Будучи студентом психфака, я читал много ученых книг про всякие душевные болезни и удивлялся - сколько терпения и труда положили психиаторы, чтобы пронумеровать тараканов подсознания, каждому дать кличку и подобрать яд: Тараканы в моей студенческой башке тоже удивлялись, высовывали усики, а порой удавалось даже кого-то из них догнать и прихлопнуть хитрым учебником. Но вскоре из-под плинтусов детских комплексов и из щелей генной памяти являлись новые, нахальные тварюги, к ловушкам психоанализа не спешили, и бегали слишком быстро.
Ладно, я человек мирный - понимаю - жизнь всепроникающа и чрезвычайно изобретательна, и даже на Марсе встречаются какие-то микроорганизмы. С тех пор, как был изобретен такой сложный компьютер, как человеческий мозг, и природа запустила первую программу - нашего прапредка, древние хакеры-жрецы изобрели кучу вирусов, так что у психиатров на мой взгляд нет главного, от чего бы они могли оттолкнуться - представления о том, каким должен быть идеально здоровый в психическом отношении человек. Если и пытаются вывести такого непрошибаемо здорового непсиха, то получается жуткий монстр.
Но пусть читатель не думает, что я так и просиживал целые дни в библиотеке. Я не раз влюблялся в красавиц, да и в уродин, умеющих показаться красивыми, в общем гулял направо и налево, хотя и старался оправдать себя тем, что пороки - сладострастие, пьянство, азарт - надо испытать, чтобы суметь лечить от этого.
Тайны собственной психики познаешь, следя за душевными переживаниями во время ухаживания за объектом страсти, и если следишь особенно четко за своими мыслями до, после и во время оргазма(хотя какие 'во время' этого могут быть мысли, если сознание ослепляется вспышкой наслаждения, которая впоследствии на негативе памяти смотрится Черным пятном?).
На недостаток девичьего внимания я не жаловался, грешил, гулял, бражничал, но к четвертому курсу остепенился, стал искать в женщине ум, нежность, и как-то так получилось, что подружился с однокурсницей Алей, у которой частенько списывал конспекты.
Алю все считали странной наивной недотрогой, но уважали за начитанность и добрый характер.
Уверившись, что я не собираюсь над ней смеяться, Аля постепенно начала доверять мне, впрочем, как и я ей, и часто мы беседовали 'за жизнь', причем беседы наши особенно после лекций носили не просто исповедальный, а исследователький характер.
Аля попросила у меня помощи именно как от психолога - собрата по профессии. Она не знала, как выкорчевать из души замшелый страх, вероятно потому, что не видела где его корни. Страх мешал ей раскрыть свою чувственность, испытать блаженство от поцелуев и объятий того, кто ей нравился: Несколько раз она увлекалась, но стоило молодому человеку перейти к делу, на Алю накатывали неприязнь и отвращение... Один раз она даже решила пересилить себя, пожалев одну мрачную скотину - В. Б. с соседнего факультета. Я с ним был немного знаком и знал, что после короткой интрижки с Алей(о которой обычно хвастливый В.Б. никому не рассказывал) он запил и едва не бросил учебу, но потом одна девчонка подобрала его, женила на себе, и В.Б продолжал учиться, хоть и остался на второй год.
Теперь я узнал подробности истории. Оказывается, В.Б. по согласию девушки(и для верности подпоив ее шампанским) решил лишить Алю девственности, но ее заколотило от ужаса при виде члена В.Б. и своей крови, она выказала отчаянное отвращение и неожиданное сопротивление как раз тогда, когда В. Б. ожидал получить желаемое и почти не видел к этому препятствий, громко закричала и выгнала его вон...
Итак, у моей подруги оказалось отвращение к самому виду половых органов, причем не только мужчины, но, как горько призналась Аля, в некотором роде и женщины. Она сказала, что, будучи подростком, со страхом наблюдала в зеркальце изменения в своем организме, когда между ножек стало покрываться волосиками и появились загадочные складки, когда там возник почти самостоятельный объект - истекающая слизью и чего-то словно бы ожидающая вагина:
Она относилась к половому акту как к чему-то неприличному, смешному и противоестественному, и в тоже время ей хотелось испытать радости жизни обычной девушки, хотелось выйти замуж и родить: Могла ли ей помочь наука в том, чтобы стать 'как все'?
Я попробовал выяснить, откуда взялись у Али ее комплексы и конечно первым делом наткнулся на знакомый в общем-то по книгам набор: пуританизм, строгая мать и самовлюбленный отец, отсутствие книг по половому воспитанию, унылое созерцание грязных слов на стенах подъездов: Вспомнила Аля и мерзкого обнаженца, который подстерегал школьниц в тени деревьев и неожиданно выступал на дорогу со своим выставленным напоказ хозяйством. Пока все, что вспоминала Аля, она вспоминала легко, и в принципе видела роль этих впечатлений-кубиков в башне своего подсознания, а значит причина угнетенного либидо ее таилась не в них.
Не скрою - беседы приносили нам удовольствие - нам нравилось общаться, я вскоре ощутил себя влюбленным, но чувство было необычное - очень бережное, даже жалостливое. Аля казалась мне такой худенькой, одинокой, зашуганной и в тоже время такой красивой девчонкой! Я часто угощал ее чем-нибудь - пиццей и соком, кофе с пирожками, и мы подолгу болтали в студенческой столовой, причем Аля часто порывалась заплатить, но я уверял, что деньги у меня есть, и ей льстило, что я за ней ухаживаю. На курсе нас давно считали любовниками, и Але это нравилось, она твердила мне, что я завидный жених в глазах девчонок - серьезный, щедрый, чертовски привлекательный и так далее. Аля даже призналась мне, что совсем очарована, любит меня, но боится увидеть раздетым. Однако, 'я могу закрыть глаза и потерпеть, если ты хочешь - может мне все-таки будет приятно?': Увы, я не мог воспользоваться ее почти детским каким-то, несоответствующим ее возрасту предложением. Я-то видел, что Аля еще не готова к близости, и ее слова - совсем не то, что я бы хотел слышать от сгорающей от страсти женщины. Я не допускал перехода за грань, держал себя в руках, и этим несомненно распалял ее желание и любопытство. Но мной руководило вовсе не стремление увидеть Алю у моих ног на коленях, делающую мне минет, несмотря на отвращение к моему члену. Я видел, что в принципе могу покорить ее волю и добиться этого. Ведь она устала быть одной, устала страдать от собственных странностей, боялась так и не найти жениха, остро чувствовала свою ущербность оттого, что она не такая, как все девчонки, а ко мне относилась с благоволением и готова была слушаться. Но мне казалось подлым делать из нее мазохистку, упивающуюся собственным унижением. Мне хотелось, чтобы она чувствовала во время близости нежность и свободу, а не рабство и тоску. Я мог добиться этого, лишь заглянув в ее память глубже, узнав о ней то, что Аля сама желала бы забыть. Поэтому я слушал ее болтовню так внимательно. И вот однажды одно слово зацепило мое сознание - бабочка: Аля тогда говорила об одной своей подруге (она не назвала имени, но я-то уж догадывался, о какой). Подруга эта любила делать минет и хвасталась, что получает от этого удовольствие. Аля же возмущалась, что такого просто 'не может быть' и такое извращение лишь результат порочного воспитания и самовнушения, а на самом деле противно человеческой природе и природе вообще. 'Все понимают, как ужасен вид несчастной бабочки, у которой оборваны крылья - это безобразно, уродливо, горестно, но почему-то не понимают, как безобразно и горестно сношение без чувства, без крыльев любви:' - увлеченно заговорила Аля. В описании бабочки проскользнуло что-то, остановившее мое внимание - очень личное, глубокое. Чуть погодя, я завел разговор про давнее беспечное сопливое детство с сачками, и наконец выудил историю, которую Аля вспомнила крайне четко, хотя случилось это тогда, когда она была совсем маленькой.
Сама Аля не собирала бабочек. Но ее тетя - всего на пять лет ее старше, пришпиливала их в альбом, и однажды поймала 'очень-очень большую, больше ладошки' мохнатую серую ночную бабочку. Крохотная Аля побоялась бы даже прикоснуться к ней, а тетя насадила бабочку на булавку и с азартом добытчицы присоединила с коллекции. Самое ужасное, что бабочка не умирала очень долго, как казалось издалека времен Але, целую неделю, и все билась, все билась на булавке, будто грозя, умоляя и призывая силы ночи на помощь, - эта безответная просьба до сих пор вызывала в Але безотчетный панический страх:Теперь я понял, откуда у моей подруги такой ужас перед половыми органами - они напоминали ей мохнатое тельце насекомого и казались слишком напоминающими о несчастье.
Но просто сказать Але, поставить ее перед фактом существования кошмара в ее подсознании было бессмысленно - она бы лишь пришла по тому же лабиринту в тот же тупик. Мне казалось более идеальной мысль столкнуть унылое черное воспоминание с воспоминанием солнечным - я был уверен, что солнечное - победит. Бабочки были связаны в сознании Али не только с несчастьем. Как оказалось, вспоминала она и совсем других бабочек - тех которые весело порхали возле куста белых роз в саду ее детства и ту, которая была нарисована на натюрморте, на стене кухни.
Натюрмортом я заинтересовался особо и выяснил, что то была скромная репродукция известной картины голландского мастера.
Натюрморт с цветами в темной пузатой вазе, с блюдом, полным загадочных персиков и блестящих виноградин, с мотыльком, присевшим на край бокала. Может быть фрукты, цветы, красивая посуда, полумгла и вино смогут навеять моей возлюбленной-пациентке романтическое настроение? Мне удалось выяснить, что к античным статуям мужчин Аля относится абсолютно нормально - любуется пропорциями, и ничто ее повергает в смущение. Значит, дело в волосах и мускулатуре половых органов, во всем этом строении, которое в процессе эволюции претерпело гораздо меньше изменений, чем скажем, лицо: Я попробовал доказать Але, что считать половые органы некрасивыми так же бессмысленно, как считать некрасивой например ушную раковину - бывают у людей красивые уши, а бывают и впрямь какие-то уродливые. Аля серьезно ответила, что одна юная художница, умершая молодой, весьма талантливая, вообще не любила рисовать уши, так как действительно считала их некрасивыми. Но сама Аля к ушам относится с пониманием, как впрочем и к остальным частям тела.
- Хватит меня изучать. Я абсолютно нормальна, - заявила она. - Просто ты меня не очень любишь, тебе интересно исследовать мои комплексы, а не спать со мной:
Она нарочно изъяснялась грубовато, и заставляла меня оправдываться. Я понимал что она подталкивает меня к близости. И знал почему - Аля отчаянно ревновала. Она боялась, что я обращу нерастраченную сексуальную энергию на других женщин. Напрасно. Я был действительно влюблен. И впервые боялся решающего свидания. 'Тебе осталось сбрить волосы и выкрасить член золотой краской - может тогда ты больше понравишься своей сумасшедшей девчонке?' - подсмеивался я над собой. Во мне появилась неведомая мне ранее стыдливость. Словно девственница, я желал, чтобы ЭТО произошло в темноте или в крайнем случае при неровном свете свечей.
Я помнил, что с В.Б. разделся перед Алей при свете дня.
Он разделся днем, но его член вызвал воспоминание об уродливом насекомом ночи.
Или она себя вообразила пронзенной бабочкой? Как вытащить из ее подсознания эту поганую булавку, альбом и чувство собственной вины, невольного соучастия в коллекционировании?
Однажды я слышал высказывание одного ученого о том, что муравьи и люди имеют одного общего предка, поскольку и те и те больны строительством. Алю не удивило бы это высказывание - человеческие гениталии казались ей хлопотливыми насекомыми, одержимыми конструированием новых существ - одержимыми с пугающим равнодушием к исходу, результату, одержимыми бессмысленно и вечно. Они строили и в том случае, если ребенок мог родиться Дауным, безнадежно больным инвалидом, трехголовым уродцем. Они начинали стройку и в случае, если женщина была уверена, что сделает аборт, или если родители несли в себе гены злобы и сумасшествия. Гениталии исправно служили насильнику - и без шансов на появление потомства, вновь и вновь щекотали его подсознание, пока провидение наконец не обрывало цепь преступлений и 'насекомое' вместе с подключенным к нему биокомпьютером не уходило в небытие.
Сходство гениталий с насекомыми усиливалось в глазах Али тем, что ряд их - именно бабочек - способен на метаморфозы, а Аля верила, что человек задуман совсем не таким, каким он является сейчас, что он может превратиться во что-то более высшее, в существо умеющее летать, телепатировать, спасать любимых на расстоянии и так далее. Человек способен, но пока недостоин стать таким Существом-ангелом, потому и остается он противным слабым насекомым. В общем, Аля являлась фантазеркой и сама крайне страдала от своих фантазий.
- Зачем ты целуешь меня ТАМ?! Я ТАМ НЕКРАСИВАЯ! - кричала она, если я увлекался и спускался губами гораздо ниже резинки ее атласных трусиков, и вся дрожала, как в лихорадке.
Пришлось прочесть ей лекцию об отношении к оральному сексу древних греков. Мудрецы представляли, что, лаская возлюбленную, юноша целует цветок орхидеи, а та, даря ответную ласку, играет на флейте.
Аля купила флейту и стала учиться играть. Я принес ей фотографию чудной орхидеи и наклеил на стену. Я чувствовал себя сексопатологом, столкнувшимся с серьезной проблемой. Но знал, что врачу нельзя влюбляться в пациенток, поэтому нервничал, что я все-таки что-то делаю не так, и в решающий момент Аля вдруг возненавидит меня, как возненавидела В.Б., и наше счастье, такое хрупкое, радужное и воздушное, растает, словно воздушный корабль, наткнувшийся на съемочную группу 'Титаника'.:
Аля уже знала о моей гипотезе насчет ночной бабочки.
- Я могу преодолеть себя! - сердилась она. - Сейчас я часто вспоминаю ту темно-серую бедняжку снова и снова и могу отстранить то воспоминание детства от других от мыслей: мыслей о гадких взаимоотношениях мужчин и женщин: и о том, что если любишь по-настоящему, то все это очень приятно и приносит блаженство:и о многом прочем:
Я чувствовал, что заразился ее комплексами и стал неуверен в себе. Половое сношение начинало и мне самому казаться насилием над психикой. Смешно, но при таком раскладе скоро и мне самому грозило лечение у сексопатолога. Но молодость брала свое - мы хотели друг друга, какими бы глюками не окутывали нас наши умствования, и решили не разлучаться.
Для ночи любви я выбрал мягкий золоченый счет крохотного ночника - тогда тело кажется вылепленным из лунного луча. Мне есть чем гордиться - у меня накачаны мускулы и от природы неплохое сложение. На столе, освещаемом витыми свечами в подсвечнике, красовались фрукты, манило взор розовое вино в бутыли. А еще я пел под гитару песни, хотя музыкальные способности у меня средние, но ведь покоряли испанцы своих девушек серенадами: Аля сама начала раздеваться, сама обняла меня и принялась расстегивать на мне рубашку. Но мне хотелось, чтобы она сперва увидела меня обнаженным на расстоянии. Во-первых, так легче было следить за ее лицом в отблеске свечей, и если бы я увидел страх или гадливость на ее лице, я обратил бы всё в шутку. Во-вторых, мне самому надо было слегка успокоиться - столь долгая прелюдия не совсем соответствовала моему темпераменту.
Я разделся и встал у темного окна, где мерцала огнями и гудела пчелиным ульем жизнь города. Я добросовестно изображал 'статую' античного юноши, даже с некоторым безразличием во взоре и чувствовал себя - недоучившийся психолог - ужасно глупо. Но моя неуверенность прошла, когда я увидел на лице Али неподдельное восхищение, восторг, тревожное удивление.
- Ты красив, как бог, - пробормотала она.
О, это было огромным преувеличением. Но я действительно старался стать для нее божеством в ту ночь. Я возвращал ей веру в прекрасное и прежде всего ее веру в собственное дивное тело, которое жаждало наслаждений и ждало семена новой жизни.
Единственное, что смущало меня - Аля, чувствуя радость от близости, все-таки долгое время не могла подойти к краю удовольствия - она не понимала, что такое оргазм, 'не кончала'. Сама Аля считала это абсолютно несущественным. Она засыпала и просыпалась в моих объятиях, в любви казалась неутомимой, а про чувство оргазма говорила, что ей и без него отлично и добавляла, что многие женщины вовсе никогда его не испытывали или начинали испытывать лишь после родов. Но мы еще оба были студентами и не торопились зачинать ребенка. Мне было интересно продолжить свои исследования и открыть все-таки перед моей возлюбленной ворота в тот скромный телесный рай, который может подарить нам секс. Решение пришло внезапно и случайно, когда я наблюдал за тем, как Аля смотрит фильм про мушкетеров. Едва дело дошло до борьбы на шпагах, она вся прямо впилась в экран, а ее лицо выражало и жалость, и восторг, и изумление. Тогда я уговорил ее заняться фехтованием. Это стоило денег и времени, но результат оказался потрясающий. Аля обладала талантом и упорством, парировала удары с изумительной четкостью и отставала лишь в нападении, но, если противнику удавалось разозлить ее, нападала с холодным бесстрашием.
Однажды мы прозанимались так до позднего вечера, и нам удалось уединиться в комнатке тренера, который оставил мне ключи: Тут, на старом диванчике, впервые Аля отдалась мне со стоном наслаждения, который не могла сдержать, казалось она не верила, что это происходит наяву. Она предавалась любовным восторгам неистово и с иногда прорывающимися ликующими криками, как будто ее тело плакало от радости и желания и печали по чему-то навсегда утерянному, или словно оно вдруг стало музыкальным инструментом.
И лишь иногда, когда старые страхи вновь оживали в ней, Аля открывала глаза и видела наши две шпаги - мою и ее - на стуле возле диванчика - молчащее, оставленное, брошенное железо, и вспоминала, что все смертельное и острое снято, скинуто и не угрожает нам, и что смерть со своею косой отступила на шаг и отдает нам эти минуты счастья - отдает в вечное пользование - и продолжала далее радоваться ощущению безопасности и безумной, уносящей душу к облакам, нежности.