увидев узкую дорогу, а за ней - близкую стену здания, и чуть посмеиваясь тому, сколь нелепой, но и каламбурно-классической могла оказаться причина его смерти - от мыслей.
   - Весьма интересно, - продолжал социопат, - Рассказать тебе пяльцы символизма вокруг: когда ты парил в теореме 12 шагов, я думал, что ты сделаешь лишь 11, демонстрируя "хотя бы" гордыни; примечательно, что, если бы ты сделал 13, это был бы твой последний "поступок", ха-ха, ибо сей выбор - удел безотчётных лицемеров, покорных с-избытком, поэтому толкующих свой аллюр коварно-анархическим неподчинением. Но 10, ха-ха, интригует, особенно - рядом с целеустремлённостью 62; буду читать это манифестом пешки, воображающей себя игроком, если не объяснишь логику. 10 - чтобы я не заметил, что делаешь 11 шагов?
   - А может я в-чувства угадал истину: 10 - дерзостный приказ, но уточнение до 12 - бессмысленный каприз в дерзостном приказе, иллюминирующий искренне-покорных?
   - О, компромисс суе-мыслей человеческих; спасибо за субтитр к утончённому фибру: тем не менее ты испытывал бессмысленность исходя из цифр, а не из расстояний, ведь, чтобы с-поворотом выйти из пролёта по-человечески, было достаточно и 5 шагов. Интересно. Но на сколько шагов ты, уже зная парадигму, намерен сократить мою власть в наступившей ситуации, ведь стена случится на 50 шагов раньше? Чтобы размножить сомнения, продолжу музицировать кулисами: сей элементарный эксперимент я предлагаю каждому - к автопортрету души. Одни, падая в твою позу, делали короткие шаги, чтобы дойти до стены именно к нужному шагу, это - прозаические предсказатели, или шахматисты, с-каламбуром или нет демонстрирующие лицемерно-усердное раболепие. Другие, не заметив этот нюанс, дошли до стены и тотчас с-азартом впали в фарс - в статический марш, завершая уравнение балластом, это - малодушные или наивные. Иные, тоже не рассчитавшие камуфлет, от-стены сделали самовольный поворот, куда и дорисовали оставшиеся шаги, эти, пожалуй, импонируют мне более всех, ибо являются теми, кто даже на фоне собственной смерти не забудут об авантаже, лоске и гармонии. Большинство же всего лишь доходит до стены и патетически ждёт подсказки, эти - бездарные игрушки, среди пустыни души не встретившие ни одной мысли и ни одного чувства, чтобы изречь хоть какой-нибудь манифест себя! Кем окажешься ты?
   - Первым, - вдруг остановившись в 20 шагах от стены, изрёк Валентино, - Кто решит твою вводную притчу, всего лишь озвучив одну из её линий. Уверен, ты объяснял то же самое даже дебютанту этого эксперимента, пытаясь тотчас обличить мудрецов, заметивших, что этим объяснением вариантов ты вывернул правила наизнанку и сделал шаг от прозаической психологии к психиатрической игре, - и пытающихся предугадать, какой выбор хочешь увидеть ты: пока глупцы, слыша лишь "импонирует", покоряются соответствующему варианту, хитрецы и мудрецы, угадывая в этом софизм, тотчас как маску выбирают один из оставшихся вариантов - более удобный им или твое-правильный. Однако каждый из них - такой же софизм, ведь главная мысль твоей рацеи находится в нужном месте - в конце, и стирается тщеславием: желание победить тебя провоцирует в мудрецах фанатическое внимание к построенному раскладу вариантов, к попыткам соотнести их со своим поведением в предыдущих координатах и к мечте о триумфальном коварстве, отчего каждый от-страха, от-внимания, от шахмато-образного ума и от тысячи других причин забывает, что все предложенные варианты - не абсолют, но шаг в позу пешки, отнюдь не изрекающую манифест себя, а потому...
   Валентино, хоть и случайно зажмурившись, тотчас пошёл вправо и бессистемно устремился к ближайшему пролёту в стене.
   - О, сколь предупредительна пешка, - с ехидной лестью изрёк социопат, - Спасибо за превентивную покорность. Ха-ха, как видишь, это безвыходная теорема, но, признаюсь, ты угадал максимально, хоть и не первый. Истинный мудрец побеждает, именно проигрывая: ценой твоей победы - исповедь о наилучшем аккорде пытки. Полагаю, шахматы вызывают у тебя красочную неприязнь, логическую клаустрофобию, чувство само-плагиата, рутинного припева к аду и беспрестанного фальстарта демагогического дежавю?
   - Внезапно, ненависть не даст солгать - да, - думал Валентино.
   - Идеально, когда олицетворяешь эшафот. Далее - пост-шахматы: "50, 70, 40", ха-ха! - прибавил он, когда Валентино повернул в пролёт, и вдруг замолчал.
   - Неужели это реакция на мою безответность? - думал Валентино, - Если кто-то покажется социопату достойным ада, то их анонимная встреча наполниться лишь неисчерпаемым молчанием - истинной кульминацией паранойи жертвы! Однако его анонимность - действительный перекрёсток пубролюций: стоит лишь додуматься до слухового анализа его поступи или, например, до вычисления его роста посредством наклона пистолета - снизу-вверх, как создаться стереотип и скоропись паранойи, с каждым шагом клонящей жертву к роли беспамятного убийцы. Обязательно есть человек, который лишь от нескольких подобных столкновений с анонимом превратиться в маньяка - под натиском совести, и...
   - Видишь, - прервав его мысли, ехидно продолжил социопат, - Сколь часто и живописно я думаю о тебе, ха-ха, пытаясь познать чужую душу, чтобы избежать случайных ран, понять, как прощать, и научиться ценить даже грехи, но, как не пытаюсь, не слышу взаимности подвига. Не забыта ли ещё роль художника, обязанного нарисовать портрет прозрачного незнакомца? Восстал ли из тщеты эскиз предположения?..
   Валентино хотел было назвать случайного человека - Франсуа, лишь чтобы увидеть, как это изменит дальнейший сюжет города, но передумал.
   -...Нет? Это - колоритное пренебрежение гением. Кстати, не думаешь ведь, что я подхожу к тебе с-фанатизмом - цитировать ад, ха-ха? Пока поза наших рандеву средне-серая и могла бы обратиться в ажиотажное истязание, привнеси я сюда, как коему-кому, декорации исповедальни с гимном "смерть за ложь" и начни наслаждаться гениальными эвфемизмами стыда и словесных самоспасений...
   Валентино, уже не считая шаги, повернул вправо и пошёл меж двумя зданиями, думая: "Только остросюжетная досада - не понимать, играем ли мы ныне в "правила игры", или его снисхождение к моей анархии - намёк на правильность моих действий и на философичность ультиматума? Не учитывая случайности и невидимые козни, нельзя стать пешкой или рабом по чужой воле: каждый лишь сам соглашается на эти роли, малодушно отрекаясь от смерти как риска за попытку борьбы. Может быть, сам диалог вокруг теоремы шагов - аллегория, гласящая: как в ней лишь сама жертва согласилась на перечень выборов, так, вообще, она согласилась на власть анонимов: даже среди первой встречи социопат не изрёк ни одной рекомендации к поведению, кроме той, что спасает от случайного самоубийства - не позволит оглянуться именно-случайно, ещё не задумавшись об этом, - отчего каждый моментально придумал сою роль сам, вновь созидая это пост-гениальное "cам себе - диктатор ему во-благо". Нарочито ли он изрёк эту игру в "правила игры" - чтобы вонзить в мою душу ещё один, запасной поворот риска? Понял ли он, что я близок к развязке? Хочет ли он, чтобы я, как и каждый, освободил себя от надуманной эгиды, делая каждый следующий шаг в этом около возможной смерти? Или он хочет, чтобы я, творя победоносную эстафету прощённой дерзости, уверился в своей правоте и наконец повернулся, чтобы всё-таки встретить саркастический выстрел?! Ха-ха! Прежде чем оглянуться... Фалько действительно логический эквилибрист, ха-ха, ибо из его слов проявилось первое сведение о социопате, рукам которого и должен принадлежать мотив нестабильной "труппы": социопат предложил мне именно азартную игру и уже несколько раз подтвердил этот нюанс, - ведь, чтобы доказать в нём философа, нужно понять, каким событиям этого города он является редактором и цензором, что невозможно из-за подражателей и анонима, но, даже будь иначе, невозможно узнать, кто именно парит за моей спиной - социопат или аноним, философ или маньяк! Неустранимое "пополам" и бессмертный риск - только "да" или "нет"! Если социопат проповедует игры с элементом случайности, то именно аноним - шахматист фатализмом; а это ещё раз намекает, что философ из них - социопат, ведь тогда для анонима манипуляции - инфернальная самоцель, желание обратить себе-подобного в марионетку!
   Валентино увидел, что трёхсоставная координата была не сарказмом - указывала на невертикальную пожарную лестницу, на которую он занёс было шаг.
   - Ха-ха, - тотчас изрёк социопат, - Нет-нет, остановись и прости за каламбур твоего энтузиазма, это - совпадение. Если понимаешь, что лишь я во всей вселенной не стану лицемером, сказав хоть слово о пунктуальности, поспеши высчитать из нашей медленной встречи, насколько я ценю тебя, и обрести лик критика справедливости. На сей раз местоимения тщетны... Кстати, как и каждый аноним, не тщеславен - забыл представится; чтобы лишить тебя дерзости фольклорных именований, что вслух, что в-мыслях обращайся ко мне как к Местоимению; теперь поговорим о шахматах, а именно - о рифме детективов: вселенная, может быть, ещё и на-день не отдалилась от этой весьма-сардонической ситуации. Декорацией к "как" служит обстоятельство законов жанра: такой дуэт детективов - утопия, но только в одном случае - если они вынужденно-малознакомы, ха-ха. Второй из них, прозрачный, или, ха-ха, анонимный, расследуя некое убийство, обнаружил в нём безошибочный аккорд истины, имевший единственный побочный эффект - недоказуемость, и убедил себя начать двухмерную стратагему - обвинить в убийстве другого человека, которому этот камуфлет был бы разительно-некстати, но который имел и достаточно закулисного влияния, чтобы моментально низложить это "некстати" в-руины, найдя настоящего убийцу и выкрав у него публичное откровение. Самонадеянно расставляя фигуры, вербально окружая избранного "наместника" убийцы трагизмом его положения - ради энтузиазма, рассказывая ему свидетеля реального преступления, который изрёк: "может, вы, а может, он", подразумевая настоящего преступника, - прозрачный детектив обратился ко второй половине стратагемы и подарил всё своё внимание параллельным действиям настоящего убийцы, который имел только один шанс саморучно проиграть партию - из-за параноидальной неуверенности в себе и своём контекстном алиби или, наоборот, из-за искреннего таланта, фронтисписом гласящего, что "совершенство" - то место, где всегда имеет место "плюс-минус кое-что", ха-ха; прозрачный детектив не ошибся - истинный убийца дрейфовал за лже-обвиняемым, и жадно ждал, когда тот, свершит самоубийственный ход - станет соавтором оклеветания невиновного, например, вернётся к им самим же спрятанным уликам, чтобы расположить их с-намёком. Буду литератором - поставлю какофоническую точку. Где-то на противоположном горизонте будня публичный детектив, не до-конца отвернувшись от натюрморта моих следов, в который раз коснулся нити самого виртуозного, будто-бестелесного преступника этого города - не меня - а именно коснулся фальстарта его следующего преступления и начал прогнозировать причины, не найдя которых, соединил фанатическое с логичным - соединил их со мной. Едва ли не обратив свои глаза в почтительно-далёкие кандалы этого виртуоза, публичный детектив убедился в моей авантюре, якобы сыгранной для него, - так как виртуоз беспричинно променял очередную головоломку таланта на сервировку бездарного убийства. Публичный детектив посчитал, что, даря его глазами виртуоза, я утопил под занавесом своё самое злокозненное деяние, случающееся в другом мазке города, - однако именно поэтому он и отказался преследовать меня, решив эксплуатировать расклад - в-гамбит дождаться момента, когда виртуоз направит пистолет на свою жертву, и наконец-то безвозвратно обвинить его хоть в чём-то; своекорыстно подыгрывая завязке преступления, публичный детектив преследовал развитие этой ситуации, готовясь своим столь же пистолетным явлением прервать её кульминацию, но непоправимо отстал, внезапно возымев власть, и чтобы обвинять виртуоза уже не в покушении, а в убийстве, и чтобы никогда и никому не рассказать, как именно его собственные глаза случайно стали столь бесценной уликой. Укради какофоническое чувство, что в этот момент, должно быть, зияло в публичном детективе, - долгожданный триумф ценой боли, злорадствующей в никогда-не-точном "где-то" совести. Распрощаюсь пистолетом, если не очевидно, что две эти истории пересекаются в молекулу камуфлета, ибо прозрачный детектив весьма закономерно избрал манекеном убийцы именно этого виртуоза, который своими дальнейшими действиями воистину подтверждал такое именование, так как заранее знал настоящего убийцу, как и личность прозрачного детектива, как и то, что этот детектив ошибся и случайно видит его сквозь зеркало чужой репутации, - а с каждым днём всё бездарней чувствовал на себе перманентную руку публичного детектива и размышлял о необходимости беспроигрышного финиша своей криминальной карьеры. Совпадение ли этих факторов или дальнозоркий стар его авантюр, но что-то посоветовало виртуозу понять, что событийное молчание гениального преступника доказывает не праведника, но лишь антракт роли, и изобрести революцию жанра - разразиться бездарной бравадой, столь удобной среди сложившейся мизансцены. До-трагедии жалею, что клякса этой стратагемы упала здесь, а не в классической реальности, где случился бы юридический феномен и колоритный фарс; но виртуоз, который всегда встречал притязания публичного детектива маской наивности и столь долго гласил публике о его беспричинном фаворитизме, до-конца срежиссировал свою испуганную роль, всеми бездарными способами попытался оправдаться от обвинения, умолял того свидетеля пройти мимо греха, внимательно пересмотрев память, рассказал всем о несправедливости, и, сделав всё, что было глупо и бесполезно, тем самым написал алиби к беспричинности своего отчаяния, чтобы начать абсолютно-бездарное убийство свидетеля - реального свидетеля настоящего убийства, случайно пережившего ценз публичного детектива, ха-ха! Конечно же, решаясь принять столь неконтролируемый изотоп риска - дерзостно отречься от анфилады гениальных преступлений посредством неумелого убийства, оставившего вокруг демагогический кроссворд улик и доказательств, виртуоз учитывал душу прозрачного детектива, который слишком поздно уделил внимание самодеятельности созданной им Игры, отчего внезапно заметил излучину репутации придуманного манекена, виртуоза, и то, что с-искусством создал убийцу и труп. Ныне виртуоз, у ротонды инсценируя вторую половину панического аффекта - великое раскаяние, публично собирает из осколков воздуха своё якобы-вожделенное самоубийство и выказывает богорадостное согласие принять и даже перемножить любую кару; чужими же руками он тем временем творит настоящему убийце щедрое "пожалуйста", пытаясь представить себя лишь пешкой, на которую слишком часто снисходила рука настоящего убийцы - якобы-истинного автора той анфилады криминала, который, кстати, имеет идеальный шанс стать случным самоубийцей от-внимания, ведь только он может понять, зачем прозрачный детектив обвинил беспричинного человека, а зная сокрушительную развязку этого, может узнать и соблазнительную глупость, которая, повелев шантажировать прозрачного детектива, внезапно совпадёт с помыслами виртуоза, назовёт настоящего убийцу якобы-гениальным инициатором всего случившегося, подчерк чего, к ядовитому постскриптуму, воистину достоин амплуа того виртуоза, ха-ха. Тем временем виртуоз константой своего бессмертия избрал то, что обретёт в прозрачном детективе финального заступника перед публичным детективом, однако здесь-то, возможно, словно-наконец просчитался и он, ибо пока оба детектива даже друг от друга хранят причины абсолютного "так" анонимными - случайными, а сам виртуоз, конечно же, не может напомнить им об этом...
   - Но Квентин был прав... - начал было Валентино.
   - Сломай руладу, пожалуйста; сперва обсудим скульптуру философии: справедливы ли бравады детективов, во-имя правосудия рискнувших жизнями случайных статистов? Справедливы ли ответные манипуляции виртуоза, увидевшего себя одним из статистов и как бы праведно отомстившего им за эти бравады? И, наконец, справедливо ли существование моей роли - на фоне детективов, даровавших себе неисчерпаемые индульгенции, и понимания того, что лишь я способен дирижировать подобное к диезу справедливости?
   - На первый вопрос воистину нет ответа, - начал Валентино, - Но скажу чужое "да" - лишь потому, что в обратном случае сардонически окажется, будто справедлива сама безнаказанность тех, применение к которым агрессивных законов справедливости рискует возникновением случайных жертв; хотя эта проблематика бездонна: если детективы, решаясь на это, руководствовались не тщеславием и азартом интриганской игры, а только желанием отомстить за других, за преступления, то справедливым можно было бы назвать даже умолчание ими столь фундаментальных опечаток, которые они как бы намереваются искупить следующими приступами справедливости, никому, кроме них, не нужной - умирающей вместе с ними; однако чувство их справедливости необъективно и даже лицемерно, иначе они бы тотчас наказали особенно себя.
   - О, чувствуется трёхмерный подчерк логики. Итого, риск возникновения случайных жертв справедливости злорадно подразумевает самоубийство мстителя; этот постулат действительно приближается к истине, а главное, уникально смешивается с тем, что ты говорили о ситуации на крыше.
   - О положении виртуоза, - продолжал Валентино, - Можно сказать трактат: да, его можно считать идеальной дланью справедливости - только если содеянное им ранило совесть прозрачного детектива...
   - А убитого им можно считать одной из тех случайных жертв, ха-ха?
   -...Нет, за это справедливо - обособленное наказание.
   - Опять самоубийство мстителя, здесь - самому-себе-внезапного?
   - Да; если, конечно, не воспарить к абсолютной объективности, по которой грех виртуоза без-остатка принадлежит прозрачному детективу, но и не ему, а настоящему убийце, спровоцировавшего прозрачного детектива на этот шаг...
   - Сократим эту вереницу в архи-философский вопрос: исключительно во всём виноват Бог?
   -...Но философия опровергает даже это, ведь...
   - Понимаю - не говори; об этом отдельно и на другом примере.
   - А третий вопрос - софизм, коим ты пытаешься обнаружить во мне льстеца.
   - Страшишься не слышать побочные эффект моего праведного существования? Теперь продолжай, что начинал.
   - Квентин был прав, хоть и счёл себя не пешкой, а не зрителем. Эта ситуация - твои филигранные шахматы; даже на этой миниатюре я увидел сверх-пластику стратегического мышления! - изрёк Валентино, в своём время думав об этом: "Действительно, азартная игра! Социопат играет даже не с пешками, а с самой Случайностью, может быть, даже загадывает, какой из вариантов развития событий настанет, или пытается одушевить самый маловероятный, ха-ха. Но не в этом ли и заключается коллизия анонимной войны гениев - аноним созидает хрустально-сложные фатализмы, а социопат отвечает анархическим разрушением?! Столкновение идеологий - расчётливой корысти и игры ради игры, эксплуатации и бескорыстной притчи?"
   - Хо-хо, - скромным голосом ответил социопат, - И всё-таки льстишь до-конфуза: литератор лишь тот, чьё имя вскоре вспомнит читатель, впервые развернувший любую страницу случайной книги, ведь, если нередко бесхарактерность персонажей, ха-ха, - злорадно-символическая нота реализма, то бесхарактерность сюжета - отнюдь нота бездарности. Может быть, тогда и вопрос задашь себе сам?
   - Зачем ты столь тщательно изрёк репродукцию своего пасьянса? Нет; даже зачем ты спросил это уже после диалога о справедливости?
   - Да, но выражусь более искренне и познакомлю тебя с примером экстремального смысла; читаю от твоего лица: "О, зачем я с-интересом слушал прелюдию своего ада?! Почему мне было так скучно решать монохромные дилеммы справедливости? Но справедливо ли лишь говорить о справедливости, ничем не рискуя, ничего не обещая и надменно вселенной не касаясь? Жажду не стать латентным демагогом и высказаться с-поступком! Но что мне выбрать теперь? Если детективы умолчат свои грехи, то виртуоза, неожиданно или до-конца кощунственно понадеявшегося на их праведность, ждёт камуфлетная смерть, а безнаказанность падёт на настоящего убийцу и самих детективов; если же детективы взойдут до взаимного откровения, то виртуоза ожидает спасение, а настоящего убийцу - смерть, отчего абсолютно-безнаказанным останется только виртуоз, ведь тогда сможет переложить анфиладу криминала на манекен, что поможет казнить настоящего убийцу даже сквозь недоказуемость. О, в какую сторону - вокализы истины?".
   Тем временем Валентино первооткрывал эмоциональный фурор: "Безупречный шах-и-мат фабулы: он ангажировал меня дуэтом взаимозаменяемых тупиков!".
   - Прежде чем, к сенсации, подарить тебе руки, что простираются к фигурам, - продолжал социопат, - Смилуюсь и отмечу, что эта теорема не имеет ни одного якобы-гениального решения, что оставит тебя "безучастным", если только вместе с тем, будто к праведному силлогизму, не оставит и мёртвым, ха-ха...
   - Бога проклятья; да! - думал Валентино, - Я мог не заметить истинную притчу: наблюдая вокруг себя столь безвыходный танец тщеты, кажется, что справедливо только - не касаться его, ибо всё-таки нельзя понять, какой край дилеммы более справедлив, и доверить решение случайности, однако, к камуфлету, это доверие будет оказано не случайности, а настоящему убийце, который, случайно узнав или не узнав ту глупость, сделает сознательный и своекорыстный, хоть при этом самоубийственный выбор вместо меня, а значит, я, пассивностью передав ему на это право, изверг анти-справедливое решение!
   -...Но главное, любя раскрашивать "вокруг" садистскими словами, предлагаю увидеть сфорцато контекста: даже если поймёшь, какая из половин картины - справедливость, тебя ждёт чудодейственное игралище собственной души. Отнюдь неизвестно, с каким камуфлетом обратятся к тебе лица детективов, когда ты расскажешь им их же улыбающиеся тайны, случайно одев весьма-подозрительную роль бескорыстного шантажиста, тотчас показавшись инициатором всей ситуации и укрепив обвинение себя в некотором убийстве или даже, ха-ха, во мне; головоломка, что ищет столетие, но имеет лишь день, к фиаско - именно сегодняшний, к трагикомедии - именно твой. Так что, тебе придётся решить ещё и финальный вопрос, что - когда справедливость требует случайной жертвы, а она - ты?
   - Но, - воскликнул Валентино, с-трудом прерывая своё летаргическое удивление яростным пониманием того, что именно сейчас уже заканчивается внезапный раунд игры в "правила игры", - Если сама жертва знает и выбирает, рискнуть ли собой, она перестаёт быть случайной, а не изменить при этом рамки логики - несправедливость. В таком контексте рядом со справедливостью о грехах нужно воскресить и справедливость о добродетелях и обстоятельствах, ибо всё относительно: иногда самопожертвование - всего лишь самоубийство.
   - Ха-ха, кажется, ты наконец вспомнил, что я проклял тебя на ненавистные шахматы, но поздно и некстати, ибо сам стал саркастическим соучастником закономерной авантажности моего эндшпиля. Весьма странно - не заметить, что в "предложенном" ультиматуме было упущено агоническое "или"; в этом - шах. Ещё более странно - забыть, что позади тебя - крупье обстоятельств; в этом - мат, а потому, чтобы, ха-ха, действительно-богорадостно помочь тебе иметь "мудрость отличать одно от другого", отличать, где - самопожертвование, а где - самоубийство; PS: коли не рискнёшь собой во-имя справедливости, убить тебя обещаю я! - даже не договорив последнюю и самую злорадно-громкую букву, социопат замолчал столь разительно, что ещё раз напугал Валентино - тишиной, имеющей миллиарды параллельных причин.
   - Нужно сквозное па, - истерически думал Валентино, - Нужно придумать ещё один этаж игры! Как станцевать его словами, чтобы это стало лишь фальстартом конца?! Где - софистическая брешь?! Что он говорил раньше? Может, есть ошибка? Может... его обещание убить меня уничтожает мою непредвзятость, отчего моё решение не может быть справед?..
   Внезапно Валентино, будто проснувшись от кошмара, вскрикнул драгоценным смехом - с искренним злорадством высмеивая себя.
   - Ха-ха-ха, капитулирую! - воскликнул Валентино, думая: "он отомстил за мою проницательность в теореме шагов и всё-таки ослепил фанатизмом; это была несопоставимо-другая октава хитрости!"
   - Показали-таки коронный нигилизм - интровертный! - отчётливо-улыбающимся голосом сказал социопат, - Отрадно не разминуться с мудростью: разобьём каноны - лишь теперь, побеждая поражением, достойны этого "вы", если, конечно, сделав паузу жанра, на-миг признаете себя марионеткой, ведь это, согласитесь, справедливо и правдиво; признаете?
   - Да.
   - Ха-ха, к лаконизму, не нужно объяснять "почему" моей бравады, ведь вы могли опомниться, только соотнеся все артикли контекста, включая этот. Представляете, ха-ха, ажитацию, по которой и вокруг которой вы бы вскоре бежали к детективам с разговором, не понимая, что от-страха саркастически забыли сделать выбор, поэтому изрекли несправедливость, а значит, превратили бы именно якобы-счастливое возращение ко мне в самоубийство? Однако покажу геометрию фокуса: коли вам свойствен светоч - пауза гордыни, отчего "желание победить" не способно, низвергнув мерила оценки, спровоцировать весьма популярный мираж о том, что с какого-то "отныне" победа наступит в любом случае, - я окружил вас другим, одним из самых сильнодействующих аффектов - сверхнеприятной эмоцией о том, что лишь вы - случайный инициатор собственной трагедии, внезапно кончающейся смертью, отчего вы, тотчас распрощавшись со всеми точками внимания, кроме перспективы смерти, забыли всю интегральную анфиладу теорем, с аналитическим фанатизмом всмотрелись в "здесь" и "сейчас" и начали решать задачу с чистого листа контекста, воистину будто заснув. Впрочем, невозможно до-конца объяснить словами даже эту минуту, ведь изначально вас отвлекла от логики неожиданная необходимость действий, анонсированных вашими же сперва-безответственными словами о справедливости, - которая затем как причина разразилась гаммой инфернальных следствий, стёршей шанс логически ретироваться к воспоминанию о том, что вокруг - лишь одна сторона дилеммы, которую, возможно, и не нужно выбирать.
   - А чуть раньше вы создали дивергенцию моих ассоциаций - не на словах, но на смыслах применили тот же механизм, что советует человеку, читая омоним среди контекста, даже не вспомнить о существовании альтернативных значений этого слова?
   - Да, можно назвать это так, но лучше - я разучил вас видеть каламбур смысла, ха-ха. Предсказывая ваш разум, я знал, какой неверный, несправедливый и якобы-гениальный ход вы отгадаете, и - что поймёте рикошет случайности выбора об настоящего преступника, запрещающий применить пассивность, которая внезапно также была и элементарным ходом, а главное, была и одной из двух сторон дилеммы, однако в вашем разуме стала стереотипом "гениального хода", а она же как элементарный ход и сторона дилеммы заменилась пустотой, ха-ха, отчего ассоциации, ведущие к решению о пассивности, тотчас преломлялись несловесным "нет, это тот гениальный ход", рождая последнюю грань психического фатализма, среди дальнейших ажитаций советующего беспамятно выбрать только диалог с детективами...
   Тем временем Валентино, геометрически представляя эти игры разума и подобные бравады Фалько, с-яростью восхищался пост-человеком.
   -...Однако вы всё-таки успели проснуться от галлюцинации логики, а путь того мог быть лишь один: пытаясь спастись поиском ошибок и софизмов в моей речи, вы вновь обрели паузу гордыни, позволившую развернуть рикошет каламбура смысла в нужную сторону - с-нигилизмом допустить и самого себя возможной причиной несколько другой, весьма-злорадной ошибки. Браво, вы в-подвиг смогли преодолеть неизмеримую жалость к себе, до-конца представив себя единственным виновником своей трагедии - неумышленным самоубийцей, и только тем самым спаслись из сверх-психической притчи, которую, лишь представьте, я мог бы и не объяснять... однако впредь прошу взирать на меня с-символизмом. Тем временем мы, кажется, сложили внезапный абзац игры в "правила игры", притом заметьте себя её инициатором, ибо я, понимая это отважным согласием на революцию жанра взаимоотношений, готов подарить вам неисчерпаемо-интересный рай: пока мир демагогов лишь всуе играет в слова, посвятим себя древним, поэтам, философам и софистам, анонсировав абсолютную математику фраз - полномасштабную игру в "правила игры", или в игр_у_игр; да-да, игра игр.
   - О, брависсимо! - вдруг эйфорически воскликнул Валентино, - Словно, пока все заскучали здесь, вы среди скучного ада придумали сенсационно-бесконечное это! Всё высказанное и превращается в правила игры, ограничивающие действия? Словесные дуэлянты могут использовать чужие софизмы, ошибки, заблуждения, невнимательности и эвфемизмы? Ха-ха, скандальный парадокс в том, что это - истинные правила игры в жизнь, от которых в-камуфлет отклонился социум! Я вижу эту титаническую игру! Вы будто с-кражей посмотрели на рай, ха-ха!
   - Не скандал ли - говорить о теории, когда, ха-ха, практика - слова? Начнём. Посмотрите на коллизию, что вы уже сложили своим согласием на эту игру: помните точную формулировку "жаль, что ты не согласен..."? Какое же правило вы, в тот момент не обвинив меня в лжи, ныне пробуждаете своим поступком? Что выберите - чуть-раньше разрешили себе лгать или ныне разрешили себе сделать ложью мои слова? Подумайте до-трещин и не забудьте намёк справедливости.
   - Разрешил лгать, - ответил Валентино, с колоссальным интересом осознав неисчерпаемость своего восхищения сей абсолютной игрой и то, что, выбрав второе, разрешит социопату созидать трагикомические катастрофы, сполна-обратные случаю с Тетракредо.
   - Запомните: первый постулат игры - узаконенная ложь. А вот ещё пример аккорда пассажей: я сказал вам "браво", отчего вы должны были бы попросить меня заменить бутафорское слово поступком - поручением вместо любого "спасибо", однако вы тотчас изрекли "брависсимо", уровняв взаимоуничтожением; конечно, я бы ни за что не объяснил этого, если бы вы не сказали "брависсимо", ведь поручение ко мне, ха-ха, - нонсенс метафор; и, может быть, именно сейчас вы поняли, почему это - именно игруигр, первая и последняя игра, где нужно успеть или смочь придумать или заметить стратегию или блеф - и так или далее, ха-ха, до конца разума кружась в словесной симфонии. Впрочем, несмотря на взаимоуничтожение комплиментов, отсчитаю фору: выберите поручение ко мне - или я навсегда прощаю вас однажды, где и в чём скажете, или расскажу всепоглощающие кулисы игры в "правила игры", ха-ха. Ад - дилеммой двух эдемов? Какая вам нужна бесценность - одноразовая или константная? Впрочем, какая из них одноразовая, а какая константная - вопрос философии. Избирайте столь внимательно, будто делаете эндшпиль вечной игры!
   - Лишь мираж тот выбор, - тотчас ответил Валентино, - Что сопоставил обретение одного автоматического "равно" с вечным пониманием того, что такое - плюс; выбираю мудрость - кулисы...
   -...Сказал Валентино, - продолжил социопат, - И тем свершил кульминацию глупости, щедро отказавшись...
   Вмиг Валентино ощутил столь безупречный раскат трагикомического афронта, что выразил свои суицидальные чувства только медленным закрытием глаз.
   -...От абсолютного прощения анонимного психопата, ха-ха-ха! Сведенья взамен помилования: чтобы играть с ещё большим интересом, нужно иметь проницательное злорадство, ведь каждая секунда этой игры дарует бесконечность возможных ходов, а слепота антагониста обращает внимание лишь на несколько, притом, порой, выбирает из них именно тот, что манипулирует правилами себе во-вред, а саркастический пример тому, ха-ха, знаете ли, - вы. Игра в "правила игры" могла не начаться, а вы спустя минуту никогда не увидели бы ещё одно фиаско, если бы, тогда осознав свою ошибку, не капитулировали, а, подумав лишь на секунду дальше, сделали последний шаг за грань галлюцинации - рассмотрев внезапный софизм о самой пассивности как якобы-второй стороне дилеммы, поняли, что так же, как ваши инициативные действия могут спровоцировать откровение детективов, они могут и навязать им молчание, значит, решение есть, фатализм отмирает, истерия неуместна - остаётся только безупречный вопрос справедливости, ха-ха. Что, на сей раз не смогли сойти за периметр предложенных вариантов, притом - предложенных исключительно самому себе, ха-ха? Именно в войне слепотой и паранойей - красота игры в "правила игры", ведь я предполагал и тот вариант, что вы избрали, и тот, что я рассказал, и ещё несколько иных вариантов, а в каждом случае проводил бы вас в совершенно-другую игру, пока вы бы думали, что иначе не могло и быть, - словно читатель, не знающий о бесчисленных редакциях произведения; или, если бы меня не устраивал выбранный вами вариант, я мог бы c-объяснением сказать, что вы заблуждаетесь, и озвучить другой вариант, который вновь показался бы вам единственной альтернативой. Бесценные сведенья, не так ли? К трагикомедии, нет. Нужно наконец восстановить реализм, ведь игра гроссмейстера с дебютантом должна закончиться c-фатализмом: вы узаконили ложь, поэтому - спасибо за интересный фальстарт партии: я лгал, что будут играть с вами. Кажется, вы во всех смыслах поражены, ха-ха? Но причина моего нежелания даже не в этом и даже не в злорадстве, но в анонимности моего амплуа, разрушающей шарм этой игры, и в десятках параллельных игр с этим городом; да и неужели вы столь забыли о гордости, что согласны, чтобы я играл с вами лишь между делом - как с пешкой, ха-ха? Болит ли то, как я вновь проводил тебя в сон, всего лишь удостоив этого "вы" - якобы отреставрировав контекст красками начала долгих и приятных взаимоотношений, интересного будущего и игрального рая, который понравился тебе настолько, что ты, внезапно согласившись на дружбу с врагом, ради неё столь триумфально отказался от амнистии, желая обрести вскоре-бесполезную мудрость, ха-ха-ха; чтобы лишить твою совесть пристально-зеркального взгляда, советую считать, что на это логическое самоубийство тебя спровоцировал лишь азарт. На этом прощаюсь, но остаюсь фанатическим зрителем того, как клакёр справедливости поможет детективам решить неизвестную им дилемму; жаль, что границы "поздно", как и время для твоих размышлений, определяю не я, а настоящий убийца, который, кстати, тоже не знает о своей власти над всем и тобой, ха-ха, и является заглавным персонажем этого эскиза жизни - о том, как именно спасительные, выгодные и рациональные поступки слагают камуфлетный эшафот. Гильотина, на кого бы она ни пала, - как видишь, непредвзята.
   - Да, - ответил Валентино, - Я вижу ваш...
   - Ха-ха, ожидаемая гордыня: уже не вернёшься к "ты", чтобы не подтвердить меня капризным дирижёром? Хоть оно и достойно дифирамба - нам обоим, хоть игра и закончена, но будем считать, что именно здесь и именно так я психически отравил тебя лицемерной почтительностью ко мне и мог бы создать новое правило, но... О, жаль, некстати вижу в тебе талант к игре в "правила игры", поэтому да поблекнут цвета твоего разочарования: оставлю лишь метафорическое обещание - коли мы вечны, безысходно сыграем в другой жизни.
   -...Ваш патетический слог манипуляций: и оба детектива, и настоящий убийца, и виртуоз, и даже я - утратившие аллегоричность пешки, не видящие панорамы контекста и не знающие символизм собственных решений и действий. В отличие от всех здесь, вы не инсценируете случайность, а с-талантом имплантируете в сюжет реальные теоремы случайности, которые без-фатализма решают марионетки, может быть, иногда уничтожая себя посредством соблазнов, пороков и грехов!
   - Сохрани позу и продолжай эту рефлексию ещё десять минут - сошьёшь занавес моего исчезновения. Прощай, хотя, быть может, и нет: вдруг я сказал это, лишь чтобы дождаться, когда ты решишься бесчестно оглянуться - от справедливости к смерти?
   - К мудрости, оказаться тщательной марионеткой на лабиринте нитей смысла! - думал Валентино, продолжая взирать на лестницу и слыша за спиной кругами-удаляющиеся шаги социопата, - Наверное, несмотря на лаконизм, ещё ни в одной игре не случалось столь многостопное фиаско. Однако и это вновь является аллегорией, подтверждающей философичность социопата и азартность его игры: "каждый сам себе - диктатор" - истинный гимн его игры в "правила игры", в которой он именно сейчас сражается с публикой этого города как с одним антагонистом, а элементом случайности в этом, ха-ха, наоборот, является аноним, хоть и слагающий своекорыстные фатализмы. Доказан даже его нигилизм - не только упоминанием этого слова, но и философической формулой моего поражения: дирижируя моими эмоциями, социопат блефовал кривизной моей логики, да так виртуозно, что эффект этого, к воспоминаниям о Фалько, едва ли нельзя назвать временным помешательством. Однозначно, что он разрешил мне выбирать декорации спектакля и уже придумал ответ на каждую мою браваду: может, если я оглянусь, то оглянется и игра? Но что, если, оглянувшись, я войду в пароксизм теоремы - такой, что был сейчас, и не смогу решить его?! Если решу, социопат окажется философом, а если нет, к сарказму, - смертоносным анонимом? Должно быть так, ха-ха-ха! Я даже не могу представить, насколько пластичен разум социопата, ведь, возможно, всё это был лишь его полу-экспромт: я якобы творил победу, с-гордыней объясняя ему его же теорему шагов, однако в-правде отнюдь не угадал ни-точки - лишь сказав любое "что-то", сам написал эстраду для дуэли и выстрел, гиперболический рикошет которого свершился ныне. Да! Вот - лаконичная кульминация титанического таланта! Теперь неопровержимо, что лейтмотив социопата - обращение лжи в правду, однако не так, как это видится публике: очевидно, что, если жертва с-паранойей обретёт подозрения о личности социопата, социопат, не являясь предполагаемым, богорадостно попытается укрепить этот миф, что и говорил Фалько. Однако никто, чувствуя драматическую серьёзность - свою и контекста, при встрече с социопатом не допустил, что социопат лишь вальяжно играет в происходящее, прозрачный гимн к которому - "будет так, как скажешь": жертвы социопата однажды начинают предлагать ему вопросы - кто ты, за-что ты пытаешь меня, какой истинный мотив твоей роли; не получая ответов, вскоре они, весьма ожидаемо, начинают сами предлагать возможные ответы, которые он и делает саркастической явью, ха-ха-ха! Как можно было с первого шага догадаться, что мотив аллегорий о превращении лжи в правду злорадно означает именно это?! Жертвы сами рисуют ему маску, он, тотчас не отвечая ничего, в-ответ рисует среди мира или дальнейших страниц диалога улику, подтверждающую мнение жертвы, которая тотчас зияет самоубийственной мыслью "О, наконец я начал побеждать!", и чем больше жертва надумывает маску социопата, тем больше убеждается в её верности; чем мудрее жертва, тем мудрее ей кажется социопат и тем с каждым разом мудрее победы, ха-ха-ха! О, безупречный "наконец" трагикомедии, где сквозь-местоимение каждый сам себе - диктатор, демон и палач. Я был прав: социопат - не игрок, а сама игра, ведь под маской анонима - лишь зеркало; придумывая своё амплуа, он воистину дошёл до-конца - вовсе сделал себя аллегорией и апофеозом игры в "правила игры", ведь заставил жертву играть в эти правила сольно - абсолютно бессмысленно и только себе во-вред! Этот феерический момент - перекрёсток всех моих предчувствий, мыслей о бутафорской шизофрении, слов Фалько и аллегории, написанной вокруг образа Фелиции. Наверное, истинная тщета роли объяла Фалько, о нашем заговоре с которым узнал социопат, тотчас начавший клеветать на Фалько при встрече со мной, понимая, что Фалько с-фатализмом будет клеветать на самого себя: чем больше осколков истины об анонимах он скажет мне, тем больше будет похож на анонима! Зато отныне необратимо-непонятны кулисы Фелиции: её молчание может быть, как совпадением, так и приказом социопата и Бартоломео, однако аллегорический смысл этого молчания, завещающий мне самому придумать миллиарды фальшивых "почему", я знаю лишь потому, что его предложил Фалько; так какая и чья это аллегория - реальная и социопата или пояснительно-бутафорская и Фалько, от-тщеты ставшего логическим эквилибристом моих мыслей? Ха-ха-ха, и всё же разум Фалько превосходит социопата; если бы социопат и Фалько не показали мне свои души, а временная петля Данте не являлась аннотацией к гротеску, я бы даже не поверил, что можно придумать настолько филигранную манипуляцию, чтобы сейчас я подумал это: когда Фалько вкладывал в мои мысли логическую диверсию, вдруг объяснившую, что Квентин не аноним, но обвиняет меня в анонимности, он творил ещё и аллегорию о румбе переворотов смысла, нужную, чтобы сейчас я понял, что, если многое из того, что я думал о Фалько, внезапно стало правдой о социопате, то кое-что из того, что я думал об анониме, должно быть правдой о Фалько, а именно - что Фалько, а не аноним, взывает о помощи, сражаясь с социопатом, притом амфитеатром тому - мой разум, ха-ха! Едва ли не идентичный румб переворота! А чтобы я не сбежал от этой правды весьма-уместным скепсисом, случился Джакомо, который, сам того не зная, секретно даже от себя, стал местоимением, через которое Фалько, разрушая границы цинизма, поговорил со мной, доказав свою способность к подобному, ха-ха-ха! Если ситуация меж Фалько и социопатом - лишь апокриф анонимной войны, вновь не могу представить, что - игра анонима и сиоципата! Да, будто я проснулся впервые. Даже вопрос о том, зачем Фалько воздвиг эту коллапсирующую шараду, ведь мог просто сказать, - обрёл ответ 20 минут назад, хотя вовсе является риторическим: Данте искажает будущее, однако, если бы действовал только посредством событий, то контролировал бы лишь гротескные изменения - наугад и со злорадными погрешностями, на-благо чему и случился талант Фалько, который, в-детали манипулируя чужим разумом, снижает калибр изменений до фактурных. Конечно, даже не говоря о том, что ныне в реальности нет событий, в которых Фалько рассказывает мне то, что я придумал по его намёкам, а их было бы достаточно для критической неузнаваемости будущего, - нельзя предсказать, какое будущее получилось бы, если бы я узнал всё это не сам. Ха-ха, лишь бы мне не одушевить ещё одну притчу - о литераторе, который, с-музой взирая на неожиданно-щедрую реальность, придумывал безупречную повесть о своём спасении вместо того, чтобы спасаться! Ха-ха, так жадно думал, что даже забыл, почему думаю об этом и стою здесь! Жаль лишь, что хронометр теперь говорит злорадными вопросами, ха-ха! Ещё или уже?
   Агонически бездействовав ещё несколько минут, Валентино наконец обернулся, ожидая всего, кроме смерти, но увидел лишь два здания, меж которыми шёл сюда, и устремился обратно, случайно начав было искать в окнах портреты социопата или соглядатаев, но тотчас признав тщетность этой идеи, а вскоре, повернув направо и увидев перед собой широчайшую ленту асфальта и автомобилей, чуть дальше - помпезную пустошь, окружённую высокими фонарями, исчерченную рельсами и множественными намёками на начало строительства, а за ней - наивысший край каскадно-этажного района, простиравшегося диагонально, - решил продолжить путь к ротонде - хотя бы для того, что узнать положение случайного побега Фелиции.
   Шествуя между автомобилями, отходя от света и рассматривая пробелы меж отдалённых зданий, каждый из которых, кроме одного, наискось заканчивал шоссе, впадающее в, как оказалось, кольцевую дорогу вокруг пустоши, он обратил внимание на тот уникальный пролёт и, стремясь к нему, вскоре обнаружил там начало громоздкой аллеи, конец которой был невидим из-за её вальяжно-длинного поворота вправо; тотчас угадав, что этот путь, вероятно, пронзающий город насквозь, однажды доведёт до ротонды, Валентино оглянулся - увидев, что аллея продолжается и после пустоши, ускорил шаг.
   - А нет ли символизма, - между прочим думал он, покоряя последний километр пустоши, - В координате, с которой социопат вернулся к "ты"? Если бы его вежливость была лишь маской, то пасть ей нужно было бы на несколько фраз раньше - в момент ажитаций о фальстарте игры или даже о моём отречении от амнистии, когда всё уже было решено. Ха-ха, неужели единственный смысл этого опоздания - постскриптум сарказма, ответ на своё же "10 - чтобы не подумал, что делаю 11"? Не верю, что можно было предугадать моё внимание именно к этой рутине, хотя... Действительно, почему я обратил на это внимание? Ха, лишь сейчас заметил, что идеология Фалько о нестабильном статусе взаимоотношений овеществляется в словах Мессалины: именно она жонглирует "ты" и "вы", а если свершает это над каждым собеседником, то социопат мог предугадать, что я замечу это - через бессознательное "словно". С каждой моей мыслью лик Фалько украшает ещё одно обвинение, ха-ха: даже то, что именно он имплантировал сюда "поручения", теперь должно сопоставить его с социопатом, ведь эти поручения - дебютное искривление социальных реалий игрой в "правила игры", пока второе - сама его идеология нестабильных взаимоотношений. И любой, кто не поймёт, что это совпадение - лишь симптом пост-человека, - беспричинно нащупал кинжал. Гениально! Словно коллаж аспектов этого города - карикатура на анонимов; социопат обязательно играет ещё более виртуозно: словно Тетракредо, говоря аллегории, но не говоря об аллегоричности своих слов, он весьма причинно ожидает, что поймёт их лишь тот, кто знает ответ или ключ к расшифровке, отчего стоит лишь действиями или словами высказать своё понимание, как оно станет аллегорическим признанием в чём-то; самая прозрачная кража откровений - камуфлет символизма! Ха-ха-ха, это истерия таланта социопата, ведь, к трагикомедии, каждая его жертва - ещё и анонимный доносчик на себя самого! Если Мессалина переодевается в "вы" только с определённым людьми, то я, сказав социопату хоть слово о тайном смысле того возращения к "ты", расскажу ему, что являюсь для неё именно таким человеком, ведь не имею других причин научиться замечать этот мотив, а если эти "определённые" - доверенные, то в тот момент социопат вложил в меня теракт, вопрошающий: "услышал ли ты об игроках за тупиком?" и "а каковы твои отношения с Тетракредо?", ведь, наверное, лишь благодаря знакомству с Тетракредо я и смог моментально понять всё это! Триумф прозрачной стратегии; ха-ха, будто впервые вижу пример разговора со-смыслом! У каждого есть любимый аккорд пассажей - с-маской, без-масок или в конкретном рандеву, а социопат в-диверсию зашифровывает эти аккорды в свои рулады, чтобы все, вновь возрадовавшись своей проницательности, насквозь высказали ему свои кулисы, тайны и коллаж реальных взаимоотношений, даже не заметив, сколь экстремально опростоволосились. Н-да, это было легендарное "хотя...": сама реальность клянётся, что знают об этом лишь четверо - анонимы, Фалько и я, ведь миллиарды дошли до могилы, умея только понимать, но так и не спросив себя, почему, отчего, из-чего и как именно понимают это. И, кажется, я наконец начинаю видеть разум пост-человека. Искусный лжец невозможен без яростной памяти, таланта к играм и тактического мышления, указывающего, какие кому слова рисовать, чтобы не спровоцировать будущих коллизий, отчего, как и сказал Фалько - о лицемерах, никто не видел настоящего лжеца, ведь он не сделал ни одной опечатки; однако социопат придумал к этому камуфлет: пока лжецы и лицемеры, а главное, актёры Бартоломео, мастерски умалчивают факты, филигранно комбинируя лживые слова, социопат, возможно, даже триумфально ощущает, что нужно знать и понимать, чтобы сказать именно эти слова, ибо интуитивно способен лгать не среди памяти, фактов и слов, но задолго до этого - среди своего мышления, ассоциаций и построения выводов; отчего абсолютная механика его таланта и всего разума - полу-контролируемый самообман! О, - в мыслях обратился он к социопату, - Ты, да и я, не знал глубину моей эмпатической проницательности, иначе не нарисовал передо мной свои автопортреты мышления! Оказывается, я умею читать чужой разум по идеям и мог бы противостоять социопату даже в сверх-психической дуэли, жаль только, что моего интеллекта саркастически недостаточно для осознанного использования этого знания, ха-ха! Остаётся лишь смотреть в-дно, читая подобные иллюзионизмы в его словах. Вновь странно, почти это я придумал о синдикате и актёрах Бартоломео, знающих друг о друге, но инсценирующих незнание этого, - что, возможно, и придётся повторить мне словами и поступками, чтобы социопат не выкрал и мои тайны. Разговор с Джакомо и Летицией, мысли о Фалько, относящиеся к социопату, и это состязание трупп Бартоломео и вымышленного синдиката; может быть, аллюр моей интуиции - угадывать факты, даже будущие, по самым абстрактно-косвенным намёкам, но ценой того в-символизм слагать их мимо мишени? Будто я могу смотреть на всё глазами всех знакомых людей, тотчас злорадно узнавая, что придумали или подумали они - даже с "бы"! Или это - суфлёрство из-под амнезии? Безупречно-ясно лишь, что меня вдохновляют люди, ха-ха: после первой встречи с Фалько я тотчас начал заимствовать его интриганскую хитрость, а сейчас в-кражу взошёл до репродукции мышления социопата. Отнюдь многообещающе.
   Продолжая титаническую рефлексию и беспрестанно оглядываясь, чтобы не стать мишенью энтузиазма соглядатаев, Валентино уже шёл по живописной аллее, данный участок которой с обеих сторон обрамляли трамвайные рельсы, всевозможные беседки, вереницы многоэтажных витрин и редкие прецеденты уцелевших фонарей, и с-интересом наблюдал, как от центральной каменной дороги в-вензеля ответвлялись каменные узоры, иногда лишь окружающие случайные деревья или фонтаны, иногда неожиданно, будто расцветая, вздымающиеся в наклонные пьедесталы для иногда-отсутствующих скульптур, но чаще - перерождающиеся в дорожки к поперечным улицам. Готовясь насчитать позади себя 14 перекрёсток таких улиц, Валентино внезапно заметил под ногами белое пятно, замерев над которым, рассмотрел в нём бумагу, отравленную текстом, и, тотчас рассмеявшись о том, какое "именно" позволило ей случайно оказаться здесь, разительно обернулся влево, чтобы обнаружить взгляды её коварных авторов, а затем вправо - прямо перед собой увидел человека, который, с грациозной дерзостью нагнувшись на-ходу, поднимал бумагу.
   - Спасибо, что не успели украсть мою утрату, ха-ха! - изрёк он, развернувшись и обличив в себе того юношу, которого Валентино спас от Франсуа, - О, а не вы ли...
   Валентино яростно рассмеялся на-бис, тем временем с-досадой понимая, что бумага была реалистична, а притязания юноши на неё, вероятно, - лишь риторические.
   -...Не вы ли тот, кто... - продолжал он, договаривая мимикой и глазами, пока Валентино, замечая пост-эффект диалога с социопатом, молчал, пытаясь представить, можно ли, воспользовавшись неожиданным шансом оставить своё благодеяние анонимным, сделать его ещё и своекорыстным, но, когда уже начал было видеть, что позже это можно будет представить одним из таинственных поручений синдиката, сардонически услышал, - Конечно же, вы... ты, Валентино! Ха-ха, мочал c "сомнительной" притчей? Да, моё стремление к благодарности достаточно велико, чтобы сдерживать всегда-любезный бунт скептицизма, но будет бесконечно, когда перескажешь летальную фреску, что украсила образ Франсуа! Как?! Как он распрощался с собой?..
   Валентино сардонически перечитал утончённой эпиграммой свои недавние мысли о виртуозных лжецах, в числе которых отнюдь не увидел себя: "ха-ха, дерзая хитростью на Франсуа и этого юношу, я был ещё до-конца наивен и отравлен устаревшими стереотипами! Как я мог знать, что "обещание убить", которое в классических реалиях, к саркастическому каламбуру, является только "празднословием" и кульминацией состязаний демагогов, здесь - неметафорично! Интересно, я ли, предложив юноше тот кровавый союз, тем самым одел репутацию убийцы, или эта репутация предшествовала мне, почему юноша и поверил в реализм моего обещания? Ха-ха, наверное, Фалько, тогда неслучайно приведши меня к ним, пожертвовал мне две пешки, ведь ныне я - тот самый, атомарный друг двух дуэлянтов, но эта пубролюция имеет изъян: Франсуа тотчас начал подозревать меня в коварстве, а этот юноша, если долго не увидит моих кровожадных поползновений в сторону Франсуа, может случайно подумать, что случившееся тогда - план: якобы я друг Франсуа, приостановивший казнь лишь для того, чтобы достичь более многогранного аккорда садизма. Да, Джакомо немного недосказал сарказм этого положения: пока лишь в моей власти решить, кто из них убьёт другого и как каждый из них, стремясь к этому, утолит мою корысть, лишь во власти случайности - риск моей смерти от любого из них; воистину справедливо! Складывается идеально-тактическая ложь: я и преумножаю солидарность с ним и объясняю свою пассивность".
   - Нет, знаешь ли, - тем временем печальным голосом лгал Валентино, - Меня постиг громкий каламбур: пока я сидел рядом с ним, придумывая гениальный эшафот и, как оказалось - неуместно, со злорадной улыбкой играя пистолетом, ко мне незаметно подошли двое благодетелей, истолковавших роли так, будто он - как ты, а я - как он. Я даже не пытался продемонстрировать правду, которая, к сарказму ли, или к символу истины, казалась похожей на самую инфантильную ложь, и лишь отрицал их слова, не зная о бессмысленности любой реакции, ибо, едва восстав, твой палач обменялся с благодетелями такими взглядами, какие возможны только между единомышленниками, и тотчас до-вопроса подтвердил их предположение, отчего я, как-никто зная блеф, всё же обнаружил себя объятым этим бездарным, но безысходным шантажом, и оказался перед развилкой своего будущего - меж Квентином и рабством поручений, лицемерно выбрав, конечно же, последнее, но искреннее - месть, начинать которую всё-таки придётся именно тебе; да и от выбора у тебя - лишь пыль, ведь тебя "c-футуризмом" преследует реванш палача.
   - Кто они? - сказал юноша, наконец лишившись странного взгляда, иероглифический смысл которого Валентино не смог прочитать.
   - Для меня - незнакомцы; может и лучше, что я не могу описать тебе их, ведь лишь одним странным взглядом ты мог рассказать им о нашем заговоре.
   - Почему?
   - А что ещё тому причина, как не я, пересказавший тебе финал той сцены, и не они, знающие, что её жертвой был ты и что по-правилам для тебя они - анонимы?
   - Не совсем так; как можно скорее узнай их имена и вторую причину энтузиазма, эту - от меня: быть может, случившееся было более глубокой имитацией, реальная жертва которой - ты или случайный тот, кто мог оказаться на твоём месте, нет, наверное, ты, ведь я оказался именно там не случайно! Я воскрес марионеткой, едва меня окликнул человек, а нас с ним тотчас - анонимный выстрел слева, отчего, отнюдь не видя стрелявшего и даже не успев рассмотреть в паническом мраке лицо окликнувшего, я с последним побежал вправо - едва ли не к самоубийству, в квартал самой яростной иллюминации; расстреливая перед собой фонари тем щедрей, чем кто-то позади - нас, вскоре я исчерпал патроны и должен был бежать за истерическими вензелями шагов незнакомца, будто бы для которых, ха-ха, и писана эта дорожка, - пока и его вдруг не постиг тот же драматический щелчок, фоном которому явилась рискованная полоса света на асфальте - саркастически-последнее, что отделяло нас от непроглядной тьмы и что тотчас было покорено мной, не сделавшим и мысли, однако - зря. Когда я начал эйфорически бежать по воплощённому спасению, намереваясь повернуть во мрак, но от-мрака же не понимая, когда и куда это можно сделать, чьё-то милосердие решило лишить меня "невежества", включив фонари вокруг и сослав меня в их перекрестье - в бесплотный тупик, добегая куда я вдруг вспомнил, что видел, но не заметил, как мой соратник за-выстрел до щелчка извлёк обойму; несколько спустя он предстал передо мной как "Франсуа и его идолопоклоннические экзальтации", агрессивную книгу чего, спасибо, и закрыл ты! - закончил юноша и тотчас преподнёс ту самую бумагу звёздам, а спустя несколько секунд пристального взгляда на неё, в-жест бросил, говоря, - Наверное, настоящее; удача вчуже!
   - Что?
   - Ты же, кажется, был, когда Хрусталий читал тот завет анонима, - ответил юноша, поднимая бумагу, - "Да найдёте три потерянных письма, одно из которых - нужное, второе - истинное, а третье - трижды-фальшивое". Пойдём - узнаем, чья удача; мы, кстати, сдвинули плацдарм из-под моста - теперь там встречаются дисквалификанты.
   Юноша стремглав пошёл вперёд по алее - Валентино выказал солидарность, посмеиваясь очередной встрече с абстракцией памяти, пожелавшей остаться анонимной, предвкушая трагикомический конфуз, который анонимы вложили в пасьянс трёх писем, и думая о том, как юноша смог столь быстро реанимировать свою душу.
   - И какими поручениями они пестовали тебя? - сказал Юноша.
   - Пока - талантом к импрессионистичному молчанию, - ответил Валентино, думая: "Нужно сократить ложь, ибо всё же именно она - кульминационный грех: одним фальшивым обстоятельством, столь неуместно совпавшим с прошлыми фактами, я отнял у него реализм оценки ситуации, вместо того воздав холст для пожизненных заблуждений - разительно-короткий, едва ли не ведущий к случайному самоубийству, ведь теперь его может нежить спасительная мысль о том, что жертва - не он, а я. Признаться бы ему, но глупо - разрушать солидарность с потенциальным убийцей!".
   - А где и когда назначена гильотина этого "пока"?
   - В любой момент вокруг меня: сказали, что ангажируют сами.
   - Тогда не забудь подразумевать и то, - обернув серьёзное лицо, сказал юноша, - Что, если из кулис на это смотрит аноним, именно отсутствие поручений может быть легендарно-безупречным приказом - кинетической лузой.
   - Конечно. - ответил Валентино, смотря на это незримо-демагогическое попечительство - на-миг ощутив громоздкий стыд, и думал: "И он заметил это "сам себе - диктатор", но, ха-ха, даже знание этого не способно спасти от рабства, ведь анонимы, созидая кинетическую фабулу, учитывают и это, злорадствуя с вершины неколебимой тщеты", - А что произошло пока меня не было?
   - Ха-ха, странная формулировка, когда отсутствие измеряется часом; вместе со мной и тобой мы едва не лишились Хрусталия и Шарлотты и трагически посмеялись очередной близости к безвозвратному проигрышу.
   - Почему? - изрёк Валентино, понимая, что, вероятно, тем самым показался юноше демагогом или глупцом, но всё же желая выкрасть забытый контекст.
   - И поэтому тоже! - вдруг воскликнул юноша, - Ха-ха, пока мы дотла повторяем единственную заповедь, каждый за это назвал нас демагогами, но в-курьёз так и не услышал её! Теперь известно, почему ты обличился моментально: как и все неофиты, ещё не понимаешь, сколь серьёзна удача, что наше "протестантство" возникло и поползает до сих пор - по краю ежеминутной бездны! Ежели все инсургенты внезапно предстанут перед плеядами, случиться необратимый обвал кулис, ведь не останется ни одного призрака, что сможет эффективно похищать абсолютных незнакомцев: представь, что с-ажитациями явился в будто-злорадное "сюда" и тотчас встретил человека с еретическим аккордом фраз: "здравствуй, побудь, пожалуйста, один... никогда не являйся тем злокозненным людям, к которым сейчас уйду я... но найди других, кто не являлся тем людям, объедини их и, стараясь не замечать себя среди абсолютной неизвестности, однажды ожидай меня, ибо я объясню вам "зачем" и "почему"!", ха-ха; в этом - только формула самоубийства вальяжного бунта, ведь, выслушавший это лишь посмеётся над встречей с эпидемическим, ха-ха, безумцем, тотчас дойдёт до плеяды и катастрофически расскажет об этом!
   Едва начав со-смехом вращать галактику метафор, Валентино через слова Фалько и письмо Генри разрешил вдруг-очевидную шараду: "Идём к невидимым революционерам - к якобы-придуманному мной синдикату, строение которого лишь оказалось чуть-сложнее, ха-ха! Инсургенты тайно парят вокруг плеяд, пока однажды, не сумев разминуться с фигурами зрителей, не представятся наивными неофитами! Ещё одна поза аллегорического лицемерия - абсолютная латентность. О, как же я мог столь бездарно-быстро выйти на сцену этих анонимных пряток; кажется, именно эта революция воистину не случиться никогда, ха-ха, ибо их анти-игра - пароксизм азарта, шарма и злорадства! Стоит лишь представить, что любой эпизод, где я оставил свой шаг, мог окружаться залом прозрачных зрителей, имеющих ставкой саму игру - с-талантом тающих во тьме и поворотах, сбегая от глаз прохожих плеяды и актёров Бартоломео, может быть, даже оставляя за собой громогласный звук шагов, слыша ярость преследователей, но зная, что финиш не случиться, пока публичной аксиомой не стало лицо, пока!.."
   - Тсс, - прошептал юноша, указав на двух людей, из-за угла повернувших в аллею и стремглав пошедших вперёд, и тем прервал парадокс беспамятной ностальгии Валентино, шёпотом рассмеявшегося каламбуру, - Хоть теперь мы лишь трагичные зрители бутафорской тишины, нельзя допустить, чтобы они...
   Он бегло указал на незнакомцев.
   -...Своим вниманием дисквалифицировали нас ещё и с этой стези: отныне наше явления на плацдарм - лишь вожделенные исключения. Хотя... кажется, это - неофиты! Да: позы без-реализма, ха-ха! Бежим - красть исповедальню!
   Юноша и Валентино, случайно-смеющийся названному пароксизму бессмысленного святотатства, сошли с аллеи в первый же пролёт и, обгоняя жертв за зданиями, слушали пунктир их настойчивого молчания.
   - Какова твоя рецензия? - изрёк юноша, заставив Валентино стремглав вращать палитру контекста и понять, что бутафорские неофиты проникают не только из синдиката, но и в него.
   - Не знаю, - вскоре прошептал Валентино, - Если сейчас они представляют себя те-а-тет с городом, то какофония их поз будет идентична, что в реализме, что в его переигранной инсценировке бездарными актёрами.
   - Да, если бы эта "познавательная" тщета не была естественной, можно было увидеть и в ней справедливость анонима; мы можем только ждать их свидания со светом, но и на это у нас - лишь около 10 перекрёстков. Тогда - вонзим клише: отбеги наполовину-обратно и, не забывая замечать в том метафору, выстрели в небо, а я подслушаю их комментарии... Ха-ха, нет! Забыл убить роль: мы утратили эфемерность, - сказал юноша и тотчас пошёл по пролёту, за концом которого вот-вот должны были показаться жертвы, - Отреставрируйся до неофита, но созерцай до-помешательства; если не утолим подозрения, я стремглав отведу их в фальшивое подполье, а ты иди вперёд по алее, пока справа не увидишь "неуместный небоскрёб", а повернув перед ним войду в первое то, что вскоре удивит тебя.
   Юноша замер у угла, дирижируя в-такт звуку приближающихся шагов, и вышел в аллею при кульминационном взмахе; чуть-отставший от него Валентино, чтобы придать себе нервозность неофита, - тотчас рассмотрел в лицах незнакомцев ноты испуга, а в позах - эхо прыжка назад.
   - Господа, неприятно знать, что лицо навсегда становится аннотацией к серому кошмару, - весьма-эмоционально и настойчиво-быстро говорил юноша, - Однако вокруг - именно он, а я - то самое лицо, ха-ха, если только перед вами не случился иной триумфатор, предвосхитивший эту болезненную роль. Нельзя ли не назвать эту встречу прецедентом и лишить меня греха кинетического садизма? Ротонда?.. Сонмище?.. Бартоломео?.. Инсургенты?.. Генри?.. Вводные поручения?.. Творится ли дефрагментация аккордов контекста? Идёмте - навсегда сбежать из ролей арестантов Одиночества и занять бездарные места в музее потерянных людей. Не противоречьте хотя бы себе: вы так долго ждали любой встречи, что, оказывается, тем самым лишь лгали себе, ведь ныне нет другой причины этим капризам. Сойдите же с невесомости, мсье!.. - с проблеском злорадства продолжал изрекать он, за рукав притягивая одного из незнакомцев за собой.
   Тем временем подопытные незнакомцы, умножая тревожное удивление на лицах, претерпевали ажитации абсолютной нерешительности, а Валентино, обращая внимание на интересную сумму двух метафор юноши, думал: "Да, и синдикат понял, что единственный эшафот малограмотного лицемерия, да и всего, - скорость; нельзя уклониться ото всех опечаток фальшивой роли, когда её грани яростно листает вереница камуфлетов, ведь внезапность - то место, где кляксу может оставить даже истинное эго. Они реалистичны; ха-ха, поведение всех неофитов - чего бы то ни было - так похоже на пассажи амнезии. Ах! Неужели и та метафорическая само-экспозиция Фалько была не художественной, а корыстной - проверяла реализм моей амнезии или то, чего не знаю даже теперь?!".
   - С-силой подождите же! - наконец воскликнул тот неофит, к которому юноша прилагал усилия, - Ибо не понимаю даже эго!
   - Вы столь психотропны! - вздыхая со-скепсисом, добавил другой, - Коли уж поползаем с неведомо-далёких "потому", посягну на логику и попрошу: начните с оглавления - что и кто? - сказал он, сперва указав на небо над городом, а потом на юношу и Валентино.
   - Безымянный, Никомедо, Валентино.
   - А я... - начал было второй неофит.
   -...Сейчас лишь разительно тот, - столь же разительно подставил Никомедо, продолжая импульсивность речи, - Кто не лишит себя единственного шанса разминуться с самоубийством, если пойдёт за мной, не задаст вопросов и до-кощунства преподнесёт себя Бартоломео. Как очевидно, пейзаж вокруг вас не умещается в трафаретах, вытекает из "жанров" и вскоре очаровывает публику, сконцентрированную в единственном на сто квадратных километров месте, куда идём мы, куда мы тотчас доведём вас, куда - лишь сейчас!
   - Да освободи же их из рая удачи, идём: здесь истерически-опасно! - вдруг столь же быстро, но вместе с тем нервно начал лгать Валентино и обратился к неофитам, - Джентльмены, мы так спешим, что наша совесть отнюдь не запомнит лица двух незнакомцев, до-смерти бравировавших единственным шансом на классических прохожих ради рандеву с комбинацией убийц или желания с-парадоксом ли навсегда заблудиться в пустоте.
   - Слышишь? - с дрожащим якобы от-страха голосом, но с улыбающимся глазами обратился Никомедо к Валентино и озираясь побежал вперёд по аллее.
   Следуя за ним Валентино, оглядывался на неофитов, первый из которых, с-яростью оглядываясь, и словесно и физически убеждал компаньона поверить в блеф, вскоре победив.
   - Кажется, "натурщики", ха-ха, - сказал Никомедо, когда Валентино догнал его, - Хотя мы не знаем, скольким микросхемам наших первых шагов плеяды успевают обучить своих агентов, ведь, в отличие от нас, длина их брифинга - минуты, иначе он угрожает стать даже не бесполезным, а злокачественным. Лишь бы теперь не случилось элементарное - не встретились чужие глаза: придётся действительно довести их в плеяду; было, кстати, у кого-то и именно такое - начатый трюк бутафорской погони обернулся реализмом - суффиксацией Анонима, заставив обличённого не только отречься от кулис, но и тщательной ложью объяснять, почему он сообщал неофитам именно те сведения, чего нельзя будет сказать о нас...
   В этот момент их догнали неофиты - Никомедо, замолчав, побежал по краю аллеи, игнорируя попытки неофитов продолжить разговор, и вскоре Валентино увидел "неуместный небоскрёб", образующий угол перекрёстка с аллей и нарушающий слог каскадно-этажного района, ныне демонстрирующего примерно 60-этажность. Повернув перед ним и пробежав около ещё трёх зданий, слева возникло более широкое якобы-стеклянное сооружение, первый этаж которого внезапно отсутствовал, являя пять глубинных колонн, - имеющее подобные пробелы и вместо нескольких других этажей, притом, чем выше располагался пробел, тем больше была его высота, а с каждой стороны каждого пробела начинался мост в соседнее здание, возможно-насквозь туннелированное им. Пока Валентино, остановившись, взирая вверх и не видя колонн в следующих иллюминированных пробелах, наслаждался непреодолимым "будто" о нестандартном, вот-вот заканчивающемся - возможно, "поражением" - строительстве, Никомедо и неофиты забегали под сооружение. Почти догнав их у стержневой колонны, Валентино вошёл в её стеклянные двери, сквозь мрак рассмотрев перед собой очертания лифтов, а справа - начало квадратно-спиральной лестницы, за углом которой исчезал силуэт Никомедо, - оказавшейся движущимся эскалатором, следующая же стадия которого разительно изменяла наклон, проницала пять этажей и привела в пробел этажа, чуть-видневшийся сквозь панорамное стекло. Едва открыв дверь на декоративную крышу, Валентино вернулся к беспамятной ностальгии, услышав росчерки множества чуть-злорадных, чуть-коварных и чуть-ехидных голосов, а выйдя на площадку, рассмеялся, выделяя из едва ли не непогрешимого мрака группы анонимных силуэтов, лишь при приближении превращающихся в незнакомцев.
   - Последнее письмо! - вскоре воскликнул кто-то, и многие силуэты тотчас устремились к оратору, куда попытался последовать и Валентино, тем временем замечая рядом человека, цепью наручников за спиной прикованного к ручке соседней двери и в-ответ удостоившего Валентино смертоносным кивком, - но оказался схваченным за руку - как оказалось, Никомедо.
   - Идём к Гаргантюа, - сказал он и повёл Валентино к отдельно-стоящим группам силуэтов.
   - Да, пока вам нужно лишь быть здесь - до-греха жадно запоминайте лица союзников, пораньтесь контекстом и адаптируйтесь к жанру... - услышал Валентино, проходя мимо первой группы и узнавая в её числе двух только что эскортированных неофитов.
   - Сейчас найду... вот - тот, к кому тебе нужно; вот - тот, от кого при встрече спрячься лишь убийством; заклинаю злорадством - не перепутай, ха-ха. А вот - три портрета фальшивых неофитов; встань внизу, на выходе, рассмотри их сам и познакомь с ними каждого, а я пойду срисовывать четвёртого известного, - послышалось от второй группы из трёх человек, а когда Валентино начал подходить к следующей группе, случилась материализация злорадной идеи, посетившей его при первом же взгляде на этот натюрморт темноты.
   - Да не здесь же! Скорее упокой свет! - вдруг крикнул сзади предыдущий голос.
   - Ах!.. Ха!.. Ха!.. - с многообещающим садизмом ответил ему кто-то, продолжив вальяжно-ехидным голосом, - О, безукоризненно жаль, что все столь незаслуженно отвернулись от этой комедии; дерзнём - пари, что спустя миг я вознесу сюда революцию поз? Ибо дана злорадная власть тому, кто несёт бремя единоличного знания тайны! Прошу прощения у всех, кто ныне не слышит меня, но не могу сдержать инфантильную браваду! Дабы спасти "непризнанных" из анонимного "бесславия", да начнётся же "мракобесие"! Натурщик - рядом с тобой! Здесь - соглядатай! - громогласно изрёк он.
   Со-смехом обернувшись, Валентино испытал ещё более приятные ажитации, увидев, как из трёх человек предыдущей группы панически отбегало двое, объясняя, за что просил прощения инициатор, - и как сонмище силуэтов, извергая аншлаг междометий, проклятий, ругательств и усмешек, устремилось на зов - под натиском темноты, неожиданностей, блефа и акробатических экзальтаций одной из жертв, не без вдохновения выскальзывающей из рукопожатий, начало стяжать друг друга.
   - Ещё одна притча - о праведном пессимизме, - смеясь и бездействуя, Валентино среди десяти секунд этой баталии, - Не думал, что возможна ситуация, имеющая истиной "удобно, когда враг - любой", ха-ха, наверное, если бы жертв действительно было двое, их бы поймали тотчас, ведь каждая из них бессмысленно учитывала бы, что какие-то руки и прикосновения - дружеские, обнадёживающие и спасительные, тем самым теряя аффект ультимативной тщеты и апломб интуитивной панацеи.
   Сквозь смех и контекстные шутки начав признавать друг друга, силуэты синдиката, обмениваясь впечатлениями, устремились к единственному человеку, продолжающему попытки вырваться, а вскоре голос того портретиста подтвердил в нём соглядатая, которого тотчас лишили дара речи и приковали к той же двери.
   - Замер, чтобы не сделать столь размашистую фиоритуру прозаического шага, ха-ха? - сообщил вернувшийся Никомедо и довёл Валентино не только до Гаргантюа, но и до беспричинного беспокойства, ибо сей собеседник внезапно оказался тем, кто некогда, прервав тайное свидание с Эном, спровоцировал Валентино сымитировать новоявленность и анонимность, притом, как оказалось, - безупречно.
   - Ещё двое адептов? - спросил Гаргантюа.
   - Да; кажется, реалистические, - ответил Никомедо.
   - Эпитеты - безразличны, - продолжал Гаргантюа, - Коли у нас сегодня - катастрофа субординации, а вы, ха-ха, наконец разжаловали себя и открыли следующую главу контекста, пришло время узнать то, что вы должны были понять сами, - как разрушаются подобные преамбулы. Конечное же, ни один неофит не уходит отсюда без персональных призраков, что было и с вами, - которые тщательно наблюдают шаг его помыслов и в любой момент готовы предотвратить предателя эвакуацией или даже убийством. А мы тем самым созидаем ещё и единственный способ увидеть талант к, ха-ха, этому миру - композицию встречных экзаменаторов, в которой испытуемый, сам того не зная, должен заметить дружественного соглядатая, а он - не позволить этому случится, чтобы переложить чью-то бездарность, в данном случае, - всё-таки вашу, ха-ха; но, кстати, Валентино, здесь ты парадоксален: не понимаю, как можно было столь артистично исчезать из внимания своих кураторов, что мы, выслушав их челобитные, обрамили тебя самыми виртуозными, хотя, как оказалось, тоже тщетными соглядатаями, - но при этом всё-таки опубликоваться в дебютный день? Твоя мимика подтверждает, что ты и не знал ни об одном из них! Но об этом - "однажды". Хоть вы и низвергли себя с зашифрованных небес, приглашаю вас оказаться по другую сторону этого действа - те неофиты уйдут отсюда лишь тогда, когда вы, надолго высвободившись из анонимных объятий с соглядатаями плеяд, благословите их на это, соорудившись в латентный эскорт. Существование этих соглядатаев безусловно - объясню классическое "как": никогда больше, даже если наносите гиперболическую победу, не пытайтесь прийти сюда сольно, но не меньше чем вдвоём - размашисто-тайно окружая друг друга, чтобы доказать "неоплатных" зрителей, и желательно по-крышам. Очевидно, что в плеядах вас окружает множество солидарных диверсантов, однако они, пока не возымеют обратное желание, останутся тайной, чтобы никто не смог заметить сардонический факт того, что некоторые неофиты фанатически знакомятся только одними и теми же людьми в разном порядке, и не сделал правильные выводы; на этом фоне вас могут оковать классические козни "я тоже", поэтому существует элементарный, а оттого и прозрачный пароль; ныне это - находясь в кульминации публичных споров или полилогов, вы можете услышать рядом с собой, якобы-рассеянную мысль вслух "да ведь и я тоже...", отчего должны посмотреть на говорящего, а он, встретив ваш взгляд, будто с усмешкой о том, что случайно проговорился и подарил вам надежду на большее признание, продолжит одним злорадным словом - "так", "мог", "хотел", именно одним словом; только это - истинный союзник, а остальное - блеф плеяды. И да, не пытайтесь спасать друг друга, если не имеете на то публичных причин. Остальное - отвечая на вопросы.
   Гаргантюа пошёл к кольцу людей, преклонившихся перед и склонившихся над тремя письмами - лежащими на полу и тускло подсвеченными; туда же пошли Валентино и Никомедо, однако перед ними возник незнакомец, обменявшийся кивком с Никомедо и движением вбок задержавший Валентино.
   - Нет, аноним никогда не лжёт, но вальсирует с нашим недопониманием правды, - отчётливо послышалось от чтецов.
   - Сходим мимо, - изрёк незнакомец и, отводя Валентино ото всех силуэтов, вдохновенным шёпотом продолжил, - Я был прав: лишь я знаю, в чём настоящая аллегория письма об этих письмах, ха-ха, а аноним помогает лишь тем, кто имеет мудрость, чтобы видеть подсказку! Пока там спорят, какое письмо назвать настоящим, я вспомнил предыдущую шараду анонима, советовавшего мне найти в плеяде "неправильный" мелодраматический треугольник и правильно поставить в нём запятую обмана, ответив кто кому - враг; даже не буду объяснять, как именно я смеялся, когда среди тщетных усилий вдруг прибавил к знанию того, что таких треугольников - множество, понимание того, что в каждом из них кто-то кому-то обязательно - враг. Лишь теперь я понимаю...
   - Гениально! - вдруг подумал Валентино, - И этот камуфлет анонима остался тайной: никто не сознаёт экивок симметрии - не адресат научился понимать намёки анонима, но анонимы научились делать намёки, которые он обязательно поймёт, ха-ха! Как же трагикомично - подумать лишь наполовину: социопат не только интегрирует в аллегории факты будня, свершая пробу чужой памяти, но также творит атомарные аллегории и намёки к ним, чтобы лишь по тому, насколько адресат поймёт их и покажет это поступками, понимать его разум и уточнять это понимание с каждой следующей аллегорией, творя самые незаметные шахматы, ха-ха-ха! Притом он, как и Фалько, не только понимает существующий разум, но и, к апофеозу, достраивает его, видит, какие идеи могут сложиться при знакомстве с фактами, логиками и притчами, и тем самым воистину суфлирует даже молча!
   -...Что та шарада была лишь подсказкой к происходящему здесь и сейчас, ибо все три письма, как и те треугольники, действительно настоящие, а письмо анонима нужно читать с-каламбуром - анахронизмом используя реплику "поставь запятую обмана"; угадываешь?
   - Нет.
   - "Нужное" "настоящее" это "трижды-фальшивое", ха-ха-ха!
   - Ха-ха, но какое - фальшивое, если, к тому же, все они настоящие?
   - Нет-нет, использованные слова важны до-драмы - именно трижды-фальшивое, притом, к сарказму, это зависит не от того, кто и зачем писал это письмо, но от того, кто именно принёс его сюда: зная, что зияет под маской Гаргантюа, я тотчас осознал, с какой единственно-возможной пубролюцией он воспользовался происходящим; мои соображения таковы: некто написал фальшивое, но содержащее реальные факты письмо, которое нашёл кто-то другой, зачем-то заменивший его на фальшивое письмо, так же содержащее реальные факты и найденное Гаргантюа, который тоже решил заметить его на, ха-ха, фальшивое письмо, чтобы, позиционируя его "нужным", своекорыстно наградить всех нас монархическим поручением. Итого, аноним яростно указывает на то, что внимания достойны не эти письма, но только три фальшивых письма, а именно - фабула их авторства; нужно выкрасть у Гаргантюа фальшивый оригинал, чтобы, по корысти в нём поняв, кому оно адресовано, кто был вторым цензором и откуда он знал, что письмо будет именно там, - определить изначального адресанта, как и то, почему эта эпистола обрела столько постороннего энтузиазма!..
   - Или этого незнакомца с анонимом связывает долгий диалог, - тем временем думал Валентино, - Или в этом конфиденциальный стиль их аллегорий, или незнакомец лишь столь бегло, а потому столь криволинейно пересказал фабулу, но, кажется, творец сего - не социопат, а именно аноним. Нет, не иначе; будто именно сейчас я понимаю, что подразумевал Гончаров, отличая литератора с-умом от литератора с-талантом: колода фальшивого письма - отнюдь достойная головоломка тщеты, но слишком математическая, если сравнить её с лаконичной бравадой вокруг детективов, что социопат внезапно вложил мне в руки, ха-ха! А ведь я уже случайно подумал, что именно безликие вокруг меня - идеальные осколки "анонима"; так не здесь ли тогда - социопат?..
   Внезапно чтецы замолчали.
   - Хрусталий! - воскликнул кто-то, - Демократия свершилась - опять до-конца.
   - Да-да, господа, я приближаюсь, ха-ха, - оглянувшись, ответил говорящий с Валентино незнакомец, ещё большим шёпотом продолжив, - Прошу тебя выкрасть эту кражу, "не потеряв лица", ха-ха; воспользуйся одним из двух эскизов - или буквальным, или следи, как Гаргантюа сам попытается расследовать биографию своей утаённой находки, чтобы... нет, ты же уже опубликован - к индульгенциям, имеешь время только на злодеяние, ха-ха! Не жалеешь, что столь ожидаемо-случайно разменял монопольные прятки на весьма-бесплотные, ха-ха, фрагменты любви? Некогда даже разделить с тобой другие "что"! - изрёк Хрусталий и вместе с Валентино пошёл к чтецам.
   - В очередной раз не сумев доказать, что истина только одна, - обратился к Хрусталию какой-то силуэт, - Решено начать "диспут шагами".
   - Лишь оставьте мне двух адъютантов, - ответил Хрусталий, - Может, Гаргантюа и?..
   - Нет-нет, - демагогическим, медленным голосом отвечал Гаргантюа, - Даже забывая, насколько мне интересно доказаться...
   - Аккуратно: в ста смыслах "докажешься" и в любом - до-драмы, ха-ха! - стремглав вставил кто-то.
   -...Я, - после раската хорового смеха продолжил он, - Как и каждый "доносчик", уверенный, что именно его письмо истинно, - избран координировать единомышленников, ибо спор пробуждает-таки стократный азарт мудрости...
   Валентино, зная кулисы, с-силой сдержал смех над патетичностью интонации говоримого.
   -...Так что, адъютантом дорисуюсь, только если пойдёшь за мной; да и незачем тебе здесь оставаться - возглавь хотя бы единомышленников утраченного Никомедо и...
   - На том и обменяемся "нет", - неделикатно, но с-улыбкой перебил Хрусталий и продолжил, указывая на двух силуэтов, - Тогда - ты и ты; остальных же попрошу идти не до "беспамятства" о том, что возможный автор этой эпистолы не аноним, а генералитет; за-что ожидаю от вас ажиотажа явлений обратно и деспотически запрещаю видеть эту ситуацию, как Гаргантюа: пока вы будете натрое играть в локальные секреты, творя усердный монтаж вероломной победы в споре, аноним или плеяда могут тем самым играть в вас; повторяю, исключите из контекста мотив междоусобного состязания, придумайте поручиков, еже-фактно возвещающих сюда трети непреодолимых мыслей: тебя, Гаргантюа, в их числе видеть обещаю; а, если вдруг массово удовлетворите критерию, что объединяет всех, кому в вечности довелось иметь разум, - уникально-ежесекундной возможности оказаться глупцом, - и анонсируете себя плеяде, то не пытайтесь ничем, кроме мук предателей, вскоре провожающих жадность плеяды в зазеркалье. Желающие остаться, будто восстав в древней сказке, исчерпают две души, - закончил Хрусталий, указывая на пленников.
   Тем временем Валентино убедился в августейшестве Хрусталия, а чтецы отчётливо, но с небольшим остатком распались натрое, забирая каждый своё письмо, и наконец начали расходиться в разные стороны, что на-миг удивило Валентино, который, смеясь своему заблуждению, решил подождать середины побега сонмища и продолжить диалог с Хрусталием, однако тотчас встретился с его взглядом, надругавшимся над этими помыслами - указательно кивнув вслед силуэту, очевидно, подразумевая Гаргантюа.
   - А афиша неприятных знакомств пала ниц! - с-ругательством воскликнул оказавшийся рядом портретист и с-ехидством обратился к начавшему было уходить Валентино, - О; нет, чтобы мой талант не исчезал в безвестность по неблагодарному холсту, лишь вам, сэр, выбирать более грациозный девиз к своему неминуемому "низвержению" - "восполняя всех" или, ха-ха, "искусство ради того, что осталось"! Только не рассмейтесь дважды, когда после встретите того из них, кто вдохновил меня на карикатуру, ха-ха!
   - Мне уже поздно быть здесь-мудрым, ха-ха, - изрёк Валентино.
   - Дискавалификант? Тем более не правы! Со-знаком познакомьтесь с Фалько и попросите научить обращать фальшивых неофитов в пешки, ведь, фанатически желая сохранить свою тайну и ложь, они, как и любые фигуры шпионажа, являются жертвами хронической математики роли, в определённых обстоятельствах не способными на "иначе", а именно ваша мысль - та сила, что, созидая палитру неуместных обстоятельств, и обречёт их на этот фатализм.
   Тем временем оставшиеся люди приближались к этому разговору, а Валентино заметил, как Хрусталий коротко провёл рукой перед грудью, вероятно, разрешая Валентино подчиниться обстоятельству и отложить тайные стремления, - а после выслушал шёпот, поспешно подошедшего силуэта.
   - Квинт, уведи второго пленника за колонну, - сказал Хрусталий кому-то и тотчас с некрасивой злостью обратился к переглянувшимся пленникам, - Да, лишаем вас возможности фольклора во лжи и, дабы не затруднять одного из вас приятно-долгим ожиданием развязки другого, желаем начать с предательского дезертира, вокруг которого тлеют руины шансов, а утопия начинается только неотвратимой казнью...
   Жертва этих слов, не имея возможности ответить, начала говорить искромётными движениями.
   -...Пожалуй, твоя нынешняя пантомима суфлирует именно то, что я хотел сказать: ты должен был предполагать, что возможность случившейся неудачи исключает слащавый привкус амнистий, реверансов удачи и ренессансов чести, ведь довериться третьей клятве может только глупец; к злорадству, ты даже стал притчей своему компаньону: вы будто перевёрнутое будущее и прошлое друга друг, но, к твоей драме, прошлое - он, пока присягнувший лишь раз...
   - Но ведь я бы лишь лгал им этой клятвой! - вскрикнула жертва этих слов, внезапно высвободив губы из-под повязки.
   - Вновь научите его слушать! - гневно скомандовал Хрусталий и продолжил с устрашающим пафосом, - Если и так, то лишь в этом твоё самоубийство; в отличие от литературной правды, в реальности фигура шпионажа должна понимать, что отсутствие приказа о предательстве создаёт весьма безысходный контекст, в котором возникающая необходимость лицемерного предательства, посещая мудрых, призывает их придать этому порыву бессмертную искренность, ибо уже никто и никогда не отважиться на риск реанимации доверия. Прозаического шпиона убивают с обеих сторон лишь за то, что он влачит мысль о ком-то, поэтому весьма печально, что ты, решаясь на лицемерие, забыл представить, что постигнет его же, если его секрет - само знание, что этот "кто-то" существует вовсе; если бы мы не успели упразднить твои шаги, плеяда бы наконец констатировала, что сквозь них простирается наша "параллельная вселе...", - остановился Хрусталий, едва второй пленник исчез за углом колонны.
   - Ха-ха, этого покорили; на один труп меньше, - вдруг изрёк другой пленник, снимая наручники и повязку - к удивлению Валентино и к решительному рывку некоторых силуэтов.
   - Остановитесь, это - наместник роли, - весело крикнул Хрусталий, подняв руку, и продолжил говорить обычным, мягким голосом, - Да, покорили; отрадна та ложь, что нужна для интервенции Истины. Но что же там произошло? Где твой синоним?
   - Нам наконец удалось идеально прочитать партитуру! - ответил фальшивый пленник, - Его заперли этажом выше - не ждать, когда я героически спасу его, ха-ха!
   - Повествуй от начал, - сказал Хрусталий, - Многие здесь не сложили горизонты; сам, кстати, свершишь экзаменационную репетицию.
   - Ха-ха, очень сложно - словесно реконструировать это до-нюансов, да оно и не нужно, - приняв чуть-конфузливую позу ораторского дебюта, начал фальшивый пленник, - Идея такова, что мы построили чёрно-белую колоду соглядатаев и аллегорически сыграли в "напёрстки": наш призрак нарочито показался агенту плеяды, Флавию, - тому, что сейчас пребывает за колонной, и, несколько раз намекнув Флавию реальностью, что и сам бежит за кем-то, как бы случайно дошёл за этим третьим и тем самым довёл агента за собой до визуальной встречи с аналогичными "собеседниками" - со мной и фальшивым, ныне запертым неофитом плеяды, Нестором, который, от-тщеславия вознамерившись предать роль и проводить меня сюда вместо того, чтобы творить тайную интервенцию, - именно в тот момент утратил с пейзажа мой лик и был вынужден преследовать хотя бы первое трио, а преследовал, несомненно, последнего - Флавия, которому было неизвестно лицо этого преследователя, Нестора, а потому могло казаться, что он - враг; чтобы вычеркнуть это "могло", я, свершив околичное па по декорациям, опубликовался перед Флавием как фальшивый неофит плеяды и, сообщив ему то, что он уже узнал - что позади неизвестный соглядатай, только что поползавший и на меня, - предложил стать наместником его положения в погоне, чтобы он, став последним звеном этой цепи, не позволил преследователю отказаться от танца. Едва Флавий согласился, а фальшивый неофит плеяды заметил за собой погоню, как я втроём с союзными первопроходцами свершил момент злорадной рекомбинации звеньев - эти самые "напёрстки", в конце которой Нестор в очередной раз замедлился, чтобы не упустить и не обогнать меня, а тем временем один из моих союзников переманил внимание Флавия, заставив потерять этого неофита и побежать быстрее; вскоре неофит, потеряв меня, увидел перед собой агента и был вынужден следовать за ним, а сам агент, видя это и многозначительно переглядываясь со мной, имел фатализм до-конца убедиться во враждебности этого неофита, якобы согласившегося на игру и настойчиво-пытающегося оказаться сзади; тотчас после чего мы с союзниками разрушили расклад позиций, и случайно-собравшаяся цепь, как видите, действительно дошла досюда. Внутри здания Нестор был тотчас пойман тем третьим, что грезился агенту плеяды и бежал самым первым, - но был и на-минуту спасён мной и тем, кого сперва преследовал Флавий, - чтобы запомнил дружелюбность; начиная побег втроём мы встретили запланированное фиаско, прежде которого я потерялся, чтобы до-дружбы соединить агента и того, кто грезился ему, а затем покинуть их, направив навстречу неофиту, мне и тому, кого преследовал агент; Флавий и тот, что грезился ему, схватили нас - естественно, исключая меня, тотчас сбежавшего сюда, и заперли их в ближайшей квартире - ожидать расправы и не знать, что случилось со мной; чтобы тот, кто грезился, изъявил мнимое желание бежать в пледу и указать желанное открытие, а Флавий остался - тем временем подсмотреть скульптуру нашего синдиката...
   При этом многообещающем слове Валентино усмехнулся - некстати, в помпезной тишине.
   -...Увиденное же вами сейчас, - по странному совпадению или прямому следствию, более уверенно продолжил рассказчик, - Завершило квипрокво ролей, по которому теперь Флавий за колонной думает обо мне то, что сказал Хрусталий, и замещает мной фальшивого неофита плеяды, а сам этот неофит вскоре будет знать, будто спасительный я - едва ли не этот самый агент. Не знаю, сколь вам понятен моцион по моим словам, но знаю, что даже их безукоризненное понимание провоцирует молчание "зачем", ха-ха. Это - пролог, в котором мы только ещё расставили пасьянс фигур, вот-вот шествующих пароксизмом дерзости: в отличие от нас, в плеядах лица их-сторонних фальшивых неофитов известны лишь именно тому, кто их завербовал: у каждого вербовщика - своя коллекция адептов; что, наверное, было вызвано безысходностью, но обращено в шанс на победный камуфлет, при котором наши диверсанты, уже проникшие в плеяду, случайно могут попытаться завербовать таких адептов и тем самым признаться в себе; тот, что за колонной, кстати, - один из таких вербовщиков. К всеобщей радости, другой такой вербовщик сегодня с-каламбуром отошёл от тела, ха-ха, оставив после себя нескольких адептов, включая Нестора, что сейчас заперт, и якобы того, что заперт вместе с ним и именно сейчас рассказывает ему, как их общий вербовщик, умирая классически, у него на руках, завещал мне - своему тайному адъютанту, ха-ха - офицерство. Ха-ха, лучшим комплиментом изобретателям этого плана - Хрусталию, мне и, если не ошибаюсь, Валентино...
   - А где ещё я забыл свои камуфлетные руки, ха-ха?! - подумал Валентино и яростно рассмеялся в мыслях, чувствуя вокруг себя каламбур приятных удивлений и неожиданностей.
   -...Служат ваши лица, как я вижу, по-прежнему не могущие предугадать мои следующие фразы: плеяды не поймут тем более! Поворотом этого спектакля станет инфернальный блеф анахронизмом! Почти каждый из адептов умершего агента знает остальных его адептов, в их числе - запертого Нестора, как внезапно знает и то, что его самого в плеяде, кроме соратников по коллекции, не знает никто; вскоре я якобы спасу запертый дуэт, чтобы вместе с ними найти остальных адептов этой коллекции, которые от дуэта услышат о моём офицерстве, а от меня - что именно поэтому их идентификационная истерия преждевременна, ведь вскоре я отведу их к Горацио, чтобы реабилитировать их статус, а пока, мол, прошу всех, кроме дуэта, спрятаться в некотором месте, а дуэт - пойти в другое место, чтобы перехватить там предательского Флавия. Чтобы моё обещание о Горацио воплотилось, и нужен Флавий, который вскоре услышит смертный приговор, затем - свои шаги к отдалённому эшафоту, затем - осечку выстрела в затылок, и вдруг - меня, якобы спасённого теми адептами и ныне с-героизмом вернувшегося, чтобы, уничтожая палача, спасти Флавия; из-за аффекта, вызванного фальстартом смерти, особенно - легендарно-удачной осечкой, пароксизмом "чуть-чуть", - ха-ха, многие услышали последнюю фразу неправильно; агент поверит во всё, ведь, к тому же, рацея Хрусталия назвала меня предателем, чтобы Флавий, услышав, что здесь меня ожидает лишь смерть, убедился в моём безвыходно-фанатическом патриотизме в сторону плеяд и, совмещая все эти факторы, вместе со мной отправиться к Чезаре рапортовать о случившемся, однако пока мы будем идти к нему, я, суфлируя мертвецом - другим, умершим агентом, заставлю Флавия передумать и отложить эту исповедь, так как умерший агент якобы почти разоблачил катастрофическое проникновение синдиката в плеяду, понял, что мы до-концов не знаем, кому можно верить, и приказал мне продолжить соглядатайствовать в обе стороны; память о запертом неофите, знакомство со всеми вами и сам факт моего существования поможет ему убедиться и в этом. Пока же мы будем публично спешить к Чезаре, возникнет множество свидетелей искреннего "вместе" между мной и этим агентом, а так как этого агента в плеяде знают все, через этих свидетелей я обрету первый вернисаж каламбурной репутации. Передав Флавию своё офицерство, а вместе с ним - приказ и адептов, я попрошу его скорее дойти до Горацио, чтобы, не сказав ничего конкретного, поведать о мёртвом агенте, хоть Горацио уже и знает об этом, - приближающемся триумфе, посмертном приказе, катастрофе и безымянных адептах, к которым нам слишком нужно спешить; когда же Горацио, к аналитическому самоубийству, до-конца запомнит черты моего лица, отныне ассоциирующегося с лицом Флавия, мы расстанемся с ним и начнём спешить к адептам, а именно - в то место, где Флавия ожидает дуэт, как бы от лица плеяды похищающий энциклопедичность его синдикатских глаз, пока сам он думает, что это синдикат похищает его плеядские глаза. Едва лишь агент после этого окажется взаперти, как почувствует на своём затылке всевластный жест анонима - мнимого, который назовёт себя инициатором происходящего, Флавия - центральной жертвой, и расскажет ему притчу о нём же: якобы ныне перед ним зияет дилемма между становлением врагом обеих фракций и становлением своекорыстным двойным агентом, злорадно попирающим эти фракции друг другом; что именно скажет мнимый аноним, я не повторю, ибо оно столь же сложно, как то, что я говорю сейчас, и известно только актёру, который оденет роль анонима; но финальным поручением аноним предложит ему заставить меня, якобы уже давно находящегося в положении злорадного двойного агента и отнюдь не желающего отколоть полцарства незнакомцу, - возвести и его в это амплуа; корысть анонима - якобы в том, чтобы через Флавия тайно контролировать меня. Пока разум агента будут ретушировать колоратуры ажитаций, я соединю дуэт и остальных адептов этой коллекции, чтобы проводить их на идентификацию к Горацио, а главное - перед их глазами многозначительным голосом сообщить Горацио несколько фраз: "вот они", "мы продолжаем приказ, сэр", "агент? он ушёл конфронтировать своих креатур", и тотально-всесторонним каламбуром убедить всех во всём: Горацио - в моей патриотической биографии, ибо весьма-глубокое знакомство с тем агентом и предводительство над покорными адептами как бы исключают даже блик о шансе лжи; а адептов - в моей значительности, посредством "вот они" отменившей катастрофу их безвестности, ха-ха. Расставшись с Горацио, я расскажу адептам самую грандиозную тайну, якобы унаследованную от их мёртвого агента, - о том, что вокруг разверзлось всестороннее предательство, но существует непогрешимое место, в которое я и провожу их сейчас - в зазеркалье...
   - Непонимание этой метафоры опять дарует мне вместо смысла его ехидные руины! - с-досадой думал Валентино, когда все собравшиеся, кроме него, злорадно рассмеялись.
   -...После этого я, сделав наперсником любого из свидетелей моего моциона, встречусь с одним из офицеров Чезаре - с Космо, панически расскажу, как меня и какого-то агента наполовину схватили неизвестные, и буду умолять скорее следовать за мной, чтобы дойти до места, где заперт агент, начать спасать его, но стать жертвами засады, после которой запертым там окажется только сам Космо, а я, в-побеге встретив Флавия устрашёнными словами "кажется, меня пестует аноним", воспользуюсь его возможным злорадством, ведь свою встречу с анонимом он, наверное, оставит тайной, - далее претерплю от агента шантаж, голосом обиженной добродетели сообщу, что уже знаю его положение и даже без его просьбы начал помогать ему, перенося все обличающие его аллюзии на запертого офицера. Далее я кое-где спрячу Флавия, сказав, во сколько он должен начать тайно кружить вокруг Чезаре и с какими словами явиться к нему; спустя полчаса вернусь к Горацио и беспамятно расскажу, что, едва отойдя от него с адептами, встретив Флавия и начав выполнять приказ мёртвого агента, мы стали жертвами неизвестных, якобы тотчас после чего и случились эти "напёрстки", ликвидировавшие с карты всех адептов и агента, но оставившие меня и того офицера, запертое местоположение которого я якобы забыл; здесь случится первый камуфлет, ибо эти "напёрстки" в своё время видел ещё один, задуманный соглядатай плеяды, тотчас устремившийся докладывать об этом Горацио, но безысходно передумавший - и поныне сбегающий от многочисленных преследователей в самой безлюдной части города; удача постигнет его, лишь когда я одушевлю все фрагменты плана, чтобы он весьма кстати явившись к Горацио подтвердил мой софизм, ведь никто, ха-ха, увидев эти сенсационные "напёрстки", не станет тотчас уточнять, что это случилось не сейчас, но именно два часа назад, а у Горацио не будет времени слушать ничего, кроме синопсиса; исполнив роль, этот гонец тотчас навсегда сойдёт со сцены, уступив место второму камуфлету - ещё одному задуманному соглядатаю плеяды, настойчиво наблюдавшему, как мы с Космо спасали агента, - понёсшему донос, но тоже дошедшему до цели лишь в нужное нам время, монументируя анахронизм и внезапно напомнив мне, где заперт офицер, ха-ха. После этих известий начнётся столпотворение вокруг Чезаре, куда я непременно дойду вместе с Горацио, тем временем слёзно сказав ему: "Но ведь вы-то не верите, что Флавий - предатель? Мой мёртвый агент - доказательство его невиновности, ибо требовал, чтобы я пересказал тайну именно ему! Может быть и его уже убили ради фальшивых красок на кисти происходящего?!". Едва он, автоматически войдя в блеф, допустит, что кто-то уже верит в это, я в ответ на его вопрос расскажу, что импульсом к моей заботе об адептах и продолжении "приказа" якобы стала встреча с другим, незнакомым мне агентом, посоветовавшим опасаться козней Флавия - того, кому просил довериться мёртвый агент, ибо перед смертью мертвец всё-таки успел до-конца тайны, что и стало причиной смерти, и узнал, что именно это доверенное лицо, Флавий, - заглавный диверсант неизвестных среди плеяды; на весь оставшийся путь до Чезаре я стану талантливым демагогом, апологирующим в сторону Флавия, чтобы, старательно утомив Горацио и дождавшись от него злостных отповедей или активного безразличия, изречь эту просьбу ещё раз - уже рядом с Чезаре и на глазах у скрывающегося Флавия, который, увидев эту реакцию Горацио, тотчас с-каламбуром убедиться и в моём усердии и реализме того, что его обвиняют в предательстве, притом весьма-опасно не желают продемонстрировать снохождение, ха-ха; тем временем именно я как единственный свидетель всея буду пересказывать Чезаре случившееся, видя что, Флавий под натиском слов мнимого анонима испытает ещё один каламбур - будет думать, что причина диалога Чезаре именно со мной - не в том, что я единственный свидетель всея, но только в том, что я действительно двойной агент, располагающий латентной авторитетностью; среди все этого Флавий до-конца поверит в происходящее и согласиться исполнить то, что я заранее предложил ему, а именно - когда я в очередной раз сделаю лирическое отступление о его же невиновности и возможной умерщвлённости, он выйдет, говоря мне "спасибо", тем самым идентифицируя меня даже перед самим Чезаре и все публикой, и расскажет о кознях Космо, который пытался воссоздать какую-то предательскую диверсию и заменить своё лицо в ней на его, Флавия, лицо, однако благодаря мне, донёсшему последний вздох мёртвого агента сквозь амфитеатры кошмаров, потерпел неудачу и воздвиг стратагему - представил самого себя жертвой, заточённой в том самом месте. К тому времени запертого Космо, в свою очередь побеседовавшего с мнимым анонимом, который уже рассказал ему плачевное будущее, что начнётся при скорой встрече с Чезаре, - спасут из каземата и торжественно приведут к этой обвинительной встрече; от анонима зная мудрость "когда смертоносно пытают случайного невиновного, ему остаётся лишь воображение", он будет готов апеллировать себя, поэтому рассмотрев свою память, изобретёт злоумышленника и миллионы пояснительные обстоятельств, и тем самым направит Чезаре в мифические мысли, в которые мы с Флавием потом попытаемся привнести оттенок реализма - фальсифицируя их осколки. При появлении Космо, я вслух опознаю в нём того незнакомого агента, что пытался оклеветать Флавия, - пояснив почему я вообще оказался там, где заперт кто-то. За финишем этого, кроме Флавия и Космо, останусь лишь я - единственный, кто знает о случившемся всё, уже знакомый множеству людей и автоматически знающий множество тайн, а потому - первый из нас, кто внедрился в плеяду не неофитом, а сперва-косвенным офицером, креатурой мёртвого агента и другом Флавия; балластом моей удачи является то, что Хрусталий наконец разрешил пожертвовать зазеркальем, поэтому, в случае громоздких камуфлетов, я признаю себя двойным агентом - хоть уже и не личной пешкой Чезаре, но мёртвого агента - и богорадостно провожу их туда. Самое гениальное в этом плане - что изнутри видящееся вам в-швы странным снаружи покажется естественным, даже монолитным, особенно учитывая, что мёртвый агент, нащупавший триумф, как покажется всем, якобы может суфлировать мне любое; именно то, что покажется публике странным, я и превращу в осколки "приказа" и козней синдиката, сделавшего шаг: если странно то, что именно я дважды спасся от заточения, - окажется, что первое заточение было создано лишь ради второго - ради засады, сбежать из которой вновь смог лишь я, так как не привёл туда нужных жертв, предположительно, Горацио. А чтобы до-конца убедиться, что этот спектакль - пубролюция, нужно предположить, что странным им покажется именно то, что у меня есть остросюжетное объяснение любой странности; к сарказму, подобное подозрение может возникнуть только у нас с вами, ведь взирая со стороны плеяды - не демагогией же должна оказаться бравада синдиката, бездействовавшего неизвестное количество лет и навсегда сжигающего тотальный козырь - свою параноидально-возможную мифичность?! Ах-ха-ха, я уже предвкушаю, сколь интересно мне будет отныне, если план удастся без-изъянов - зазеркалье не будет анонсировано, а плеяду повергнет колоссальная нерешительность о том, верить мне или нет, разрешая мне плачевно кричать: "они и хотели, чтобы вы не поверили мне! Им удалось - среди нас предатель!", а тем временем вместе с Флавием вышивать вереницу новых манипуляций, намекающих, что синдикат существует только внутри самой плеяды - как мифическая грань, созданная кем-то для междоусобного шантажа и манипуляций; а случившееся - их локальная афера, начинающая дворцовый переворот! Один лишь шанс оказаться на краю этой роли достоин того, чтобы рискнуть жизнью!
   - Но, кажется, риск отсутствует - сардонически, к несчастью, ха-ха, - печально сказал Хрусталий, - До-небес грежу, чтобы ты всего лишь забыл сказать, но не забыл помнить высказанные опечатки.
   - Где?
   - Ха-ха, - ответил Хрусталий, - Наверное, способность "передумывать" реальность - исключительно-редкий талант: ни на-отголосок не понимаю, какие внутренние эвфемизмы позволили тебе настолько аккуратно исключить отсюда кульминационное лицо, низвергая запасной ответ на вопрос - почему всё столь сложно, и внезапно прибавить к Горацио как центральной мишени мнимых засад это внеплановое "может быть"; думали втроём - и финал запомнили лишь свой, ха-ха? Ты забыл ещё один анахронизм: при первой встрече с Горацио, когда рядом тобой ещё находиться Флавий, - тот офицер, Космо, якобы уже был заперт там, хоть в действительности ещё даже и не кивнул в эту сторону, - ведь сей нюанс и является абсолютным началом козней синдиката и триумфом, которые якобы предвидел мёртвый агент, а также - показывает, что в первый раз из засады спасся не ты один, отчего твоё второе спасение объясняет, что целью этой засады был именно Горацио, так и не сошедший со своего постамента: второй раз - уже не из того каземата, а с "напёрстков" - позволили сбежать именно тебе, а не агенту, ибо он бы последовал к Чезаре или самому Бартоломео, а ты - как никому неизвестный - мог последовать только к тому, с кем уже знаком, к Горацио, - поэтому ни Космо, ни запланированный соглядатай ни за что не должен увидеть лицо Флавия, которого вы с ним попытались спасти; а не напомнишь ли подпольное "почему"?
   - Да, я воистину стасовал до-потасовки, - ответил фальшивый пленник, - Если, ха-ха, смог забыть внести туда анонимный падеж: в критическом случае, этот безликий спасённый - аноним, представившийся мне агентом плеяды, чтобы сделать меня игрушкой, которая своими якобы-случайными действиями идеально пробежала по партитуре, соорудив всё, что последовало далее. Ха-ха, так, я наконец вспомнил: вместо того, чтобы потом искать свидетеля себя и идти с ним к Космо, я должен идти к нему тотчас после первой встречи с Горацио - вместе с Флавием, которому представлю Космо единственным, по словам мёртвого агента, истинно-надёжным, - чтобы Флавий попросил его быть готовым помочь нам спасти кого-то; после этого Флавий оказывается заперт, я возвращаюсь к Горацио с адептами, объясняя отсутствие агента тем, что он пытается ещё раз сосредоточить своих адептов, затем отвожу адептов в зазеркалье и возвращаюсь к Космо, говоря ему, что потерял агента, сосредотачивающего своих адептов, а действовать нужно немедленно, или всё-таки рассказывают о том, что агент заперт, - и веду его в заточение Флавия, меняя которого на Космо, я, будто наконец встретившись с агентом, на-словах впервые прихожу к Горацио.
   - Не считая очевидного "почему", - продолжал Хрусталий, - Есть, кстати, ещё одно - о, как кстати, едва не забыли одеть нимб! - то, что позволит сделать самого Горацио косвенным свидетелем виновности Космо, ведь, в таком случае, даже если Космо при финальной встрече с Чезаре попытается сказать правду - что ты и Флавий пришли к нему с просьбой вскоре помочь спасти кого-то или что после ты пришёл один, умоляя спасти уже самого Флавия или кого-то, Горацио в-экивок подумает, что Космо от-паники даже недодумал собственную ложь: якобы Космо, действительно творя свою аферу, лишь отдалённо слышал от свои сообщников пересказ заочных событий и, решив создать краткосрочный блеф - для бегства, воспользовался этим знанием: якобы зная, что сперва ты и Флавий тайно встречались с кем-то, а затем с этим кем-то тайно встречался ты один, Космо дерзнул обменятся лицом с этим кем-то, не подозревая, что, к сарказму, разминулся со временем и что под "кем-то" смеётся лицо самого Горацио; из этого сложиться и подчерк его мыслей: сперва Космо попытался обменяться лицом с Флавием - неудачно, отчего тотчас замуровал себя в каземат, вновь вместо Флавия, притом ещё более неудачно, ибо, как покажется - если при первой встрече с Горацио эвфемизмами объясните, что всё, кроме "напёрстков", уже случилось, - Флавий никогда не был в каземате, ведь аккурат в то время сосредотачивал своих адептов, которые услышав от Флавия несколько патетических слов превратятся в непреодолимое алиби, - а затем Космо, понимая, что с каждой его попыткой лишь умножается тщета, и, ха-ха, решил перепутать себя с Горацио - случайно, изрекая пароксизм неудачи. Когда эти факторы будут озвучены, вы с Флавием можете изречь ещё более дерзостную браваду: "Подождите, в его словах ещё одна ошибка: мы вдвоём якобы пришли к нему в первый раз, чтобы попросить вскоре спасти кого-то, однако второй раз я пришёл один и попросил спасти Флавия; так что же, заранее мы, что ли, в-абсурд знали, что Флавия нужно будет спасать? Нет! Это он, зная свой собственный план, теперь запутался во лжи!", ха-ха! Этот аргумент может клонить обвинение в обе стороны, однако уже будет существовать сложносоставный стереотип о виновности Космо, поэтому никто не заметит демагогичности этой улики, а любой, кто подумает об анахронизме, тотчас убедиться, что его свершил только сам Космо - лишь случайно, лишь на-словах, а не наяву, ха-ха! Поэтому же задуманный соглядатай не должен видеть лица Флавия, ведь, после рассказав, как Космо случайно оказался заперт там вместо кого-то, ещё раз подтвердит, что Космо не продумал свою ложь, разминулся с прогрессом своего же плана, случайно использовал в апологии свои надежды на будущее, иначе, ха-ха, - прибегнул к анахронизму ещё и наяву или опять применяет ещё одно заочное знание; и вновь попытался обменяться лицом с Флавием, которого и должны были в-финале запереть в том каземате, однако якобы сразу после этого вы с Флавием и пришли к Горацио. Ха-ха-ха, Валентино, я даже не знал, насколько рад видеть тебя союзником, ведь лишь сейчас насквозь вижу, что ты подсказал нам фабулу трагикомической панацеи: тщета Космо столь универсальна, что задуманный соглядатай, видевший, как Космо оказывается в каземате, вовсе почувствует, что из слов Космо вытекает его, Космо, одновременное наличие в двух местах, ведь пока Космо якобы дважды встречал с вами, по его же собственным словам, и происходило два действа вокруг казематов, хотя якобы сразу после этого действа вы вдвоём впервые пришли к Горацио, чтобы вскоре отправиться в "напёрстки", а сам Космо уже был заперт там, как будто вовсе в развязке "напёрстков", - поэтому никак не мог встретиться с вами, да ещё и дважды; притом якобы именно Космо привёл к казематам глаза стороннего соглядатая, чтобы показать всем, как именно превращается в запертую жертву, и он же инициировал демагогическую погоню за этим соглядатаем, ведь тем временем случались "напёрстки" - погоня за тобой и Флавием, убийство которых могло реанимировать план Космо от неудачи, но потребовало бы и умерщвления этого соглядатая, однако планировалось якобы не убийство вас, а изгнание в тот каземат - та самая, якобы существовавшая лишь в фантазии Космо замена себя на Флавия, когда ты вернулся к Космо один. Недостающего кого-то, чьё место в каземате занял-таки Космо, восполнит сообщник Космо или аноним, который, как вдруг могут придумать многие, вонзил в его план катастрофический сарказм, ибо, в действительности, Космо якобы строил аферу, преступник в которой - не константа, а тот, кто был заперт последним и тем самым якобы выставлял себя жертвой; однако неудача аферы, смысл которой якобы знает - хоть, ха-ха, даже себя не расскажет об этом - только Космо, побудила его же утаить её содержание от публики и представить себя лишь классической жертвой чего-то, но - в чём злорадная поза анонима - финал этой истории показал, что Космо всего лишь сам богорадостно подверг себя бутафорскому аресту, будучи самоуверенным в чём-то, и тем самым проклял себя на ожидание отнюдь не бутафорского эшафота, хотя в любую секунду мог уйти из каламбурно-своего каземата, ха-ха; притча о самонадеянности и вере в союзников донельзя остра! Слушатели этой истории опознают в Космо бездарного стратега, злорадно смеясь над которым и должны сойти в бездну феерического блефа. Как самокритично и сказал Валентино, эта пьеса сама с-талантом напишет себя, если только в-камуфлет не сфальшивит аффект сюжетного ферзя - спасённого от смерти Флавия, душа которого будет оценивать, может ли быть столь неблагодарной, чтобы не поверить всем словам своего спасителя, твоим, - но, как цинически апеллировал себе Валентино, будет и бессознательно отрицать сам факт того, что ты вообще можешь лгать, ведь тогда возникает возможность, что и спасал ты его с-ложью, в рамках чего искреннее чувство максимально-возможной благодарности было проявлено даже не к случайному человеку, а к самому коварному врагу, с-пароксизмом выкравшему святыню: чем дольше он будет верить тебе, тем шире границы позволенной кражи - тем меньше он от-совести имеет шансов разувериться. Перед первой встречей с Горацио, ты должен убедить Флавия говорить с ним только эвфемизмами и несколько намекнуть Флавию, что он, Флавий, ещё не знает даже своё камуфлетное положение, о котором ему вскоре и расскажет аноним, - чтобы Флавий сказал Горацио: "аноним или нет, но вокруг простирается такая катастрофа контекста, что, рассказав о ней не тому человеку, можно лишь воздать ей пароксизм; нельзя допустить мобилизации плеяды, но, прости, большего сказать не могу: я не доверяю даже тебе!". Если в плане возникнут дефекты, после вы сможете врачевать их, заменяя эти эвфемизмы походящей ложью, но, если всё-таки случиться идеализм, то момент этой недосказанности имеет два одновременных объяснения: якобы вы весьма-справедливо опасались, что у Космо, который уже якобы запер сам себя, есть сообщники, которые в момент мобилизации плеяды могли бы обогнать сюжет и посоветовать Космо сбежать из каземата, обрётшего саркастический реализм, - а тем временем вы проверяли и, можно ли доверять Горацио, ведь, если бы он был сообщником Космо - а быть им мог любой - то одни лишь эти эвфемизмы оказались бы для него наипонятнейшей исповедью, выслушав которую, он бы тотчас спровоцировал мобилизацию плеяды, однако, как кричат факты, не сделал этого, отчего ты и пришёл второй раз именно к нему. Кстати, да, не забудьте ещё раз воспользоваться стратагемой вдохновенных адвокаций - в-развязке, перед Чезаре, настойчиво рисуйте с Флавием дифирамбы в сторону Горацио, который проявил к вам столько стоического доверия и является единственной причиной, почему сейчас - триумф вместо траура; люди, сколь бы мертвы они ни были, последним перестают ощущать именно грани всевозможных романтизмов, поэтому возведите Горацио до конфузливых улыбок и публичных рукопожатий, объятий и чествований, вселяя в зрителей элементарный штрих какого-то субординационно-патриотического романтизма, как бы говорящего: "Вот - офицер Горацио, агент Флавий и никому неизвестный неофит; вот - разноплановые лица, которые вы не увидели в смертоносно-оскаливавшейся темноте! Вот - доказательство того, что триумфатором может быть каждый!", ха-ха! В наших руках - воистину непобедимая идея!.. Нет, не хватает мазка, было иначе! Твои взаимоотношения с Флавием должны быть более грандиозны. Конечно же, ха-ха! Ещё одна опечатка! Мы забыли третьего задуманного соглядатая; нет, забыв перекрёсток сюжета, разместили второго не там: задуманный соглядатай, что взирал, как ты с Космо спасаешь кого-то, должен быть только адептом умершего агента и наблюдать не это, а то, как Нестор, в составе дуэта с подозрительным незнакомцем, с которым сейчас заперт выше, - предательски нападает на тебя и Флавия; это - единственное, что должен успеть увидеть этот задуманный соглядатай, начиная долгое бегство, чтобы однажды наконец прийти в плеяду и рассказать об этом случайному человеку, от которого эстафетой эта новость, вновь утратив временной аспект, достигнет Чезаре, а вы с Флавием объясните, что это нападение не только было неудачным, но и является средней точкой "напёрстков", когда его участники якобы ненадолго потеряли друг друга. Необходимо сделать два каземата: показав этому задуманному соглядатаю предательство Нестора, конвоировать Флавия во второй каземат, куда ты и придёшь с Космо; это позволит нам не только указать на Нестора как на сообщника Космо, не только намекнуть, что Нестор - предатель и шпион синдиката, весьма-вероятно соучаствовавший в мёртвом агенте, не только подтвердить слова первого задуманного соглядатая о том, что Нестор участвовал в "напёрстках" якобы именно в то самое, фальшивое время, не только объяснить, куда исчезли остальные адепты мёртвого агента, которые так же были шпионами синдиката, отнюдь не случайно вращающимися именно вокруг мёртвого агента, почти разрушившего их тайну, - но и изречь финальный аккорд сарказма, представив правду так, якобы Космо, не отступая от своего слога, ретушировал пересказы своих сообщников и свои планы: якобы он знал о сцене нападения Нестора на тебя и Флавия, ибо сам задумал её, а потому, доверившись ли плану или, наоборот, выравнивая уравнение своей лжи, мимо которой заключение Флавия постигла осечка, - но вновь заменил в ней Флавия на себя, объяснив своё нахождение в каземате якобы придуманной сценой о том, как вместе с тобой спасал Флавия, словам о чём яростно воспротивится второй соглядатай, который искренне расскажет, что вместо Космо тебе сопутствовал Флавий, а вместо акта спасения вами кого-то был лишь акт неоспоримого нападения на вас Нестора. Несомненно, у кого-то возникнет вопрос - какой логический балласт знает Космо, что столь настойчиво-беспричинно лжёт о своём дуэте именно с тобой; а ты должен ответь, что в этом - месть, ведь ты - причина его фиаско, ибо отказался от всех его софизмов, встретив его как незнакомца, - и придумать ещё несколько мотивов, желательно, бездарных, или вовсе сказать: "чего ещё можно было ожидаться от самонадеянного глупца, который перепутал даже здание заключения и сам запер себя в окружении миллиарда ехидных улик?"; ха-ха, знаете, там есть два идентичных дома на соседних улицах? Ещё раз насмерть рассмешим плеяду: да будет это там, ха-ха! Да-да, теперь я вспоминаю придуманную утопию; таким образом о местоположении Космо не будет знать никто, но вы с Флавием, с Чезаре и публикой, стоя у правильного здания, должны юмористически сказать: "быть может, это случилось и не здесь? Рядом - синоним", и, не замечая протестов соглядатая, дойти к синонимичному зданию, при первом же взгляде вокруг которого сказать, что ошиблись, однако... ха-ха! Осью этой ситуации должен стать именно комизм и сама комедия ошибок, к трагикомедии, не вопрошающая, чьих именно, ха-ха, - ибо инсценировка бездарного преступления Космо как декораций идеальной диверсии - нонсенс, который не даст даже подумать об инсценировке, ведь лишён всего, что обычно вызывает эту мысль у мудрых, а именно - серьёзности логической симметрии, чопорности объяснений, незыблемости доказательств, идеальности улик и грандиозного отсутствия противоречий и умолчаний. Также не забудь приветствовать соглядатая-адепта добродушной, но отнюдь не провокационной репликой: "странно, но мёртвый агент не показывал мне именно вас", на которую он, ха-ха, ответит своё самоубийственное "тоже", слыша что, публика поймёт, будто причиной этому - что лишь вы двое из коллекции мёртвого агента не являлись предателями, поэтому и стали марионетками божественного коварства мёртвого агента, предвидевшего этот миг, ха-ха! О том, наибольший вербальный монумент нужно воздвигнуть мёртвому агенту, я пристально молчу. Кажется, опомнились; всё то, что было сказано о Космо до этой реанимации памяти - чего, как вспомнилось, не увидят соглядатаи и не расскажет сам Космо, вы должны озвучит сами, представив осколками приказов и тайн мёртвого агента. Единственное, что нельзя решить сейчас, - разум Флавия, с которым ты можешь играть ту роль, что мы сказали, но можешь и, не открывая себя до-конца, убеждать его, что действительно являешься адептом мёртвого агента и что Космо действительно пытается подставить его, Флавия, и через подмену лица сделать тем самым, рассекреченным двойным агентом, о котором Флавию расскажет мнимый аноним, - за декорациями чего Космо тем временем якобы пытается свершить какое-то неведомое преступление; да, всё-таки нельзя знать, какой камуфлет таит душа Флавия, - решай свою маску сам, сообразуясь с обстоятельствами и с комфортом будущей роли, ибо вся контрибуция с этого пароксизма, включая Флавия, навсегда обрушиться на тебя. Однако серотонина ярче, что случилась эта словесная репетиция; хоть времени нет, хоть этот план, какое бы фиаско его ни постигло, останется несокрушимой пубролюцией, ведь плеяда не только не поверит в то, что возможно-вымышленные мы дерзнули блефовать анахронизмами, но, если не использовала этот трюк сама, не должна даже придумать и учесть возможность настолько инфернальной диверсии, отчего любая подозрительная коллизия времени и слов свидетелей будет воспринята с самым самоубийственным каламбуром, гласящим, что кто-то из рассказчиков всего лишь своекорыстно лжёт, ха-ха, возможно, аккурат пытаясь спасти синдикат от разоблачения или себя - от чьего-то шантажа или тысячи других интриганских причин, ха-ха; но давайте втроём перескажем будущее на-бис. Валентино, коль уже даже я заблудился в твоих анахронизмах!..
   - Идеальная дилемма: оставшись, я или публично признаюсь в беспамятстве, или разобью их возможно-хрустальный спектакль; однако, ох-хо-хо!.. - тем временем злорадно думал Валентино, воспользовавшись тьмой, стремглав открыв удачно-близкую дверь и уже с-авантюризмом сбегая по эскалатору, - Сколь же бездонно я недооценил даже схватку "театралов" - синдиката и актёров Бартоломео; в этом феерическом плане зияет иной подчерк мысли: ха-ха, неужели именно я придумал и вальсирующую грацию той сцены, где адепты убеждаются в нём об Горацио, а тот - об адептов, в-каламбур сокрушая друг друга отражениями пустоты - несуществующей репутации, стереотипа, авторитета и фальшивой очевидности. Да, должно быть, я, ведь оно - притча нигилизма! Но даже если бы весь этот неудержимый шедевр построил я один, он всё-таки остался бы эпиграммой социопата, с кульминацией - именно в этой сцене, которая хоть и превосходит даже пассаж Фалько на погосте, хоть и показывает размах первого настоящего каламбура, но - всего лишь одна; а социопат, умея ввергать публику в "сам себе - диктатор" творит только подобными бравадами: отчётливо вижу, что если бы вместо меня это творил социопат, то и сам фальшивый пленник, пересекая через себя Горацио и адептов, не знал бы, что именно делает в этот момент, ибо социопат гениально сказал бы ему демагогию: "хоть ни те, ни другие не знают тебя, будь с-дерзостью - и всё удастся, ведь я заставил другого человека, знающего и тех и других тайно порекомендовать вас друг другу", тем самым жертва этого беспричинно уверилась бы во всевластии социопата, а сам социопат достал из колоды следующую карту - того человека, что якобы поспособствовал этой удаче, и может надеть роль этого якобы-авторитетного человека на любого, заставив жертву опасаться этого "любого", чтобы, как-то столкнув их судьбы и суфлируя с обеих сторон, развернуть в обе стороны по каламбуру, создать новые фиктивные амплуа и применить их на любых других персонажей, только косвенно, без-улик и без-балласта продолжая сольную игру в "правила игры"! Блефуя этой статустацией, социопат воистину надевает публике - для неё самой невидимые - маски и, круша апофеозы контекста, богорадостно воздвиг бутафорскую шизофрению, в которой каждый действует по самым мифическим причинам, а странные поступки, возникающие при этом, социопат виртуозно комментирует некоторым зрителям, изобретая новые шизофренически амплуа, авторитеты, статусы и мифы - следующие нити кругового представления, под натиском которых и эти слушатели начнут свершаться странные поступки, которые социопат будет комментировать кому-то другому! Ах-ха-ха, теперь наконец я вижу, какой представляется ему эта бесконечная игра! Гениально, нет, воистину пост-человечно! Неисчерпаемое "брависсимо"! А нет ли намёка в том, что в своём плане я использовал именно это стратагему на Горацио и адептах? Но если социопат сокрушительно-способен в реальном времени представить всё, что происходит в этом городе, хотя бы в такой же детализации, в какой повествовал фальшивый пленник, то меня ожидает эдемская тщета, ха-ха! Странно, но этот же план неожиданно отвечает, почему я ненавижу шахматы - игру с бездарной, неизменной формой и комбинаторным фатализмом содержания, пока только сама жизнь и искусство - мольберты тотальной свободы, в которой при хитрости, мудрости и таланте любая социальная тщета - лишь зашифрованный хрусталь; потому мне и импонирует Фалько, социопат и сама игра в "правила игры", сенсационно увидев которую, я не имел ни осколка шанса, чтобы спастись из блефа социопата! О, слишком хочется узнать, как "критики" примут эту камуфлетную пьесу... Ах-ха-ха, даже не думал, что возможен факт наилучшей реплики, пока сейчас не узнал её, ибо "вокруг - гениально"! - эпидемически посмеиваясь, мыслил Валентино, с-амбицией начав было открывать дверь выхода из центральной колонны.
   - Подождите, - послышался слева отчётливый голос творца "мракобесия", - Не ставьте меня на паперть злорадного "зря", или мысля от-эгоизма - не лишайте себя финала комедии, ха-ха! Тут афиша, как видели, вызывающая фурор даже без-театра, ха-ха!
   Валентино подошёл к незнакомцу, который, сообщая ангельски-коварное лицо, тотчас подсветил пол, - и увидел три листа с графитовыми портретами, чем больше крайние из которых следовали сверхреализму, тем больше патетичность запрокинутого кверху и нарисованного взглядом с неба лица лежащей меж ними карикатуры казалась фанатическим надругательством, однако не успел Валентино рассмеяться об этом и рассмотреть, что этот портрет имеет и миниатюрное, уменьшающееся книзу, но тщательно-прорисованное тело, авантажно предающее сферическую кривизну пространства и намекающее на некий, вот-вот случающийся раскат навстречу, - как вдруг узнал в карикатуре Флавия, испытал апокриф случившегося, и, едва ли не обнявшись с незнакомцем, придался смеху.
   - Ха-ха, почему спустился именно ты, Валентино! Думаешь, это - буффонада художника? Нет, ха-ха! Очередной "фальконет", притом воистину: как бы и Фалько, но отнюдь-таки нет, ха-ха! - сказал собеседник и посредством этого каламбура, показавшегося невыразимым синонимом фразы "камуфлетная бравада", возвёл Валентино в экзальтацию, - Только представь тот антипод боли, что я испытал, когда карикатура оказалась интриганской загадкой, а перед собой вспомнил ответ - натурщика, склонившегося в бутафорское зеркало, ха-ха, и моментально представил все возможные истины об этой злорадной минуте! Узнал ли Флавий, натурщик, себя или ему, к притче о самоубийстве, помешала гордость? Думает ли он сейчас о том, чтобы с-вдохновением повернуться к художнику, думает ли о причинах предвзятости художника, думает ли о злорадной тщете шпиона, выжданного молчать в-ответ на столь яростную издёвку? Думает ли о её предумышленности? Думает ли о том, чтобы посмотреть на меня и понять, а узнал ли я его, учитываю ли я шанс того, что сам он мог и не узнать себя, знаю ли я, что сейчас он аккурат думает о том, чтобы посмотреть на меня, и восклицает: "да неужели даже сквозь этот мрак я похож на это?!"; или он думает о том, что я могу узнать его именно в тот момент, когда он посмотрит на меня? Бежать, ибо уже поздно?! Медленно уйти, чтобы не намекнуть?! Посмотреть на меня, чтобы узнать правду, рискуя помочь ей создаться и ошибиться в её же трактовке?! Что?! Кто кем думает?! Ха-ха-ха! Идеальный логический тупик! Да и я сам среди этих мыслей вдруг вспомнил, что удивился, когда держать эту афишу попросили именно меня, вместе с этим вспоминая и утренний диалог с Фалько: "знаете, cэр, бывает, что одна мысль обгоняет другую...", на что я стремглав ответил отрицательно, а он, отвернувшись с-шагами, невыразимым тоном промолвил: "о, однажды изведаете, и лишь после этого продолжим!", ха-ха! Передай ему, что я восхищён. А ожидание тщетно - пойду наверх, нужно догнать события, - сказал незнакомец, предлагая рукопожатие, - Кстати, едва начнёте шептать коварством, попытайтесь вручить приглашение и мне, да?
   - Безусловно, - искреннее ответил Валентино, замечая, что симпатия к этому незнакомцу, возникшая лишь от одной его "мрачной" бравады, не оказалась случайно клеветой, и начал обратный путь к аллее, с неуязвимой улыбкой думая: "Да, именно подчерк Фалько, вложившего скандал в сам разум Флавия, который мог фанатически принять какое-то решение, но вспомнил альтернативу, а с ней - все возможные шансы; каждый из нас всегда был сольным игроком в "правила игры", а ареной имел коллаж заблуждений, самообманов, невнимательностей, апатии, маний, рефлексов и фанатизмов, ибо путь лишь один, пока не оглянулся вокруг. Оказывается, этот незнакомец тоже продемонстрировал амбицию, ведь его оратория о "мракобесии" была садистки-аллегорической аллюзией, тайно адресованной к Флавию, его же имеющей ответом и по его реакции уже мне позволяющей увидеть, что он всё-таки не смог поверить в столь грандиозное фиаско, ведь дождался последних слов загадки и лишь после побежал, - поэтому имеет чуть больше шансов поверить фальшивому пленнику, который станет фальшивый спасителем".
   Оглянувшись на сооружение и посмеявшись катастрофической "содержательности" темноты в полости седьмого этажа, Валентино вскоре повернул в аллею и спустя несколько перекрёстков увидел, что она, не отступая от стиля, превращается в мост над весьма-впечатляющей - но не размером - скалистой трещиной с рекой; оглянувшись вбок в ожидании множества соседних мостов, он вновь поблагодарил пейзаж - за то, что небоскрёбы, прилегающие к ближнему краю трещины длинны, а их нижние половины стилизованы как продолжение скалы, пока по другому краю простиралось шоссе с тротуарами и горящими фонарями. Походя к этому шоссе, прерванному каменной дорогой, Валентино с-сенсацией обнаружил в себе талант к увлекательно-летальному бездействию, в котором пребывает, бравируя Фелицией, Данте, Френсисом, Кульминантом, Квентином, Эном, своим вступлением в плеяду, обличением анонимов и ультиматумом социопата, а особенно - предательским "тем", что забыла сказать амнезия; отвечая себе трагикомической улыбкой, от-гордости он лишь посмеялся над мыслью о предпринятии бега - смещаясь к краю каменной дороги, к краю наступающей аллеи, продолжал мысленную обсервацию сюжетов и ожидал коварного явления очередного незнакомца, что вновь соблазнит на субъективный грех, но, как оказалось при внимании к панораме, опоздал ждать, ибо аллегорический соблазнитель зиял впереди. На промежутке моста и шоссе стиль аллеи претерпевал изящное искажение: вензеля-дорожки, утончаясь, расходясь влево и вправо и авантажно суммируясь - в силуэты двух перьевых ручек, вдруг достигли левой и правой стен контурных небоскрёбов, в-кляксы излив остриём на каждую из них дебютный мазок граффити, который на правой стене разверз абсолютную цитату предыдущего стиля аллеи, притом край углового небоскрёба на этой стороне был оформлен правым краем открытой книги; на бетонном полу разверз абстракцию, от темноты и громоздкости втройне удовлетворившуюся этому названию; а на левой стене - спирально-разворачивающуюся вереницу половины схематичного эскиза пейзажа, с каждой следующей репродукцией проявляющего все больше от скрытой половины и обретающего все больше детализации, оттенков и размера, пока наконец пейзаж не возник полностью, а из промежутков и пустот меж изображённым на его дальнем конце не собралась каламбурная половина силуэта, вторая половина которого - явная - была пририсована дальше, а ещё дальше, на ширине нескольких небоскрёбов, обретала раскадровку - бега и приближения этого силуэта, заканчиваясь сценой, где он, титан, опасно падающий в аллею или завершающий бросок, тянул длань к мечу, нарисованному вонзённым в противоположный небоскрёб, стилизованный до руин - вплоть до нарисованных людей, смотрящих из лишённых стен комнат, пока дальний край этого небоскрёба являлся левой частью картинной рамки, а по следующему небоскрёбу стекал будто соскользнувший туда текст - страница, написанная трёхмерным граффитизмом и затмевающая нарисованный оркестр, дирижёр которого виднелся на противоположном небоскрёбе - перекрывая другую картину.
   - Книга картин! - последнее что патетически подумал Валентино, смотря на это, перед тем, как опомниться лишь спустя час, проведённый в эпицентре графического романа, цепью перерождающихся коллажей, объединённых беспрестанным присутствием титана, - высказавшего всё: от исторических событий и портретов незнакомцев до абстракций, визуальных аллегорий и геометрических парадоксов, - а закончившихся стеной с гениальной какофонией автографов художников, напротив имевшей финальную половину того самого силуэта, который невпопад, особенно - по размеру, дополняла бронзовая половина - скульптура, приставленная к следующей стене - началу следующей стадии аллеи.
   Далее рассматривая уже памятники, ретроградное содержимое витрин, кареты и множественные композиции скульптур-историзмов, представляющих реликвии "событий", раритеты "действий" и антикварные "ситуации" и "позы", Валентино продолжил идти, неожиданно понимая и себя экспонатом колоссального музея, которым являлась аллея, - пока наконец не вышел из каскадно-этажного района, вскоре за углом одного из перекрёстков заметив место, где некогда познакомился с Джакомо, а сейчас - с бегом Данте в сторону ротонды. Сойдя с аллеи, начав преследование среди старинных зданий и посмеиваясь аксиоматичности этого, Валентино внезапно дошёл до крепостной стены, за высоко-узкими воротами которой виднелся Данте, но главное - большая площадь, центром имеющая синеватый-с-позолотой дворец с несколькими широкими башнями, прерывающими высоту стены; Данте дошёл до противоположной воротам стены дворца, где его ждал неизвестный собеседник, а Валентино, с-тщетной осматривая из ворот абзац пустоши, злорадно приглашающей стать её откровением, из тишины услышал лишь, почему встреча происходит именно здесь; замечая внутри такие же ворота в левой и, вероятно, в правой стенах крепости, побежал вправо по контуру - в сторону аллеи, частью которой и оказалась другая стена. Намереваясь войти в дворец и коварно подслушать из окна, Валентино едва ли не с-амбицией вбегал в другие ворота, но тотчас увидел Данте и собеседника, стоящих уже перед этой стеной.
   - Ха-ха, безупречное коварство шагами! - думал Валентино, не имея даже вторичной возможности выглянуть и тщетно пытаясь прислушаться, - Данте нарочито подбегал к воротам из-права, чтобы соглядатай, не имея возможности пройти перед воротами, изобрёл только то, что я, и теперь, не имея возможности пройти уже перед этими воротами, устремился обратно, а они тем временем, наверное, считая время, сбегут из крепости в любые из трёх других ворот или тоже вернуться обратно, если не успели "договориться", ха-ха! Если только здесь каждый не должен наконец вспомнить, как ещё пройти перед воротами...
   Валентино обернулся на аллею, соседние пролёты другой стороны которой были весьма удалены от этого места.
   -...Нет, обходить едва ли не больше, чем идти обратно; если мудры, они уже не отойдут от этой стены дворца, а затем выйдут именно здесь или вовсе войдут в дворец. Тогда подслушаю не слова, но разум! - злорадно закончил Валентино, решив проверить истинность интриганского пророчества, и, подождав столько времени, сколько потребовала бы половина бега обратно, вышел на середину аллеи и якобы-естественно пробежал мимо ворот, в которых, чествуя свой шахматизм, боковым зрением увидел приближающегося Данте, казалось, ускорившегося при этом. Инсценируя целеустремлённость, Валентино решил не замечать Данте и продолжил было бег, но внезапно услышал звонок забвенного телефона.
   - Валентино, - изрекал Данте, - Не останавливайся, не оглядывайся, не окликай и не делай ничего, на что якобы имеешь причину. Имеешь? Быть может, сейчас времена звонка наконец совпали, и ты невнимательно видишь декорации крепости? Не лги.
   - Да, - изрёк Валентино, думая: "ха-ха, самое камуфлетное фиаско лицемерия!".
   - И в какой позе падает сюжет? Ты следишь за мной, или уже я - за тобой?
   - Ха-ха-ха, не это ли - "дворцовый переворот"? Начинается вторая.
   - До-метафор жаль; прости, ха-ха, и поворачивай вправо с аллеи.
   - Везде, ха-ха? Почему - жаль? - ответил Валентино, думая: "Какой это Данте? Что если сейчас я сам прочитаю Реальности его козни обо мне, ха-ха?!"
   - Да; ибо мог бы зайти во дворец слева и, к справедливости, подсмотреть лицо того, кто подслушал мою ложь и однажды перескажет её как правду! Тогда преподношу тебе того себя марионеткой, которую нужно спасти: он не знает об этом диалоге, как не знает и о перевоплощении - своего дворцового собеседника в соглядатая. Дотла советую тебе забыть направления, ведущие к ротонде, ибо это уже было и спустя комбинацию случайных поворотов украсило тебя титаническим "некстати", которое мы также будем своекорыстно ретушировать ныне. Повернул?
   - А цинический "ты"? - фабулой моего будня?
   - Да; только не скажи себе, что откажешься от перелома истории, если продолжишь путь к ротонде, - так как это бездарный софизм. Повернул?
   - Да.
   - Действительно ли, ха-ха? Что - впереди?
   - Узкая улица кончается тремя колоннами чего-то.
   - Знаю; что - вокруг?
   - Слева - высокая решётчатая ограда, сопутствующая деревьям, а справа, в повороте, - внешняя лестница на второй этаж, а далёким финалом улицы - памятник... и!..
   - Незнакомец? Пробеги мимо этого поворота на-бис: обратно - яростней.
   - Ха-ха, попрошу не укрощать эгоизм, высказав и остальное предпочтения!
   - Ха-ха! Только теперь, покорив экзамен по положению во времени и пространстве, не придумай ехидный разворот. До сих пор посмеиваюсь, ха-ха, тому, как в прошлый раз ты чередой бутафорских "конечно" излил мой монолог в анахроническую тишину; богорадостно, ха-ха! Но поэма громких последствий того приближается! Овеществил?
   - Ха-ха-ха, да, он заметил меня!
   - Отныне не оглядывайся, повествуй шёпотом и остановись на минуту перед следующим поворотом, инсценируя, что ожидаешь за ним кого-то.
   - Нет, манекеном останусь, только если однажды окажешь мне кратное поручение, а пока - корысть: кто он - зритель этой репетиции?
   - Спустя два "но": если сможешь дозвониться именно тому мне, кто уже дал на это согласие, а притом, ха-ха, совпадёт с тобой во времени. Правый же пейзаж нарушает Баттиста; в происходящем он - лишь случайный соглядатай, а в сюжете будня - неудачный компаньон Федерико по шантажисту: когда они в-клятвы заканчивали обсуждать удачное слияние своих афер, мелодраматической и криминальной, из кулис вышел праведный зритель, который озаглавил себя монополистом их тайны, а взамен оставил им свои заповеди. Беги дальше. Едва начав читать эти заповеди вокруг города, Федерико рассмеялся ошибке шантажиста, чужими лицами рассказавшего ему свой столь громоздкий скандал, что встречный компромат стал демагогией, и злорадно перевернул падеж шантажа обратно, однако разминулся с мудростью - решив сперва сказать об этом самому шантажисту, чтобы незамедлительно лишить его власти над потерявшимся Баттистой, но тем самым и саркастически подсказал ему, что Батиста - еретик контекста, ха-ха, до тех пор, пока не встретиться с Федерико. Сардонически улыбнувшись и скорбя о своей глупости, шантажист предпринял поручения Федерико, но, едва расставившись с ним и с маской, разыскал Баттисту, заверил его, что Федерико, усердно исполняя поручение, дошёл до катастрофы и однажды нуждается в его косвенной помощи, - и одарил его эстафетой следующих поручений, большая часть которых якобы направлена на спасение Федерико, но тем временем, утоляя своекорыстие интригана, лишь коварно ингибирует наступление этого реставрационного свидания, ха-ха! Тем временем Федерико, вероятно, уже осознал свой предательский "эгоизм", а себя - саркастическим вседержителем непризнанной победы, ха-ха; ведь поиск Баттисты или самого шантажиста, отнюдь не способствующего и этой встрече, исключает возможность любых посредников, иначе на сцену прольются кляксы обоих секретов; что, впрочем, верно и для Баттисты, не желающего анонсировать свои встречи с Федерико и шантажистом, а потому обрёкшего себя на роскошное соло, ха-ха!
   - А имя шантажиста?
   - Незнакомо; восприми каламбуром, если не утолил внимание, ха-ха! Что - справа?
   - Ха-ха, улица с рутиной архитектуры, воистину нет ничего, что можно подчеркнуть словами.
   - Поверни на следующую; в третьем или четвёртом левом повороте будет Квентин, весьма ожидающий твоё "стремглав"; обязательно оглянись на него.
   - Да, - вскоре сказал Валентино, в первом указанном месте увидев Квентина, шествовавшего в противоположную сторону по параллельной улице.
   - Теперь - стремительный разворот: пусть Квентин, уже побежавший к тебе по своей улице, вдохновенно исполнит прятки с пустотой.
   - Ха-ха, вижу грим сюжета: теперь Баттиста думает, что я испугался встречи с тобой, оттого и побежал обратно, другой ты, наверное, будет думать, что я слежу за Квентином, а если бы не этот блеф, мы бы аккурат встретились с Квентином; но что - символизм? Что именно делаю я?
   - Немотой создам сюрприз, ха-ха!
   - Квентин сошёл с той улицы.
   - Ныне он должен замечать другого меня или Баттисту; после этой улицы поверни вправо, а спустя пять-шесть поворотов - надолго влево; тем временем помолчим: мне нужно представить, какой фигурой пожертвовать, чтобы не разминуться с помнимым будущим.
   - До некоторых пор, - думал Валентино, со-смехом воплощая партитуру возможного самоубийства, - Данте не уничтожит бесценную пешку - меня, знающего о его петле; буду лакеем, чтобы, играя с риском, расхитить его кулисы. Ха-ха, будто без-демагогии! - подумал он, когда, продолжая бежать, случайным наитием фантазии начал дорисовывать вокруг себя и во многих сценах памяти недостающее сонмище прохожих, размышляя о том, сколь сложно бы было при их наличии понять, что именно эти некоторые из них беспрестанно соучаствуют в герметичном сюжете, столь очевидном ныне.
   - Не знаю, - вскоре сказал Данте, прервав фантазии Валентино, стирающего то одних, то других воображаемых прохожих и наблюдающего в том возможные перемножения герметичных сюжетов, - Что бы ты выбрал - отомстил предателю или спас незнакомца?
   - Вероятно, встречи с пост-человеком оказались абзацами моего грехопадения, ха-ха, ибо после них я цинически скажу, что любой враг - самая фанатическая марионетка, поэтому и советую второе - кражу благодарности и обретение ещё одного союзника - уже сознательного.
   - Тогда пасьянс гласит, что вскоре ты увидишь слева улицу более широкую, чем предыдущие, поверни на неё и едва ли не тотчас обнаружишь слева миниатюрный сквер...
   - Говори стремглав: я уже здесь!
   -...Спрячься там, чтобы другой я пробежал мимо и, смотря через сквер - от улицы, жди приближения моего дворцового собеседника; по другую сторону улицы - две арки, но лишь одна имеет ворота, а также - мазки коварного шёпота; соизмерь свои амбиции, ибо это - пяльцы каламбура: ты должен немым шагом пройти в ворота, чтобы затем...
   - Ты пробежал вдоль сквера, а дальше - кажется, прямо.
   -...Якобы-случайно создав любой звук, выбежать оттуда громогласным бегом и вбежать во вторую арку: спустя 15-20 секунд после твоего само-оглашения из первой арки выбегут преследователи, которые должны встретиться с тем собеседником...
   - Который, ха-ха, уже; вхожу.
   -...Якобы осознавшим тщету побега и дерзостно развернувшимся, чтобы показать дебютное явление сюда. Не отступись реализмом расстояний.
   Меж приоткрытых створок наблюдая приближение соглядатая, Валентино воистину не оступился в реализме, ибо вдруг саркастически понял, что следит за случайным лоскутом темноты, - не сумев сдержать иронически-контурный смех, посредством скользящего шага увидел, что сам соглядатай едва уже не вышел из сквера, и выбежал наружу; подозревая, что вторая арка может вести в тупик, Валентино отклонился от возможно-коварных инструкций Данте и исчез в следующем правом повороте.
   - Здесь тупик! - агоническим шёпотом солгал Валентино Данте, заранее посмеиваясь предположительному фальстарту его победного злорадства.
   - Если только - невнимательности, - серьёзно ответил Данте, - Стремглав догоняй другого меня, ибо впереди - финальный вензель происходящего; время намекает на фатализм - закулисно обгони другого меня, вновь явись на улицу с арками и сквером: если запомнил панораму, то как-можно ближе к концу улицы, - и беги насколько-то быстро, цинично игнорируя любые камуфлеты реальности и себя. Спрячь телефон до тех пор, пока после этого камуфлета опять не останешься один.
   - Кстати, объясни наконец уникальность наших телефонных встреч: что если все бумажные эпистолы плеяд - только диверсионная бутафория?
   - Рай разменяю, чтобы узнать, что ни одна из таких встреч не имела свидетелей! Не хочется вновь говорить о самом бренном нюансе контекста, но сейчас ты высказал ещё одни возможные кулисы этого города: до-таланта сложно обнаружить телефон, не ставший здесь бутафорией, но ещё сложнее - обнаружить номер такого телефона; истинна об этом имеет два края - или ни один телефон, удовлетворяющий обоим критериям, не был найден, иначе были бы моментально обнаружены номера всех возможных телефонов, а революция жанра, что ты представил, случилась бы тотчас, - или каждый лишь утаил его существование от публики и, как мы с тобой, использует для интимного злорадства; верю в первое, ведь ни одно чужое письмо, что мне довелось созерцать, даже несмотря на фальшь не имело того гротеска дезинформации, который неминуем во втором случае.
   - Прячу голоса, - изрёк Валентино, в левом пролёте заметив другого Данте и успев отвернуться прежде чем тот заметил его.
   Тотчас сойдя с улицы в здания и между ними вернувшись на улицу, некогда начавшуюся сквером, Валентино увидел, что от финала её отделяет один перекрёсток, чуть за которым просматривается начало небольшой площади, нарушенной тремя малоэтажными зданиями, разделёнными большими промежутками, - и продолжил бег, тщетно пытаясь предсказать обещанный камуфлет. Едва ли не в тот момент, когда Валентино делал первый шаг по площади, от которой, как оказалось, видел лишь ширину, - слева раздался выстрел, сцену с которым помимо темноты заслоняли близкие деревья; продолжив бежать вперёд, спустя несколько секунд он увидел человека, выбежавшего из этих же деревьев и влачащего, по неисчерпаемым признакам, очевидную роль - тотчас-раскаивающегося убийцы.
   - Ха-ха-ха, игнорируй же, о, ничтоже, камуфлеты реальности, включая свою смерть! - ехидно думал Валентино, отнюдь не понимая, как реагировать на происходящее, а потому продолжая бежать, - И всё-таки самоубийство: к каламбуру, я кажусь убийце злорадным ловцом... Нет, не знаю истинных аккордов "вокруг", но сейчас убийца, если спасётся из софизма о моей роли, поймёт, что убийство меня - неблагодарная глупость! Данте! - мысленно обратился он, с-харизмой воздав ему рекомендательный речитатив, - Спустя несколько секунд Данте, погребая дилемму плюсом, отомстит врагу - мне! - спасеньем незнакомца - этого убийцы! - ведь, когда мы вот-вот выбежим из-за деревьев, зрителей весьма заинтригует вопрос о том, кто же из нас - аксиоматической рифмы солидарности! - убийца! И, к катастрофе логики, я даже не могу остановиться, ведь тогда с одной стороны тупика - зрители могут предположить, что именно это и понял убийца, решив воспользоваться удачей и перетасовать лица и роли, а с другой - в зависимости от рулетки восприятий сам убийца в-ответ на это может убить или добродетельно схватить меня, ожидая и для себя того или другого, ха-ха-ха! Безысходный каламбур! Я свершил несколько случайных поворотов, именно сейчас бегу по направлении к ротонде и встретил-таки воистину-титаническое "некстати"!
   Трагикомически смеясь вслух, Валентино вместе с убийцей перебегал площадь и сквозь-сатиру наблюдал своих маниакальных зрителей, одного из которых - подсвеченного милосердными соратниками - сие зрелище, даже не успев начаться, хоть и до-конца лишило "непреклонности", однако навсегда оставило "равнодушным", пока большинство остальных, по-одному возникая из-за кроны крайнего дерева, от-фурора сходили со своих мест, лишь начиная идолопоклонническую процессию, но уже догоняя своего кумира - букетами смертоносного света.
   - Едва насмерть не ошибся, назвав замешательство ролей причиной немоты пистолетов! - подумал Валентино, внезапно вспомнив контекст и уместную светофобию, когда уже бежал среди перекрещивающихся садистски-суетливых потоков света, со-смехом слыша где-то поблизости удивлённо-агонические крики убийцы, думая о тщете вензелей своего бегства и желания видеть, какая из границ света порвётся пришествием тени.
   С-эйфорией замечая, что дальнее из тех трёх зданий находится не среди площади, но уже творит её дальний контур, оттого весьма близкий, - Валентино едва ли не мгновенно добежал до него и бессилья и покинул площадь, коварно сворачивая во второй левый пролёт - навстречу и наперекор энтузиазму близящейся части преследователей; вслушиваясь в шаги, но более - в потоки света, до-злорадства подробно пересказывающие будущее, он играючи отступал за те уличные углы, картины за которыми авторы этого "светопреставления", пленённые стереотипом своего отставания, подразумевали как "обратно" и не имели шанса удостоить вниманием, - и, дождавшись, когда симфония свечений и шагов переместились направо-назад, саркастически-праздно пошёл вперёд - к аллее.
   - Узнали ли они вовсе моё лицо, если в-ответ я не узнал зрителей? - думал он, - Взаимным фактором к тому - и расстояние, и возможное незнакомство, хотя ослеплён был лишь я! Тем временем наблюдается эволюция моей, ха-ха, бесхарактерности и мышления, притом влияние Фалько... Данте!
   Поднося телефон, Валентино задумался было, каким коварством можно отомстить Данте, но, к каламбуру, случайно сказал от-усталости-тяжёлый вдох.
   - О, отверни инвективы, - злорадно, самым контрастно-острым голосом изрёк Данте, - Несомненно, небеса кончаться раньше, чем ты поверишь мне, но ты дважды ошибаешься, толкуя этот каламбур - незримую панацею.
   - Ха-ха! Коли ещё тщишься лгать, с-талантом расскажи мне, какой же финал имела вселенская премьера этой сцены, если "ныне" - моя пандемическая победа?!
   - Только одно отличие: ранее, в ставшем мифом, другой я от-глупости сбежал, не дойдя до площади, но теперь не успел придумать это.
   - И?
   - Прости, ха-ха, но именно это для меня - будущее. Предвосхищу твои вопросы - я не могу прокомментировать даже это фоновое убийство, но обещаю, однажды ты поймёшь, что я не диктовал ничего, кроме рая, а ты не показал вселенной ничего, кроме льстивого словоерса шагов; даже предлагаю пари...
   - Ха-ха-ха! - гомерически перебил Валентино, - Вдохновляешь на злорадную притчу: спорим на Абсолют, что я не умру, да? Ха-ха, воистину вторгаешь пубролюцию! Ничто не выразит мои чувства громче, чем эта метафора!
   - Философ знает, что прежде всех благ - понимание, ха-ха; докажу тебе хотя бы его... ха-ха, нет; лишь клянусь однажды воплотить твоё поручение. Ни за что не подумай, что я сбежал, цинично устав даже лгать, а тем более - не уразумев камуфлетные морали твоей притчи, однако... прощай...
   - Нет! - тщетно воскликнул Валентино, продолжив идти к аллее и начав думать: "Если перезвоню, то - мимо времён! Столь жажду верить в дружбу Данте, ведь тогда этот телефон - пубролюция, позволяющая прекратить даже уже-происходящие драмы и спастись, когда невозможно! Наверное, вопрос о вере Данте - улыбка скандала: он не может не быть дружелюбным со мной хотя бы лицемерно, ведь я и Фалько - его единственные наперсники, которые могут помогать ему в реставрации спектакля, а могут шантажировать его - публикацией пятимерных козней, во что, однако, ха-ха, никто не поверит! Если все мы поняли тщетность шантажа, тогда вокруг всея Данте мне - союзник, но вокруг Фелиции - дуэлянт; нужно расхищать вниманием мотивы его поручений, которые, будучи о Фелиции, будут только латентными кознями, хотя в хронологии есть и предел, после которого Данте станет безупречным врагом - после финала ли побега Фелиции, или после того, как я или Фалько попытаемся превратить его в пешку, или когда он в-оригами свернёт этот день в памятник своим мыслям? Чтобы понять это, мне нужно выкрасть жанры его и, ха-ха, своих помыслов. А ведь, если звонить беспрестанно, однажды я могу адресоваться в момент, близкий к началу его временной петли, и, попросив временно-наивного Данте разрешить мне поговорить с самим собой, обрести несколько трещин амнезии или даже холст триумфа, ха, ха, ха-ха! Быть может, пока я обвинял плеяду в диверсионном эпистолярии, именно я и оказался его творцом: Данте думает, что доставляет в прошлое мои бесценные письма самому себе, но они - блеф, ибо одного звонка максимально-прошлому самому себе достаточно, чтобы, предупредив об амнезии, попросить себя создать и спрятать второй дневник, а первый отравить дезинформацией, как и письма. А не кажется ли это мне тайнописью Фелиции: две упомянутые колоды писем к Бартоломео - аллегорический намёк на этот нюанс, истина холста или совпадение идеальных клише? Если её положение реалистично, то, к сарказму, это исключает аллегорический апломб самой Фелиции, но взамен угрожает намёком социопата, или, ха-ха, Данте - намёком того, кто сфальсифицировал то письмо, если оно вовсе знакомо с цензурой! Несомненно, молчание Фелиции - триумфальный жест социопата, показывающий, как лаконизм одной с талантом поставленной запятой сюжета разверз безбрежный театр фальши, ведь каждый зритель, несомненно, нарисовал к нему своё "почему" - богорадостное, рассказал остальным другое "почему" - своекорыстное, и выслушал от анонимов третье - предательское, ха-ха! И сейчас, быть может, все персонажи этого города уже в-блеф врисовывают мой портрет и эти "почему" в свои апологии, иеремиады и козни, творя друг на другом именно то, что над ними - социопат и аноним! Без памяти я имею шанс даже не понимать истинный масштаб злорадства социопата, все бравады которого в мою сторону, возможно, лишены бессвязности и однажды обнажат переплёт тщет. Да, даже если он - не я, у социопата должен быть инфернальный фаворит, распятый на перекрёстках всех сюжетов этого города! Тщетой кажется уже и любой комплимент к гениальности социопата, ибо пантомимой прохожих он безотказно задал каждому зрителю загадку, которую никто не смог даже дочитать до-конца, ха-ха: стоит лишь кому-то с-амбицией начать поползать к её покорению, как социопат злорадно замечает этого триумфатора и то, что его шаги - новая фабула, в которой можно оживить ошибочные гипотезы самого триумфатора и в которую можно вплести перекрёстки чужих сюжетов, злорадно трансформируя условия загадки; а тот, кто всё же начал воспарять к победе, и превращается в фаворита социопата! Воистину, это гимн виртуозного игрока в "правила игры" - сам сделанный ход противника, заменяя окружающую игру, должен провоцировать свою бесполезность! Ха-ха, словно вокруг меня - самая милосердная редакция трагической притчи о том, как глупцы дерзнули сделать своим дуэлянтом Бога или Судьбу! Быть может, этот фаворит - та самая, кульминационная пешка, над которой Фалько спорит с социопатом? Фалько говорил о своём таланте к точечному коварству, а именно этот фаворит, если есть, - интегральная вершина пасьянса социопата, позволяющая победить именно абсолютно-точечным осмыслением катастрофы, и...
   Внезапно Валентино намного раньше, чем ожидал, вернулся в вероятно-изогнувшуюся аллею и, повернув в сторону ротонды, по ближней стене увидел спину очевидного, весьма-некомпетентного соглядатая, на два пролёта дальше смотрящего кверху - в ту сторону, откуда пришёл Валентино. Не без "кажется" узнав в нём Теодора, Валентино со-смехом пошёл обратно - занять место в противоположной кулисе, но, повернув преждевременно, едва не вышел на сцену, увидев металлическую только-каркасную башню, на единственной, невысокой площадке которой беседовали двое.
   - Что? - вдруг не сполна вопросительно, будто иронически, обратился к Валентино один из собеседников, обернувшись, склонившись за перила площадки и скрестив пальцы.
   - Не вижу, - раздался голос из-за правой стены, а за ним - сигаретный дым.
   Тем временем Валентино, в темноте попирая обратную сторону этой же стены, истерически угадывал предысторию этого разоблачительного "что" и комбинировал ответ, а теперь героически сдерживал смех о беспричинном страхе, слепоте обратившегося и едва не воздвигнутом каламбуре и, замечая на квадрате соседних зданий веранды метровой глубины, краями гласящие, что меж Валентино и похитителем реплик - лишь шаг, - сбегал обратно льстящими тишине шагами, чтобы обрести другую позицию.
   - Подозрительно. - вкрадчиво продолжал склонившийся незнакомец, - Будто я сейчас, склонился за абрис пунктуальности на второй же встрече - серьёзность ржавеет, не иначе; когда он уйдёт, слагайся вслед и найди палитру его воскресшей непоколебимости.
   - Ваше превосходительство не забыло, кто кому - пешка? - иронично ответил "наместник" Валентино.
   - Кроме грёз, оба - пешки Виолетто, - изрёк с башни третий незнакомец, - И я уже мимо-креста, ха-ха, распинаю себя за то, что сошёл с вами в эту трибунальную баталию: до-раны подозрительным мне кажется гигантизм "но" в предыдущем фиаско.
   - Мнишь, - ответил наместник, - Что Виолетто нарочито, ради трибунала, заклеймил нас вереницей этих заведомо-неудачных поручений, чтобы воздвигнуть нас здесь и сейчас?
   - Да, - ответил третий, - Что если песнь шантажа - бутафория, и сейчас он - единственное из действующих лиц, кто знает об этом и опаздывает к невыносимо-любезной комедии лишь для того, чтобы злорадно представлять, сколь чопорно тщимся мы тем временем примерять свою ветхую грандиозность; а на финальной арьерсцене этого - Виолетто, взирающий на своих цареубийц, настойчиво доискавшихся встречи с их собственным убийцей, и обещающий себе не умирать ни от чего, кроме этой бездарной комедии...
   - Энтони, остановись, - сказал наместник, - Виолетто не мог знать о нашей изменнической амбиции, зато каждый, кто умеет думать хотя бы наполовину, знает, что диктатор, оступившийся о шантаж, не мог поступить более мудро, чем прозаически опоздать к своим тиранам, вселяя - во всех смыслах - риторическую паранойю.
   - И глас её сполна... неясен мне, - до-театральности эффектно произнёс склонившийся, - Ха-ха, некстати вспомнилось ещё и то, что он может быть союзником Виолетто, обмениваясь неугодными - нами, кстати; а есть и второе "кстати", ха-ха: хоть я уже давно и безвозвратно заблудился под нимбом, но когда думал об этом, оказался яростно-рад тому, что сия концепция, если верна, случилась здесь, а не в многоликом социуме: представьте жанр кошмара, в котором два абсолютных принципала - мафии и полиции - претерпев сверхсекретную синдикацию, стали искренними лакеями друг друга, отчего один помогает другому свершать незаметный геноцид праведных полицейских, ведь обыватели никогда не задумываются о том, что мертвецы лишены эпитетов, - и всех, кто способен обличить принципала полиции, а он в-ответ столь же незаметно практикует геноцид любых инсургентов внутри мафиозной структуры, как и целых мафиозных структур - конкурентов по монополизации бесталанного порока.
   - Ха-ха, - ответил наместник, - Кажется, если манипулятивно прировнять твой абзац к демагогии, и представить неожиданную правду - что демагогия является самым и единственным бездарным случаем аллегории, то ныне ты иносказательно поведал нам о контексте любого правителя, который, олицетворяя в себе обоих этих принципалов, латентно читает обывателям именно этот кошмар.
   - Коли аллегорией предпочёл созерцать речи мои, - вновь-театрально отвечал склонившийся, - То сверхцинично ко мне внимание твоё; ха-ха! Но ты прав: это же можно экстраполировать и на композицию двух правителей, каждый которому - та эгида, что обуславливает власть другого над подвластными обывателями - в конце концов, всё-таки посредством страха обывателей одного правителя перед обывателями другого, ха-ха. Слышите в этом антиутопический обман? Пешек одного государства заставили бояться пешек другого государства, отчего и те и другие и стали пешками своего государства, ха-ха; самая громкая спекуляция пустотой, самая виртуозная демагогия и сама формула власти.
   - Ха-ха, даже не думая о том, - со-злорадством мыслил Валентино, уже давно обойдя квадрат зданий и только слепо соглядатайствуя напротив Теодора, - Сколь созвучна эта афера с той, что оказалась в плане синдиката, ещё более странно, что, к сарказму нигилизма, все три версии сказанного едва ли не пробуждают именно её - игру в "правила игры", которую любой принципал воспринимает только бессознательно, как и обожествление себя посредством неё! А неожиданная кульминация этого - демократиада, в законодательственной грани которой как-никогда присутствует латентный привкус игры - если и не всегда в мечту, в прямой контроль над обывателями-пешками, но именно в беспрестанный контроль над их шахматной доской, "правила" к которой начинают излагаться в библии, продолжаются в конституции и, ха-ха!.. Весьма-тотальная ремарка о человечестве: только отсутствие истиной гордыни - причина того, что древние глупцы придумали этот ад и согласились на него - за себя и за все будущие поколения, которые теперь заранее уверенны, что иначе и быть не могло! Странное чувство - вечной злорадной ненависти: будто столько раз, нет, даже столько жизней я уже презрительно думал об этом, а видеть каждое "вновь" - лишь стократ трагикомичней! Даже сие, хоть и до-конца лишённое бездарности, упоминается в суммарной аллегории социопата, начиная тем, что нельзя стать рабом, не согласившись на это; он воистину сотворил шедевр, где гениально и то, что происходит в этом городе буквально, и то неисчерпаемое "но" символизма, что возникает в аллегорической интерпретации происходящего!
   - Джентльмены, - тщательно углубляя интонации, тем временем говорил Энтони, - Я до-драмы горд тем, что само вашего эго - поэтическая пубролюция, иначе не понимаю, как эшафот, что под нами, показался вам эстрадой для рефлексии и резонёрства, ха-ха! Коснитесь мыслью нарушения социальной позы Андре - коснётесь того, что не может быть случайностью.
   - Согласен, Энтони, - сказал наместник, - Но нельзя угадать, чей это автограф - анонима, Виолетто, его самого или его, но последний не мог заранее узнать этого сам - или получил депешу анонима, или воистину верен жанр того кошмара.
   - Допиши лестницу, - сказал Энтони, - Если Виолетто сам сослал Андре, то тем самым мог начать проверять возможные слухи о нашем потенциальном изменничестве или латентно предложил нам умиротвориться, подумав именно это - что Виолетто пока ещё помнит лишь подозрения о нашей, ха-ха, "изменчивости", - а вскоре дойти до безвозвратного конца; но если Андре туда поставил аноним, то он хотел, чтобы, подумав предыдущее "или", мы начали рекогносцировку в Виолетто, и каламбурными опечатками признались ему в своём изменничестве, случайно делая ложь правдой.
   - Ха-ха-ха! - слишком размашисто для комментария к сказанному изрёк склонившийся.
   - Что, Десмонд? - сказал Энтони.
   - Отметьте, - сказал Десмонд, - Сколь краткой оказалась вечность моего стоицизма, ха-ха! Я знал, что мы не избежим паранойи, как и то, что она может не избежать резонности, и потому сам поручил Андре то место...
   - На-что?! Именно приспешнику Виолетто?! - воскликнули Энтони и наместник.
   - Именно его! - продолжил Десмонд, - Подумайте ещё раз, почему именно его! Ха-ха, интересно было из-кулис смотреть на ваши чопорные треволнения!
   - Наблюдая, - вскоре сказал наместник, - Как прогрессирует наш шантаж, Андре может, в некотором случае, попытаться сообщить об этом Виолетто?
   - Да, - сказал Десмонд, - И, если он продемонстрирует в этом старания, а без них - только тщета, ведь тот не освободит и свидетеля, ха-ха, - мы поймём, что Виолетто осведомлён о нашем изменничестве и действительно инициировал происходящее с весьма иными помыслами, а тем временем Андре, если нам самим потребуется аннотация к нашим же кулисам, не ответ фальшью, чтобы не рискнуть подозрениями, а с ними - и встречной откровенностью, которую ему нужно чинопочитательно пересказать Виолетто. Даже не читая о том, что Андре стал наше-корыстным биографом, первый побочный эффект моего вмешательства уже случился: я приказал Андре стать самым косвенным соучастником того убийства, кем и стал, однако публично он неожиданно превратил его в свидетеля, над чем уже можно поползать шахматами "почему", но, наверное, чужими. Игнацио, обойди же, наконец, горизонт: быть может, его запоздание ещё более коварно - побудило нас поговорить об этом, а ему - живописать?
   - Это невозможно, - ответил Игнацио, или наместник.
   - ?
   - После пристально расскажешь, - продолжал Игнацио, - Какой шрифт имеет твоя власть над Андре, а ты, Энтони, тоже начинай обрамлять словами бездонную тайну, ибо игра украшается летальными поворотами, нам нужно обменяться тузами, и я... Ха-ха, аноним! И всё-таки он - вершитель этой сцены, вереницы наших неудач и вето к нашей нерешительности, а звучащая ныне ремарка тишины гласит: коли рядом парит шанс того, что Виолетто знает о нашем потенциальном изменничестве, и риск того, что мы уже находимся среди его превентивной вендетты, да не станем же разочаровывать Виолетто, а особенно себя - да не погибнем беспричинно, ха-ха!
   - Ха-ха! - сказал Энтони, - Безысходно согласившись шантажировать его, мы тем самым виртуозно сшантажировали сами себя - об анонима! Хотя бы присутствие анонима отныне несомненно.
   - А теперь - грандиозный секрет, что хочу разбить натрое. - сказал Игнацио, - Касательно мифа о втором детективе; он возник только потому, что все, кто пытался опубликовать его силуэт, а для того следил за первым, замечали его тайные встречи только с двумя небезызвестными легатами, следя уже за которыми установили, что легаты не могли рассказать ему то, что он...
   - Но почему, - в который раз думал Валентино, неожиданно испытывая от этого досаду, - Они столь настойчиво не произносят очевидное имя, почему - местоимения, а не Квентин?
   -...Всё-таки тем временем узнавал, ибо легаты и сами не были зрителями этих тайн и не встречались с их предательскими участниками, отчего сонмище надолго задумалось о тайнописи или иносказательности встреч детективов и несколько не солгало бы себе, если бы при этом не оставило своё внимание игрушкой ситуационного центра тяжести. Он весьма гениально спекулировал своим реноме, даже самой своей гениальностью, ведь сотворил бутафорского детектива, весьма отравляющего совестливую часть публики реальной вездесущей паранойей; знайте же, что цепь лиц правосудия не кончается легатами: каждый из них имеет тайного соглядатая - может, и не одного - с которым встречается только публично и якобы только для праздного диалога о демагогических известиях, однако именно этот диалог рутинёров, содержа нарочитые отступления от действительности, и является той, искомой аллегорией, в чернильницей к которой - недосказанности, опечатки реализма, инсинуации, мнимая дезинформированность, странные предположения, неожиданные мнения, наивности, апологии, философизмы и демагогические фиоритуры; всё, что - шаг от истины, мудрости и очевидности, является ехидным иероглифом, понятным лишь им, но не вызывающим избыточного внимания окружающих, ведь палитра шифра - самое популярное и обязательно-актуальное известие, а странные аккорды их разговора объясняются перечисленными ранее словами или весьма-притчевой глупостью собеседников. Случайная картина будня становится предлогом и холстом для прозрачной аллегории, а единственный ключ к её понимаю - современное поручение правосудия, известное только ему, обоим легатам и их соглядатаям. Представьте же, сколь сильна эманация злорадного "будто", если, якобы невпопад обсуждая, критикуя или восхваляя сонмище, что вокруг, они беспрестанным умолчанием "как" в-аллюзии рассуждают только об одном человеке или инциденте; сколь элементарно для них самих, столь тщетно и гениальных для непосвящённых, а побочный эффект - весьма кое-кто, да?
   Триумвират рассмеялся с-сарказмом.
   - Интригует до-конца! - сказал Дезмонд, - И именно поэтому до-кощунств молюсь о том, ха-ха, чтобы сейчас издевательский "ты" не переставил нас с эшафота в притчу - о патетическом оглавлении к пустоте, нет?
   - К опечатке мечты, да, ха-ха! - с-трудом сдерживая смех до конца фразы, ответил Игнацио, - Дискриминантные персоны утеряны.
   - И как ты угадал шрифт, не имеющий текста? - сказал Десмонд.
   - Ха-ха, - изрёк Энтони, - Нет, ты удивляешься мимо: дном скандала было бы обратное - прочитать текст, не имеющий шрифта!
   - Кажется, я уже косвенно рассказывал вам, - сказал Игнацио, - Что амплуа одного из легатов весьма не классицистическое, однако даже этот флирт с грехом оказался декорациями: я с-поворотами задумался о том, что среди далёких и тайных состязаний за роль легата должен был случиться не менее тайный апофеоз бутафорских репутаций, который мы, кстати, внезапно станцевали бесплотно, ибо несколько коллегий алчных "эрудитов того" поклялись не только оставить друг от друга лишь бездарные монументы, но и коварно ослепить игроков, не упомянутых в этой клятве; и с-эгидой нашёл одного из эрудитов, потерпевших лишь бесславие, но вместе с ним нашёл и тщету: коллегии, естественно, маскировали своих протеже, что должны были обрести роль легата, - отчего лишь сами триумфаторы знают, кто из легатов - диверсант, чей он и случился ли отнюдь. Ангажировав Алфэоса, анонима и свою память, я умножил имевшиеся мысли об их контекстно-демагогические ответы на мои косвенные вопросы и предположил номинантов на состав победной коллегии, а затем, наугад избрав двух, - одного сам, а другого через посредника, но украсил их резонёрскими поручениями, злорадно наблюдая пересечение действий: они канули в блеф, когда среди их алгоритмической встречи, запланированной мною, обменялись моими элементарными, но сполна-рутинными пожеланиями и угадали, что их сложение творит великое сокращение длины усилий, однако взамен ставит "но": чтобы в-финале выкрасть у некоторого свидетеля карту к давнему преступлению, можно было создать анфиладу посредников диалога, а можно было воспользоваться статусом легата, встретив его и свидетеля межу собой и суфлируя: "не повторишь ли - как?". Ныне лишь молчал я, если этот этюд не стал притчей о лености, ха-ха; дождавшись многозначительной встречи свидетеля и легата, я и тотчас и надолго последовал за легатом, чтобы выкрасть аксиоматику его взаимоотношений с двумя номинантами и вскоре уже было изрёк бездарный шантаж, но случайно переосмыслил полилоги легата и номинантов, воистину дотла "выдумав" из них представленный шрифт символизма. Искав корысть, а нашедши стократно, я всуе попытался узнать легатского соглядатая и не решился шантажировать легата лично, как не стал и творцом псевдо-анонимных писем, но действительно воспользовался посредничеством анонима, который, не знаю, извлёк ли из этого куртаж, или - лишь раунд известной тайны. Однако легат - о, сколь глубоко оказалось "вдруг"! - не имел ни одного терпенья и ответил на первое же моё безответное поручение камуфлетом, а я, как оказалось, бездарно пребывающий в музее контекста, некстати узнал инновационный пассаж анонима, который, ха-ха, придумал себя ещё и ревизором - секундантом пактов и гарантом чужой чести, ха-ха! Легат, отвечая через анонима, предложил мне, для него - инкогнито, моментально доиграть тяжбу интересов до необратимого ультиматума, заключив пари, по которому, если столь умудрившийся возможно-верным символизмом, я за некоторое время угадаю его соглядатая, то обрету его, легата, вечной пешкой, иначе он сам обретёт меня ею, притом другие "или", кроме отказа от пари, но с ним и ото всех шантажистских притязаний, отсутствуют, а любая самодостаточная апелляция финального статуса этого пари, ха-ха, моментально переносит её автора на длань анонима - игрушкой или трупом.
   - Да, вновь черта системизации, - думал Валентино, - А также стёрт шарм азартного недоумения о всевозможности; опять не социопат, который не повторил бы ни разу не сказанное то, что каждый ему - игрушка, пока не труп.
   - Так ты!.. - воскликнул Энтони.
   -...Та причина... - продолжил Десмонд.
   -...Что лишь показалась вам! - договорил Игнацио, - Нет, это случилось уже после начала амфитеатра неудач. Выслушав это, я попытался стяжать паузу выбора, но вместе с удачей обрёл и ожидаемое предупреждение анонима - о том, что если впоследствии соглашусь на пари, лишь уже победив, ха-ха, то... И в этом положении я стою до сих пор - не придумав ни одной победы аферизмом, а естественная победа возможна только в одном случае: космически-сложно - угадать того соглядатая, когда в аккорде вовсе нет констант - нет ни вопроса, не ответа, ни ключа и ни холста, однако можно самому преломить город в трафарет этого ключа, который он поручит легатам, а они перепоручат соглядатаям; чтобы после, безупречно зная, что аллегории легата гласят о мотиве, наибольшие знания о котором дарованы именно мне, ибо гласят они, ха-ха, обо мне, - соорудить истину. Стоило мне посмотреть на риск такой бравады, и я вкрадчиво посмеялся: без этой бравады - да, пари будет заключено с легатом; но с ней - моим злорадным дуэлянтом станет сам аноним, ведь, чтобы действительно превратиться в этот ключ к тому, что я ищу, ха-ха, мне нужно явиться недостижимым криминальным кумиром будня, свершив феерическое преступление, которое не будет изгнано с авансцены внимания ни одним случайно-построенным рядом спектаклем, но главное, ха-ха, после фаталистически-бесспорно разрешит и мне разминуться с обвинением, с последствиями! Дилемма бела? Эта тщета - дальше, чем "даже", ха-ха! Наверное, аноним столь грандиозен, что мог бы случайно изобретать прозаические шахматы хоть ежесекундно! Даже если я и смогу низложить анонима, который, с-субтитрами взирая на мои действия, станет предательским клакёром - попытается сотворить более феерическое преступление, чтобы злорадно отвернуть от меня одноликую публику; то уже даже здесь на меня обрушается драма, ведь мой ход - первый, анонима - последний, а, к улыбке мизантропа, ха-ха...
   - Ха-ха! - шёпотом подтвердил Валентино вслед за триумвиратом, думая: "Неужели я ошибся? С каждым словом умножается безупречность аккорда социопата!"
   -...Всего их - два, ха-ха, что обрекает меня на... как бы выразиться?.. на игру в-квадрате, где сперва я должен блефовать с Зеркалом и, правильно обыграв себя - умножая гротеск фееричности преступления вместе с риском неизбежности кары, в-поступки открыть финальный расклад анониму, а затем, отнюдь не увидев его расклад в-ответ, в-символизм искать легатского соглядатая, с-трагикомедией думая о том, превзошло ли преступление анонима моё, или аноним вовсе блефовал своим участием? Но даже если я сотворю недо-самоубийственный апогей преступлений и найду правильного соглядатая, даже если я побеждаю и легата и анонима, то случается притча о балластном камуфлете, а именно - неукротимая месть поверженного анонима, который тогда ни за что не позволит мне сбежать с этого победоносного апогея преступлений, и, весьма вероятно, не убьёт посредством этого, но коварно спасёт от смерти, чтобы сделать меня вечной пешкой, которая - браво! - в-скандал обрела вечной пешкой легата! Финишировав об этот иерархический блеф анонима, я до-мазохизма понял, что начал фальстартом, ха-ха, ибо размышлял с полуправильной стороны - весьма небеспричинно, ха-ха, видел себя игроком, а не пешкой, хотя истина вопрошала только об одном: безразлично то, смогу ли я или сможет легат, ведь важно то, кого аноним удостоит божественной протекцией - меня или его, - и чья победа для него более бесценна; если не меня и не моя - он даже не будет спорить со мной преступлением, но не позволит мне победить легата, как и спастись из любого моего же преступления без его помощи, а если меня - достроит любое моё преступление до апогея, поможет победить легата и своекорыстно спасёт от последствий; но планида пешки неизбежна, ха-ха! Финал детективного уравнения превратился в неравенство меж ситуацией "я как пешка легата, почему-то никоим образом не становящегося пешкой анонима, притом я же и пешка анонима" и ситуацией "я как пешка анонима, обрётшая пешкой легата" и взывает лишить это "почему-то" анонимности, угадав потерянную переменную, что разрушила равенство. Ха-ха, именно этот этаж конструкции кажется мне истинным раундом социального покера с анонимом, который здесь блефует лестью или лжёт блефом, ведь я воистину не знаю, какие и насколько титанические события должны воспоследовать за тем, что я стану спорной пешкой легата и анонима, - чтобы аноним предпочёл увидеть на холсте это, а не иерархическую пешку из меня и легата - в своей руке! Безусловно, я начал свершать словесные экспедиции в околичные декорации роли легата, и, конечно же, мудро остановился, ведь аноним может фальсифицировать и их, поэтому всё-таки лишил меня власти даже над оценкой риска и сделал игру до-конца азартной скульптурой возможностей, к тому же один лишь шанс на бездарную, себялюбивую возможно-бессознательную мысль "о, по всем причинам, аноним поможет именно мне!" - самая кощунственная диверсия и самоубийственная причина, почему я немотой отказаться от пари. Однако, видимо, всуе, ха-ха, ведь апогей преступленья, как оказалось, мог иметь признаком не популяризованную жестокость или публичную гениальность, а конфиденциальную скандальность, которая едва ли не без меня внезапно случается ныне, ха-ха! Этот дерзостный шантаж - истинно то, что несмотря ни на что запрещает ему отвернуться от меня и, неотвратимо влагая в легатов поручение об этом, изрекает-таки желанный ключ к аллегории. Аноним сам сделал за меня ход и как бы ждёт согласия, предлагая оценить его безупречность, видимость которой несомненна, ведь никто - и более всех он - не расскажет зрителям о том, что испытывает шантаж, в-силлогизм испытывая и подозрительную небеспричинность этого, - отчего резервной панацей к моей неудаче - убийство; а цена за эту режиссуру позы - ха-ха, лишь-ли, ваша бесконечная ненависть ко мне, ведь ныне мы безвозвратно стоим в ней втроём!
   Энтони и Десмонд трагикомически рассмеялись.
   - О, но есть здесь и какой-то конфуз линий, - сказал Энтони, - Как никогда, я вновь, ха-ха, согласен поверить в парадигму двух анонимов.
   - Спасибо! - мысленно обратился Валентино, смеясь наличию весьма-иного цинизма в этом обращении, - Энтони тоже - хоть и интуитивно - заметил дефект амплуа, ведь сколь бесспорно авансцена писана анонимом, столь бесспорно, что арьерсцена - социопатом! Хотя это может быть и только лицемерием социопата, который, сойдя в маскарад анонимом, предложил поверить первозданным условиям пари - если их слушатель наивен; а остальным, достойным, - повторить грандиозный путь мыслей Игнацио и увидеть вереницу камуфлетов. Ха-ха, в прошлой встрече социопат воистину отдал мне мои глаза, ха-ха, ведь лишь теперь видны кулисы игры в "правила игры": сколь сложно противник поймёт предложение социопата, объяснив это своими действиями, столь, к справедливости, и сложна окажется игра. Но почему вновь, ха-ха, именно со мной случилась опечатка канона: чем сложнее я пойму, тем ещё сложнее окажется! Хотя, может быть, социопат обманул меня именно тем, что я проиграл? Ха-ха-ха! Если бы я получил его прощение, а не эти знания, то в-камуфлет изгнал бы себя из игры, кроме которой здесь нет ничего, ха-ха-ха, и безысходно продолжал бы эти же самые размышления, эти же самые намерения и действия, но без форы и гротескно-более сложным путём, ха-ха-ха! Это - финальный раунд его сарказма и истинно-гроссмейстерский пассаж игры в "правила игры": он настолько виртуозно заблудил меня в критериях и акцентах, что в-софизмы объяснил мою победу поражением, чтобы злорадно смотреть на пароксизм глупости, на меня, до-испуга и навсегда - как и тогда, в теореме с трагическими экспериментами детективов - поверившего в это, повершившего в чужие слова, забыв пересчитать ситуацию и, к нигилизму, обрести своё мнение! Абсолютно!.. Кстати, неужели и Данте деформирует мои мысли - уникальным способом? Я мог и не понять это титаническое фиаско своей глупости, если бы не изобрёл ту притчу об Абсолюте, другую версию которой аллегорически и предложил мне социопат: "прощаю, а именно - возвращаю тебе всё, кроме Абсолюта"! Социопат действительно может одевать маску анонима, но возможно ли обратное?.. Ха-ха! О, как можно было подумать, но настолько бездарно не заметить единственное исключение из пустоты, единственную подсказку! Абсолютный образ социопата - только голос, пустой вокализ которого уже задаёт многостопный вопрос об его авторе - мужчина ли то, пытающийся говорить женским голосом, женщина ли, пытающаяся говорить мужским, или тот, кто столь гениален, что изрёк саму имитацию неумелости этих попыток? Ха-ха! Одно лишь это четвертует шансом и является аллегорией о том, что аноним и социопат используют друг друга маской и, может быть, даже злорадно надевают маски друг на друга, а социопат тем временем - что я и думал! - тем же способом тасует своё лицо в другой колоде масок, края которой - мудрец ли он, притворившийся маньяком, или маньяк, притворившийся мудрецом! Ха-ха, воистину гениальный садизм: как и сказал Фалько, даже знание всех истин не позволит избежать тщеты - именно благодаря их множественности, ведь, имея несколько истин о контексте анонимности и имея к ним несколько "что", сказать, какая к какому, притом именно сейчас, - можно только наугад. И само то, что я думаю сейчас, подтверждает это, ведь теперь абсолютную аллегорию социопата можно истолковать ещё и пароксизмом философии - вопросом о комбинаторной истине, ха-ха, поэтому, к самому парадоксальному оксюморону, единственно точное сведение о парадигме социопата - то, что она символизм! Теперь более всего мне нужно знать, с какого конца социопат придумывал происходящее: кажется, подобный вопрос просматривался в ещё нескольких эпизодах; нельзя придумать более гениальной бравады, чем стать анонимно-пистолетным силуэтом за спиной, как нельзя и возвести этот аккорд до пароксизма иначе, как обретением бесполого голоса, удваивающего анонимность, поэтому социопат мог исходить из максимально-феерического этого, созидая аллегоризм и своё амплуа, или всё же мог придумать гениальный аллегоризм и своё амплуа, под которыми и придумал контекст анонимности. Сколь бесценно было бы это знание, ведь, если верно первое, то многие поступки самого социопата свершаются от-безысходности - чтобы сохранить абсолютную истинность аллегоризма и не сойти с канона, который он, быть может, делает и казематом анонима, ха-ха; тогда я с-восхищением запутался, ведь стремление анонима к своекорыстной системности может быть насильно придумано социопатом, однако всё это не может быть правдой, если сам социопат повествует только-азартной игрой, с-нигилизмом жонглируя самими ответами на вопросы о том, следует ли он сам своим канонам, сохраняет ли истинность аллегории и не отрицает ли иногда свой же нигилизм, ха-ха! А повесть Игнацио - ехидный памятник этим интересно-тщетным мыслям: наверное, сейчас я впервые слышу этюд анонимной войны, где оставил след и аноним и социопат или лишь любой из них - маскарадом, а центром фронта является именно то патетическое неравенство, тотчас ехидствующее непредсказуемостью: именно социопат должен быть тем виртуозом, что, в-эпиграммы побеждая не только анонима, но и сами Шахматы, ха-ха, смог в-камуфлет придумать иерархическую пешку-под-пешкой, тем самым высказав анониму своё презрение, а игрокам и конфиденциальным зрителям - притчу о глупцах, ставших рабами своего галантного посредника, поэтому случай, в котором Игнацио становится пешкой и анонима и легата Квентина, кажется корыстной бравадой анонима, клонящей сюжет города в нужную ему сторону; однако именно социопат чужд системности и творит бескорыстные пубролюции, а именно пешка-под-пешкой - то, что опровергает эти нюансы. Нет, внезапно я потерял тщету, ха-ха: даже несмотря на то, что особенно мне, ха-ха, неизвестны декорации роли легата, думаю, что длань социопата здесь та, что пытается разрушить композицию пешки-под-пешкой, ведь тем самым он с-каламбуром, ха-ха, обращается к анониму: "разделяй и властвуй" и самым патетическим сарказмом разрушает его намерения, которым отныне будем препятствовать даже не сам социопат, а всего лишь ничтожный легат Квентина - беспрестанной коллизией поручений... Ха-ха-ха, так не это ли - камуфлетные известия, цитирующие, как социопат и Фалько положили руку на одну пешку?! Почему без-аллегорий? Если цитирует социопат, то это - загадка и фора анониму, который может проницательно пролистать город до этой ситуации и использовать её для ещё одной дуэли, но если - аноним, то или аноним делает то же самое, а Фалько действительно разминулся с оригиналом, или аноним саркастически показывает, что знает об этой ссоре. Веря себе, должно быть первое "если", но такая загадка - прозаизм; что ещё может означать эта репрезентация? Отсутствие аллегории может и быть символизмом - о, неужели они играют настолько сложно, что где-то в сюжете уже существует и цитата пешки-под-пешкой - карты анонима, а сейчас они сложили эти карты на одном, гипотетическом, аллегорическом фронте, чтобы победитель сохранил и цитату и натуру, а проигравший - отказался от них? Немного нет, даже для них было бы невозможно иметь подходящие ситуации и складывать подобные карты, поэтому это означает, ха-ха, что аноним, узнав о ситуации социопата и Фалько, но не узнав имён, создал этот гипотетический холст и на нём подверг цитату ситуации осаде: только если социопат сможет и здесь поделить Игнацио пополам, то продолжит игру с Фалько, так?! Ха-ха, истинная стратегическая сложность: возможно, социопат нарочито согласился на дуэль с Фалько или даже сам придумал её, нарочитыми околичностями даровал эту дуэль глазам анонима и желает нарочито проиграть этот спор, чтобы вывести анонима на более грандиозный холст - встретиться с его пешкой-под-пешкой другими своими персонажами, и, как он в-притчу и проделал надо мной, победить в войне именно самим проигранным сражением, но может быть и так, что тем временем анониму воистину нужна именно пешка-под-пешкой из Игнацио и легата, поэтому социопат заставит его проиграть лишь для того, чтобы фаталистически знать следующий шаг анонима, а именно - насильственный переворот подчинений Игнацио и легата, если иерархия важна, или атомарное подчинение самого легата; после социопат может продолжить сражаться за легата, ибо это - формат анонимной войны? Всё-таки вершиной притчи является нигилизм, ведь вера даже самому себе - максимум риска: если социопат и аноним действительно разделили публику на две анонимные армии, то они пытаются отравить чужую армию клеветой, при которой аноним даёт кому-то добродетельное обещание и действительно намеревается исполнить его, а социопат, или одевая маску анонима, или придумывая злорадные манипуляции, превращает слова анонима в коварную ложь или притчу, разрушая репутацию, с которой аноним намеревался представать именно перед этим человеком. Фалько прав, без-поступков можно думать обо всём, кроме анонимов, иначе я действительно сам создам самую трагикомическую притчу - о бесполезности знания истины!
   - Бесконечной тщетой стал тот день, - тем временем отвечал Десмонд, - Когда аноним поручил нам самим предполагать его притчи, но, кажется, я согласен с тобой, Энтони, лишь выскажи своё объяснение.
   - Вне этого контекста наш шантаж - катастрофа, однако в нём он - пубролюция! - ответил Энтони, - Я не могу представить ни одного камуфлета к безграничной безупречности предложенного анонимом хода, ведь этот легендарный ход, при катастрофе, разрешает убить само преступленье и, не став пешкой анонима, обрести ею легата; да даже без убийства преступления панорама остаётся шедевром, ведь аноним не сможет карать и спасать Игнацио - не сможет шантажировать всего лишь искренним правосудием, которое мы уже шантажируем, ха-ха! Не верю, что аноним мог просчитаться или обрести в себе столько бескорыстия, чтобы мы увидели эту утопию, поэтому первый аноним играет только вокруг Игнацио и легата, а второй - причина наших внезапно-удачных неудач, ибо знал, во что играет первый, и заранее окружал нас победоносными декорациями, понимая, что сольно и беспричинно Игнацио не решиться на столь скандальный шаг.
   - Нет, ха-ха, - ответил Игнацио, - Он понимал, что я и после смерти не смог бы разглядеть этот патетический триумф дерзости, ведь до-конца увидел его, лишь уже находясь в нём, и-то - только что, в твоих словах.
   - Это рай разрушается об одно "но", - сказал Десмонд, - И ты, Энтони, кстати, сам сказал его: изъяна нет, если только компромат не бутафорский, а мы - не антагонисты комедии его злорадства, ха-ха. Что если второй гроссмейстер "нас" - лишь блеф первого, изрёкшего идеальный мираж? Но даже если на нас взирает дуэт анонимов, и всё именно так, как вы сказали, сарказм фальшивого компромата бессмертен и здесь, ведь сам второй аноним, зная, что в памяти Виолетто таятся грехи того, внезапно мог и не знать, что там же - наша "изменчивость", отчего Виолетто изречёт камуфлет - выскажет нам не эти грехи, а еретическую клевету?
   - Можно, - сказал Энтони, - Не бояться смерти Игнацио, ибо...
   -...Мы - не он, ха-ха? - договорил Десмонд.
   - Ха-ха! - продолжал Энтони, - Ибо корысти в ней нет ни одному анониму: зачем, не будучи демагогом, творить пешку, обретающую пешку, - чтобы, тотчас увидев смерть первой, лишиться обеих?
   - А! - сказал Игнацио, - Мимо тени фабулы взираешь: повторяю, необходимо предсказать, кому подыграет первый или единственным аноним, ведь то, что ты сказал, может быть и антиподом демагогии, если аноним алчет видеть роль легата именно в положении свободного падения сюжета или уже имеет к нему свою марионетку, на месте которой я некстати возник?
   - Оставим герметичные мысли, - сказал Десмонд, - Игнацио наделил нас атласом поручений и, к героизму, оставит себе три, а именно - устремиться за легатом, чтобы искать аллегоризм соглядатая, расследовать декорации роли легата, решая то неравенство, и... забыл... какое-то "между прочим"... и по шараде из аллегорических и буквальных поручений правосудия посмотреть на этот шантаж извне. Мы же с Энтони должны на-бис проверить, запатентован ли, ха-ха, этот компромат, стать ревизорами "Виолетто", "его" и "тех", к улыбке софиста, предателей, что могли пересказать ему нашу потенциальную измену, и тоже пытаться увидеть разницу последствий меж иерархической и двуликой пешками...
   - Первая тотчас! - сказал Энтони, - Ведь во втором случае поворотом сюжета станет Игнацио и, косвенно, мы!
   - А не стали ли мы и безупречными толкователями фронтисписа, господа? - вдруг сказал Десмонд, - Сейчас я начал было думать о величайших мазках скоби - о том, что именно его нельзя оковать слишком-резонёрским поручением, ибо расследует тотчас; но вдруг вспомнил центральный - нельзя спросить его о легате и моментально увидеть хотя бы один конец театра, ведь, лишь только вложив в реальность шанс на общий узел их мыслей, мы предложим себе самое беспощадное самоубийство. Может, мы смотрим мимо мольберта и льстим вниманием эху финала, пока целью анонима являются лишь наши шаги, что ведут к этому финалу, кратко созидая уникальную композицию фигур и шансов?
   - Сколь кстати мы забыли третью тайну, - сказал Игнацио, - Гласи, Энтони, и поймём, случайны ли были эти.
   - Нет, моя невпопад, хоть и бесценна - о Бартоломео, вокруг которого...
   Внезапно раздался тихий свист.
   - Вот моё "невозможно", - сказал Игнацио, - Осталась несколько минут.
   - Ха-ха, он настолько опоздал, - изрёк Энтони, - Что мы даже не успели обсудить границы жадности шантажа, ведь у каждой души есть глубина, за которой начинается сатисфакция.
   - Ха! - сказал Десмонд, - Это может быть ещё одной эстрадой для того, чтобы блефовать с Зеркалом; может в этом - какая-то подсказка анонима... Ха-ха-ха, ретируюсь фантазией: нет "ещё одной" - лишь взамен! Теперь Игнацио не нужно рисковать, соизмеряя фурор преступления с риском его самоубийственности, зато нам троим нужно рисковать глубиной шантажа, ведь с одного конца - та самая сатисфакция, а с другой - если наши поручения окажутся лишь кокетливыми и инфантильными, он будет бравировать ими и нами, устремляясь вниманием к более катастрофическим точкам будня!
   - Кульминация мыслей всегда некстати! - быстро сказал Энтони, - Вместо того, чтобы учесть истину, мы учли три эго: вдруг все контексты, что кружатся около легата и Игнацио, - реальный мираж, посвящённый нам, пока, как и сказал Десмонд, корысть анонима не заступает за финиш ситуации, а сосредоточена она, знаете - где? На самом шантаже! Ха-ха, сейчас выскажу повороты коридора слов; аноним немотой поручил нам поручить ему поручать легатам, которые перепоручат это соглядатаям, - и мы даже не поймём, в какую сторону падает холст, что держим! Как себя, запомните те моменты, когда возникнет мысль - а не поручить ли ему и именно это; если, конечно, сегодня мы вовсе не дойдём ультимативной трагедии, панацей от которой якобы и явиться актуальность шантажа.
   - Но нельзя будет знать, - ответил Десмонд, - Что эта трагедия - не совет второго анонима, невозвратно указывающий правильную глубину шантажа.
   - Ах, - воскликнул Игнацио, - Как аноним или никто смог, не сказав ни слова, вложить в нас софизм? Думая до далёкой мудрости, ослепли рядом: все вместе мы всё ещё храним интересы Виолетто, якобы для которого и случается этот шантаж; пока вы с-эгоизмом думаете о себе как дуэте случайных жертв, с вынужденной усмешкой наблюдающих меня внутри устаревшей теоремы анонима и легата, а я продолжаю думать о своём болезненном соло, радуясь только той безупречности этого хода, что позволяет мне спастись убийством преступления, - ибо тоже смотрю встарь, не замечая, что этот же ход, этот шантаж, разрешает вовсе забыть о возможности поражения: как и сказал Энтони, каждое наше шантажистское поручение может достигнуть легатов и их соглядатаев, отчего мне будут известны все возможные ключи к символизму - и сами мы, и сам шантаж и каждое возникшее в нём поручение. Да, я уверен, что это - дар второго анонима, позволяющий нам играть с обеих сторон: через шантаж слагая поручение легату и соглядатаю, мы, с-символизмом читая антураж легата, предположим возможного соглядатая, а затем создадим следующие поручения, чтобы перепроверить догадку; и ошибиться будет невозможно! Гримируюсь.
   - Безмолвно стало так, что и "прошлое" услышишь, - вдруг подумал Валентино, не увидев поступка к последней метафоре Игнацио, но тотчас заметив сардонический шанс - повторить некомпетентность Теодора, но уже перед глазами Квентина, должного прийти откуда-то слева, и устремился вправо - к последнему новому пролёту, злорадно пытаясь понять, можно ли превратить Теодора в марионетку посредством рифмы украденной тайны.
   Спустя ещё несколько минут тишины послышались шаги - Валентино, кратко выглянув из-за угла, увидел Квентина, пришедшего через тот пролёт, где едва не случился каламбур адресата; однако так и не увидел Игнацио - вовсе.
   - Джентльмены, - немного-неуверенным голосом сказал Квентин, - Я спешу опоздать в ещё одну историю, так что обменяемся лишь лаконизмами лести.
   - О, - с оттенком истеричности начал Энтони, - Назло себе или назло нам, вы опять разлили эти слова пренебрежения вслед громким кляксам пунктуальности? Ещё и вы пытаете нас? Неужели столь необходимо помнить неблагообразные подмостки наших встреч, когда их следствия только благородны? Столь ли, скажите, принципиально, что эти кажущиеся козни стали перилами правосудия, когда оно справедливо? Нам досадно, что спастись от смертоносного клеветника можно, только цитируя другую клевету, да, только безусловную клевету, - думали мы, но каждый ваш шаг случайно ли, или намеренно - зачем? - но будто прописи для перманентных подозрений! Будь это клеветой, вы бы бравировали нами или, наоборот, тем более бескорыстно помогли нам, однако в-камуфлет сложили из этого средний жанр: вы здесь - не лишь ли для того, чтобы бездействовать? А где - алиби иному? Ждёте, пока мы умрём вместе с секретом? Ужель мы - в притче, где, несмотря ни на одно циническое "что", зря поверили в человечность? Простите мне мои слова - ажитации среди катастрофы отчаяния! О, не сосчитать конец этой паранойи! Мы уже не верим вам, вы всё ещё не верите нам, тем временем, хотя никто и не видит этого, но все мы с-талантом превращаемся в спутников погоста, а межстрочный палач - лишь вы, состязавшийся с анонимом амбициями, наконец сошедший в антипод пубролюции и ангажировавший туда же нас - как цинический реквизит спектакля о вас! А может вы вовсе боитесь сломать гордыню, потому и предпочитаете не верить в пароксизм сюжета - ценой нас, к трагедии? Отнюдь не каждый осмелился бы предпринять позу детектива, которому суждено сперва искать само преступление, нет, пытаться в-аллегории понять, что именно расследует ныне! Вы будто сами искушаете нас лишить шантаж бутафоризма, ведь, повторю трагикомическое "также", мы молчим ещё и ради вас, не имея возможности указывать ни на своих врагов, ни на не-косвенные обстоятельства, ни на контрастные улики, ни на отчётливые берега контекста, иначе любой ваш однозначно-целеустремлённый шаг по преступлению могут и заметят эти самые враги, признав вас как ещё одного держателя тайны и как нашего сообщника, отчего незамедлительно поймут, что допустили в своём будущем вероломный игрек, и казнят этот теряющий подконтрольность инцидент, пока не поздно. Поймите же, что единственным шансом победить всея является наш дерзостный шантаж, возмещающий невозможность откровения, и ваше безудержное согласие на него! Чтобы спастись из-под преступления над нами, мы - фальшивое преступление над вами!
   - Ха-ха-ха, пост-гениально! - тем временем с-эйфорией думал Валентино, - К великому конфузу, я ошибся и беспощадно недооценил социопата, который, если и присутствовал в причинах предварительно разговора триумвирата, то лишь ради этого монолога, который, к шедевру, не может не стать правдой! О, хоть я и не верю в это, но эта трагикомедия была бесконечной, если бы только сам триумвират, желая спрятать прозаический шантаж в столь виртуозную обложку, попытался усердно и правдоподобно представить себя жертвой анонима, а для того - тщательно подражать анониму, и внезапно придумал под собой ад, безупречность которого, ха-ха, их же словами, как бы и предложил цензору - социопату! Лишь это притча - лишь несравненно-садистская казнь, случайно и с-улыбкой придуманная для самого себя и именно так, как этого хотел и сделал бы того сам социопат, ха-ха-ха! Теперь очевидно, что мотив "ложь становится правдой" постигает только тех, кто в-плагиат украшает свои козни фигурой анонима, тотчас злорадно казнящего дерзостных клеветников! Да, возможно, именно эту победу и обещал Данте: если бы не его звонок, я бы вовсе не дошёл сюда - буквально и мыслительно, и не подумал бы о фаворите социопата, который оказался не человеком, а инцидентом, безусловно, происходящим именно сейчас; ха-ха, я вижу лица будущей кульминации будня! Квентин заперт в богорадостной тщете, ведь рискует, сочтя шантажистские челобитные триумвирата коварным лицемерием, которым они пока ещё и являются, проявить безразличие правосудия, если фальши нет, а скоро её и не будет, поэтому до того, как ложь станет правдой, он, ха-ха, может убедиться в фальши и с-тем слушать дальнейшие поползновения триумвирата, тая ехидную улыбку, с которой, со-стереотипом и со-скепсисом Квентин и встретит однажды неожиданную истерию триумвирата, искреннее гласящего о том, что ложь стала правдой, ибо будет думать, что истинная причина истерии - будто триумвират, в-кошмар узнав, что Квентин уже проник в эту тайну, от-безысходности разразился последним средством, ха-ха-ха! Аккорд анахронизмом умозаключения Квентина, который станет жертвой стереотипа, мученическим вершителем правосудия и жертвой многостопной паранойи. Если бы это творил аноним, то ложь стала бы правдой только после того, как аноним помог Квентину убедиться в масках триумвирата, однако, социопат, поклоняясь азарту и трагикомедии, наверное, создал нечто, похожее на композицию двух статистов, один из которых уже сейчас пытается найти триумвират и рассказать, как их ложь уже стала правдой, пока другой пытается найти Квентина и неопровержимо рассказать, почему иеремиады триумвирата - фальшь; ха-ха, искатель триумвирата принесёт им возможность признаться, пока не поздно сказав то же, что - и противоположный искатель Квентина; а искатель Квентина несёт само "поздно"! Да, должен быть подобный бросок игральных костей, ибо лишь так справедливо: социопат непредвзято и, ха-ха, бескорыстно пытает стороны инцидента друг об друга и отдал случайности право избрать его тотальную жертву, к тому же, было бы нерационально не иметь в происходящем именно-косвенную корысть: сами искатели, если есть, обречены на трагедию - интровертную или экстравертную: один из них опоздает, а однажды узнав, в чём участвовал и какой смертоносный финал косвенно вершил, сможет винить себя за якобы-гиперболические замедления, отступления и лености, ха-ха, а тот, кто не опоздает, после сможет винить себя за то, что пересказал ложь; тем временем Квентин однажды будет в-аресты проклинать своего успевшего искателя за то же самое - за пересказанную ложь, а триумвират возненавидит своего искателя - или за то же самое, или если тот опоздает, ведь, ха-ха, к улыбке философа, любой, кто бескорыстно попытался помочь, но потерпел тщету, от суеты человеческой внезапно видится роковым соучастником или вовсе виновником поражения, ха-ха, да даже сам себя он видит тем же, отчего и существуют совестливые те, кто, как Кристофер, способен обвинять себя в косвенном соучастии! О, неисчерпаем поступок пост-человека, ха-ха! Но весь этот вариантизм - лишь утопия, с-классицизмом построенная среди моего... ха-ха, всезнания, а на холсте реализма возможен миллиард камуфлетов, и первый из них - мысль Квентина о том, что сам искатель Квентина - или аферист, зачем-то посланный самим триумвиратом или кем-то, или тот самый клеветник, пытающийся доказать истинный рассказ триумвирата мифической бутафорией. Но - что ни случись - эта ситуация останется для них анти-пубролюцией, в которой Квентин... Я забыл увидеть виртуозность самого шантажа, ха-ха! Да! Они - фавориты социопата! Ха-ха, кульминация таланта - в каждом румбе! Всё же перед Квентином возникает самый сардонический "фальконет" этой трагикомедии: или чтобы случайно не впасть в преступное пренебрежение мольбами триумвирата, если Квентин - оклеветанный праведник, а объект шантажа - миф; или чтобы сохранить репутацию праведника, если верно обратное, отчего Квентин ныне понимает, что сия обложка происходящего - вежливость шантажистов, облёкших дикторские приказы в форму униженной мольбы, позволяя ему сохранить маску, ведь любые внезапные свидетели этого, не зная кулис, воспримут громоздкие эвфемизмы буквально, и искушая его всесторонней безнаказанностью, даже всесторонней недоказуемостью происходящего шантажа, отчего расплата за пороки правосудия столь безболезненна; какое бы "или" ни было правдой, но Квентин будет должен исполнять косвенно-пояснительные поручения триумвирата, под которыми, ха-ха, если он - праведник, лишь будет в-паранойю подозревать возможные преступления, вереница которых, ха-ха, в-сарказм и сложит компромат, а до-конца понять, шантаж это или челобитная, если-праведный Квентин, как и я - в побеге Фелиции, сможет, лишь когда дойдёт и до конца шантажа, лишь когда уже будет поздно! Ха-ха-ха! Но даже эта метафора сюжета - ничто, если представить психическую аферу, которую построил социопат, чтобы заставить триумвират случайно придумать именно эту обложку шантажа! Сама ситуация молчания Фелиции и моей трагикомедии, несомненно, была посвящена только им: по решению социопата, весьма-проницательный триумвират, якобы-случайно узнав немного её кулис, тщательно рассмотрел возможности, оценил свою корысть, посмеялся, а когда внезапно возникла необходимость художественного шантажа Квентина, случайно использовал в нём гениальные идеи, что проявились при рассмотрении, ха-ха-ха; но я и Фелиция - лишь центральный фрагмент этой диверсионной аллюзии, пока аккорд остальных осколков слагали другие статисты, рамками мышления стали возможно-знающий Виолетто и разнообразные подозрения триумвирата, а инструкцию к дефрагментации этой камуфлетной мудрости, наверное, одному из трёх читал сам социопат при встрече, притом способ этого чтения, к удивлению, должен быть весьма похож на незримо-абстрактные беседы легата и соглядатая, но - безответные: когда однажды социопат разговаривал с одним из триумвирата, ни одна реплика социопата не имела ни буквального, ни даже аллегорического или символистического смысла, но была самой виртуозной демагогией - ха-ха, обложкой к этой предательской инструкции, манипулирующей разумом слушателя, где ни один отданный социопатом приказ или совет и ни одна рассказанная им притча не отличались от логического местоимения, обрётшего именно такие слова, чтобы слушатель подумал о чём-то постороннем, случайно придумал коварство, разрешил свои вопросы, соединил ассоциации и, сквозь память оглянувшись на упомянутых людей, суммарно понял что-то! Похожее свершал надо мной сам Фалько. Именно для этого социопат назвал мне Фалько. Именно это случилось с Хрусталием. Именно это - утопия для возникновения "сам себе - диктатор". Ха-ха, моё понимание столь тотально, словно со мной в-дебют случается антипод сумасшествия! Однажды такой, бутафорский диалог он предложит и мне, если только, ха-ха!
   - Да, - столь печально ответил Квентин, будто сказал в последний раз, и лишь спустя несколько секунд, дождавшись катастрофически-вопросительных лиц шантажистов, медленно-мечтательно продолжил, - Истинно-жаль, что лжёт компромат, а не вы, иначе мы с вами не оказались бы в столь трагичном тупике, столь трагичном, что кратко позвольте мне панацею, нет, простите, я хотел сказать, плацебо - спасение в грёзах. О, иначе тот, гипотетически-коварный я, ныне бы таил только торжественное злорадство, ведь ни один взгляд не помешал бы ему, пока вы заперты вокруг и вкрадчиво молвите эстафету чужих тайн, действительно найти или придумать тех убийц вас, но лишь для того, чтобы, тщательно не лишая заблуждения, которого и так нет, вдохновенно указать им, где же сокрылась мечта, а вместо "спасибо" приниженно и воистину "на-память" испросить самый "символический" сувенир - труп клеветника, что обо мне. Сколь необозримы были мы мои, опять простите, его возможности, начиная внезапными пароксизмами искренности, зачем-то проявленной к жертвам этих якобы-случайных доносов, и ещё раз начиная искушением...
   Внезапно Квентин обрёл полу-таинственный голос и начал щедро играть интонациями.
   -...Да, это уже не мечты, а фабула для психологического романа - о детективе, который, однажды сошедши на самый инфернальный холст, понял, что единственное пандемическое спасение - одеть маску порока, оберегающую лик правосудия, однако коллизией, как и всегда, стало чопорное Время, беспрестанно искушавшее его принять столь удобную маску истиной и испытать рай коварного всевластья; но он сражался с собой, о, он так долго сражался с собой, пока те, гипотетические вы, к кульминации, не оковали бы его столь гениально-безысходной аферой, что маска порока, улыбнувшись навсегда, рассказала ему аккурат всё то, что я мечтал выше, а также предложила саркастический комментарий к самим ораторам - к желавшим видеть его именно коварным и бесчестным, но забывших слышать, что именно это для них - наихудший камуфлет, как забывших и видеть, что они сами, безупречно превращая ложь в правду, обрекают себя на него - на самую изысканно-злорадную месть, ведь даже философ предположил бы только нищую бесконечность того, чего достоин самозванский соратник, пришедший на чужую и, по впечатлениям, вечную "войну с самим собой", чтобы стать причиной поражения. О, сколь гениальна была бы сейчас притча вокруг нас, если бы не одно досадно-хрупкое "наоборот", кажется, воздавшее мне не горестный триумф, а лишь литераторский талант, однако до-слёз вернёмся к тупику, ибо теперь мне нужно спешить стократ - не оставшись неблагодарным, писать грёзы.
   - Лишь, - с-сердцем и со-злостью сказал Энтони, столь сильно подавляя желание переглянуться с Дезмондом, претерпевающим то же самое, что заметить это можно было, лишь зная кулисы, - Желание увидеть глубину вашего свободного грехопадения воздало мне терпенье, ибо демагог злокачественен - рядом с мольбами о спасении, но он - гений садизма, когда вопрос летален! Я!..
   - Нет-нет, - стремглав сказал Десмонд, почему-то имея интонацию "ей-ей", - Коли мы от-глупости случайно решили умереть об него, не могу лишь себя, быть может, последнего шанса отомстить посмертно - дебютом реальных проклятий: утаи ненависть, Энтони, и назло всея попытайся одеть скорбный смиренный лик.
   Энтони медленно обретал сардонизмы лица и позы, что повторил и Десмонд, встав рядом с ним и воистину сложив картину неаккуратно-подавленной агонии.
   - Вы внимательно видите нас, сэр? - спросил Десмонд Квентина, - Ведь именно сюда должны сослать вас ассоциации, когда вскоре увидите наши долгожданные трупы, ныне просящие представить, сколько бесконечностей ненависти к вам нужно было влачить, чтобы около смерти изъявить это лицемерие - неизлечимую эпистолу к совести, которую сейчас продолжу тем, чего вы не сделали, чтобы где-то там, сейчас - в будущем, не видеть наши трупы; кстати, обещаю, что последнюю свою секунду, своё последнее лицо я посвящу только вам, а каким оно будет - "сюрприз", не забудьте суфлировать это слово на мои тленные губы, как - и заглавие над той радостной сценой, а именно - "Спасибо, или пожалуйста". Чопорность неизбежна в завещании, поэтому кажется, вы настойчиво не угадали трагикомическую запятую перед "или"?
   - Ах-ха-ха, играя ярче, чем дотла! - тем временем думал Валентино, - Ещё одно неожиданное "наконец": вот - то, вместо чего в обычных реалиях уже случился бы прозаический пистолет - способ ретироваться от побеждающего противника по причине осечки интеллекта или фантазии, не сумевших изобрести более болезненный, философический или, ха-ха, точный садизм! Даже без "социопатии", хоть именно она, косвенно-ли научив играть в "правила игры", - причина их апломбов; это - поединок бесспорных гениев: Квентин богорадостно смог разделить пополам сложившуюся паранойю, воскресив равенство эгид, однако тем, как он это сделал, виртуозно воспользовались они, к ещё одной паранойе Квентина, инсценировав то, что не имеют причин знать о междустрочии его бравады, и в-шах изрекая футуристический пассаж, достойный только социопата, - шантаж будущим психики. Хотя не каждый каламбурный "душеприказчик" смог бы заранее поверить, что риторика Дезмонда - формула безупречно-неотвратимой агонии, это так, однако Квентин не в их числе, ибо, будто в-сарказм, сам недавно проповедовал мне детектива как олицетворённую совесть, а здесь... ха-ха! Если он - праведник, то эффект их бравады случился незамедлительно, а это безразличие на его лице - маска, с которой и предстоит состязаться триумвирату - длиной блефов: Квентин будет сколько-то инсценировать своё бездействие, рискуя трупами триумвирата и собственной психикой, а триумвират воздержится от следующего хода и будет сколько-то продолжать якобы-конечное молчание, рискуя тем, что безразличное бездействие Квентина - не блеф, ха-ха-ха! Может, если триумвират знает какие-нибудь околичности, по реакции Квентина решиться вопрос о реализме компромата?
   - Столь частому слушателю исповедей мертвецов, - продолжал Дезмонд, вскоре вложив в голос намёк на интонацию скорбящего пророка, - Будет небезынтересно столкнуться и с каламбуром этого жанра, ибо, повторяю, мертвецы стоят перед вами и случились лишь потому, что вы отнюдь не станете слушать об ещё одном виртуозе коварства - о Валентино. Вы не украсите вниманием Густаво, в ладони к которому некогда упали осколки столь "невыносимой" тайны, что ему потребовался к ней и компаньон; не совершите секретный променад по галерее людей, которых он поочерёдно окружал соглядатайством, желая не ошибиться единственно-верным претендентом на эту роль; вы никогда не узнаете, почему та роль и доныне пуста, ведь не стали слушать о и-зеркалу-лестном Валентино, который злорадно знал и тайну, и намерения, и правильного претендента Густаво, но проявил весьма не тот энтузиазм и саркастически украл синекуру. Вы никогда не попытаетесь понять, почему Густаво, сам того не зная, искал именно Стэнли, как и то, откуда это известно нам; без этих "не", конечно же, не вознамеритесь убедиться в эффекте бравады Валентино, который, вероятно, сопутствовал Густаво, творящему эти контрафактные экзаменации, вплоть до антуража Стэнли и дождавшись, когда Густаво подслушает не то, что мог и хотел бы, но то, за что взамен у него насильственно попросили бы душу, - порвал кулису и проводил ветшающий лик соглядатая к публике, тотчас замолчавшей, чтобы спросить Валентино - кто это? Вы, простите, останетесь наивным, ведь не услышите последовавший эксцесс, которым Валентино цинически доказал, что корыстный лжец - единственный прототип мудреца не слов, но поступков; "лишь слуга, не столь давно проигравший мне бездонное поручение", - возможно так, злорадно начал Валентино и, далее рассказывая публике ложь, филигранно и обстоятельно продиктовал самому Густаво изящную роль, которую, включая нюанс лакея, тот отныне вынужден блюсти рядом с любым из антуража Стэнли. Вы не попытались узнать, зачем и какую роль продиктовал Валентино, и не поняли, к чему бы Валентино тем самым лишать Густаво компаньона, который, кстати, должен был искать навстречу, однако, выслушав мистификацию, исключил Густаво из подозреваемых в этом, что, наверно, сделал и Густаво - от предрассудка пребывания в обществе потенциальных убийц, а если и не сделал, если поймёт, что искал именно Стэнли, всё же не сможет не разминуться с ним, ведь, изобличив ремарки Валентино как ложь, с которой он соглашался, вскоре самоубийственно признается в соглядатайстве. Да, наши трупы, что видите рядом с этим смиренным воспоминанием, случились, ибо вы здесь и сейчас отказались исследовать, почему я рассказал косвенное "это", отказались сложить его с "почему" предыдущей встречи и не отвернуться от следующих подсказок. Так, быть может, моим последним лицом стало злорадство? Ведь недалеко с тех пор и вы, от-совести возмещая манкировку - только бесполезно, продолжите закономерность наших сардонических поз: нить победной развязки столь хрупка, что пройти по ней можно лишь косвенными шагами, невозможными без нас.
   - Ха-ха, да, так ещё правильней, - подумал Валентино, услышав ответ Квентина, - Они не лишают друг друга встречной тщеты, и были бы лицами своего шедевра, если бы именно это, вероятно, и не было своекорыстным шедевром социопата.
   - О, - с-болью, но будто бы и с ускользающей нотой ехидства возопил Квентин, - Я сделаю всё, но, умоляю, сейчас же скажите: "ты не виновен"! Что если они аккурат и умрут от той посторонней причины? - как бы от-ажитаций сам себе сказал Квентин, - Да, я никогда не узнаю, отчего вы умерли - от моего ли бездействия, от того ли, о чём даже не знали, или от случайности, о которой не знал никто! Сжальтесь же, если не лишены чести, если видите - вам ли не видеть, зная себя и свои грехи - что к этому завещанию имеется миллион камуфлетов, чтобы стать самой садисткой клеветой в истории! Почему же вы молчите, о, праведники? Неужели вы примете и этот первый грех? Я могу всего лишь не успеть решить вашу шараду! Только в вашей власти то, чтобы моя недавняя оратория не стала предсказанием, ведь ваша же эпитафическая бравада только что разрушила социальные каноны, сделав моей явью философию: представьте, что я не детектив, но человек, и согласитесь - если вы продолжаете пестовать меня этим проклятьем, то воистину достойны той смерти, а будь я тем, кого предположили вы, я бы действительно помог вам умереть стремглав, чтобы навсегда знать несомненную причину этой смерти и сжечь колоду нетленных подозрений! О, если бы вы были теми, кем хотите казаться, вы бы вовсе не смогли придумать...
   - Да, простите, - вдруг сказал Энтони, - Лишь сейчас стала явственна сверхъестественная жестокость этой картины; вы не виновны. Скажи тоже, Десмонд.
   - Да, но не буду лгать вслед за тобой и выражусь не так: если виновны вы, я прощаю. - смиренно изрёк Десмонд, но после паузы продолжил до-комизма злорадным голосом, - И каково вам будет стоять в центре садизма - камуфлетной жертвой ситуации "прощая своего совестливого убийцу в-лицо"?!
   - Сделаю всё, чтобы никогда этого не узнать, - ответил Квентин, - Коли все мы убедились в вашей праведности, как и в безграничности вашего страха смерти, - превзойду ваши ожидания и предотвращу не только тех - достоверных, но и всех ныне возможных ваших убийц - с вашей же помощью, которую, не нужно благодарностей, буду извлекать только так, как вам удобно, - косвенно. А потому при следующей встрече умудрите меня повестью об Игнацио, Франсуа и бутафорском маяке; я знаю о ней то... не важно, что я знаю; не думайте, что я не доверяю и жду лжи, ведь ничто не может быть более подозрительно, чем страшащийся смерти праведник, который лжёт и лжесвидетельствует во имя собственного убийцы, не так ли? До-встречи.
   - Ха-ха, тотальное равенство! - думал Валентино, последний раз посмотрев на невыразимо-странные лица Энтони и Дезмонда и сбегая от приближающегося Квентина, - Триумвират хочет превратить Квентина в преступника, а он их - в доносчиков, отчего в-финале они должны были бы лишь обменяются компроматами и оставить случившееся вечной тайной, однако Квентин, придумав единственно-возможное - ещё одного убийцу, случайно перемножил трагикомические ноты социопата, ведь теперь сам триумвират может не поверить, что ложь стала правдой, объяснив это закулисными кознями Квентина, ха-ха-ха! Безупречно! Сколь же интересно им будет теперь, ведь триумвират должен будет понять, почему Квентин задаёт именно этим вопросы, - тем самым, ха-ха, решая то же самое, что они воздали ему, и пытаться отвечать на них с-ложью, угадывая картину эрудиции Квентина! Нет, не вернусь, чтобы не сотворить кумиров, бездейственно взирать на которых можно бесконечно!..
   Валентино стремглав перебежал на другую сторону аллеи и устремился к ротонде меж соседних зданий.
   -...А ведь это был уже третий случай того, что обещал Фалько, - пленников собственных масок; первым был или не был я, когда Квентин примерял ко мне бездарность убийцы, а вторым, ха-ха, - Густаво, локальный статус которого богорадостно нарисовал я! Гениально! Именно в момент, когда встречаются два лицемера, лишённые свободы маски - посредством публичного статуса, начинается упрощённая игра в "правила игры", в которой каждый пытается не стать жертвой своего же "классицизма" и воспользоваться чужим "классицизмом"! Но ведь сама упрощённость может быть стадией игры в игру - так знают ли они, что играют? Один ли я не знал этого? Даже Тетракредо практиковал надо мной эту же концепцию, а я по другой, хотя и по той же самой причине подчинился ей! Да, теперь понятно, почему ни одна революция здесь не дошла до-конца: социопат подарил им безупречного палача скуки, первый или единственный постулат которого - преамбула лжеца. Пока один собеседник не нарушил свой публичный классицизм, второй не может аннулировать его слова, зато может просить делать то, что подразумевает его маска, тем самым пытая искушением! А гарантом соблюдения этого правила - остальные зрители, ха-ха! Это восхитительно! Фалько злорадно умолчал ещё одну кульминацию! Это могло сложиться и без социопата - посредством камерности спектакля! Даже в классике социума можно весьма уменьшить вероятность убийства, если довести до места действия констебля - одним лишь его присутствием и статусом; а здесь, вероятно, каждый неофит, одев маску в первой же встрече, одел другую маску во второй и одевал следующие до тех пор, пока вдруг не встретил новую мишень рядом с тем первым встречным и вдруг не понял, что отныне рядом с тем первым встречным должен соблюдать интимный "классицизм", ха-ха! Ещё один холст для каламбурных манипуляций социопата должен быть именно здесь - комбинациями персонажей: если Густаво был праведником, а я локально отреставрировал его в злодея, то теперь могу привести на встречу Густаво с кем-либо одного из антуража Стэнли, злорадно трансформируя фабулу и заставляя его рисковать собой, вдруг показав этому кому-либо амплуа злодея и создав подозрения о причинах этого камуфлета или показав одному из антуража Стэнли подозрительное отступление от амплуа злодея! Ах, мечтаю, чтобы изобретателем этого был лишь я, но это не так! Хоть мне, кроме моего, известны лишь два самых неподходящих случая - юридических, где, к эвфемизмам, преступник может не свидетельствовать против себя - имеет право лгать и лево молчать, начиная игру с правосудием, однако не могу представить другой способ игры на чужих масках, снять которую обладатель может только вместе с репутацией, отчего и потакает косвенным шантажистам, ха-ха!
   Продолжая идти к ротонде и иногда производя рекогносцировки аллеи, Валентино не обнаружил там Квентина и вернулся в аллею, к тому времени представшую в первозданном стиле, и вскоре увидел справа другой конец улицы, на которой некогда случилась встреча с мечтательной незнакомкой и Арриго, а спустя ещё несколько пролётов услышал за спиной быстрые грациозные шаги.
   - А, испуганный "ты"! - истинно-женственно изрекла Мессалина, сияя до-злорадства наивными глазами, - Куда же, в какой вояж ты столь жадно похищаешь меня?
   - В такой, ха-ха, - с-ехидством ответил Валентино, - Что вскоре разжалуешь в безжалостного "вы".
   - К ротонде? Нет-нет, если и безжалостный, то лишь безжалостно-польстивший себе этим титулованием; лишь предательский "вы"!
   - Ха-ха!
   - Сам рассудишь, чего достоин злорадный сателлит, непростительно идущий только обратно, - чего тебе ждать однажды, ведь я, желая быть не без-камуфлетов, предприму краткую заминку обиды.
   Не сделав и жеста, Мессалина до-чопорности гордо прошла мимо, а посмеивающийся Валентино - следом.
   - Продолжаешь смиренно разрушать и останки "джентльмена"? - вскоре обернувшись, изрекла Мессалина, в-ответ на недоумение Валентино прибавив, - Вандалистским молчанием. Что ж, сама раскрашу наш сардонический путь беседой: какую легенду предпочтёшь - о псевдонимном убийце, о коварном любовнике или о саркастическом пленнике?
   - Лишь ту, что закончилась этой встречей.
   - О, тогда расскажу о мишени бонмо - о безжалостно-вежливом тебе, будто сказавшем, что начаться этой встречей не может даже и намёк, ха-ха! Мы встретились благодаря каждой из этих легенд и ныне-мёртвой коалиции, в которой они случились и которую расследую.
   - С поручением анонима? - сказал Валентино.
   - Нет; неужели ты ещё не "возобновил" знакомство с Джакомо и не воссоединился с нашим клубом апокрифических, ха-ха, детективов? От тайны к тайне - ныне мы прикоснулись к сей коалиции, быть может, равной причине раскола плеяды, но, достоверно, закончившейся и поныне неотмщённым трупом, вокруг которого доподлинно склонялись Нэммедио, Френсис, Клео, Франческа и Этторе, последний - бесспорно, "от всей души", ибо кроме неё... ха-ха...
   - Ха-ха-ха! - изрекал Валентино, вдруг подумав: "а ведь все эти цинические каламбуры - апофеоз трагикомедии!"
   -...А предположительно рядом с ними могли склоняться многие, но наиболее вероятные из них - Мирелла и Тетракредо. Объединяло их, как кажется, игральное или мстительное желание "олицетворить" анонима, особенно - в некой комнате, где открытыми имелись дверь и единственное окно, из которого было видно только чрезвычайно-близкое окно противоположного здания, тоже открытое; в этой комнате среди одной из кульминаций спора размышлений и случился еретический выстрел псевдонима, а зрители, не увидев портрет убийцы ни в двери, ни в окне, ни на лицах друг друга, вероятно, тотчас угадали, что встали в весьма-трагикомическое положение и сколь-кратно злораден и лицемерен убийца, если он среди них. Длина демагогии подозрений, по крайней мере - озвученной, была кратка и закончилась, когда Френсис, по свидетельству многих, точно смотревший в сторону окна в момент выстрела, настойчиво отказался подтвердить там пустоту, резонно объяснив: "да, ха-ха, соорудиться свидетелем в этой логической пантомиме - обрести игроков меня: сам убийца или, что ещё ироничней, внезапные врачеватели прошлых обид могут тотчас и, возможно, по плану самого же убийцы, весьма-незатруднительно сказав обратное, представить меня убийцей или, проявляя невыносимую гуманность, его сообщником!". Сардонически согласившись с ним, они решили, что сперва нужно хотя бы немного наклонить равенство ответов на то, кто кого взял псевдонимом - коварный ли соратник, доверивший последствия своей роли любому, даже анониму, или сам аноним, с-каламбуром помогший им "найти анонима" и беспричинно уничтожить друг друга. Чтобы ни на-ноту не стать актёрами чужой партитуры, какой бы и чьей бы она ни была, они, повелев друг другу паузу комментариев и тематических действий, с-трудом избрали вынужденного посланца к третейскому Квентину, ибо каждый опасался, что такое отлучение - следующая глава козней, как оказывается, падавших именно в его сторону. Френсис-таки, наверное, чтобы реабилитироваться после первой манкировки, призвал Квентина, и сомученики, совпав с ним в методе, обособленно пересказали ему каждый своё виденье инцидента вместе с его "исторической" тенью, своими предположениями и подозрениями. Контекстуальная поза Квентина, кстати, вызывает эталонную зависть: вообрази - стать пересечением около десяти исповедей об одном, тем самым ещё выкрав столько же кулис о разном, и искать в этом лабиринте лжецов, клеветников и убийцу. Да, именно зависть, ведь от того мне, кроме уже сказанного, известны лишь три тщетных лоскута: выстрел избрал раскраской спину, которой Этторе был обращён именно к окну, притом, по нескольким свидетельствам, оказался там не совсем беспричинно, а потому, что Клео - его предыдущий оппонент по спору, внезапно нарушая свои клише, ехидствовал над каждой его ремаркой и тем самым изгнал его от себя и собеседников, стоявших около двери; едва ли не в тот же момент Франческа и Нэммедио, покинув каждый своих собеседников, встретились недалеко от окна, а без тридцати шагов мертвец, вероятно, оглядев окружающих и логично решив посетить тот разговор, у которого видно начало, подошёл именно к ним и встал так, чтобы беспрестанно выказывать Клео ненавистническое лицо, впрочем, для именно этих действий у него была ещё и другая причина. Тут и начинается шёпот легенд, которых должно быть больше, ибо, к внезапному сарказму, оказалось, что каждый в той комнате имел тайные причины убить Этторе. Он, кстати, был с-талантом, создателем этой коалиции и соперническим другом Кульминанта, быть может, почему однажды и испытал шедевр катарсического злорадства, став возможно-первым, кто смог не-косвенно отмстить свою безответную любовь, а тщетным образом её аккурат была Франческа. Наверное, ты не помнишь, но знаешь, что только мелодраматический фон обещает истинный пассаж реализма, даже какого-то нигилизма, среди жизни, - когда желание впервые столь бескомпромиссно-капризно, что его актёр предаст даже свои каноны, разобьёт даже интровертные маски и будет творить только истинно-искренние поступки, которыми, к улыбке, окажутся гениальные интриганства и козни. Франческа - свидетелем того была я сама - отнюдь не стала лишней нотой этой утопии и, по-мудрости зная о тщетной страсти Этторе, тем временем вожделела о признании Клео, который лишь трепетно мечтал произнести его ей, - но в-камуфлет разрешила Этторе стать её фаворитом и вслух нашла в нём кумира. Однако и Этторе знал все аккорды этого кощунственного блефа, вероятно, самой Франческе казавшегося пубролюцией - гениальным и лаконичным актом самоотверженного милосердия, на конце которого для Этторе было зарезервировано то же самое безответное прощание, однако, имея любую причину, лишённое нюанса безответности и разрешающее Этторе не страдать, а в-катарсис возненавидеть её; но до тех пор разрешавшее ей самой наслаждаться комплиментной и искренне-льстивой ревностью Клео, который не подозревал, что самый важный зритель имеет субтитры к его поползновениям, отчего не ведал стыда и самовыражался столь откровенно и наивно, что воистину сложил из себя гиперграфическую поэму, отвечающую только на один вопрос - как именно я "умираю без тебя". Этторе, предугадал всё это, вероятно, именно за это циническое снисхождение возненавидев Франческу чуть раньше, ха-ха, чем милосердно решила она, и, будучи весьма эрудированным в характерах Франчески и Клео, скорые объятья которых должны были стать эпилогом его вечной-было страсти, - взбунтовался сарказмом: коварно согласившись на её блеф и искренне забыв себя под маской, расчётливо, но сполна-бескорыстно рисовал себя тем, кто показался бы Франческе идеалом. Он обращал к ней только приятно-удивляющие, даже трогательные вопросы, сообщал ей ответы, что похожи только на мечту, слагал только те действия и решения, которые, даже если её не было рядом, далеко не заступали за границы безошибочной солидарности, филигранной аккуратности и скандальной почтительности; конечно, более и вдохновеннее всего он играл на будущих конфликтах меж ней и Клео, а те из них, которые ни на-аллюзию не случались и не могли случиться в происходящем, восполнял словесно - "а если бы?..", "ах, коли бы!..", "Как тебе кажется?..", инсценируя случайные мысли, пересказывая фальшивые сны и придумывая чужие разговоры - лишь для того, чтобы высказать не своё, но в-рифмы идеальное для неё мнение или действие, в-контраст отличные от будущих реприманд Клео; сублимируя слова: Этторе стал виртуозным педантом "её"...
   - Ха-ха, и что? - вдруг воскликнул Валентино, всё ещё не сошедший с предыдущего контекста, - Улыбка трагической притчи, если он случайно стал пленником этой бескорыстной маски! Не уповая влюбить, влюбил в себя, но в фальшивого и с тех пор должен с-болью обманывать её и с-болью обманываться об неё, ведь она влюблена не в него, но в человека, которого нет!
   - Это было, ха-ха, твоё гениальное "мимо"; я ведь предупреждала, что - только коварная мелодрама, к тому же, чтобы подобный камуфлет свершился наяву, Этторе должен бы был иметь избыток удачи, а Франческа - раритетный характер. Кстати, как считается, даже анонимы отреклись от жанра романтических манипуляций, хотя, вероятно, просителей - сонм. Нет, Этторе финишировал ролью, которую злорадно не предал и в последней точке, ответив на последнее "прости" Франчески патетической ораторией о том, что во всём виноват и всё-равно недостоин, - и даже не знаю, как он смог - я бы и мёртвая рассмеялась об этом, ха-ха - как смог сдержать ажиотаж смеха, ведь тем самым лишь соглашался с её эвфемистическим объяснением этой кончины любви, ха-ха: она некстати построила ложь именно на том, что якобы тем временем случайно сближалась с кем-то, хотя это кто-то, Клео, по-прежнему видел только небеса терзаний, и якобы поняла, что пейзаж рядом с Клео чуть-чуть больше похож на раскраску рая. Этторе безвозвратно поклонился в кулисы, а она, сослав Клео во внезапный рай, тотчас же начала щедро касаться якобы-случайных камуфлетов, отчего, быть может, и вкусила с ним этот рай, но - весьма-испорченный, если, конечно, хоть что-то можно испортить истиной. Порой Этторе в маске самоуничижения встречал её роковые взгляды, однозначно гласящие о странной дилемме меж идеальной нелюбовью и бездарной любовью, и, наверное, пристально наслаждался тем, что Франческа не может не выбрать последнее, отчего тоже, хоть и аллегорически, пребывает в безответности - не Клео, но идеала, утопии и мечты в Клео. Другой конец этой легенды миновал зрителей, зато заместился их искусством - о том, что коварство никогда не кончиться в ожидаемом месте, и Франческа, к пароксизму его злорадства, начала по-дружбе жаловаться Этторе на Клео, или о том, что сам Этторе, жадно решив воздвигнуть и многоточие триумфа, познакомился с Клео, чтобы богорадостно указывать ему на незаметные терзания Франчески и злорадно предлагать к ним самые фальшивые объяснения, вписывая ревность, а, возможно, после этого сантиментального запугивания, бездарно променяв катарсис на корысть, внезапно стал его тайным советником, научил его, как приблизиться к идеалу, и завоевал его благодарность, переворотной кульминацией которой, быть может, и стал выстрел. Эта легенда - одна из подразумевающих, что убийца был в комнате: когда кто-то прокричал сенсацию, и публика концентрически устремилась к её оратору, Франческа и Нэммедио обогнали Этторе, который аккурат от остаточной злости на камуфлет Клео отнюдь не торопился, ведь, как и каждый в момент негодования, испытывал скептическое безразличие ко всему, кроме причины этого негодования, - а убийца, воспользовавшись канувшим вниманием публики, с-пистолетом приобнял Этторе, изрёк выстрел и, когда все тотчас ринулись куда-то или оглянулись невпопад - до-конца бесполезно, ведь обернуться столь стремглав, да ещё и в темноте, да ещё и вдруг-разрезанной светозарным бликом, - к тщете и бис'у, - убийца тоже изрёк рывок, чтобы, пока не случился этот бис, уйти за рамку кровавой картины, тем самым свершая инсталляцию псевдонима в окно и храня резервную веру в то, что его собственное место займёт ещё и самозванец, который действительно случился - панически оказался у окна, спиной к стене, с пистолетом в руке и с катастрофой "будто" в биографии, ха-ха, а был им, весьма возможно, Тетракредо. Наверное, избранная мой чёткость мазков уже намекнула тебе на анонима, который, быть может, сложил в той комнате самый безупречный, симфонический каламбур. И я даже не знаю, с какой стороны продолжать: проклятьем этой сцены действительно стала псевдонимность, ведь справедливо - предположить, что Франческа, Клео, Нэммедио и тот, кто возвестил сенсацию, могут быть сообщниками этого убийства, быть может, Нэммедио или Франческа и приобняли Этторе? Но ещё справедливей - что убийца, не являясь ни кем из них и имея хитрость, мог неделями ждать, когда рулетка лиц в комнате изречёт расклад со столь клеветническим намёком, слагая ему тотальное алиби; но это же верно и для анонима, который, зная множество тайн об антураже той комнаты, мог богорадостно наблюдать из противоположного окна, как тасуется сюжет притчи, чтобы, дождавшись апофеоза скандальности, выстрелом сотворить внезапный вернисаж камуфлетного "будто". Однако и тот самозванец может быть убийцей и иметь сообщниками тех, кто, вопреки некоторым, поручился, что непосредственно перед выстрелом видел самозванца рядом с собой в середине комнаты; а стоит лишь подумать, что безупречный план выжидательного убийцы и был громогласной уликой, ведь, чтобы успеть на удачу, нужно было хранить беспрестанную близость с Этторе и с маниакальной откровенностью взирать вокруг, - как каждый из сомученников вспомнил, что таких было даже двое: они знают - кто, но для нас это - возможная Мирелла и неизвестный кто-то. Легенда же о саркастическом пленнике рассказывает о том, кто ещё мог стоять в противоположном окне, кроме анонима: казалось бы, единственное спасение от увеселительной тщеты той комнаты - кстати не оказаться в ней, и одному это некстати удалось. Сия коалиция, безусловно, была секретной, отчего они в-браваду и призвали Квентина, - а каждый в ней состоял в других, публичных клубах, цели которых вынужден был преследовать, чтобы не доказать себя бутафорией...
   - Ха-ха! - подумал Валентино, - Пленником маски может быть даже не человек, а коалиция!
   -...Назову и возможное имя саркастического пленника - Гаспаро, которому в его публичном клубе поручили внедриться в другой клуб и найти себе посредника для вербальных доносов; свершив это, он, как не сложно догадаться, избрал посредником Этторе, который однажды то ли через смысл этих доносов, то ли случайным шагом среди поисков анонима, но обнаружил, что Гаспаро - один из тех гениев предательского бесчестья, у которых есть только маски, но вовсе нет лица, отчего и его публичный клуб, и коалиция Этторе, и та коалиция, куда он внедрился, а может и ещё какие-то "где-то" - лишь декорации самодержавной корысти Гаспаро; доказав истинность своего мнения, Этторе, по видимому, тщетно придумывал для него интересную казнь, однако это оказалось излишне: может быть, само происходящее и было казнью, если клуб, который поручил Гаспаро внедриться, знал о его беспринципности, ведь клуб, в который ему поручили внедриться, к сарказму, в то время сооружал столь великую аферу, что прежде её начала решил каким-либо образом исключить самый неконтролируемый шанс неудачи упокоить легенду о таинственном предателе всея - легенду, глашатаем которой был аноним, легенду о безымянном, но о Гаспаро; вскоре искатели легенды злорадно угадали, сколь близка она, но в-спектакль продолжили якобы-тщетные поиски и, каждым своим шагом и словом безлично шантажируя Гаспаро, который не мог не видеть приближения конца их исканий, - взошли до кульминации, когда внезапно обнаружили его настоящую возлюбленную, а вместе с ней - первое настоящее лицо Гаспаро, чтобы вдруг изречь: "коли тщетны усилия, воздадим себе фору и убьём эту даму, ибо тот, кто будет мстить нам, - искомое", а поручили это, будто украв подчерк анонима, ха-ха, самому Гаспаро, который ради того, чтобы внедриться к ним, неуместно обещал едва ли не любое, ха-ха. Наверное, Гаспаро учитывал и то, что они могут лишь блефовать этим убийством, чтобы любое его "нет" стало доказательством и истинности возлюбленной и легендарности самого Гаспаро; но это не отменяло ситуативный тупик, по которому Гаспаро или во-имя маски убьёт даже свою возлюбленную, или спасёт её, но свершит суицид, ведь тем самым признается в легендарности, или свершит моцион по анфиладе трагизма - убьёт её, но всё-таки умрёт, притом последнее должно было быть вероятнее первого, ведь - ха-ха, будто действительно вязал аноним - убив даже её, он доказал бы своим пленителям, что доверять ему стократ невозможно. Да, кстати, ссужу мудрость: контекст этого города учит предпочитать убийствам блеф, коварство и корысть, потому сей апофеоз трагедии не случился, а если увидишь труп, знай, что убийца - неофит, гений, тот, кто испытал истинную безысходность, или тот, кто лишь защищался. Что бы ни думал Гаспаро о своём скандале, сперва он недооценил тщету, ибо, лицемерно соглашаясь на убийство возлюбленной, подразумевал, что несмотря ни на что встретиться с Этторе, чтобы тот пересказал в публичный клуб Гаспаро клевету, направленную на спасение Гаспаро, передал в тайную коалицию столь же спасительные поручения, а самого Этторе попросил помочь в инсценировке неудачи этого убийства; превосходя даже триумф, Гаспаро смог обмануть лукавых соглядатаев и тайно встретил с Этторе - едва ли не на глазах своих шантажистов, однако, высказав ему свои пожелания, услышал сперва трагикомическое "нет", затем - обличение, а следом Этторе в-шантаж попытался сделать его чопорно-согласным зрителем аукциона поручений, ха-ха. Этторе, читая ему стихотворение злорадства, не знал, рядом с какими кулисами стоял Гаспаро, и, быть может, тем самым поставил его в то противоположное окно, ведь Гаспаро, столь же лицемерно пообещав ему покорность, тотчас вернулся в коалицию пленителей, отказался от убийства, признал себя легендой, рассказав им тайны и публичного клуба и коалиции искателей анонима, и безысходно присягнул в искренней верности, став информатором, чтобы не стать трупом. Наверное, с тех же пор убийство Этторе стало выгодным и для нового антуража Гаспаро, ибо лишь Этторе знал об этом безличии, но вот-вот мог рассказать соратникам это, а немного позже - то, что все тайные шаги этой коалиции опубликованы; и, да, убийство Этторе и исповедь Гаспаро - события одного дня, а притча эта верна, вот только неразборчивы имена. Что ж, кажется, я достаточно отравила тебя риском "именительного" софизма и должна была повернуть ещё пять шагов назад... кулисирую, вот следующая эпистола, прощай, - быстро договорила Мессалина, передав письмо, вдруг грациозно скользнув назад разворотом, и, на-миг гривуазно и томно распаяв себя на стене, исчезла за углом здания.
   - Но, ха-ха, неужели теперь и я не похож на безупречного спутника?
   - Нет-нет, - лицемерно-испуганно послышалась из-за угла, - Весьма похож, особенно - сейчас, когда представлен лишь голосом, ха-ха! Однако, будучи с тобой, я не встречусь с музой - с тишиной одиночества.
   - Ха-ха-ха! - делая следующий шаг по алее, неудержимо и мимо-контекста изрёк Валентино, внезапно подумав: "События одного дня... именительный софизм... ха-ха! Но ведь, если Квентин в-эксперимент перенёс труп, то, к "социопаии", он сделал это лишь первым, ха-ха! В руках Данте - и в скольких, до него? - был именно тот труп, отчего каждый, кто попытается уведомить Квентина о любом этапе этой сардонической эстафеты, покажется Квентину аллегорическим шантажистом, который, ха-ха, якобы тем самым намекает, что видели саму браваду Квентина, а вставил другие имена, указывая на тех, кого стоит наказать за это, на своих врагов, - чтобы выкупить компромат, ха-ха! Тотально - сооружается симфонический жест социопата! После встречи с Дезмондом и Энтони, Квентин не сможет не воспринять этих доносчиков именно так, отчего действительно не поверит в променад трупа и может увидеть доносчиков адептами Дезмонда и Энтони, ха-ха! А дальше? Как это повлияет на шантаж меж триумвиратом и Квентином? Да, Джакомо высказал лейтмотив социопата - кульминация как новая коллизия: Квентину может показаться, что триумвират, начав сомневаться в реализме своего компромата, экипировал этих доносчиков другим компроматом, а множественность доносчиков будет означать бесспорную уверенность в его реализме, отчего Квентин не только поверит в турне трупа, но ещё и может, наконец, разубедиться в том, что триумвирату действительно нужна помощь! Ха-ха-ха, а второй игральной костью социопата внезапно стану я сам, если, возжелав обменять порочных детективов тайнами, бескорыстно сообщу именно тот компромат, который уже использовал триумвират, ха-ха! О, это - сверх-что! Квентин может подумать, что я, сообщая это, - или адепт триумвирата, или вовсе обособленный шантажист, тем самым признающийся в убийстве Данте, но приказывающий простить! Он не поверит даже мне, ха-ха? Это может быть шедевром социопата, который ненадолго, но неизмеримо-глубоко сошлёт Квентина в ошибку, заставив понимать все буквальные петиции только аллегорией, ха-ха? Если так, то и смеха - мало, чтобы выразить помпезность приближающейся тщеты, ведь до тех пор, пока Квентин не претерпит столько аудиенций, сколько нужно, чтобы их беспрестанный аллегоризм показался ему странным и надуманным, убедить его в буквальности рулад собеседников будет невозможно, отчего вскоре все мы обретём шанс стать жертвой этого скандала, особенно те, у кого, как и у меня, челобитная безотлагательна. Однако это "все" - лишь очередная брава мой фантазии, ибо в реализме всё ещё трагичнее: есть лишь несколько специфических просителей, включая меня, триумвират и свидетелей турне трупа, слова которых невпопад рифмуются с современными мыслями Квентина, и которых социопат будто проклял на косноязычие и немоту, ха-ха, отчего, чтобы снять это проклятье, Квентин должен выслушать столько-то именно этих просителей, и протяжённость этого пренеприятного контекста возрастает весьма-и-весьма; ах-ха-ха, да даже зная всё это, я не смогу увидеть закат этого скандала, ибо Квентин, к сарказму конспирации, не будет уточнять, что воспринял слова просителей аллегорически, не говоря уже о том, что я и вовсе не увижу этих аудиенций, ха-ха!
   Валентино продолжал идти по алее, издалека замечая ротонду и выступающую из деревьев часть храма, а дойдя до перекрёстка, на котором некогда повернул на кладбище, увидел Фалько и незнакомца, которые вышли из его ворот и пошли к ротонде, не заметив Валентино.
   - ...И, быть может, вы в-скандал научите меня мудрости? - почтительно, но как бы удивлённо продолжал незнакомец.
   - О, одной - несомненно, - серьёзно ответил Фалько, - Каждый, кто согласится удовлетворить вашу просьбу, - злорадный демагог, сэр, ха-ха! Теперь вы хотя бы отличаете тщету от сардонической притчи; критерий бесценен, не так ли?
   - Но...
   - Но если вы ангажированы этим желанием, то сами научитесь мудрости, нужно лишь пристальное, сперва даже несколько насильственное внимание к происходящему вокруг: наверное, сперва же и увидите себя даже демагогом, но, к притче, демагог, который, прервав гордость, осознает себя таковым, способен стать отнюдь не прозаическим мудрецом, ведь он уже думает именно так, как должен думать мудрец, однако пока - будто мимо нот: и демагоги и мудрецы умеют логически вращаться вокруг факта, но первые, будто стесняясь переплести два наблюдения в третье, в вывод, высказывают только сами наблюдения. А понять сказанное мной вы могли, если бы заметили, что даже демагогом, к браваде талантов, может быть не каждый. Проделаю над вами один трюк, чтобы более не возвращаться к этому мотиву: скажите, зачем нужен любой плод?
   - Ха-ха, вынуждаете на бездарный ответ? Чтобы из него произросло...
   - Различайте: для этого нужен не плод - лишь семя, - прервал Фалько.
   - Ха-ха, отнюдь не знаю.
   - Вы случайно лжёте и мне и себе, ха-ха, ведь это наипростейший вопрос. Давайте я с-бравадой перевоплощусь в глашатая околичностей. Нельзя ли думать так, что трёхсоставная координата может быть только линией, проведённой из точки двухсоставной части этой координаты к оставшейся, третьей точке? Думали ли вы, что берег, к сарказму, - край дна? А о том, что гений, попробовавший себя лишь в чём-то одном, так и не узнал о своей гениальности, ведь у него получилось бы всё, а он трагикомично думает, что только одно это? Что величайшее смирение - самая чопорная гордыня? Что трагедия философии - в том, что нельзя даже правильно задать истинный вопрос? Что порой лишь слово "комедия" или фраза "сейчас расскажу смешное" - половина причины будущего смеха, а их отсутствие, к контексту, может сделать несмешным даже шедевр юмора? А что любой, кто, впервые выйдя на сцену, испытал замешательство и стыд, - стал жертвой катастрофического софизма, ибо подумал, что зрители смотрят на него все вместе, якобы как целое из фанатических единомышленников, хотя с каждым из них он - в визави, и именно он, настойчиво взирая в глаза любому из зрителей, заставит его претерпеть замешательство и отвернуться, ха-ха. А последнюю рацею найду вокруг...
   Фалько огляделся и вдруг увидел Валентино.
   -...Ха-ха, идеально: наша с вами невнимательность и вежливость Валентино - как оказывается, каламбурный способ насильственного превращения последнего в соглядатая. А коли и вы здесь, - обратился Фалько к Валентино, - Расскажу притчу из памяти - о несколько-слабодушном, но пытающемся человеке, который мечтал о самодостаточности, однако, встречаясь с любой катастрофой, тотчас взывал о помощи, а если зов был напрасен, то дезертировал из сложившегося жанра. Этот человек знал масть моих интеллектуальных амбиций, а я однажды подарил ему письмо, попросив открыть его лишь тогда, когда вокруг разверзнется истинная трагедия, ибо в письме он найдёт одноразовую панацею. С тех пор он, едва лишь случалась проблема, вспоминал об этом письме, желая спастись сейчас же, но, от-жадности сравнивая создавшуюся проблему с возможной, понимал, что вокруг - не трагедия, а водевиль, испугаться которого - глупость, и в-смех побеждал его сам. Не узнаю, как долго он влачил этот стоицизм, ибо я оказался здесь, зато знаю, что единственна фраза в этом письме гласит: если сосчитаешь, сколько раз я уже помог тебе, то простишь, что не помогу именно теперь. Нет-нет, Валентино, отложите эти непростительные овации, ибо ими вы, к драме моей и к конфузу своему, показываете насколько недооцениваете меня, ха-ха, решив, что это - эндшпиль моей помпезности.
   - Ха-ха-ха! - вместо начинавшегося слова изрёк Валентино.
   - Ведь я желал, - продолжил Фалько, - Показать кульминацию именно околичной морали: неоспоримо, что в сложившейся ситуации я - благотворитель, которому адресат будет благодарен, однако, если, не изменяя и миллиметра сюжета, лишь заменить эту единственную фразу в письме на злорадную эпиграмму о наивности адресата, поверившего коварному мне, то я вдруг превращаюсь в саркастического злодея, который, сделав только то же самое, якобы обрекал его на беспрестанный неоправданный риск, и стану его канонизированным врагом, притом, лишь оставив письмо пустым, я в-нигилизм не обману адресата, дав ему право самому придумать и выбрать из этих мнений, если и не истинное, то искреннее. Даже не буду толковать щедрость философических сатурналий этого камуфлета, а скажу, что он - притча о морали притчи и саркастической силе слова, ведь порой единственный комментарий к факту воздаёт истине о нём столь, ха-ха, акробатические поползновения.
   - Ха-ха, - думал Валентино, - Кажется, именно этим монологом начиналось бы кредо игры в "правила игры"! И этот-то эксцесс вольнодумного каламбура, несколько известный только софистам, социопат превратил в свой беспрестанный резец, которым мне уже объяснил мою же победу как поражение, а кому-то, несомненно, еретически объясняет всё, и первое в том - друзей как врагов и врагов как друзей, ха-ха! О, танец трагикомического коварства! Нельзя верить ни букве социопата, когда он будет говорить о том, что ещё только должно случиться, ведь так он, в-диверсию опережая моё мнение, будто отравляет книгу жизни фальшивыми комментариями и ремарками! Хотя, ха-ха, нельзя верить и, когда он будет рассказывать о том, что уже случилось, - нельзя никогда, ха-ха!
   - А теперь ответьте, зачем же нужен плод? - спросил Фалько.
   - Чтобы... сгнив вокруг семени, - осторожно начал незнакомец, - Позволить ему попытаться прорости даже в пустыне? Да? Я знаю - да! Это тот трюк?! Как вы это сделали?! Ха-ха! Отдать вам должное - отдать всё, ха-ха!
   Вместо ответа Фалько изрёк нарциссическое лицо и позами лукавого монарха пошёл к ротонде, Валентино - следом, а незнакомец - с аллеи, продолжая мимически выражать удивление.
   - Как - ваши поползновения, сэр? - вдруг обратился Фалько к Валентино.
   - Ха-ха, весьма хорошо, пока не вспомню, что плохо; а ваши?
   - О, я слишком мудр, чтобы, сознавая свою глупость, отвечать на этот вопрос, ведь, наверно, и сто лет спустя всё ещё не помню, что - плохо, а что - хорошо, ха-ха! Хотите пересказаться, или поспешим на маскарад? Смотрите-с: у ротонды - очередной аншлаг.
   - Идёмте, - ответил Валентино, увидев впереди около пятидесяти силуэтов, - Ха-ха, только не подскажете ли, как мне опять не пройти насквозь?
   - Кажется, в этот раз, - сказал Фалько, всматриваясь в отдалённую публику, - Вас ожидает приятный камуфлет.
   - А вас, кстати, - две эпистолы, - изрекал Валентино, доставая письмо Мессалины и вспоминая, что весьма добродетельно забыл прочитать его, - Эта с эссенцией теоретической романтики...
   - Ха-ха, и принять её изволю лишь теоретически; нет, внезапного адресата этого письма ещё нет среди нас: передадите там, публично, когда кивну; а другое?
   - Заочные овации дружелюбного незнакомца о некоторой карикатуре; как его имя?
   - Ха-ха, Августо! Развязка была на-выходе или всё же наверху?
   - Наверху, - начал Валентино и пересказал "мракобесие".
   - Ха-ха, Флавий не мог не оказаться именно в этой тщете, ведь заранее решил, что плеяда не будет рисовать афиши к своему озарению и уничтожать синдикат буквальным образом, отчего и, как каждый шпион, вознамерился выкрасть главное - имена своих рассекретившихся соратников, чтобы играть и на этом...
   - Остановитесь, - вдруг сказал Валентино, - Я всё-таки вспомнил один мучительный вопрос: Дезмонд, Энтони, Игнацио и их беспрестанный "он" - в чём камуфлет?
   - И в моём молчании об этом - тоже, ха-ха!
   - Ха-ха!
   - Вы заметили необходимость камуфлета даже беспричинно, и я делаю вывод, что всего лишь с-удачей подсмотрели невпопад, отчего умудритесь на следующей же репетиции внимания, или, ха-ха, когда разобьёте свою эрудиционную тщету. Отсюда покоряю маской.
   Фалько и Валентино подходили к краю рассредоточенной публики - к незнакомцу и тому коварному фанатику субординации, которому Валентино, проиграв раунд софистики, подарил поручение.
   - Слепоте моей памятник, - вдруг подумал Валентино, встретившись взглядом с этим фанатиком, - Ведь именно он - несомненное лицо в труппе Бартоломео и наихудший слушатель для тех постулатов революции, что я сказал ему, ха-ха!
   - ...Но более подозрительна, - говорил собеседник фанатика, когда Фалько и Валентино проходили отдалённо-рядом, - Роль джентльмена в белом саване: уже так давно он беспорядочно странствует по городу, и вслед за ним - другая плеяда; первое, что можно подумать, - его маршрут нарочит, а помысел коварен: вдруг он в нужное время приводит их в нужное место, вдруг он - пешка анонима? Я...
   - Нельзя ли попросить вас, - обратился Валентино к Фалько, перестав разбирать слова, - Хотя бы именовать встречных персон, чтобы мне, ха-ха, патетически свершить хоть одно "наконец"?
   - Устрашает подиум неизвестных, ха-ха? Успели ли вы, соглядатайствуя с-оправданием, посмеяться самой случайной аллегории: узнавая безликие имена и безымянные лица, вы так и остались лишь жадным читателем сандала анонимности, ха-ха? Ораторствовал Эстебан, а имя другого злорадно оставлю тайной, зато скажу, что он - артист шантажа; остерегайтесь: когда кто-то не делает того, что обещал кому-то, или становится каким-либо иным дивергентом общепринятого аллюра, сей оригинал обращает к нему сокрушительные рацеи, чтобы обменять своё молчание о проступке на осколок поручения или, если жертва не согласна, пересказывает этот проступок соответствующему человеку, стяжая репутацию. Но наиболее-многообещающий гром его роли слышат неофиты, рядом с которыми он перевоплощается в почтенного резонёра Бартоломео или менее весомых, контекстных принципалов, чтобы стать советником, жадно ждущим сложностей в поручениях, которые его жертва получила от Бартоломео, и в этот миг высказать, что, по мнению Бартоломео, было бы идеальной реакцией на случившееся, промеж чего он - тайно, конечно же - указывает и несколько своих предпочтений, своекорыстно преломляя о себя любую власть. К утопии многих, он, в отличие от своего полу-друга Тетракредо, - не трагедийный, но комедийный аферист, а их дуэтная трагикомедия, кстати, даже зрителям не-раз стоила не только внимания, но и глаз, ха-ха; так что, если заметите в своих кознях одну из этих двух фигур, попытайтесь предать вторую анафеме, иначе, в совпадении их интересов против ваших, случится весьма-литературный конфликт.
   Тем временем Валентино "вкрадчиво" оглянулся, чтобы безошибочно запомнить Эстебана - будущую жертву навеянного социопатом предательства Орацио и одну из мишеней романтической просьбы Кассандры, и в-профиль рассмотрел в нём визуально-фамильярного юношу, которому, вероятно, всегда были свойственны вежливо-вопросительные оттенки поз, сперва могшие показаться или вызовом, или предложением дружбы с первого взгляда.
   - А почему, - спросил Валентино, - Здесь нет эпидемии буквальных масок?
   - Ныне конституция Квентина обещает смерть разоблачённому в этом: некогда она вовсе подвергала моментальной проскрипции любого "лицемера", однако казуистические убийцы, жадно не дождавшись даже "вскоре", начали посмертно надевать маски на своих кумиров, ха-ха! Ожидаемая вами пандемия существует, но, как и всё здесь, лишена публичности, ведь для каждого найдутся исключительные обстоятельства, в которых на этот риск можно посмотреть с-нигилизмом, к тому же, есть и миф о маскарадном клубе, который, шантажируя своих жертв лишь смертью, в отличие от анонима, тем же самым заставляет их и молчать об этом шантаже. Кстати, если Данте не лгал, сегодня случится артефакт - бравада настоящей проскрипции, война всех против одного...
   Фалько замолчал, приближаясь к следующим собеседникам - к Никомедо (агенту синдиката, которого Валентино однажды спас от садизма Франсуа), более-красивой наперснице Елены и незнакомке.
   - Я же говорила тебе, - поучительно-злорадствуя, обращалась наперсница к незнакомке, - Легитимируй мы эти "поручения" всеобщим попустительством, и из-под жанра посмеётся он - наёмный убийца! Аноним, предупредив меня об этом, будто грассировал стилетом интриг, присовокупив, что я буду как-то связана с его дебютом! Ха-ха, вы только вслушайтесь в эхо этого "как-то"!..
   - Покажите мне Густаво! - вдруг шёпотом воскликнул Валентино, думая: "Ха-ха, если я не вспомню властное амплуа, что ношу рядом с этой внезапной пешкой, то именно она с-доказательством вспомнит о моей амнезии; если только это не случилось уже!".
   - Сейчас, - комментировал Фалько, - ораторствовала Градоида, а её слушатели - Никомедо и Элеонора. Сколь далеко уже вы расхитили перлы собственного наследия, ха-ха; но Густаво неофит, ибо незнаком мне.
   Валентино, начав было выражать досаду сообразным поворотом головы, в-камуфлет заметил около ротонды Бартоломео, который в раболепной позе внимал незнакомцу и, казалось, вот-вот начинал умолять его о чём-то.
   - Сие - что? - спросил Валентино.
   - Будто бы, - сказал Фалько, - Лучшее овеществление метафоры "кулисы свободы", ха-ха; и то, почему Бартоломео на сей раз не станет предательским соучастником вашего "стоицизма", ха-ха. Сделаем несколько шагов к тишине - в сторону... Пред вами кульминация актёрства и трагикомической жестокости. Некогда я рассказывал, со сколь гениально-дерзостной идеей воцарился Бартоломео, однако истинную дерзость он выказал, когда этот его собеседник - Ферруссио, взойдя в плеяду, тотчас кровожадно объяснил беспричинность власти Бартоломео, предложил спастись демократиадой, и, уделив публике время на размышления, ультимативно устранился. Бартоломео, ха-ха, решив и отомстить Ферруссио и заранее показать всем патетичность казни подобных амбиций, злорадно подарил ему свой же, но перевёрнутый трюк: сонм бутафорской демократии по приказу Бартоломео постановил, что лишь наимудрейший Ферруссио достоин обожествления, а пока, за неимением способа, - короны. Он, не заметив сарказма, одел её, и с тех пор каждый - посмеивающийся актёр в этом обмане, буффонада которого стремглав объясняется неофитам; у Ферруссио есть - и Бартоломео творец её, фальшивой - романтическая причина, чтобы беспрестанно быть во второй плеяде, и в такие эпизоды среди этой плеяды воскресает тоталитарный реализм, но при присутствии Ферруссио здесь - спектакль, что сейчас. Взнося эту браваду, Бартоломео, безусловно, понимал, сколь щедро рискует, но не смог отвернуться от столь уникальной мишени злорадства, как не смог бы и настоящий, но будто шекспировский король, вдруг придумав это же - притчей для дерзостного принца; впрочем, возможно, Бартоломео в-компромисс дирижировал аноним, ведь это двуличие контекста спровоцировало и весьма интересную позу города: многие, как вы сейчас, при лже-царствовании Ферруссио в-вексель воплощают мечты, невозможные при Бартоломео, однако за окончанием этих сатурналий случается расплата. Я же вижу этот контекст сложнейшей игрой, которую аноним подарил публике - не предлагая предложил догадаться, что с такой форой несомненно можно придумать аккорд низвержения Бартоломео, беспрестанно рискуя смертью, ведь, заметив слишком подозрительные бравады, Бартоломео тотчас сломает комедию своего злорадства.
   Тем временем Валентино аккурат встретился взглядом с Бартоломео, глубоко кивающим ему самой вежливой, лакейской улыбкой, а Ферруссио, заметив это, также оглянулся на Валентино, улыбнулся и лаконичным, к сарказму, именно императорским жестом приказал ему не сходить с места.
   - И какова длина этой всеобщей бравады? - спросил Валентино.
   - Несколько месяцев, и чем меньше или, ха-ха, чем больше их, тем искренней Бартоломео будет жаль разрушать свою пьесу. Не знаю, сполна ли вы видите саркастический шедевр Бартоломео, ведь сперва он обманом превратил этот город в каземат своей воли, а в случае этого бутафорского царя уже сами пленники помогли ему заключить в безграничный, контекстуальный каземат одного Ферруссио. Но вы должны видеть это и учитывать в своих шагах, что Бартоломео - один из наихудших натурщиков бездарности. Оставляю вас наедине с долгожданной свободой, которая нередко похожа и на, ха-ха, дуэль с пустыней Мольберта.
   Едва Фалько с ядовитейшей улыбкой отошёл вбок, тем самым открыв видимость бомонда, и ушёл, - Валентино трагикомически улыбнулся панорамному доказательству истинности его прощального изречения - коллажу улыбающихся друг другу безымянных лиц, каждое в котором могло в-забвение принадлежать врагу, предательскому другу или коварному незнакомцу, который, внезапно зная об амнезии, тотчас представиться одним из них, - щедро провоцируя только на безопасное бездействие. Жадно ища взглядом Фелицию и Данте, Валентино, увидел двух незнакомцев, прикованных наручниками к разным концам ближайшей к ротонде лавочки и сидящих на ней: в опустошённом раскаяньем лице более-дальнего арестанта, неаккуратно и коротко покачивающегося вперёд-назад, - начиная сардонически-поджатыми губами, читался образ из последнего рассказа социопата; другой же арестант, претерпевая ажитации, запрещая себе беспрестанно оглядываться и склонив голову, исподлобья ударял взглядом по каждому, кто попадал в сложившуюся видимость, а ныне - по Валентино, которого, тотчас воскликнув позой, с-радостью поманил рукой. Не менее обрадованный Валентино сделал было несколько не сполна уверенных шагов навстречу, но сбоку раздался громкий голос, отчего Валентино, как и вся публика, обернулся, увидев ещё двух незнакомцев, выходящих в аллею из-за ротонды.
   - Глашатай от Квентина, - представлялся этот оратор, но вдруг чуть-тише обратился к своему спутнику, указывая на этих самых арестантов, - Осмотрелся?.. И не из тех двоих?.. Несомненно?..
   Спутник трижды кивнул с-досадой; и говоривший вновь обратился ко всем, а Валентино тем временем предположил его одним из легатов Квентина.
   -...Ха-ха, кажется, сейчас я скажу нечто, слишком похожее на поручение анонима, но рядом со мной - Уильям - неофит, ставший жертвой дерзостного автоюриста: когда Уильям и ещё один человек, имя которого весьма не имеет значения, совершали праздную прогулку, навстречу им якобы столь же праздно шёл незнакомец, который, едва лишь разминувшись с этими, ха-ха, "проходимцами", предательским ударом воздал - как бы выразиться деликатнее? - мораторий дальнейшим действиям и помыслам Уильяма и, как выяснилось после естественного низложения моратория, ожидания и расследования, похитил его спутника. "Откровенность" лица авантюриста лишь обманчиво намекает на профанацию, ибо хоть и тотальная, но единственная улика - его косвенный портрет - ныне заперта в памяти Уильяма, пока сам натурщик, вероятно, не желая испортить впечатление от премьеры этой картины, а тем более - лишь самим собой указать на бездарность художника, тщательно оберегает свой образ от огласки. Уже несколько часов мы, пытаясь стать творцами плагиата, путешествуем по тщете, а потому, если никто из вас не желает оказаться участником неавантажной панацеи, среди которой все, пришедшие сюда, будут коллекционироваться здесь до тех пор, пока мы не недосчитаемся лишь одного - авантюриста, исключая похищенного; если, то с этой минуты каждый из вас, коли добропорядочен, должен стать и принудить других стать соглядатаем, ищущим человека, которого никогда нет рядом, который почему-то не пришёл на встречу, поспешно сбежал со встречи или наглядно не дошёл до неё, всё это - когда, как сейчас, присутствует Уильям; а присутствовать он отныне волен рядом с каждым из вас, и даже первый миллиметр попытки сопротивления этому вскоре покажется вам само-предательским, ведь нам он покажется весьма подозрительным. Дамы и господа, рассмотрите друг друга, ангажируйте Уильяма и вычитайте лица.
   - Коли начали, пожалуйста, продлите обет ещё на минуту, - изрёк Ферруссио, когда собравшиеся уже начали было читать вслух энциклопедию всевозможных реакций на предыдущее сообщение, - Некоторым уже известно, что существуют прелюдии к ещё двум драмам, а именно - подозрительное исчезновение Френсиса...
   Проклиная тишину, Валентино в-подвиг поборол едва ли не скрипичный смех праведного злорадства.
   -...Который, будучи элементом другой плеяды, с-поручением пошёл сюда, но, быть может, трагично заблудился в чужих руках и некстати повернул в рай, отчего все, знающие его в-лицо и не-словами-желающие ему долгих лет жизни, должны между делом сложить свои шаги на его поисках - нет, слишком двусмысленный падеж - на его поиски. Возможно, вторая прелюдия - порог первой, ведь, по словам нескольких очевидцев, в очередной раз вокруг нас сложилась труппа неизвестных сектантов, интересующихся только артистическим убийством прохожих, и, если так, мы должны стремглав изничтожить их, ведь, вероятно, с каждой секундной они обманом обретают всё больше сторонников - добропорядочных неофитов, объясняя им свои кровавые действия местью нам, революцией, справедливостью или другой хитростью; не исключено, что их лидер, как и в прошлый раз, - один из нас. Тем, кто ещё не участвовал в таком амфитеатре, следует знать, что гуманности предпочитается чопорность: когда среди греховной развязки в вас воспротивится милосердие и вы отвернёте пистолет, назвав свой выстрел по этому якобы одинокому, такому беспомощному и жалкому человеку, - злорадной трусостью, знайте, что пощадив даже одного, вы станете причиной скорого повторения происходящего, угрожающего стать бессмертным припевом истории.
   - А нельзя ли смиренно украсть ваш цилиндр, сэр, - тихо и самым обыденным голосом обращался Фалько к незнакомцу рядом с Валентино, и, едва незнакомец с-улыбкой коснулся шляпы, продолжил, - О, да, я достоин того, чтобы вы сделали и этот каламбур, ха-ха. А остальных фигур случайно нет, ха-ха? Нет? Удивительно: и почему у вас, да и у многих, с собой именно эта, да? О, нет, не смейтесь: не стоит становится лжецом, ради меня лишая себя последнего - овала...
   -...Лица, ха-ха?! - закончил его собеседник, передавая шляпу.
   - Ха-ха-ха! - прошептал Валентино.
   - В происходящем, - тем временем продолжал Ферруссио, - Нет самого эффективного способа, поэтому разойдитесь отсюда большими и малыми отрядами; но выследившие их должны лишь, оставив соглядатая, тотчас рассказать об этом остальным и ждать, когда сформируется достаточно-победоносный отряд, чтобы бесполезными атаками не лишить их глупости о сосредоточенности и не сделать себя садистом: именно удача нашей первой попытки - шанс на наибольшее количество пленников, а не мертвецов. Искать их следует вдоль центральной автострады, а начинать - едва решите уйти отсюда.
   Слушатели вновь попытались было стать ораторами, однако среди них воскликнул Фалько.
   - Пожертвуйте нищему полмаски! - бездарно-скорбным голосом изрёк он, уверенно кружась и замирая, чтобы дрожащей рукой предложить окружающим перевёрнутый цилиндр, - Что ж, разрешите и мне отвоевать трибуну. Наверное, всех, как и меня, раздосадовала бравада Квентина, на-сегодня отказавшего нам не только в юридической драме, но даже в именах мишеней для эпитафий, молитв и, не скрою, злорадств; а так как оркестром присяжных нам не быть, предлагаю логичную месть - в-игру найти мертвеца и опередить повесть, не сходя с места. Желающие доказать ошибочность решения Квентина могут взять у меня эти пустые билеты...
   Фалько достал и начал раздавать небольшие бумажные листы, как карты сдвигая их в руки желающих, и несколько карандашей.
   -...И сделать едва ли не то, что вскоре повторят ради Уильяма: найдя лишние или недостающие лица в альбоме своей памяти, предугадать тайну Квентина, написать на билете имя мертвеца, смять лист и, к анонимности, положить сюда.
   - Мудро, - думал Валентино, одним из первых забирая билет и замечая пустой взгляд улыбающегося Фалько, который коварно не смотрел ни на что, чтобы видеть всё, - Что никто не предложил так же найти убийцу: они или весьма кстати опасаются, что это предложение покажется подозрительным, ведь может вовсе принадлежать самому убийце, или видят, что такой поиск убийцы - уже не игра, а многоголосая анонимная клевета, ха-ха, избранник которой тотчас станет саркастическим кумиром вниманий, отчего и по этой причине предложивший сие может показаться убийцей. Ах, может быть, здесь и тонет аккорд Фалько? Если хотя бы один из убийц здесь, именно сейчас он сражается с собой, желая в-риск предложить так же искать убийцу, чтобы в-шанс оклеветать случайного. Ха-ха, возможно, сейчас Фалько именно ищет убийцу, ведь если имя мертвеца окажется верным, а убийца здесь, то именно ему это в-ажитации покажется подозрительным и опасным.
   Едва Валентино начал живописно рассматривать ужимки публики, нерешительно боящейся не взять билет, чтобы чем-нибудь не оклеветать себя, - как встретился взглядом с таким же соглядатаем, и, обменявшись "профессиональными" улыбками с этим незнакомцем, продолжил было обозрение, но тотчас рассмеялся, увидев сперва, как два незнакомца с-насильем убеждают третьего подойти к Фалько, а чуть позже - человека, который издалека внимательно смотрит на это; моментально изобретя игру в "круговорот аллюзий", Валентино вмиг нашёл и того, кто смотрит на предыдущую персону, однако на него самого не смотрел никто, и Валентино, внезапно рассмеявшись этому "пренебрежению", вернулся к самой персоне, которая смотрела уже на другого нерешительного незнакомца, по всем признакам, ищущего кого-то, а вдруг нашедши, обменявшегося с ним лаконичным кивком и устремившегося к Фалько. Ища других зрителей этого кивка, Валентино между строк увидел незнакомца, который смотрел на Валентино и дважды-неудачно попытался отвернуться - не успел, но уже утратил возможность доподлинно узнать об этом; вновь улыбаясь и продолжая пассаж, Валентино нашёл Мессалину, которая, вероятно, тоже искала тех, кто следит за исполнителями кивка, и, сама того не зная, привела внимание Валентино, посмеивающегося своей контекстной бездарности и замечающего, что каждый, едва раздевшись от роли избирателя, тотчас превращается в соглядатая, - к Бартоломео, следуя за глазами которого, Валентино дошёл до ещё одного незнакомца, который, сжимая в руке уже смятый билет, с-опасением спешил к лежащему на траве возле Фалько цилиндру, но был перехвачен другим незнакомцем и Кассандрой, совместное "мероприятие" которых, по-видимому, злостно советовало ему передумать, но в-ответ услышало и увидело малодушные жалобы на громоздкие "недомогания" именно в этой области действий, выражая которые, жертва этой попытки цензуры случайно и бегло оглянулась на их вероятную причину; Валентино тотчас по-инструкции посмотрел в нужную сторону, где обособленно друг от друга стояли незнакомец и Нэммедио, притом последний рассматривал несколько коллегий, стоящих поодаль и спорящих над общими решениями, а лицо незнакомца, наугад осматривающего публику, выражало столь колоритное злорадство, словно он всесильно удостаивал роли мертвеца одного из присутствующих; вернувшись вниманием к одной из коллегий, очевидно, пытавшейся найти вокруг опровержение своего предположения, Валентино дождался их вердикта и, обернувшись на него, увидел незнакомца, которого уже посещал вниманием.
   - Нужно было самому в-цинизм давать имена незнакомцам! - с-проклятьями подумал Валентино, - Я уже забыл то, чем он запомнился впервые! Не зная ни их самих, ни их имён, ни их лиц, ни света, уже сейчас я помню только действия знакомых людей - отмечу здесь конец жадности, иначе... Ха-ха, как бы кто-нибудь из них от-мудрости не понял, почему я - столь вальяжный наблюдатель! Притча в каждом па сюжета: лишь амнезия, лишив мои искания корысти, сделала меня зрителем всей панорамы взглядов, но лишь она же, стирая имена и подчерки корысти других наблюдателей, оставила все мои наблюдения демагогией. Я даже не могу представить истинную громоздкость происходящего! К таланту Фалько, сейчас каждому из них некогда обращаться к праздному созерцанию, ведь, возможно, происходит уникальный шанс, чтобы что-то проверить, что-то инсценировать, соорудить какой-то каламбур, намёк или какую-то аферу, ведь даже предположительное имя трупа будет равносильно эвфемистическому намёку на убийцу: кто-то обязательно знает, с чьим авторством соотноситься именно этот труп, а тот, кто знает такие пары убийц и жертв, или сам убийца ныне пытается коррумпировать итог, чтобы своекорыстно оклеветать кого-то перед кем-то или спровоцировать кого-то на что-то, но тем самым в-апокриф запутать расследование, ха-ха! Не стоит удивляться, даже если некоторые из этих обменов взглядами - диверсионная бутафория, пытающаяся укрепить чьи-то каламбурные заблуждения. Ха-ха, я будто читаю гениально-коварную книгу, где нет имён - лишь местоимения, а автор злорадствует над тем, сколь давно и многократно детективный читатель заблуждается в личности нынешнего персонажа... Ха-ха-ха, к сарказму, даже и не скажешь, что я только что изобрёл пост-символизм литературы, ведь изобретатель этого "инкогнитонизма" - не я! Вот - гениальный "он" триумвирата; шедевр стратагемы! И нет тому другого объяснения! Овационно! Теперь проявилось и значение ремарки "а побочный эффект - весьма кое-кто, да?": что триумвират - между собой, что легаты - в публичных беседах с соглядатаями, используют весьма синонимичные шифры, однако, если легаты, публично клевещут на бутафорские имена, подразумевая неизменной мишенью разговора только заранее-обусловленного человека, то триумвират обозначает персонажа своего разговора не именем, а фактом, эпитетом, характеристикой или, может быть, пародией, и как только один из трёх нарочито солжёт о нынешнем персонаже разговора, меняется подразумеваемый под "он" - на того, о ком эта ложь является правдой! Ха-ха, гениально до-конца: обсуждая одну ситуацию, в которой присутствуют несколько людей, они могут беспрестанно менять персонажа разговора, а подобный мне глупец, отравленный стереотипом "он", всеми полученными сведениями наделит первого или угаданного; ха-ха, им не нужно даже ограничиваться ситуацией - якобы оставаясь в ней, они могут анонимно говорить о самих себе и о любом человеке в плеяде! Казалось бы, одна и та же фабула стратагемы, но в сколь разные стороны они перестроили её гениальность: у легатов - триумф латентности, а у триумвирата - откровенно-злорадная панацея, ведь единственные, кто способен не заблудиться в их лабиринтной метафоре, - социопат и аноним, знающие множество биографических и психологических нюансов о каждой персоне в этом городе, отчего и читающие только между предательских строк! Так неужели то, что я слышал там, уже было дезинформацией и повествовало не только о Квентине? Кажется, всё было так логич!.. Фелиция!
   Отказавшись было от коварного созерцания пантомимы взглядов, Валентино наконец заметил Фелицию, посвятил себя ей синхронным вниманием и тотчас в-проклятья увидел Данте, который, на другом конце собравшихся, спиной вперёд и специфическими позами ретировался за ротонду, но, едва Валентино обратил на него внимание, на-миг столь виртуозно замер в позе праздного наблюдателя, что каждый иной зритель этого оправдал бы его через "будто"; замер, чтобы, распознав Валентино, продолжить пошаговое отступление, тотально наблюдая публику в ожидании следующего раскольника внимания, которого, однако, не последовало. Отнюдь без-сантиментов проводив Данте, Валентино обнаружил Фелицию уже не там, но в свою очередь опускающей билет в цилиндр, вслед за чем она осмотрелась, подошла к незнакомке, картинно наблюдающей происходящее, и, заняв то же положение, ответила на разговор, а Валентино, коварствуя околичными шагами, поспешил к ним за спину, отвернулся и, инсценируя рассеянность, внимал.
   - ...Вышел из взора, секунду, - обращалась к Фелиции незнакомка, - А, вот тот, Федерико, искал встречи с нами.
   Валентино оглянулся и, посмотрев вслед указующей руке незнакомки, познакомился с ещё одним персонажем фольклора.
   - Не романтической, пожалуй? - ответила Фелиция.
   - Хи-хи, в изящных кавычках - романтической весьма, ведь он желает предложить нам сладострастный обмен сердцами врагинь и врагов.
   - Ха-ха, но аннотации - пустыня, да?
   - Конечно, - сказала незнакомка, - Кто не бережёт конфиденциальность своих недругов, тот грациозно замыкает вокруг себя содружество палачей, но на сей раз это - формальность, ведь после интриганского бенефиса Джакомо возможен только пепел сомнений.
   - Ты была нема об этом.
   - Ха-ха, я и себе рассказала это не совсем внятно: была печальным слушателем той картины. Кроме тишины, моя эрудиция об этом цитирует, что Федерико, Андре и ещё две или три персоны встретились, аккурат чтобы перемножить солидарную месть к неизвестному мне человеку, и, придумав коварное либретто, шли было прочитать его вслух, но встретили Джакомо, за спиной которого, вероятно, стоял небезызвестно-прозрачный "суфлёр". Целью явления Джакомо была кража финиша их поползновений, а длина невозвратного шанса - лишь несколько минут; обидно не знать, в чём была перипетия азарта Джакомо или какую роль должна была доиграть их жертва, разминувшись с оперой возмездия, но Джакомо воистину изрёк фальстарт с рубежей таланта, ибо так дерзостно дирижировал разговором, что успел насквозь поссорить их, притом двух, включая Федерико, - софизмами. И лишь Федерико может дополнить эти скупые слова громоздким постскриптумом.
   - Но, - сказала Фелиция, - Почему именно мы стоим в пубролюции над Джакомо, ведь, помнишь?..
   - Кажется, вы последний, - громко изрёк Фалько, уходя в сторону от публики, закрывая цилиндр ладонью и тасуя содержимое, - Интриги ради озвучу только первый...
   Фалько извлёк билет и, не успев даже поднести его к звёздам, рассмеялся.
   -...Слишком роскошная возможность для таланта. Фернандо...
   Раздалось несколько рассредоточенных усмешек.
   -...И, если я не ошибаюсь, то наконец он именно тот, кто "одной ногой - здесь, а другой - там", ха-ха-ха! - изрёк Фалько и после паузы размахом руки указал за спину, на погост.
   Валентино, как и публика, предавшись смеху и начав искать Фернандо, вдруг заметил того злорадствовавшего избирателя, который, безусловно признаваясь в авторстве этой клеветы, смотрел на несомненного Фернандо и приближался к нему, а тот, вдруг заметив это, тотчас рассмеялся, сменив подозрительность и недоумение на многозначительные-коварные, но шутливые этюды лицом.
   - Катарсис - через минуту, - сказал Фалько, вынимая все билеты и начиная подсчёт.
   Бомонд перешёптываясь и посмеиваясь ожидал развязки, а Валентино смеялся над внезапной тщетой и "эгоизмом" Фалько, ибо, едва решив искать вокруг себя наибольшего интересанта, тем самым выказывающего хотя бы некое соприкосновение с убийствами, - вдруг увидел перед собой лишь спины половины публики, взирающей на Фалько, пока вторая её половина стояла за его собственной спиной и шантажировала на чопорное спокойствие тем, что могла с-подозрением понять любые попытки тайных обсерваций уликой этого самого интересанта.
   - Ха-ха, - думал Валентино, - И лишь тот, кто обернётся сейчас, - обернётся бескорыстно, ибо не решил искать интересанта и не понял, что, творя это, сам покажется таковым; однако нет ни одного, кроме Фалько, с-каламбуром обернувшегося заранее, и арестантов, наблюдающий сбоку.
   - Если бы не именно эти имена, - вскоре сказал Фалько, - То не озвучил бы двух: Тиберий и... Элис; в подсчёте клянусь честью, а предвосхищая дерзновения...
   Фалько поджёг билеты в руке, кратко повращал жадным пламенем, озарив себя его смертоносным светом, и выбросил их в ветер; тем времени Валентино увидел, как Элеонора, жаловавшийся на "недомогания" и ещё один незнакомец, едва услышав результат, встретились и вместе ретировались с аллеи, а обернувшись на Фалько, увидел его якобы-вопросительный кивок и, не тотчас вспомнив о письме, приблизился, чтобы отдать его.
   - Нет-нет, я не игрок, - в-камуфлет ответил Фалько, в последний миг отдёрнув руку от письма Валентино и продолжив это движение в жест, как бы показывающий уворот от чужой хитрости.
   - Теперь тебя попрошу, - вдруг обратился Ферруссио к Валентино, задумавшемуся о том, в титрах каких козней его только что упомянул Фалько, и достал письмо, - Установить адресанта или хотя бы адресата этой корреспонденции: может быть, уже встречал или встретишь тот же подчерк, слог и иные атрибуты.
   Лишь забирая у Ферруссио письмо, Валентино со-смехом узнал, что был настолько бескорыстным зрителем, насколько это необходимо, чтобы всё ещё держать в руке билет, вероятно, оклеветавший его перед каждым, кто обратил на это внимание.
   Часть собравшихся начала покидать аллею, другая - собираться в коллегии, и глазам Валентино вновь открылся арестант, тотчас пантомимически выразивший "наконец".
   - Ха-ха, Валентино, не буду говорить тебе клише? - прошептал арестант склонившемуся Валентино.
   - Ты невиновен? - ответил Валентино.
   - Да, ха-ха; гласи ещё тише, чтобы другой мой собеседник вдруг не ответил тебе поступком. Я предугадывал, что окажусь здесь и лишусь риторики, и описал тебе случившееся со мной в записке: иди по аллее в сторону кладбища, но на перекрёстке с ним поверни вправо, следуй вдоль ближайшей стены, куда бы она ни поворачивала, и ищи в ней трещину; на этом замолчим: не компрометируйся зря.
   Замечая, как расходящийся бомонд коварно проклинает его на бездействие, Валентино посмеивался от трагикомической тревоги, пытаясь вспомнить хоть один из нужны шагов, и, вдруг увидев Кассандру - тотчас найдя Эстебана, с серьёзным лицом поспешил к Фалько, конфиденциально взяв которого за локоть и увидев было на нём столь же серьёзное лицо, не успел сказать и букву, как утратил серьёзность, услышав камуфлет.
   - Я так "тронут", - с удивлённой благодарностью изрёк Фалько, смотря на руку Валентино и пожимая плечами.
   - Ха-ха, вы и своего ненавистника в-предательство рассмешите! - сказал Валентино, - Но скажите же, какую маску вы предпочли рядом с Эстебаном и Кассандрой?
   - Сначала возрадуйтесь тому, что увернулись не только от роли её пажа, но и от роли своего предшественника, которому Кассандра рассказала о разминувшейся страсти: якобы... впрочем, не только якобы: несколько фабул этого инцидента реальны, хоть и случились с другими лицами и в других обстоятельствах; якобы Кассандра, спасая подругу, рисует лицемерную любовь к Чарльзу, своему предыдущему пажу, который узнал скандальный секрет об этой подруге, знаком с ещё-недолгим возлюбленным этой подруги и с-честью вознамерился признаться ему в нём, для чего Кассандра и предприняла эту романтическую диверсию - дождаться, пока окрепнет влюблённость тех или Чарльз утратит ажиотаж к своей тайне и вовсе от-счастья забудет об этой тайне, а чтобы второе стало непредотвратимым Чарльз узнал от Кассандры, что якобы лишь эта подруга - та причина, почему Кассандра отныне принадлежит только ему, ибо якобы беспрестанно говорила о нём с-дифирамбами. Объяснив вашему предшественнику и философическое распятье, на котором с-энтузиазмом приостановился Чарльз, замечающий, что отныне умолчание этого секрета - предательство, а оглашение - неблагодарность; и оправдав перед ним своё коварство злонравием Чарльза, Кассандра отступила от плагиата, вонзив вопросом драмы себя - среди этого аферистского самопожертвования не могущую снять маску и ответить на якобы-безответную страсть Энтони, а потому умоляющую вашего предшественника спасти любовь, сообщив Энтони о взаимности одной небезызвестной незнакомки, отказав в любой конкретике и попросив о священном ожидании. Ваш предшественник за поручение исполнил это, грациозно и сантиментально раскрасив "она тоже" перед Энтони, вскоре воздал Кассандре встречное поручение и уже было начал забывать об этой истории, но спустя неделю встретился с её камуфлетным финалом. Оказалось, что Энтони действительно ждал ответа на свою страсть, но не к Кассандре, а к той, кто за несколько часов до тирады вашего предшественника якобы-конфиденциально сказала Энтони: "кажется, и люблю тебя, но должна ещё подумать - дай мне день, или сама тебя найду чуть позже", ха-ха! В условиях мнимой очевидности контекста Энтони комфортно истолковал "тоже" и неделю с тех пор его поступки в глазах его возлюбленной были отравлены весьма-изящным каламбуром, ведь выражали чопорное пренебрежение столь-то долгожданным ответом, хотя сам он, уже через два дня сломав терпение, систематически пытался нарушить обет бездействия, но, тотчас встречая злобные взгляды возлюбленной, вероятно, понимал их, ха-ха, абзацами той же просьбы и единственным способом прочтения рацеи о нетерпении, ибо, ха-ха, улыбался в-ответ и, может быть, даже понимающе кивал; замечая же, что её взгляды становятся злее, Энтони отказался от прямых поползновений и посвятил себя поиску причины антракта не начавшейся страсти, но, не найдя вокруг возлюбленной ни одной причины для происходящего, он весьма логично нашёл причину в обмане, себя нашёл игрушкой, а возлюбленную - достойной скандала, который и обрушил на возлюбленную, с первого же его слова начавшую злобно ехидствовать над "заблудшим во страстях"; как то бывает в фанатических ссорах, их диалог порвался на два монолога, и они, послушав только каждый сам себя, обменялись узами романтической ненависти, которые чуть позже порвал Десмонд своим праведным "прочтением" инцидента, чем и обрёк вашего предшественника и саму Кассандру на шедевр мести, притом вашему предшественнику, конечно же, сперва не стали объяснять ни причину мести, ни лица мстителей, ведь считали его новым пажом Кассандры, который творил козни сознательно, - отчего ваш предшественник, видя предательскую неудачу своих афер и думая со своей точки зрения, вслух придумал каламбурных предателей и врагов, сложив под собой множество камуфлетов. Хотите две околичные развязки? Именно Энтони, сам того не зная, владел тем секретом, которым Кассандра в своём рассказе наделила Чарльза, и мог случайно рассказать его своей возлюбленной, разрушив планы Кассандры, но для вас истинной сенсацией должно стать имя вашего предшественника - Эстебан, ха-ха; вспомните, что именно просила Кассандра, и увидите каламбур, в который входите, ха-ха. Наверное, она попросила вас сказать Эстебану то, что нельзя сказать без стыда и эвфемизмов?
   - Ха-ха, она сказала, - ответил Валентино, - Что один из вас - отверженный ею любовник, а другой - отвергающий её...
   - Тем самым она попыталась убедиться ещё и в вашей амнезии, ибо когда-то вы, как и все, знали очевидное расположение этих ролей. А затем она, наверное, возжелала, чтобы отверженный помог ей пленить меня и чтобы именно вы сообщили Эстебану это желание, не утаив и то, что оно - действительная и истинно-пошлая просьба Кассандры? Ха-ха! Представьте же, с какими ужимками Эстебан сообщал Энтони трогательное "тоже", и поймёте, что бы подумал сам Эстебан, когда вы, сражаясь со стыдом, начали скользко озвучивать ему: "ну, знаете... она... ах, она... не знаю даже, как сказать, сэр!..", или будто-романтическое начало любой другой реплики...
   - Ха-ха, я бы показался ему ехидной карикатурой? Притом любые обрывки моих фраз о его любви он тотчас переадресовал бы на Энтони, ха-ха!
   - А во втором каламбуре вы бы показались ему новым пажом Кассандры, что позволило бы ей утаить настоящего пажа от взгляда Энтони и его возлюбленной, которые обещали мстить Кассандре всегда, как только им станет скучно; ещё одним каламбуром стало бы то, что вы, если бы не я, оставили браваду Кассандры безнаказанной, ведь среди амнезии вскоре действительно поняли бы себя её прошлым пажом: пытаясь понять, почему Эстебан столь агрессивно недослушал вас, и тем временем встречаясь с враждебностью всех предыдущей пажей, заранее ждущих от вас того же, подумать иначе было бы невозможно.
   - Ха-ха-ха, но ведь эти каламбуры, особенно - о злобном взгляде возлюбленной и камуфлетных улыбках Энтони, ха-ха, удовлетворяют подчерку анонима!
   - Подозрительно то, что вы всё ещё не увидели анонима учителем скандала: гений может быть лишь первооткрывателем, ибо едва случится новый трафарет, его повторят сперва многие, а затем - все. Едва ли не каждый здесь, начиная аферу, пытается переложить авторство на анонима, чтобы не опубликоваться врагом для её жертв, которые пробуют оставить подобные поползновения только попыткой, чтобы не создать вокруг себя опасного лицемера; я же говорил, что у некоторых здесь есть и персональный аноним, ха-ха! Вы же можете на-миг увидеть им меня, ведь мои слова были обстоятельно-бесполезны: даже познав эту пьесу, вы должны сообщить Эстебану то, что намеревались бы.
   - Почему?! - чуть было не воскликнув, сказал Валентино.
   - Когда чужая тайна бесполезна, можно украсть удовольствие, хотя бы огласив её, не так ли? Если местью Кассандры станет эссе о вашей амнезии, то, признаться, ха-ха!..
   - Ха-ха, воистину спасибо за мудрость!
   - Наверное, вам придётся стать самым странным лицемером и подыгрывать её коварству, ища возможность для мести.
   - Но ведь, - сказал Валентино, - можно начать конфиденциальной встречей с Эстебаном, чтобы, объяснив ему козни, избежать хотя бы одного врага, а после разыграть спектакль публичной встречи с ним.
   - Попытайтесь, но он может истолковать это - кознями, а вас - приспешником Энтони; к тому же, нужен ли вам новый знакомец, окружённый пейзажем драм, в которых он обязательно попросит вас помочь, или будет разумней, сделав его врагом, стать ещё одной драмой в этом пейзаже?
   - Ха-ха, продолжаете обращать меня в апостола цинической мудрости?..
   - Можно вас на минуту, - вдруг обратился к Фалько подошедший незнакомец, в котором Валентино узнал именно того, кто чуть раньше тщетно отвернулся от визави.
   - Не знаю, какой путь создать, и отложу поручение Кассандры, - думал Валентино, - Нет, ха-ха! В прочтении Фелиции я уже давно должен стать публичным любовником Кассандры, поэтому есть только один путь: сообщить Кассандре, что я осведомлён о её коварстве, но якобы лишь ради неё несмотря ни на что с-сердцем войду в эту роль; да-да, именно гигантизм последствий, который принимаю эти шагом, станет некоторым подтверждением искренности моей страсти... Неужели Фалько и этим рассказом лишь тасовал мои мысли - отчего ещё мог внезапно собраться столь громкий аккорд аллюзий памяти? Ха-ха, не хотите ли камуфлет, мисс?
   Нащупав смелость, азарт и амплуа, в котором решил предстать перед Кассандрой, Валентино стремглав нашёл её среди незнакомцев, подбежал, изъявив собой смешение стыда и дерзости, притом - весьма искреннего стыда за показную дерзость, - несколько не совсем лицемерных раз попытался говорить и протягивать руки, но, будто обжигаясь, отводил их к груди; наконец, отчаянно обернулся вокруг себя, тотчас завладел её рукой и обнял с несколько жестокой жадностью.
   - Можно... вас... на минуту? - дрожа немного-пошлым голосом и даже сам удивляясь, сколь сенсационно-иным стал смысл этой фразы, шептал Валентино, насильно прижимая Кассандру к себе, уворачиваясь от визави и до-боли сжимая пальцы её руки в своих, - Не отвечайте; молчите, пока не ведаете несчастную тайну этих прикосновений, молчите. Позвольте мне хоть на-миг отравить себя бесчестным каламбуром, ведь я в-слезах прощаюсь с мечтой...
   В-ответ Валентино начал слышать злорадно-страстное дыхание.
   -...Но признайтесь, коварная вы кокетка, ведь знали, на кого мимо сцены обрушиться роль безответного любовника? Представляли, как замер я, как замерли небеса в моих глазах, когда притчей стала тишина, и, навсегда рассмотрев было вас, я вдруг услышал вашими же жестокими словами, вашим же преступным голосом заранее сказанное "Фалько", оказавшись поэтом тотчас-безответной любви, обречённым помнить тот ядовито-фальшивый поцелуй среди абзацев будущего шума? Я будто пришёл к вам после самоубийства! Я искренне пытался над вашими поручением, но прежде чем просить Эстебана, не смог попросить об этом даже себя - до этой минуты.
   Валентино разительно отступил от Кассандры, но до последнего такта трагизма удерживал соприкосновение кончиков дрожащих пальцев, которое не разрывала и она, и с-жадностью всмотрелся в лицо, чтобы увидеть эффект: "Кажется, не верит, но рая выше, что Кассандра именно такая: для моей победы ей и не нужна вера - нужен интерес, каламбур мечтаний наяву, нужна, игра в страсть и метафора фабулы; ха-ха, ведь и кокетство - ещё один жанр игры в "правила игры", а пароксизм - когда оно взаимно! Сейчас я и сам сполна канул в эту иллюзию, ведь, умея мечтать, спектакль фальшив, но эмоции актёра истины!".
   - Я не в силах сломать это, - после паузы отчаянно продолжил Валентино, смотря на соприкосновение рук, - Сломайте вы, убейте меня, мисс, если сможете! Покажите, сколь вы жестоки, лишив того, кто и не посмел просить сердца, даже этой безжалостно украденной руки святыни! Вершите же точку моего символистического признания, испытайте нити власти, ведь в ваших пальцах - марионетка над бездной!
   Кассандра внимательно смотрела в лицо Валентино, выражавшее скорее не отчаяние, а самоубийственный азарт, и гривуазно отнимала по-пальцу, чтобы, томно вздохнув, пошло улыбнувшись или прикусив губы, вернуть соприкосновение, наслаждаясь сардоническими лицами Валентино, при каждом "бисе" вздрагивающего как от боли. Впервые отведя взгляд от её руки, а внимание - от своего артистизма, Валентино увидел на её лице не только понимание происходящего игрой, а также страстное наслаждение собой и ею, но и вызов, будто говорящий: "а сможешь ли доиграть роль без-ошибок?", и начал было отвечать сардонически-улыбающимся лицом, умоляющим продолжать эти райские терзания вечно, однако она тотчас злорадно отдёрнула пальцы, и Валентино, едва не опоздав, заплакал без-слёз, на несколько секунд закрыл лицо рукой, беззвучно произносил слова, вскоре превратившееся в тираду срывающегося шёпота, и внезапно замер.
   - Но я заставлю вас, - решительно и мстительно произнёс Валентино, - Хотя бы раз посмотреть на меня со-страстью и познать сумерки хотя бы мрачной романтики; случайно я узнал, какое злорадство вы предвкушали, адресуя меня к бутафорски-влюблённому в вас Эстебану, однако это не лишит меня безропотности, отнюдь, ведь я, ожидая жестокости, и приблизился к вам, чтобы подарить правильные субтитры к тому, что сделаю через минуту, и безвозвратно показать, чего вы достойны в моих глазах, если я сознательно не замечаю перед собой эшафот...
   Валентино сардонически заметил, что впервые утратил нить экспромта, и в-каламбур не скрыл этого под маской, объяснив лицом трагикомедию, в которой столь патетическое начало не обрело соответствующий конец.
   -...Нет, предательски нет слов, но для того я и обещаю вам следующую минуту, чтобы вы хотя бы поверили в мою страсть и знали, что в исповеди не было ничего, кроме комплимента. А хотите я оживлю вашу мечту? Сделаю просьбу настоящей, замещу собой Эстебана и заставлю Фалько любить вас? Хотите, чтобы я проявил эту камуфлетную самоотверженность? Что вы подумаете обо мне и о себе, когда я сооружу эту скандальную пошлость? Вы не властны остановить меня - в моей власти сделать вас беспримерно-циничной!
   Внезапно Кассандра страстно обняла Валентино.
   - Спасибо за катарсис: не каждая достойна и столь поэтичной лжи, - трепетно прошептала Кассандра, прижимаясь щекой, - Кажется, мы наконец с-сердцем сломали "демагогию"...
   Среди объятий Валентино с-улыбкой заметил восхищённое одобрение Фалько, который, пребывая в позе искушённого зрителя, потаёнными жестами одних лишь скрещённых на груди ладоней умолял его бисировать.
   -...Когда бессердечно надругаетесь над собой, можете весьма случайно повстречать меня около вокзала, где и украсим поэму недостающими ремарками.
   Кассандра, головой отринув от Валентино, одарила его самой обольстительной улыбкой, будто бы намекающей, что происходящее кокетство - не игра, а стыдливое лукавство, и, удерживая визави, начала отходить, от плеча скользя ладонью по его руке. Чтобы не утратить решимость, Валентино тотчас подошёл к Эстебану.
   - Как бы мне признаться... небезызвестная незнакомка, - с откровенной издёвкой начал было Валентино, однако Эстебан, будучи зрителем его сценических бравад, заранее встретил его взглядом, которым можно взирать лишь на того, кто вслед за всеми поворачивает в популярную притчу, - и с мстительной усмешкой отвернулся.
   Пока Валентино осматривал уже быстро редеющую публику, чтобы изречь ещё какой-нибудь поступок, к нему подошёл Фалько.
   - Коли вы уже придумали утопический поступок, - сказал он, - Скажите, были ли кратны наши мысли и немного раньше?
   - Вы сделали себя сольным зрителем и искали убийцу? - ответил Валентино.
   - Не только буквально: "билеты", знаете ли, были краплёными...
   - Ха-ха-ха!
   -...И запомнив, наверное, первую треть взявших их, теперь буду думать, почему они написали именно это; хотя, к драме, это не моя идея, а поручение анонима, обещающее притчу: не сложно угадать, что шутка над Фернандо, которой я был вынужден подыграть, только что обрекла его на казнь, автора шутки - в самом радушном случае, на катастрофу совести, а меня, вас и Данте - на предотвращение этого убийства. Прощу вас, как только встречаете Фернандо, превращаться в соглядатая и искать вокруг него не только убийцу, но и анонима, который, по словам Данте, может лично присутствовать в этой ситуации и...
   - Упиваясь революцией, не заметили её кончину? - бесстрастно обратился Бартоломео к Валентино, который, тотчас увидев предательское отсутствие Ферруссио и не менее предательский побег Фалько к другому собеседнику, был вынужден уйти со сцены - в сторону погоста, чтобы забрать записку арестанта.
  

Литературный фон - Смоллетт.

  
   Пройдя половину пути до перекрёстка, Валентино услышал позади спешащие шаги и, с-интригой обернувшись, увидел саркастический камуфлет - приветливого Уильяма.
   - Подождав, - тотчас сказал Уильям, - Пока оскудеет ассортимент шансов, я решил начать с тебя.
   - Ха-ха, - думал Валентино, - Стремглав нужно, чтобы он случайно потерял меня, ведь вместе с ним я, будто вместе с Квентином, отныне встречу только безупречных демагогов: любой собеседник не только не воздаст мне откровения или даже лицемерия - он вовсе попытается избежать встречи со мной, ха-ха! Уже вскоре случиться беспамятный антракт, а мы, возможно, начинаем искать никого, ведь тем авантюристом может оказаться камрад синдиката, который уже не повторит публикацию своего лица, или даже один из анонимов, если его лицо действительно неизвестно плеяде!
   - Не бойся, - продолжал Уильям, будто угадав его мысли, - Квентин не дал мне полномочий для полномасштабной интервенции в твой антураж: как только увижу, что среди и вокруг твоих собеседников нет этого авантюриста, отстранюсь, но чаще буду присутствовать лишь тайным соглядатаем. Если не запомнил, моё имя - Уильям; а твоё?
   - Валентино; извини за вкрадчивую нелюбезность, но нет ли, ха-ха, более аллегорического способа путешествовать вместе? Быть может, нарисуешь словесный портрет, а я, если знаю, укажу возможного натурщика?
   - И да и нет; я могу попытаться пересказать портрет, а ты волен сократить моё присутствие, всевозможно содействуя поиску; к тому же, тебе-то я могу сообщить некоторые нюансы, которые отнюдь не расскажешь Квентину.
   - Но даже так я наихудший советчик, ведь тоже неофит! - полу-смеясь сказал Валентино.
   - Но согласись, что именно этим ты клянёшься минимизировать жанр контрафактных советов, ха-ха! Надсмейся же над коварством случая - и идём, куда шёл.
   - Ха-ха, проблематика тотчас же: я иду бесцельно.
   - Тем искренней посвятишь себя моей истории, - сказал Уильям и пошёл вперёд, - Должен признаться, что и сам имею очень мало энтузиазма к поиску авантюриста, более того - возможно, я даже благодарен ему: то, что было названо праздной прогулкой, кажется, являлось развязкой шантажа, который столь саркастически прервал тот добросердечный похититель. Мир бы никогда не узнал этой драмы, если бы тем, кто встретил меня тотчас после конца "моратория", не был один из подручных Квентина, и я случайно не спросил его - а где Винсент; именно это имя носил мой спутник, он же - возможно, шантажист. Куда повернём? - спросил Уильям, приближаясь к перекрёстку с кладбищем.
   - Направо: все устремились к автостраде; и там у меня там "между делом", ха-ха! - смело изрёк Валентино, вдруг думая: "ха-ха, браво, если Уильям - самый дерзостный эксперимент Квентина, придумавшего именно такое преступление, что одна из его мнимых жертв, ища неизвестно кого, превратилась в узаконенного соглядатая и в "цензора", а своих жертв превращает в тех самых пленников маски, прерывая криминальные встречи, коварные планы, инсценировки алиби и сами преступления! Даже если случившееся с Уильямом - реально, Квентин не мог не увидеть эту благочестивую пубролюцию и, возможно, в очередной раз рискнул жертвами, Винсентом и Уильямом, бравируя первым, возможно именно сейчас претерпевающим муки умерщвления, и объяснив второму, что из всех людей в плеяде сперва нужно пойти именно за мной, ибо якобы именно я имею более всего шансов соприкоснуться с авантюристом, однако, на самом деле, он послал его за мной только своекорыстно, создав соглядатая, который сам не знает о своём соглядатайстве и о том, что идёт по лезвию, ведь если бы Уильям сейчас преследовал не меня, а того, кто намеревался вот-вот изречь преступление, то это преступление могло быть и столь важным, что смерть "цензора" - лишь клякса на его декорациях, ха-ха!"
   - Но что означает это вездесущее "возможно"? - тем временем спросил Валентино, - Как ты смог сохранить нерешительность в оценке роли шантажиста?
   - Из-за слишком гениально-случайной справедливости. Было так: шествуя где-то, я некстати повернул за угол и буквально наступил на какой-то камуфлет, как сардонически оказалось, на труп, из-под пиджака которого прельстительно виднелся едва ли не веер писем; не сумев побороть жадность эрудиции, я склонился к письмам, и в этот самый миг, в этой самой позе, увидел, что позади меня спешит мимо незнакомец, оказавшийся Винсентом...
   - Ха-ха-ха, - с-трудом сдерживая смех, думал Валентино, - Одна из эскапад гастролирующего трупа?
   -...Который незамедлительно продекламировал пистолет, попросил меня не грешить до-конца, чтобы не вводить во грех его самого, и пообещал сопроводить меня к Квентину, но подарил мне и шантажистскую надежду, многозначительно прошептав "если только..."; не переставая покачивать головой о всесторонней подозрительности, отстранив меня, но продолжая держать на-прицеле, он начал благочестиво душить труп на предмет пульса, и в этот скандальный момент...
   - Ха-ха-ха! - предвосхищая развязку, разразился Валентино, подходя к углу стены, вдоль которой просил следовать арестант, - Повернём ненадолго сюда.
   -...Из противоположной темноты коварно вышли три незнакомца, которые, не скрывая нарочитости своего явления, пистолетами дирижируя уже мной и Винсентом, осмотрели труп и ехидно рассказали, сколь безразлично им, чьему пистолету принадлежит эта зловредная "пунктуация", если оставшиеся лица драмы с-улыбкой согласятся исполнить комедийное поручение, иначе они тотчас препроводят сюда Квентина, который в-каламбур разовьёт перед нами затяжную притчу о "бесценности" нашей лени. Если бы я был пойман один, то, наверное, согласился встретить Квентина, однако сложившаяся постановка обещала множество роскошных домыслов; наверное, если бы только я не согласился подчиниться, то они бы приняли сторону Винсента и, всё же воздав ему поручения, представили его опоздавшим спасителем, а меня - убийцей, но если бы не подчинился только Винсент, они бы представили спасителями себя, а меня - спасённой ими жертвой; или вовсе как-то объяснили нам именно это, шантажируя нас друг другом...
   Тем временем Валентино, шествуя уже вдоль окон первого этажа, искал трещину.
   -...Но, даже не додумав это до-конца, я вычел возможность того, что Винсент воспротивиться, ведь и он, когда оклеветал меня своим явлением, не слишком скрывал, что намеревается исчерпать корысть, а когда явились незнакомцы, он хоть и печально усмехнулся, но не с такой экспрессией, какой требовала эта бездарная минута. Конечно, я мог внять миражу, но именно эта подозрительно-недостаточная скорбь создала мою ориентацию в ситуации: внезапно я понял себя жертвой истинно-мудрой аферы, в которой Винсент был четвёртым сообщником незнакомцев - панацей против меня, ведь мне было бы проще, даже приятней склониться перед шантажистами, злорадствуя над тем, что мой недолгий властелин тоже склоняется пред ними, притом Винсент, став моим фальшивым сомучеником, мог контролировать исполнение их поручения изнутри - надзирать за тем, выполняю ли я поручение, и, если нет, тысячами мазков и масок агитировать меня на это.
   - Те трое и поныне остаются незнакомцами? - дрожа улыбкой и отворачивая лицо от рассказчика, сказал Валентино, думая: "ха-ха, неофит объяснил себе грандиозность совпадения так, завсегдатаи объяснили бы её жестом анонима, но, наверное, истина улыбается рядом: эти трое незнакомцев, в свою очередь перенеся мертвеца и утолив корысть, коварно спрятались вокруг него и дождались следующего коммивояжёра, которым и стал Винсент, а затем проследили за подготовкой Винсентом аферы для Уильяма и, в-камуфлет разрушив её, обрели ещё две праздные пешки. Даже недостаток отчаяния Винсента указывает на это, ведь он-то знал биографию трупа и то, что стал жертвой не предательской случайности, а более коварных коммивояжёров. Ха-ха, интересно было бы увидеть всю труппу!"
   - Один рассекречен, - ответил Уильям, - Стэнли. Мы согласились исполнить поручения, однако незнакомцы, выразив смехом свою неудовлетворённость, сообщили, что едва все мы отдалимся от "нашего общего знакомого", как любые слова станут недоказуемой клеветой, и потребовали обменяться расписками. То, сколь быстро Винсент сказал "конечно", ещё раз убедило меня в мудрости - моей и аферистов. Я написал свою, ха-ха, версию происходящего, Винсент - свою, и они - коллективную; проверив отсутствие фактических расхождений, мы процитировали пять подписей и свершили обмен, свершили так, что я поклонился от-смеха: кстати, Стэнли и взял две наши расписки, а Винсент с-энтузиазмом, ха-ха, - ответную! Как после объяснил Винсент, эти расписки действительны у Квентина и анонима, притом к первому, с большей вероятность, можем пойти мы с Винсентом, если потребуется смирить жадность шантажистов, указав на корыстных свидетелей, но тем самым и произнеся чистосердечное признание, а ко второму - шантажисты, если мы не выкажем достаточную исполнительность. Первое, что они поручили нам, - идти к стеле.
   - А теперь к автостраде: не будем возвращаться, повернём здесь, - сказал Валентино после того, как наконец увидел в стене глубокую, но узкую трещину и, пристально взирая на реакцию Уильяма, откровенно достал из неё запечатанный конверт.
   - И, ха-ха, наверное, - продолжал Уильям, выразив к произошедшему немалый интерес, - Им стоило уделить больше внимания словам, применив "до-конца", ибо, безупречно следуя их рекомендациям - идя к стеле, мы и встретились с авантюристом; хотя, быть может, случившееся и было интригой их плана, и похищение Винсента - лишь инсценировка, благодаря которой я внезапно вошёл в роль этого неудержимого интервента, вынужден буду взамен поручений процитировать шантажистам свою память и уже не узнаю правду, ведь их ли то замысел, или случайность - теперь они попросят только это. Тем не менее, нам с Винсентом были предписаны роли "часовых": якобы через полчаса после того, как все мы встретились вокруг трупа, мимо заявленной стелы должен был пройти незнакомец, который не встретится с другим незнакомцем, обязанным пройти там же, но четвертью часа позже, - если только мы с Винсентом не станем демагогами, что заполнят этот абзац времени. Шантажисты не только высказали свои непреложные предпочтения о тематических рамках нашего разговора с "первопроходцем", но и до-конца превратились, ха-ха, в драматургов. Сперва мы должны были, изъявляя лицемерный страх, спросить этого незнакомца - вы тот самый? А праздно заинтересовав его и услышав "нет", некоторое время знакомиться с ним и претерпевать муки "скромности", чтобы, вдруг возопив "о, он не придёт!", от-отчаянья рассказать этому уже не незнакомцу, что мы, случайно сломав козни Стэнли, боимся отнюдь не случайной мести. А козни эти нужно было высказать обрывочными фразами: Стэнли, к избыточному реализму, и сам выражался только этими фразами; якобы мы с Винсентом романтически удерживали и провожали пленом прелестницу Градоиду, думая, что настойчивые попытки её бегства, фальстарты истерик, беспрестанные взгляды на наручные часы, её проклятья, её клятвы, мольбы и пророчества о том, что мы щедро пожалеем об этом, - что всё это - лишь художественное кокетство, однако, как оказалось в конце, она не могла объяснить нам реализм своих стремлений...
   Внезапно Уильям перешёл на зловеще-невыразительную и столь многообещающую интонацию, что у Валентино вскоре захватило дух.
   -...До тех пор, пока не стало поздно, и она, вдруг начав игнорировать нас и наши бравады, апатично провела нас через несколько поворотов и перекрёстков, вскоре ввела в до-странности узкий двор из двух домов, невесть откуда заполненный голосами, весьма эротично припала спиной к стене одного из этих домов, к удивлению, похотливо поманила нас пальцем и обняла так, что мне стало стыдно, но, вдруг кивнув вверх, злорадно прошептала камуфлет: "мне было нужно туда; кажется, вам лучше сделать со мной то же самое, что случится вскоре, иначе с вами это сделает Стэнли"; спустя минуту замешательств и демагогических догадок раздался выстрел, просиявший из окна над нами, и голоса превратились в крики.
   - Интриганский камуфлет Мессалины! - с-проклятьями и с-удивленьями воскликнул Валентино в мыслях, вмиг сопоставив детали, - Несомненно, Уильям рассказал экстерьер убийства Этторе в комнате, которое, сопоставляя всё, случилось только сегодня; и почему Мессалина рассказала мне это старозаветным преданием? Ха-ха, воистину "преданием"! Она даже ангажировала эту оказию в причины раскола плеяды! Зачем, если не для того, чтобы я знал, но тотчас замолчал об этом? Ведь запомнив это только как легенду, я бы действительно не стал пересказывать её встречным или просить их о комментариях. Может быть, этот инцидент не был оглашён, а те, кто вдруг проявят заинтересованность, докажут своё соучастие в нём?
   - Выслушав эту партитуру, - тем временем продолжал Уильям, - Я, признаться, начал беспокоиться о том, чью роль одену, свершая пересказ, и проклял себя за то, что, много размышляя о Винсенте, мало думал о расписке, которую как-раз не без помощи Винсента отдал раньше, чем узнал поручение. Я уговорил себя тем, что даже апофеоз словесных преступлений - лучше, чем Квентин, воочию запомнивший меня рядом с тем трупом, ведь, ха-ха, наверное, если к каждому из нас приставить детектива, то вскоре он в-камуфлет найдёт преступление; но...
   Валентино и Уильям аккурат прошли мимо пролёта, когда последний вдруг как-то неестественно замолчал, а Валентино, будто бы услышав посторонний звук и предчувствуя что-то подозрительно-знакомое, увидел, как Уильям обгоняет его грудью, однако - не только вперёд, но и книзу; спустя секунду Уильям настойчиво возлежал на асфальте, а Валентино, сотрясаясь от трагикомического смеха, оглянулся и увидел столь же смеющегося творца "моратория", весьма тщетно направляющего на Валентино пистолет.
   - Нет-нет!.. - между смехом сообщал этот "творец", в котором Валентино вдруг рассмотрел именно того незнакомца, который у ротонды не успел отвернуться от визави и чуть позже прервал диалог с Фалько, - Не на-бис, нет!.. Это каламбур!.. Ну почему из всех он выбрал именно тебя, ха-ха-ха!
   Пока незнакомец искал в себе силы говорить, Валентино, незаметно замещая искренний смех лицемерным, сардонически примерял к себе статус второй жертвы похитителя и мрачно смеялся над тем, что проклят стать если и не "хорошим", то весьма неплохим примером, после которого публика начнёт избегать Уильяма, бравируя шансом оклеветать себя перед Квентином.
   - Валентино, прости браваду, но не я мог поступить иначе, - сказал он, - Буду аристократичным разбойником: всё, что мне от тебя нужно, - лотерейный билет анонима и дальнейшее молчание об этой встрече.
   Испугавшись было очередного свидания с прошлым, Валентино припомнил камуфлетные реплики Фалько, понял благородного просителя адресатом письма Мессалины и обнаружил себя в катастрофе о посторонней корреспонденции, некоторые экземпляры которой были бесценны.
   - Ха-ха, - думал Валентино, - Я не смогу достать из кармана то самое среди одинаковых, я даже не знаю, где это письмо, ха-ха! Но доставая каждое лишнее письмо, буду всё больше соблазнять его отречься от аристократизма, ведь он тотчас поймёт, что укрепить моё молчание можно не честью, а прочтением всех моих писем и встречным обещанием не разглашать их содержание! И этому неминуемо быть, ха-ха, если не удача!..
   Валентино наугад достал из кипы письмо, оказавшееся запечатанным.
   -...Нет, это бесполезно: может оно - арестанта? Последний раунд риска!
   Проситель принял письмо, как бы не от праздности рассмотрел его, распечатал и начал читать, не сводя с Валентино пистолет.
   - Не может не радовать. - продолжая читать, вскоре сообщил проситель, - Твоя откровенность так глубока, что начинается только чужой исповедью, ха-ха! Я думал, между нами достаточно и чести, но коли ты предпочёл контракт, то...
   - Ц, ха-ха! - изрёк Валентино, принимая обратно письмо арестанта и доставая все письма, чтобы продолжением манипуляций до-конца не признаться в наличии секретов; найдя запечатанное письмо Мессалины, он увидел на нём незамеченную ранее надпись "дерзающий да откроет".
   Незнакомец, уделив внимание этой надписи, вскрыл письмо и, едва просмотрев первую строку, спрятал в карман.
   - Спасибо или пожалуйста - этого не знаю, - изрёк незнакомец и, указывая на Уильяма, продолжил, - Особенно об этом. Кажется, я случайно исполнил твоё естественное желание, но с-камуфлетом: понимаешь же, что если ты будешь здесь, когда он очнётся, то подумает о состоявшейся тем временем встрече межу тобой и похитителем; но если ты уйдёшь, то должен будешь представить себя похищенным, иначе будешь вынужден оклеветать того, на чьё лицо заменишь моё, и всё же сам оклевещешь себя перед Квентином - воспользовавшись удачей для бегства свободы? Интересно стать единственным, кто будет видеть кулисы твоих масок, ха-ха! Не допустил своей безответственности и прощаюсь.
   Незнакомец спиной вперёд шагнул за угол.
   - Он прав, ха-ха! - думал Валентино, не решившись преследовать просителя, который, судя по шагам, продолжал ретироваться тем же способом, - Нельзя спастись из этого положения, оставшись праведником! Не понимаю, какую ложь выбрать, чтобы выказать перед Квентином больше добропорядочности. Если Уильяма ко мне направил Квентин, то лучше остаться; но вдруг быть рядом с Уильямом - опасно, ведь Стэнли посвятил его в свои козни и ныне, безусловно, ищет встречи с ним? Воистину непонятно, зачем Стэнли превращать Винсента и Уильяма в клеветнических глашатаев против себя самого, ведь если он действительно манипулировал Градоидой и как-то соучаствовал в убийстве Этторе, оглашать это - ещё более странно. Ха-ха, уже давно было нужно признать, что благодаря социопату и анониму каждый в этом городе - гений, виртуоз или мудрец, а любое коварство - филигранно. Нельзя предугадать аферу, которую Стэнли творил над Винсентом и Уильямом; вовсе нельзя понять об этой афере ни одного "именно": афера может заключаться, как и сказал Уильям, в самом похищении Винсента, но может - и в каламбуре случайной встречи тех двух незнакомцев посредством стелы и демагогии Винсента и Уильяма, а также - в самом актёрстве Уильяма и Винсента только перед первым из этих незнакомцев! Ни Винсент, ни Уильям, к овациям, сами не смогут понять, какая из этих возможностей - явь, а какая манёвр внимания, обманывающий их самих! Ха-ха, безупречный шахматный аккорд; не это ли истинный грех - Стэнли не исповедался даже исполнителям своих козней, которые всё-таки исполнят поручения? Впрочем, одно всё-таки можно понять: если Стэнли намеревался создать глашатаев о якобы неудаче якобы его же собственной аферы, то адресат этой лжи или тот, кому он вскоре перескажет её, имеет причину воспользоваться этой мнимой неудачей и повернёт в предательский блеф! А! Ха-ха, лишь Данте мог бы узнать, куда обращена корысть Стэнли: если для Стэнли эта афера была бесценна и заключалось именно в неповторимой возможности инсценировки случайной встречи у стелы, то Стэнли в составе тех трёх незнакомцев следил за Винсентом и Уильямом, видел похищение и, наверное, поспешил найти новых "часовых", а не поспешив, тотчас признался зрителям, что его корысть - сами глашатаи, подосланные к первому незнакомцу, ибо удобны в любое время! Ха-ха, наверное, так Данте и читает тайны - анахронически слыша отголоски чужих афер в прошлом и будущем, присутствует в моменте творения афер и, всего лишь подсматривая поведение, реакции и мимику аферистов, незаметно принуждает их к исповеди!..
   Здесь Валентино, уже будучи экспертом, заметил предпосылки скорого пробуждения Уильяма.
   -...Так остаться мне или бежать?! Ха-ха, я могу солгать ему, что вокруг действительно разворачивался второй раунд похищений, и, воспользовавшись теми мыслями, объяснить происходящее с ним кознями анонима, решившего обречь его на одиночество... нет, ха-ха, если Квентин хотя бы на-шаг подозревает во мне анонима, это будет подозрительно; это вовсе может оказаться правдой, ибо едва лишь публика украсит Уильяма зловещей ремаркой "тот, рядом с кем исчезают люди", аноним тотчас сделает это интересной правдой, в-скандал обрекая Уильяма на бесцеремонное изгнание, а некоторых, возможно, - на мнение, что похититель здесь - сам Уильям. Нет, если сейчас я уйду, то и положу этому безупречное начало, ха-ха! Если бы я был уверен, что и Уильям тотчас поймёт это, то, наоборот, мог бы уйти, ведь он утаил бы моё таинственное исчезновение, чтобы не обречь себя на скорое изгнание. Наконец я придумал!
   Решив не дожидаться пробуждения Уильяма - тщательно приблизить этот момент, Валентино применил соответствующее насилие и, когда вздохи и стоны Уильяма превратились в гневные восклицания, сперва правдиво и быстро пересказал "антракт", а затем шантажировал его конспектом своих предыдущих мыслей, ярко объяснив, что, вслух признав былью второй "мораторий", Уильям воистину призывает на свою голову не только одиночество, но ещё один бис.
   - Веришь или нет, - с-амбицией закончил Валентино, - Но молчи, ведь, кажется, сейчас я спас тебя из притчи даже раньше, чем анонимы придумали её; единственное - мы можем попытаться догнать похитителя моих писем, чтобы ты по его лицу, словам и реакции на моё явление убедился в истинности моего рассказа.
   - Откуда мне знать, - ответил Уильям, - Что ты покажешь именно похитителя писем, а не именно того, кто ответит в-каламбур?
   - Ха-ха, - удивился Валентино и с-намёком продолжил, - Подозреваю, что ты обеспокоен именно этой идеей, ибо сполна рассмотрел возможности и своей роли?
   Уильям на-миг обрёл лицо того, кто случайно предал себя.
   - Ха, ха, согласен - сперва бежим! - сказал он и побежал дальше.
   - Ха-ха-ха, - вслед ему изрёк Валентино, угадав хитрость, - Кажется, мы - баталия мудрецов?
   - Да, - тотчас остановившись и оглянувшись с коварной улыбкой, ответил Уильям, - Должен же был я хоть чем-то подкрепить твои слова? Куда?..
   Валентино указал направление бегства просителя и сам последовал ему.
   -...Прежде чем отвечу на твои догадки, обещаю - в зависимости от того, солгал ты мне сейчас или нет, ожидай воздаяния. Не знаю, на что ты ангажировал меня, отважно вынимая то письмо из трещины, но сейчас мы выпали из-под масок и поэтому скажу - да, я действительно рассмотрел покрой своей роли, коварно увидел то, что искомое известно лишь мне, и решил, воспользовавшись обстоятельствами, как можно дольше не замечать авантюриста в чересполосице встреч и лиц, чтобы познать как можно больше спутников и стать насильственным соучастником их тайн.
   - Благо, что я случайно поступил именно так, - спеша и осматривая повороты, мыслил Валентино, - Почему-то я вовсе не представлял Уильяма своим союзником и мог бы лишиться всемогущего соглядатая и того самого, всевластного "цензора", ха-ха!
   Валентино обдумывал расстояние, на которое успел удалиться проситель, и они продолжали бежать, иногда останавливаясь, чтобы услышать шаги или звук разбивающихся фонарей, который в скором времени и раздался - где-то позади. Беззвучными шагами спрятавшись в первом же повороте и подождав минуту, Валентино, с-трудом сдерживая смех, увидел, как один из предыдущих поворотов изрёк просителя в весёлом обществе незнакомца и Франсуа, притом сардонически-весёлый лик самого просителя, с-энтузиазмом посмотревшего туда, где оставил своё преступление, - тотчас подсказал Валентино истину о происходящем.
   - Ха-ха, - думал Валентино, тем временем шепча Уильяму об удаче и указывая на просителя, - Будучи уверенным в том, что я сбегу от Уильяма, и встречая этих двух прохожих среди своего бегства, проситель был вынужден отказаться от всех намерений и изобразить бесстрашную праздность, чтобы не соорудить двух свидетелей, которые, однажды узнав о дубле Уильяма, внезапно вспомнят, кто, кроме них, не только был именно в это время и именно в этом месте, но и имел подозрительную причину бежать...
   Внезапно перед глазами Валентино появилась чья-то удаляющаяся спина и, уже было начав оплакивать катастрофу своего соглядатайства, он разительно оглянулся на Уильяма - на его камуфлетное отсутствие.
   -...Всё же вознамерился лишить меня шанса на каламбур и устремился к своему терзателю сам!
   - Нельзя ли обратиться; я тот самый Уильям, - изрекал он, кратко подержавшись за голову, - Не встречали поблизости Валентино? Я стал его свитой, однако мы случайно разминулись.
   Замолчавшие спутники ответили ему не тотчас и отрицательно; Валентино, не видя лица Уильяма, не знал вкладывал ли он в свои слова особенный намёк, или происходящее с "просителем" замешательство - его собственная инициатива, гласящая о множестве неприятных подозрений и предательской эстафете неудач.
   - Однако и Валентино и ваша осведомлённость - только к счастью. - продолжал Уильям, - Каковым могло быть странствие с этим унылым Валентино, да? Однозначно - не таким, что теперь... с вами! В какую сторону продолжается бравурное шествие? О, не бойтесь, забудьте, что наше знакомство начинается насильно!
   Слушатели отнюдь не претерпели счастья, Франсуа коротким кивком проклял себя, вероятно, за то, что чуть-раньше передумал лжесвидетельствовать о встрече с Валентино, - но, как и все, воздержался от пререканий, и первым пошёл дальше.
   - Вкрадчиво распрощаюсь, ха-ха! - думал Валентино, долго слыша только звук удаляющихся шагов, - Следить за свитой мучительного цензора - бесполезно, хоть и смешно; пока можно не опасаться того, что Уильям вдруг предаст, рассказав этому просителю о моём клятвопреступлении, ведь он лишь начал свою аферу - ещё долго не сможет решить, чью сторону ему выгодней принять и чьим союзником стать. Да, если Уильям заметит меня в кулисах этого шествия, то может придумать какие-нибудь игральные козни, поэтому, выкрав две бесценности - и его рассказ и свою свободу, ха-ха, ретируюсь.
   Валентино весело пошёл к автостраде по широкой улице, из-за угла которой соглядатайствовал и вскоре с-интригой развернул письмо арестанта, чтобы наконец узнать, в чём наугад исповедался просителю:
   "О, если бы я не вознамерился сделать визит в ту комнату!..
   - Ха-ха, и вновь об Этторе?! - думал Валентино, продолжая идти.
   ...Если бы ты не укрепил моё честолюбивое намерение найти там анонима! Саркастически-победный эффект нашего гениального плана ты уж увидел и, наверное, осмыслил, так ознакомься и с камуфлетом, что озарил его. Как мы и решили, я крался за Чезаре, примеряя якобы-второй неудачный выстрел, и после множества росчерков нерешительности, через полчаса, наконец увидел идеальную позицию, чтобы тщетно ранить, но не убить его. Странно понимать, что иначе не могло и быть: сосредоточив внимание на весьма краткой возможности для этого ранения, я перестал наблюдать декорации, в которых, как оказалось, проклятье, бытовал камикадзе, ха-ха! Среди развязки я не представлял даже не то, как Виолетто - ибо это был он! - решился рискнуть собой, выказав камуфлет лицемерной дружбы, но то, как он успел воплотить своё решение, однако он стал-таки посредником моей пистолетной рацеи и заслонил Чезаре, а ценой триумфа стала едва ли не царапина!..
   - Ха-ха, наверное, это случилось после рулад Орацио!
   ...Не передать словами комизм моей скорби! Я вижу только одно объяснение удачи Виолетто: он ещё раньше меня следил за Чезаре и, случайно подсмотрев меня, благодаря моей медлительности успел прочитать, что именно я замыслил, чтобы затем, ха-ха, вместе со мной высчитывать ту самую возможность для тщетного выстрела! Скандален унисон! Если только он вовсе не был там обо мне! Пока Виолетто и Чезаре смотрели на меня, начиная стрелять в-ответ, я размышлял о том, что единственное и всё-таки несбыточное решение этого конфуза - двойное убийство, бесполезно сбегая вместо которого, я уже знал, что Виолетто нельзя обвинить в бескорыстии: от-милосердия ли - он даже не стал тревожить Чезаре уточнением мишени покушения и сказал: "О, ты здесь - на-счастье! Помоги мне!" Не забыл, что и Виолетто был в той комнате?..
   - Ха-ха-ха, забыл виртуозней, чем мог подумать!
   ...Не забыл, что он в момент выстрела точно видел, как я лишь соглядатайствую из противоположного окна?! Что ж, я воплотил свою мечту, скоро стану арестантом и обрету контекстное бессмертие, но теперь это искреннее-бесполезно, ведь благодаря каверзе Виолетто я не только не расстегнул на себе несколько удушливо-клеветнических пуговиц роли игрока, свидетеля или убийцы Этторе - я сделал обратное!..
   - Ха-ха-ха, - разразился Валентино, - Сколько азарта и злорадства нужно иметь, чтобы ради каламбура отважиться на такое? Социопат, суфлируя через Орацио, послал Виолетто претерпеть озарение и, ха-ха, выкрасть рану Чезаре, чтобы инсценировать, якобы этот арестант пытался убить Виолетто, как важнейшего свидетеля, и тем самым признаётся в убийстве Этторе! К притче, ха-ха, сейчас в "арестантской" восседают лишь сами захотевшие этого, но, наверное, мне осталось не так много шагов, чтобы стать исключением. Нельзя не посочувствовать автору этого письма, избравшего для соглядатайства наихудшие координаты!
   ...Но более всего я обеспокоен прологом арестовавших меня констеблей. Заинтригован? Да, с-силой инсценировал подозрительный побег, чтобы сейчас писать тебе это. Не знаю, чьи это эвфемизмы - самого Виолетто или Квентина, однако констебли ни на-штрих не связали меня с комнатой и убийством Этторе, объяснив арест моим выстрелом, но как финалом нашей с Виолетто междоусобицы. Если ты задался вопросом - какой? То это весьма кстати, ведь именно тебе и предстоит узнать сию тайну, тайну даже для меня. Лишь так мы сможем узнать автора снисходительного обвинения; быть может, Виолетто вовсе скрыл от публики моё присутствие вокруг Этторе, чтобы, пряча пятый туз, пригласить меня в очередную пантомиму шантажа: если я вдруг возжелаю признать своё присутствие в противоположном окне и назвать хоть и кажущееся, но искреннее имя убийцы, то Виолетто, призвав свидетельство Чезаре, объявит о моём покушении и перевернёт скандал, изобразив убийцей меня? Проследи за Виолетто: если это так, он должен будет с-доказательством объяснить Квентину, почему сперва умолчал меня, почему солгал о причине моего покушения. И почему-то об этом у меня возникает только одна идея - однажды Виолетто, ха-ха, тоже попытается тщетно убить меня, будто бы говоря: "солгал всем вам, чтобы отомстить за Этторе самолично". Невыразимо-обидно, что Виолетто лишил меня столь удобного алиби, потому всё-таки малодушно прошу подумать, можно ли воскресить наш план? Нужно как-то объяснить Чезаре, что он-то и был адресатом моей пули, а благородство Виолетто - корыстное коварство, якобы тоже адресованное Чезаре. Прошу обдумать моё будущее, ха-ха, после прочтения передать это письмо Фалько, и которого просит адресовать себе все эти воззвания ваш вскоре-арестованный

Альфонсо"

   - Наверное, - думал Валентино, - Альфонсо хотел ранить Чезаре, чтобы поменяться лицом с тайным ненавистником Чезаре, а зачем - затем, что этот ненавистник во время убийства Этторе пытался убить Чезаре в другой части города! Ха-ха, Тетракредо, Альфонсо и другой арестант, рассказанный социопатом, - истинные новаторы дерзости, будто воистину играющие с Квентином в казино преступлений, в котором, спасаясь от собственных, помпезных грехов, они похищают у других грешные синекуры; к трагикомедии, будучи здесь, каждый должен оберегать даже свои преступления, иначе будет обвинён в чужих, ха-ха-ха!
   Валентино продолжал идти к автостраде среди романтически-старых зданий, пока не увидел Данте и его спутника, вышедших из левого поворота, - и не припал к субтильному фонарному столбу.
   - Не знаешь ли, - веско изрекал Данте, - "Пароль без ржавых звёзд"?
   - О, бесценный камуфлет! - думал Валентино, ошёптывая афронт Данте злорадным смехом и намереваясь последовать вслед за мстительной оказией.
   - Эх, планида! И чего изволишь? - ответил, вероятно, Арриго.
   - Пока сопутствуй моим начинаниям...
   - Ха-ха! - сказал Арриго, - Ты ступил на острие последней дерзости, даже если бы не сказал это "пока"! Нет, моё раболепие однократно, и границы поручения огласи тотч... тсс!
   Данте и Арриго ретировались влево - к стене или в пролёт, а Валентино услышал и увидел, как чуть дальше на улицу с-идеей выбежала утомлённая девушка, которая осмотрелась в четыре стороны, прислушалась, улыбнулась, как показалось, чему-то тщетному и медленно устремилась навстречу Валентино, продолжая оглядываться.
   - Если они сбежали в стену, ха-ха, - безрадостно думал Валентино, пытаясь отступать вокруг фонаря, - Сейчас случиться каламбурное изобличение меня!
   Незнакомка, некстати прислушиваясь и оглядываясь, не могла не встретить глаза Валентино и уже было занесла над ним первую букву, как оказалось, приятного удивления, а не испуга, но Валентино тотчас молитвенно сложил руки, пал на колени и продолжил вкрадчивую пантомиму о контексте, безмолвно посмеиваясь тому, что в глазах зрительницы возжигалось предательское интриганство. С-удивлением или даже с-подозрением досмотрев монолог Валентино, незнакомка, тоже воспользовавшись пантомимой, неторопливо обличила греховность его просьбы, вознегодовала над коленопреклонённым искусителем и начала шутливо пытать его фальстартами голоса, а затем, кивком и жестом переспросив местоположение Данте и Арриго, с аффектацией своего коварства устремилась именно туда и, лукаво оглядываясь, предлагала умолять себя на-бис; Валентино подчинялся до тех пор, пока она предательски не вошла в ту же стену, и тотчас начал побег, но услышал, очевидно, её тихий голос и умерил шаг.
   - Ах, искренний лжец, оставь театры для Кассандры! - почему-то конфузливо говорила она, выходя обратно, и, увидев браваду Валентино, разочаровано продолжила, - Нет, не лжец, лишь беспримерно-коварный дезертир!
   - Но не от тебя я бежал и не тебе лгал, ха-ха, - тихо ответил Валентино, посмеиваясь, шествуя обратно и рассматривая безжалостную красоту незнакомки, подчёркнутую пронзительным макияжем, большими радужными серьгами и несимметричным складчатым платьем.
   - Мирелла - уставшая искать тебя! - отрекомендовалась она, - Валентино, на иные предисловия нет места, я кротко избрала тебя своим атташе, но сперва продолжай прерванный путь; туда или туда?..
   Мирелла указала на два конца улицы и взяла Валентино под-руку.
   -...Идём; но ещё один нюанс просьбы - пожалуйста, пойдём в-рифму и познаешь сюрприз.
   - Вокруг сооружается очередной комплот, каламбур, камуфлет, ха-ха? - думал Валентино, начиная идти ритмично и замечая, как Мирелла, несколько раз ошибившись шагом, попала в такт.
   - Спряталась? - якобы-наивно спросила она, прижавшись к Валентино, - Замолчим, сейчас свершится второй тур.
   - Только недоумение! - думал Валентино, подчиняясь и наблюдая пролёт на месте бегства Данте и Арриго, - Если своё имя она произнесла в "ознакомительных" целях, то как между нами может быть хоть что-то второе и что - предтеча её самоуверенности? Хотя бы разжалована идея о её моментальном контракте с Данте и Арриго.
   Тщетно вопрошая себя, Валентино ещё несколько минут продолжал идти, ожидать и вчитываться в лицо Миреллы.
   - Валентино? - вдруг раздался незнакомый голос из-за оградительной стены, замещающей одно здание этой улицы.
   - Да, - удивлённо сказал Валентино, пристально воззрившись на Миреллу.
   - С-демагогией ответь - ты один? Я не смог узнать голос, - сказал незнакомец.
   Не зная, какой ответ не ведёт к притче, Валентино предпочёл поддаться откровенно-видимой Мирелле, которая, кивая с-азартом, инфантильно сотрясала его локоть, и многословно солгал.
   - Я не аноним, - ответил голос, - Не могу обличаться, пока не спасусь от восклицательной драмы, но заклинаю тебя - прими несколько моих поручений.
   - Ха-ха-ха! От-скуки согласен, - изрёк Валентино, вдруг представив себя жертвой дуэта психологических аферистов и думая: "будто в трактатах Уильяма: соглашаясь на поручения этого безликого гласа тем радушней, чем больше обманывая его среди симмахии с игральной прелестницей, однажды я узнаю себя бескорыстным благодетелем или даже фальшивым предателем, если Мирелла будет корректировать его поручения якобы-скверными советами, однако именно поручение с корректурой и будет именно тем, чего они хотели, ха-ха! А второй тур - пантомимы; подозрительное совпадение! Но не разубедиться и, что этот повествователь - не пародийная амбиция анонима или социопата, а Мирелла - его безысходная сообщница!".
   - О, как-честь-безнадёжное "спасибо", - сказал голос, - Когда происходящее со мной станет мемуарами, ты тотчас найдёшь в них моё сардоническое лицо. Прежде всего, прошу, поспеши не на ту "пристань" - это, если не знаешь, архитектурный обрыв и фонтан, к которому отсюда - прямо до автострады, а дальше, перейдя её, смещайся влево; если встретишь лестницу вниз, то уже видишь не тот участок этого обрыва. Там обещается скандал, в котором я должен был стать заступником моей наречённой - Миреллы...
   Валентино, невнятно улыбаясь, с ультимативным вопросом посмотрел на Миреллу, которая, ответив лукавой улыбкой, пантомимой пообещала прокомментировать эту оказию позже.
   -...Однако я не смогу оказаться там и прошу тебя представиться её заступником вместо меня; невозможно предугадать развитие ссоры и тайны её участников, так что одень многозначительно-дерзкую маску и в ней отвечай "это не так", "отнюдь, "клевета" на все обвинения в сторону Миреллы. Быть может, ты уже понял, что натиск злорадных обстоятельств устранил меня с этого места, однако оно осталось и, к сарказму, осталось вакантным, манящим к себе случайных авантюристов, особенно - одного, проклятье!..
   Мирелла, зажав лицо в ладонях, подавила смех.
   -...Которого сама Мирелла, боюсь верить и неверия страшусь, ощущает своим страстным любовником...
   Оратор тщательно польстил кому-то канонадой пристально-запутанных метафор, а Валентино, наблюдая жадное, самолюбивое внимание Миреллы к этой тираде, наконец предположил ещё один её возможный интерес в происходящем.
   -...Вскоре-оказавшимся только бездушным лицемером! Если аноним не угрожает нам ещё большей комедией аномалий, то именно этот лицемер будет единственным соперником твоей дипломатии, ведь тоже представиться исключительным заступником Миреллы; старательно возмущайся этому конфузу перед публикой, чтобы слушатели, хотя бы нимало не поверив ни одному из вас, отложили конференцию. Если разовьёшь вокруг него параграфы подозрений, то исполнишь мою мечту! Я выбрал тебя не только потому, что преданными наперсниками могут быть лишь неофиты, но и потому, что ты тоже тщетный романтик и поймёшь трагикомедию в моих глазах: несмотря ни на что я, будто разучившись злорадствовать, хочу спасти любимую изменницу от её лицемерного любовника, притом сама она помогает ему уничтожить меня, толкуя все мои псалмы клеветой, измышлённой только моей мстительной ревностью и завистью, а я всё-таки хочу спасти её, хочу, но не могу - в силу посторонних обстоятельств, которые, уже несомненно, - злорадная бравада анонима! Поможешь же разрушить кощунственного интригана, да?!
   Валентино начал было отвечать согласием, но в тот же миг перед его лицом оказалась Мирелла, страстно подползающая ближе с половинным поцелуем, замерев на-полпути к которому, она вдруг коротким кивком, улыбкой и преподносительным жестом обеих рук попросила восчувствовать гипотетический нонсенс.
   - Кульминация циничной аморальности, - сполна восчувствовав скандал и уже пытаясь смирить смех, думал Валентино, - Ха-ха, в сам момент адюльтеры клясться помочь ему разрушить, как вдруг оказывается, меня самого! Это столь филигранный теракт для совести, что на-миг Мирелла показалась соципатом. Нет, оратор и Мирелла не сообщники, и козней нет: они уже упустили столько идеальных аккордов аферизма!
   Тем временем Мирелла, подавляя смех и продолжая пантомиму, с лукавым величием объясняла, сколь велика ныне её власть над Валентино и сколь бездонны будут подозрения застенного оратора, стоит ей лишь анонсировать свой голос.
   - Да, - наконец ответил Валентино.
   - О, настанет час, - ответил неизвестный, - И ты познаешь мою божественно-щедрую благодарность! Спеши же!
   В этот предательский момент Валентино, начиная следовать рекомендации, обернулся на Миреллу, сантиментально смотрящую на-над стену, и, осторожно тронув её за локоть, вдруг вспомнил каламбур Фалько и от-неожиданности не сдержал смех.
   - Ха-ха, ассоциативный диверсант! - думал Валентино, взяв недоумевающую Миреллу под-руку и начиная синхронное бегство, - Сейчас не только мне, но и оратору нечем объяснить мою браваду!
   Повернув вправо на первом же перекрёстке, чтобы повернуть ещё раз и продолжить шествие к автостраде, Валентино объяснил негодующей Мирелле свой камуфлет и потребовал встречных комментариев.
   - Ха-ха, я - ничего, кроме бунта пешки, - изрекла она, продолжая идти, - Порой анонима, оригинального, конечно, можно поблагодарить за трагикомическое чудо: мигом раньше кажется, что вокруг сквозь мириады страд и тщет обрушается небо трагедии, где и ад - романтический просвет, но вдруг случается камуфлет, ха-ха, объясняющий её участников фанатическими актёрами в спектакле каламбуров, недопониманий и самоуверенных домыслов. Сейчас застенные экспромты читал один из таких актёров - Эстебан, на позитивную половину не солгавший о моей роли в его жизни, другим актёром была я, а ещё двое влюблённых порознь стенают в далёких кулисах, притом в их числе и этот, ха-ха, "бездушный лицемер"; хоть все эти симпатии конфиденциальны, но тебе озвучу остальные имена - Лукреция и Ганс. Весьма давно мы вчетвером случайно прочитали сердца друг друга и, чтобы сберечь секреты, попытались дружить дуэтами, но к тому, знаешь, всё-таки не было выразительной причины, притом необходима была секретность, и намерения эти выцвели, заменившись безмолвно-дружеским контрактом, однако вдруг воскресли сегодня - как предательски оказалось, с муштабелем анонима. Уже слышал аннотацию к наёмному убийце? Мы - та обструкция, что развеяла его дебют, ха-ха! Якобы-удачно подслушав диалог анонима, с-сарказмом заранее рассказывавшего кредо киллера, мы с Эстебаном узнали все нюансы пистолетного прейскуранта - персональные для каждой жертвы и каждого заказчика, но одна деталь неизменна: он, желая остаться миражом, убивает только среди чужих убийств, покушений и всех возможных преступлений, отчего не сам убийца идёт к жертве, а заказчик должен любыми способами довести жертву к месту скорого преступления, конечно же, не любого и, может быть, даже разыграть там какую-то роль. Аноним рассказал своему собеседнику, а был им, наконец, Балдассаре, - что Градоиде суждено стать трагичной рекламой этой бравады, и спросил его: "А не видишь ли ты вокруг себя причин, чтобы помешать этой смерти?". "Если бы и видел, - ответил Балдассаре, - То не стал: спасая, я займу её место, ведь даже единственным поползновением тотчас признаюсь в знании заказчика, киллера и их контракта!". Аноним рассмеялся, по его же словам, маниакально-предубеждённой "нерешительности" собеседника и несмотря на отказ договорил до-конца подиум этой драмы. В отличие от адресата, почему-то придумавшего только буквальное вмешательство, мы с Эстебаном поняли, что смех анонима намекал на истинную авантюру о контратаке: заказчик или его союзник должен был якобы-случайно повстречаться с Градоидой и галантно препроводить её на мишень, и ни что не мешало ни собеседнику анонима, ни нам якобы-случайно встретиться и соединиться с этой "траурной процессией", чтобы, играя празднословием и злорадно наслаждаясь затаённой истерией конвоира Градоиды, попытаться подменить место финиша, ха-ха. Ни что, сказала я, - кроме акта избирательного человеконенавистничества между мной и Градоидой, которого было слишком мало, чтобы остаться злорадным зрителем, и слишком много, чтобы предстать перед ней тайным спасителем. Мы не желали отпускать интересную нить, как и терять возможность узнать причину, которой пренебрёг собеседник анонима, я, в свою очередь, не хотела лишать Эстебана авантюры, отчего, кокетничая ехидиной ревностью, посоветовала ему избрать более подходящую спутницу - аккурат Лукрецию; согласен с психологизмом, что Градоида, сама того не зная, представила бы фору доверия именно счастливым влюблённым, а не своему спутнику, и сама помогла бы нам разминировать камуфлет, ха-ха? Испросив согласия Лукреции и разрешения Ганса, мы сформировали благочестивый заговор, в кулисах дождались времени и места случайной встречи Градоиды с, как оказалось, Аргиросом - с самим заказчиком или его фактотумом, я ещё не знала; насладившись спектаклем этого фальшивого прохожего, умолявшего Градоиду помочь поставить блаженную точку в его романтической баталии - в качестве роли второго плана, мы наконец выкрали направление их шествия, чтобы, обогнав его, подготовить второй акт судьбоносных встреч. Вскоре Эстебан и Лукреция пошли навстречу Градоиде и её спутнику, а мы с Гансом должны были сопровождать ситуацию в кулисах, но успели рассмотреть лишь две иллюстрации, притом посторонние: сперва триумфы твоего унижения...
   Мирелла престыдительно посмотрела на Валентино.
   -...Даже не сказать, что бы "перед", ибо весьма после Фелиции; мы подумали, что вы - ещё одни комедианты этой оказии, и, нужно сказать, посмеялись на несколько минут раньше или, к аномалии, на десять минут позже, чем эта мысль, обретая иные лица и жанры, стала правдой. Не мне рассказывать, сколь публично, ха-ха, вы с Фелицией спрятались от встречи с Градоидой и её свитой, но едва вы предались бегству и тем доказали нам своё безразличие, как мы с Гансом вдруг ступили в кулисы соседних наблюдателей - Нэммедио и, ха-ха, Балдассаре, по гневным словам которого нельзя было не заключить, что аноним разговаривал с самим заказчиком; через минуту Балдассаре сошёл на сцену и стал уже четвёртым конвоиром Градоиды, а мы с Гансом поняли, что адресовали Эстебана и Лукрецию в катастрофу, ведь отныне перепутье намерений Балдассаре и Аргироса для нас ставило изворотливое "или" меж роялями спасителя, лакея палача и самозванского интересанта, а для Эстебана и Лукреции - громкое заблуждение о том, что Балдассаре - ни кто иной, как спаситель, одумавшийся от малодушия! Чтобы сломать хотя бы свои миражи, мы с Гансом решились рисковать бесценно и, секретно держа пистолеты, начали громко возмущаться неуместному явлению Балдассаре и наличию Аргироса, чтобы нас услышал Нэммедио, которого, к тому времени, мы вовсе поняли самим наёмным убийцей; обмениваясь с Гансом полу-демагогическими и циническими репликами, якобы что для нас Эстебан и Лукреция - даже не враги, а декорации удовольствия, мы наконец заметили внимание Нэммедио и показали ему наш плотоядный поцелуй среди безжалостных, неаккуратных объятий, ибо после тех инвектив любой другой поцелуй показался бы неестественным со всех сторон. Это пьеса вершилась для сольного зрителя, и успех её был необъятен, ха-ха. Нэммедио, притворившись прохожим, тотчас посетил нас, и мы, воспользовавшись тем, что он был несколько знаком с Гансом, предложили ему продегустировать несостоявшийся эпизод рая. Я, сама удивляясь вдохновению, изобразила происходящее остросюжетной аморальностью: якобы мы с Гансом - циничные романтики, которые, как и многие, решили спрятать любовь, найдя лицемерных возлюбленных, но так, чтобы, к реализму, даже сами актёры не узнали о фальши, чтобы любили каждого из нас с-сердцем. Однако создав этих актёров, которыми я и назвала Эстебана и Лукрецию, мы якобы не смогли удержаться от инфернального соблазна и предложили этим фанатическим актёрам, ха-ха, сделать тоже самое. Угадал, ха-ха? Своим якобы-фальшивым любовником я избрала Ганса, Ганс - меня, а им мы посоветовали - друг друга! Пароксизм кощунственной адюльтеры! Затем мы пересказали Нэммедио, как бесценен стал даже каждый наш банальный поцелуй на глазах у Эстебана и Лукреции, воистину сложившихся декорациями "бессердечного" удовольствия и самого бесчеловечного разврата. Не забыла я и подчеркнуть реализм этих фантазий - колоритным фактом о том, сколь невероятна сила нужна, чтобы в такие моменты не порвать маску истиной и оставить лишь невинным поцелуем то, что должно было быть стихотворением испепеляющей страсти. Придумав несколько вкрадчивых этюдов этой, ха-ха, платонической эротики, чтобы усладить слушателя, я продолжила миф, сообщив, что якобы с тех пор мы с Гансом нарочито создаём спектакли, требующие нашей нежной близости и взора этих "декораций", а следующий из них только что потерпел крушение из-за Балдассаре и Аргироса. Сие "искусство" так покорило адресата, что он попросил стать соучастником пошлого действа, а взамен предложил небезынтересные сведения, которые, по его словам, покажут, почему сейчас мы можем лишиться не спектакля, но самого театра; это и было целью нашей аферы, потому мы поспешили согласиться. И, к удивлению, он тотчас пересказал всё, что мы якобы не знали, но закончил камуфлетом: убийства Градоиды не только не будет, но и не должно было быть. Оказалось, что наёмный убийца, осмотрев антураж своей истинной мишени, с ловкостью анонима применил его же стратагему и обнаружил пешку с похожим антуражем, Градоиду, огласив которую своей будущей жертвой, изолировал множество спасителей, которые, сходясь к Градоиде и верша манипуляции во имя её, оставили истинную мишень покушения в беспомощном одиночестве. Безусловно, что этот киллер - адъютант другого анонима, и тем безусловнее, чем лучше знаешь конец этой истории: он обманул всех, кто попытался подумать изворотливую правду, ибо мифическое убийство Градоиды и было фоном, к которому истинная жертва вовсе пришла сама, к сарказму, тоже числя себя спасителем. Потом я и Мир расскажем тебе, какими шагами мы с Гансом заполнили час от нашей встречи с Нэммедио, но по его прошествии мы вернулись к Градоиде, окружённой сонмищем соучастников - как явных, так и тайных, и вскоре тишину разорвала череда истерических выстрелов, вопреки ставкам обращённых точно в Градоиду; последовала ответная канонада и погоня, закончившаяся ранением и пленением преступника, нашим злорадством, самонадеянным торжеством и осмеянием тщетного убийцы, отрицающего свою наёмность. Но уже спустя минуту мы заметили отсутствие Градоиды и с-тревогой устремились обратно, найдя её - живой, но склонившейся над другим трупом, который, как оказалось, случился среди азартной канонады - от иллюзионисткой руки киллера. Нельзя не признать изысканность этой подлости: киллер нарочито объявил своей жертвой ту, что должна была умереть от другой руки, чтобы обречь это поползновение на тщету, а тем временем убить одного из спасителей - именно посреди сонмища ослеплённых свидетелей.
   - Кажется, я уже вижу слог киллера и будто сам стою среди развязки её рассказа, ха-ха! - тем временем думал Валентино, - Киллер будет убивать и интриговать не или не только среди других преступлений, но среди любых сонмищ: лишний человек у театра, убийство в комнате и это - мазки нового подчерка анонима, к которому, ха-ха, Мессалина столь точно подобрала слово - псевдоним! Ха-ха, наверное, Уильям не избежит роли невольного аскета, ибо когда идея наёмного убийцы будет узнана всеми, публика поймёт, что единственное суеверное спасение от него - разобщённость, а тем временем социопат, посмотрев на Уильяма, изобретёт похожее суеверие, соглашаясь на битву весьма-странных манипуляций - на контекст, в котором все избегают суетных сонмищ, опасаясь наёмного убийцы, и избегают Уильяма, опасаясь серийного похитителя, ха-ха-ха! Если это воистину так, анонимы триумфально создадут два первых правила игры, неподчинение которым угрожает смертью! Также три случая псевдонимности могут быть эпиграммой анонима к социопату, будто обличающей последнего в малодушии, говоря: "смотри, я суфлёр, с-дерзостью стоящий на сцене, но невидимый ни актёрам, ни зрителям". Ха-ха, но истинный камуфлет наёмного убийцы в том, что его обязательно нет, а есть сам аноним, который, гениально играя своей прозрачностью, разорвал свою роль пополам и так соорудил пубролюцию. Воистину это ложь мудреца, которую я бы не понял без именовательной притчи социопата: столь просто - мизантропически начать сплетню о становлении наёмного убийцы, чтобы, тотчас убив несколько случайных людей, праздно злорадствовать над тщетными искателями правды; однако в руках анонима эта идея до-конца лишена праздности: создав маску киллера, он будет скрупулёзно придумывать себе таких жертв, чтобы Квентин, расследуя череду заказных убийств, стал его марионеткой, и чтобы возникли мстители, которые, как я и думал у ротонды, сами придумают заказчика для каждой жертвы и сделают именно те бравады, ради которых и творил аноним; не говоря уже о том, что во власти анонима - нарисовать улики и надеть роль киллера на любого, или, наоборот, если самого анонима всё-таки арестуют как киллера, отнюдь не разубеждать публику в этом названии и вкусить бессмертие, став бесценным информатором, вещающим Квентину свои подозрения о личности своего принципала - анонима, ха-ха-ха! Это было бы лишь моими домыслами, если бы аноним, слишком тщательно обдумывая идею, не сделал её реверс, отчего, ха-ха, наёмный убийца и обвинил себя в намерениях искреннего убийцы Градоиды! Да, если то будет корыстно, он будет брать на маску киллера ответственность за чужие убийства! Но чем же ответит социопат? Ха-ха, он уже ответил - мрачной викториной у ротонды! Теперь ясна таинственность Мессалины, ведь Этторе убил не банальный убийца, а киллер, как ясна и рулада арестанта, Альфонсо, ведь в тех апартаментах присутствовал аноним, ха-ха!
   - А тот час, - невнимательно продолжала Мирелла, - Мы провели вместе с Нэммедио, с аффектацией лицемерной нежности, с поисками кандидата на труп в антураже Градоиды и с, как не сложно понять, красочной тщетой: к сарказму, невозможно было снять Эстебана и Лукрецию с подиума, ведь уже тогда стало понятно, что каждый, кто оказался около Градоиды, получил на то аллегорические приглашение от киллера, каждый, ха-ха, кроме нас четверых, отчего, если камуфлетное присутствие Эстебана и Лукреции уже могло казаться киллеру подозрительным, но оставляло и шанс, чтобы понять его случайностью, то их внезапный побег тотчас опровергал эту случайность, доказывал их осведомлённость и доказывал даже существование подобия меня и Ганса, которые, в кулисах просчитав аферу киллера до-дна, решили вызволить своих агентов или вовсе устремиться к истинной жертве. Кто мог знать, что, думая так и делая именно это, мы аккуратно идём по хрустальным нотам анонима, если не ошибаюсь, оригинального: пока мы пытались найти будущий труп, понять, случайно ли всё-таки наше соучастие в драме, и решить, как спасти от клеветнической репутации Эстебана и Лукрецию, якобы шествующих за Градоидой, они, как оказалось, ха-ха, быстро откомандировались от неё и начали искать нас, а нашли эти предательские рулады и еретические поцелуи, которыми мы не переставали услащать взор Нэммедио. Они, затаив ревность и, ха-ха, наверное, подозревая едва ли не то, о чём я чуть раньше так вдохновенно лгала, тайно преследовали нас и не так давно дошли до тех "экспромтов из-за стены", ха-ха. Всё это я поняла за единый миг - когда среди этих приключений вдруг увидела плаксиво-испуганное лицо Эстебана, будто смотревшего на руины "будущего", - который случайно выпал из своих кулис; сперва я не могла рассказать Гансу о каламбуре из-за неусыпного критика, а потом вовсе передумала говорить об этом, чтобы наслаждаться окружающими театралами и обмануть оригинального анонима. Затем я нашла предлог, чтобы оставить Ганса с Нэммедио, и начала соглядатайствовать за Эстебаном и Лукрецией, но так и не смогла до-конца понять, какую именно летопись они читали вокруг нас и наших встреч, так что, возможно, исполняя поручение Эстебана, ты узнаешь и её и более обстоятельную хронику того часа. А теперь, как говорит Фалько, оставляю вас в рандеву с реализмом, сэр; ха-ха!
   Мирелла, тотчас остановившись, толкнула Валентино вперёд, и, когда он обернулся, внезапно вспоминая, что уже самозабвенно перешёл автостраду, отправила ему воздушный поцелуй; к тому моменту Валентино уже чувствовал влажный бриз и видел, что, в отличие от Миреллы, стоит на пролёте, спустя несколько десятков метров по которому должен начаться форум, обещанный Эстебаном. Обернувшись туда, он увидел своих зрителей - Фалько, Андре, Элеонору и фанатика субординации, амплуа которого, к неожиданности, отнюдь не выражало и тени слабодушия, оказавшегося лишь артистизмом у ротонды; ещё раз посмеявшись афронту своей проницательности, Валентино начал приближаться к ним, осматривая "фонтан" - бестрепетную протяжённую лужу, расположенную по краю угловатого обрыва и, вероятно, обрушающуюся с него.
   - О, гениальная встреча, не так ли? - иронически сказал Фалько Валентино и, с-издёвкой обратился к Андре, - Наконец, начнём "памятный" маскарад! Кажется, лишь вы здесь бесталанно - в роли себя самого?
   В-ответ Андре, стоя со скрещенными на груди руками, лишь надменно постучал пальцами одной из них по своему предплечью.
   - Сломали блеф, ха-ха! Сперва восхитимся изящным опусом анонима, - продолжил Фалько, взглядом объяснив Валентино единственного, беспамятного адресата начинающегося экскурса, - Никому из нас неизвестно, чьи интересы представляют остальные собравшиеся, отчего кто-то, как вы...
   Фалько вновь посмотрел на Андре - с насмешливым коварством, но не дождался реакции.
   -...Мог стать своим собственным атташе, чтобы предательски запутать истину; неизвестна и ситуация, ради обсуждения которой собрались мы и в которой чуть раньше встретились наши принципалы, отчего мы, возможно, не дождались нескольких делегатов или имеем среди себя избыточных, - договорил Фалько, как бы непринуждённо указав на фанатика субординации.
   - Ха-ха, - думал Валентино, - Теперь понятно, почему Эстебан не мог прийти сюда сам, зато непонятны "указы" Фалько - мне ли он рассказывает истинные роли собравшихся, или провоцирует их на что-то подозрениями? Или, ха-ха, учит их подозревать друг друга?
   - Несомненны и конфиденциальные зрители, - с небольшим поклоном продолжал Фалько, обращаясь вдаль, - Которые, подумав о грехах своих, отказались от ангажемента анонима, отчего и я откажу им - в бездумности, ведь спустя несколько минут камуфлетов мы можем оказаться даже врагами и...
   Внезапно раздались шаги и появился ещё один парламентёр - незнакомец.
   - Ганс ли? - думал Валентино, - Мирелла всё-таки украсила мою биографию притчей: если мнение Эстебана о Гансе - каламбур, то и его поручение неуместно, а я здесь - лишь соглядатай, ха-ха?
   - Не останавливайтесь, - обратился Фалько к этому незнакомцу, который с-подозрением замер было, но рассмеялся, услышав продолжение, - Зачем вам столь самонадеянно блефовать собой? Вы ещё имеете шанс остаться случайным прохожим, ха-ха...
   Фалько дружелюбно обратился ко всем, которые к тому времени уже стояли кольцом.
   -...Никто не желает дебютировать? Кто пожертвует портретом из своего антуража? Ловкая логика, да? Кажется, стоит начать с самых весомых происшествий, а сколь обидно - невпопад признаться в самом важном, ха-ха!
   - Ха-ха, - никому сказала Элеонора, - Странно, но сейчас все мы "не на своём, а на вашем месте", и все возможные хитрости, мысли и намерения хоть и недоказуемы, но очевидны, а потому, коли вы, к позору вашему, некстати уступаете даме, начну: сегодня мой принципал имел касательство к...
   Элеонора сделала паузу и, многообещающе поиграв глазами, быстро договорила, жадно читая лица слушателей.
   -...К ссоре Бартоломео и Елены.
   - Мой тоже, - сказал Фалько после всеобщего молчания.
   - Ха-ха, - начал Ганс, - Кажется, нас ожидает пароксизм покера!
   - Намекаете на то, что я, когда уже не нужно, признался в совпадении только ради аффектации? И не ошибаетесь, ха-ха, - ответил Фалько, чуть поклонившись Анне.
   - Это бесполезно, - сказал Андре, - Быть может, кто-то здесь столь боится рисковать, что, не считая достаточной страховкой даже эти два признания, продолжает молчать? Верую, все догадались, что даже одно фальшивое умолчание или согласие - фатально: только сначала - для нас, а затем - для самого интригана, ведь аноним, узнав камуфлетный итог этого собрания, обличит виновника.
   - Ха, - сказал фанатик субординации, - А не думали вы, что сами наши принципалы могли скромно умолчать некоторые брильянты своей биографии, а аноним предвидел, какие именно, и собрал нас здесь ради каламбура?
   - Догадок о цели больше, чем шагов к ней. - сказал Фалько, - Вспоминайте оказии на пять-семь персон, вот вы о чём так злорадно думаете, ха-ха?
   - Ха-ха-ха, - ответил Ганс, - Сначала я думал о том, что происходящее сейчас может быть нокдауном ролей: аноним надолго сослал нас сюда лишь для того, чтобы тем временем вершить анархию сюжета. А затем меня заинтересовало - благодаря какой стратагеме ваших принципалов здесь оказались именно все вы: ни что не логично так, как послать сюда верного атташе, однако вскоре мы можем узнать лица принципалов, тотчас узнав и их доподлинных союзников, ха-ха. Тем временем признаю, что мой принципал оставил след на премьере наёмного убийцы.
   - И мой, - сказал Андре.
   - И мой, - сказал Валентино, думая: "соглашусь хотя бы раз до наступления консенсуса".
   - Отнюдь нет, - сказал фанатик субординации, - Зато мой в первую очередь рекомендовал упомянуть его лицо в одном опусе. Пока не могу без эвфемизма, но и его будет достаточно: мой принципал знает, что никто не стоял за спиной Аманды.
   - И мой, - ответил Ганс.
   - Ха-ха, - сказал Фалько, - Мой не только знает это, но и, наверное, только что спас нас от безрассудства. Аманда посетила сей загадочной бравадой Миреллу?
   - Да, - сказал фанатик субординации.
   - Мой принципал не дошёл до той премьеры косвенно благодаря тому, что тоже знает это. - ответил Фалько, - Пятеро из шести - в одном узле; Элеонора, свершите же патетическое чудо, вспомнив биографию своего патрона - быть может, и он вершил шаг вокруг упомянутых деяний?
   - Ха-ха, - думал Валентино, - Если бы я не согласился с прошлым совпадением принципалов, сейчас бы и меня терзали этим вопросом, а благодаря заблуждению Эстебана и коварству Миреллы я не знаю ни одной детали этих приключений; если они действительно нашли общую точку, то сейчас будут размышлять об арьерсцене покушения на Градоиду и, сами того не зная, предложат мне злокачественно лгать или признать себя соглядатаем!
   - Видимо, это знак, - смущённо ответила Элеонора, - Я должна бы была признать наличие моего принципала ещё в происшествии с киллером, но так как этого не сделал Фалько, усомнилась в необходимости, предпочтя вернуться к этому позже - наводящими утверждениями, если бы так и открыли причину нашей встречи. Мой принципал, как это не странно, заслуживал наибольшей и вместе с тем наименьшей конфиденциальности, ибо в той оказии он...
   -...Труп? Ха-ха! - едва ли одновременно предсказали Фалько и Андре.
   - Да, - ответила Элеонора, - Венцеслао, поручивший мне эту роль аккурат перед тем, как начать своё последнее странствие.
   - Не хочется быть циничным, - сказал Андре, - Но странствие сие, ха-ха, как известно, не преломила даже смерть.
   Элеонора обратила на Андре недоумевающий взгляд.
   - Не знаете? - вместо него ответил Фалько, - Когда большая часть "секундантов" этого убийства ретировалась со сцены, узнав, что Квентин, на тот момент верша более-предательские визиты, не удостоит их моментальным пришествием, тогда весьма таинственные обстоятельства и неизвестные энтузиасты помогли трупу бежать, ха-ха.
   - Какие обстоятельства? - спросил Валентино, думая: "наверное, это первые шаги того самого гастролёра".
   - Говорят, - ответил Фалько, - Что и оставшаяся часть была вынуждена предпринять кратковременный побег, чтобы не встретиться с пешей кавалькадой небезызвестных сепаратистов и, к скорому удивлению Квентина, не возлежать рядом с несчастным; а когда они, уврачевав малодушие, вернулись, Венцеслао, словно выказав им своё презрение, уже удалился. Но, быть может, среди нас есть атташе одного из оставшихся около Венцеслао, и он развеет слухи? Никто?
   - Есть шанс понять это в дальнейшем разговоре, - сказала Элеонора, - Только не впадите в стереотип, думая, что мне, как последнему собеседнику, Венцеслао изрёк грандиозную тайну, ведь он, наверное, и мог, но, не ведая камуфлета, сделал меня наперсницей едва ли не только очередного празднословия.
   - Ах да, - сказал Фалько, - Если найден мотив нашей встречи, то некоторые могут посмеяться саркастическому нюансу, от которого одному из нас отнюдь не смешно, ха-ха!
   Часть собеседников задумалась, пока другая осматривала окружающих.
   - Ха-ха, Ганс? - сказал фанатик субординации, после чего все, кроме Анны, рассмеялись.
   - Не Нэммедио ли нечаянно оказал вам эту "преданную" услугу? Ха-ха! - обратился к Гансу Фалько.
   - Ха-ха, быть может. - лукаво ответил Ганс, - Нельзя было знать, что мне самому необходим атташе, однако я не одинок: и Элеонора - актёр среди зрителей, иначе не стала бы душеприказчиком Венцеслао...
   Внезапно Ганс мстительно посмотрел на Элеонору и обратился к ней с-издёвкой.
   -...И, признаться, мисс, вы виртуозно не солгали: ваш принципал действительно мог и не наблюдать браваду Эдит, однако вы, подозреваю, видели эту браваду весьма преждевременно - в своих мыслях и словах?
   Элеонора объяснила лицом, что принимает самонадеянный вызов.
   - Кажется, обличены курсивные персоны этой встречи, - не говорю "главные", ибо для сведущих очевидна агония Аманды, - вам и начинать, господа; лишь перескажу фабулу для вас, - говорил Фалько, обратившись к Валентино и Андре, - Коварная Аманда случайно встретила Миреллу и, не успев сделать вместе с ней и несколько дружелюбных шагов, вдруг остановилась и представила якобы-отсутствующим зрителям камуфлетное па - пистолет, направленный в спину спутницы и снабжённый слёзной ремаркой: "Позади меня - аноним, замри: он сказал убить тебя, если оглянешься, иначе мы обе умрём!"; простите ли ей эту ложь - не знаю, но простить мне столь посредственное подражательство прошу. Пребывая в трепете, Мирелла внимала продолжению бенефиса: "Умоляю, верь мне! Я не хочу убивать тебя, ведь, прости, сделаю это! Я не хочу умирать! Ах, исполни его просьбу: теперь - если ты не подчинишься, он убьёт меня, сжалься! Наши жизни в руках друг друга! О, почему это случилось именно с нами!". Пока мой принципал посмеивался тому, что Аманда нимало не лгала об обмене смертями...
   Фалько обратился к Валентино.
   -...Ведь подобное "самовыражение" в парадигмах Квентина - самый короткий путь к экспериментальному ответу на вопрос о бессмертии, - Аманда оставила вводные сантименты и, в-овации воспользовавшись притчевым подчерком анонима, изрекла: "Аноним сказал, что сегодня вокруг тебя случилась бутафория, которую ты сперва должна угадать"...
   Собрание рассмеялось.
   -...Ха-ха, да, притча уже достойная анонима, но; как чуть позже понял мой принципал, интервьюер намеревался не только жадно отрицать предположения Миреллы, но вовсе имел некую "уточнённую" корысть, однако Мирелла стала сопротивляться первому же "нет", а на все попытки Аманды сломить комичный стоицизм отвечала: "Нет-нет, не бойся и не верь ему, это плутовство - чтобы я от-страха отринула мудрость, своё, правильное мнение и твою жизнь!". По убеждённости Миреллы Аманда поняла, что случайно вверглась в раунд чужой игры с подлинным анонимом, уже лишена возможности отказаться и, к трагикомедии, шла в рай по эшафоту, а если не остановится тотчас, воздаст Мирелле подозрения о контрафактости оказии. Наверное, именно эти мысли вдруг побудили Аманду оглянуться, ища позади себя анонима, быть может, действительно поставившего её в прочтённое положение, однако анонима не оказалось. Ещё раз попытавшись усовестить Миреллу, столь самоуверенно рискующую чужой жизнью, Аманда была вынуждена признать её мнение и выслушать в ответ то ли слащавое, то ли самодовольное "вот видишь"; ха-ха, Мирелла даже не подозревала о скандальной двусмысленности своей фразы. Затем Аманда испросила подробностей, якобы для того, чтобы проверить, до-конца ли понята игра анонима, но на самом деле - для того, чтобы приготовиться к опаснейшей импровизации. Мирелла рассказала ей следующее.
   Фалько ещё более кратко пересказал то, что Валентино только что слышал от самой Миреллы.
   - Тем временем Аманда, - продолжал Фалько, - Не зная, когда и чем кончится сей рассказ, готовилась придумать и изречь подходящий ответ, коим стало: "если некстати заметила на себе роль, то в-наказание играй её, иначе опасность, угрожающая Эстебану и Лукреции, станет явью; быть может, позже я ещё посещу тебя ремаркой - лично или через твою спутницу, несмотря на то, что её благонадёжность подлежит грандиозному сомнению". Наверное, заключая ремарку этим латентным самобичеванием, Аманда решила избежать логической встречи с анонимом, который, продолжая играть с Миреллой, несомненно узнает об этом инциденте и будет подозревать вмешательство другого анонима. Вскоре Аманда сообщила, что аноним покинул сцену, и начала умолять Миреллу простить её за вынужденную пытку.
   - Но за несколько минут до этой якобы-случайной встречи, - сказал Ганс, - Именно бесподобная Элеонора советовала Аманде сей предательский шаг, который, цитирую, должен был помочь заручиться дружбой Этторе, через которого открывалась желанная возможность повлиять на Венцеслао; загадочно, что спустя некоторое время, нечто повлияло на него - до-конца, а последним исповедником вновь явилась Элеонора, свойством которой во всей это истории стала случайная вездесущесть. Если не скупиться на лесть, быть может, среди нас - сам аноним, - обратился Ганс к Элеоноре.
   - Ха-ха, - сказал Андре, - Думаете, Элеонора и есть второй аноним? Есть причины, чтобы сомневаться в этом. Не знаю, почему все вы столь скромны, что, найдя принципалов друг друга в одном "фольклоре", умалчиваете истинную цель нашей встречи, ибо сейчас один аноним собрал нас, даруя шанс найти другого анонима. Если безосновательно мечтать, анонимом мне видится, ха-ха, сама Мирелла, ведь тогда можно позавидовать таланту того, кто косвенно надоумил Элеонору на этот совет, который был реализован Амандой на самого же анонима, а он, не имея опасений за свою жизнь, прочитал якобы коварствовавшей Аманде именно то, что хотел, прочитал как случайность. Ха-ха, кажется, это - шедевр контроля. А упомянутая мной причина такова. Незадолго до того, как вы, Элеонора, от-безысходности измыслили этот своекорыстный совет, мой принципал наблюдал вас в другом конфузе, который, конечно, мог бы и утвердить предположение Ганса. Баттиста, которого, по-видимому, следует чтить немым протагонистом сего дня, продолжал свои, казалось, суетные, а оказалось, героические моционы по городу, на тот момент выразительно спрашивая прохожих о местоположении Венцеслао; недооценённый смысл этих стремлений откровенен ныне. К сарказму, Баттиста удачно спросил об этом даже тех, кто едва ли не лишь минуту назад расстался с искомым лицом, но неудачно услышал от них дезинформацию, ибо Венцеслао в то время творил следующую свою ехидную аферу и, не имея надобности в свидетелях, случайно расплатился за эту конфиденциальность жизнью. Несмотря на эту дезинформацию Баттиста встретил более откровенных чичероне, но, вновь приближаясь к Венцеслао и к роли спасителя, встретил воистину "предупредительный" выстрел в плечо и пал ниц; стрелявший не был видим, зато к раненому тотчас подошли вы, заботливая Элеонора, неся посильное "облечение" - от нескольких писем, на предмет которых вы тщательно обыскали стенающего Батисту. Как оказалось, история не только не закончилась на этом, но и продолжилась немедленно: это действо имело ещё одного зрителя, который видел стрелявшего и тотчас пересказался Квентину, столь удачно бытовавшему рядом и поспешившему на выстрел; Квентин, попросив доносчика устремиться за Элеонорой и послать первого встречного к Баттисте, начал преследовать стрелка и потерпел странный успех. Обвиняемый, отнюдь не бежавший куда-либо, едва увидев Квентина, начал горестно причитать и со-вздохом протянул ему, ха-ха, письма, адресатом и адресантом которых, судя по лицу Квентина, был Баттиста. Наверное, именно этот камуфлет, как бы намекающий, что доносчик, проявив самоубийственную дерзость, извратил суть лиц и действий, - чуть позже склонили Квентина бравировать приглашением к трупу Венцеслао и, арестовав предполагаемого стрелка, несмотря ни на что преследовать уже доносчика и того, кто был назван как Элеонора. Намерения Квентина оказались лишь увеселительными, ибо, ха-ха, последний, кто с тех пор видел доносчика, - Уильям, ставший для него, ха-ха, местом похищения; однако сам Квентин пока ещё не умудрился этим нюансом и не понимает то, что понял я....
   - Ха-ха, - думал Валентино, - Винсент не был дебютной жертвой похищений вокруг Уильяма, ведь если бы Винсент тем временем способствовал гастролям мертвеца, то не стал бы привлекать к себе внимание Квентина; к тому же, ха-ха, на тот момент Венцеслао ещё не стал цинической бутафорией, и гастроли лишь должны были начинаться. Интересно, утаил ли Уильям эту оказию? Наверное, после второго похищения он и сам догадался о том, что я предрекал ему.
   -...А именно то, что этот серийный похититель придумал весьма гениальную браваду: похищая лишь людей, оказывающихся рядом с Уильямом, он как бы назначает Уильяма мотивом своих действий, верша патетическую аллюзию анонима, или вовсе пытается оклеветать Уильяма, низлагая на него свои грехи. Но эти объяснения - лишь занавес и очередной каламбур: аноним, придумав Уильяма, будто канонизировал случай Ферруссио, и теперь может незаметным образом обрушить вето на лица, реставрируя сюжет этого города; это будет понятней, если мысленно заменить серийного похитителя на серийного убийцу, который лишь инсценировал бы свою кровожадность и даже придумал бы маниакальный подчерк, хотя был всего лишь стерильным киллером, тем самым скрывшим истинные причины вереницы смертей, фактор заказчиков и многое другое.
   - Скоро ли Андре, сумев подумать так, ха-ха, - мыслил Валентино, - Поймёт безграничные возможности каламбура о роли реального киллера?
   - Рядом с этим предположением, - продолжал Андре, - Похищение доносчика предстаёт в новых красках, ведь исчезновение доносчика показалось Квентину побегом, отчего стрелявший в Баттисту виртуозно подставил доносчика и того, кто был представлен Квентину как Элеонора; несомненно и, что злорадный похититель - сообщник стрелявшего. А теперь хотелось бы услышать эту историю от первого лица, Элеонора. Что это были за письма? Почему вы вовсе были в кулисах Баттисты. И почему стрелявший знал ответы на эти вопросы раньше, ха-ха, нас?
   - Курьёзно, - сказала Элеонора, - Но письма, которые этот неизвестный мне господин раскаянно отдал Квентину, должны быть теми самыми. Едва ли не через несколько минут после того, как я отбежала от Баттисты, мне встретился ансамбль из Эстебана, Феррусио, Лукреции и аккурат Аманды, которая именно тогда сообщила направление своих помыслов, позволив мне чуть позже догнать её и предпринять те, ха-ха, злонамеренные советы. Они, как обычно бывает у жуиров, призывали меня присоединиться к бесцельному ансамблю, а я, неоднократно отказываясь, потерпела две оказии - удачную и сардоническую. Среди их бравурных излияний я заметила соглядатая, благочестиво вознамерилась узнать, кого же он сотворил кумиром - меня или их, и тем вероломней стала отказываться от окружающей любезности. Попрощавшись, вскоре я подтвердила, что соглядатай льстил именно мне, и, к всеобщей благодати, решила помочь ему как можно скорее стать прозелитом нарциссизма, однако не преуспела, ведь все мы знаем, как сложно сбежать от соглядатая, не признавшись в визави с ним; через несколько минут это визави случилось буквально, а ещё через миг я наконец прочитала каракули своей удачи, ибо ваша летопись, Андре, алеет... ха-ха, одной опечаткой: ныне ясно, что этот соглядатай и упомянутый вами доносчик - один человек, который, быть может, уже устал томиться в бесславии? Проявите милосердие?
   - Нет-нет, - ответил Андре, - Поступим так: я оглашу имя стрелявшего, ибо из присутствующих его не должен знать никто, а имя доносчика - вы, согласны?
   - Да, - сказала Элеонора.
   - Это станет откровением, - продолжал Андре, - После которого каждый убедиться в персте анонима, ведь в Баттисту, искавшего Венцеслао и нёсшего ему панацею, по какому-то трагикомическому заблуждению стрелял сам, ха-ха, Венцеслао, столь посмертно ставший величайшим "драматургом".
   - Ха-ха, а доносчик - Альфонсо, - после всеобщего смеха ответила Элеонора, - Который вторично обличился передо мной именно потому, что встретился-таки с Квентином, а уже затем обстоятельно заблудился вокруг Уильяма. Услышав голос невидимого Квентина, который, наверное, приветствовал Альфонсо с-пистолетом, я утратила публичность и подслушала их диалог, казавшийся малопонятным. Альфонсо уговаривал Квентина поверить в то, что я только что была за углом, и объяснял, сколь некстати и сколь нелепа эта эскапада Квентина, - под эскападой, кажется, и подразумевался пистолет; в-ответ Квентин патетически вопрошал многое, но чаще всего: "И почему вам пришлась по-вкусу именно Элеонора?"; лишь ныне разъяснилось, что в создавшихся обстоятельствах моё имя показалось Квентину клеветой. Наконец, матч пререканий прервал Квентин, предложивший, ха-ха, странное пари: "Настаиваете? Сделаете это до-конца? Сейчас я позволю себе оставаться адептом ваших рекомендаций и продолжу преследование, но взамен - если ваша вина в этом инциденте окажется хотя бы самой косвенной, я облагодетельствую вас месяцем ареста, который будет длиться рядом ли со мной, или в казематах - не знаю". Быть может, это вовсе было психологической уловкой, но я не видела лиц и осталась невеждой, однако Альфонсо, к удивлению, согласился облечь его столь подвижной юрисдикцией, уже после чего, как оказывается, и был, ха-ха, цинически украден у Уильяма; если Квентин затем истолковал его отсутствие побегом, то те подозрения укрепились даже больше, чем вы, Андре, подумали. Пока длились пререкания, выяснилась и вторая оказия: небезосновательно решив, что Квентин преследует меня из-за писем, я попыталась смыть с лица доказательства, однако, лишь коснувшись кармана, почему-то не весьма возблагодарила того, кто заботливо предупредил мои намерения. Несомненно, что письма были украдены у меня кем-то из ансамбля, а затем переданы Венцеслао, потому-то и не выказывавшего побега. Как я могла знать, что, коварно воспользовавшись агонией и временной слепотой Баттисты, кую себе цепи? Наверное, Баттиста уже подтвердил, что письма - именно те, отчего, ха-ха, стрелявший коварно одел грим трусливого разбойника, я случайно одела грим стрелявшего, а самаритянин Альфонсо, ах-ха-ха, - безрассудного интригана; и доказать обратное будет весьма проблематично - даже не потому, что Венцеслао дезертировал в рай, и эта версия покажется клеветой по мертвецу, но потому, что, по словам Аманды, состав ансамбля оставался неизменным ещё около двадцати минут; к тому времени я уже вовсе подслушивала встречу Альфонсо и Квентина. Потому лица ансамбля - алиби друг другу, а передача писем была незаметной и, наверное, случилась непосредственно после кражи. Моя роль в этом началась, конечно же, с анонимного письма, автором которого, получается, мог быть и сам Венцеслао, гласивший: "Ищущий раболепие Этторе, да похитит средства к этому у Баттисты, который предоставит алчущим сию возможность там-то". Имея такую нужду и решаясь на риск, я, ха-ха, имела весьма скромные опасения, считая, что тем самым, быть может, поучаствую лишь в конфликте алчущих, представлявшемся мне как нечто, похожее на то, что происходит между нами сейчас. К сожалению, я не могу рассказать вам, для чего мне нужно было заручиться расположением Этторе, но это касалась анонима.
   - Быть может, - рискнул сказать Валентино, все ещё опасаясь, что однажды постоянное молчание вызовет колоритные подозрения, - Вы хотели вступить в клуб искателей анонима?
   Элеонора растерялась и, найдя "понимание" окружающих, была вынуждена согласиться.
   - Ах-ха-ха, - ответил Андре, - С каждой минутой всё интересней; если бы письма случайно не были украдены уже у вас, сложилась бы не менее изысканная "драматургия", ведь Венцеслао помог бы вам украсть у Баттисты письмо, в котором, наверное, говорилось о приближающейся смерти Венцеслао, а вы бы корыстно отдали это письмо Этторе, который тотчас спас бы своего друга - Венцеслао, однако; никому не кажется, что это похоже на пересказ шахматной партии? Венцеслао мог спасти себя, всего лишь встретившись с Баттистой, а не стреляя в него, но случилось иное; затем он ещё раз имел возможность спасти себя, если бы не удалась кража писем у Элеоноры, отчего именно он сам поставил себе сначала шах, а потом - мат; ха-ха, не говоря уже о том, что эти письма всё-таки оказались в руках у самого Венцеслао, но он, лишь инсценируя себя разбойником, думал, что не имеет причин, чтобы прочитать их, ха-ха.
   - Но последним па саркастической неудачи, - сказала Элеонора, - Венцеслао украсил Квентин, прочитав не все письма или не то самое письмо.
   - Несомненно, - продолжал Андре, - Что за участь Венцеслао сражались анонимы, и проигрыш благонамеренного оказался безоговорочным. Мы можем лишь возблагодарить Валентино за исповеднический пассаж, ведь существование двух клубов, один из которых аккурат - мы, переворачивает спектакль...
   - Хотите сказать, - прервал Ганс, - Что здесь нас собрал именно тот аноним, которого ищет клуб Этторе, а их - тот, которого ищем мы, ха-ха?
   - Да, - сказал Андре, - И это не только очень интересно, но и очень опасно, особенно если наш аноним, ха-ха, менее гениален; Герберт, вы хотите что-то сказать?
   - Лишь то, - ответил фанатик субординации, - Что сия игра анонимов - правда; мой принципал, как выясняется, наблюдал Миреллу, Фелицию и Этторе, которые спешили от этого "ансамбля" к Венцеслао с письмами, украденными у Элеоноры, и встретили тщетную препону по имени Арриго: он, имея несомненную страсть к "эрудиции", попытался завладеть эпистолярием, и Этторе, бросив письма Мирелле, был вынужден отстать от дам, чтобы насильно удержать его во мраке невежества. По этому видно, что вы, Элеонора, имели шанс отдать Этторе письма раньше, чем встретились с ансамблем, ибо Этторе, наверное, вовсе был зрителем вашего разбоя, однако, отдай вы их тогда же, стали бы актрисой каламбура, ведь показалось бы, что вы - самозванский сообщник в их якобы-тайной афере, ха-ха, хотя должны бы быть её жертвой. Как и всегда, весьма проблематично - рассмотреть сквозь туман дуэль анонимов, не зная того, что не случилось и чья афера не удалась, однако думаю, что аноним, пославший вам приглашение к Баттисте, желал видеть вас именно камуфлетом в планах Этторе и Венцеслао, что, кажется, и было бы самым действенным способом спасти последнего от смерти. Выводы хоть и околичны, но утешительны: я тоже немного осведомлён о клубе искателей анонима, хотя даже этого не требуется, чтобы понять, что они, кто-то и Этторе, ищут первозданного анонима, который, подыграв планам Венцеслао и насмеявшись над спасительными бравадами другого анонима, довёл торжествующего Венцеслао до смерти, тем самым попросив Этторе отказаться от амбициозных поисков, и собрал-таки нас здесь.
   Собрание выразило согласие с мнением Герберта, после чего Фалько попытался взять слово, столкнувшись с разноголосицей ораторов, и, воспользовавшись всеобщим невниманием, неожиданно начал истязать Валентино.
   - И на что вы полагались, - злорадно и весьма громко сказал Фалько, жестом призывая в свидетели не заметившего этого Андре, а после немного обращаясь к присутствующим, которые, будучи заняты более важными разговорами, иногда кивали, не подозревая, с чем соглашаются, - Удостаивая вакансию публичного соглядатая своей персоной? Отсюда и десяти минут вашей подозрительной немоты будет достаточно для праведных умозаключений окружающих, но я не тот, кто умрёт от бессердечия, и приму ваше поручение. Знаете ли вы хоть какие-то детали тематики, чтобы я, поворачивая к ним разговор, помог вам не разоблачиться после столь удачного антракта? Неужели ни одной? Кажется, этот детективный диктант надругается-таки над принципами литературы, поскупившись на "развязку" - вашей шеи. Но признайтесь, вы алкали именно этого, вы - самоубийца, ибо мне не хотелось бы знать вас глупцом, ха-ха. Или вы, несомненно, подготовили апологию? Нет? Не поверю; вы лишь забыли её! Конечно же, многословие было чуждо вашему принципалу, и он рассказал вам всё именно то, о чём говорилось, но столь некстати - наикратчайшим пересказом; "да что там, - горестно скажете вы, - большую часть я у знал не от него, а от вас", скажете и не только не солжёте, ха-ха, но и проявите завидную скромность...
   Валентино, заклеймив Фалько канатоходцем предательства, продолжал лицом и жестами уговаривать его прекратить трагикомедию, когда где-то рядом послышались многообещающие крики и выстрелы, доныне заглушённые разговором.
   - Проклятье, - прошептал Андре, - Это кровожадные сепаратисты; и не только: сейчас был отчётливо слышен голос Бартоломео.
   - Да был; но я не могу понять - откуда, - сказал Ганс.
   - Зато можешь понимать, - сказал Герберт, - Что их явление или место нашей встречи не случайно.
   - А что если когорта Бартоломео, - сказала Элеонора, - Решила в-интригу проводить их с этого самого обрыва?
   - Да, только так! - сказал Герберт, - Часть - упадёт, другая - тотчас сдастся! Нужно скорее сойти с эшафота, чтобы не выказать насильственную солидарность с первыми из них, ха-ха!
   Собрание устремилось вправо по обрыву - от автострады; Валентино случайно обнаружил себя предводителем бегства, единственным прямым последователем которого уже через несколько секунд остался лишь Андре, пока остальные, достав пистолеты, со-смехом повернули навстречу погоне, казалось, желая инсценировать себя засадой для сепаратистов. Внезапно Валентино, продолжая бежать вдоль обрыва, начал видеть саму многоликую погоню сквозь поворот каждой встреченной улицы, а оглянувшись на место прерванной встречи, увидел ошибку пророчества Герберта, ибо часть гонимых, отнюдь не падая, уже стояла перед краем обрыва, для-острастки стреляя в воздух и яростно решая - отстреливаться ли из-за стен, сдаваться ли, или бежать - аккурат вслед Валентино. Посмеявшись над своей недальновидностью, Валентино повернул на следующую же улицу и тотчас встретился с Бартоломео, который, приветствуя его пулей, успел-таки распознать ошибку и рывком отвести стреляющий пистолет в землю.
   - На-удивление, - думал Валентино, кивком поблагодарив Бартоломео за снисхождение, но в ответом взгляде прочитав презрительную рацею об избегнутой участи многих дезертиров, - Ха-ха, погоня отнюдь лишена анархии: они смыкают обрыв широким полукругом, в котором даже Бартоломео - не крайний. Можно и не бежать.
   Развернувшись, Валентино решил подсмотреть развязку баталии, чтобы наконец умудриться модным уровнем гуманности и в дальнейшем уже не отступать от местного "реализма", однако, украдкой подступая к месту действия, вдруг отдал кому-то руку.
   - Признайся, от-внезапности отдал и сердце, ха-ха? - сказала Мессалина, - Кажется, я самая нестандартная кокетка. Идём, хочу показать тебе кое-что премного-более интересное, чем это, - закончила она, как бы ленно указав в сторону редких выстрелов, и, не отпуская руки Валентино, повела его почти-параллельно обрыву, в глубь этой, ещё неизведанной половины города.
   Спустя несколько минут и поворотов Мессалина злорадно презентовала ему Фелицию, вальяжно облокотившуюся спиной на перила крыльца; позади неё Валентино увидел Данте, который, низложив руки на эти же перила, как бы арестовал её в этой позе и эпизодически выказывал неловкость, тем самым однозначно поясняя тематику их встречи.
   - Но в этом и вся разница, - с приятной агонией продолжал Данте, - Хоть ты и говоришь обратное, но твоё молчание рядом с ним никак нельзя счесть признаком расположением ко мне. Кажется, ха-ха, ты играешь нами обоими, чтобы Валентино самоубийственно размышлял о самоотверженных причинах этого игнорирования, а я злорадствовал об этом, столь же самоубийственно считая себя твоим избранником, хотя, на самом деле, наши с ним роли идентичны, ведь последней строкой этого романса окажется...
   Данте продолжил нараспев и как бы читая эпиграмму самому себе.
   -...В любовном треугольнике она безжалостно любила лишь себя.
   - Ха-ха, - ответила Фелиция, - Ради именно таких этюдов я и влачу эту садистскую нерешительность. Но не думай, что томишься только ты или только он, ведь, повторяю, есть неизвестный ни одному из вас нюанс, по которому я бессердечно пытаю и себя.
   - Я устал...
   - Любить? - печально прервала Фелиция, - Это больно?
   - Нет, устал слышать эвфемизмы об этом нюансе, то превращавшем финал этой повести в скандально-безысходный рай, то обещавшем шедевр трагикомическое удивления, а теперь делающем главной жертвой тебя. Мне всё чаще кажется, что этот нюанс - миф, из-под которого ты читаешь любые экспромты, называя их действительностью, ха-ха, словно аноним. Ха-ха, случайно подумав о притчах анонима, сейчас я вовсе осознал, что истинное милосердие ты проявила именно к Валентино, хотя бы потому, что ему ты ещё не разу лгала.
   - Х-х-х; но ему я не разу не дарила и, - сказала Фелиция, целуя Данте в губы.
   - Пока я не стал свидетелем этой сцены, - тем временем думал Валентино, - Последнее утверждение Данте было истинным, но теперь, ха-ха, теперь я даже не могу объять скандал в своей душе. Ей ли принадлежало то письмо? И где истинная причина её молчания? Кого из нас она объясняет свои действия каламбуром? Данте думает, что причина молчания - истязание меня, я думал, что - бравада анонима, и воистину нельзя убедиться - кому ради кого она лжёт, ха-ха! Я даже не могу вмешаться в происходящее, ведь рискую разрушить возможную тщательную войну Фелиции с анонимом, сломав маски, которые она придумала всем нам!
   - Но как я могу знать, - ответил Данте, - Что это, ха-ха, - не однажды-прославленные благодеяния Франчески, не утешительное сражение с нищим на счастье? Особенно - взирая на бравады Валентино; быть может, ты и посоветовала ему пистолет, быть может, вы сообща разыгрываете для меня эту драму, суля мне смерть раньше, чем умрёт надежда. Ха-ха, нет, среди такой "гуманности" и Франческа бездарна.
   Тем временем Фелиция приподняла руку Данте и, задумчиво отвернувшись, начала играть его пальцами.
   - Но согласись, - не оборачиваясь, вскоре ответила Фелиция, - Если я, быть может, не люблю тебя, то происходящее - лучше, чем безответность? Любовь - томление, и не влюблён тот, у кого останется достаточно рассудка, чтобы измыслить "тщетный, томишься зря". А лишь это "зря" подбирается причиной твоего нетерпения, чтобы не заметить, что сейчас ты вовсе рассказал о любви как о том, что недостойно летального риска.
   - Я, - со вспышкой бессилия начал было Данте, однако Валентино решительно вышел на сцену, ибо по злорадному лицу Мессалины угадал, что обещанный Фелицией нюанс не только реален, но и должен иметь феноменальную саркастичность, не знать которую долее - невыносимо.
   Едва заметив Валентино, Данте перепрыгнул через перила и скрылся за углом; Фелиция, скрывая смех, показательно отвернулась, и Валентино, тщетно попросив её отречься от традиционной немоты теперь, когда игра обрела очевидность, - побежал за Данте, чтобы назло планам Фелиции обменяться откровениями и обрести посильную ясность. Повернув за тот же угол и вскоре заглянув в первый левый поворот открывшейся улицы, Валентино вместо откровений услышал выстрел, обернулся вправо и увидел Данте, который, держа пистолет, удалялся спиной вперёд. Тотчас покинув перекрёсток, Валентино достал пистолет и начал столь щедро выказывать "солидарность", что лишь через несколько минут заметил в себе раж преследования - Данте катарсиса ревности.
   - Но, - думал Валентино, продолжая погоню и пытаясь чередовать с выстрелами примирительные слова, - Данте спасается от меня так малодушно, словно и здесь я не избежал каламбурной репутаций, как и в глазах Никомедо. Ха-ха! Что, по-сарказму тот киллер - я? И как я мог упустить, что социопат, наверное, уже давно доказал мою амнезию, если наша с ним первая встреча была лишь очередной! Воистину притча - киллер, забывший роль, деяния и жертв, среди мстителей и детективов, отнюдь не забывших своего кумира, ха-ха!
   Валентино остановился, смеясь от-удивления и не решаясь последовать за Данте по длинной ослепительно-освещённой улице; Данте развернулся, намереваясь выстрелить, но внезапно утратил злость и выказал лицо, сообщающее о шансе на кульминацию удачи и невольно заставившее Валентино оглянуться в ожидании камуфлета. Прежде чем Валентино успел обернуться, не увидев позади ничего, посчитав лицо Данте виртуозной стратагемой и намереваясь быть вот-вот убитым в-спину, - раздался громогласный смех Данте, который смотрел в витрину и отнюдь не знал, чем ещё выразить свои чувства.
   - О, только не убей меня теперь! - между смехом изрёк Данте, выбрасывая пистолет в сторону Валентино, - Внезапно я познал искушение, которое сделало этот день именно таким, каким он станет. Несомненно, сейчас ты думаешь, что каждое моё действие - лишь следующий пункт расчётливого коварства, заканчивающегося вечным отлучением тебя от Фелиции, однако должен поверить мне, прошу - лишь один раз. Не думаю, что ты сочтёшь меня тем, кто от жадной ревности или трагической справедливости способен обречь нас с тобой на двойное самоубийство, а потому приглашаю сюда - на свет, где тотчас найдёшь и доказательство и тезис, объясняя который я бы тотчас показался тебе бездарным аферистом, воплощающим последнее средство. А причиной этого, кажется, показался бы каламбур выброшенного пистолета - выброшенного вслед за последним патроном, ха-ха; можешь проверить это там...
   Данте указал на пистолет.
   -...Или - так...
   Данте достал из кармана и просыпал горсть патронов.
   -...Единственное, что добавлю: ты, конечно же, начал стрелять в меня, потому что я сделал первый выстрел? Ха-ха, а я стрелял, потому что первым был ты. Но несмотря ни на что мы оба правы. Риторическая аномалия? Откровение - в витрине. И да, если успел подслушать, это -тот самый "нюанс".
   Данте дружелюбным жестом приглашал Валентино заглянуть в витрину, однако, тщетно пытаясь сдержать грандиозную улыбку, выказывал не весьма подходящее гостеприимство - мефистофельское.
   - Ха-ха, - думал Валентино, ощупывая своё лицо, держа Данте под прицелом и делая к нему шаг, - Быть может, и Данте, как Фалько, с первой же встречи говорил и делал только то и только так, чтобы сейчас меня посетила именно эта фальшивая догадка? Что бы я улыбнулся навстречу блефу? Но, наверное, лучше бы моей догадке не сбыться, ведь не будет виновных - будет лишь чопорный интриган, злорадно не пощадивший даже себя, ха-ха.
   Валентино обернулся в витрину, едва дойдя до неё, и, рассмеявшись, увидел то, чего боялся и ждал, - отражение двух Данте, один из которых аккурат хлопнул другого по плечу, и Валентино, почувствовав этот удар на себе, распрощался с последними сомнениями.
   - Ха-ха-ха, - изрёк Валентино, отвечая азартным рукопожатием, - Так и нет никакой амнезии: я всего лишь ещё не видел прошлого, как - и будущего! Это - пятимерный реализм!
   - Ха-ха, теперь понятно, - ответил "Данте", - Над чем злорадствовал Фалько, когда, встретив нас с тобой, изрёк: "Одна голова - хорошо, а две - лучше, особенно - если свои, да?"
   - Ха-ха, но почему и ты, зная о петле, не разминулся с кульминацией клеветы?
   - Ага, презирай меня, ха-ха, но сначала подумай о том, что столько, сколько себя помнишь, ты брёл анахронически, так и не заметив этого: наверное, каждая следующая твоя встреча случалась уже в другом времени, ха-ха. Но важнее - тотчас понять, что случившаяся сенсация, к трагикомедии, не изменит ничего: мы, наверное - до сих пор, были родом из прошлого, но когда мы дойдём до некоторого будущего, то станем теми самыми интриганами, интриганом, который обманул самого себя в прошлом, раздав маски, ха-ха.
   - Намекаешь на саркастическую нестабильность? Как бы сказать - сейчас мы оба знаем этот камуфлет, однако один из нас вскоре телепортируется в другое время, а на его место из случайного времени телепортирует другой, который может не знать об этом камуфлете или, наоборот, будучи из самого отдалённого будущего, быть тем самым интриганом, ха-ха?!
   - Да... Х-ха, получается, ты думал, что сокрушён лишь амнезией, а петля - мой удел, хотя ты ни разу не видел моё "двуличие"? И объяснил это тебе я - при первой встрече?
   - Да.
   - А ты, ха-ха, при первой встрече сказал, что я - жертва амнезии и временной петли, однако никогда не встречу сам себя, и лишь ты - тот, кто поможет нам обмениваться депешами; нельзя было не поверить в это после того, как ты начал читать мои прошлые мысли. Я...
   Внезапно Валентино обнаружил себя среди одиночества автострады и приготовился было посмеиваясь ожидать своего вневременного собеседника, но вместо него тотчас услышал выстрелы и увидел Бартоломео, выбежавшего к автостраде со стороны ротонды и лишь на несколько секунд предвосхитившего появление той самой рати, которая не так давно гналась за сепаратистами.
   - К фальшивой пристани, - крикнул Бартоломео.
   - Да, сведём их, а друг с другом, с ума или с обрыва - пусть выбирают сами, ха-ха! - отчётливо ответил Джакомо.
   - О, началось, - с невыразимым изумлением вслух изрёк Валентино, когда, с-ожиданием развернувшись, увидел спины адресатов этого обещания, забегающие за здания другой стороны автострады и наугад стреляющие назад, после чего продолжил думать, - И всё-таки странно понимать, что вокруг, ха-ха, - ностальгия, ведь, несомненно, я уже посетил финал этой погони. Проклятье, ха-ха; справедливо ли это - лишиться заблуждений касательно Фелиции ценой фатализма скорой смерти? А Квентин случайно стал жандармом абсурда - обвиняя меня в убийстве меня, ха-ха. Интересные правила: если каждая моя следующая встреча случается уже в другом времени, то, не отходя от собеседника или, вероятнее, из визуальный контакта с ним, я смогу удерживать сложившееся время, а стоит мне, как было теперь, остаться одному - тотчас встречусь с одним из тех, кто в прошлом или будущем пребывал на том же самом месте; ха-ха, я будто прохожий в кварталах времени и самый камуфлетный соглядатай, однако не только, ведь большинство этих визитов обязано быть неудачным! Ха-ха, нужно же было перепутать рецидивы амнезии с телепортацией - кульминация каламбура, хотя, бесспорно, каждый на моём месте предпринял бы именно это умозаключение - менее фантастическое.
   - Как можно реже отлучайся из моих глаз, - шепнул Джакомо, вдруг прервав поток переосмыслений Валентино и ввязав его в погоню, - Это ополчение - панацея для тех, кто, тая несбыточное коварство, не вошёл в его число, ха-ха.
   - Ах-ха-ха, - ответил Валентино, - Подразумеваешь, что многие здесь нацелены на титаническое "между делом"?
   - Да, - продолжал Джакомо, - Подобные "фестивали" - уникальная возможность наконец свершить самые секретные встречи, анонимные рукопожатия и кровожадные визиты. Попытайся замечать все лирические отступления от погони, чьи-то ожидания и фанатизмы, чтобы после мы собрали мазки картин и продолжили играть в детектив, но главное - стань тайным апостолом Фернандо: именно теперь кто-то поможет ему переставить и вторую ногу, ха-ха; этим должен был заниматься Фалько, но свершил весьма человеконенавистнический побег, соавтором которого я до сих пор видел и тебя, ха-ха. Ситуация гостеприимна, чтобы его убийца не заступил за косвенность, потому жди развязки в любой момент.
   - Но где он сейчас?
   - Позади.
   К тому времени они вместе с Франсуа, Дезмондом, Виолетто и незнакомцем уже покинули автостраду около левого, ближнего конца длинного здания, к другому концу которого чуть раньше устремился Бартоломео, показывая во всех смыслах "дальновидный" пример, и Валентино, обернувшись, хоть и не увидел именно Фернандо, однако отнюдь не разочаровался в попытке, ибо во тьме, простиравшейся по всей длине всё того же здания, вдруг разглядел не меньше, чем большую часть сепаратистов, несомненно вознамерившихся стать самозванцами арьергарда.
   - И вновь "напёрстки", - думал Валентино, - А впереди - по-прежнему ассорти выстрелов, но бутафорских, ха-ха. Быть может, не заметь я этого, и, добравшись до фальшивой пристани, наше полчище погибло бы от своего же камуфлета?
   Не зная, как играть с этим открытием, Валентино рассказал его Джакомо, который, не удостоив его ответом и не меняя бег, тотчас обратился к Виолетто, и, едва кончился торец уже следующего здания, Франсуа свернул вправо - к Бартоломео.
   - Как ни странно, - сказал Джакомо, - Теперь нужно молиться, чтобы никто больше не попытался изъявить твои таланты, ха-ха, ибо в числе их может не оказаться деликатности, и, казалось бы, логичный выстрел по этим диверсантам, повергнет нас в необратимую катастрофу. Жаль, что среди наших целей отсутствует кровожадность, иначе сейчас мы бы патетически перестроились в "коридор" и объяли самонадеянных самозванцев, хотя, да, половину его построим.
   - Действительно, - думал Валентино, не зная, как начать соглядатайствовать за Фернандо, и уже давно не видя тех, кого преследует, - Этих диверсантов погубит страсть к сарказму: уже сейчас он могли бы расстрелять середину погони, тем самым превращая наш арьергард в тир, а авангарду даря дилемму - оставить соратников на расстрел или, развернувшись, поменяться ролями с преследуемыми и замкнуть себя в кольцо врагов, ха-ха; именно эту пубролюцию им посоветует тот якобы-логичный выстрел, а пока - они лелеют более педантичный камуфлет.
   - Вот - Фернандо, - сказал Джакомо, ещё раз оглядываясь и указывая.
   - А вот, слышишь, - ответил Валентино, - Кажется их выстрелы звучат справа, нет, уже даже справа-позади, мы бежим никуда, ха-ха!
   - Воспользуемся этим: там их встретит отряд Бартоломео, они попытаются углубиться в эту половину города, но, если успеем и не промахнёмся, встретят нас и развернуться влево - аккурат к "причалу".
   - Далеко до него?
   - Не меньше километра; для удобства ангажируй Фернандо в эту авантюру, а я пока попрошу Виолетто остановиться и стать генералом по контрдействиям.
   - Ха-ха, хочешь их же хитростью?
   - Да, предложим тем канальям декоративный арьергард, а сами перестроимся в "боковую стену" и с-сарказмом вновь соберём сепаратистов воедино.
   Джакомо догнал Виолетто, Валентино развернулся, ища малознакомое лицо Фернандо - среди рассредоточивающегося отряда, часть которого, ориентируясь на выстрелы, уже отклонялась в право, растворялась в случайных пролётах, поворотах и перекрёстках; рассматривая среди прочих Мессалину с Теодором, Валентино заметил единственный неподвижный силуэт - Фернандо, который, решая, за какой частью отряда последовать, стоял на перекрёстке с таким лицом, что, несомненно, знал о готовящемся покушении и был готов вот-вот придумать худшее - бегство назад.
   - Быть может, он узнал об этом только что? - думал Валентино, стремясь к нему, - Это - случайность или уже пролог косвенного убийства? Ха-ха, в том и - шарм косвенных убийц, что каждый, с кем контактирует будущий мертвец, будто бы изъявил именно подозрительную браваду, хотя лишь один - не случайно. Наверное, убийца, жадно ожидая возможность, всего лишь, как я, увидел там сепаратистов и тотчас попросил кого-нибудь скорее рассказать Фернандо о покушении, чтобы он предпринял самоубийственное бегство назад и, к сарказму, спасался от каждого своего заступника, как от коварного лицемера; и сейчас я, ха-ха, покажусь ему именно этим злоумышленником, спровоцирую его на то бегство, а позже каждый свидетель момента, который вот-вот наступит, чопорно подтвердит, будто бы я и только я подтолкнул его к этому шагу! Злорадная притча, ха-ха!
   Валентино, уже давно находясь в визави с Фернандо, желание которого узнать цель этого визита скоропостижно превращалось в фальстарты побега, - остановился в нескольких метрах от цели, чтобы, многозначительно посмотрев вдаль, проявить мудрость - схватив первого встречного, демагогически порекомендовать ему спешить к Джакомо, и, лишь повторив это над следующим встречным, который был ближе к Фернандо и потому громко услышал больше - об оставшейся позади засаде, - наконец подступить к Фернандо. Рассказав ему то же самое и безапелляционно толкнув его в нужную сторону, Валентино решил уничтожить последние сомнения психологической жертвы и, посмеиваясь своему педантичному коварству, едва ли не вытащил из пролёта четвёртого рекрута - Нэммедио, обняв которого побежал к Джакомо - мимо Фернандо, рассказывая то же самое.
   - Жаль не оглянуться на результат, - думал Валентино, - Иначе подумает, что всё-таки важен именно он.
   Впереди Валентино увидел Виолетто, окружённого людьми, которые вместе с ним останавливали каждого встречного, и был вынужден остановиться.
   - Нет, - быстро прокричал Виолетто, указывая на Валентино, - Он пусть берёт ещё двух, нет, трёх и спешит за Джакомо; проклятье, нельзя предугадать, где - сколько "пистолетов" окажется и потребуется, зато несомненно, что недостаток хотя бы в одном из отрядов сделает стратегию тщетной.
   Валентино, присовокупив к Нэммедио Фернандо и случайного незнакомца, устремился за редкими выстрелами, которыми Джакомо пояснял своё местоположение; минуя фонари и пытаясь поворачивать вправо на перекрёстках, вскоре он услышал этот выстрел уже позади и, огласив себя, встретился с Джакомо и тремя его спутниками.
   - А теперь, ха-ха, - игра со случаем! - объявил собравшимся Джакомо, тотчас продолжив углубляться в эту половину города и отклоняться вправо, - Нам нужно выстроиться препятствием для сепаратистов, которые - где-то, имеют шириной строя - какую-то, и способны отклониться от наших планов - как-то; затем, сомкнувшись с отрядом Бартоломео в полукруг, вести их в сторону обрыва и соединиться с отрядом Виолетто, который таким же полукругом будет провожать их диверсантов в ту же сторону. Теперь - разрушаем те местоимения, вчитываемся в тишину и продвигаемся. Не начинайте стрелять от-отчаяния - лишь преумножите фиаско: только внезапность фронтальной засады заставит их развернуть бег, а кокетливые выстрелы - путь к перестрелке.
   - Почему Бартоломео предпринял столь нерациональное милосердие? - шёпотом обратился Валентино к Джакомо.
   - Состоялось тайное голосование. - конфиденциально ответил Джакомо, продолжая идти, - Бартоломео сказал, что лишь так мы наконец обличим среди плеяды идеолога подобных манифестов, а кроме того - развеем последние отзвуки тоски: плеяда согласилась превратить сепаратистов, которые изволят сдаться, в нечто похожее на сословие лакеев, но не ради комфорта, а ради того, что сии лакеи, лицемерно улыбаясь властелинам, обязательно попытаются тайно подготовить мятеж, даря скрупулёзно-злорадное зрелище, которое мы якобы не видим; называя всё своими словами - Бартоломео придумал ансамбль самим себе неведомых шутов, ха-ха.
   - Ха-ха-ха, истинно - репертуар Бартоломео! - ответил Валентино.
   - И тем правдивее, чем больше в этом справедливости, игры и риска, ведь у них всё же будет шанс "перемудрить" нас, саботировать неофитов, лестью и обещаниями подкупить недооценённых старожилов, найти альтруистов предательства и, наконец, разжалобить одного из анонимов на протекцию; несомненно, появиться и тот благодетель, кто расскажет им эти возможности и истинный жанр их положения, так что скоро вокруг будет весьма трагедийно, если только сейчас мы не воплотим, ха-ха, подвиг бездарности. Кстати, какой случай предложил тебе привести сюда вместе с Фернандо именно Аргироса.
   - Действительный, - ответил Валентино, угадав имя третьего рекрута, - А что?
   - Не знаком с его амплуа? Прежде чем узнать, в-детали вспомни, как он отреагировал на эту повинность, на кого оглянулся, о чём, ха-ха, смотрел?
   - Да-да, вижу, что был слеп...
   - Ха-ха!
   -...Он стоял перед каким-то собеседником, но как бы естественно смотрел за его спину - на дивергенцию погони, и, когда я тронул его, вдруг с миниатюрным испугом сообщил тому собеседнику: "Что-что? Я задумался", затем сардонически подчинился моим намерениям.
   - И, вспоминай, что изменилось, когда в число координат его внимания вошёл Фернандо?
   - Ха-ха-ха! Он само-саркастично повёл головой, будто увидев ненужную удачу, и, получается, знает о покушении?
   - Сколь популярны предательства собственного лица? Аргирос - профессиональный свидетель, или, ха-ха, блеклая агония Квентина. Приходя в чужие преступления, он манипулирует ситуацией так, что я даже не смогу перечислить все его фортели: иногда он измышляет предыстории, иногда - тайных свидетелей, которых мог видеть лишь он, иногда - вовсе манипулирует стереотипами свидетелей, жертв и даже самих преступников, заставляя их поверить в каламбурное толкование произошедшего и вещать Квентину чистосердечной клеветой. Шепчут, что тем самым он фальсифицирует обвинения и алиби, однако непонятно - по-контракту или своевольно; мне же он представляется третьей фигурой - рядом с Тетракредо и Гербертом.
   - Ха-ха, вот почему он вошёл в эскорт Градоиды. Кстати, - промолвил Валентино, но вдруг осёкся, чтобы проверить, не задаёт ли анахронический вопрос, - Подслушал фольклор о твоей ссоре с Федерико...
   - М-м-м, - перебил Джакомо, - Не зря мы рекламировали разным свидетелям этой ссоры разный финал; кто это говорил?
   - Собеседница Фелиции среди лотереи Фалько.
   - Наверное, Лукреция; в том сюжете я спасал Баттисту, но об этом позже: всего лишь десять минут действа, а история воистину-длинная. Давай обратимся к тишине - к худшему, что могло случиться вокруг нас. Кажется, - изрёк Джакомо, обернувшись к отряду и саркастически разведя руки, как вдруг позади раздались выстрелы, - Нет, показалось, ха-ха; хотя бы на том фронте сбылся план, но тишина впереди может означать только одно - отряд Бартоломео некстати обогнал цель, и эта часть войны твориться шёпотом. Звучащая сейчас канонада может каламбурно намекнуть авангарду сепаратистов на воплощение их коварной идеи, поэтому несколько минут они будут выжидать, чтобы дать время своим диверсантам расправиться с отрядом Виолетто и нашей мнимой глупостью, а затем громко устремятся навстречу выстрелам, чтобы довести до расстрела и отряд Бартоломео. Оттого голосуем - если мы продолжим идти, как идём, то, скорее всего, окажемся за спиной развернувшегося отряда Бартоломео и подчеркнём свою бесполезность, но можем тотчас свернуть вправо и назад, чтобы, преградив это громкое стремление засадой, не дать сепаратистам догнать спину отряда Виолетто?
   - Да, да, да, - раздалось вокруг.
   - Наверное, - шептал Джакомо, воплощая коллективное решение, - Убийства Фернандо стоит ожидать среди воссоединения - с отрядом Бартоломео или с отрядом Виолетто, но предлагаю тебе отдалиться от нас сейчас: наблюдай и наш отряд, ведь случайно убийца мог оказаться и здесь, и возможных соглядатаев.
   Джакомо колоритным кивком указал сторону, с которой почему-то стоит начать, и Валентино, оглянувшись на отряд и оглядевшись, повернул на улицу, по середине которой стояли букеты фонарей.
   - Ха-ха, - вознамерившись было преследовать отряд широко, подумал Валентино, - Я забыл о патологии своего положения. Может быть, уже, ха-ха, "поздно"? Нет, слышны их голоса.
   Решив не отдаляться от отряда более, чем на одно здание, Валентино побежал назад, повернул в подходящий пролёт и спустя несколько метров темноты почувствовал затылком дуло пистолета.
   - Настал миг финальной притчи? - отнюдь не тем, но патетическим голосом изрёк аноним, - Да?.. Нет?..
   Валентино, уничтоженный вопросом вместо утверждения, начал было тщетно предугадывать камуфлеты своего ответа, как вдруг услышал за спиной сильнейший, но сдавленный и краткий смех, сразу после которого дуло безотрывно сместилось от затылка к виску и стремглав продолжило это поползновение в сторону лба.
   - Моя реакция и будет притчей?! - будто среди миллиардов лет размышлений и ругательств думал Валентино, - Если увижу его - умру? Что, закрыть глаза? Ха-ха, не понимаю, ничего иного не успею!
   - Ха-ха, Валентино, извини, - раздался голос Августо, который тотчас отвёл пистолет и ударил Валентино по плечу, - Испугался, ха-ха?!
   - Да, шедевр - моего мазохизма или садизма соципата, ха-ха-ха! - думал Валентино, стоя с закрытыми глазами.
   - Благо я успел распознать тебя, - радостно продолжал Августо, - Иначе вскоре бы мы стали мишенью множества пословиц; ха-ха, оставался шаг - и я незнамо проделал бы на тобой то же, что мы заставили проделать Федерико! Вот отпраздновали бы дуплет сарказма!
   - Ха-ха-ха, - вдохновенно думал Валентино, - Обсценное равновесие шансов! Если это - лишь случайный розыгрыш, и сейчас передо мной действительно стоит Августо, то сколь скандален каламбур: создавшееся положение воистину похоже на финальную притчу, а я аккурат сказал "да" - закрытием глаз! Что социопат, что Августо вели бы пистолет от затылка ко лбу именно так: первый - чтобы надоумить меня закрыть глаза, второй - чтобы тотчас убить, если обознался! Ха-ха! Августо действительно может не замечать в темноте, что у меня закрыты глаза, а социопат - фальсифицировать это нарочито! Притом социопат говорил бы столь же праздно и дружелюбно, искушая на веру или до-конца отдавая мне изобретение правил игры, начиная вопросом - есть ли границы длины этого испытания, или фаталистична скорая смерть? Нельзя было даже представить, что фактора имитации голоса, пистолета и репутации анонимов достаточно, чтобы насмеяться над реализмом и воздвигнуть под самим собой игралище беспомощного одиночества, безысходно кончающегося смертью! О, я же умру не здесь! А гастролирующий труп не был похож на Данте, поэтому, ха-ха-ха!
   Валентино стремглав открыл глаза и, обнаружив Августо, попытался начать ядовитую рацею, однако, не сумев разозлиться из-за смеха и понимания действительной невиновности Августо, ограничился обещанием мести.
   - Да-да, одолжи мне время на благоденствие и ещё немного своей дружбы, ха-ха! - ответил Августо, - Идём за Джакомо; Хрусталий тайно поручил мне воспользоваться манёврами плеяды и похитить Бартоломео так, чтобы авторство само собой переложилось на кровожадных манифестантов. Где он?
   Валентино ответил и, пересказывая остальные нюансы фронта, дошёл до своего триумфального "прозрения", на которое Августо, сдерживая смех, отвечал скептическими кивками.
   - Что? - изрёк Валентино.
   - Все мы - проза, пока ты - безупречный поэт предательства, ха-ха! За тем зданием прятались не "сепаратисты", но Гаргантюа со свитой, ха-ха, так что в этой войне побеждаешь лишь ты.
   - Ха-ха-ха, и сепаратисты, - ответил Валентино.
   - Нет, ведь они сделали то, что ты придумал о них: вскоре после того здания половина их войска повернула вправо, а другая - медленно начала красться, чтобы инсценировать постепенный поворот вправо всей погони, и остановилась, чтобы, выждав, коварно вонзиться в ваш арьергард, но, к камуфлету, точно перед ними с победоносно-бесстрашными лицами остановились Виолетто, Джакомо и...
   - Ха-ха-ха!
   -...В-общем ты уже угадал каламбур: сейчас вокруг Джакомо - да и нас с тобой - идут те, остановившиеся сепаратисты, которые, как и я до этих минут, думают, что бравады Джакомо - самая непредсказуемая каверза, что Бартоломео как-то предсказал их "раскол" и весь план, что всё действо плеяды - спектакль иллюзионистов, а в создавшейся тщете максимально-возможная победа - побег марионеток, и-то требующий грациозной удачи. Если бы ты только видел, сколь восхитительный эффект произвели на тайную публику те редкие необъяснимые выстрелы продвигающегося Джакомо, ха-ха, то сейчас бы представил и эффект той далёкой перестрелки: даже я и даже теперь не могу понять, с кем там стреляется Виолетто, если Гаргантюа, дождавшись последнего преследователя, обязательно отбежал в обратную сторону, чтобы рассредоточиться.
   - Гаргантюа здесь по случаю тех писем? - сказал Валентино.
   - Да.
   - Ха-ха, наверное, здесь случается кульминация игр анонимов!
   - В которой ты случайно украл изящную роль и властен, ха-ха, "назвать победителя".
   - Бутафорски. - ответил Валентино, смотря на продвигающийся отряд Джакомо, пытаясь рассмотреть сепаратистов за противоположными зданиями и думая: "может, Джакомо знал, что за нами следили, потому и посоветовал повернуть именно туда? Если рассказать Джакомо правду о контексте, то косвенное подтвержу существование синдиката и предам себя, ведь я не мог узнать о своей ошибке, всего лишь отойдя от отряда, ха-ха. Но если умолчу, то потом, когда плеяда будет анализировать эту схватку, Бартоломео может подумать, что я вовсе придумал людей за тем зданием, чтобы случилось текущее заблуждение".
   - Пожалуй, да. О, кстати, - сказал Августо, указывая на одного из спутников Джакомо, - Фалько не рассказывал новый каламбур?
   - Нет.
   - Мне тоже...
   - Ха-ха!
   -...Но я подсмотрел его - на сей раз не только коварный, но и остроумный. Фалько, Нэммедио - тот, на кого я показывал, Раггиро, Этторе и Мессалина с Кассандрой, будучи жертвами одной оказии анонима, стремглав обсуждали правду, однако Нэммедио молчал и молчал до тех пор, пока остальные не собрали из фактов сюжет оптимизма и не начали поздравлять друг друга с пубролюцией, а более всех и раньше всех торжествовал именно Фалько; лишь тогда Нэммедио, злорадно начав с "да, но хорошо смеётся - последний", изрёк нюанс, объяснивший тот оптимизм как бал под гильотиной, и старательно посвящал своё лицо Фалько. Едва одни участники скандала начали "передумывать" реализм, а другие - вслух подчёркивать идиотические черты Нэммедио, ведь он предпочёл позлорадствовать в том числе и над самим собой, - Фалько, попросив окружающих не отчаиваться, ибо "ад перейдёт лишь шут, а вот и его первая шутка", действительно начал рассказывать что-то, заинтересовавшее всех, и иногда переходил на шёпот; вскоре засмеялись все, кроме Нэммедио, который, получается, сперва не понял шутки, а рассмеялся спустя несколько секунд после того, как стих последний смех, впрочем ненадолго. "верю: воистину - хорошо!" - ядовито прокомментировал Фалько, приглашая всех посмотреть на смеющегося Нэммедио; все вновь засмеялись - уже над Нэммедио, который оскорблённо покинул сцену и, признаться, если бы и хотел, не смог бы сотворить более бездарный шаг, ибо оставшиеся, продолжая посмеиваться, ещё раз начали обдумывать оказию и вскоре открыли, что благодаря тому нюансу её остриё падает именно на Нэммедио, который чередой пунктуальных бравад увёл-таки сам себя в притчу. Думается мне, что Фалько был ненавистен Нэммедио настолько, что ради него он...
   - Ха-ха, да, Фалько, - прервал Валентино и пересказал предыдущее приключение Нэммедио, думая и иногда вплетая свои мысли в рассказ: "аплодирую; алча вонзить в Фалько хотя бы аперитив неутолимой мести, Нэммедио, может, и не выказал себя сумасбродным врагом всех собравшихся, но точно вселил в них неприязнь, отчего, когда выяснилось остриё, собрание вместо энтузиазма к спасению ушедшего Нэммедио имело начала злорадства. Благодаря трюку Фалько Нэммедио, ушёл от них думая не об острие оказии, но о своей ненависти не только к Фалько, но уже и к соратникам, отчего сам всеми способами лишил себя даже не спасения, а памяти о будущей катастрофе, ха-ха! Наверное, Фалько солгал мне, сказав, что всего лишь вздымает враждебность Нэммедио до фанатизма: первый этюд, несомненно, был нужен для второго, но, может, и в тот раз Нэммедио ушёл, не узнав нечто, столь же важное? Фалько говорил, что ни я, ни сам Нэммедио ещё не видел истинную развязку той сцены. Что же это - ходы в игре с социопатом?
   - Ха-ха-ха, Фалько - нонсенс социального иллюзиониста! - ответил Августо, - Теперь я уже не понимаю, кто автор этих "случайностей".
   - Каких? - сказал Валентино, - За случайность Нэммедио и Аргироса ручаюсь.
   - Неужели столь не желал, ха-ха, что и не заметил, какая дама рядом с Джакомо?
   - Нет, - сказал Валентино.
   - Там?.. Кто? - вдруг без-голоса проговорил Августо, остановившись и чуть кивнув назад настороженным лицом.
   - Никто, ха-ха, - ответил Валентино после того, как разительно выглянул из-за головы Августо.
   - Ха-ха, уже интригуешь? Некстати!
   - Подожди, - сказал Валентино, - Сейчас, кажется, мы запутаемся, если не скажу - я потерял память.
   Вместо любой из логичных реакций Августо замер, утратил жестикуляцию, обрёл серьёзное лицо, вновь безгласными губами задал множество коротких вопросов о незримой для него половине декораций и, смешивая злость со смехом, даже посоветовал Валентино отложить шутки, тем более побуждая его к обратному.
   - Ха-ха-ха, - думал Валентино, - Сколь внезапно свершилось возмездие! Несомненно, та самая притча о конспирации, которую я рисовал о Фелиции! Благо, что недавно я видел Дезмонда! Наверное, мы с Августо тоже решили карать соглядатаев дезинформацией, что было необходимо ещё и потому, что Августо и ему подобные - философский вопрос, ха-ха, среди ошибочной "идеологии" плеяды; а сигналом к началу таких сатурналий было отречение одного из нас от аксиом общих воспоминаний, ха-ха!
   К тому времени Валентино, уже тщетно попытавшись вернуть Августо к буквализму и посмеявшись тому, что всё сказанное ради этого собирается в бездарную легенду, вдруг придумал панацею и развернул Августо, указав на отсутствие зрителей.
   - Ха-ха-ха! Действительно потерял? - оборачиваясь к Валентино, сказал Августо.
   - Да.
   - Наверное, это интересно, ха-ха.
   - Особенно - если столь мудр, что способен относиться к себе с-цинизмом, ха-ха; но чем особенна эта дама?
   - О, - с-азартом ответил Августо, - Ха-ха, сударь, имею честь представить - Патриция, ваша "невеста". Кажется, ты, ха-ха, слишком рано исчерпал выразительность лица, ведь сейчас узнаешь и, в какой пьесе ходишь. После того, как Фелиция ради тебя отдалась Бартоломео; и сразу скажу, что ни я, ни, наверное, даже ты и, к возможной драме, ни сама Фелиция так и не поняли мазки этого "ради"...
   - Но скажи хоть что-то!
   - Думаю, случайная ложь - это не то, что нужно тебе; мы так и не смогли понять инициатора сих романтических перипетий: может, Фелиция, узнав твоих могущественных врагов, предупредительно обольстила Бартоломео ради протекции, может, Бартоломео, узнав твоих врагов, шантажировал сердце Фелиции, обещая эту же протекцию, а в случае отказа от милости - деспотизм. Ясно лишь, что видимый романтизм причин - обманчивое послевкусие: кто-то из них, Фелиции и Бартоломео, почему-то незаменим для другого, и до-конца убедиться в этом помогла именно Патриция. Когда мы вчетвером, с Фалько и Джакомо, играли твой бенефис, она...
   - Бенефис? Что, ха-ха?!
   - Ха-ха, второй раз начинаю о Патриции - второй раз ты требуешь околичностей; ха-ха, страшишься знать своё матримониальное проклятье?
   - Ха-ха-ха!
   - Пока ты блуждал по городу, то расследуя биографию Фелиции, где-то коснувшейся интересов Бартоломео, то воинственно умоляя Фелицию согласиться на секретное свидание, - Фалько и Джакомо поодаль и по-отдельности изображали из себя случайных прохожих, ожидая тех, кто эвфемизмом пригласит их прочь, чтобы некто конфиденциально воздал тебе должное, а я, неведомый для Джакомо, тайно сопровождал вашу процессию, чтобы составить резюме твоих анонимных друзей...
   - Ха-ха-ха!
   -...Тогда мы наивно думали, что ищем вокруг тебя вассалов Бартоломео, который не мог позволить тебе узнать ни запятой от роли или секрета Фелиции, чтобы вдруг не подарить вам с ней монополию шантажа, а себе - фельетон о неожиданном рабстве диктатора; но Бартоломео ни единым взглядом не мешал твоим похождениям, отчего мы лишь ещё более пристально запутались в истине: объяснением этой лености Бартоломео мог быть он сам - рискнувший бездействовать, чтобы разрекламировать правдой именно романтические причины, но вновь могла быть Фелиция, которая сама предложила себя и свои тайны Бартоломео, отчего он, не сомневаясь в её своекорыстной верности, позволил себе лень. Даже Фалько тогда не понимал, что мы запутывались единственно в лентах ветра, ибо на тебя, Фелицию, Бартоломео и Патрицию уже давно смотрел самый сентиментальный зритель - аноним. Расспрашивая людей о Фелиции, ты так и не нашёл, что искал, зато нежданно предугадал драму, которая должна была вскоре настигнуть Фелицию и Миреллу, а Фалько знал персону, которая пока ещё гордилась той тайной, что должна была начать эту драму. Была ей, ха-ха, Патриция...
   - Ха-ха, патетическая драматургии анонима! - изрёк Валентино, - Фелиция ради меня стала куртизанкой Бартоломео, а я ради неё - Патриции? Ха-ха, истинно-печальная история любви: случись это не здесь, а в средневековье, и имей оно вопрос жизни и смерти, я бы...
   - Сказал в-камуфлет: может быть, и имеет. Но, повторяю, романтические причины - инсталляция, ярым соучастником которой был ты сам. Ей-ей, сколь длинна была бы потом твоя паперть удачи, если бы Патриция не только тешила себя сей роковой тайной, но и с первого взгляда до-скандала возжелала тебя, ха-ха? Нет, о коварный сластолюбец, дальше - мой любимый фрагмент: прежде, чем сделать незнакомке Патриции самонадеянное "предложение", ты решил соорудить себе богатое биографическое "приданное", чтобы показаться Патриции незаменимым и молча посоветовать ей обрушить на тебя лицемерную страсть. Для этого ты, конечно же, стал тайным биографом Патриции и без-затруднений обдумал проблематику её перипетий, однако вместе с тем узнал и, что аноним уже давно обдумал тебя и каждый твой шаг. Недавно я говорил о твоих похождениях насчёт Фелиции - так вот, оказалось, что некоторые люди, которых ты расспрашивал, были хроникёрами или соучастниками не только оказий с Фелицией, но и одного неприятного этюда Патриции, а аноним мастерски втасовал в сию череду твоих визитов несколько незапланированных встреч и, как оказалось, показывал Патриции твои похождения, творя красочный каламбур: складывавшийся в глазах Патриции порядок твоих визитов яростно намекнул ей, что ты ведёшь весьма закономерное расследование, потому ей тотчас показалось, что именно ты - финальная жертва того её этюда, мстительно ищущая её, а все те твои встречи, которые нарушали стройность этого умозаключения, несомненно, ха-ха, показались ей именно незапланированными, ведь в моменты экзальтаций созвучия неотличимы от рифм. Впрочем, мой пересказ несколько лишил анонима таланта и шарма, ибо всё это ты угадал, когда, начав следить за Патрицией, вдруг саркастически обнаружил целью её глаз, разговоров и шагов самого себя: по некоторым вопросам, которые она задавала своим собеседникам, ты угадал её зрителем тех твоих похождений и доказал мою слепоту, а по тому, как она стыдливо признавалась в симпатии к тебе любому, кто мог передать это тебе, ты угадал, что ваше лицемерное чувство, ха-ха, взаимно и как бы нечаянно встретился ей в трогательной тиши перекрёстков. Так начался спектакль бутафорской романтики на четырёх персон, а вместе с тем и моего нетерпения, ха-ха, ведь так интересна истина об узах, тем временем связавших Фелицию и Бартоломео! Они тоже могут быть незаменимы друг для друга. Может, мираж даже то, что Фелиция действует во имя твоё? А истинно саркастично, если и сама Фелиция верит в романтические причины и не знает о своей незаменимости, а Бартоломео придумывает изысканные каламбуры, под видом любовных ультиматумов сообщая ей свои прагматические желания, начиная с этого, ха-ха, обета молчания.
   - Но теперь, когда я столь безукоризненно узнал пересказ наброска, - с-усмешкой сказал Валентино, - Мне нужны более тщательные комментарии - хотя бы о этюде и секрете Патриции, а также о дружбе Миреллы с Фелицией, и, кстати, ещё о нашем с тобой трюке над Федерико.
   - За нюансами, особенно - второго, обратись к Фалько; а если сейчас я расскажу мытарство Федерико, ты придумаешь множество интересных "зачем" и ещё дальше выйдешь из роли, ведь, наверное, уже и не помнишь, что мог случайно встретиться со мной, только получив какое-то поручение Джакомо, ха-ха? Какое?
   - Искать предпосылки косвенного убийства Фернандо, которое не так давно анонсировал Фалько.
   - Не знаю этого и спрашивать сейчас не буду, но жребием Фернандо не одинок. Валентино, прежде, чем я начну рассказ, ты должен решить судьбу сей бесшумной войны, пока не поздно.
   - Ха-ха, признаться, и аноним не смог бы поставить меня на более колоритное перепутье. Сперва я склонялся к продолжению мудрого бездействия, но, долго подумав, понял, что всё же ни на-шаг не хочу быть тем, кто случайным обманом помог когорте маньяков победить плеяду инфернальных интриганов, и, чем дальше мы отходим от Виолетто, тем больше мне хочется идти вспять и сделать каламбурные ожидания сепаратистов явью, - ответил Валентино, кроме этого думавший: "и неизвестно, что случиться, если мы разминёмся с будущим, которое я видел, а наступление его без моей инициативы кажется маловероятным".
   - А последуешь за своей совестью - бравируешь Фернандо, да?
   - Нет, если Бартоломео, Джакомо и Виолетто, продолжив заблуждаться, потеряют контроль над ходом событий, вокруг начнётся такое "светопреставление", что Фернандо придётся спасаться не от шансов смерти, а едва ли не от, ха-ха, количества собственных смертей, так что побежали назад. Странно, что выстрелы Виолетто слышны из одной и той же стороны.
   - Сперва остановись, чтобы шедевры грации показывали сепаратисты, а не мы.
   - Ха-ха, мудро; я, кстати, так и не увидел ни одного соглядатая.
   - Хрусталий и Бартоломео, если бы могли, сейчас бы, ха-ха, единодушно рассказали тебе - почему; рассказали свои подозрения о том, что эти повторяющиеся восстания - камуфлеты синдиката; Хрусталий бы даже назвал их закулисными поползновениями Гаргантюа, но думаю, что это миф. Сейчас, только минуту помолчим, расскажу тебе, что хотел.
   - Ха-ха, - через минуту изрёк Валентино, - И ты тоже не без таланта к каламбурам: будто высказал камуфлет именно тогда, когда контекст велел мне промолчать в-ответ. С этими сведениями - за тем зданием действительно могли быть двуличные сепаратисты, ха-ха!
   - А и не было "будто", ха-ха, - с ребяческими жестами изрёк Августо.
   - Ха-ха-ха, сколь грациозна подлость!
   - Но это не отменяет мифичность такой правды о Гаргантюа; теперь иди...
   Августо, сделав паузу, с насмешливой проницательностью взирал на Валентино.
   -...Да, иди один, ведь многие из моих последних реплик были лишь ради этого каламбура: не могу же я, теряя с тобой время, терять шанс на кражу "Бартоломео"? Заодно и - от души щедрой - за Фернандо пригляжу; иди, а рассказ мой придётся отложить, или что, ха-ха, придётся отложить в сторону твою совесть? - с-издёвкой закончил Августо.
   - Анонс характера, что ли, ха-ха? - думал Валентино, недоумевая о том, в какой момент Августо преобразился из собеседника в буффона.
   Без-слов развернувшись, Валентино уверенно прошёл несколько метров, но вдруг вспомнил себя беглецом пространства и разительно оглянулся, увидев Августо, который подавлял смех и тотчас пошёл навстречу Валентино.
   - Ха-ха, - сказал Августо, - Действительно потерял - теперь верю, ведь рассмеялся бы на аллюзию.
   - Ха-ха, какую?
   - Тебя всё равно не удовлетворит миниатюра, потому пока не буду и начинать; идём же к Виолетто. А этюд Патриции интересен тем, что продолжается и сейчас. Она, будучи истинной дамой, вознамерилась окружить себя фаворитами, но, нонсенс, "потусторонними", ха-ха.
   - Ха-ха-ха.
   - Несомненным мотивом её шагов, - продолжал шептать Августо, указывая влево, на крадущегося мимо сепаратиста, - Была мечта о всезнании, и с ней она старательно свершала одинокие моционы, презентуя себя афишей собственной печали, и однажды прельстила-таки одну из фигур синдиката - Доменико; несколько раз я и сам прошёл у края этой бедны, ха-ха. На том свидании они, по моим догадкам, обменялись целеустремлёнными мечтами - если толерантно именовать поступки своекорыстных лжецов, ха-ха, и поклялись провести ещё много нежных рандеву, в одно из которых Доменико пришёл достаточным "сентименталистом", чтобы разучиться лгать своей обольстительнице, и между поцелуями, ха-ха, рассказал ей правду о синдикате.
   - Но ведь Патриция - неофит? - почему-то нерешительно сказал Валентино.
   - Познай и ты "мечтателя", с-чувством читавшего тебе эту ремарку.
   - Ха-ха-ха, Тетракредо.
   - Интересно; после перескажешь всю поэму. Но Патриция была слишком любвеобильна, и, даже оковывая сердце Доменико и помимо него имея нескольких возможных поклонников среди плеяды, помышляла ещё и о кавалере в стане сепаратистов. Иронично, что на этой стезе Патриция не могла не встретится с драмой для гордости, ведь теперь именно ей нужно было с первой попытки выбрать из сепаратистов того, кто согласиться "обвенчаться" с ней с первого же взгляда, иначе вместо вожделения ей угрожала бы кровожадность. Ох, хотел бы я наблюдать, как она сражалась со столь терпкой притчей, ха-ха! Ценой ли художественного крушения самооценки, но Патриция, долго и тайно блуждавшая за сепаратистами и вынужденная выбирать ещё и из числа всевозможных отстающих, научилась предпочитать красоте душу и безошибочно выбрала кавалера. Нет, ха-ха, ты только представь: сначала она, несомненно, выбрала наименее миловидного, но, тотчас обозрев свои прелести, заранее разжаловала его и обратила надменное внимание на более достойного - и-то от-снисхождения, вслед за чем, конечно же, вдруг почувствовала беспокойство, причину которого почему-то не хотелось превращать в слова, ха-ха; далее она переживала оперетту нерешительности и, наконец, уже была бы и согласна вернуться к кандидатуре наименее миловидного, но теперь, после надменных размышлений, этот выбор был как подпись под самооценкой, ха-ха-ха! Стой; неожиданно - вон, смотри, Виолетто.
   Виолетто и ещё несколько силуэтов, смотрящих в разные стороны, крались по направлению, которым их некогда покинул Джакомо.
   - Я рассказал тебе этюд Патриции, - сказал Августо, втолкнув Валентино в какой-то пролёт, - Который не имел красок трагедии, пока Бартоломео не провозгласил гуманность погони. Сейчас не только Патриция, но и ещё несколько людей, тоже тайно познакомившихся с сепаратистами, ищут своих "потусторонних" друзей, фаворитов и любовников, чтобы убить или похитить их, иначе в момент последующего пленения сепаратистов и разбирательства любой из этих дружелюбных и любвеобильных энтузиастов вдруг может найти на себе роль искомого идеолога сепаратизма; сомневаться в этом не приходиться: реальный идеолог сокрушительно попытается взять псевдоним, а лучшая ложь, как известно, та, что наполовину правдива. Иди к Виолетто, а я продолжу преследовать вас.
   Валентино вышел в тот же пролёт и, едва увидев спутников Виолетто, начал приглушённо объявлять себя, вскоре заставив их остановиться и проэкзаменовать решимость Валентино обнажением пистолетов.
   - А, это автор самого зловредного "показалось", - сказал Виолетто, пока Валентино приближался к нему средь бдительных взглядов окружающих, - Мы ждали, но никто не попытался подвергнуть нас предательскому расстрелу.
   - А это - что? - сказал Валентино, указав в сторону всё ещё звучащих выстрелов.
   Собравшиеся рассмеялись.
   - А это, ха-ха, - сказал Виолетто, тотчас продолжив идти, куда шёл, - Простейшая стратагема: пока слышны эти бутафорские рулады, отряды Бартоломео и Джакомо уверены в безошибочной реализации всех сторон плана войны и, сами того не зная, вершат подвиг бесстрашия, а проклятые сепаратисты устрашены необъяснимым камуфлетом. Поступив так, мы хотя бы уверены в местоположении и действиях обоих наших отрядов и, разделившись, идём за ними, неся сюрприз.
   - Сюрпризов больше, чем слышно! - сказал Валентино, - Джакомо отклонился, идите за мной. Джакомо попросил меня отделиться от отряда, чтобы осмотреть кулисы, и, оказалось, что мы были окружены полчищем сепаратистов...
   - Не на-бис ли? - сказал Виолетто, рассмешив окружающих.
   - Нет, хотя сомневаюсь, что мне лишь показалось и в первый раз, но теперь я не бежал и видел отчётливо настолько, чтобы заметить странное - сепаратисты преследовали нас с опаской; не знаю, что тому - причина: может, ваши выстрелы, может, это вовсе трюк. Тогда же я понимал ещё меньше и поспешил к вам, не решившись возвращаться к Джакомо, ведь единственным следствием его знания об этом стала бы паника.
   - Ха-ха, - обратился Виолетто к спутникам, продолжая идти, - Как бы всё это не превратилось в анекдот о заботливом малодушии: мы обрекли Джакомо на триумф, Валентино за несколько сот метров случайно кивнул нам и нашим намерениям, а быть может, сейчас Джакомо посылает на поиски Валентино такого мудреца, который, обозрев картину, тоже подумает "о, скажу им об этом - лишь хуже будет", ха-ха. Поспешим.
   - Будет даже странно, - сказала Летиция, удивив Валентино не только своим присутствием, но и своим спокойствием, казалось, лишённым лицемерия, - Если и Бартоломео не постигли какие-нибудь кляксы фортуны.
   - Должно быть, наименьшие, - сказал Виолетто, - Если Валентино говорит о полчищах вокруг Джакомо, то единственное объяснение статус-кво - блеф поворота погони... Ха-ха, теперь понятно, почему сепаратисты преследуют Джакомо устрашённо: наверное, они злорадно стояли на десять-двадцать метров дальше нас и, увидев нашу остановку, объяснили её нашим знанием об их трюке, а то, как храбро мы бездействовали при этом, объяснило им, что мы якобы придумали свой трюк, ха-ха! Начинаю сомневаться, что у того здания Валентино видел мираж, хоть и не знаю, где аноним нашёл столько статистов, или, ха-ха, он нашёл одного благородного лжеца, Валентино? Однозначно - несмотря на дезинформацию, рядом с Бартоломео должно быть почти столько сепаратистов, сколько Бартоломео и представляет.
   Спеша вперёд, Валентино быстро пересказывал своим новым спутникам важные мысли Джакомо до тех пор, пока двойной поворот не открыл длинную улицу, на середине которой вперёд бесшумно бежал отряд Джакомо.
   - Да, это они, - взвесив все признаки, сказал Валентино.
   - Скорее, уйдите с обзора, - громко прошептал Виолетто, первым поворачивая обратно, и, остановившись за углом, обратился к Валентино, - Дерзновенно возвращайся к Джакомо именно по этой улице, расскажи ему о своих открытиях, о нас и о том, ха-ха, сколь огорчён я, что, по воле обстоятельств разрывая диалог, делаю ему безотказное предложение. Если вскоре после твоего воссоединения с Джакомо начнётся перестрелка, вам нужно забыть о Бартоломео и, развернувшись, помочь нам гнать только этих сепаратистов к обрыву - закругляемся вокруг них по правой стороне. Второй план - при отсутствии этой перестрелки. Всё продолжается, как есть, но когда вы заметите Бартоломео или другой отряд сепаратистов, должны попытаться пройти мимо: пусть все сепаратисты соединяться, и все мы, будучи со всех сторон, начнём победную кавалькаду.
   - Может быть, откажемся от внезапностей, от второго плана? - сказал Тетракредо, - Что бы там ни случилось с Бартоломео, отряд Этторе услышит их выстрелы и придёт на помощь.
   - А что если наши выстрелы, - сказал Виолетто, - Покажутся Этторе выстрелами Бартоломео? Хотя... Кажется, мы ошибаемся в одном - в дистанциях, и все куски нашего легиона блуждают не дальше, чем в трёхстах метрах друг от друга.
   - Ха-ха-ха, проклятье, Виолетто, - сказал Франсуа, - Тебе стоит чаще прокручивать в памяти сцены своих лицемерных кивков! Я же цитировал тебе Бартоломео: "что бы ни случилось, за ними или от них бежать я постараюсь по улице с палаццо, в крайнем случае буду возвращаться на неё и на соседние - так, чтобы это временами просматривалось". И палаццо это находится недалеко от того места, где сейчас бежал Джакомо.
   - Но, - начал было Виолетто, однако где-то впереди раздался выстрел, а спустя несколько секунд интригующей тишины началась быстро развивающаяся перестрелка, - "Договорились", ха-ха! Сначала посмотрим - не спешите презентоваться!
   Собравшиеся стремительно выбежали из-за угла, и Валентино рассмотрел далёкие силуэты, часть которых отстреливаясь бежала навстречу, пока другая покидала просматриваемую улицу на одном из перекрёстков. Рядом с Валентино начались было дискуссии о личности силуэтов, но внезапно немного дальше места действия показались другие люди, которые фонарями подгоняли те самые силуэты.
   - Вот Бартоломео или Джакомо, - говорил Виолетто, когда из правой стороны улицы начинала выбегать уже третья группа людей, тотчас стреляющих в кого-то из присутствующих на улице.
   - Именно в наших: фонари отворачиваются, - сказал Виолетто, - Новоприбывшие, должно быть, те, кто провожал отряд Джакомо. Да, смотрите - отряд Бартоломео, ибо это точно он, побежал назад и прячется от камуфлета.
   - Так не пора ли перейти от цинизма комментариев к альтруизму действий? - вместе со многими обращался к Виолетто Тетракредо.
   - Нет, - ответил Виолетто, - Сейчас мы "цинично" побежим влево или вправо: я лишь жду, когда и откуда отряды Джакомо и Этторе "войдут в положение".
   Спустя некоторое время где-то по левую сторону улицы раздались три пунктуальных выстрела, получившие созвучный ответ.
   - А! - сказал Виолетто, - Логично, что это приветствуют друг друга Джакомо и Бартоломео. Бежим вправо!
   Виолетто следовал своему приказу около ста метров и остановился на перекрёстке.
   - Здесь мы повернём им наперерез, - сказал он кому-то, - А ты беги дальше и просматривай Этторе на перекрёстках.
   - Незачем, - сказал какой-то незнакомец, указывая на левую дорогу перекрёстка, которую вдалеке в сторону перестрелки, крадучись перебегала длинная цепь людей.
   - Идеально. За мной! - сказал Виолетто и побежал к отряду Этторе, кратко осветив его фонариком.
   Кто-то из цепи людей ответил фонариком, свет которого лёг на асфальт впереди Виолетто и, молниеносно сместившись влево - на стену соседнего здания, погас. Большая часть отряда Виолетто без-слов повернула влево, приготавливая оружие и фонарики, останавливаясь и прячась за укрытиями, а несколько человек из отряда Этторе побежали в сторону Виолетто.
   - Только помните, - сказал Виолетто, - Пока благоволит контекст, стреляем - как дилетанты, светим - как садисты. Ха-ха, эпиграф дан! Кому патроны - к нему; при такой тактике их не может быть много.
   Валентино взял патроны у указанного человека; к звукам перестрелки прибавились новые выстрелы - из места, в котором бежал отряд Этторе; через несколько секунд место, на которое затаившись смотрел отряд Виолетто, начали пробегать сепаратисты, и Виолетто, дождавшись среди них первого повернувшего навстречу, сделал выстрел, вернув его и всех сепаратистов на направление, ведущее точно к обрыву.
   - Удивительно, - думал Валентино, вместе с отрядом Виолетто начиная бежать параллельно сепаратистам и изредка стрелять над их головами, - Что уже сейчас Бартоломео находится на том конце "легиона", на котором и окажется при встрече со мной у обрыва, будто бы намекая, что предстоящий бег - финишная прямая, и возможности для Патриции и остальных убийц маловероятны. И вывод из этого воистину анекдотичен: вскоре сия дефективная безукоризненность будет исправлена, ха-ха.
   - Виолетто сказал, - вдруг обратился к Валентино возникший рядом Франсуа, - Что этот километр всем нам нужно как бы отставать от них, иначе они, разуверяться в успехе, дезорганизуются и начнут камуфлетные прятки; скорей передавай всем, кого видишь.
   Валентино продолжал бежать, пересказывая окружающим слова Виолетто и спрашивая у них, долго ли до вожделенного обрыва, подтвердил ложь Джакомо, ибо обрыв был расположен лишь немногим левее здания, за которым Валентино ошибочно рассмотрел сепаратистов. Решив воспользоваться ролью глашатая, Валентино начал смещаться в сторону Бартоломео, Джакомо и Фернандо, сквозь путаницу выстрелов, фонарей и фонариков оказываясь всё ближе к гонимым сепаратистам и замечая, что плеяда растянулась на несколько соседних улиц. Достигнув той из них, которая вот-вот теряла статус места действия, Валентино оглянулся вбок, чтобы увидеть спины большинства сепаратистов, но вскоре увидел там конец своих намерений: вдруг наперерез трём самым последним беглецам выбежал человек, который последовавшим тотчас поведением не оставил сомнений о себе как о слишком усердном камраде плеяды.
   - А может, инсценировка, - думал Валентино, замечая на лице одного из своих спутников, казалось, те же опасения, - И сей "выходец" рискнул собой, чтобы вынудить нас расстрелять трёх сепаратистов?
   Многочисленные выстрелы не прекращались, и Валентино было странно наблюдать, как из четырёх фигур этого конфликта вдруг устояли лишь две, поднявшие третью; сепаратисты понесли раненого в поворот, из которого ранее выбежал виновник оказии, а на помощь им, яростно стреляя в сторону Валентино, бежало множество развернувшихся сепаратистов, которые, когда исчезла необходимость в прикрытии, свернули с улицы и, несомненно, бежали навстречу раненному по переулкам.
   - Жаль! - вдруг где-то рядом крикнул Бартоломео, обращаясь к незнакомцу, - Этторе, окружайте и удерживайте их здесь, пока мы не вернёмся от обрыва.
  
  
   - Не оставляйте меня одного, иначе он добьёт, ха-ха! - подняв руку с пистолетом, на-удивление оптимистично воскликнул раненый "выходец" плеяды, в котором, к ещё большему удивлению, Валентино узнал Фернандо.
   - Кто?! - остановившись и оглянувшись, крикнул Бартоломео,
   - Позже, - не стараясь быть расслышанным ответил Фернандо, дублируя сказанное взмахом руки с пистолетом.
   Пока Виолетто бежал вперёд, собирая вокруг себя людей и посылая их в разные стороны, Валентино вместе с кем-то поднял раненого Фернандо и, наблюдая вдали, как и другая половина погони покидает данную улицу - в другую сторону, спешил вслед за Этторе и всеми, кто преследовал отставших сепаратистов.
   - Нет, проклятье! - услышал Валентино, не пробежав и десяти метров по улице, с которой ранее некстати выбежал Фернандо, - Это был блеф - они развернулись, все сепаратисты бегут вперёд! Может, и раненный лишь притворялся!.. Или, кто знает, они и бегут, чтобы позволить ему спастись?
   - Чего бы это ни стоило, вытесните их на ту же улицу! Благо, что рядом с вами фланг Джакомо! - не видя, к кому обращается, воскликнул вперёд Этторе, побежав назад, чтобы криками и выстрелами объяснить Бартоломео неприятную неожиданность.
   - Спасибо и на том, - вдруг обратился Фернандо к своим благодетелям и, как бы надменно отстранив помощь, побежал сам, - Ха-ха, а что вы думали? Не пади я в грязь лицом, пал бы замертво, ха-ха. Выстрелов было много - сомнений у зрителей мало.
   - Ха-ха, а тот сепаратист случайно - не твой единомышленник, не заметил? - спросил Валентино, продолжая стрелять и бежать за отставшими сепаратистами по переулкам.
   - Сперва решим, куда и как бежим? - перебил второй спутник, и обратился к Валентино, - Я, кстати, Клаудио, а ты?
   - От моих слов и зависит - куда, ха-ха! - сказал Фернандо, - Нет, свои глазами я не видел, как именно падал сепаратист, но инсценировка вероятна; если верны ремарки моего внезапного недруга, этот раненный - их главарь, и, задумайтесь, поистине одарённый полководец, ведь публично "прокричал" столь сложный приказ, всего лишь бесславно упав.
   - Или среди нас есть невольный предатель, - сказал Клаудио, - Который метким выстрелом одарил их главаря талантом, ха-ха. Может быть, это был я сам, ха-ха.
   - Вернёмся-таки на ту улицу, - сказал Фернандо, - Хотя бы потому, что там быстрее бежать и сейчас там одиноко бежит Этторе.
   Пробежав влево несколько переулков и повернув на ту самую улицу, вдали Валентино и его спутники тотчас увидели опасное положение Этторе, который, прячась за редкими автомобилями и отстреливаясь от нескольких сепаратистов, пытался покинуть улицу, в чём, наконец, преуспел - когда Клаудио меткими, но тщетными выстрелами указал сепаратистам на изменившееся положение вещей.
   - Сказал бы "спасибо", - изрёк Этторе, подбежавший навстречу избавителям, - Но алча обрести его, ха-ха, вы нарушили мою просьбу! Скорее вернёмся в бетонные чащобы: некоторые сепаратисты, несомненно, уже поняли, что сейчас могут сбежать, лишь стратегически постояв.
   - А отряд Джакомо всё ещё думает, что ничего не изменилось? Как это типично, ха-ха! - сказал Фернандо, продолжая бежать и всё больше удивляя Валентино своей жизнерадостностью.
   - Стойте, вбок, скорее! - сказал Этторе, - Вон, видите, они пытаются прорваться.
   Несколько людей стреляли из-за углов одного из следующих перекрёстков, Этторе начал перестрелку и, подавая пример, дерзостно продолжал шаги в их сторону, пока справа не раздались новые выстрелы, принадлежавшие кому-то из отряда Джакомо и вынудившие сепаратистов продолжить бегство.
   - Бегите дальше, я догоню, - сказал Этторе и, достав фонарик, начал подзывать отряд Джакомо к себе.
   Ещё раньше, чем вернулся Этторе, Валентино начал замечать в правых поворотах бегущих навстречу людей и незаметно для себя выбежал бы вслед за сепаратистами на ту самую улицу, если бы его вовремя не схватили Фернандо и Клаудио.
   - Ха-ха, нет, - сказал Фернандо, выглядывая из-за угла и стреляя, - Нужно дать им перейти улицу, а то выйдем на линию расстрела.
   Пока сепаратисты отстреливаясь переходили улицу, Валентино насчитал вокруг себя уже около десяти союзников, с которыми и намеревался было перебегать на другую сторону, однако вместе со всеми увидел, что в ста метрах дальше по улице сосредоточился авангард сепаратистов, который перестреливался с большей половиной плеяды, укрывавшейся в пролётах левой стороны улицы, но загнанной вглубь выстрелами отставших сепаратистов.
   - Сепаратистов посетила случайная ли тактическая победа. - сказал Этторе, - Начнём переходить улицу - их авангард расстреляет нас; не сделаем этого - может, сломаем план. Можем пройти по этой стороне до авангарда сепаратистов и помочь Бартоломео погнать их дальше, но так лишь сложим промежуточную ничью, ведь уже сейчас арьергард сепаратистов оказался за спиной у Бартоломео. А если мы уйдём отсюда, некому будет развернуть арьергард сепаратистов к обрыву, когда Бартоломео выгонит их на улицу, ха-ха. Какое худшее выбираем?
   - Разделившись - оправдаем пословицу. - сказал кто-то.
   - Да; проклятье, стоим здесь, даже отойдите вглубь, - сказал Этторе, - Нельзя прогонять авангард: если Бартоломео сможет вытеснить их обратно, они подчиняться, будучи обнадёженными прикрытием их авангарда, а мы сумеем устремить их намерения на воссоединение.
   К тому времени Этторе слушала уж вся вторая половина плеяды, спрятавшаяся за каким-то зданием, прилегающим к улице, и прекратившая выстрелы.
   - Подозрительно, пойду выгляну, - сказал Джакомо и, вскоре вернувшись, продолжил, - Ха-ха, идёмте в сторону их авангарда: наши на другой стороне опять покидают занимаемые пролёты и, получается, хотят выгнать оставшихся сепаратистов на улицу - дальше.
   - А авангард - стоит там же? - сказал Этторе.
   - Нет, уже весь укрепился на этой стороне улицы.
   - Рискнём и побежим далеко за спину их авангарда, - сказал Этторе, - Но нужен тот, кто жаждет большего экстрима, кто?
   - Я, - сказала Елена.
   - Ха-ха, - продолжал Этторе, - Оставайся тут и начни мелодично стрелять, когда недалеко отсюда кто-то из наших выбежит с той стороны улицы раньше сепаратистов; только в этом случае, ибо означать оно будет, что Бартоломео торжествует, заранее окружая рать сепаратистов, и мы рискуем не зря.
   Не успели Этторе и Джакомо отвести свой отряд и на пятьдесят метров, как за спиной раздались пистолетные фиоритуры, а ещё через несколько секунд послышались какие-то изменения в симфонии перестрелки.
   - Скорее, - сказал Этторе, - Однажды мы уже промахнулись, позволив им пробежать мимо обрыва, и сейчас именно мы с вами властвуем над постановкой точки этого концерта. Нет, не поворачивайте здесь: кажется, третий поворот этой улицы чрезвычайно удобен для наших намерений.
   Валентино бежал за Этторе и вместе с отрядом смотрел влево - в сторону удаляющейся улицы, на которой продолжалась перестрелка, пока сзади вновь не раздались сигналы Елены, тотчас повторившиеся и, казалось, приблизившиеся.
   - Думаю, фланг Бартоломео перешёл на эту строну улицы, - сказал Этторе.
   - Нападаем? - сказал кто-то.
   - Да, до обрыва - сто или двести метров!
   Этторе решительно повернул туда, где должен был находиться авангард сепаратистов, и вскоре Валентино уже прятался от их огнестрельного приветствия, стреляя в-ответ и слушая начавшиеся в стороне Елены выстрелы, а спустя минуту увидел Бартоломео.
   - Нет! - на-бегу обратился Бартоломео к Джакомо, - Отступаем вглубь! Они уже знают, что возращение на ту улицу - самоубийство. Кто-нибудь знает точно длину утёса?
   - Да, - сказала Мессалина, - Однажды я проходила вдоль него и, обещаю, из этого положения мы не можем промахнуться.
   Тем временем сепаратисты не только старательными канонадами отвоёвывали свой путь, но и внезапно оказались так близко, что двое из них случайно выбежали на отряд из-за поворота - одного из них Бартоломео встретил ударом пистолета, а второй тщетно попытался взять заложника и был сбит с ног. Оглянувшись через несколько мгновений, Валентино увидел, как жертв этого инцидента стремглав пристёгивают к тротуарному забору, и, продолжая бег, начал замечать знакомые декорации, предшествующие обрыву.
   - Нужно мне бежать на правый фланг, - думал Валентино, - Ведь побегу прямо - могу удивить Ганса, Герберта и Элеонору, встретившись с ними, а побегу направо - могу сотворить свидетелей дубля моего лица. Нет, хоть Фернандо, как оказывалось, и не нуждался в попечении, сейчас нельзя оставлять его.
   К тому времени отряд начинал рассредоточиваться и уже простирался между многих зданий и улочек, и Валентино, не сумев найти Фернандо или хотя бы Клаудио, всё же побежал к правому флангу погони, но вскоре же чуть не выбежал наперерез сепаратистам, разминулся с несколькими выстрелами и тотчас вбежал в двери какого-то здания. Смотря из окна, он дождался момента, когда выстрелы безликих силуэтов, пробегающих мимо, обрели единственное направление, и стремглав выбежал обратно.
   - А вот тут я был отнюдь не мудр, ха-ха, - подумал он, прячась в ту же дверь от выстрелов плеяды, убирая пистолет и пытаясь принять самую безобидную позу, чтобы встретить тех, кто вот-вот попытается не забыть "укрепившегося сепаратиста".
   Едва в дверях послышались ожидаемые шаги, Валентино, не придумав иного, начал быстро выкрикивать самые знаменитые имена плеяды и посредством нескольких встречных вопросов доказал в себе союзника.
   - Ха-ха, вы воистину вошли в моё положение! - изрёк он, лицом к лицу встретившись с собеседниками, - Комично то, что теперь и вы не сможете выйти отсюда, ха-ха!
   - Ха-ха, - сказал Стэнли, - Положение не совсем то: наши голоса и лица можно узнать быстро, но выстрелить, ха-ха, можно ещё быстрее.
   Знакомясь, посмеиваясь над оказией и разговаривая о сепаратистах, собравшиеся смотрели в то же самое окно, пока пробегающие мимо силуэты не стали редки и не перестали стрелять.
   - Кажется, перестрелка действительно слыша от обрыва и уже даже угасает, - выйдя из здания, сказал Стэнли, - В таком случае предлагаю вернуться и привести к обрыву и того пленника.
   - Тогда вернёмся ещё немного дальше, - сказала Элизабет, - И подберём Ромео.
   - Ха-ха, так тем раненным был Ромео! - воскликнул Чарльз.
   - Ты - с нами? Или - с-нетерпеньем, ха-ха? - обратился к Валентино Стэнли.
   - Ха-ха, да, поспешу на зрелище, - сказал Валентино.
   Разошедшись с новыми знакомыми, Валентино повернул за угол здания, стремительно побежал в сторону обрыва и вскоре столь же стремительно бичевал себя словами за непредусмотрительность - когда, увидев Квентина, по его лицу, походке и направлению тотчас убедился, что погоня происходит уже не теперь.
   - Не я ли, ха-ха, - обернувшись, отозвался Квентин, - Стал мишенью твоего красноречия?
   - Нет-нет, я заблудился, - сказал Валентино.
   - Тогда нам по-пути, ха-ха, ведь и я заблудился - в расследованиях. Но пока пойдём к автостраде?
   Валентино едва не объявил себя лжецом, начав поворачиваться в сторону автострады раньше Квентина, и попытался украдкой посмотреть, заметил ли эту фальшь беспощадный "критик"; Квентин же, смотря на него, решительно и решительно-нарочито шёл отнюдь не к автостраде.
   - О, он истинный интриган, а я бесталанен, ха-ха! - подумал Валентино, - Казалось, говорю ему самую безопасную ложь, а оказалось - сделал себя пленником маски, ха-ха, безропотным сателлитом!
   - Могу ли я обрести в тебе ассистента? - сказал Квентин, продолжая идти.
   - Да.
   - Странно. - сказал Квентин, внимательно смотря на Валентино, - Я искал здесь чужое свидание, а нашёл себя подходящим фоном для неудержимого выражения досады. Но к делу; один из тех, кого я искал, скоро встретиться на нашем пути, и прошу тебя: подойди к нему, скажи, что заблудился, узнай путь к автостраде и прояви навязчивую дружелюбность. Не бойся, я...
   Внезапно Квентин остановился и, пальцем призвав к тишине, им же указал вперёд - на человека, переходящего улицу, по которой они шли.
   - Так не ты. - прошептал Квентин Валентино, - Что ж, тогда рулетка ролей пока велит тебе стать моим соглядатаем. Скорее сойди в этот пролёт.
   - Винсент; это я, Квентин, - обратился он к незнакомцу, едва Валентино подчинился, - Добр ли ты настолько, чтобы отложить свои дела ради правосудия?
   - Да, - неуверенно сказал Винсент.
   - Слышал ли, когда могу, я предпочитаю предупреждать преступления, а не арестовывать преступников, и сейчас мы с тобой как раз можем расстроить одно свидание и пресечь преступление. Идём. Тебе нужно лишь побыть демагогом и довести своего слушателя до бегства, ха-ха. Я буду поблизости, а твоя безопасность и отсутствие неприятных камуфлетов гарантированы этим, - будто бы язвительно закончил Квентин, показывая пистолет.
   Валентино, крадучись за ними за соседними зданиями, увидел, что Винсент однозначно не находит встречу с Квентином приятной и переживает какие-то остросюжетные размышления, то и дело собираясь сказать Квентину что-то важное, но передумывая.
   - Вот, пожалуйста, и твой собеседник. - вскоре сказал Квентин, из-за угла показывая высокую плетёную беседку с широкими проёмами и человека, стоящего около неё, - А, и одно пожелание: выйди к нему не отсюда, а с другого конца этого здания: так - и его лицо будет видно, и тебе будет удобнее подмигнуть мне или дать какой-нибудь другой сигнал к немедленному вмешательству.
   Винсент, ещё раз попытавшись сказать Квентину, что хотел, с-драматизмом начал обходить здание, а Квентин, помахав рукой в разные стороны, подозвал Валентино.
   - Свидетелем будешь, - прошептал Квентин, - И, представь, поучительной комедии.
   - Ха-ха, - сказал Валентино, - Так интересы правосудия, хоть сам он того и не ожидал, и были его делами?
   - Да, на эту встречу и шёл Винсент. Видел, как он несколько раз хотел признаться? Но всё-таки решил рискнуть и сейчас будет пытаться с первого взгляда объяснить своему собеседнику моё присутствие. А ты бы смог, ха-ха, понять или проявить такую вкрадчивость?
   - Как кстати, - весьма театрально начал Винсент, выйдя из-за угла к беседке и выражая растерянность, - Извини, не подскажешь ли, в какой стороне автострада?
   - Там, - с-досадой сообщил незнакомец и уже было обратился к неприятным размышлениям, но вдруг, рассмотрев лицо вопрошавшего, продолжил, - Ха-ха, хорошая шутка, я уже подумал уходить.
   - Ты - Клео, кажется? Какая шутка? Ты обознался в темноте, я Винсент, - представился он, оказавшись лицом к лицу с Клео.
   - Прости, да, - сказал Клео, уловив подсказки и едва не оглядевшись, чтобы найти зрителей, - Не спешишь, неофит, ха-ха? Уже час я жду здесь друга, а дождался лишь скуки.
   - Быть может, скука - друг, ха-ха? - сказал Винсент.
   Винсент и Клео неуклюже продолжили инсценировать непринуждённый диалог незнакомцев.
   - Ха-ха, невольные демагоги! - прошептал Квентин Валентино, - Согласись, наказание идеально?
   - Можно ли поверить внезапной дружелюбности Квентина? - думал Валентино, всё же посмеиваясь над происходящим, - Или он приберёг какую-нибудь каверзу и для меня? Хотя час другой - я могу ещё не быть подозреваемым.
   - Нет, не дождусь, - спустя несколько минут сказал Клео, первым устав импровизировать, - Спасибо и прощай; автострада - там, а мне - туда.
   Винсент пошёл к автостраде, а Клео в противоположную сторону.
   - Идём за Клео, но ты - опять соглядатаем, - сказал Квентин Валентино и, едва Клео отдалился от беседки, окликнул его, - Здравствуй, Клео, это Квентин. Не окажешь ли содействие? Где-то здесь должна случиться криминальная встреча, не видел ничего похожего? Я боюсь опоздать.
   - Нет, - удивлённо сказал Клео, случайно выдав своё безупречное понимание эвфемизмов Квентина.
   - Как жаль; будь осторожен, а я поспешу, - ответил Квентин, показательно поворачивая к беседке, и вскоре обратился к Валентино, - Что ж, ты был свидетелем правосудия, а теперь, если решишься, можешь стать его соучастником - не безвозмездно. Я знаю одного убийцу, но не имею доказательств и хочу, чтобы ты нежданно поблагодарил его, ха-ха, да, поблагодарил за убийство и признался в том, что по такому случаю рад принять у него несколько поручений. Честно, не знаю, чем это может закончиться, но не в этом ли дух авантюризма?
   - Бравада рискованна, и каково вознаграждение? - сказал Валентино, думая: "и нельзя доказать, что сейчас коварный Квентин не изучает мой психологический портрет! Дерзостным или малодушным мне нужно было показаться, чтобы хоть немного разминуться с будущим обвинением?"
   - Что скажешь об одном поручении - только в жанре расследований, или однократном попустительстве, не распространяющемся на убийства и криминальную самореализацию.
   - Ха-ха, в том смысле, что если сейчас я от-радости придумаю преступление...
   - То будешь раскаиваться в этом, да, - прервал Квентин.
   - Не знаю, что выберу, но согласен.
   - Убийца - Клео; не оставим его без внимания, ха-ха! - сказал Квентин, легко побежав по направлению Клео, и начал объяснять Валентино нюансы роли.
   Задолго до того, как Квентин закончил инструктаж, впереди показался Клео, и Валентино, то отставая, то нагоняя, наблюдал его рассеянные пассажи, бессмысленные повороты и серьёзные раздумья, пока, наконец, не расстался с Квентином, повернув в соседней улицы наперерез Клео.
   - Ха-ха, - думал Валентино, непринуждённо переходя дорогу перед Клео, - Даже зная злосчастные финалы экспериментов Квентина, я участвую в них! Быть может, я даже не знаю, в чём именно участвую, ведь Квентин мог снабдить меня каламбуром целей и инструкций.
   - Эй, - окликнул Клео.
   - Винсент? - обернувшись, сказал Валентино.
   - Нет, Клео.
   - Неужели?! - радостно воскликнул Валентино, оглядываясь вокруг, - Мне как раз есть, что тебе сказать, но прежде всего - уверен, что здесь можно говорить? Совсем недавно я чуть не сделал реверанс перед Квентином.
   - Отнюдь не уверен, что можно даже шептать, ха-ха. Повернём, там скоро будет эспланада.
   Они молча дошли до туманной и весьма освещённой эспланады, чуть дальше одного из краёв которой стояло несколько посторонних зданий, а за ними высился тот самый обрыв, отсюда представившийся тончайшим, но длинным водопадом.
   - Я, ха-ха, твой случайный тайный поклонник. О том, что я хочу сказать, обычно принято молчать, но - любопытство, - произнёс Валентино, как бы игриво покачиваясь в разные стороны и не оставляя сомнений в том, что далее последуют комплименты и иные приятности, однако, внезапно обернувшись, продолжил, - Не тебя ли я видел у трупа Джейн?
   Клео растерялся от неожиданности и оглянулся, ища Квентина.
   - Конечно, не отвечай. - сказал Валентино, - Скандал, но вместо анонимных поклонников - анонимные кумиры, ха-ха. Позже поймёшь, почему я, со всех сторон рискуя, не смог-таки удержаться от комплиментов.
   - Не будем стоять, - прервал Клео, пошедши к центру эспланады.
   - Да; хочу лишь убедиться в злой шутке: Виолетто с-пристрастием посоветовал мне место, время и пистолет, я не мог ослушаться, как некстати не мог и воплотить его грёзы, потому, ха-ха, нерешительно-смертоносным крался за Джейн, с каждым её шагом всё отчётливей замечая за собой - беспримерную святость, а за ней - красоту, отнюдь не способствовавшую моей решимости.
   - Ха-ха-ха, - не выдержал Клео.
   - Но когда я уже начал было раскаиваться в своих добродетелях, передо мной возник незнакомец, который, не сделав и трёх шагов, окликнул Джейн словами, а как только она обернулась - выстрелом в-лицо. Долго думал я, зачем убийца окликнул её перед выстрелом, чтобы потом вовсе достать из её платья какой-то предмет, тотчас опровергая корыстью сложившиеся было романтические мотивы. Но ещё дольше думал после, когда уже, кажется, распознав убийцу, вспомнил о его связи с Виолетто и представил, почему могла возникнуть эта конкуренция, ведь и мне было поручено забрать некий предмет. Продолжать?
   - Да.
   - Если Виолетто действительно дал двум лицам один и тот же совет, то необходимо обстоятельно понять его мотивы. Один из нас обязательно не справился бы, даря Виолетто предлог для негодования и какого-нибудь экстремального поручения провинившемуся, не так ли? Но это - весьма благочестивое предположение, ведь один из нас мог бы и убить другого; убийца был в противоположном положении, а я, взирая на его деяния, тотчас подумал: вот - труп, вот - я, а предмета нет. Это вновь позволило бы Виолетто обвинить меня - якобы я хоть и убил, но передал предмет в более благодарные руки, а конкурента выдумал. Однако, принеси я дважды-окровавленный предмет, Виолетто мог обвинить меня в убийстве соратника. Хотя эта ситуация могла быть и злой шуткой над святым, который терзался, пока более стоический убийца не избавил его от проклятья. Чтобы выяснить истину, нужно бы знать, почему конкурентный убийца появился там и появился именно тогда.
   - Ха-ха, - ответил Клео, - Это напомнило мне другой случай с Джейн, которая нагло попросила Фалько наконец поухаживать за ней, а он, сентиментально воскликнув "о, конечно, мисс", вдруг исчез в ближайшем повороте, на её вопрос "и что ты делаешь?" ответив "ухаживаю", ха-ха-ха! Что ж, чревато - лгать тебе, особенно после такой искренности. Интересно было послушать рассказ обо мне от первого лица: да, именно я, как ты, ха-ха, выразился, нерешительно-смертоносно "ухаживал" за Джейн, да, ты избавил меня от терзаний, да, на них меня обрёк Виолетто. Но в какой момент ты успел заметить позади моё присутствие, если даже я узнал тебя лишь теперь?
   - Камуфлет! - думал Валентино, - Не понимаю! Клео знает о моей амнезии и столь уверено блефует?! Амнезия помогла мне не заметить эксперимент Квентина, читавшего мне чужую роль в моём преступлении?! Квентин действительно думает, что убийца - Клео? Квентин пытался понять, кто я - убийца или потерявший память? В чём здесь совпадение, ха-ха? Ни лицо Клео, ни лицо Квентина, кажется, не было смочено фальшью; и говорил Квентин без ехидства, которым только что угощал Клео и Венцеслао. Подбирается одно малоприятное объяснение: я - убийца Джейн, а Квентин лишь между делом видел Клео, кравшегося за ней, и, потом увидев её труп, сделал этот вывод. Но почему Квентин просил меня рассказать Клео именно такую легенду и откуда, в конце концов, знал, что убийца забрал у Джейн предмет? Всё это он понял по трупу и месту преступления? Может, угадал или пытался угадать? Может, ему и была нужна реакция Клео, чтобы понять преступление? Благо, более вероятным совпадением кажется то, что Квентин случайно послал к Клео именно меня и именно с такими инструкциями, чем то, что Квентину посчастливилось сначала пытать Винсента и Клео, чтобы тотчас тем же трюком пытаться меня и Клео. Хотя правдивость моего рассказа вовсе могла поспособствовать тому, чтобы Клео показалось будто убийцей действительно был я; и этого мог желать Квентин. Так, ха-ха, мне, Клео или Квентину показалось? Нет ничего опасней лжи, когда лжецу неизвестна правда!
   - Не думаешь же, - тем временем весомо сказал Валентино, украдкой пытаясь поймать на лице Клео хотя бы один намёк на усмешку, - Что те мои три шага были экспромтом? За минуту до этого я наблюдал и её и тебя, пытаясь понять, кто ты - свидетель или соучастник.
   - Ха-ха, - сказал Клео, - Не многие решились бы начать преступление в любом из этих случаев; не лгал аноним, заранее называя тебя артистом убийств.
   - Но хочется думать - не меня, а безымянного джентльмена? - сказал Валентино.
   - Конечно; но касательно каверз Виолетто ты ошибся: хоть он и весьма рисковал мной, это была именно мстительная, злая или какая хочешь шутка, о чём он сам же говорил мне через несколько минут после, ха-ха, после Джейн. Кстати, он тщательно интересовался, не различил ли я лицо киллера; может, для этого он и послал меня на терзания? Ха-ха, странно - стоять рядом с убийцей, но ещё более странно - рядом с киллером.
   - Отнюдь не так странно, как вдруг узнав, что сам стоишь наёмным убийцей, ха-ха! - с-бранью думал Валентино, - Стоило бы ещё тогда, придать больше значения уверенным речам Никомедо, а затем и завидной целеустремлённости Данте!
   - Два вопроса. - сказал Валентино, - Что ещё помогло тебе убедиться, что киллер - я? И ты ведь несомненно строил предположения о личности убийцы, скажи, с кем ты поначалу спутал меня, что ты сказал Виолетто?
   - С Бартоломео, ха-ха.
   - А в дальнейшем, может, ещё с кем-нибудь? - сказал Валентино, вспоминая образ Данте и думая: "резонно, телосложение то самое.
   - Ха-ха, ищешь удобные псевдонимы? Кроме Бартоломео, я задерживал сомнения только на Тетракредо. А убедиться в твоём ремесле мне помогла сначала сама картина убийства, затем - вопросы Виолетто, но более всего - эта самая встреча: аноним рассказывал мне, что киллер манипулирует статистами преступлений, и я, ещё тогда торжественно оглянувшись на фоне трупа, не мог не угадать, в чей адрес обрушаться все драматичные комплименты, ха-ха.
   - Комплименты ещё не закончились, - сказал Валентино, - По саркастичному совпадению сейчас к тебе меня приставили не только мои желания, но и советы Квентин.
   - Тогда, - начал было Клео.
   - Нет, не думай, что ему известно моё амплуа: и ваши с Винсентом этюды - доказательство приятного, а не плачевного. Квентину детально известно преступление и твоя роль в нём, потому, если тебя не манит предательство, нам нужно назначить убийцей Бартоломео или Тетракредо, но сначала вспомни всё странное, что окружало твои "ухаживания", и скажи мне, кто - Джейн, что у неё общего с Виолетто и почему он послал за её душой именно тебя?
   - Интересно получается; ты вот сказал, что минуту провожал меня и Джейн, это - краснословие или приближенность к факту?
   - Факт, - сказал Валентино, думая: "ха-ха, знал бы я".
   - Не думаю, что Квентин наблюдал меня своими глазами - ему донёс Тетракредо: за десять минут до встречи Джейн со смертью, я точно видел его рядом с собой; а повстречавшись с убийцей, случайно соединил тебя и его в одного человека.
   - А в какой момент под подозрением был Бартоломео? - сказал Валентино.
   - В тот же самый. Но Бартоломео - до-конца не тот, кто стал бы пересказывать Квентину тайны, способные выковать ещё одного вассала, ха-ха. У Джейн же с Виолетто было столько общего, что стоит удивляться, почему она прожила так долго. - лукаво закончил Клео, - У Джейн есть сестра - Эдит, а у них обеих есть завидный кавалер и отнюдь не оригинальная ссора тщеславий, которая мешает им узнать, что кавалер сей - один на двоих, Виолетто. Некогда он, я пересказываю его слова, подслушал сестёр, которые, ехидствуя над совершенствами и самомнением друг друга, вдруг заключили пари - прельстить возлюбленного другой сестры. На тот момент обе сестры были одиноки, и Виолетто самоотверженно поклялся не избежать этой драмы, но, ха-ха, с-капризом - стать для каждой столь блистательным кавалером, чтобы они вовсе побоялись презентовать его друг другу. С Эдит это было просто, ведь она уже превозносила Виолетто и однажды уже выслушала от него реквием по взаимности, но с Джейн - даже слишком затруднительно: ха-ха, вскоре Виолетто, едва ли не фехтуя своей галантностью, убедился, что, к справедливости, Джейн, хоть и принижает красоту сестры, зато весьма завышает её ум, ибо несомненно считает его, Виолетто, фактотумом Эдит, которая якобы наедине с собой тоже согласна с превосходством сестры и потому коварно подослала Виолетто к сестре, чтобы единственным способом выиграть пари.
   - Ха-ха-ха!
   - Кажется, чтобы разуверить Джейн, Виолетто даже обратился к анониму, своим усердием ещё раз доказав мне, что сия афера - не акт бескорыстного садизма, а нечто, нужное Виолетто в его планах. Не знаю - как, но аноним действительно помог ему разубедить Джейн в мудрости сестры, а Виолетто, наконец став, ха-ха, "фамильярным" и уже начав было бескорыстно посмеиваться над поведением сестёр, которые презрительными намёками кичились друг перед другом тайной победой, - Виолетто вдруг сделал одно из двух: был предан богами или вдохновенно проврался об этом; он искренне влюбился в Эдит, что и стало заявленной причиной умерщвления Джейн, имевшей власть над протяжённостью его рая. Если он проврался о нежданном порыве своей души, то остерегаться, как ни странно, может быть, нужно именно тебе: сейчас нет интриги более злободневной, чем пленение тебя - буквальное или моральное, в зависимости от типажа охотников; и нет никого, кто, как Виолетто, желал бы подвергнуть твои действия редактуре. Советую тебе внимательнее выбирать себе "акционеров" и думать, не связаны ли они с Виолетто, иначе ты можешь оказаться, ха-ха, заказным самоубийцей, который, под тайной редактурой Виолетто свершив череду праздных убийств, подарит ему совсем не праздный компромат. Если хочешь, я могу консультировать тебя в этих нюансах, и уверен, никто из нас не останется неблагодарным. Так, сейчас мне нужно на другую сторону города - к Винсенту, а тебе - к Квентину?
   - Маловероятно, - сказал Валентино, обернувшись и окинув рукой отдалённое начало эспланады, - Что он, не имея возможности слушать, продолжает ждать меня где-то там, теряя время.
   - Уверен? Тогда пойдём со мной к Винсенту, если не занят, а по дороге решишь - до-конца идёшь или нет? Всё же уменьшим риск - уйдём через тот конец.
   Валентино кивнул; Клео пошёл в сторону, противоположную обрыву, и вскоре они, покинув эспланаду, повернули к автостраде и затерялись в улицах, внимательно ища вокруг себя Квентина или других соглядатаев.
   - Вот, кстати, бытуют слухи о скорой кончине Гаспаро, - тем временем говорил Клео, - И если именно в твои намерения входит превратить этих празднословов в пророков?..
   Валентино многозначительно посмотрел на Клео.
   -...Да-да, понимаю, анонимные кумиры, ха-ха.
   - Кажется, - сказал Валентино, - Сейчас ты станешь человеком "рекомендательного характера".
   - Ха-ха, да. Человеком, говорящим, что будущему убийце Гаспаро нужно прилежно искать незримое присутствие Виолетто. Не знаю, какова твоя доля в статистике сегодняшних смертей, не знаю, многие ли из них творились на жертвенниках Виолетто, но несомненно, что, даже если Виолетто вовсе бравировал тобой, моя теория оживёт именно на эшафоте Гаспаро. Могу поклясться, что Виолетто тоже известен этот слух, ибо в тот момент я был с ним.
   - А кто - бард?
   - Прости, не могу сказать, но если тебе вдруг понадобиться расследовать череду сплетников - только скажи, сделаю это вместо тебя. Сам ли Виолетто через посредников заказал Гаспаро или то сделали сторонние энтузиасты, но Виолетто воспользуется этим покушением, чтобы поймать тебя, разоблачить тебя и, ха-ха-ха, сертифицировать твои услуги. Об удаче этого покушения тоже не может быть и речи, ведь по неведомым мне, но веским причинам Виолетто дорожит бытием Гаспаро и уже не раз обронил тому доказательства. Если всё-таки Гаспаро - твоя мишень, можешь пересказать мне инструкции Виолетто, а я попытаюсь объяснить - из каких декораций ожидать камуфлет.
   - Возможно, позже. - сказал Валентино, - Пока не знаю, являешься ли ты косвенным участником моих планов и не сломаю ли я их, сделав тебя лицемером.
   - В каком смысле - лицемером?
   - Нельзя, украв тайну, не украсть перманентную маску.
   - Резонное замечание.
   - Может быть, - сказал Валентино, - Назовёшь трупы, смотря на которые, оборачиваются в мою сторону?
   - Однозначно - Венцеслао, однозначно ещё и потому, что "труппа", ха-ха, пока что малочисленна или избежала огласки: кроме него есть лишь второплановый труп какого-то неофита и труп, изуродованный до состояния общественного незнакомца.
   - А нет ли популярного предположения о заказчике Венцеслао?
   - Да, самый верный кандидат Энтони, ведь... ведь ты только посмотри. - вдруг перейдя на шёпот, закончил Клео, указывая на возникшего чуть впереди Квентина, - Может, Винсент - подождёт; не останемся безответными? Пути Квентина не только неисповедимы, но и достойны присутствия тайных зрителей.
   - Да, весьма согласен, - ответил Валентино, прибавляя шаг вслед за Клео, который с мстительной жадностью и катарсической улыбкой поворачивал на соседнюю улицу.
   - Совсем скоро придётся замолчать, - сказал Клео, - Впереди некстати начнутся без_о_бразные трущобы c узкими улицами, тупиками, обвалами и руинами, где Квентин, даже сам того не желая, будет изворачиваться камуфлетами, интриговать поворотами и блефовать дезориентацией...
   - Ха-ха!
   -...Как бы нам с тобой в обоих смыслах не "растеряться".
   Вскоре Квентин, остановившись, задумчиво посмотрел вперёд и на наручные часы, повернул влево, и Валентино, отбежав на ещё более соседнюю улицу, тотчас заметил, как начали сбываться обещания Клео - улицы сузились, асфальт под ногами исчез или был щедро покрыт песком, ступая по которому нельзя было и помыслить о бесшумности.
   - Вот, - прошептал Клео в-ответ на взгляд Валентино, - Но это всё ещё соглядатайская роскошь, ха-ха: несколько перекрёстков и увидишь россыпь каменьев "драгоценных" - для слуха Квентина.
   Окружающие улицы были сложены из ветшайших малоэтажных строений, у многих отсутствовали хотя бы одна стена или угол, прах одного из которых аккурат преградил Валентино путь - после суетливого поворота вокруг непринуждённо-ускользающего Квентина. Развернувшись и выбежав было обратно, Валентино тотчас увидел вблизи спину Квентина и стремглав шагнул назад, ответив немыми проклятьями на мудрую усмешку Клео. Преследование продолжалось юмористически: Квентин, не обращая внимания на какие-то каменные осколки, скрипящие по ногами, искал короткие пути и внезапно поворачивал сквозь дыры в зданиях, принуждая Валентино и Клео выбирать всё более соседние улицы, чтобы уберечься от всех его камуфлетов; Квентин до-подозрений часто заходил в тупики и возвращался назад, ища новые пути, о чём не могли знать Валентино и Клео, которые, пользуясь устаревшими ориентирами, множество раз преследовали мираж и, до-конца теряя звуки его шагов, вскоре тоже были вынуждены возвращаться и искать свою жертву, но в отличие от Квентина - испытывая неисчерпаемые затруднения, решая компромиссы между успехом и риском обличения. Улыбка перестала покидать лицо Валентино, когда однажды среди этого танца теней потерянный Квентин оказался далеко позади своих соглядатаев; что случилось ещё не раз и оказалось не самой злорадной интригой.
   - Клео, - прошептал Валентино, сдерживая смех и через пролёт указывая на в очередной раз потерянного Квентина, - Вот он.
   - Да; пора бы ему уже дойти до финиша, ха-ха.
   - Ха-ха, а не дошёл ли он уже?
   - О чём ты?
   - Присмотрись к Квентину, - с интриганской улыбкой сказал Валентино и скрестил на груди руки, будто отрешаясь от происходящего.
   Осторожно добежав до следующего узкого пролёта и дождавшись появления там Квентина, Клео через несколько секунд беззвучно воскликнул позой.
   - Эстебан, - лаконично сообщил Клео, но после паузы с-азартом процитировал по этому случаю несколько небезынтересных эпитетов, - И хоть бы чем-то он был похож на Квентина - нет!
   - Ха-ха, - прошептал Валентино, - Сейчас нужно успокоиться. Именно эта непохожесть может означать, что наши с тобой взгляды заблудились только что. Вспомни-ка тоже: я фанатик того мнения, что, когда в последний раз смотрел на силуэт Квентина, видел именно Квентина.
   - А если это так?.. - не намереваясь заканчивать фразу, сказал Клео, коротким жестом указав себе за спину.
   Валентино приложил палец у губам и замер, на улице, по которой они шли, следя за Квентином, стал различим скрежет песка под шагами самого Квентина, который крался вокруг Эстебана и, сам того не зная, вдруг научил Клео и Валентино множеству шуток, для обмена которыми было предательски-достаточно полувзгляда.
   - Ха-ха, - телепатически смотря в глаза Клео, думал Валентино, - Мы никогда не узнаем, не заметит нас Квентин или умолчит о том, что заметил; ведь здесь так темно, а пролёт так узок, что мы, стоя, как сейчас, своими силуэтами можем вовсе маскировать факт его и своего существования.
   - Ха-ха, - предположительно думал в-ответ Клео, - Чем бы только я сейчас не заплатил за то, чтобы стоять лицом к Квентину, а не к пролёту! Что он там делает? Может быть, ха-ха, маршируя на месте, рисует на наших спинах справедливые ремарки? Сейчас кто-то точно делает из кого-то наивных идиотов - мы из него или он из нас, ха-ха?
   Триумфально подавляя смех и пытаясь не смотреть друг другу в глаза, патетическая серьёзность которых казалась непреодолимой провокацией, - Клео и Валентино дождались благоприятной развязки и отринули от пролёта, чтобы убедиться хотя бы в том, что позади них проходил именно Квентин. Он с-доказательствами обнаружился в позаследующем повороте улицы, и Валентино уже начал шаг к соседней с ней улице, когда где-то поблизости раздалось приветствие, заставившие замереть Квентина и его соглядатаев, а незримого Эстебана - откликнуться. Квентин прильнул к углу левой стены улицы, Валентино заметил, что через два здания после Квентина видна автострада, а Клео поманил Валентино назад, панорамно указывая на левую стену, где-то за которой и начинался диалог.
   - Коли опоздал, - говорил Дезмонд, когда Валентино и Клео крадучись нашли место с которого обозревался он, Эстебан и ещё три силуэта, двое из которых стояли рядом, - Твой компаньон перескажет тебе интересные околичности, но сейчас: цель - Анна, цена - поручение; скорее.
   - Ха-ха, - с-ругательствами прошептал Клео, когда четверо слушателей Дезмонда, попарно смерив друг друга уничижительным взглядом, попарно же начали путь в сторону автострады, будто соревнуясь друг с другом в вальяжности, - Плачевный трофей за наши мытарства, но саркастичнее всего то, что Квентин предательски предпочёл меня, тебя и Винсента тому, чтобы оказаться здесь вовремя! Мы даже не знаем, чего цель Анна - убийства, грабительства, похищения или чего-то более нестандартного; на-счастье компаньон Эстебана сейчас...
   - Нет, - прервал Валентино, - Ха-ха, сейчас ты скажешь иронию; посмотри на других компаньонов, на лицо того, что повыше: не нужно быть символистом, чтобы понять, что его глаза уже сейчас смотрят на победу. Хоть мы и видели столь мало, ясно, что Анна сейчас может быть в одном из нескольких мест, проверять которые и пойдут эти дуэты, а перед нами комичный выбор - узнать, зачем именно они идут, или дойти до счастливой развязки, так и не поняв её суть, ха-ха. Обещаю, этот человек знает чуть больше остальных.
   - Кажется, - сказал Клео, - Винсенту предстоят все тяготы одиночества. Давай тогда обгоним...
   -...Наших лауреатов, - внезапно скептическим шёпотом продолжил кто-то за спиной, положив руки на плечи Валентино и Клео, - Чтобы случайно не встретиться с этим чёртовым Квентином? Кажется, так вы хотели закончить?
   От неожиданности Валентино не мог обернуться и, представляя, что за спиной злорадствует сам Квентин, вдруг встретил вновь-юмористический взгляд Клео, рассмеявшись.
   - Кто же твой проницательный наперсник, Клео, - не шёпотом продолжил неизвестный, тотчас позволив угадать в себе Фалько.
   - Ха-ха, - с-ругательствами приветствовал его Клео, - Знакомьтесь, Фалько - Валентино, Валентино - Фалько; в ваших же интересах не могу выразить причины надёжности каждого из вас ничем, кроме этого пустословия.
   - Как изящно. - сказал Фалько, - Твоё посредничество, ха-ха, весьма посредственно...
   - Ха-ха, - изрекал Валентино, думая: "Что же это - действительный момент знакомства с Фалько или очередной раунд лицемерия?"
   -...Попытаешься проявить такие же качества в этом поручении Дезмонда? Мы были бы столь удачливы.
   - Ха-ха, - сказал Клео, - Сперва поведай - на начало чего мы только что взирали?
   - Дезмонд послал их похитить Анну и похитить у неё один бесценный документ - гроссбух киллера, который претенциозно "округлял" свой идиотизм, когда писал эту книгу, и довёл его до совершенства, когда терял её; так что, кажется, молва, обещавшая нам гениальность убийцы, уже оправдалась сполна.
   Тем временем Валентино был соучастником комедии лицемеров, в которой удивлённый Клео, смотря на Валентино, разнообразными подмигиваниями и короткими кивками удивлённо вносил в повествование Фалько вторые интонации и улыбался тому, что Фалько якобы не знает, что читает эпиграмму в-лицо киллеру, а Фалько, хоть и не мог видеть поступки Клео, непринуждённо кивнул в его сторону, когда тот делал первый молчаливый намёк, затем предложил Валентино представить, что истинным адресатом произносимой эпиграммы является Клео, а сам Валентино, чувствуя себя первоочередным лицемером, не могущим ни доказать, ни опровергнуть в себе киллера, тщетно мечтал спросить об этом Фалько и стоял с отчаянным недоумением на лице, взирая на которое и считая себя единственным тайным собеседником Валентино, Клео неожиданно возымел возможность убедиться в резонности диагнозов Фалько.
   - В этом смертоносном чтиве, - продолжал Фалько, крадучись за "лауреатами", - Мы, если удастся, обнаружим всех номинантов на самую циническую позу и имена маэстро, которые, первыми рассмотрев в них сей талант, попросили сего мемуариста воспитать его.
   - Ха-ха, - сказал Валентино, - А неизвестно ли вам, почему Дезмонд привнёс в своё поручение дух соперничества, почему мы имели возможность выбирать лауреатов?
   - Это слишком просто; он, как каждый истинно-гениальный стратег, решил победить в чужой дуэли. Пока ещё не понимаю, зачем вторые роли достались именно Эстебану - что в той компании, и Игнацио - что перед нами, но их компаньоны, Федерико и Джакомо, связаны хореографической ненавистью. Джакомо весьма саркастичен и по неким, лишь ему известным причинам избрал жертвой своего характера Федерико, который, будучи весьма мстительным, не мог не откликнуться на подобный ангажемент, а Дезмонд себе на благо преподнёс Федерико и Джакомо ещё одну возможность для высмеивания или мести, тем самым наделив их завидный энтузиазмом; несомненно, ценна и сама возможность дать Дезмонду поручение. Эти стимулы очень коварны, ведь дуэты думают, что соревнуются друг с другом, и проявят азарт, который нужен, чтобы предупредить поползновения протеже Бартоломео, которые сейчас тоже "волочатся" за Анной, - вовсе не зная об их существовании; сам Дезмонд более всех не сомневался в том, что у его игроков не хватит-таки души, чтобы в конфликте Бартоломео и Дезмонда выступить на стороне последнего, отчего и "посоветовал" им выступать "закрыто", ха-ха.
   - Ха-ха, - сказал Валентино, - И как бы всё не закончилось, они уже не смогут выбирать присягу.
   - Очень подозрительно, что вы случайно применили слово "присяга"; тоже знаете, что Дезмонд мог бы быть вторым Кульминантом, однако не стал разменивать свой талант и придал ему революционерский наклон?
   - Нет, - сказал Валентино, думая: "получается, быть может, прямо сейчас у ротонды мы с Эном принимаем от Бартоломео то спорное поручение, а затем Эн, изобретая историю об опасности моего положения, о порядке убийц и жертв, посредством лицемерной заботы избавляет меня от возможности зачисления в плеяду. Многим раньше я, действительно являясь киллером и зная о скорой потери памяти, пишу себе подсказу, которая чередой предательских обстоятельств оказывается у Анны. Кажется, существование этого кровавого гроссбуха можно считать последним доказательством моей роли, ведь только моя ситуация - причина, которая, кроме действительного идиотизма, могла побудить киллера на столь бессмысленно-рискованное сочинительство?"
   Тем временем Федерико и Игнацио уже спешно перешли автостраду и, делая множество поворотов, не позволяли угадать, в какой стороне находиться цель их странствия, зато тем самым объясняли, что опасаются коварной слежки Джакомо и Эстебана.
   - Кажется, - сказал Игнацио, - Теперь ты уже можешь сделать ремарку к своей самоуверенности?
   - Удача - дело рук мудрецов, - тихо сказал Фернандо, - Весьма кстати я знал о существовании этой документации и, без-труда догадавшись, что о ней-то и будет гласить Дезмонд, смастерил победу ещё перед стартом. Сейчас некий Эн, соревнуясь с другим бесполезным неофитом, который устрашённо изложил мне это соревнование, - пользуется моими советами и благополучно перехватит Анну так, что сведения о её местонахождении, которые добывал опоздавший Эстебан, окажутся устаревшими, а нам с тобой останется лишь перехватить и нейтрализовать Эна.
   - Ха-ха, вильям'измом?
   - Ха-ха-ха! Любым.
   - Но не думал ты, как и я сам, ха-ха, - мыслил Валентино в адрес Федерико, - Что этот бесполезный неофит, я, благословлял тебя на ту же тщету, что ты придумал для Эна, ха-ха!
   Через некоторое время Фернандо и Игнацио остановились в переулке и спрятались за одной из арок, которыми были декорированы углы окружающих строений; Клео указал Валентино и Фалько способ, чтобы подняться на крышу, оказавшись на которой, они тотчас рассмотрели, что среди переулка уже возлежал некто, должный быть Эном, а Федерико и Игнацио уже эскортируют Анну.
   - О, - саркастическим тоном изрекала Анна, пока Федерико бесцеремонно ощупывал её, ища гроссбух, - Вижу, в отличие от моего предыдущего поклонника, наивного юнца, вы умете делать дамам непростительные комплименты, уже так старчески-жадно знаете мои самые интимные прелести и вот-вот найдёте на моём теле светоч вашей голодной страсти.
   При этих словах Федерико, не имея на уме ни намёка на пошлость, с двух сторон ощупывал ткань подола её платья, но вдруг застыл от стыда, чтобы, неловко рассмеявшись, продолжить поиски, вскоре увенчавшиеся успехом.
   - Быть может, - обращаясь то к одному, то к другому похитителю, продолжала Анна, влекомая в сторону автострады, - Теперь-то вы, господа "волокиты", как полагается, наконец бросите меня оплакивать останки поруганной невинности? Нет? Так вы - всего лишь посредники страсти? А нет ли способа заслужить вашу галантность? Взявшись за это поручение, вы уже доказали свою продажность - продайтесь дважды! Что вы хотите, за три фантастических слова "ей удалось сбежать", брошенные в лицо вашему принципалу? Остановитесь, пока не поздно, подумайте; уверена, мне есть, что вам предложить, а вам - чего пожелать.
   Федерико и Игнацио переглянулись, но продолжили вести Анну, которая, начав спекулировать информацией, делала намёки на разных лиц и читала аннотации к их тайнам вплоть до самой автострады, и, наконец отчаявшись сломить верноподданнические чувства своих пленителен, изменила тон.
   - И даже наше былое сообщничество, - обратилась она к Федерико, - Не способно купить мне избавление?
   - Ха-ха, - сказал Федерико, - И ты до сих пор не догадалась, что я лишь использовал тебя, крал сведения?
   - Нет-нет, - сказала Анна, смотря на Федерико взглядом камуфлетного победителя, - Это ты до сих пор не догадался, как больно я отомстила тебе за это!
   Федерико замер, Игнацио выказал ему солидарность, а Анна, вдруг вырвавшись, смеясь побежала вперёд, приближаясь к местоположению Дезмонда.
   - Продолжай ласкать себя мыслью о том, что я блефую от-безысходности, - сказала Анна, когда Федерико и Игнацио поймали её, - Несчастный, я храню твою же, хоть и неведомую тебе тайну.
   Федерико продолжал вести Анну вперёд, но медленно, сражаясь с замешательством и подозрениями.
   - Кто же подарил тебе это сокрушительное одиночество, а? - коварно сказала Анна Федерико, когда они подошли к Дезмонду.
   - Спасибо... - начал было Дезмонд, обращаясь к своим наймитам.
   -...За подлость! - закончила Анна.
   - Ха-ха, - сказал Дезмонд, принимая от всё ещё ошеломлённого Федерико бумаги, должные быть гроссбухом, - Покорно жду ваших поручений, но сейчас оставьте меня тет-а-тет с этой прелестницей.
   - Нет, подожди, - сказал Федерико и обратился к Анне, которая пытливо изучала взаимоотношения собравшихся и всё больше улыбалась, - Так тебе якобы не только известны причины моей сердечной драмы, ты себя называешь причиной?! Отвечай!
   - И не столь прельщает коварство, когда величайший интриган, оказывается, не ты, да? - сказала Анна.
   - Ты всё мне расскажешь! - гневно сказал Федерико, - А если солжёшь или лжёшь сейчас, то я, я...
   - Нет, Федерико, - серьёзно сказал Дезмонд, - Повторяю, оставь меня с ней наедине.
   - О, - обратилась Анна к Федерико, - Когда вздумаешь предпринять бонтон, вот тебе образец - Дезмонд, предупредительный джентльмен, который, что бы он не думал, пока ещё защищает меня бескорыстно...
   Дезмонд удивлённо обернулся на Анну, начавшую доставать из потайного кармана платья какие-то бумаги.
   -...А сколь рыцарственен он будет, когда увидит вот это и поймёт, что вы с Игнацио если и похитители, то похитители проблем.
   - Что это? - спросил Игнацио у Дезмонда, который, едва взглянув на предложенную Анной бумагу, начал сардонически посмеиваться.
   - Бюрократический сарказм, ха-ха! - сказал Дезмонд, - Другой вариант гроссбуха.
   - Как ни плачевно, - торжественно изрекла Анна, - Обстоятельства запрещают вам угрожать мне убийством, иначе никто уже никогда не узнает, где подлинник гроссбуха и почему погибала любовь Скарлет.
   Тем временем Валентино посмеивался на Игнацио, который пытался подавить эгоистическую радость о себе, как единственном, кого миновали внезапные неприятности.
   - Сейчас ты мне... - разъярённо начал было Федерико, бросившись на Анну.
   - Нет, - сурово остановил его Дезмонд, - Талант должен быть признан, и теперь, как она и сказала, я рыцарь. Анна, может быть, ещё прежде, чем ты озвучишь цену развязки для этого недоумения...
   Он живописно развёл руками с разными версиями гроссбуха.
   -...Нас соединят узы другого коварства? Примешь ли ты от меня свободу, если вместе с ней - другой фальшивый гроссбух, который должен достичь рук Бартоломео?
   - Ха-ха, - сказала Анна, - Будем считать, что я предвосхитила твои поползновения. Сейчас где-то там приходит в себя Эн и не слишком-то печалиться моему исчезновению, ведь я, объяснив, за чем именно его послали, сама вручила ему ещё один гроссбух. Так представим же, что твоя афера уже удалась, однако ты случайно забыл имена, которые прочитает Бартоломео, и вернуть тебе память способна только я?
   - Можешь оставить её себе, - сказал Дезмонд, - Если в числе других имён он не увидит там хотя бы своё собственное.
   - Увидит. - сказала Анна, - Иначе не могло и быть: игра в фальшивые гроссбухи изначально предназначалась именно Бартоломео, но ты самоотверженно перехватил эту честь, ха-ха. Потому, кстати, одним из моих поручений тебе и будет то, что предназначалось Бартоломео.
   - Но, проклятье, - сказал Федерико, - Давай и мне своё поручение, я уже не могу не знать, что случилось с моим романом на самом деле!
   - Нет, - сказала Анна Федерико, - Ты уже надругался над моей щедростью, над салютом предложений, так что теперь сам предлагай себе поручения во имя и во славу мне, а я лишь утвержу подходящий вариант и...
   В этот момент Клео, делая шаг, случайно пнул камень в стену, заставив ораторов замолчать, себя - обратить к Валентино сардоническую гримасу, а Фалько - мастерски разразиться критическими покачиваниями головы. Молчание продолжалось слишком долго, сопровождалось обменом взглядами и побудило соглядатаев ретироваться.
   - Что же, что же там, в новой главе твоей подлости? - обратился Фалько к Клео, когда они отошли на безопасное расстояние.
   - Ха-ха, о чём ты спрашиваешь? - сказал Клео, - О подобных "подножках" или о моих следующих шагах?
   - О том, что твои следующие шаги слишком часто оказываются "подножками", ха-ха. Но, если серьёзно, я бы хотел арендовать твоего спутника.
   Валентино рассмеялся, Клео развёл руками, объявляя свободоволие Валентино.
   - Отлично, с тем и расстанемся, - сказал Фалько, - Благо, что нам не представился шанс выкрасть фальшивый гроссбух, иначе сейчас торжество Анны было бы полным.
   Валентино и Клео согласились, собравшиеся уже начали было расходиться.
   - Нет! - внезапно изрёк Фалько, - Коли расстаёмся, так и с глупостью - тоже. Если вам нужен диктор логики, то и Дезмонду тоже, ха-ха. Безоговорочно, что сперва у него в руках был подлинник гроссбуха, ведь, будь он фальшивкой, Анна бы не имела причин объявить о существовании хоть одной другой версии, сокрыла бы оригинал и злорадствовала молча!
   Валентино и Клео пристыжённо рассмеялись.
   - О, теперь я знаю всё! - едва ли не вскричал Валентино, когда Клео исчез вдали.
   - Осторожнее, - сказал Фалько, - После такого заявления любой pзаданный мне вопрос безупречно сделает вас лжецом.
   - Ха-ха, и первый из них - действительно ли я ношу лицо киллера?!
   - Не отвечу ни за что: развязка этого вопроса - истый эпос среди каламбуров, восхитительное интриганское соло, ха-ха! Но вот и украденный вами позже гроссбух, - вдруг прибавил Фалько, достав из кармана лист.
   - Градоида, - читал Валентино, - Венцеслао, Этторе, Мирелла, Герберт, хм.
   - А пока идёмте, - сказал Фалько, - Коли прочитали форзацы своего положения, теперь есть смысл вам "тянуть время", а потому не теряйтесь и дефрагментируйтесь. Сейчас мне нужно вонзить в Нэммедио ещё одну спицу, а потом я стану покорным гарантом вашей стабильности.
   - И почему Нэммедио стал вашей манией?
   - Ха-ха, так и не угадали, что он и есть та пешка, над которой мы с анонимом скрестили длани? Никто и не обещал, что я в этом приключении - классический советчик.
   - Ха-ха, может быть, уже настал переломный момент, чтобы посвятить меня в интригу?
   - Однако да; я стал фальшивым врагом Нэммедио, чтобы сам он не стал актёром в фальшивой драме анонима. Когда я разыгрывал тот первый спектакль, издалека к нам действительно приближалась его возлюбленная, Элеонора, но вот рядом с ней был отнюдь не её тайный любовник, который - вовсе плацебо, рядом с ней был Альфонсо; этот дуэт - если и "любовников", то анонима - уже незнамо, но тщательно одел роли, по которым Альфонсо считал Нэммедио своим ненавистником и нёс ему свои весьма убийственные намерения, а Элеонора, как было видно, истерически пыталась разубедить его в необходимости этих намерений. Если бы встреча трёх состоялась, то Нэммедио подумал бы, что действительно является ненавистником Альфонсо, хотя и стал им случайно. Но так как я предпринял каламбур повествования и па безупречного садизма, он качественно эвакуировался из захлопывающейся бездны, не застегнув на себе роль злодея, которую пытался нарисовать на нём аноним, чтобы, заставив его делать соответствующие шаги, знать их. Однако видимость того, что роль застёгнута, возникла, ибо с той секунды он возненавидел меня, Элеонору и Альфонсо, но, главное, Альфонсо, чтобы, публично бросая в его сторону ненавистнические взгляды, дарить анониму возможность убедиться, что встреча трёх состоялась.
   - Ха-ха, но что убеждало вас, что он несомненно уйдёт, не дождавшись изменницы?
   - Думаю, если бы вы танцевали взаимной нежностью со своей возлюбленной, а полчаса спустя увидели её в тех позах, увидели, как она унижается, пытаясь вымолить симпатию циничного Альфонсо, то тоже бы подумали, что столь инфернальная лицемерка достойна только высококлассной и только художественной мести? Пока Нэммедио сокрушённо бежал с той сцены, готовясь одеть маску незнания и, как то обычно бывает, отныне быть до-метафоричности нежным с изменницей, мы с вами потерялись, ибо мне нужно было вернуться к Элеоноре с Альфонсо и развеять их ролевые заблуждения, чтобы уже ничто не прервало мираж, в который я препроводил Нэммедио, чтобы Элеонора принимала его возросшую нежность не сарказмом и, сама того не зная, изображала ещё более инфернальную лицемерку, а Альфонсо, уже не имея причин смотреть в сторону Нэммедио, не заметил те самые, ненавистнические взгляды. Тем временем Нэммедио, как я и обещал вам, случайно нёс свою безответную ненависть навстречу другому моему врагу, Герберту; вскоре после того, как они исполнили гимн солидарности, Нэммедио явился на ту встречу, о которой вам уже рассказал Августо. Оттуда он должен был унести вторую ремарку анонима, в планах которого было сделать его ещё и жертвой фальшивой трагедии, однако благодаря мне унёс он только очередную кардиограмму ненависти и, что немаловажно, не только ко мне, но и ко всему собранию. Аноним же, не зная, что я уже выступил мучителем Нэммедио, безусловно, не придал ни моей браваде, ни его бегству нужного значения, а Нэммедио, напротив, должен был подумать, что я уже рассказал собранию притчу о насмехавшемся над собой идиоте перед его приходом или с весёлой руки начал рассказывать её тотчас после его ухода. Таким образом все друзья, знакомые и соратники Нэммедио, через которых аноним рассчитывал влиять на него, внезапно обратились во врагов, недругов и предателей, хоть и не оповестили об этом ни анонима, ни даже самих себя, ха-ха. Потому все приказы, которые отдавал им аноним касательно Нэммедио, утратили смысл: всё, что они говорили ему под-диктовку анонима, так или иначе, воспринималось наоборот; Нэммедио, затаив ненависть, высказывал только лицемерное согласие, благодарил всех за заботу и советы, а сам клялся себе сделать наоборот и наказать подлецов; ха-ха, я долго и навязчиво подшучивал над ним этим каламбуром: "Так не всё ли равно - иметь пять близких или пять подле'цов?", укрепляя его заблуждение во враждебности антуража. В следующем пассаже этой истории участвовали и вы. Мне нужно было переодеться из врага в тирана, чтобы Нэммедио до-конца "уместился", а мои перевёрнутые советы превратились в приказы; потому я изобразил отчётливого психопата и при скорой встрече с Нэммедио типично сообщил ему, что лишу его и последнего, а последним был, конечно же, Герберт, ха-ха. Мы с вами, пользуясь всё тем же прозаическим ударом по затылку эвакуировали сознание Герберта, а затем разыграли перед Нэммедио спектакль: я "пламенно" преследовал кого-то, вас, и одним из выстрелов якобы достиг цели, вы на пол-тела упали за угол, как бы присмерти заползли туда, а затем убежали. Нэммедио, зайдя за тот же угол, обнаружил там якобы-покойного Герберта, пропитанного бутафорской кровью, и... Кстати, поняли ли вы, почему я обращаюсь с вами так формально, на-вы? Конечно, потому что хорошего человека должно быть много, ха-ха! И если верить этому выражению, то сейчас вы хорошеете с каждой секундой.
   Сбоку раздался смех приближающегося двойника Валентино.
   - А это значит, - продолжал Фалько, - Что, как ни прискорбно, история о вас подходит к концу. Вы тщательно вопр_о_сили мне в лицо, пытаясь доискаться памяти, а я, не будем прибегать к ненормативной лексике, столь же тщательно превращал вас в "посла", ха-ха, потому что знал, что наступит данный момент, и вы наконец получите тотальный ответ, а вместе с ним и странный побочный эффект.
   - Ха-ха, Фалько, твои каламбуры! - сказал второй Валентино, уже стоя рядом с собеседниками, и обратился к Валентино, - Когда Фелиция просила Фалько передать тебе письмо (то, что дошло до тебя через меня, безусловно, было фальшивым) и трогательно разрисовывала катастрофичность своего положения, этот изверг, вдруг прервал её фразой "знаете, мисс, советую вам впредь предупреждать, что ваши слова имеют "побочный эффект", мне вот, например, они совершенно по-боку". Ха-ха!
   - Что значит - моя история подходит к концу? - сказал Валентино, - И почему это, ха-ха, не мешает вам юморить?
   - На этом слове я покидаю вас, - сообщил Фалько.
   - Почему? - сказал Валентино.
   - Реализма ради! - сказал Фалько, - Я хочу, чтобы вы помнили меня безупречным острословом, а не тем, кем сейчас изобразит меня вероломный пересказ вашего двойника, который не имеет времени, чтобы воскресить сотни моих элегантных шуток. Не слушайте, не слушайте убийцу моей роли, знайте, что в драме этого будня я шутил изо всех сил, ха-ха!
   Фалько ушёл по-английски.
   - Не знаю с чего начать, - сказал второй Валентино, - Этот день должен был быть историей о фиктивном похищении Фелиции и последующем бегстве с ней в лучшие юдоли, однако ты сам сломал эти ождания. Только Бартоломео, как мы и задумывали, покинул окрестности ротонды, Фелиция сбежала в назначенное место - в то самое, где тебя чуть не убило падающим деревом. Там её должен был встретить я, именно я, а не беспамятный ты. Теперь уже не важно, что должно было быть дальше, потому что ты благополучно передал Фелицию Нэммедио, сделав похищение настоящим, а Фелиция, хоть и имела сомнения, всё же считала, что это часть плана побега, и потому не сопротивлялась. Не знаю, как интуиция довела тебя именно к Нэммедио, который ждал на той лестнице именно тебя и именно с Фелицией. Андре и Нэммедио хотели подставить Теодора, назвав его убийцей, а так как Квентин, проходя рядом с местом убийства за несколько минут до кровавого действия, видел там тебя, на тебя же и просыпал свои подозрения. Воистину смешно, что Квентин, конечно же, не мог подумать правду, ведь трупом был ты, а фраза "сэр, в той повести я не убийца, но мертвец" не доказала бы ничего, кроме помешательства оратора. Тем временем Андре предложил спасти тебя от подозрений, для чего тебе нужно было всего лишь составить с ним дуэт лжесвидетелей, которые якобы видели, как убивал Теодор. Я согласился, однако некстати впредь с Квентином встречался только беспамятный ты, и ты, конечно же, не знал об уговоре, молчал и довёл Андре до сомнений; он начал думать, что я играю, и при следующей встрече попросил гарантию честности - заложника, Фелицию, которую обещал убить, если я не выполню условия договора. "Коли вы честны, то и бояться нечего, ведь так?", - сказал Андре, и я не мог не согласиться с ним. Никто, включая меня, не ждал, что я буду выполнять это условие; логичнее было тотчас солгать Квентину, однако Нэммедио дождался-таки камуфлета, принял от тебя руку Фелиции, а вместе с ней - чашу вопросов. Андре и Нэммедио боялись, что запутались во страстях твоих и ошиблись заложником, ещё больше их беспокоило смирение Фелиции, которая, не переставая считать происходящее частью плана, отнюдь не демонстрировала тех симптомов, какие должны были бы проявиться, если ты заставил её назваться возлюбленной силой, если заставил принять чужую кару. Последующие события незамедлительно предоставили им фальшивые ответы на сложившиеся вопросы, ибо Бартоломео, вернувшись к ротонде, публично послал гонцов на поиски исчезнувшей Фелиции, одним из этих гонцов был сам Нэммедио, который тотчас придумал, что ты интриган, а именно - что Фелиция отнюдь не твоя возлюбленная, что Фелиция влюблена в Бартоломео и что ты владеешь каким-то секретом Бартоломео, коим и шантажировал Фелицию, чтобы она смиренно оказалась пленницей Андре и Нэммедио и играла твою возлюбленную. В связи с этим Андре и Нэммедио поняли, что ты не только не намерен лжесвидетельствовать перед Квентином, но и аккуратно подставил их перед Бартоломео, который однажды доищется Фелиции, узнает имена и лица похитителей и потребует от них ответов. Не знаю, какие ответы они дали ему, но знаю, что твоё имя в них было опущено. Вся эта ситуация значительно упростила то, чем весь день занимался Фалько, а занимался он беспощадным раздуванием твоей репутации. Андре и Нэммедио донесли Виолетто о том, что ты имеешь какую-то власть над Бартоломео, Бартоломео, сам того не зная, всеми силами помогал этой сплетне расцвести, проявляя к Фелиции всё больше романтизма; от Виолетто эта сплетня разошлась во все стороны. Вообще благодаря стараниям Фалько, здесь сложился замкнутый круг: Фалько надевал на тебя маску того, кого стоит опасаться, Бартоломео, со всех сторон слыша это, купился на фокусы и потому возжелал Фелицию, чтобы через неё контролировать тебя, а тем временем, после афронта Андре и Нэммедио, плеяда думала, что ты действительно имеешь некую власть над Бартоломео и за счёт этого полный контроль над Фелицией; отчего к Бартоломео поступало всё больше доносов о твоей значимости, отчего он всё крепче любил Фелицию, отчего плеяде всё больше казалось, что этот любовный треугольник - кое-что серьёзное, а необъяснимое молчание Фелиции в ответ на твои мадригалы стало последним штрихом этой композиции. Все начали думать, что это не она издевается над тобой молчанием, а ты издеваешься над ней, во всеуслышание крича о страсти к ней и заранее приказав ей молчать. Ха-ха, твои откровения казались кривляньями и считались публичной демонстрацией твоей власти над Бартоломео и над влюблённой в него Фелицией соответственно. Когда эта карусель фальши раскрутилась, мы с Фалько поняли, что две главные проблемы твоего положения решены: можно было уже не бояться, что кто-то попытается контролировать тебя, шантажируя Фелицией, к тому же сама Фелиция внезапно оказалась под защитой Бартоломео; но главное - больше не нужно было опасаться, что плеяды будут играть на твоей амнезии, ведь, ха-ха, ты единственный не знал того, что о твоей амнезии знают все. Даже не знаю, как тебе хватило сил быть столь наивным, может быть, делая свои вторые первые шаги по этому миру ты ещё плохо следил за происходящим, но должен же ты был, сразу встретив плеяду Генри и услышав от него вопросы о течении амнезии, понять, что прятать правду поздно. Если знает Генри, то знает вся его плеяда, а если знает одна плеяда, то знает и другая. Кстати, потому-то я и сжёг твоей дневник: Генри, будучи психиатром и по совместительству экспериментальным подлещом, не мог упустить столь легендарный шанс побыть богом, потому сам придумал, сам написал этот дневник и сам же подсунул его тебе за несколько минут до того, как я сжёг его. Страшно представить, что бы случилась, если бы эта афера удалась, ведь дневник, кроме инструкции к забытому характеру, содержал имен друзей, врагов, мертвецов, пестрил рефренами о том, как сильно ты, ха-ха, благодарен Генри, в частности за то, что он якобы видел, как ты убивал кого-то, но не выдал тебя Квентину. Сжигая тот дневник, я сжёг и половину твоего сюжета в этом городе; и да, письмо, которое Генри просил передать Бартоломео, предназначалась именно тебе и было связано с содержанием дневника; Генри знал, что ты, конечно же, откроешь его. Так-с. Смотри...
   - Ты серьёзно намерен сейчас пересказать мне весь сюжет этого города, ха-ха? - сказал Валентино, - И я действительно не увижу всё это своим глазами?!
   - О, да!
   - Это так... так грустно, ха-ха! Странное положение: не помню прошлое, а будущее, которое не увижу своими глазами, мне пересказывают, ха-ха-ха!
   - Бывают разные временные петли, и случайно данная такова. Слушай. То, что ты имеешь власть над Бартоломео, плюс то, что тебя нужно опасаться, плюс то, что ты издеваешься над Фелицией, плюс то, что Генри так и не увидел тебя тем, кем он написал тебя в дневнике, плюс то, что ты благодаря временной петле появлялся там, где не нужно, делал то, чего не ждали, и поступал так, как никто не мог и подумать, да плюс ещё множество курьёзов, и плеяды подумали, что сплетню о твоей амнезии ты придумал сам. Если расположить случившееся с тобой события в хронологическом порядке и посмотреть на полученное со стороны, ты бы понял, что окружающие видят тебя шутом и интриганом, если не сказать психопатом; именно Генри возвёл это мнение к аксиоме, ведь, если бы ты был просто банальным лжецом, придумавшим блефовать амнезией, то тебе бы пришлось внять советам его дневника, чтобы не выдавать себя и следовать надетой роли, однако ты благодаря тому, что я сжёг дневник, парировал мудрость и буквально расписался под статусом сорвиголовы. Лжец, который столь громко афиширует то, что не боится разоблачения, и оставляет за собой тысячи нестыковок, - либо сумасшедший, либо тот, кто тайно располагает большими дозами власти; благодаря всему вышесказанному плеяды предпочли видеть правдой второе, Квентин некстати посчитал тебя анонимом, а Фалько с феерическим избытком сделал тебя главным героем будня и затёр швы его центральной аферы. Аноним сертифицировал услуги киллера, ха-ха, а нам (чуть позже объясню - зачем) нужно было снять роль киллера с натуры и надеть её на тебя. Все уже знали, что тебя якобы нужно опасаться, но расходились в версиях, почему это следует делать; и вот, голодная до ответов публика, анонс анонима о киллере и несколько намёков нужным людям, как вдруг предчувствия дня разрешились и многие поняли, что киллер - ты. Фалько закулисно разрекламировал твои услуги, типично сказав Виолетто, что целый день предупреждал его о незаурядности твоей персоны; от Виолетто, как центра криминалитета, эта весть достигла всех заинтересованных. Первые клиент, мечась между необходимостью и сомнениями, беседовал с тобой околичностями и намёками, в дальнейшем это стало жанром всех контрактов. Ты получил четыре бесполезных заказа, прежде чем мы дождались того, ради чего и затеяли эту аферу; роль киллера - идея самого анонима, а человек, играющий её, должен был быть его марионеткой, чтобы дождавшись того же, чего и дождались мы, передать анониму несколько имён - именно тех, которые ты только что прочитал в этом гроссбухе киллера. Хронологически, прямо сейчас ты уже должен идти и начинать вычёркивать имена из жизни и гроссбуха, притом решить для себя, что не прольёшь ни капли крови. Ты понимал, что оставить в живых лица, перечисленные в гроссбухе, значит, не оставить в живых самого себя, потому что заказчики, не видя исполнения своих грёз, обретут тысячи причин, чтобы убить тебя самого; ты решаешь угодить всем и себе самому, потому становишься серийным инсценировщиком убийств, объясняешь жертвам, перечисленным в гроссбухе, ситуацию, обещаешь действительно убить их, если они не согласятся на фиктивную смерть, удачно реализуешь задуманное, а чуть позже узнаешь сарказм. Градоида, Мирелла, Венцеслао, Герберт и Этторе, - перечислено в гроссбухе, и каждый из этих пяти может молиться на тебя, потому что ты едва не разыграл над ними скандальную трагикомедию. Благодаря амнезии ты забыл, что заказывать эту пятёрку приходил сам Этторе (это и был тот заказ, ради которого мы задумали аферу), как забыл и его золотую ремарку о том, что ты должен всего лишь фальсифицировать их смерть. Если мы бы не надорвали планы анонима, то его личный киллер, предпочтя не услышать эту ремарку, действительно убил бы эту пятёрку; кого-нибудь из неё мог успеть убить и ты, если бы не твоя ортодоксальная совесть, однако всё обернулось идеально, и ты случайно придумал то же самое, что забыл. И зачем? Что это за люди, - мог подумать ты. Этот гроссбух побывал во множестве рук, получил несколько репродукций и поучаствовал в десятке интриг, но так никому и не сказал, что содержит в себе вторую по значимости сенсацию. Этим пять имён да твоё - перечень подражателей анонима, а по-твоему, это и есть аноним, если первозданного анонима назвать, как ты, "социопатом". Сама инсценировка пяти этих смертей - тот эпический момент, когда аноним уходил со сцены за кулисы, предлагая Квентину и всем желающим вечно искать мёртвых аферистов среди живых. Сейчас тебя, несомненно, мучает вопрос - почему, имея триста лет композиции этого города, аноним решил уйти в подполье именно сейчас. Ответ вероломен. Фалько пандемически лгал тебе о контексте, чтобы твоя идеология не отставала от той, что зияла в умах большинства "горожан". Что если я скажу, что сегодня ты не видел ни одного человека, который находился бы в этом городе больше двух дней? Каков фольклор, а? Ха-ха. Всего лишь вчера в этот мир прибыл Бартоломео, всего лишь вчера он встретил Генри и Хрусталия, и всего лишь вчера он, гениально осмотревшись, придумал самую феерическую авантюру. Я собственными глазами видел этот момент. Вокруг Бартоломео появлялись люди без тени, к которым спустя несколько минут подбиралась недостающая тень и которые после слияния с этой тенью с-улыбкой исчезали, да-да, ха-ха, исчезали без крови и без триллеров. Когда к нему начала приближаться его собственная тень, он экспериментально сошел со света и увидел, знакомую всем здесь картину. Кто первый, тот и нарицатель, - вероятно, подумал он, и вскоре встретив Генри и Хрусталия, объяснил им, что для спасения отсюда нужно всего лишь бездействовать, а потому предложил им несколько задержаться в этом мире и поиграть в богов. Итоги, ха-ха, этой миниатюрной заминки тебе хорошо знакомы. Эта триада первопроходцев виртуозно помечтала наяву, они придумали и продумали все детали абсолютной аферы. Было решено реализовать три фракции. Плеяда Бартоломео - место, куда изначально попадают новоприбывшие. Плеяда Генри - место, куда сбегают диссиденты из плеяды Бартоломео, если их что-то не устроило. И теневая плеяда Хрусталия, куда должны были стекаться всевозможные радикалы. Так они приделали к одной и той же диктатуре три разные вывески, придумали предысторию и начали завоёвывать подданных. Фалько уже рассказывал тебе, сколь виртуозно воцарился Бартоломео, вот только случилось всё это не триста лет назад, а вчера, ха-ха. Миф о трёх столетиях нужен был им по многим причинам, начиная острасткой, аффектацией серьёзности положения, в которое попадают неофиты, и тем, что когда один пробыл здесь всего пару часов, а другой целых триста лет, главенство очевидно; но заканчивая банальным - вольницей лжи: имея за спиной триста вымышленных лет, они могли созидать легенды и придумывать экспромты лживых объяснений, не боясь того, что кто-то сможет доискаться правды. Ха-ха, два дня да талант Бартоломео - и здесь развернулся настоящий социум. Ещё на первой встрече я несколько абстрактно советовал тебе поменьше думать, жаль, что ты меня не послушал. Только вспомни, сколько интересной ереси ты придумал, и станет ясна наркотичность этого спектакля, где благодаря камерности каждый участник - главный герой чего-то. Революционеры, мистификаторы, хранители тайн, трагические влюблённые, патетические изгои, бескорыстные лицемеры, вольные мстители... А, впрочем, всего не расскажешь. Фалько рассказал тебе, как мы инсценировали смерть Герберта. В последних апартаментах Этторе развернулся самый тяжеловесный детектив, развернулся потому, что стрелявшим в Этторе был сам Этторе; конечно же он выстрелил не в себя, а в окно. Зато сколько подозрительного увидели соучастники этого самоубийства в действиях друг друга, сколько легенд они потом предложили Квентину. Однако Этторе должен был умереть не так и не там, случившееся - его импровизация. Умереть там должна была Градоида, но Ульям и Винсент помогли ей опоздать на свою смерть: хотя Ульям сказал тебе, что Стэнли приказал им лишь солгать, рассказывая о том, как они волочились за Градоидой, на самом деле он приказал им волочиться за ней и уже после во все стороны рассказывать реальные события как фантазии Стэнли; рассказывая это тебе, Уильям всё ещё выполнял приказ. После этого случая Градоида в узких кругах получила титул "бессмертная", потому что это была уже третья неудача её умерщвления. В первый раз она должна была умереть вместе с Венцеслао, во второй - после той "драмы перед театром", окутавшей чёрствой романтикой Игнацио, Теодора, Федерико и Скарлет. До сих пор непонятно, какая страсть столь незамедлительно заставила Теодора побежать за Градоидой, которая тем временем уединилась с Уильямом, чтобы заняться тем самым, ха-ха, ну ты понимаешь, чем?..
   - Ха-ха, вы хотели пополнить коллекцию обмороков Уильяма и начать инсценировку смерти градоиды её похищением?
   - Да. Кстати, на самом деле, людей похищал сам Уильям. Задумывалось, что Теодор поступит именно так, как поступил, но не с такой резвостью; дойдя туда, где она его, так скажем, ждала, он должен был увидеть тело Уильяма, понять, что её похитили, и пуститься в погоню за похитителями, за нами, мы бы, конечно, поддались, чтобы позволить Теодору пострелять в нас и после первых же выстрелов бросить Градоиду; Теодор должен был найти её измазанной бутафорской кровью и выслушать из её уст комедии о том, столь искренне она прощает ему то, что он, спасая, убил её, ха-ха. На деле, Теодор настиг их едва ли не раньше, чем они успели встретиться, потому мы ничего не успели. Четвертый дубль её смерти оказался удачным. Вспоминай. "Дворцовый переворот". Наш с тобой телефонный разговор. Я рассказывал тебе про Батисту. И потом ты выбежал на площадь, чтобы составить внезапный дуэт с убийцей. Убийцей Градоиды. Ты думал, что я подставил тебя, заставив зрителей сомневаться, кто же из вас двоих злодей, однако каламбур состоял в другом и был более шедеврален. Если помнишь, этот убийца выбежал почти наперерез тебе из деревьев, в которых вместе с ним за несколько минут до этого стоял я. С этим человеком (я даже не знаю его имени) мы следили за собранием на площади; я знал во сколько ты выбежишь на площадь, как знал и, что стоящая среди собравшихся Градоида сжимает в руке склянку с бутафорской кровью, но важнее всего то, что я знал секрет, который мог заставить этого человека выбежать из деревьев в нужный мне момент. Когда ты подбегал к выходу на площадь, я шепнул этому человеку, якобы из разговора собравшихся на площади услышал, что его любимая в опасности, и скомандовал нам обоим бежать ей на помощь. Забыв всё он побежал, я тотчаc выстрелил в сторону собравшихся, Градоида раздавила капсулу с бутафорской кровью у себя на груди и пала в объятья желающих, в этот момент все увидели выбегающего из деревьев человека, а, как гласит рефлекс, "кто бежит после выстрела, тот и убийца", ха-ха; через несколько секунд рядом с ним появился и побежал ты. И это - самое важное, убийца даже не понял, что я подставил его, потому что, когда он оглянулся вправо, на выстрел, и не увидел меня, он обернулся в лево, и увидел тебя, потому, конечно, же решил, что из деревьев мы выбежали вместе. Немного позже, когда поймали его и когда я разрешил поймать себя вместо тебя, он так сильно упорствовал в этом, крича, почему обвиняют только его, если бежало двое, что все, включая Квентина, подумали, что в этом-то и заключался его коварный план: якобы он знал, в какой момент ты выбежишь на площадь, и решил разделить с тобой роль, но, конечно же, не смог рассчитать всё до секунд и немного поспешил; смотря со стороны собравшихся, было отчётливо ясно, что ты именно вбегал на площадь со стороны, а не выбегал на неё из деревьев. Упокоив Градоиду, осталась только Мирелла. А... Забыл счастливчика. Венцеслао. Внезапно, но в его загробной жизни фигурировал Уильям. Ульям, потренировавшись инсценировать обмороки и заметив свою одарённость, возрешился сделать на этом карьеру. Случайно Уильям узнал, что существует некий труп, который Дезмонд и Энтони, как бы странно это ни звучало, оставили про-запас, а именно - чтобы в нужный момент украсить его определёнными уликами, оставить в нужном месте и через него намекнуть о чём-то Квентину. Этот труп постоянное перепрятывали, боясь, что кто-нибудь узнает, и кое-кто действительно узнал - Уильям и аноним. Первый решился подменить труп собой ради самой наглой кражи секретов носильщиков, а второй - зная о планах Уильяма, решил подсунуть в этот сюжет гиперболу и превратить Уильяма в тот самый гастролирующий труп. На стыке этих идеальных планов и споткнулся Венцеслао: Уильям перепрятал оригинальный труп и лёг на его место, аноним послал первопроходцев к определённому дому, чтобы украсть труп у Дезмонда, однако у этого самого дома как раз скончался Венцеслао, которого и унесли посланные анонимом носильщики, пока Ульям старательно лежал за углом, вскоре дождавшись других носильщиков - Дезмонда и Энтони. Очень скоро Венцеслао понял, что не понимает ничего, кроме того, что, если несущие его на руках критики заметят, что труп фальшивит, они помогут ему вернуться к реализму: из их разговоров он узнал столько томов тайн, что даже ненадолго отказался сойти с роли, когда в одном из антрактов этих гастролей мы наконец нашли его и предложили заменить его настоящим трупом - тем, который перепрятал Уильям. К тому времени аноним, имея предположения о составе ареопага своих подражателей и видя вереницу смертей, отмёл ошибочные и уже точно знал нас в-лицо, знал, что следующей и последней жертвой киллера должна стать Мирелла. Хуже всего было то, что Мирелла уже вращалась в интриге анонима (из-за чего мы и оставили её смерть напоследок) и не знала ничего об этой серийной инсценировки убийств. К концу дня она вовсе думала, что весь союз подражателей анонима убит анонимом и она - следующая. Свою интригу она рассказала тебе сама. Благодаря этой интриге за ней уже беспрестанно следил её возлюбленный, Эстебан, потому-то он из-за стены и послал тебя на тот форум вместо себя - чтобы продолжать следить за ней. На форуме и разъяснилась интрига, которую аноним творит на Миреллой, и обросло подробностями убийство Венцеслао, и установилась связь между Миреллой и Фелицией, а значит, и с тобой, ибо всё потому же Фелицию уже воспринимали твоей пешкой; в конечном счёте, хоть форум и не успел закончиться, многие из собравшихся из ложных причин собрали истинное следствие и посчитали, что убийца Венцеслао - ты. Ничто не помогло им убедиться в этом больше, чем само твоё молчаливое присутствие на этом форуме, безукоризненно подтверждающее твоё амплуа сорвиголовы; вскоре форум собрался второй раз, уже без твоего присутствия, и тогда твоё явление на его первую половину было приятно считать угрозой: якобы ты понимал, что каждый из них, хоть и не говорит этого, воспринимает тебя убийцей, и они понимали, что ты знаешь это, а так как речь идёт о взаимоотношениях с киллером, ты якобы даже не стал затруднять себя оглашением очевидного жанра мести, которой ответишь, если они опубликуют твою тайну. После этого форумчане принялись следить за тобой и Миреллой, чтобы через то хотя бы приоткрыть козни анонима, чем окончательно затруднили инсценировка убийства Миреллы. Аноним, конечно, просчитал всё это и сам открыл им карты одной своей интриги, не известно только, как аноним намекнул Эстебану, что послать на форум нужно именно тебя, но это было гениальный ход. Аноним знал, что благодаря твоей репутации получится именно этот каламбур, знал, что ты будешь молчать, знал, что ты ничего не помнишь, потому что твоя первая встреча с ним отнюдь не была первой, а ты и повёл себя не так, и не продолжил нити начатых разговоров и не умолял его простить невыполнение поручений. В общем, ситуация была плачевной: за тобой следили форумчане, за тобой следили агенты Бартоломео, за тобой следил Квентин, считающий тебя анонимом, а аноним, чтобы не дать тебе убить Миреллу, подыгрывал всем им, созидая чудесные встречи. К тому же у тебя были другие проблемы, и начинались они страстными поисками твоего собственного убийцы. Наверное, сейчас ты уже даже не помнишь, кто такой Константин, а вот он тебя хорошо запомнил. Константин (ну помнишь, тот запуганный, что пытался храбриться) просил тебя походатайствовать за него в плеяде Бартоломео и отнюдь не увидел ни результата, ни твоего сообщения о неудаче, зато услышал, что ты, вращаясь в плеяде Бартоломео, всеми силами пытаешься интегрировать в неё Френсиса; конечно, он не знал, что ради Френсиса ты стараешься для того, чтобы Генри не узнал, что ты не донёс его письмо Бартоломео. Чтобы Френсиса приняли без протекции Бартоломео, должно было пройти голосование, и ты подговаривал "избирателей" по принципу согласие в обмен на поручение; несмотря на то, что это закончилось неудачей (в конце концов, мы просто похитили Френсиса, шедшего во вторую плеяду, и заперли, ха-ха), слухи достигли Константина, и он стал твоим ненавистником, считая, что ты всего лишь посмеялся над ним и над его словами, над словами малодушного злодея. Так же ты, хоть и не забыл думать, но забыл действовать на благо Никомедо; видя, что Франсуа слишком жив, однажды Никомедо тоже посчитал, что ты насмехаешься над ним. Твоя репутация сорвиголовы поспособствовала тому, чтобы Константин и Никомедо укрепились в своём мнении; аноним же поспособствовал их встрече, как итог - дуэт мстителей, которые действительно пару раз пытались убить тебя. В первый раз тебя спас Кристофер. Ха-ха. помнишь его? Он очень скоро понял, что ты беспощадно подшутил над ним, назвавшись Смертью, но вопреки твоему мнению хранил тебе верность. Когда ты послал его в плеяду, Бартоломео вдруг решил сотворить из него своего адъютанта; сия случайность, возникновение столь ценного информатора, помогла нам не раз, в том числе, когда Бартоломео донесли, что Никомедо и Константин замышляют твоё убийство, а Кристофер пересказал это тебе. Кстати, Кристофер рассказывал тебе историю о падении с крыши. Оказывается, эта история случилась уже в этом мире и имела шекспировский конец. Кристофер, его брат и возлюбленная этого брата, которая знакома тебе; помнишь, прогулку с мечтательницей? Её имя - Беатриса, и она - третий человек на той крыше, второй человек на том парапете. Кристофер случайно толкнул мечтательницу, она, падая, схватилась за брата Кристофера, а тот - выталкивая её обратно, на крышу, сорвался вниз, однако, падая, он схватился за какие-то декорации своего падения и запрыгнул в окно, о чём решил, ха-ха, умолчать. Брат Кристофера, получается, подозревал, свою возлюбленную в адюльтере с Кристофером (из слов самого Кристофера можно собрать, что сам он, имея какие-то причины ненавидеть эту возлюбленную, многократно советовал брату расстаться с ней, а тот почему-то понимал этот совет корыстным: якобы расстанься-ка с ней, чтобы с ней наконец сошёлся я), и, видя шанс, решил воспользоваться - инсценировал свою смерть, чтобы из-за кулис понаблюдать за правдой. На-горе брата Кристофера никакой адюльтеры не было. Кристофер возненавидел возлюбленную брата, она возненавидела себя и беспрестанно слыша яростные обвинения Кристофера, вслух желающего ей смерти, замыслила самоубийство. Всё это тайно наблюдал брат Кристофера и был уже готов счастливо вернуться на сцену, однако за ним уже давно следили агенты Бартоломео, считая, что он - один из шпионов закулисного синдиката. Брата Кристофера ловят и бросают в каземат к Альфэосу, тем временем Беатриса действительно совершает самоубийство, а узнав об этом и понимая, что доигрался, суицид совершает и брат Кристофера (его-то труп и оставили про-запас Дезмонд и Энтони), не говоря об этом самому Кристоферу, чтобы избежать третьего суицида. Ведь суицида Кристофера было бы не избежать: он случайно толкнул возлюбленную брата с крыши, начав эту историю, а потом толкнул её и на беспричинный суицид, через который всё-таки убил брата, будто со второго дубля. Кристофер так и не узнал, что его брат не умер на той крыше, а эта трагикомедия не получила огласки, иначе, безусловно, её авторство отдали бы анониму, однако нет, это одна из тех ситуаций, которыми не запачкал руки аноним. Зато своим бездействием в ней запачкал руки Эн; случайно он курировал их от начала до конца и мог спасти, но вместо этого лишь созерцал и обрёл светозарную мудрость: человека, который инсценировал свою смерть, можно убить безнаказанно, ведь официально он уже мёртв. На тот момент Эн (что бы он не говорил тебе, ха-ха) ещё не опубликовал своё существование ни в одной из плеяд, но, подслушивая и подсматривая, знал о существовании всех трёх фракций, среди чего подслушал и историю двух друзей, которые, появившись в этом мире, решили разойтись: один (последуем вслед за ложью и назовём его Френсисом) пошёл в плеяду Генри, а другой, Диего, - в плеяду Бартоломео. Диего, не подозревая, что славословие может оказаться фатальным, рекламировал своего друга в плеяде Бартоломео, рассказывая случаи из прошлого и из насущного мира, и вскоре создал ему безупречную репутацию, по большей части - среди женщин плеяды Бартоломео; финалом этих восхвалений стала оказия, в которой Френсис отважно спас Генри и Анну от человека в белом плаще (под которым прятались подражатели анонима, но в большинстве случаев - я). Безусловно, что Диего ораторствовал не бескорыстно, безусловно, задумывалось, что Френсис однажды вступит в плеяду Бартоломео и не неофитом, а прославленной фигурой. Ни один человек из плеяды Бартоломео не видел Френсиса, а те, кто видели, не думали, что это он: то ли Френсис представился в плеяде Генри фальшивым именем, то ли Диего дал ему фальшивое имя в плеяде Бартоломео, как бы то ни было Диего, повествуя о своём друге, использовал имя Эн. Вот это-то и знал тот Эн, которого помнишь ты, знал, ещё не вступив в плеяду, зато уже растрогав трагикомедию брата Кристофера. Этот Эн (его настоящее имя неизвестно) решил перекрасть аферу двух друзей, украв личность. К тому времени Диего уже вращался в драматургии анонима, мы так и не узнали в какой именно, и имел врагов; вот тогда-то ему и встретился Эн, предложивший помочь инсценировать смерть, из-за кулис отшлифовать сюжеты и вернуться на сцену победителем; взамен Эн просил всего лишь оказать ему посильную протекцию в будущем. Диего, к глупости, посчитал, что план Эна идеален и согласился; вместе они инсценировали смерть Диего и аккуратно подставили на роль убийцы самого фанатичного врага Диего. Далее по плану Эн должен был наконец прийти неофитом в плеяду и изнутри продолжить осыпать этого врага уликами убийцы. И он пришёл, но назвался не собой, а наконец тем самым Эном, кричащим о том, что лично найдёт и накажет убийцу своего друга, Диего; и он начал осыпать уликами того врага, но лишь для того, чтобы в тот же самый миг, когда Квентин докажет, что убийца Диего - тот самый враг, действительно убить Диего. Между делом он собирался убить и Френсиса, чтобы тот не повторил его роль, пришедши в плеяду Бартоломео и начав кричать о том, что лично найдёт и накажет убийцу своего друга. В это-то контекст случайно и впутался ты, будто вновь не отступая от репутации психопата. Бартоломео действительно сказал, что в его плеяду тотчас вступит только один из вас - ты или Эн (тот, кто похитит Анну), потому Эн автоматически стал твоим врагом и, помнишь, назвал себя изгоем и начал рассказывать тебе легенды о своей святости; ему нужно было незамедлительно оказаться в плеяде, чтобы довершить аферу, ведь он уже назвался Эном, и весть об этом мог случайно подслушать Диего, а потому он готов был пойти не только на эту ложь, но и на убийство тебя.
   Второй раз вы с Эном встретились бесплотно - когда ты занимался всё той же попыткой предварительной интеграции Френсиса в плеяду; он подумал, что ты играешь с ним, и, действуя в интересах Френсиса, обещаешь, что доведёшь Френсиса в плеяду Бартоломео несмотря на всего его потуги. Финалом превращения Эна в твоего смертельного врага стало похищение Френсиса, которого как раз шёл убивать Эн, не могший не подумать, что так ты спасаешь его от смерти. Кстати, ты ведь видел это похищение - криминальный дуэт Данте, ха-ха, и Винсента; у меня и у него были разные причины, но одна цель. Сама история Эна закончилась успехом: когда однажды мы пришли в каземат Френсиса, то нашли его труп; потом я лично вонзил нож в руку трупа Диего, чтобы убедиться в реализме. И именно поэтому Эн считал тебя единственной кляксой в своей безупречной партитуре, кляксой достойной убийства. Немного позже узналось, что у него была ещё и другая причина убить тебя, именно Эн и был тем киллером, у которого ты украл роль. Ему даже удалось подловить тебя в одиночестве, вы начали играть в пистолетные догонялки, которые переросли в прятки, и вот тогда ты гениальным трюком спасся от смерти. Забежав за угол и зная, что Эн близок, ты разными голосами сам с собой разыграл диалог, вкратце гласящий о том, что всё идет по плану, Эн купился, и сейчас ты доведёшь его куда нужно. Выслушав это, Эн ретировался, чтобы убить тебя со следующего дубля, который не успел наступить. Твоим убийцей мог быть и сам Диего, который благодаря играм анонима в числе своих врагов видел и тебя, а потому, уже инсценировав свою смерть, покушался, но в финале погони за тобой и обнаружил твой труп; потом, как уже сказал, я убедился в его неодушевлённости, убедившись и в том, что твой убийца не он. Также на эту роль претендовал Франсуа, ведь он так и не поверил, что ты не видел юнца, Никомедо, и всей происходившей комедии, а потому проверил тебя, воспользовавшись самым камуфлетным способом. Альфэос, который являлся одним из центральных актёров Бартоломео, задавал свои загадки не бескорыстно, ведь каждый, кто давал ему ответы, косвенно признавался в знании некоторых тайн; одной из загадок Альфэос бросил тебе именно ту, правильный ответ на которую обличал Франсуа маньяком. Будучи ещё одним актёром Бартоломео, Франсуа поговорил с Альфэосом, попросил его испытать тебя и, услышав то, что ожидал услышать, спланировал твоё убийство, но тебя предупредила Мессалина. Отметая варианты твоей смерти, мы наконец взялись за самую ослепительную версию, предполагающую, что тебя убил генералитет. Мы потратили столько драгоценных часов на расследование, ха-ха, чьих-то фантазий. Даже не буду пересказывать океаны этой ереси; вспомни письмо Генри, где говорилось о каких-то жертвоприношениях теням, и ощутишь жанр сумасшедших причин, по которым тебя убивал генералитет. Генералитет, Генри, Бартоломео и Хрусталий знали, что среди неофитов найдутся такие, которые будут доискиваться правды, а потому они придумали для них игру в некий поиск сокровищ. Придумали обрывки трёхсотлетней истории, приправили их мистикой и оккультизмом и подарили нить, ведущую в это расследование всем желающим. Чтобы было ясней: пока ты прогуливался по будню, многие (некоторое время даже я сам) разыскивали выдуманные обрывки дневника ещё одного выдуманного старожила, считая, что вот-вот доищутся правды, узнают тайны Бартоломео и едва ли воцаряться вместо него; ха-ха, эти обрывки в прямом эфире писал сам Бартоломео, а триста вымышленных лет позволяли его фантазии роскошествовать. Если бы ты всё-таки дошёл в храм, куда тебя пригласил главный мистик этого дня, Ромео (ещё один актёр Бартоломео), ты бы обнаружил там величественное представление, в котором какие-то люди в мантиях и капюшонах во главе с Ромео поклоняются теням, обещают им то самое людское жертвоприношение, ха-ха. Всё это, конечно же, был лишь сильнодействующий спектакль и загуститель лжи. И когда генералитет понял, что ты прорвался сквозь все эти сети лжи, что ты убедился, что весь мистицизм - самая искренняя галиматья, и что ты узнал, что вместо трёхсот лет было всего лишь два дня, вот тогда то он и задумал нейтрализовать тебя, однако не успел. Кстати, именно словесный портрет Ромео рисовал тебе аноним на якобы первой вашей встрече, представляясь киллером; тогда ты не мог и представить, что, называясь киллером, аноним в-лицо передразнивает тебя, ведь хронологически незадолго до этой встречи мы и украли роль у Эна, а аноним демонстрировал тебе то, что знает это. Мы долго думали, почему он назвал мнимым заказчиком твоего убийства именно Ромео, с этого и началось моё бесполезное погружение в океаны мистической галиматьи. В конце концов, осталось только два варианта - либо ты сам убил себя, либо это всё же сделал аноним. Ты действительно имел причину убить меня, потому что, внимание, видел, как Данте убивает Фелицию, безжалостно бросая её теням и с катарсической улыбкой наблюдая её бесследное исчезновение; поступал я так из-гуманности, но ты не знал, что тени - не враги, что я - ты, а потому можешь представить, сколько ненависти ты возымел и сколько раз пытался упокоить меня, но и здесь я не умер. К тому времени было неопровержимо доказано, что и аноним уже не мог этого сделать (скоро расскажу, почему), а спустя несколько перескоков во времени, я наконец узнал смешную правду. Ты вёл Фелицию посмотреть на твой труп, чтобы это зрелище наконец сорвало с неё маску безразличия, если таковая имелась, однако, когда ты пришёл в нужное место, трупа там не было, зато через несколько секунд был выстрел, который и убил тебя, так что, да, ха-ха, зрелище получилось феерическим. Умирая на руках у Фелиции, ты уже понял, чей это был выстрел - твой пополам с Никомедо: в нескольких десятках метров от того места, куда ты привёл Фелицию как раз разворачивалась сцена, в которой Никомедо, схватив пистолет, попытался убить обморочного Франсуа, а ты, выбивая у него пистолет, отправил шальную пулю в наихудшую сторону пейзажа. Ни ты, ни Фелиция не слишком-то горевали о том, что ты умираешь, ты - потому что уже знал, что смерть - выход отсюда, а она - не из-за безразличия, но из-за заблуждения, которое же и велело ей провести этот день молча и которое она там же сообщала тебе. Ты не помнишь мир, из которого мы пришли сюда, но в нём ты не был столь сентиментален по отношению к Фелиции; там она едва ли не двадцать лет безответно любила тебя, а ты последние десять из них даже не помнил о её существовании, ей часто снился сон, похожий на мир, в котором мы оказались сейчас, и в этом сне вы с ней, конечно же, тонули в романтике, а сегодня, когда сон стал явью, она не поверила в это, зато вдруг решила изменить его сюжет и наказать тебя, чтобы ты испытал то, что все эти годы испытывала она - абсолютную безответность. Хотя, кто знает, похожий ли ей снился сон и сон ли это был вовсе: параллельные вселенные, временная петля, этот опус с тенями - и я готов посмотреть на это с другой точки зрения. Теперь главное. Аноним. Я бы никогда не смог угадать, кто же прячется под маской анонима, однако Фалько, будь он проклят, ха-ха, догадывался. К удаче ли, угадывать и не пришлось, аноним раскрылся сам - не без камуфлета, конечно же. Ты встречался с анонимом, я встречался с анонимом, на каждой встрече он продолжал предлагать на обсуждение разные ситуации и просил отметить, на чьей стороне справедливость. К концу дня мы точно обсудили Кристофера, Квентина, Фалько (кстати, именно тот случай, когда он издевался над Нэммедио), Данте, Джакомо, Миреллу и Фелицию. Справедливо ли её молчание, - среди прочего неизбежно спросил он о Фелиции, ха-ха, услышав твоё "нет", которое, так или иначе, услышал и во всех остальных случаях. Когда эти разговоры уже давно состоялись, вы с Августо шли на важную встречу с Фалько и Джакомо, однако не дождались их; поспрашивав, вы узнали, что последний час их не видел никто из тех, кто должен был видеть. Тем временем криминалитет вдруг начал ликовать о богорадостной пропаже Квентина. Бартоломео, начав было посмеиваться тому, что Кристофер, как истинный "адъю'тант", пропал, закончился криками о том, что вместе с ним опять пропала и Фелиция. Подражатели анонима, хоть и пристально следили за Миреллой, тоже потеряли её. Ты, продолжая бегать с Августо, начал уже было о чём-то догадываться, как вдруг, за вашими спинами появился аноним, начавший диалог с тобой с саркастических изъявлений благодарности за то, что ты разделил с ним грех. Едва ты сказал своё "не понимаю", аноним всё тем же саркастическим голосом и такими же фразами объяснил, что весь день спрашивал твоего согласия на убийства, и ты помог ему распрощаться с малодушными сомнения. Он пообещал тебе, что ни одна из подтверждённых тобой жертв не страдала, и особенно нежен он был с Фелицией; каждый из них умер, начиная диалог с пистолетом у затылка, в самый неожиданный момент времени получая пулю. Тогда ты ещё не знал ни одной из правд, потому чувствовал себя очень трагично - потерявший память, находящийся чёрт пойми где и вдруг лишённый всех друзей, союзников и любимой. Не дожидаясь твоей ремарки, аноним спросил, справедлив ли сам его поступок по отношению к тебе, справедлив ли вообще факт существования анонима, и попросил тебя хорошенько подумать, прежде чем дать ответ. Конечно же, он хотел, чтобы ты, чувствуя затылком пистолет, струсил, лицемерно назвал действия анонима справедливыми и оправдал его; более того, тогда ты считал анонима психопатом, потому думал, что его больной душе действительно нужно, чтобы кто-то оправдал его действия. Однако на тебя нашло помрачение, и ты, выругавшись сквозь слёзы злости, сильными выражениями сказал, что всё это не справедливо, и, как водится, поклялся убить анонима, если сейчас он оставит тебя в живых. Аноним предложил тебе сыграть в последнюю игру - рискнуть обернуться, ведь терять уже нечего. Ты дрожа от страха и злости сделал это, и... обнаружил за своей спиной надменную Мессалину, которая держала пистолет обратной стороной, направленным себе в грудь, и с невыразимым пафосом предлагала дерзнуть убить её. Едва ты схватился за предложенный пистолет, как почувствовал едкий подвох. Казалось, что в пистолете обязательно нет патронов, а когда он издаст в сторону Мессалины щелчок, тебя тотчас убьёт какой-то её сообщник, которым уже казался даже Августо, оказавшийся у тебя за спиной, и не проявляющий никаких признаков своего присутствия. Эмоциональность того, что последовало далее была катастрофичной. Когда тебя объяла решимость, Мессалина расплакалась, упала на колени, начала умолять, просила пощады, целовала твою одежду, кричала о том, что не хотела никого убивать, но они заслужили. Потом начались противоречивые апологий. Плача сказала, что она не аноним, но лишь та, кого подослал аноним, и если она не отыграет эту роль, аноним убьёт её любимого, а её собственная смерть - в твоих руках. Плача сказала, что скорбит вместе с тобой, ведь аноним убил её любимого Фалько. Сказала, что аноним - Фалько, который, чтобы проверить силу её чувств, и поставил её на это место, в эту позу, в эту роль. Сказала ещё много противоречий и вдруг вовсе порвала на себе декольте, полуобнажённая обняла твои колени и принялась просить защитить её. Всё так же плача объявила, что всё сказанное ею до этого момента - ни её слова, ей это суфлировал аноним, но теперь она готова быть искренней, готова говорить правду, а правда лишь одна - Мессалина любит тебя. Сказала, неужели ты убьёшь это цветущее тело, неужели ты уничтожишь красоту, которой можешь обладать? Мессалина вся твоя. Да даже если она и аноним, даже если и от-ревности убила Фелицию, даже если убила всех, чтобы вы остались вдвоём, даже если даже она и сходит с ума от любви к тебе. Разве не должен мужчина прощать красивой женщине все капризы, влюблённой в него женщине?! Кричала, что ты был не нужен Фелиции, но нужен ей, Мессалине. Кричала, что Фелиция уже мертва, но жива она, Мессалина, и вы вдвоём здесь и сейчас; прошлого уже не вернуть, но есть будущее. Пока ты стоял в самой безупречной прострации, Мессалина уже жадно целовала тебя, ласкала себя твоими руками и невпопад приговаривала вопросы о том, как ты можешь знать, что аноним она, а не кто-либо другой. И наконец ты выстрелил в неё, наверное, чтобы не сойти с ума от путаницы. Мессалина упала, через несколько мгновений совершенно другим голосом рассмеялась и вдруг бросила свой финальный камуфлет. Умирая сказала, что теперь на твоей совести её беспричинная смерть, ведь Фалько, Фелиция и все остальные отнюдь не мертвы, а лишь спрятаны там-то.
   Сказала, что теперь ты, как и хотел, настоящий киллер, а она заказала тебе сама себя: якобы пока её подражатели инсценируют смерти, оригинал умирает всерьёз, и это самоубийство - престиж её фокуса. Конечно же, она знала, что смерть, как и слияние с тенью, - спасение отсюда, однако этого не знал ты и от всего случившегося аккурат потерял память. Я нашёл всех этих фальшивых мертвецов в указанном Мессалиной месте и почти сразу "убил" Фелицию, потому что пора было выбираться из этого города и мира, а потом на моих глазах, но главное, ха-ха, на глазах Нэммедио застрелился Фалько, на прощание сказавший ему: "о нет, я же обещал, что лишу вас всего, так лишу и возможности отомстить мне!" Вот таков конец, ха-ха. Я ведь, кстати, пришёл сюда посмотреть и твою смерть. Вон - свет, вот - ты, сделай же пару шагов - шагов навстречу будущему, вслед за Фелицией, Фалько и Мессалиной.
   - Но где я окажусь, когда исчезну отсюда?
   - Там, где должен был оказаться.
   - Я в смятении, это самый странный конец моей жизни; ха-ха, звучит так, будто это не первый конец, который я переживаю. Может расскажешь, ещё хоть что-нибудь об этом дне, здесь ведь столько всего случилось... начиналось...
   - Именно "начиналось". Это лишь второй день задумки Бартоломео, потому здесь воистину всё только начинается, и истории, начала которых ты наблюдал, ещё не закончились. Могу, конечно, разбросать осколки истин. Например, вторым детективом был, ха-ха, Андре, а никаких легатов у Квентина не было и нет, эти легаты - афера, которой аноним украсил жизнь Дезмонду, Энтони и "Игнацио". На самом деле, то, что Игнацио ни разу не показался в сцене иносказательного шантажа Квентина - не случайность, потому что Игнацио - лишь имя, под которым спрятался последний участник этого криминального трио. К тому же одним из тех, кто следил за ними, был Теодор, а значит у них был какой-то план на его счёт, но какой и чем это кончилось - неизвестно. Зато отчётливо известно, что случилось со Скарлет, Теодором и Федерико около театра: лишним человеком в той сцене действительно был аноним, Мессалина, которая ловко вывернула аферу, которую плели Скарлет и Градоида. На самом деле Скарлет любила Федерико, однако, ха-ха, была женщиной, а значит, мечтала усложнить жизнь себе и другим. Она знала и то, что её любит Федерико, и именно поэтому, ха-ха, ответила взаимностью на чувства Теодора, она хотела, чтобы Федерико измученный от безответной любви однажды вдруг познал самый внезапный и самый желанный рай и испытал самый сильнодействующий контраст. Заодно она хотела проверить силу чувств Федерико, проверить простит ли он ей то, что она так жестоко издевалась над его другом, Теодором, подготавливая для него, Федерико, этот романтический сюрприз. Градоида, как подруга Скарлет, помогала ей в этом, помогала обманывать Теодора, оттого-то он среди развязки и бросился именно за ней. Тем временем аноним лживо писал Скарлет, что Федерико - лишь авантюрист, который чувствует к Скарлет не любовь, а корысть; Мессалина (она хорошо знала Скарлет, ведь они обе были наперсницами Елены), действуя именно так, как ты думал, действует Фалько, - играя с жертвой и от лица анонима и от своего собственного, смогла-таки заставить Скарлет сомневаться в искренности Федерико и предложила ей доказать свои слова, спрятав Скарлет за ту самую дверь и хитро вложив в уста Федерико те самые, гадкие слова, которые якобы он всё время говорит за спиной у Скарлет. Развязку ты помнишь, только нужно понимать ювелирность каламбура: Скарлет, как женщину, почему-то больше всего волновала, способен ли Федерико ради неё предать дружбу, и именно потому она и купилась на фокус анонима, ведь казалось, что, произнося те инвективы, Федерико ради дружбы с Теодором, наоборот, предаёт её саму, ибо тот, кто любит, как правило, защищает свою любимую даже, если знает, что сплетни о ней правдивы, однако уж точно не говорит гадости, причём по собственной инициативе, ха-ха. Пока Скарлет думала, что Федерико отговаривает Теодора от сближения с ней, как куртизанкой, сам Федерико делал именно то, о чём она мечтала - он сказал бы Теодору всё, что угодно, и предал бы, кого угодно, лишь бы Теодор отвернулся от Скарлет, и он, Федерико, получил шанс быть с ней. Федерико и Теодор порознь подумали одно и то же - что это была афера Игнацио; на этом-то и решили сыграть Дезмонд, Энтони и некто, показывая свою встречу и шантаж Квентина Теодору. Конечно, стоило бы пересказать тебе всё красноречие Фалько, но понадобилось бы несколько томов разговора. Когда я сказал, что Мессалина уже умерла, он впал в отчаяние, сказав, что приготовил к этому случаю столько острот: он хотел, указывая на рану от пули, сказать ей, что теперь-то "видит её насквозь", затем посочувствовать тому, сколь неудачно она "бросила кости", потом назваться её "секундантом" и, в конце концов, подметить, что с каждой секундой она всё более человекоообразна, простите, человечна, ха-ха. Кстати, когда я показал ему свой труп, он изрёк: "Ну и за что вы так опол'чились на меня, ха-ха?" Но больше всего запомнилась его ремарка из сцены, в которой он играл в шахматы с Кульминантом и, проиграв, воскликнул: "и не стыдно вам, ругаетесь матом?". Истинная гениальность Фалько творилась самым публичным, но самым незримым образом: помнишь, когда вы обсуждали прелести Елены, он научил тебя погромче крикнуть не любую фразу, чтобы показать, что ты смотришь на Елену с таким выражением лица случайно, думая о своём; потом пример этого же продемонстрировал тебе Ромео. Фалько научил этому фокусу всю плеяду, а потом устроил из того настоящий фурор: пока все вокруг, маскируя свои диалоги, кричали "нет я отказываюсь", "простите, нет, я не хочу с вами говорить" и тому подобные вещи, Фалько дирижировал происходящим, каламбурно объясняя кому-то от чего якобы отказывается один и почему не хочет говорить другой, ха-ха. Гениален был и трюк Стэнли, который, шантажируя трупом Венцеслао, послал Уильяма и Винсента организовать пересечение тех двух незнакомцев: незнакомец, который послушал речи Уильяма и Винсента о том, что они сломали планы Стэнли, рассказал об этом второму незнакомцу, который аккурат собирался сделать то же самое и потому воспринял рассказ об этом издёвкой, якобы означающей, что его планы известны самому Стэнли. Вновь неизвестно, зачем это было нужно и чем это закончилось, однако смешно, что мы сами помогли этому второму незнакомцу оказаться там вовремя, ведь ради него и состоялся тот бенефис Джакомо, рассорившего команду мстителей, шедших точно по душу этого второго незнакомца. Чтобы узнать, зачем Джакомо спасал его, нужно спрашивать у самого Джакомо, я знаю только, что это происходило в контексте ситуации Виолетто, Чезаре, Орацио и Адель; если я не ошибаюсь, этими двумя незнакомцами были Орацио и Батиста, и, конечно же, Орацио - вторым из них. В самой той ситуации Чезаре очень скоро понял, что убийца, появление которого он ждал, следя за Виолетто, - он сам. Всё. Во всём остальном я принимал лишь косвенное участие, потому не буду пересказывать обрывки. До встречи, - сказал бы я, но, ха-ха, надеюсь, наша встреча больше не случится. Вон - свет, давай, ха-ха, умирай.
   - Но... - опасливо сказал Валентино, косясь на освещённый участок асфальта.
   - Не ясно, где ты окажешься, но ясно, что - рядом с Фелицией, а это, согласись, уже неплохо?.. - заманчиво и томно произнёс другой Валентино.
   Валентино вбежал на свет, дождался появления тени, ахнул, смотря в глаза своему двойнику, и безболезненно исчез.
  
   - И что, - сказал Псевдоисторик, - попал ли он наконец в рай?
   - Да, - ответил Вагус, - Но так как рай не выразить прозой, выразим его точкой, финальной точкой этой книги. До новых встреч.
   - Ах, этот чопорный конец. Прощайте, читатель.
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"