Аннотация: Рассказ написан на конкурс "Все мы родом из детства"
* основано на реальных событиях
Что мы вынесем из детства? Память о теплых бабушкиных руках. Запах скошенного луга и парного молока. Плюшевого мишку с аккуратной заплатой на боку.
Что принесла из детства я? Лишь маленький зеленый камень.
Собственно, это был даже не камень - осколок стекла, гладко обточенный водой. Пустяк для взрослого человека и небывалое сокровище для ребенка.
Первым его нашел соседский Антон.
- Где взял? - требовательно спросил Генка.
Я протянула руку, но жадный Антоха сейчас же убрал находку в карман.
- Где взял - там уже нет, - ухмыльнулся он, и я едва не разревелась от обиды.
Глядя на мою скисшую мордаху, Генка тоже расстроился и презрительно поджал губы.
- Подумаешь! Эка невидаль - стекло. Захочу - у меня сто таких будет.
- Так почему до сих пор нет? - вредно спросил Антон.
- Потому что я не хочу, - отрезал Генка, взял меня за руку и потащил в дом.
В деревню мы поехали сразу же, как Генка вернулся из больницы.
- Свежий воздух на пользу будет, - говорила мать.
И я обрадовалась, потому что давно не видела бабушку. А вот Генка не очень, потому что соскучился по школьным друзьям: всю зиму и весну он провел в больнице. Я очень за него переживала и боялась, что когда он вернется, то будет похож на Кощея - обтянутый синюшной кожей скелет. Но ничего подобного не случилось. Генка остался прежним, разве что немного подрос. И на момент поездки в деревню ему исполнилось восемь лет. Мне было всего пять.
Клад недолго оставался тайной: Антоха держать язык за зубами совершенно не мог. Вскоре вся округа знала, что прозрачные камушки можно добыть на карьере, прямо за речкой, отделяющей окраину деревни от обширного лесного массива.
- Только вам туда нельзя, - сказал Антон. - Это место не для малышни, там Бабай живет.
Я перевела вопросительный взгляд на брата.
- Это ты Ритке можешь сказки рассказывать, - спокойно ответил Генка. - А я в такую ерунду не верю.
- А что Бабай кушает? - прошептала я и вцепилась в надежную руку брата.
- Вредных и жадных детей! - сказал Антоха и показал нам язык.
- Но мы-то не вредные и не жадные! - с возмущением возразила я, но на всякий случай обернулась через плечо, где далеко на горизонте ощетинился еловыми копьями лес.
- Мы - нет, - улыбнулся Генка.
И его ободряющий голос придал мне уверенности. Поэтому я ничего не сказала против, когда у брата созрела идея отправиться на заветный карьер. Антон заверил всех, что это недалеко: по деревянному мостику за речку, потом в подлесок через овраг, а там рукой подать.
- Я себе всяких набрал, - похвалился он. - И синих, как небо. И желтых, как солнце.
Но ни тех, ни других почему-то не показал, и Генка совершенно справедливо назвал его брехуном. А к походу подготовился и бабушке сказал, что пойдет загорать на реку.
- Только купаться не вздумай, - строго наказала бабуля и застращала по своему обыкновению, - там сейчас течение сильное. В прошлом году двое ребятишек утонуло.
- Честно слово, ни ногой! - легко пообещал Генка, а мне пояснил, что, в самом деле, не собирается купаться, а лишь перейти на ту сторону.
Самодельные мостки были переброшены коромыслом. Грубо сколоченные перила уже в некоторых местах прогнулись или обломились вовсе, и, встав на краешек моста, можно было наблюдать, как мутный поток несет на себе веточки, листья и брошенные мною вниз головки одуванчиков.
- Не свались! - предупредил Генка, и, оттеснив меня в сторону, лихо плюнул в зеленоватую воду.
- Сам не свались! Чего толкаешься! - обиделась я, пихнула его кулачком в бок и перешла на другую сторону. Показалось: в потоке что-то блеснуло.
- Генка, смотри!
Я поднырнула под провисшие перила. Там, где пена оборачивала каракулем покрытый тиной островок, лежал и поблескивал на солнце зеленоватый камешек.
- Поди, Антоха обронил, - сказал Генка, и глаза его заблестели тоже.
- Достань?
Я протянула руку и ощутила, как в ладошку впиваются укусы водяных брызг.
- Так мы на карьер идем! Там сто таких будет!
Генка потянул меня за рукав. Но карьер был далеко, за рекой и оврагами, в страшном месте, где живет Бабай. А блестящий камешек тут, рядом, обсыпанный брызгами, как сахаром. Только нагнись и вытяни из косм свалявшейся тины. А не успеешь - собьет его потоком, закрутит, утянет на темное илистое дно.
- Достань, достань! - захныкала я, и сама потянулась к сокровищу.
Подошвы сандалий поехали по мокрым доскам, я больно ударилась копчиком о край моста. Но удержаться было невозможно - слабые детские пальцы лишь скользнули по илистой поверхности перил. Я почувствовала, как Генка в последней попытке спасти меня ухватился за ворот старенькой футболки, и ткань треснула - словно чудище голодно щелкнуло над ухом костяными челюстями. Потом разинутый зев реки раскрылся и, сытно чавкнув, проглотил меня целиком. И не было больше ни неба, ни моста, ни перил, а только густая малахитовая муть.
А потом я снова почувствовала рывок...
...Мертвящая мгла закрутилась вокруг, обхватила длинными мокрыми пальцами за щиколотки, с неохотой отпуская свою добычу. Но кто-то был куда сильнее мглы, и выталкивал меня наверх, к пылающему оку июньского солнца - маяку тепла и жизни.
Цепляясь за траву, перепачканная грязью и вымокшая насквозь, я повалилась на берег, размазывала по щекам ил и слезы. Рядом хрипел и надсадно кашлял Генка.
- Говорил же... не лезь...
Он смахнул со лба налипшие волосы. Я заплакала еще горше, боясь, что сейчас мне здорово влетит от брата. Но он почему-то медлил, даже подзатыльник не отвесил. А вместо этого спросил:
- Ты в порядке?
Все еще всхлипывая, я кивнула и уныло покосилась на Генку.
- Да... заругает нас бабушка?
- Не заругает! - брат поднялся на ноги, поскользнулся на мокрой траве, но не упал, только закашлялся снова. И мне почему-то стало страшно: на солнце наползло облако, и Генкино лицо потемнело тоже, ажурная тень листвы легла на его щеки, будто плесень на зачерствелый хлеб.
- Пока до карьера дойдем, да назад вернемся - обсохнем, - продолжил он и помог мне подняться. Прикосновение его рук было холодным, мокрым, как прикосновение тины, и я поежилась. Мне уже не хотелось идти на карьер: наглотавшись воды и грязи, хотелось вернуться в тепло, в домашний уют. Да и солнце не спешило выглядывать из-за туч, а от реки потянуло сыростью. Но Генка всегда доводил начатое до конца. Оттерев мое лицо и ладони сорванным лопухом, он решительно взял меня за руку.
- Идем.
И мы пошли.
Лес встретил угрюмым молчанием. Прав был Антоха: место не для малышни. Чем дальше мы углублялись в чащу, тем становилось темнее вокруг. Ветви переплетались наверху, образуя ажурный свод и почти не пропуская солнечный свет, а под ногами путался густой подлесок. Папоротник и опавшие ветки больно хлестали меня по голым икрам, но Генка упрямо продирался вперед и молчал. И мне было стыдно перед ним за свой недавний каприз, поэтому я тоже молчала и, сглатывая набегающие слезы, ежилась от сырости и лишь сильнее сжимала Генкину ладонь. Чувствовала - с братом надежнее.
Ощущение беды вернулось, когда Генка остановился и сказал:
- Вот черт...
Я поглядела на него искоса, зная, что бабушка всегда ругала за сквернословие, но промолчала, увидев растерянность на лице брата.
- Антон говорил, только овраг перейдешь, и карьер тут же виден будет. А мы уже четвертый обходим, а все в чащобе...
Он обвел встревоженным взглядом замерший лес. Перехватил мой испуганный взгляд и улыбнулся виновато.
- Ничего, Ритуль! Сейчас выберемся!
Генка ободряюще потрепал меня по макушке, и я безоговорочно поверила ему. Поэтому мы возобновили свой путь, и я не решалась жаловаться ни на усталость, ни на голод, который уже потихоньку начал сводить живот.
Темень сгущалась. Поднимая кверху лицо, я видела, как над нами текли тучи - грозовые, разбухшие от воды, черной ватой забивающие прорехи в ажурных кронах, и подумала, что к вечеру пойдет дождь. Я даже открыла рот, чтобы сказать об этом Генке, но в тот же миг солнечные лучи просочились сквозь тучи как золотистый дождевой поток, и в стороне блеснуло заревом..
Я дернула брата за рукав.
- Генка! А что это там такое светится?
Он остановился, сощурил глаза, вглядываясь в заросли папоротника. В глубине чащи снова блеснуло, будто включился маленький фонарик с разноцветными стеклышками.
- Идем, посмотрим! - в голосе Генки послышалось возбуждение.
Он потянул меня за руку и сам пошел напролом, как ледокол, рассекая подлесок худыми коленями. Я зажмурилась, выставила руку, оберегая свое лицо от хлестких веток, и едва поспевала за братом, а он вдруг остановился так внезапно, что от рывка я отлетела назад и шлепнулась на землю, больно ударившись тем самым местом, которое (если верить бабушке) иногда заслуживало хорошего ремня, и сразу обиженно захныкала.
- Ш-ш! - повелительно сказал мне брат. - Смотри.
Я послушно замолчала и приоткрыла глаза.
Мы находились на склоне оврага. Не знаю, как умудрились не полететь в него кубарем: земля под нашими ногами просыпалась вниз. Я никогда раньше не видела ни одного карьера, но тут же поняла, что это был именно он - глубокая ямища идеально круглой формы с отвесными стенами и гладким дном. И там, на дне, россыпью сверкали разноцветные камни: синие, как небо, желтые, как солнце, зеленые, как трава...
Мы разом забыли о том, что промокли и проголодались.
- Жди наверху! - крикнул Генка, и начал спускаться вниз. Я упрямо помотала головой и последовала за ним, аккуратно переставляя ноги по спрессованным комьям земли и выступающим корням. Но подошвы поехали по мокрой глине, и я, издав тревожный писк, съехала в яму, как с ледяной горки.
- Сказал ведь ждать! - укоризненно произнес брат, но голос его не был сердитым. Я виновато посмотрела на него и вздрогнула - в отблесках камней его лицо оказалось зеленоватым, будто испачканным тиной.
Тем не менее, я вцепилась в его протянутую руку и села на корточки. Камни под сандалиями хрустнули, как раздавленные ложкой овсяные хлопья.
- Ну, теперь Антоха обзавидуется! - обрадовано проговорил Генка и тоже присел на корточки рядом со мной. Я согласно кивнула и принялась набирать полные горсти, распихивая добычу по карманам. Генка последовал моему примеру, выбирая самые большие и самые красивые камни, гладкие и без единой трещинки. Я брала поменьше - такие, чтобы могли уместиться в кулачке. Поэтому копалась долго и тщательно, разгребая запасы, неизвестно кем оставленные в яме.
- Ген, а это ведь клад, да? - вслух спросила я.
Он не стал спорить, рассеянно пробормотал в ответ:
- Может и клад...
- А кто его тут оставил тогда?
Он отвлекся от разглядывания особенно большого и красивого зеленого камня и серьезно поглядел на меня.
- Бабай, кто же еще? Вот сейчас узнает, что мы его клад воруем, выследит по запаху, накинется и останутся от нас одни рожки да ножки.
Я разжала кулак, и все набранные в него драгоценности с глухим стуком упали обратно. Очень хотелось зареветь, но вовремя заметила в Генкином взгляде знакомую насмешку и стукнула его по руке.
- Все ты врешь! - обиженно сказала я. - Сам же говорил, что Бабаев не бывает!
Генка расхохотался и произнес миролюбиво:
- Вру, конечно! Эх, ты! Говорила, большая, а в Бабая поверила!
Я надулась и принялась снова ковыряться в россыпях. Выкопав небольшую ямку, я заметила сероватый шершавый камень, не такой блестящий и гладкий, как остальные. Скорее, похожий на гальку. Я поддела его пальцами и вытащила на свет - он оказался продолговатым, тонким и хрупким, словно обломанная ветка.
- Ген, посмотри...
И подняла свою находку повыше.
Брат с неудовольствием поглядел в мою сторону, буркнул:
- Ну что там еще?
Но тотчас выпрямился, и его глаза стали круглыми и серьезными.
- Рит, - глухо произнес он, словно слова проходили через прижатую к его рту мокрую тряпку. - А ведь это кость...
- Фу! - я с омерзением отшвырнула находку в сторону и вытерла ладони о шорты.
Генка приблизился ко мне, поддел носком кроссовка разноцветные россыпи. Те послушно покатились в стороны, неприятно шурша, будто дохлые майские жуки. И я отодвинулась тоже, потому что из-под стекляшек показались кости - сначала одна, потом вторая, третья... Обглоданные, высохшие от времени, они были разных размеров и форм, и самая большая оказалась толщиной с Генкину руку.
- Это волки оставили? - спросила я первое, что пришло на ум.
Он качнул головой:
- Не знаю...
Отошел в сторону, копнул снова. Из-под сияющих стекляшек тут же вывернулась новая кость - гладкая и круглая, как шар. И я почувствовала, что по спине прокатилась щекочущая волна и во все глаза смотрела, как Генка дрожащими руками очищает шар от налипшей на него глины - вот показались провалы глазниц, оскаленный безгубый рот... Не знаю, испугалась ли я тогда - страх пришел много позже, - но сразу вспомнила картинки в своей новой энциклопедии из серии "Хочу все знать", а потому сказала брату (сказала радостно, гордая своими новыми познаниями):
- А это череп!
Тогда Генка вздрогнул и рывком поднялся с корточек. Я почувствовала, как в мою ладонь легла мокрая рука брата.
- Пойдем отсюда, Рит, - сказал он, и я снова не узнала его голоса, словно его язык с трудом вытолкнул эти слова.
- А камни... - начала я и тогда его подрагивающая ладонь легла на мои губы.
- Идем, - еще глуше повторил он. - И без разговоров.
Он потащил меня в сторону. Я подумала, что хорошо бы снова захныкать, но все же не стала этого делать, а следом за Генкой начала карабкаться наверх. Подниматься было гораздо сложнее - ослизлые комья то и дело норовили вывернуться из-под ног и мы совершенно перепачкались в траве и глине. Но Генка не обращал на это никакого внимания, а потому не обращала и я.
Когда мы поднялись, солнце окончательно погрузилось в грязные перины облаков и в лесу стало совсем темно и тихо. Даже чересчур тихо - единственными звуками были наши торопливые шаги да шлепанье веток о голые ноги. Генка молчал, шагал ровно и быстро, как заведенный солдатик. Я едва поспевала за ним, но молчать долго не могла: перед глазами все еще маячила картинка из детской энциклопедии.
- Ген, - протянула я. - А чей это череп?
Он не сбавил шага, только его пальцы дрогнули в моей мокрой ладони.
- Не знаю, - быстро ответил он и, подумав, добавил, - наверное, человеческий...
- А почему он лежит там, а не на кладбище?
- Не знаю и не хочу знать, - отрезал брат.
Мне стало обидно, но чувство опасения защекотало где-то между лопаток, да еще я снова почувствовала тот запах, который впервые появился после нашего спасения из речки - запах протухшей воды, мокрой травы и глины.
- Я устала и есть хочу, - заканючила я. - Скоро придем?
Генка сбавил шаг и ответил глухо:
- Не знаю...
- Мы ведь не заблудились?
- Помолчи, а!
В его голосе послышалась неожиданная злость. Я испуганно умолкла и исподлобья поглядела на брата. Он стоял, слегка наклонив голову, и, казалось, прислушивался.
- Что там? - шепотом спросила я, еще крепче сжав Генкину ладонь.
- Ш-ш!
Следом за братом и я огляделась, но ничего не увидела: все также неподвижно стояли обступившие нас ели, все также текла и густела наверху грозовая тьма, а запахи сырой земли и тины стали острее.
- Показалось, - неуверенно проговорил Генка и возобновил шаг.
- А если мы все-таки заблудились? - снова спросила я.
- А если заблудились, значит, мы ходим кругами и снова выйдем к карьеру, - раздраженно ответил Генка.
- Я не хочу к карьеру, - уверенно произнесла я. - Там эти противные кости и плохо пахнет!
Теперь я почему-то была уверена, что запах, преследовавший нас всю дорогу, исходил из наполненной костями и разноцветными стекляшками ямы.
- Я тоже не хочу, - признался Генка. - Давай сделаем так... Мы можем оставлять позади себя камни, и если набредем на них снова - это будет означать, что мы действительно ходим кругами и карьер рядом.
- Жалко, - протянула я и со вздохом покрутила в пальцах первый же выуженный из карманов голубой камешек.
- Ничего! Нам главное выйти, а камни... ну что камни? И без них жили, - совсем как взрослый проговорил Генка и первым бросил камень в опавшую хвою.
Мы побрели снова, на этот раз не так быстро, как раньше. Густой подлесок опутывал ноги, дергал за одежду, будто пытаясь удержать, не пускать вперед, к родному дому, где ждала нас бабушка и, наверное, уже беспокоилась вовсю. Я снова принялась хныкать, но Генка больше не делал мне замечаний. Наверное, он тоже вымотался и шел теперь медленно, ссутулившись и шаркая ногами, как столетний старик. Время от времени он останавливался, чтобы кинуть в подлесок очередную стекляшку, и продолжал брести, таща меня за собой, как тяжелую куклу. Да еще возобновился кашель - надсадный и мокрый, совсем как по утрам у отца: "кашель курильщика", - так называла его мама.
- Слышишь?
Он остановился и повернул лицо, всматриваясь в густую чащу. Я обернулась тоже, и почудилось, будто неподалеку качнулась и выпрямилась еловая лапа.
- Наверное, сорока, - неуверенно проговорил Генка, хотя ни птиц, ни животных мы за все это время не встречали.
- А если не сорока? - шепотом спросила я.
Генка удивленно поднял брови.
- А кто?
- Бабай...
Брат хмыкнул и отмахнулся рукой от лезущей в лицо ветки. Я снова оглянулась через плечо и тут заметила, как в траве блеснуло что-то голубым сполохом - это был лежавший под молоденькой елью стеклянный камешек. Генка поглядел тоже, и его лицо разом посерело, осунулось.
В это время клубящаяся мгла заволокла лес окончательно, перемешала все краски, оставив только серое и черное, только пустоту и мрак. Я почувствовала слабость в коленях и села прямо на землю. Где-то снова качнулись ветви, и болотный запах стал еще явственнее, так что я даже зажала пальцами нос.
- Гена, ты тоже чуешь?
Он не ответил, лишь схватил меня за руку, и я вздрогнула: настолько ледяным оказалось его прикосновение.
- Быстрее, - шепнул он мне и юркнул в густые заросли папоротника.
Теперь я явственно слышала шаги: мокрые, хлюпающие. Будто на ногах идущего были надеты ласты, а сам он только-только выбрался из стоялого и затхлого пруда. Вонь стала невыносимой, и я уткнулась брату в плечо, но это не принесло мне облегчения: его футболка все еще была сырой и тоже пахла тиной.
Шлеп... шлеп...
Шаги теперь были совсем рядом. А еще я слышала голодные чавкающие звуки - так цепной пес мог чавкать и пускать слюни на брошенную в миску кость.
"Это Бабай, - подумала я. - Мы нашли его клад и теперь он идет по следу, оставленному камешками..."
От страха живот скрутило судорогой. Я скорчилась в три погибели, прижала кулачки к груди, чувствуя гулкое биение собственного сердца и слыша, как дыхание брата с хрипом выходит из его рта.
Шаги и голодное чавканье прекратились.
"Ушел?" - хотела спросить я.
Но лишь приоткрыла рот, как на меня дохнуло вонью болота и я услышала голос - теперь, спустя много времени, он до сих пор приходит ко мне во снах, - сиплый, булькающий голос, будто доносящийся через многие слои затхлой воды и грязи.
- Вкусные детки, - произнес он. - Нежные детки...
Что-то упало рядом со мной, и я едва не взвилась из своего укрытия, но Генка держал меня крепко. Только широко распахнутыми глазами глядел под ноги, где теперь лежал круглый зеленый камешек.
- Ах, как блестят! Ах, как шуршат! - снова раздался в вышине сиплый шепот. - Синие, как небо, желтые, как солнце, зеленые, как трава... Берите, берите любые! Берите, мои сладкие детки. И оставайтесь со мной...
Оно начало смеяться - по крайней мере, тогда я подумала, что это был смех, - сырое клокотание воды в мертвом горле. Мерзкие, хлюпающие звуки...
А потом я увидела щупальце.
Что-то темно-зеленое, как сгусток тины и грязи, покрытое слизью и бородавками - оно поднырнуло под заросли и обвилось вокруг Генкиной щиколотки. Второе щупальце коснулось моего колена, но схватить не успело - я отпрыгнула в сторону, и тогда оно обхватило Генку за пояс. Вот тогда я закричала.
Я кричала, захлебываясь и срывая горло. Воздуха не хватало, вонь забивала ноздри, и весь мир оказался размытым, словно погребенным под толщей воды. И я только видела, как Генка медленно и неотвратимо погружается в заросли папоротника, извилистые и длинные, теперь больше похожие на водоросли. Я видела, как он протягивает руку, и его ледяные, мокрые пальцы касаются моей руки - и моя ладонь тяжелеет. Как он открывает рот, словно силится что-то сказать, но из гортани выплескивается мутная жидкость, а распахнутые глаза стекленеют...
...а потом не стало ни Генки, ни мглы, ни пахнущих тиной щупалец. Кто-то гладил меня по мокрым волосам, пока я отплевывалась от воды и кашляла долго, надрывно, судорожно хватая ртом воздух, будто на время разучилась дышать.
- Генка... где? - это были первые слова, произнесенные сразу же, как меня вытащили из реки.
Но никто на них не ответил.
Я не знаю, было ли галлюцинацией путешествие через темный лес. Привиделась ли мне та яма, полная сверкающих камешков и человечьих костей. Утащило ли Генку неведомое чудовище или он сам захлебнулся, пытаясь спасти меня, но сам закрутившийся в водовороте.
Уже потом я узнала от матери, что шансов у него не было никаких - в больнице Генке удалили часть легкого. Но все же, ценой своей жизни, он спас меня из цепких объятий того монстра, что взрослые называют Смертью. Я была рядом с ней так близко. И иногда во сне мне все еще слышится сиплый шепот:
- Ах, как блестят! Ах, как шуршат! Синие, как небо, желтые, как солнце, зеленые, как трава... Бери же!
И тогда мне кажется, что в мою детскую ладонь снова падает округлый зеленый камушек, и я просыпаюсь и чувствую тяжесть в своей руке. И иду, шлепая босыми ногами, до заветной шкатулки, где наряду со старыми фотоснимками лежит он - оберег от всех монстров мира.
Самое главное, что я вынесла из детства - лишь маленький зеленый камешек.
И жизнь, которую однажды подарил мне брат мой, Гензель.