Мы стояли в полной тишине перед стеной. Весь мир был залит темнотой. Мы долго шли по этой равнине, поднимаясь на холмы и спускаясь с них, мы огибали овраги, провожали взглядом птиц, отдыхали в тени редких маслин, любовались закатом солнца. Наконец, стало темно, небо покрылось тучами и мы побрели во тьме.
Стена, очевидно, была развалинами монастыря. Я читал, что здесь когда-то стоял монастырь францисканцев. Но с ним что-то случилось, то ли пожар, то ли обвал, но монахи покинули его лет триста назад. С тех пор монастырь медленно уходил в землю, и, видимо, эта стена - все, что осталось от него.
Я сел у стены, оперевшись на нее спиной. Солнце зашло давно, и стена больше не давала тепла, собранного за день. Было прохладно, воздух казался хрустальным. Она села рядом со мной, тоже оперевшись на стену. Я медленно выдохнул воздух, испытав терпкое наслаждение от тишины и покоя ночи.
- Где мы? - спросила она, подняв голову к небу и закрыв глаза.
- Я не знаю, - ответил я. И, помолчав, добавил:
- Мы шли целый день.
- Да.
Я думал о монахах, которые тащили откуда-то камни, чтобы построить здесь монастырь. Зачем здесь монастырь? Пока мы шли, поднимаясь на холмы, я не видел никаких рек. Значит, воду они брали из колодца. Но почему именно здесь? Просто посреди этой бесконечной равнины. Я представлял себе повозки волов, нагруженные камнями, монахов в коричневых запыленных рясах, с простыми и задумчивыми лицами.
Потом они ложили камень до позднего вечера. Когда солнце заходило, они собирались у этой стены, и, помолившись, принимались за еду. "Хлеб наш насущный дай нам на сей день..."
Я думал и о том, как они прогуливались по стене бессонными вечерами, когда монастырь уже стоял. Вот настоятель отец Антоний. Он десять лет провел в Риме, изучая теологию. Он любит стоять на стене, глядя на звезды и тихонько молясь Богу. Внизу, в подвале, в далекой келье, в затворе живет отец Иаков. Целыми днями он молится деве Марии. Однажды молодые монахи подсматривали за его ночной молитвой сквозь решетку на двери. Он стоял на коленях с раскрытым ртом, губы его тряслись, по щекам лились слезы. Пытясь произнести что-то, он выталкивал из себя только вздохи и хрипы. Глаза его светились счастьем.
Я теснее прижался к стене и тихонько вздохнул. Что-то похожее, я знал, чувствовала она.
- Как темно, - услышал я ее тихий шепот.
- Да, - еще тише ответил я. - Мы в темноте. Вокруг нас на десятки километров нет никого. Волшебно.
- Да.
Когда не было работы в монастыре, отец Антоний прогуливался по окрестностям. Он внимательно наблюдал за цветами и пчелами, за полетом птиц, за направлением ветра. Про него говорили, что он знал язык птиц. На столе у его кровати всегда лежали "Цветочки" Франциска Ассизского. Он знал их наизусть.
Однажды в монастырь прислали монаха брата Филимона. Ходили слухи, что он был сюда сослан за то, что был спиритуалистом. Ему было положено жить в подвале и работать за троих, искупляя тяжким трудом свой грех. Некоторые рассказывали, что он дошел в своих сочинениях до обвинений Церкви в стяжательстве. Он был нелюдим, и все время шептал себе под нос молитвы. Однажды, идя через двор, Филимон вдруг упал на колени, как будто его поразила молния, и поднял руки к небу. Его глаза расширились, и он прошептал: "Eia, Mater..." Потом упал на землю и не приходил в себя три дня. После выздоровления Филимон резко изменился, стал разговорчивей, на губах его стала появляться улыбка. Через настоятеля он выписал из Рима книги, и углубился в работу. Часто у него на столе видели какие-то рукописи, написанные, похоже, на арабском. Он раздобыл среди разного хлама, скопившегося в подвале, какие-то склянки и реторты и целыми днями не выходил из своей кельи, ставя какие-то опыты.
Я повернул голову и улыбнулся ей. Она посмотрела на меня. В темноте не было видно глаз. Протянув руку, я коснулся ее лица. Она прошептала:
- Что же нам делать теперь?
- Мы можем только ждать здесь. В целом мире есть только эта стена.
- Да, - сказала она. - Даже нас больше нет.
- Все могло случиться как угодно. А случилось так, что мы встретились.
- Это не мы встретились. Это нас встретили. Разве ты не слышишь?
Монахи пели. На всенощной они собирались во просторном дворе монастыря. Здесь они хоронили умерших. Теперь они стояли на их прахе и пели. Пели без слов, возводя хвалу Богу. Из каждой груди вырывался свой звук, иногда похожий на плач, иногда похожий на тяжелый вздох раскаяния. Иногда - на невыразимую радость встречи с благодатью.
- Пока мы в темноте, мы ждем. Но приходит время, и нам придется искать дорогу во тьме.
- Когда встанет солнце, - сонно прошептала она и положила голову мне на плечо.
Я тряхнул плечом.
- Нет, сейчас нельзя спать. Кто-то должен бодрствовать ночью, - погладил я ее по голове. - Бодрствовать кто-то должен.
- Чтобы застать тех, кто появится на рассвете, - пролепетала она, теснее прижавшись ко мне. - Я помню эти строчки. Как там его, поэт...
Улыбнувшись, я обнял ее и задумался.
Однажды брат Филимон просто исчез. В келье его не было, во дворе и в окрестностях монастыря тоже. Монахи доложили настоятелю. И тогда Антоний, нахмурившись, сам вошел в его келью. На столе он обнаружил листок со странным текстом:
"Отец Антоний, я благодарен вам за все, что вы для меня сделали. Дальше я пойду один. Вода больше не мочит моих рук. Я познал точку в круге. In amando Christium Deum."
Лицо Антония сделалось печальным. Но через минуту на его губах появилась слабая улыбка. Он приказал запечатать келью и никогда больше не заходить в нее. А когда монахи навсегда заперли дверь ключом, он вышел во двор, и, бросая ключ в колодец, произнес: "Мы должны стараться усерднее. И с собой быть в согласии."
С этих пор он стал задумчив. И все чаще спускался в келью к отцу Иакову, ведя с ним долгие беседы. Некоторые монахи даже пытались подслушивать, но ничего не поняли из их беседы. Лишь однажды монахам удалось услышать, как отец Иаков сказал:
- Будь усерден и не поддавайся унынию. Это царство силой берется.
И Антоний стал все реже покидать свою келью. Целыми днями он молился и читал какие-то книги. Монахи приносили ему еду и ставили под дверью. Вскоре он перешел на воду и хлеб. Антоний никак не объяснял братии, почему он так поступает, он вообще не разговаривал с ними.
А потом умер старец Иаков.
Мы встали одновременно. Что-то толкнуло меня изнутри, и теперь я знал, в каком направлении нам следует идти. Но не сейчас, не сейчас. Когда начнет всходить солнце...
- Кажется, я знаю, куда нам идти, - сказала она.
- Да. Я тоже это почувствовал. Осталось ждать совсем недолго.
Братья держали в руках свечи. Капюшоны их ряс были низко надвинуты на лица, скрывая их во тьме. Небо было покрыто тучами, лунный свет не проникал сквозь них, и только дрожащее пламя свечей освещало просторный двор монастыря с ямой, выкопанной в самом центре. Все ждали прихода отца Антония, чтобы проститься со старцем Иаковом.
Они ждали уже давно. По рядам понесся тихий шепот. Наконец самый младший брат Петр побежал к келье настоятеля, чтобы поторопить его. Дальше все происходило быстро. Подойдя к келье, Петр увидел, что она открыта, и в этот момент монахи во дворе учуяли запах дыма. Монастырь запылал.
Петр, услышав крики с улицы, побежал по коридору к выходу, и резко остановился, увидев впереди неясную фигуру с факелом, вырываемую из темноты танцующим пламенем.
- Отец Антоний, - в ужасе прошептал Петр.
Антоний приблизился к нему. Лицо его было покрыто гарью, одежда пропахла дымом, а в глазах сверкала то ли ярость, то ли дикая, неуемная радость.
Монашек рванулся по коридору, выбежал во двор. Монастырь пылал уже со всех концов. Антоний поджег его изнутри, и гобелены, книги и прочее вспыхнули подобно пороху. Монахи метались по двору с ведрами, свечи валялись повсюду, и лишь гроб с телом старца Иакова, позабытый, так и стоял возле свежевыкопанной могилы.
Во двор вышел Антоний, с тем же факелом, в обгоревшей рясе.
- Братья! - закричал он. - Время огня, братья! Темна ночь души, развеем эту тьму светом собственной смерти!
Подойдя к гробу Иакова, он тихо сказал:
- Верую, отец Иаков.
И шагнул в его могилу.
Мы забрались на стену. Вокруг было все так же темно, но я чувствовал, что рассвет уже близок, совсем близок. А значит, нам пора покидать этот монастырь, приютивший нас на эту ночь.
- Знаешь, вспомнил сейчас, - сказал я, держа ее за руку. - Стихотворение Хофманнсвальдау.
- Воспрянь, душа!
Когда нет звезд,
Когда бушует и ярится непогода,
Когда черные тучи пугают нас,
ты должна учиться быть самой себе
своим собственным светом!
- Ты тоже вспомнила? - удивился я.
- Вспомнила. И теперь уже, наверное, не забуду. Их тоже, - повела она рукой вокруг.
Я кивнул.
- Ну что ж. Пойдем.
Мы спрыгнули со стены и зашагали в сторону предполагаемого востока. Я не знал точно, где он, но неведомое чувство, знакомое степным птицам, подсказывало мне, куда идти. В конце концов, мы всегда идем к свету, только иногда принимаем окружающую тьму за цель нашего путешествия.
А позади, как обычно, на стену монастыря поднялся отец Антоний. Он любил встречать солнце в молитве, пока братия еще спит. Увидев две маленькие фигурки вдали, он прошептал про себя: "Господи, сохрани их в пути..."