|
- Ну что, будем и дальше играть в молчанку? - спросил Мирошников, доставая из початой коробки "Казбека" новую папиросу.
Рядовой Кирюхин хмуро глядел исподлобья и ни в чем сознаваться не собирался.
- Не знаю, чего вы от меня хотите, товарищ младший лейтенант.
"Не так, не так бы с ним надо, - подумал Мирошников. - А дать бы кулаком по столу, чтобы карандаш в щепы, да рявкнуть по-медвежьи, чтобы в портках замокрело - тогда бы спесь-то подрастерял. А может, и нет. Полтора года на фронте, из них год не передовой, медаль "За боевые заслуги" - поди, кой-чего пострашней особотдела видал".
- Курить хочешь? - спросил он беззлобно.
- Не курю я, товарищ младший лейтенант, - устало напомнил Кирюхин.
- И правильно, - кивнул Мирошников. - Курево, говорят, жизнь укорачивает. А ты молодой, тебе бы жить и жить еще, верно? Кабы не эта бумажка.
Лейтенант продул бумажную гильзу, постучал ею по коробке, вытрясая остатки табачных крошек, старательно обмял папиросу гармошкой, и не торопясь, прикурил от 'катюши'-коптилки.
- Это ведь я с тобой по-человечески, по-свойски говорю, понимаешь? - продолжил он. - Там... Там с тобой нянчиться не будут. Поэтому лучше, если ты мне, вот здесь, все и расскажешь.
- Я уже все вам рассказал, - ответил Кирюхин, - как в красноармейской книжке записано, так и есть, мне скрывать нечего. И товарищи соврать не дадут.
- Вот с товарищами-то у тебя и проблема, - перебил Мирошников, пустив сизую струю крепкого дыма в закопченный потолок блиндажа. - Вот что пишет, к примеру, рядовой пулеметной роты Кравченко, цитирую: "Вернувшись из госпиталя 12 сентября сего, 1942 года, встретил у полевой кухни своего старого товарища, рядового третьего взвода первой стрелковой роты Михаила Кирюхина, который совершенно меня не узнал, хотя до ранения мы с ним были очень дружны, поскольку призывались из одного села. Прошу на основании моих слов проверить этого товарища, который лицом есть вылитый мой земляк и боевой товарищ рядовой Кирюхин, а по существу совсем другой человек, и может статься, немецкий шпион-диверсант. С моих слов записано верно, число и подпись: рядовой Кравченко".
- Дурак этот Кравченко, - сказал Кирюхин. - Я после второй контузии много чего напрочь позабывал. Имена и лица до сих пор еще путаю, бывает.
- Бывает, что и вошь кашляет, - проворчал Мирошников, попыхивая папиросой, - но моя обязанность - проверить и доложить. Проверить я не могу: госпиталь попал под бомбежку, все бумаги сгорели, члены врачебной комиссии убиты или пропали без вести. А поскольку возиться мне с тобой здесь нет никакой возможности, я твое дело должен передать в Особый отдел ОГПУ дивизии. Понимаешь?
- Так точно.
Младший лейтенант затушил окурок о подошву, неторопливо выдул пыль из двух стаканов, снял с буржуйки котелок и нацедил чаю. Потом покопался в кармане и отыскал кусок сахару, облепленный табачными крошками и завернутый для сохранности в не первой свежести носовой платок. Мирошников расколол сахар ловким ударом ножа прямо на ладони, одну половинку закинул в рот, а вторую положил перед Кирюхиным.
- Пей, - сказал он. - В дивизии порядки другие, там не почаевничаешь. Как человек, я против тебя ничего не имею. Но как уполномоченный особотдела ОГПУ - ничего больше сделать не могу.
- Я понимаю, - хмуро сказал боец.
Он по-детски обхватил стакан двумя ладонями и принялся шумно швыркать из него кипяток. На вид Кирюхин казался совершенно спокойным. Это больше всего и смущало Мирошникова.
- Есть, правда, - сказал он, - маленький шанс уладить это дело по-тихому. Кто-нибудь в батальоне может за тебя поручиться? Кто тебя лучше знает?
- Особо никто, - сказал Кирюхин. - Пока в госпитале валялся, от моей роты почти никого не осталось. Вот, разве что, взводный...
"Ай да я!" - мысленно похвалил себя особист.
- Это лейтенант Стрельченко? - переспросил Мирошников. - Так он же, вроде, тоже из пополнения?
- Так точно, - кивнул Кирюхин. - Только я его еще по госпиталю знаю, вместе выписывались.
На улице хлопнула с треском осветительная ракета, и сквозь щели неплотно сколоченной двери блиндаж наискось пересекли лучи мертвенно-бледного света. Неподалеку коротко татакнул пулемет, с снова все стихло.
- Недобрая тишина, - сказал Мирошников.
- Значит, на рассвете полезут, товарищ младший лейтенант, - ответил Кирюхин.
- Может быть, может быть, - кивнул особист. - Только это уже без тебя. Как только вернется машина, сопроводим тебя в штаб дивизии. Ну что, допил, что ли?
Сквозь щелястую дверь блиндажа внезапно донеслось тарахтение мотора и скрипнули тормоза. Мирошников мельком взглянул на часы и даже приложил их к уху, чтобы проверить, не остановились ли они.
- Что-то рано, - заметил он.
- Это не наш "виллис", - пояснил Кирюхин, - слышите, как тарахтит? Это "эмка".
За дверью послышался голос часового, и следом глухой басовитый баритон приезжего. Кожаные петли скрипнули, и в блиндаж, согнувшись, втиснулся коренастый офицер с тремя шпалами НКВД в петлицах. Был он для капитана несколько староват, или седые виски делали его на вид старше своих лет. А может, в этом были виноваты глубоко посаженные цепкие глаза и короткие жесткие складки у сжатых губ.
- Встать, смирно! - приказал Мирошников, поспешно одернув гимнастерку и загоняя складки на спину.
Кирюхин встал и принялся застегивать верхнюю пуговицу. Вошедший окинул быстрым хищным взглядом полутемный блиндаж с его обитателями, и остановил свой беглый обзор на столе.
- Уполномоченный особого отдела ОГПУ при батальоне младший лейтенант Мирошников! - четко доложил особист. - Снимаю показания задержанного рядового Кирюхина.
- Ну-ну, - сухо заметил вошедший, кивнув на полупустые стаканы. - Я вижу, как снимаете... Вольно... Я - новый оперуполномоченный особотдела дивизии, капитан Строгачев. Прибыл забрать у вас рядового Кирюхина. Теперь это дело дивизионной контрразведки. Вот бумаги, ознакомьтесь и вызовите конвойных - мы уезжаем немедленно.
- Бекетов! - позвал особист, взглянув на предписание.
В блиндаж, сверкнув примкнутым штыком, заглянул конвойный.
- Сопроводи задержанного в машину капитана, - приказал Мирошников, стараясь не глядеть на Кирюхина.
- Прощайте, товарищ младший лейтенант, - сказал Кирюхин. - Спасибо за чай.
Мирошников промолчал. Задержанный заложил руки за спину и вышел, сопровождаемый тенью конвойного.
- А мне чаю не предложите? - спросил капитан.
Мирошников так же молча выплеснул остатки заварки в угол, ополоснул стакан и налил его до краев. Капитан присел к столу и отхлебнул темный горячий напиток.
- Крепкий, - похвалил он. - Хорошо. Люблю все крепкое. А некрепкое не люблю. Жалеешь парня, лейтенант?
- Младший, - поправил Мирошников.
- Вижу, жалеешь.
- Ведь расстреляют ни за что, - тихо сказал особист.
- А если - "за что"?
- У меня на него ничего нет, кроме этого дурацкого рапорта. Отзывы по службе положительные. Имеются боевые награды и поощрения. Анкета чистая. Комсомолец. Так, написал рапорт один дурик. Да ведь они все пишут. Видели бы вы, сколько. На приятелей, на командиров. На меня даже, было, в полк писали...
Мирошников потянулся за папиросами, достал одну и принялся нервно разминать ее в пальцах, продувать и постукивать по крышке коробки, пока не увидел у самого носа вспыхнувшее пламя зажигалки.
- Прикуривай, - приказал капитан.
Мирошников неторопливо обмял бумажный мундштук и прикурил, стараясь больше не выказывать волнения.
- Недавно в органах? - участливо спросил Строгачев.
- Второй месяц, - ответил негромко Мирошников. - Нехватка кадров после контрнаступления.
- Ясно, - сказал капитан. - Ничего, привыкнешь.
Лейтенант поперхнулся крепким дымом и хрипло раскашлялся.
- Он, правда, в чем-то замешан?
- А ты хочешь мне что-то сказать? - спросил капитан.
- Нет, - ответил Мирошников.
- Ну, тогда мне пора. - Строгачев поднялся и оправил гимнастерку. - Спасибо за чай. Хороший, крепкий. Люблю, понимаешь, все крепкое. Характер у меня такой.
Капитан повернулся к выходу, и тогда Мирошников торопливо заметил ему вслед:
- Он сказал, что за него поручится лейтенант Стрельченко.
- Да,- сказал капитан, приостановившись на секунду, - я был прав - привыкнешь.
Выйдя из блиндажа, он ловко, не по годам, перемахнул на бруствер, прошел к машине и распорядился конвойному:
- Свободен.
- Товарищ капитан, без конвоя не положено, - возразил Бекетов.
- Я сказал - свободен, - отрезал Строгачев. - Задержанный, в машину. Сержант, заводи.
Капитан втолкнул Кирюхина на заднее сиденье и втиснулся следом. Двигатель 'эмки' завелся с пол-оборота, и шофер сразу воткнул первую передачу.
"Не полож..." - донесся в последний раз голос конвойного, но машина уже вырулила на дорогу и понеслась в сторону КПП. Там капитан тоже особо не церемонился. Мельком взглянув на лица проезжавших и корочки ОГПУ, постовые без вопросов подняли шлагбаум. "Эмка", прищуренно сверкая щелевыми фарами, помчалась в синие сумерки.
- Чисто сработали, - поздравил сержант.
- Следи за дорогой, - приказал Строгачев. - Мы еще не дома, - и обернувшись к задержанному, приказным тоном спросил. - Кто второй?
- Какой "второй"? - прикинулся непонимающим Кирюхин.
- Ты еще будешь мне вопросы задавать, сопляк? - жестко сказал капитан. - Здесь вопросы задаю я. Три недели в военном архиве пыль глотал. Переброска была удвоенной массы. Кто второй?
- Я не понимаю, что вы от меня хотите! - выкрикнул Кирюхин.
- Машина, стоп! - рявкнул капитан.
Сержант от неожиданности так резко надавил тормоз, что задержанный не удержался и с размаху влепился носом в спинку переднего сиденья. Строгачев железной хваткой сгреб его за грудки, и, не глядя на тонкую струйку крови под разбитым носом Кирюхина, ледяным тоном отчеканил:
- Если ты и дальше собираешься играть в эту игру, я могу подыграть. Поеду и сдам тебя на деле в особотдел дивизии. Что там с тобой сделают, можешь догадаться и сам. Соображаешь?
- Да, - выдавил Кирюхин, шмыгнув носом.
- Тогда сейчас же отвечай, кто второй.
- Не знаю.
- Сукин сын! - снова рявкнул капитан. - Зато я, я знаю! Я только хочу, чтобы ты мне сам его назвал! Сам! Повторяй: лейтенант Стрельченко! Стрель-чен-ко! Что, я прав? Прав, или нет, черт побери?
- Не знаю! - затравленно огрызнулся Кирюхин.
- Вы бы полегче, - попросил сержант. - По уставу...
- Помолчи, - отмахнулся Строгачев. - По уставу... Возиться с ними... И черт с тобой, - добавил он сухо. - Сопляк. Без твоих показаний обойдусь. Сержант, веди его. Ты знаешь, что делать.
- Выходи, задержанный, - приказал сержант.
- Не пойду! - уперся боец.
- Да выходи уже, доигрался! - Строгачев двинул плечом, и Кирюхин мешком вывалился из машины.
Сержант направил на него пистолет, щелкнул затвором и приказал:
- Встать. Вперед. При попытке бежать открываю огонь.
Кирюхин поднялся и отер со щеки приставшую грязь пополам с хвоей.
- Всех не переловите, - сказал он. - Все равно сбегу!
- Отбегался уже, - ответил сержант, подтолкнув его дулом пистолета в сторону леса. - Пошел.
Капитан смотрел им вслед, пока оба не растворились в густеющих сумерках. На легкий шорох за спиной он сразу оборачиваться не стал. Сначала незаметным движением кисти расстегнул кобуру. И в качестве ответа над самым ухом услышал отчетливый щелчок взведенного курка.
- Даже не думайте, - предупредили позади.
- Не думаю, - спокойно сказал капитан.
Рука незнакомца скользнула по гимнастерке справа, слева, потом ловко и быстро извлекла из кобуры пистолет. Строгачев осторожно скосил глаза книзу и увидел на портупее только хвостик наискось обрезанного ремешка. Срез был такой ровный, словно сделан опасной бритвой.
- Обернуться можно? - как можно спокойнее спросил Строгачев.
- Руки за голову. Обернитесь. Только медленно, - приказали сзади.
Капитан коснулся пальцами стриженого затылка и повернулся. Лицо и нашивки напавшего было трудно толком рассмотреть в темноте, но на левой петлице тускло поблескивали два кубаря.
- Лейтенант, вы отдаете себе отчет, что напали на старшего офицера? - спросил Строгачев. - Более того, на офицера ОГПУ? Я требую, чтобы вы себя назвали, убрали оружие и подчинились старшему по званию.
- Документы! - потребовал лейтенант, и не подумав опустить пистолет.
Строгачев, мельком заметив, что напавший сменил свой наган на капитанский 'ТТ', убрал руки с затылка и потянулся к боковому карману.
- Медленно! - предупредил лейтенант.
Строгачев как можно спокойнее расстегнул пуговицу, вытащил удостоверение и аккуратно положил его на теплый капот машины. Достаточно близко. И когда лейтенант потянулся, молниеносно схватил его запястье, дернув на себя и вверх. В темноте хлопнула голубая вспышка, и капитан, вскрикнув, схватился за онемевшее плечо.
- В следующий раз выстрелю в голову, - пообещал лейтенант.
- Ты даже не представляешь, что тебе за это будет, - прошипел Строгачев, чувствуя, как онемение расползается по руке все выше. - Я - оперуполномоченный особотдела дивизии капитан Строгачев!
- Ничего особенного не будет, - ответил лейтенант. - Потому что настоящий капитан Строгачев сейчас в штабе дивизии. Комбат говорил с ним по полевому телефону двадцать минут назад. Я поручился за Кирюхина, и его разрешили оставить в батальоне до особого распоряжения. Опоздал только на пару минут.
Лейтенант поднял удостоверение и посветил себе зажигалкой. Красные блики на секунду полыхнули в его глазах, осветив острые скулы и прямой нос. Насмешливо фыркнув, он швырнул корочки обратно на капот.
- Где мой боец? - спросил он.
- Стрельченко, - догадался капитан. - Вот и отыскался второй беглец. Даже особо напрягаться не пришлось.
- Где рядовой Кирюхин? - повторил вопрос лейтенант.
В перелеске, куда сержант увел Кирюхина, полыхнула короткая желтая вспышка, и через секунду донесся хлесткий раскатистый хлопок.
- Если ты имеешь в виду своего приятеля, он только что доставлен в следственный отдел Комитета Охраны ПВК, - ответил Строгачев. - А рядовой Кирюхин, тысяча девятьсот двадцать второго года рождения, убит в ходе Ржевской наступательной операции тридцать первого июля сорок второго года. Скверно работаете над легендами, ребятки.
- Так уж и скверно? - огрызнулся лейтенант.
- Да уж, не блестяще. Лейтенант Стрельченко до июля тысяча девятьсот сорок пятого числился пропавшим без вести. Он умер от туберкулеза в лагере военнопленных "Цайтхайн", в Саксонии, близ Якобсталя, в ноябре сорок четвертого.
Лейтенант ухмыльнулся:
- Учтем на будущее.
Капитан заложил парализованную руку за портупею и сказал:
- Не знаю, как ты сам видишь свое будущее, а я вижу его довольно ясно. Шесть месяцев общественных работ и трехмесячные курсы социального перевоспитания, включающие гипнотическую психокоррекцию. Сопротивление аресту я готов забыть, если вернешь парализатор и добровольно последуешь за мной. Давай-ка, сынок, бросай дурить, пока я добрый. Объявляю тебя арестованным за преднамеренное нарушение ПэВэКа.
- Профессионально важных качеств? - язвительно переспросил лейтенант. - Или Постановления Выдающихся Кретинов?
- Пространственно-временного континуума, - терпеливо пояснил капитан. - Все, что ты скажешь, может быть использовано против тебя в суде. К счастью, ты имеешь право хранить молчание.
- Но, к несчастью, не хочу, - перебил лейтенант, продолжая превращать процедуру ареста в фарс.
- В продолжение следствия ты имеешь право на бесплатного адвоката, на отвод судьи, на ежедневное свидание с родственниками, на два часа телефонных переговоров в сутки, а также на занятия спортом и любым видом творчества, одобренным судебной комиссией.
- Вышивание крестиком допускается?
Капитан замолчал и потянулся к часам на парализованной руке. Стрельченко снова вскинул пистолет.
- Руки!
Строгачев устало поднял глаза:
- Ты больше не станешь стрелять в офицера полиции, сынок.
- Это почему? - резко спросил лейтенант.
- Потому что восемьдесят одного беглеца я уже доставил домой. Верну и восемьдесят второго.
Капитан сделал резкое движение и нажал кнопку на часах. Однако при этом абсолютно ничего не произошло. Лейтенант опустил пистолет и насмешливо хохотнул. А через секунду не выдержал и расхохотался в голос. Строгачев с тем же успехом нажал кнопку еще несколько раз и плюнул с досады.
- Не вижу ничего смешного, - сердито сказал он. - Ты сжег маяк парализатором. На подготовку и расчет аварийного возврата с момента пропажи сигнала уйдет шесть часов!
Стрельченко снова рассмеялся и протянул капитану его пистолет.
- Зато мы теперь в одной лодке.
- Не так быстро! - приказал капитан, взяв оружие. - А где твой маяк? Тебе же тоже нужен маяк.
Лейтенант, обернувшись, улыбнулся и ткнул пальцем в сторону нейтральной полосы:
- Где-то в полях подо Ржевом. Унесло взрывом к чертовой матери вместе с планшеткой. Но это неважно. Я не собираюсь возвращаться.
***
Примерно в три часа водяная морось перешла в мелкий нудный дождь, и перекрытая щель начала промокать. Вода сначала просачивалась редкими каплями, а потом принялась барабанить по шинели капитана со скоростью пущенного секундомера. Капитан чертыхнулся, нашарил в темноте каску и подставил ее под течь. Это помогло ненадолго - вскоре начало капать еще в нескольких местах.
Неподалеку в низкие тучи с шипением воткнулась осветительная ракета. По грубо сколоченным нарам поползла кверху синеватая полоса света, осветив лицо и открытые глаза лейтенанта.
- Не спится? - спросил капитан. - Об общественных работах думаешь?
- Нет, - ответил лейтенант. - О том, что через час артподготовка фрицев начнется. А выдернут вас отсюда, в лучшем случае, только через час тридцать.
- Страшно?
- Это моя четвертая заброска.
- Рецидивист, выходит, - кивнул капитан. - Ну-ну. К рецидивистам применяют усиленный курс принудительной психокоррекции, ты знаешь?
- Догадываюсь.
Капитан помолчал, глядя, как свет ракеты вскарабкивается по грубо сколоченной обшивке стены, проецируя на грязные горбыли, как в волшебном фонаре, диковинные резные узоры из листьев и травы. Немного не добравшись до перекрытия, свет погас - ракета упала на нейтральной полосе.
- Как твое настоящее имя? - спросил капитан.
- Так я вам и сказал, - отозвался лейтенант. - Здесь я Стрельченко. А дома - сами устанавливайте.
Капитан вздохнул в темноте.
- Да установим, установим, не сомневайся. Не для того спрашиваю.
- А для чего тогда?
- Понять хочу. Чего вам дома не хватает. Чего вы в это прошлое лезете, будто вам тут медом намазано.
- Не поймете, - ответил лейтенант. - Если до сих пор не поняли - уже не поймете.
- Отчего же? - усмехнулся Строгачев. - Не дурак, вроде.
- Наверное, - согласился Стрельченко. - А не поймете все равно.
- Да брось ты, заладил. "Не поймете, не поймете". Поколение непонятых гениев, мать вашу. Все вам дали, готовое на блюдечке поднесли. Хочешь учиться - учись. Два высших, три, - пожалуйста. Все бесплатно. Квартиру - пожалуйста. Лечение - пожалуйста. Транспорт, и тот бесплатный. Мне бы такое в твои годы! Только я в твои годы в окопах гнил, за мировую социальную революцию. Жрать было нечего, чуть ли не дерьмо жрали. Сам в лохмотьях, планета в руинах - все, все заново строили. Думали, построим - заживем. Не мы, так дети наши. Вот и построили на свою голову. Мы же все, все для вас делали. А вы... Вы... И вот конкретно ты...
- Конкретно я? Конкретно я вам завидую, - ответил лейтенант. - Знали бы вы, как завидую! Весь остаток жизни бы всего на день променял.
- С жиру вы беситесь, вот что, - проворчал Строгачев. - Цацкаются с вами, перевоспитывают... Только что с ложечки не кормят. Эгоисты вы, и больше ничего. Плевать вам на все, кроме самих себя. Скучают они... Живете только сегодняшним днем. Золотой век декаданса, черт возьми! Каждый третий не доживает до двадцати. Кто не умер от передозы, просто вскрывает вены.
- Я не колюсь и вены не вскрываю.
- Зато на войне смерть ищешь. Чем лучше-то? Хоть бы о родителях подумал. Подумал о будущем. Что из-за таких, как ты, станет с Новой республикой? Завтра-то что будет?
- Не будет никакого завтра, - нехотя отозвался лейтенант. - Знаете, семьдесят лет спустя один человек очень метко заметил: "Чем ближе светлое будущее, тем больше хочется в темное прошлое". Это про нас. Не может быть "завтра" в мире, в котором светлое будущее уже наступило. Понимаете?
С немецкой стороны внезапно взлетела осветительная ракета и глухо закашлял пулемет.
- MG-42, - сказал лейтенант, - фрицам тоже не спится.
|