Танец для Мэри Джейн
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Пересказ современных городских легенд - не то чтобы сильно на новый лад. (Стивен Кинг рыдает над скудоумием автора сего опуса). Водители, будьте осторожны и никогда не подсаживайте в машины одиноких хорошеньких девушек...
|
Well, I don't know, but I've been told:
You never slow down, you never grow old
Tired of screwing up, tired of going down,
Tired of myself, tired of this town.
Honey, put on that party dress
Buy me a drink, sing me a song
Take me as I come 'cause I can't stay long
Tom Petty and the Heartbreakers,
Мэри Джейн.
Я никогда не любил это имя. Может, потому, что мою первую школьную учительницу, сухую очкастую истеричку, звали Мэри Джейн Паркер. Когда я был во втором классе, она поставила меня в угол на горох (это было в пятидесятые годы в жуткой захолустной школе городка Нортен-Бридж, штат Айова), уже даже не помню за что. Еще Мэри Джейн звали одну девчонку, что жила через два дома от меня. Детьми мы часто играли вместе, и мне она даже немного нравилась. Когда мне было лет одиннадцать, я отвел ее покататься на роликах в парке, хотя сам катался неважно. Она стала смеяться надо мной, а когда я попытался закрыть ей рот рукой, высморкалась в мою ладонь и укатила прочь. До сих пор помню, как я стоял посреди катка, и как мимо меня проносились, кружась, пары, а между пальцев стекали ее зеленые сопли.
С тех пор я влюблялся во многих девушек, но среди них не было ни одной Мэри Джейн, если не считать, конечно, марихуаны, с которой у меня на втором курсе колледжа случился бурный и страстный роман. Курил я не то что бы открыто, но все об этом знали - на дворе шел шестьдесят девятый год, всех занимали хиппи и новые левые, устраивавшие антивоенные демонстрации, и до вашего покорного слуги никому не было дела. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не брало в руки плакат и не шло на митинг. Правда, деканат все равно с удовольствием дал бы мне пинка, потому что на занятиях я не появлялся с самого начала сентября, а шел уже ноябрь. Но я лишил их этого удовольствия. Я ушел сам.
Итак, рано утром 13 ноября, в субботу, я сел в свою машину и поехал на восток, покинув колледж Морнингсайд ко всем чертям собачьим. Сначала я немного поболтался в городе, потому что мне хотелось, во-первых, встретить каких-нибудь знакомых и сходить в кино, а во-вторых, купить еды и кое-каких вещей в дорогу. Но из знакомых мне попался только Карл Штраус, мерзкий прыщавый тип, который явно не знал о существовании душа и сменного белья, и я свалил прежде, чем он смог меня заметить. Так что я в гордом одиночестве посмотрел страшную муть под названием "Черные пески" (картину скрашивали только сиськи главной героини, которые режиссер взял крупным планом раз пять за весь фильм), заел ее картошкой и жареной рыбой, купил пару джинсов и новые кроссовки, бросил на заднее сиденье пакет с гамбургерами и взял курс на Гринфилд, штат Индиана
Я выбрал этот город отчасти случайно, отчасти потому, что часто ездил туда в детстве к одной своей тетке летом. Мои родители всегда стремились избавиться от меня летом, сбагрив кому-нибудь из родственников, потому что я мешал им трахаться. Они были ханжами, мои дражайшие родители, и очень боялись, что я что-нибудь услышу или, не дай бог, увижу. Они никогда не говорили о сексе, но они явно занимались им, и когда я возвращался из очередной летней поездки, меня встречали радостными известиями о грядущем новом братике или сестренке. Ну куда еще-то, думал я, в семье и так шестеро детей. Но ружье у моего старика било без промаха.
На самом деле, я до сих пор совсем не знаю, что за черт понес меня в Гринфилд. Тетка, у которой я когда-то жил, давным-давно была в могиле, и я с тем же успехом мог ткнуть в любую точку на карте и отправиться прямо туда. Весь путь из Сиу-Сити, где я тогда находился, до Гринфилда, занимал часов одиннадцать, Два дня, часов по пять в день за рулем, и я буду там.
На фотографиях, сделанных с самолета, которые я видел в школьном учебнике географии, средне-восточная часть Штатов похожа на пестрое одеяло из желтых, коричневых и зеленых лоскутов. Эти лоскуты - поля, засеянные кукурузой, пшеницей, ячменем и прочей сельскохозяйственной ботвой. Города же - яркие бусины огней на этом довольно унылом фоне - встречаются довольно редко, и это не большие города, вроде Чикаго или Нью-Йорка, а по большей части захудалые городишки вроде моего родного Нортен-Бриджа, где с трудом можно наскрести тысячу человек, и еще труднее - отыскать в этой тысяче кого-нибудь вменяемого. Пейзаж за окном тянулся безрадостный: поля, мокрые от дождя, и полоска леса вдалеке; зато под шум мотора, скрип дворников и музыку в приемнике мне очень хорошо думалось.
Родителям я не стал ничего сообщать, решив, что в колледже это сделают за меня. Я знаю, что вы подумали - но я не боялся их огорчать, потому что никогда не был примерным сыном. Отцовские побои, другой распространенный вариант, меня тоже не пугали - мой папа обнять-то меня стеснялся, не говоря уже о побоях. Я просто не любил их, а они не любили меня, и даже мысль о том, что мне придется с ними разговаривать - пусть даже и через телефон, меня раздражала.
Поездка тоже воодушевляла не очень. Через три часа езды по полям мне захотелось сдохнуть. Я остановился, вышел из машины и проклял все святое, но меня никто не услышал - человеческого жилья там не было на многие мили вокруг. Вообще ничего, ни единой души. Даже встречных машин нигде не было.
Только шум дождя и ветер.
Я бы пустил себе пулю в лоб, но это в кино в каждом бардачке есть пистолет. А у меня там лежала только дорожная карта, и ту пора было выбрасывать - ее издали в пятидесятом году, как раз когда я родился.
Кроме нее у меня были гамбургеры на заднем сиденье, новые кроссовки и одиночество.
На самом деле я всегда был одинок. Сколько себя помню. Все началось еще в семье, где я никогда не чувствовал себя родным, никогда не ощущал себя частью чего-то целого. Не знаю, почему так произошло - я начал задумываться над этим не так давно. Но так было всегда. Томми Нельсон, стоявший на горохе в пятьдесят шестом, был так же одинок, как Томми Нельсон, покинувший Морнингсайд-колледж в шестьдесят девятом, и как уже расплывающийся и лысеющий Томми Нельсон, пишущий эти строки в одна тысяча девятьсот девяностом году.
Не то что бы я против одиночества, нет; я уже привык к нему за столь долгие годы, и, пожалуй, оно мне даже нравится. Я научился ценить его, я полюбил его. Есть много вещей, которые я мог бы рассказать - про боль в коленках от стояния на сухом горохе, про боль в душе, когда собственный отец велит тебе убраться из дома, про то, как хорошо встречать рассвет в полях или на дороге, и как пышно растет ежевика на нашем городском кладбище.
И в тот день, в ноябре шестьдесят девятого, я обрел слушателя.
Вернее, слушательницу.
Ее тонкая фигурка словно вышла из сгустившихся струй дождя. Она стояла, вытянув руку и подняв большой палец кверху, и она была такая хрупкая и одинокая, что я сжалился и затормозил, и она забралась на пассажирское сиденье моего полуразбитого "форда".
Вода стекала с ее черных, как смоль, волос на потрепанное серое пальто, а ресницы были усыпаны серебристыми каплями. Руки в тонких серых перчатках дрожали от холода.
- К-куда вы едете? - спросила она, и голос у нее тоже подрагивал.
- В Гринфилд, - сказал я.
Она посмотрела на меня, и в ее темно-серых, как предгрозовое небо, глазах, мелькнула надежда.
- Тогда, может, вы подвезете меня? Я живу в Новой Палестине, это минут двадцать езды от Гринфилда.
Минут двадцать? Да я готов был везти ее на край света, так она была прекрасна.
- Конечно, - сказал я. - Садитесь.
С самых первых минут я понял, что она - не обычная девушка. Не только потому, что она была красивее всех, кого я когда-либо видел. Просто я сразу почувствовал холод, исходивший от нее. Обычно мы чувствуем тепло другого человека - возможно, мы не отдаем себе в этом отчета, но мы все равно ощущаем его - нутром ли, кожей, каким-то шестым чувством, которое позволяет людям находить друг друга.
Но от этой девушки не было никакого тепла. Наоборот, в машине стало прохладнее и запахло дождем. Я включил печку, но запах никуда не исчез ни через десять минут, ни через двадцать. Запах мокрого асфальта, запах озона, запах прелых листьев и сладких дешевых духов. Ее запах.
Я представился, и в ответ она назвала свое имя.
Мэри Джейн.
Мэри Джейн, сказала она. Мэри Джейн Уильямс.
Это было так неожиданно, что я вздрогнул, хотя и знал, что такую девушку не могли звать иначе. Из всех имен, придуманных человечеством, ни одно не подошло бы ей больше.
- Как же вы оказались в Айове?
- Ездила навестить подругу, она там живет. Я опоздала на свой поезд, вот и пришлось голосовать, - она пожала плечами.
- Торопитесь домой?
- И да и нет. Меня ждут там только к следующей неделе, а я решила сделать им сюрприз... и... вот и сделала, - закончила она, смеясь.
- Большая у вас семья?
- Только я, мама и папа. Еще у меня был брат, Дэннис, но... он умер.
- Давно?
- Три года назад, мне было четырнадцать. Сепсис.
- Ужасно, - сказал я, - ужасно.
Она кивнула, и мы немного помолчали.
- Стало быть, сейчас вам семнадцать? - Мэри Джейн кивнула. Я заметил, что она снова улыбается, на этот раз чуть смущенно. - Смотрите-ка, совсем большая девочка. Наверно, и школу уже закончили? - снова кивок. - И как ваш табель с оценками?
- В порядке, - смеясь, сказала она.
- И ваши родители отпускают вас в такую даль? Я бы на их месте не рискнул.
- Я крепкая девушка. Я не боюсь.
- Правда? И меня вы не боитесь?
- Нет, - просто ответила она. - Почему я должна вас бояться?
- Но вы ведь ничего про меня не знаете. Может быть, я убийца, который прячется от властей. Может быть, я маньяк.
Мэри Джейн и бровью не повела.
- Этого не может быть, - улыбнулась она.
- Знаете про Элизабет Шорт?
- Нет, кто она?
- Она? Она была очень красивой девушкой, ее звали "Черный георгин". У нее были очень красивые волосы, почти такие же, как у вас. Она хотела стать актрисой, даже приехала в Голливуд из-за этого. Очень старалась, ходила на пробы, но никто не дал ей роли, даже самой неприметной. Но она все-таки стала знаменитой... печально знаменитой, я бы сказал. Кто-то убил Бетти Шорт, распилил ее пополам, выпотрошил, вымыл из нее всю кровь, разрезал ей рот от уха до уха и оставил так в чистом поле недалеко от Лос-Анджелеса. Говорят, это было самое страшное убийство из всех, что совершались в Америке.
- Господи! - воскликнула Мэри Джейн. - И убийцу нашли?
- Нет, никогда. Они подозревали многих, но так никого и не арестовали. Видите ли, эта девушка, Элизабет, она... она была очень беспечной, что ли. У нее было много знакомых самого разного толка. И кто знает, может, в свой последний день она тоже вот так вот села в чужую машину...
Какое-то время Мэри Джейн сидела, опустив глаза. Затем решительно сказала:
- Нет, вы бы этого не сделали. Вы не похожи на убийцу.
- Внешность ничего не значит. А у меня в багажнике - пила, бейсбольная бита, два охотничьих ножа. Вполне хватит, чтобы отправить кого-то на тот свет. И два больших чемодана, чтобы спрятать тело. А еще, если вздумаете сопротивляться, у меня есть веревка и снотворное.
- Это правда?
- Про снотворное - да. А остальное я сочинил.
- Зачем вам снотворное?
- Да просто так, - я пожал плечами. - Я его купил лет пять назад, может статься, у него и срок годности давно истек. Знаете, я в юности я был очень нервным, у меня были ссоры с отцом и проблемы в школе, так что я подумывал о самоубийстве, но поскольку я ужасный трус и боюсь боли, на веревку и пистолет меня не хватило. Вот я и купил себе пузырек снотворного, да так и вожу его с собой, даже не распечатывал - бессонницей я в жизни не мучался.
И Мэри Джейн снова улыбнулась моим словам.
- Вы самый странный человек из всех, кого я встречала. Откуда вы?
- Из Нортен-Бриджа, это здесь, в Айове. Я ушел из дома. Я бросил колледж. Я не умею работать. Я знаю, куда еду, но не знаю, зачем. Вот вам моя биография в пяти предложениях. Жаль, что не могу поведать вам больше.
- Ничего страшного. Простите.
- Ладно, забудем об этом.
Мне показалось, что она вот-вот расплачется.
- Бросьте, вы меня не обидели, - успокоил я ее. - Я уже большой мальчик, чтобы спокойно отвечать на подобные вопросы. Сказать по правде, я даже рад, что подсадил вас.
- Да?
- Конечно. Если бы не вы, я бы съел свое снотворное, сел за руль и посмотрел бы, что получится. А так мне придется довести вас до дома. Считайте, вы продлили мою жизнь на целых одиннадцать часов.
- Это правда?
- Зачем мне вам врать?
- Но вы же соврали про пилу и ножи.
- А, это... это так, небольшое преувеличение, чтобы вас припугнуть.
- Припугнуть? Меня? Вы хотели меня напугать?
- Да, чтобы немного спустить вас на землю. Вот уж не знаю, удалось мне это или нет.
- Вы считаете меня легкомысленной?
- Не знаю. Может быть. Но... мне будет очень жаль, если вы наделаете глупостей и попадете в беду.
- Почему?
- Зря испортите мировую карму.
Я сделал музыку погромче и прибавил скорость.
Тут полагается сказать, что к тому моменту, как мы приехали в Гейлсбург, штат Иллинойс, мне казалось, будто я знаю Мэри Джейн всю свою жизнь и прочую чушь в том же духе. Нет, этого не было - она все еще была девушкой, которую я подобрал на дороге и которая ехала в свой город по своим, не касающимся меня делам.
Мы остановились в небольшом мотеле, где нам дали номер с двумя вполне широкими, но скрипучими кроватями, и я сразу передвинул свою к окну, чтобы было удобнее читать. Мэри Джейн включила телевизор и почти сразу же задремала. Я перенес ее из кресла на кровать - она была совсем легкая, словно пушинка, и на этот раз сквозь ткань ее одежды я все-таки почувствовал тепло. Оно было слабым, но оно было, и это... успокоило ли это меня?
Есть такой тип девушек, рядом с которыми всегда как-то очень уютно. Они хозяйственны, предусмотрительны, аккуратны и все такое. Они умеют угадать, что нужно тебе (или внушить тебе, в чем ты нуждаешься). Мужчина для них - ребенок, которому нужно заменить маму.
С другими же все наоборот. Это они нуждаются в поддержке и помощи. Они неловкие, бестолковые, забывчивые, иногда неопрятны, но они очень трогательны и беззащитны. Черт его знает, что им нужно. Они сами - дочки, потерявшие папу, и тебе приходится его заменять.
Мэри Джейн была именно такой девушкой. Она принесла мне даже больше проблем, чем я рассчитывал. Хотя тогда, спящая, она казалась такой милой, такой домашней, такой безопасной...
Настолько безопасной, что это было даже странно.
Когда вечером Мэри Джейн проснулась, мы пошли ужинать в фаст-фуд неподалеку. Я заметил, что она почему-то стала вдруг очень молчаливой - ела, глядя в тарелку, и почти ничего не говорила, и на все мои вопросы отвечала односложно. Мне хотелось разговорить ее, но она меня почти не слушала, и скоро я понял, что говорю, как сумасшедший, сам с собой.
- Почему вы молчите? - взбесился я. - Вы что, на меня обиделись?
Вместо ответа Мэри Джейн посмотрела на меня и тихо, почти шепотом, попросила:
- Поцелуйте меня, - и повторила мне, оторопевшему от неожиданности, - поцелуйте меня.
Я наклонился, и она закрыла глаза...
Губы у нее были мягкими, чуть теплыми и неподвижными. Запах дождя кружил мне голову, и сердце у меня в груди упало, чтобы в ту же секунду куда-то взлететь.
- Теперь вы... не сердитесь на меня? - спросила Мэри Джейн.
- Нет, - выдохнул я.
Мы вышли, так и не поужинав.
Я попытался обнять Мэри Джейн за плечи - она мягко, но все же решительно отвела мою руку.
- Не надо, - сказала она.
- Но... но я думал...
- Я не это имела в виду.
- Но что тогда... что не так, Мэри Джейн?
- Ничего.
- Тогда зачем?.. - спросил я, но она не ответила, и мы пошли домой.
Я выключил свет и долго не мог заснуть. Я знал, что Мэри Джейн не спит, и, может, смотрит на меня, и знал, что не засну под ее взглядом. Эта девчушка сбивала меня с толку.
Наконец ее дыхание стало ровным и глубоким, и я понял, что она заснула. Впрочем, сам я не мог заснуть еще долго - что-то все время тревожило мой сон, и только когда я подумал, что спать этой ночью, мне, наверно, не суждено - я провалился в сон, как в яму со львами.
Проснулся я оттого, что кто-то погладил меня по щеке.
- О, ради бога, простите, - сказала Мэри Джейн, отдергивая руку, как от горячего утюга - я просто хотела... посмотреть... Я звала вас, но вы не слышали. Вы так крепко спали, что мне показалось, будто вы умерли.
- Мне и самому так показалось, - пробурчал я. - Вы уже позавтракали?
- Да, - быстро ответила Мэри Джейн. - Я была в кафе напротив. Я принесла вам блинчиков, бургер и кофе. Я надеюсь, вы любите блинчики?
- Терпеть не могу, но все равно спасибо. Сколько я вам должен?
- Нисколько. Я взяла деньги из вашего бумажника. Ровно пять долларов. Можете проверить по чеку.
Неслабо, подумал я.
-Я вам верю.
- Правда? - она села на кровать рядом со мной. - Вчера мне показалось, что... что вы на меня рассердились.
- Уже не сержусь, - сказал я. - Да и тогда не особо сердился. Вот только...
- Да?
- Зачем вы попросили вас целовать? Зачем вам это?
- Это важно?
- Да. Очень. Для меня. Не знаю уж, как для вас.
- Я не хотела вас обидеть, - сказала она, покачав головой - Мне просто... просто захотелось, чтобы вы меня поцеловали, вот я и попросила. Меня так мало целовали в детстве... очень мало.
- Я могу это понять. Меня тоже мало целовали. В этом мы с вами похожи.
- Почему вы ничего не едите? - спросила вдруг Мэри Джейн.
Я кое-как позавтракал, и мы двинулись в путь.
В дороге я думал о девушке с черными волосами - но не о Мэри Джейн, а об Элизабет Шорт, о Черном Георгине. В доме моей тетки в Гринфилде было много старых газет на чердаке. Как-то раз она заперла меня там, потому что я разбил ее вазу, и я провел весь день, читая их. Из этих-то газет я и узнал об Элизабет Шорт. Я хорошо помню ее газетные снимки - женщина с очень белой кожей и пышными черными волосами, с сияющими глазами и радостной улыбкой. Она вполне могла бы сойти за киноактрису.
Я влюбился в нее - она была из тех, в кого легко влюбиться и кого тяжело разлюбить. Я много думал о ней. Я думал, что, живи она в мое время, я мог бы быть ее мужчиной, и она заставляла бы меня страдать, мучаться, ждать новой встречи. Я был бы готов на все ради нее. Элизабет была из тех женщин, ради которых можно сделать абсолютно все. Я был готов принадлежать ей, если бы она принадлежала мне.
А потом я бы убил ее.
Потому что такую женщину нельзя отпустить.
И если бы я был мужчиной Элизабет Шорт, я бы убил ее.
Я столько раз думал об этом.
Она пришла бы ко мне - просить ли денег или же просто сказать, что все кончено - а я встал бы со стула и предложил ей прокатиться. И она ничего бы не заподозрила. Я отвез бы ее в какой-нибудь домик посреди пустыря - я снял бы его заранее под чужим именем. Принес бы из машины два чемодана, где было бы все, что мне нужно - пила, нож, крепкая веревка, бейсбольная бита или молоток, и несколько пластиковых пакетов.
Затем я бы связал ее, и тут мне пришлось бы повозиться. Конечно, один крепкий удар по затылку, и душа Бетти воспарила бы к небесам, но я не дал бы ей уйти так просто. Она должна была почувствовать ту боль, которую чувствовал я - если, конечно, физическая боль хоть в чем-то равна душевной. Но сначала, сначала, сначала... я бы показал ей свой нож и пилу, чтобы увидеть ужас в ее глазах, и разрезал бы ей рот - от уха до уха - и посмотрел бы, во что превратилось ее хорошенькое личико.
Я оттащил бы тело в ванную, и там распилил его, чтобы не оставить следов крови в доме. Я смыл бы всю кровь с Бетти и из Бетти, а ее начинку я убрал бы в пакеты. В отдельный пакет я положил бы ее одежду. Затем я уложил бы Бетти в чемоданы, спрятал бы в багажник и сел бы в машину. Глубокой ночью я оставил бы ее у дороги, там, где ее обязательно найдут на следующее утро. То, что от нее осталось, я сжег бы в своем камине, облив бензином, а потом развеял бы пепел по ветру.
И это было бы идеальное убийство.
Я посмотрел на Мэри Джейн и в который раз вспомнил Бетти Шорт.
Они могли бы быть сестрами. Такое было сходство.
Смог бы я убить Мэри Джейн? Не знаю. Иногда я думаю, что смог бы. Любовь - не такое уж и святое чувство, я даже думаю, что как раз наоборот. Конечно, любовь может сделать человека великомучеником и страстотерпцем. Но гораздо чаще она делает из него - зверя, демона, Сатану.
К счастью, я знал Мэри Джейн слишком недолго.
Но она тронула что-то в моем воспаленном сознании, и этого было достаточно.
- Вас вести сразу домой? - спросил я.
Она покачала головой.
- Нет, сначала в Гринфилд. Я хочу пройтись по магазинам.
- О-кей, - сказал я, и повернул к Гринфилду.
Мы остановились в гостинице к югу от центра, и Мэри Джейн сразу отправилась бегать по магазинам, а я спустился вниз выпить кофе.
Не знаю, как долго ее не было, но вернулась она совершенно сияющая.
- Смотрите! - воскликнула она, доставая из бумажного пакета что-то, что я принял сперва за кусок ткани, и прикладывая его к себе. - Ведь чудо, правда?
Это было платье - очень короткое и обтягивающее, но с пышными рукавами и оборками на груди, темно-клюквенного цвета, с какими-то индийскими узорами.
- И еще у меня есть к нему туфли, - добавила Мэри Джейн с гордостью, доставая из другого пакета туфли - примерно такого же цвета, блестящие, лаковые, с толстым каблуком и на платформе.
- Примерьте, - попросил я.
Она закусила губу.
- Даже не знаю...
- В этом нет ничего плохого. Идите в ванную и переоденьтесь. Я не буду за вами подсматривать.
Поколебавшись с минуту, Мэри Джейн заперлась в ванной, прихватив с собой платье и туфли.
Когда она вышла, я даже не сразу узнал ее, так она изменилась.
- Ух ты! - сказал я.
Она включила радио и принялась дефилировать передо мной под музыку.
- Вам нравится? - спросила она, пытаясь перекричать "Хей, Джуд".
- Просто потрясающе! У меня даже нет слов! - прокричал я в ответ.
И тут мне в голову пришла идея.
- А знаете, что мы должны сделать? - продолжал я.
- Что? - спросила Мэри Джейн с интересом.
- Такую красивую девушку в таком красивом платье нельзя прятать! Хотите, пойдем на танцы?
Я подошел к ней и взял ее за руки.
- Хочу, - сказала она. - Правда, танцевать я совсем не умею.
- Этому сейчас никто и не учит, - заметил я. - Я сам не умею, но это неважно. Пойдемте. Я приглашаю.
В клубе под названием "Пони-Тейл" было довольно прилично народу, когда мы пришли туда. Публика была совсем юной, по большей части подростки, но все же мы с Мэри Джейн не слишком выделялись. Группа на невысокой сцене - две гитары, бас, барабаны - играла "Сэтисфекшн", неумело подражая хрипловатому вокалу Мика Джаггера.
- Как под это танцуют? - растерянно спросила Мэри Джейн.
- Как кому нравится, - ответил я. - Просто слушайте музыку и двигайтесь в ритм. Как сейчас говорят - включайтесь, настраивайтесь и отпадайте.
Во время медленного танца она положила руки мне на плечи и мы как-то странно поворачивались вокруг своей оси, при этом почти не двигаясь с места. Со стороны, должно быть, вид был еще тот - пара кайфующих пингвинов - но мне было все равно. Мэри Джейн была рядом со мной, я чувствовал ее талию под тканью платья, и ее серые глаза смотрели прямо в мои, и я ощущал запах душный запах ее духов и пудры. Мне было легко. Легко танцевать с ней, легко обнимать ее и вдыхать ее запах.
- Как здорово, - говорила она, прижимаясь ко мне.
И я уже знал, чем все это закончится. И она наверняка знала тоже.
Мы вышли на улицу, и я обнял ее за плечи, и на этот раз она не оттолкнула моей руки. А в соседнем квартале мы нашли бар, где никто не стал спрашивать наши паспорта. И я пил виски, а Мэри Джейн - белое вино, и мы шутили, и смеялись, и говорили о том, как прекрасен сегодняшний вечер.
И когда мы вернулись в гостиницу и поднялись в наш номер, Мэри Джейн, все еще смеясь, села на мою кровать, и затем, словно в шутку, улеглась на ней. И я лег рядом, и тоже смеялся, будто не зная, что будет потом.
Но я знал.
Я прикрыл глаза, и почти тотчас почувствовал ее дыхание и теплые губы у виска.
- Мэри Джейн, - я слышал в своем голосе нотки еще не угасшего смеха. - О, боже...
Я повернулся и поцеловал ее в губы - не так, как целовал в предыдущий вечер, потому что теперь она отвечала мне. И она обняла меня сама, и ее ладони метались по моей спине - сначала я чувствовал их сквозь ткань, но потом одна из них, словно ящерка, забралась под мою рубашку. Еще чуть-чуть - и я не буду собой, я потеряю разум, как от вина, и не сумею держать себя в руках, да и умел ли я раньше?
- Ты не будешь жалеть об этом? - спросила Мэри Джейн, отрываясь от моих губ и стараясь одной рукой расстегнуть мне пуговицы.
- Я и так уже пожалел слишком о многом, - ответил я ей. - Черт с ним, и будь теперь что будет.
- Аминь, - шутливо сказала она, и я, подвинувшись к стене, принялся искать выключатель.
... В то утро мы проснулись поздно, но мне казалось, будто я вообще не ложился спать. Наша одежда, скомканная, лежала на полу и казалась просто грудой ненужного тряпья.
- Сколько времени? - сонно спросила Мэри Джейн.
- Час дня, - сонно ответил я, одним глазом глядя на часы.
- Поздно, - заметила Мэри Джейн, не двигаясь с места.
Мне было плевать. Я обнял ее, и на меня повеяло запахом духов и дождя.
- Я люблю тебя, - сказала Мэри Джейн, и я погладил ее по волосам. - Ты счастлив?
- Угу, - сказал я. - Я счастлив. Я хочу, чтобы это утро не заканчивалось.
- Это уже день, - засмеялась Мэри Джейн.
- Плевать, хоть вечер. И я люблю тебя, Мэри Джейн.
Она поцеловала меня, а затем встала с кровати и подошла к окну.
- Смотри, там голуби на площади, - сказала она почти по-детски. - Сколько их!
Она открыла окно и высунулась, чтоб рассмотреть птиц получше.
Я закутался в одеяло.
- Их так много, - продолжала Мэри Джейн. - А сейчас они полетят! Смотри, Томми, смотри!
И я смотрел, как зачарованный, на то, как Мэри Джейн взбирается на подоконник, и вовремя сорвался с места и затащил ее обратно в комнату, и ее кожа была ледяной, а сама она смеялась, словно дитя.
- Я же говорил тебе не портить мировой кармы почем зря, - напомнил я ей.
- Хорошо, - она послушно кивнула, - не буду.
Мы собрали наши вещи и уехали - это было где-то в половине третьего. Мэри Джейн выглядела усталой, но счастливой - "по самое не могу", как называл это один мой приятель.
- Можно я лягу на заднее сиденье? - попросила она, и я сказал:
- Конечно.
Она лежала там в своем новом платье, и вполголоса мурлыкала "Все, что тебе нужно - это любовь", и я подпевал ей.
На выезде из Гринфилда у меня начал заканчиваться бензин, и я свернул на заправку. Я вышел из машины оплатить чек, и когда я вернулся, Мэри Джейн все еще лежала на сиденье и молча разглядывала потолок.
Я тронулся с места, и проехал минут пять, а она все не разговаривала.
- Не терпится вернуться домой? - спросил я.
Но ответа не было.
- Эй, Мэри Джейн... - начал я.
Я повернулся к ней, и тут же от неожиданности чуть не слетел с дороги.
Потом остановился.
На заднем сиденье никого не было.
Обе дверцы были плотно закрыты, оба стекла были подняты.
Она не могла исчезнуть. Она должна была быть там, лежать на сиденье и петь. Но ее там не было, и вещей ее тоже не было.
И только запах дождя стал как будто гуще.
Трясущимися руками я повернул ключ в замке зажигания и где-то через полчаса, на черепашьей скорости, таки доехал до городка под названием Новая Палестина.
Затормозив перед первым прохожим, я спросил у него, не знает ли он, где живут Уильямсы, и мне тут же дали их адрес - второй дом на Джастис-драйв, прямо напротив церкви.
Джастис-драйв. Проезд Правосудия.
Это был маленький белый одноэтажный домик, утопавший в деревьях. От него веяло безмятежностью, словно он спал, и только ветер играл с сухими ветками.
Я постучал. Мне не открыли. Я постучал еще раз. И еще раз, и еще, пока не услышал медленные, по-старчески шаркающие шаги за дверью.
Мне открыл мужчина лет шестидесяти в одежде священника, с обильной сединой в волосах и в очках с металлической оправой.
- Здравствуйте, - сказал я как можно вежливее, стараясь унять дрожь в голосе. - Я ищу... мисс Мэри Джейн Уильямс, и мне сказали, что она...
Во взгляде хозяина что-то будто вспыхнуло и сразу погасло.
- Кто-то сыграл с вами злую шутку, молодой человек, - вздохнул он. - Мэри Джейн моя дочь, но она не живет больше с нами. Вот уже два года как Господь забрал ее к себе. Да... заходите.
И я тихонько зашел в его дом. Там все было очень чисто, очень аккуратно, но на всем лежала какая-то тень неутолимого горя, и было видно, что в этом доме, рассчитанном на большую семью, почти никто не живет.
- Вот, посмотрите, - отец Уильямс протянул мне фотографию, на которой я узнал Мэри Джейн, - Ей было семнадцать, когда она погибла.
- Как это произошло? - спросил я.
- Ее сбила машина. Она голосовала на дороге, а водитель был пьян... Мы даже не сразу хватились ее. Она была в гостях у подруги, мы не ждали ее раньше следующей недели.
- Это случилось в Айове?
Мне показалось, что отец Уильямс улыбнулся.
- Странно, что вы спросили... Да, в Айове. Недалеко от Сиу-Сити. Вот так вот она ушла от нас. А затем и ее мать...
- Боже, так значит, и ваша жена?..
- Да, она не выдержала горя. У нее было очень слабое сердце, а она потеряла обоих детей. У нас ведь был и сын, но он умер еще раньше.
- Это жестоко, - сказал я.
- Господь наш бывает жестоким, - печально ответил мне священник. - Но, возможно, в этом часть его милости. Мне не хватает их. Но я утешаю себя тем, что там, в раю, им, должно быть, лучше.
Он протянул мне другую фотографию - на ней вся их семья сидела на скамейке в саду. Он, его жена - у нее были такие же, как у Мэри Джейн, темные волосы - их сын, долговязый, худой и в очках, совсем как отец, и Мэри Джейн, тогда еще юная, чуть нескладная девчонка-подросток.
- Хотите кофе? - спросил отец Уильямс.
- Я... мне... неудобно...
- Ничего-ничего, вы мне не помешали. Даже славно, что вы заглянули - мало кто приходит ко мне в это время. У меня отличный кофе, и я угощу вас блинчиками. Я сам их делаю. Мэри Джейн их очень любила.
И я чуть было не кивнул, сказав ему в ответ "Я знаю".
Что было дальше, не так уж и важно. Я все-таки вернулся в колледж и даже закончил его, а вот дома с тех пор почти ни разу не был. Я работаю в издательстве редактором, вожу "Шевроле" и у меня есть собака. Я одинок, как когда бы то ни было, но я настолько привык, что почти этого не замечаю. Иногда бутылка виски или случайная девушка немного скрашивают мое одиночество, но не слишком часто.
Я все еще думаю о Мэри Джейн.
Я так и не рассказал отцу Уильямсу о том, что случилось со мной - и этим, я думаю, спас его рассудок. Да и что я должен был сказать? Я вез вашу дочь в своей машине, я разговаривал с ней, я, в конце концов, занимался любовью с ней? Он бы все равно мне не поверил.
Да я и сам себе не верю.
Потом мне рассказали много историй, похожих на мою - о призраках девушек, голосующих на дороге и внезапно исчезающих прямо в вашей машине. Они многое объясняли в Мэри Джейн - и то, где она голосовала, и запах дождя - но ни в одной из них не было того, что было со мной.
Ведь я не только говорил с Мэри Джейн. Я держал ее в своих руках, я целовал ее, я чувствовал ее всю, и она была живая. Да, живая - я слышал, как бьется ее сердце.
Но как она тогда исчезла?
Все дверцы были закрыты. Да и я бы услышал, если б она упала.
И значит, она была призраком.
Но я знаю, что она не могла им быть.
Все это сводит меня с ума, потому что я думаю об этом все чаще и чаще.
Почти каждый вечер.
И меня окружает такой знакомый запах - запах дождя, запах листвы, асфальта и сладких духов. Иногда он настолько силен, что перебивает все остальные. Хотя этому запаху особо и неоткуда браться. Но он есть, и я знаю, что это ее запах.
В такие минуты я люблю ее особенно сильно.