Павел Гергиевич открыл глаза. В комнату сквозь занавески пробивался свет. В середине июня не разберёшь ночь на улице, или утро - белые ночи. Он привычно посмотрел на ходики. Стрелки показывали восемь часов. Мужчина вздохнул - если б не снотворное так бы и не уснул до утра. Бессонница - вечная спутница людей, вынужденных проводить дни в инвалидном кресле.
Он перевёл взгляд на картину, висящую над письменным столом - на ней трехмачтовый корабль, с белоснежными парусами и маленькими фигурками матросов, разрезал форштевнем зелёные волны. Когда-то на похожем паруснике он, курсантом мореходного училища, проходил практику. Тогда-то и случилось с ним несчастье: сорвался с грот-рея, зарифляя во время шторма парус. Результат - перелом позвоночника и, как следствие - паралич ног. Мать хотела выкинуть картину, во многом благодаря которой Паша и решил стать моряком, но он не позволил, несмотря на то, что море так жестоко обошлось с ним. Он мог часами смотреть на полотно, и временами до него доносились протяжные, словно стоны, крики чаек, свист ветра в такелаже и плеск волн разбивающихся о борт корабля. Он был готов поклясться, что когда на улице шёл дождь, небо на картине становилось тёмным, а волны приобретали свинцовый оттенок; когда же за окном разъяснялось - и на полотне небо меняло цвет на ярко-синий, а волны окрашивались в ультрамарин. Возможно, так играл свет на красках, или, всему виной настроение, а может быть и то и другое. Вот уже тридцать лет он каждый вечер "слушал картину". Садился в центре комнаты и впитывал... нет - переживал каждый звук, доносившийся с полотна. В такие минуты он знал, что настоящая жизнь - она там, внутри резной рамки, покрытой потрескавшимся от времени лаком, а по эту сторону так - суета.
Сейчас картина молчала.
Однако разлёживаться тоже некогда скоро придёт Галочка из соцобеспечения - надо привести себя в порядок.
Павел Георгиевич перебрался в кресло и покатил в ванную. Там он придирчиво осмотрел себя в зеркале - всё то же, что и каждое утро: щётка светлых, с частой проседью волос, изборождённый морщинами лоб, когда-то голубые, а ныне выцветшие глаза, щетина на впалых щеках. Он вздохнул в очередной раз - внутри дела обстояли не лучше: сердце всё чаще напоминало о себе приступами стенокардии, давление скакало как гимнаст на батуте. И это всё в пятьдесят с небольшим. Он вздохнул в третий раз, выполнив тем самым утренний норматив, и, намылив щёки, стал сосредоточенно скоблить их станком.
Галочку он встретил в прихожей при полном параде - на нём красовалась бежевая рубашка, и не новые, но идеально отутюженные серые брюки. Девушка ворвалась в квартиру как морской бриз, сразу заполнив собой всё пространство.
- Здрасте, Пал Георгич! - она чмокнула его в чисто выбритую, и обильно орошённую лосьоном, щёку. - Вот, держите продукты. - Она поставила ему на колени два увесистых полиэтиленовых пакета, и, развернув кресло, покатила его в кухню, не переставая щебетать: - А на улице такая погода - солнышко, теплота! Когда же Вам пандус отремонтируют? Я бы Вас в сквер гулять вывозила.
Пандус выхлопотала мать. Директор морского порта, где она проработала крановщицей без малого тридцать лет, после долгих обещаний прислал-таки рабочих и с площадки второго этажа, где находилась их квартирка, вдоль перил протянулись два стальных швеллера. До этого его носил вниз на руках сосед Василий - докер из порта. Десять лет Павел Георгиевич пользовался пандусом. Сначала с посторонней помощью, а постепенно научился спускаться и подниматься самостоятельно. И всё бы хорошо, да вот только пару месяцев назад швеллеры пропали. Их просто оторвали от железных арматурин, к которым они были приварены. "Наверное, в металлолом сдали", - предположил участковый. Ни сам пандус, ни виновников не нашли, в возбуждении уголовного дела отказали, потому, что "изделия старые и ценности не представляют". Да ещё и оказалось, что ни в жилконторе, ни в порту пандус на балансе не стоял, поэтому и ущерб никому не причинён. Вот так и получилось, что ни для милиции, ни для воров, ни для жилконторы - ни для кого, кроме самого Павла Георгиевича, пандус ценности не имел. Пришлось снова призывать на помощь Василия. Правда, тот всё чаще стал прикладываться к стакану, и Павел Георгиевич всерьёз опасался, что когда-нибудь они скатятся по лестнице, но другого выхода не было - его ждали студенты.
- Ректор обещал, Галочка, да только у него то денег нет, то времени. Да я бы и сам заплатил, если б кто взялся сделать.
- Надо ректора теребить! - Девушка остановила коляску возле холодильника. - Так, давайте пакеты. Я с утра в магазин сбегала - всё самое свежее купила. У меня там подруга продавщицей работает - не обманет.
- Галочка, как же Вы это всё таскаете, - улыбнулся Павел Георгиевич, удерживая двумя руками авоськи с продуктами. - Они же больше Вас весят.
- Ой, - замахала руками Галочка. - Вы мне льстите, Пал Георгич. Мне ещё худеть и худеть. Мы с подругами сейчас на шейпинг ходим. А ещё в бассейн, сауну. Ой, а вчера в бассейне такой случай был, смешной...
Галочка, не умолкая, продолжала деловито раскладывать на полки холодильника, упаковки с маслом и сыром, пакеты с овощами и фруктами, коробки с кефиром и соком, а Павел Георгиевич, любовался её миленьким круглым личиком с пухлыми губками и слегка вздёрнутым носиком, её волосами, цвета спелой пшеницы, её слегка полноватой, но не потерявшей стройности, фигуркой, обтянутой цветастым ситцевым сарафаном. Девушка постепенно заражала его своей жизнерадостностью. Ему казалось, что с её приходом, старая однокомнатная хрущёвка, в которой он вот уже десять лет жил один, после смерти матери, расцветает.
- Пал Георгич, Пал Георгич, Вы меня слышите? С Вами всё в порядке? - обеспокоено заглянула ему в лицо Галочка.
- Нет. Я Вас ждал. Сейчас будем чай пить. Я заварил по своему рецепту - с мелиссой.
- Замечательно. А я ветчину принесла - объеденье. Сейчас чашки достану.
Они пили душистый чай. Галочка щебетала без умолку. Рассказала, о том кто женился и развёлся у неё на работе, о том, как её достали родители, выясняя, скоро ли она выйдет замуж, а Серёжка - жених, - всё занят. Павел Георгиевич невпопад улыбался. В такие минуты он жалел только об одном - что прожил всю жизнь бобылём. Тому были причины: не хотел никого обременять, не хотел видеть рядом с собой несчастного человека и слышать по ночам как она плачет в подушку. Он должен был вначале стать сильным, должен был состояться, как личность. Нужно было заново научиться делать элементарные вещи: ходить в туалет, мыться, готовить еду, стирать и зарабатывать себе на жизнь. Диплом в мореходном училище ему всё-таки выдали, но какая от него теперь была польза? Павел поступил в университет на филфак. Зарплаты матери не хватало - выручало его знание английского языка. Брал переводы, писал контрольные для однокашников, и, сжав зубы, шёл к поставленной цели - занять положение в обществе. И вот сейчас он сам преподаёт в институте, его знают в лицо во многих Питерских издательствах. Книги в его переводе можно купить в любом книжном магазине. Деньги? Гонораров ему хватило бы и на себя и... Вот в том-то и дело, что нет рядом человека, который мог бы порадоваться вместе с ним его успехам и пользоваться тем, чего он достиг. Конечно, ещё не поздно изменить ситуацию. И он пытался: друзья знакомили, сам искал через Интернет, но вскоре понял, что единственное, что в нём интересовало женщин - квартира. В конце-концов он оставил попытки утроить личную жизнь и ушёл с головой в работу.
Их разговор, а точнее монолог Галочки, прервал звонок в дверь. Павел Георгиевич посмотрел на часы.
- У-у, заболтались мы с Вами, - виновато улыбнулся он. - Пора работать. Это Ниночка пришла.
Галочка осталась в кухне мыть чашки, а он покатил в прихожую.
Ниночка училась в аспирантуре на кафедре, где он преподавал английский будущим капитанам и штурманам. Её муж - Володя - тоже аспирант. Год назад Нина родила сына, и жили они с родителями Володи и его братом-подростком в двухкомнатной квартире. Павел Георгиевич не раз замечал, что девушка приходила в институт с заплаканными глазами. Он никогда не лез к ней с расспросами, а просто предложил работу секретаря, соврав, что никак не может освоить компьютер, а рукописи в издательствах принимают только в электронном виде. Он справедливо полагал, что дополнительный заработок ей не помешает. И не ошибся - девушка согласилась, не раздумывая. Позже он с удовлетворением заметил, что диктовать гораздо легче, чем набирать текст самому.
Павел Георгиевич оттянул защёлку замка и откатился назад, впуская гостью. Чёрные волосы ниже плеч, вертикальные морщинки над переносицей, большущие зелёные глаза на бледном лице, капризно опущеные уголки губ. Красивая девушка, но почему-то хотелось не любоваться ею, а пожалеть.
- Здравствуйте, Павел Георгиевич, - улыбнулась Нина.
- Здравствуйте, Ниночка. Давайте с нами чай пить.
- Спасибо, Павел Георгиевич, я недавно позавтракала, не хочется.
Она сняла туфли, нашла на обувной полке тапочки.
-Ну, тогда проходите в комнату, сейчас начнём работать.
Галя тоже вышла в прихожую, и буркнув: "Здрасте", повернулась к хозяину.
- Пал Георгич, я там всё убрала. Завтра зайду с утра.
- Спасибо, Галочка! - Он достал из кармана рубашки несколько купюр. - Вот, возьмите деньги на продукты.
Поравнявшись, Галя и Нина обменялись взглядами, от которых у хозяина скребануло по сердцу. Девушки были едва знакомы, никогда не общались, но относились друг к другу, мягко говоря, холодно. "Неужели и эти из-за квартиры?" - подумал он. Когда Галя ушла, он отогнал от себя мрачные мысли и с улыбкой вкатился в комнату, где сидела за письменным столом Нина. Она уже включила компьютер и приготовилась печатать.
- Ну-с, приступим? - потёр он руки и, взяв со стола первоисточник и листок с рукописными набросками, начал диктовать.
Спустя полтора часа он остановился, снял очки и отложил книгу.
- Вы, наверное, устали, Ниночка. Давайте отдохнём. Я сейчас чай приготовлю.
Через пару минут он вернулся в комнату с подносом, на котором стояли две чашки ароматного чая, бутерброды с ветчиной и сыром, сахарница. Нина освободила место на заваленном бумагами и книгами письменном столе, пристроила поднос, подала чашку Павлу Георгиевичу и, взяв свою, подняла глаза на картину.
- Страшно, - сказала она.
- Что "страшно"?
- Как представлю, какая там глубина - ужас, - передернула она плечами. - Я с детства воды боюсь.
- А я, Ниночка, всё бы отдал, чтобы попасть туда, - мечтательно произнес Павел Георгиевич, кивнув на корабль. - Я многого достиг в этой жизни, а мечтал всегда только об одном - о море. К сожалению, мечта недостижимая.
В этот момент он совершенно отчётливо услышал звон корабельной рынды и с надеждой посмотрел на Нину - нет, девушка ничего не слышала. Значит показалось.
- А кто это нарисовал?
- Не знаю, - пожал плечами Павел Георгиевич. - Я сколько себя помню, она всегда у нас была. Мама рассказывала, что отец купил её совсем недорого у какого-то художника, сразу после войны. Кто этот художник, что с ним стало - одному Богу известно. Ну-с, продолжим?
Они работали до четырёх часов дня. Затем Павел Георгиевич накормил девушку обедом, пригрозив обидеться, в случае отказа, заплатил ей за работу и в прихожей вручил грушу в качестве гостинца для сынишки.
После ухода Нины, рабочий день не закончился. Он сделал полтора десятка звонков по телефону, просмотрел электронную почту, удалив, не читая, сообщения потенциальных невест, сохранил "на потом" деловую переписку, прочитал и ответил на письма друзей. После этого до восьми часов готовил черновик для диктовки на завтра, вычитывая первоисточник и делая пометки на листе бумаги от руки.
Закончив с делами, он поужинал, затем достал из бара бутылку "Арарата", которую привез ему из Еревана один из коллег, в качестве презента. Налив в бокал ароматного коньяка, занял излюбленное место в центре комнаты, откуда ему нравилось смотреть на полотно.
Едва он поднял бокал, до него донеслись крики чаек, плеск волн и свист ветра в вантах, штагах и прочих топенантах. Вначале чуть слышно, потом всё сильнее, и скоро комната наполнилась звуками моря, скрипом рангоута и криками моряков. Он слушал эту музыку, сжимая в руке бокал с коньяком, и вспоминал то своё первое и последнее плавание.
Он не заметил, в какой момент в груди стала разрастаться боль, а когда понял, что происходит, было уже поздно. Боль, сжала клещами сердце, сдавила горло, свела грудные мышцы. Бокал покатился по колену и, ударившись о паркет, разлетелся брызгами коньяка и стекла, рука повисла плетью, голова упала на грудь...
Пока участковый писал протокол, Нина и Галя сидели в кухне. Девушки уже не плакали, а лишь изредка всхлипывали.
- Я его сегодня хотела на свадьбу пригласить, - вдруг проговорила Галя. - Мы с Сережей вчера заявление подали.
- А я на новоселье: мы с мужем документы на квартиру получили, - в тон ей сказала Нина.
- На квартиру? - удивлённо переспросила Галя.
- Ну да. Трехкомнатная. Мы год назад в долёвку вступили. Родители с деньгами помогли, а на прошлой неделе строители дом сдали.
- Господи, а я думала, что ты из-за квартиры к нему ходишь.
- А я думала, что это ты из-за квартиры.
- Я?! Зачем? У Сережки коттедж трёхэтажный. Там уже отделку заканчивают. Мы сегодня собирались поехать мебель выбирать.
В кухню вошёл участковый.
- Ну, всё, барышни. Сейчас тело увезут. Мне надо квартиру опечатать, вещи свои не забудьте.
Девушки поднялись и прошли в комнату. Двое мужчин выносили носилки с телом, участковый пытался отделаться от пожилой женщины, приглашённой в качестве понятой, а теперь настойчиво выяснявшей кому же покойный "отписал свою жилплощадь".
В этой суете никто не заметил, что на корабле, изображённом на картине, висевшей над письменным столом, появилась ещё одна маленькая фигурка.
- Эй, матрос! - услышал Павел строгий голос над ухом и обернулся.
- А-а, новенький, - уже спокойней проговорил себе в усы офицер. - На первый раз прощаю, но впредь имей в виду: бездельников на борту я не терплю. Чего уставился?! - снова повысил он голос. - Не видишь, на фок-рее не управляются - парус захлёстывает. Бегом в помощь!
И Павел побежал. Он снова был молод и здоров. Он наслаждался каждым своим шагом и протяжными, словно стоны, криками чаек, свистом ветра в такелаже и плеском волн, разбивающихся о борт корабля...