Они все время были вместе. И даже родились в один и тот же день и час. Носили похожие имена - Роберта и Ребекка. С детства бегали друг к другу в гости, играли в одни и те же игрушки и смотрели одни и те же мультики.
И однажды Бекки сказала:
- Робби, давай подружимся.
- Давай. Но только на всю жизнь. Папа говорит, если дружишь, то либо на всю жизнь, либо ни с кем не дружи. Папа все на свете знает.
- На всю жизнь? Давай!
Потом, когда они подросли, им обеим одинаково нравился Бен Грант в роли Джонни Кастилло и Нико Макензи из "Аэроплейн". Они - Бекки и Робби - повсюду ходили, держась за руки, ведь им было плевать на насмешки сверстников. И бело-синяя форма школы Святого Доминика (темный пиджак, белая водолазка и уродливая клетчатая юбка ниже колен) делала их похожими на сестер. Только у Роберты острые кончики ушей всегда выбивались из-под прядей волос, которыми она старалась их прикрыть, и выдавали ее эльфийское происхождение.
Ее родители пришли в крохотный городок Фростед-вуд так давно, что никто уже и не помнил этого. Два эльфа в старинной одежде, какую сейчас уже никто и не носит. Они шли по главной улице Фростед-вуда, с удивлением озираясь по сторонам, прислушиваясь к новым звукам и вдыхая незнакомые запахи. На ломаном английском они объяснили в мэрии, что ушли от своих, потому что там им не разрешали пожениться, что у них нет дурных намерений, и оружие свое эльф-мужчина (как потом выяснилось, его звали Рилберн) готов отдать прямо сейчас. И хотя они были чудаками - и он, и она - горожане разрешили им остаться и даже продали небольшой домик на окраине, за который эльфы попытались расплатиться золотыми монетами диковинной чеканки.
Дом, где поселился Рилберн со своей женой Нориэлью, был последним из домов, разбросанных на окраинах Фростед-вуда, словно камушки в густой траве. За ним начинался лес, в который вела узкая дорога из дрянного асфальта, за лесом были поля, а за полями - другой город, большой, весь из стекла и бетона. Людей в тех местах было мало, а детей еще меньше. И может, поэтому Роберта и Ребекка так привязались друг к другу? Ведь им надо было с кем-то играть, а играть, кроме как друг с другом, им больше было не с кем. Им надо было говорить с кем-то, кто мог бы их понять - разве взрослые понимают детей так, как дети понимают друг друга? Они были непохожи: Роберта - худенькая, легкая, словно весенний ветер, изменчивая, как море, то задумчивая и молчаливая, то веселая и разговорчивая; Бекки - чуть приземистая, быть может, не слишком ладно скроенная, но зато крепкая здоровьем и внешне почти всегда спокойная. Но это различие их только сближало. Отец Ребекки говорил, что девочки "срослись", сплелись, как две старые яблони в их саду, корнями, и теперь их уже не разлучить. А остальные говорили про Бекки и Робби проще: водой не разольешь.
И все жители Фростед-вуда это знали. Знали, что если Роберта сидит в библиотеке, то и Бекки непременно будет где-нибудь рядом. А если Бекки отправится гулять в парк, Роберта обязательно пойдет вместе с ней. Никто не видел, как они ссорятся, не видел, как они спорят друг с другом. И все в городе дивились этому - ведь даже лучшие друзья когда-нибудь да поругаются, и бывает, что поругаются на всю жизнь. И только старики время от времени вспоминали про дружбу людей и эльфов - такую крепкую, что даже смерть не могла ее разрушить.
Все это рухнуло в один сентябрьский день, когда деревья уже подернулись золотом, и каждое утро асфальт был усыпан опавшими листьями, а воздух все еще оставался теплым, почти таким же теплым, как летом, и солнце грело еще почти по-летнему. Бекки и Робби сидели у фонтанчика рядом с церковью и ели мороженое. И вот, когда прозрачные струи фонтана уже начинали казаться Бекки тонкими нитями серебра, Роберта вдруг сказала:
- Какие у тебя густые брови! Это хороший знак. Значит, ты сильная.
Бекки дрожащими руками достала из сумочки зеркальце - и увидела, что брови у нее действительно густые, неприлично густые - две жирные линии углем над глазами. Сделала удивленное лицо - и эти линии зашевелились, словно мохнатые гусеницы. Это было до того противно, до того некрасиво и отвратительно, что Бекки чуть не расплакалась.
Она внимательно посмотрела на подругу. На две тонкие темно-золотистые дуги, поднимающиеся над ее огромными зелеными глазами. На нежную атласную кожу. На губы, яркие безо всякой помады...
Зачем, зачем она это сказала? Зачем ударила так неожиданно, исподтишка в самое болезненное место для тринадцатилетней девчушки - внешность?
Роберта улыбалась. Только что при всех сказала гадость - и улыбалась. Дрянь. Мерзкая, изворотливая дрянь.
С тех пор почти каждое утро Бекки проводила перед зеркалом, придирчиво изучая свое лицо - и брови в особенности. И с каждым днем она все сильней ощущала разницу между Робертой и собой. И ненавидела ее все больше. Ненавидела за эти огромные зеленые глаза, за алые губы, за золотисто-русые волосы. Ненавидела за тонкие пальцы рук и изящные кисти, украшенные дешевыми кольцами и браслетами, чуть звеневшими при малейшем движении. За ту красоту и изящество, с которой Робби носила даже самые жуткие обноски. За веселый и легкий, как полет бабочки, смех, и чудный голос. И даже - за красный кожаный пояс, которым Робби подвязывала слишком широкие для нее джинсы. Пояс этот был старый, потертый, и половина камушков, украшавших когда-то медную пряжку, давно отлетели, но почему-то именно он бесил Бекки больше всего. Быть может, потому, что Роберта никогда не затягивала его как следует, и джинсы всегда немного сползали вниз, держась, казалось, на одной силе трения.
- Черт знает что, - шипели модницы Фростед-вуда, - старье какое-то. А смотрится!
Потом были старшие классы, и все девчонки в школе, включая Бекки, сидели по домам, безжалостно и безрезультатно воюя с прыщами и лишним весом. Все - кроме Роберты. Она была все такой же изящной, и кожа у нее была все такая же белая и чистая, да и вообще, говорили в городе, она стала самой настоящей красавицей.
Первым из мальчишек это заметил Тони Сен-Джон - главный хулиган школы Святого Доминика и тайная любовь всех местных девчонок. Он был тощий и рыжий, смолил дорогие папашины сигареты и улыбался как Мик Джаггер из "Роллинг Стоунз" - широко, во все пятьдесят два белоснежных зуба.
- А можно Бекки пойдет с нами? - сказала Роберта, когда Тони пригласил ее в кино.
Тони мысленно покрутил пальцем у виска и сказал, что нельзя. Он должен сказать Роберте что-то очень-очень важное, секрет, а для такого дела свидетели - штука лишняя, не так ли, Робби?
Робби немного подумала, закусив губу, и в конце концов согласилась.
Когда она, задыхаясь от восторга, говорила с Бекки по телефону, то не слышала, как на другом конце провода та с трудом сдерживает слезы. Телефон у Роберты барахлил...
- Бек? Извини, но... я сегодня не приду к тебе, - сказала она сквозь шумы и шорохи.
- Мы хотели посмотреть "Американскую Принцессу", - с грустью напомнила Бекки.
- Понимаешь, я иду с Тони Сен-Джоном в кино - радостно сообщила Робби.
В своей комнате Бекки чуть не грохнулась в обморок.
Она лежала на кровати и смотрела в плохо выбеленный потолок, на черный крючок, с которого свешивалась дешевая лампа в пластиковом абажуре ярко-оранжевого цвета. Оранжевого, как тыква. Как апельсины. Как волосы Тони...
Телефонная трубка беспомощно валялась рядом, шелестела и спрашивала голосом Роберты:
- Ты не обидишься, да? А завтра мы пойдем гулять в парк, поедим мороженого, О-кей, Бекки? Эй, Бекки, ты меня слышишь? Беееккииииии!
- Да, я слышу. Все О-кей. Конечно. Нет, не обиделась. До завтра, - выдохнула Бекки на автомате, положила трубку и зашвырнула телефон в дальний угол комнаты.
Бекки провела вечер, лежа на диване в крохотной гостиной и глядя в мерцающий экран телевизора, с которого царственно улыбалась Джуди Лорейн. Бекки знала, что почти все ее одноклассницы смотрят сейчас этот прекрасный, сказочный фильм "Американская Принцесса" с Лорейн в главной роли. Разве можно не посмотреть такое?
Как Бекки любила этот фильм! С каким волнением просматривала каждый раз программы передач в газетах! Как ждала этого дня - ждала всю неделю!
Но, как она ни старалась сосредоточиться, вместо лица Джуди перед глазами у нее был Тони Сен-Джон - его голубые глаза, восхитительная улыбка и рыжие волосы, его ленивая походка и крохотные точки веснушек на самом кончике носа, а главное - его красивая узкая ладонь, лежащая на красном кожаном поясе Роберты...
И была ночь, ночь без сна - только с каким-то зыбким, мутным забытьем, пришедшим под утро. И было утро, тупое и серое, когда голова не желала ничего соображать, а дождь бил по тонкой жестяной крыше, заглушая собой радиоприемник. Была вода из луж на дороге в школу, затекающая в туфли. До тошноты знакомые лица одноклассников - все, все пришли в школу. Вот только на соседнем с Бекки месте - никого. И на последней парте у окна, там, где всегда сидит Тони, пусто.
Звонок, и учитель литературы входит в класс, и ходит между партами, и опрашивает всех, но Бекки не слышит. Она смотрит в раскрытую книгу и тихонько что-то шепчет. В голове у нее лихорадочно крутятся две мысли, два имени - Тони и Робби.
Робби. Красивая Робби, зеленоглазая Робби, подлая Робби. Была подругой - бросила. Нет, хуже, чем бросила - обманула. Казалась другом - оказалась врагом.
Будем дружить, Робби? Да, но только на всю жизнь!
На всю жизнь, сказала она тогда. И предала - первая. Смеялась над Бекки, но считала ее подругой. Единственной подругой.
А теперь - Тони.
Бекки вспомнила, как он как-то раз зашел в библиотеку, как сидел прямо напротив нее, и как она целых полчаса любовалась его красивыми тонкими ладонями и прядями рыжих волос. А он даже не заметил этого.
- Ты знаешь, - сказала Бекки Роберте потом, - он мне ужасно нравится.
- Он симпатичный, - согласилась Робби.
О Господи, думала Бекки, зачем я сказала ей это тогда, ну зачем?
Она ведь все знала. Она ведь сделала это специально, наверняка специально.
Она обманывала Бекки, всю жизнь обманывала. И ей, наверно, нравилось это делать. Всегда ведь приятно чувствовать себя умнее и хитрее других. А девчонки в классе шептались между собой о том, что эльфы - хитрые и злые, что они ненавидят людей, но драться с ними не могут, потому что их меньше и они слабее, такие не дерутся, а только вертятся под ногами, и пакостят, пакостят, пакостят...
Рыжие волосы. Зеленые глаза. Красный пояс...
"Я убью ее" - решила Бекки.
- Доброе утро, мистер Рилберн.
- Доброе утро.
Взгляд эльфа был грустный и очень серьезный, и Бекки поняла: он знает, он все знает, и про Тони, и про свою дочь, и про нее, Бекки. И может, он даже знает, зачем она пришла сюда, такой пристальный у него взгляд.
Рилберн впустил ее.
- Я чувствовал, что ты придешь - сказал он. Ты ведь к Робби пришла, да?
Бекки кивнула.
- Она у себя. Вот только... ей немножко нездоровится.
Бекки шла, чувствуя, как скрипит пол под ногами, и путь из кухни до комнаты Робби, казавшийся раньше таким коротким и простым, вдруг вытянулся на сотни и тысячи миль. И даже дверь открылась не сразу.
Робби сидела на кровати. Ее волосы были распущены и спутаны, под глазами - темные круги. Лицо казалось нездоровым и бледным, а губы - шершавыми, пересохшими.
В руках Роберта держала красный кожаный пояс. Пряжка его была сломана, и Роб медленно водила по ней пальцами, как будто что-то вспоминая. На губах у нее играла слабая улыбка.
Робби не заплакала. И не ударила в ответ. Только сказала - тихо-тихо:
- Наверное, Тони тоже так думает...
Бекки не услышала ее.
- Я ведь тебе доверяла! Всегда доверяла! А тебе было плевать, тебе не всех плевать! Ты все время надо мной смеялась! Потому что я дурнушка, да? Ты потому меня себе в подруги выбрала, да? Чтобы смотреться - еще лучше?!
Роберта продолжала молчать и смотрела - не на Ребекку, а на белую стену комнаты за ней, в полумраке казавшуюся голубовато-серой. Шкаф с книгами, разноцветные плакаты, картина маслом в деревянной рамочке, календарь... Казалось, Робби увидела все это в первый раз, и в этом было что-то настолько важное, что она не почувствовала удара.
Наверно, это и взбесило Бекки больше всего.
Она схватила пояс, и размахнувшись, ударила, почти не глядя.
Пояс красной змеей взвился в воздухе и задел щеку Роберты острым кончиков хвоста. Та чуть вскрикнула - больше от удивления, чем от боли.
- Ты не знаешь, - сказала Робби.
- Чего не знаю? - злобно спросила Бекки.
Она увидела, как в самом уголке глаза Роберты медленно собирается влага, как созревает, наливаясь серебром, слеза.
- Все получилось так глупо, - Робби наклонила голову, и слезинка, скользнув по ресницам, упала на рукав ее кофты. - Я должна была раньше сказать тебе...
- Что?
-Я не обманывала тебя, - вздохнула Роберта. - Никогда не обманывала тебя. Эльфы не могут обманывать, предавать, убивать. Мы даже рассердиться и то не можем! Боги лишили нас этого дара.
Она вытерла глаза рукавом, и, всхлипнув, продолжила:
- Они думали, что так мы сможем научить остальных добру. Но никто не поверил нам. Все подумали, что мы их обманываем. Не бывает же ведь так, чтобы кто-то был добрым! Раз ты сам лжешь, то, значит, и другие лгут! Раз ты злодей - то и остальные не лучше. Вот только слишком поздно это мы поняли. И даже когда поняли, то не смогли рассердиться. Поэтому мы ушли...
- Почему же ты... не сказала мне этого раньше? - спросила Бекки.
- Не знаю... наверное, потому, что я дура. Я не знала, не думала, что это так важно, что все так повернётся. Мне казалось, что ты поймешь меня, вот я и говорила все, что было у меня на сердце, все, что мне хотелось тебе сказать. Знаешь, я как-то раз слышала, как какая-то женщина в парке говорила своей дочке: думай, кому и что ты скажешь. Нас никогда не учили такому. Мы всегда и всем говорим правду.
Она тоже забыла об этом.
- Я всегда хотела только добра, - сказала Роберта. - И сейчас, и тогда, у фонтана... Все ведь началось у фонтана?
- Да, - сказала Ребекка. - Восьмого сентября тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года.
- Четыре года, - вздохнула Робби. - Четыре года ты меня ненавидела, а я считала тебя лучшей подругой. Подумать только. Мне даже хочется смеяться, хотя и не смешно. Знаешь - проговорила она, подумав - это я виновата. Я забыла, что мы разные, совсем забыла...
Бекки опустила глаза. Боже мой, боже, сказала она себе, ты ни в чем не виновата, Робби, ни в чем, никогда, нигде, ты чиста, как только что выпавший снег. А вот я, я - сука, раз подумала про тебя такое. Да, Робби, я тоже, тоже забыла про то, что мы разные, я тоже думала, что ты - как я, а я - как ты, потому что я всегда так думала. Робби, прости меня, убей меня... Прости меня! Пожалуйста...
- Что теперь будет? - спросила Бекки.
Она уже прекратила плакать, но легче ей все равно не стало.
- Ничего не будет, - спокойно ответила Робби. - Теперь все.
- Ты не простишь меня?
- Я простила тебя. Вот только, - вздохнула Роберта, - что это изменит?
- Ничего, - согласилась Бекки.
За окном снова начал накрапывать дождь.
- Я, наверно, пойду домой, - решила наконец Бекки.
Роберта стояла спиной к ней и смотрела в окно.
- Возьми пальто в прихожей, - посоветовала она, не поворачиваясь.
- У меня есть свое, - Бекки направилась к двери.
Она почему-то подумала, что Робби улыбается.
- Да, кстати - вдруг сказала та, - я дала Тони твой телефон.
- Спасибо.
Через месяц семья Роберты уехала в Лондон. А через два года на экранах телевизоров впервые мелькнула хорошенькая девушка по имени Роберта Норберн. Вскоре ее знал весь мир, за исключением, должно быть, лишь буддийских монахов, живущих в далеких Тибетских горах - остальные хоть раз, да видели ее - то в кино, то в новостях, то на глянцевых обложках журналов. Ее называли величайшей актрисой конца века, самой красивой женщиной Англии, и даже - "британской Марлен Дитрих".
Когда Роберта утонула в собственном бассейне (в ее крови врачи обнаружили ударный коктейль из алкоголя и наркотиков), ей не исполнилось и тридцати. Это была трагедия для всех, успел бросить газетчикам Тони Сен-Джон, пока полицейские вели его к машине - он был последним, кто видел великую актрису живой. И жадные до сенсаций репортеры подхватили его слова, разнеся весть о гибели прекрасной, неземной Роберты Норберн на весь мир.
И в этой суматохе почти никто не заметил, как у себя дома, в захолустном городке Фростед-вуде, графство Шропшир, тихонько отошла в мир иной миссис Ребекка Тейлор, кассирша из местного супермаркета. Сидя в гостиной (дети ее, мальчик и девочка, уже спали, а муж еще не вернулся с ночной работы), она смотрела "Гавайскую сонату" с Робертой Норберн в главной роли и пила чай, в котором сама же растворила лошадиную дозу снотворного - пустой флакончик сиреневого стекла валялся неподалеку.
Правда, что это за снотворное, полицейские выяснить так и не смогли - такого не продавали нигде, и состав его не был известен ни одному местному фармацевту. Да и какой смысл был этой вполне милой женщине умирать, тоже было неясно.
- Может, она по ошибке приняла такую дозу? - спросил один из полицейских, осматривавших тело Бекки. - Такое частенько бывает.
- Может быть - согласился его напарник. - И о чем она только думала?
А Бекки в последние минуты своей жизни думала вот о чем: о том, как Робби, счастливая, пьяная и абсолютно нагая, прыгает в бассейн, поднимая фонтаны брызг. Как сидит в шезлонге со своими многочисленными "мальчиками" и открывает очередную бутылку шампанского. Как она, смеясь, спускается по скользкой железной лесенке в воду, как поскальзывается, и рядом нет никого, чтобы помочь ей, подать руку, потому что все уже слишком пьяны. А потом Робби встречает рассвет - глядя невидящими глазами на бледное, еще не жаркое утреннее солнце, плывущее по светлому небу - такому же голубому, как остывшая за ночь вода бассейна.