Эсаул Георгий : другие произведения.

Я - алкоголик

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Удивительное повествование о жизни алкоголика. Автор щедро делится воспоминаниями, даёт ценные советы. Шедевр предназначен для алкоголиков и ихних женщин.
  Эсаул Георгий
  
  роман
  
  2014 год. 17 марта. Москва
  
  
  Я - алкоголик
  
  
  
  Чем лучше было вчера, тем хуже сегодня
  
  В семь часов пятнадцать минут утра немолодой мужчина бодрой походкой вышел из спальни и направился в сторону кухни, за правдой в холодильнике.
  Мужчина тяжело дышал, но ноги его делали своё дело, как много лет назад ноги предков также уверенно стояли на той же Земле, и грезили о Будущем.
  На половине дороги вечно голодающая толстая кошка Мурка умело прошла между его ног, закрутила сложную ленту Мёбиуса и не оставила мужсине никаких шансов на сохранение равновесия.
  Мужчина отчаянно сражался с законами гравитации, с чувством высокой нравственности, которая не позволяла наступить на кошку (но позволяла проклинать её всеми заклятиями бездны, откуда сера и огонь), но проиграл, как проигрывал в последнее время всем.
  Он падал, ухватился за куртку на вешалке, тонкая ниточка оборвалась, и мужчина с курткой в руках снова падал, ударился о банкетку (которую украл из школы, когда подрабатывал сторожем).
  Наконец, падение пришло к концу, как приходит к концу даже самая долгая любовь.
  Мужчина сидел у банкетки, кошка выгнула спину, мурлыкала, вытирала густую шерсть о тощую ногу мужчины, словно призывала найти негодника, что его обронил.
  - Мурад! Наливай! - мужчина произнёс хриплым голосом старого алкоголика и засмеялся своей шутке, как на Камеди Клаб смеются шуткам Павла Воли. - Мурад! Наливай! - мужчина повторил, смаковал шутку, как закаменевший кусок тростникового сахара.
  Он смеялся долго, пока смех не перешел в хрипы и кашель - так хрипит долгоиграющая виниловая пластинка на радиоле "Рекорд".
  Если бы мужчину спросили, над чем он смеётся: над смыслом фразы "Мурад! Наливай!", над своим положением на полу, над кошкой, над одним словом "наливай" - мужчина бы не ответил, потому что сам не знал причину смеха.
  Смех - лекарство после сна, переход из обыденного - поход на кухню - к падению.
  Может быть, мужчина хохотал над именем Мурад - столь нелепым в темное Московское утро в пустой квартире.
  Он прокашлялся и вдруг увидел паука, как фею из сна.
  Паук отважно выполз из дырки в линолеуме у двери и направлялся вдоль стенки в сторону кухни, как несколько минут назад шёл мужчина.
  Совпадение пути - своего и паука - озадачило мужчину, словно он нашёл сокровища древних скифов.
  Паук чувствовал себя к квартире хозяином.
  Небольшое насекомое знало, что пауков в доме не убивают, потому что - к злу, к неудаче.
  "Всё они знают, всё умеют, а, как дело дойдёт до делания денег - никто ничего не знает и не умеет, словно умелки оторвало бомбой". - Мужчина посмотрел на свои ноги, как на чуждые поленья. - Он вспомнил другие ноги, из ностальгического детства, когда трава - зеленее, небо - голубей, а чувства острее, до вулканического жара.
  "Ленка Красовская, красавица, подруга детства, как шарик и ролик.
  В тот день она постирала трусики и вышла на гулянку без трусов - то ли девичья радость поднималась в лоно, то ли игривость деревенская.
  Леночка хихикала, сказала, что без трусиков, и я смотрел на её ноги, прекрасные, тонкие и белые, как редис из Израиля и не знал применения этим ногам.
  Они - красивые, звали, манили в страну взрослых, а я не отклеивался от детства, боялся, как голубой кит боится суши. - Мужчина усмехнулся, погладил кошку за правым ухом, словно надавил на музыкальную кнопку. Мурчание кошки стало похоже на шум взлетающего в Домодедово самолета. - Дурак я - дружил с Ленкой Красовской, любовался её ногами, а дальше не пошёл, как по дороге разочарований.
  Если бы я знал в те годы, что романтика должна, как можно быстрее заканчиваться постелью...
  Другой - более опытный - знал, и воспользовался ногами Ленки Красовской по назначению, для чего они предназначены. Лёха Семёнов пришел из армии, на день рождения напоил Ленку коньяком, а затем лишил девственности, как куст красной смородины выкорчевал. После пустого секса ноги Ленки потеряли для меня тайну и блеск, так балерина Большого театра падает в грязь". - Мужчина вздохнул, на миг прикрыл глаза, как нырнул в мутную Москву реку.
  Он проснулся от прыжка Мурки - она делала вид, что заинтересована пауком.
  Мурка била лапой по линолеуму, за которым скрылся опытный паук, и мужчина подумал, что, может быть, не паук, а - домовой, добрый маленький домовой спрятался под линолеум.
  Кошки воюют с домовыми, и война эта никогда не заканчивается ни в чью пользу, словно солдат полили сметаной с сахаром.
  Мужчина поднялся, мысленно поблагодарил Мурку за биологический будильник.
  В кухне он налил кошке воды, покрошил куриную печенку на газетку - до вечера Мурке достаточно, как паёк для бедуина в пустыне.
  Затем мужчина прошёл в туалет, сделал свои утренние дела, будто в первый раз, сменил газетку в лотке для Мурки и вернулся на кухню за трапезой.
  Чай с сахаром и лимоном, бутерброд с маслом и сыром утром показались вершиной радости гурмана.
  - Чай вкуснее водки! - мужчина покачал головой, словно спорил с невидимым пауком-домовиком. - Зачем мы пьём проклятую? - этот вопрос мужчина задавал себе уже много лет подряд, словно чинил старые ботинки или ставил заплатку на слова.
  Раньше он относился к этому вопросу со всей серьёзностью, так молодой часовой на посту охраняет свою Отчизну.
  Но затем вопрос перешел в разряд комических, необязательных вопросов, ответ на который не очевиден, и нет этого ответа в ближайших ста парсеках.
  Через силу мужчина скушал гусиный паштет и кусок жирной свинины.
  На работе придётся с утра пить (не хочешь пить - иди сразу работай!), и домашняя заготовка закуски в желудке смягчит утренний алкоголь, как губка смягчает этиловый спирт.
  После чая - небольшой провал в памяти, и мужчина уже едет в автобусе в магазин, где работает подсобным рабочим, а по старому определению - грузчиком.
  Народу в автобусе - немного - наверно, перед этим прошёл автобус и захватил основную массу работяг, как сетка вылавливает в Азовском море последних бычков.
  Но места для сидения заняты, как забиты двери в Рай.
  Мужчина держался за поручень, силы покидали худое тело, сердце начинало бешенную утреннюю гонку, как маленький барабанщик.
  "Будьте вы прокляты, старухи! - мужчина с ненавистью разглядывал дородных пенсионерок, похожих в норковых шубках на разжиревших индюшек. - Куда вы едете с утра пораньше? Зачем едите? К кому едите, курицы?
  Рабочий человек устал, уже с утра ноги подкашиваются, а из-за вас, кошёлок, нет возможности присесть, словно вы закупили все места во всех автобусах на три века вперед".
  Внезапно, мужчина почувствовал, что возбуждается, как в первую брачную ночь.
  В штанах затвердело, как пробка от бутылки французского "Божие".
  Знакомое чувство, словно поход по зимнему лесу с подругой лыжницей Светкой.
  Мужчина вспомнил давно умершего школьного товарища Чапаева.
  Фамилия у Васьки - Ерохин, но погоняло - Чапаев.
  Мужчина - в те времена - юноша, с удивлением признавался Чапаеву, как книгу писал словами на воздухе:
  "Напьюсь, как собака! Хреново! Голова трещит, будто в ней кошки дикие пляшут!
  А он - стоит, как дурак!"
  Чапаев подхохатывал, о своём не признавался, и говорил:
  "Свеча, перед тем, как погаснуть - ярко вспыхивает".
  Много лет прошло, свеча Чапаева погасла, а свеча мужчины вспыхивала, вопреки предсказаниям.
  И сейчас, когда в голове шумело, во рту - хотя чай, бутерброды и мясо сбили накал ночных запахов из желудка - не розовый сад, свеча горела, как на Бразильском порно карнавале.
  Мужчина прислонился к окну, прикрыл правой рукой низ живота - так Венера Милосская - то ли прячет лоно, то ли, наоборот, указывает на него, призывает, как в армию.
  Чтобы свеча горела не без толка, мужчина окинул взглядом салон автобуса, словно искал гриб боровик в белорусском лесу, и остановился на той, которую искал.
  Беленькая худенькая девушка с наушниками айпода, в короткой юбке, высоких сапогах-ботфортах - мечта, вдохновение, как коробка конфет.
  Мужчина рассматривал прелестницу, взглядом раздевал её, словно в женской бане, представлял, как сейчас перенесся бы с ней в болота Нижней Подкаменной Тунгуски или в Ялту.
  В Сибирь - дешевле, чем в Крым!
  Соломенная блондинка, без покраски волос - так танку нет надобности перекрашиваться в цвета радуги.
  У блондинок просвечивается розовая кожа черепа, и у этой девушки под легкими, как тонкая солома, волосами светилась нежно-розовая кожа.
  "Значит - соски у девушки - розовые! У беленьких - розовые, у брюнеток - чёрные.
  А там - тоже розовое, как у королевской вареной креветки панцирь".
  Вдруг, как вспышка, как проблеск сознания - так часто показывают в кино, когда главный герой вспоминает прошлое - возникла из памяти обнаженная девушка в Лунном свете.
  Девушка лежала в лучах отраженного света, тело её с темными впадинами, куда свет падал тускло, дрожало.
  Головка девушки повернута, ротик приоткрыт, она стонет, словно отдаётся Лунному лучу.
  Бедра приподнимаются и опускаются, будто кораблик на волнах.
  Лобок немодно покрыт густой зарослью жестких пружинок-волос.
  Мужчина прикусил язык - он не любил воспоминания следующего дня, как курица не выносит криков умирающего петуха.
  Давний знакомый мужчины поляк, говорил:
  "Zabawa - dla zabawy! Następnego dnia nikt nie powinien pamiętać wczorajszą zabawę! zapomnieć o wszystkim, więc następnym razem też się dobrze bawić"
  (Веселье - для веселья! На следующий день никто не должен вспоминать вчерашнее веселье! всё забыть, чтобы в следующий раз также веселиться")
  Мужчина отвернулся от девушки, потому что она ярким светом выхватывала из вчерашнего куски, о которых следовало бы забыть.
  Или не было ничего, но в свете девушки мужчине казалось, что было.
  Воспоминание обнаженной худой красавицы в Лунном свете терзало слабый мозг, как паук терзает невидимую тлю.
  "Я вчера с Натали был? - мужчина, хотя и не хотел, но напрягал память - бесполезно, всё равно, что пытаться по нужде, когда не хочешь. - Или - замещенные воспоминания, как в фантастическом фильме?
  Пили с Наташкой, как всегда, а дальше - провал в памяти величиной с Большой Каньон в США.
  Раздевались ли, ложились ли, любились ли - загадка!"
  Память, как шаловливый котёнок, не открывала вчерашнее.
  Но мужчина и не хотел знать, что вчера происходило после пьянки.
  Прошлое - забота историков и археологов.
  Но мысль о Натали, назойливой пчелой, надоедливой, ненужной, опостылевшей летала в тесной черепной коробке.
  В прошлые разы мужчина также не мог вспомнить - занимался ли сексом с Натали, или - привиделось в пьяных грезах; или был секс, но не с Натали, а с другой женщиной, которая также забыта.
  Может быть, гордая ждёт звонка от мужчины, а он даже не помнит, что был с ней.
  Натали тоже работала в "Пятерочке", как и мужчина, но на более высокой должности - администратор.
  Мужчина в своё время директорствовал на производстве, затем возглавлял свою фирму... одну... другую...
  Потом - нашёл себя на месте грузчика в магазине экономического класса "Пятерочка", так птица прилетает в дом родной.
  Алкоголь и закуска - бесплатные, зарплаты хватает с избытком и на другие развлечения, только других развлечений нет, словно их корова копытом отфутболила в далёкую китайскую речку Хуанхэ, по водам которой плывут раздувшиеся лошади, подкованные умелым кузнецом Ченом.
  Мужчина нашёл себя, и доволен своим местом в жизни, словно родился грузчиком.
  Наталья приехала в Москву из Волгоградской области, как осетр прыгнул на стол Московского купца.
  Мечта девушки - хороший непьющий умный понимающий обеспеченный муж - пока не осуществилась, как всеобщий Рай.
  Но Натали искала, как ищут миллиарды женщин по всему Миру.
  Плохих мужчин - залежи, как навоз, но кто же захочет плохого.
  Наталья пила лихо, легко, но вырубалась отчетливо, как линия грифельного карандаша на белом ватмане.
  Она разговаривала, буянила, материлась, ругалась в бреду, но на следующий день ничего не помнила, как и её собутыльники.
  Только собутыльники вырубались позднее Натальи...
  Каждый раз садились пить в меру, а выходило - как всегда.
  После первого раза мужчина терзался, утром ему казалось, что он с Натали занимался сексом в подсобке.
  Но утром, ни он, ни Натали не вспомнили вчерашнее, словно оно вычеркнуто из памяти художниками-моралистами.
  Мужчина не спрашивал открыто - был ли между ними секс, а закидывал вопросы о вчерашней попойке, когда пили жадно, словно табун лошадей в пустыне.
  Натали заявила, что вырубилась, ничего не помнит, будто её по голове золотым кувшином огрели.
  И в следующий раз, после другой пьянки, Натали не помнила, а в мозгу мужчины вспыхивали некие сцены, когда он сзади, а его подруга - может быть - Натали - громко кричала в страсти, как диковинная птица с белыми ягодицами.
   Если бы на трезвую голову мужчина предложил Натали близость, то она его бы отвергла, как недостойного, как мох или - лишайник.
  Бесперспективный, сорокасемилетний, он - не пара для молодой тридцатипятилетней женщины, которая еще не рожала, но хочет родить от любимого молодого человека, как верит в любовь после смерти.
  Мужчина с высоты своего опыта понимал, что Натали рассмеялась бы с презрением, если бы он предложил ей близость, или - начал бы романтические ухаживания, как плейбой.
  И, возможно, сошла бы с ума от ужаса, если бы узнала на утро, что в полнейшей отключке занималась сексом с ним.
  Но приходило очередное время "по маленькой", затем - по нарастающей "первая - орлом, вторая - соколом, третья - мелкой пташечкой".
  А затем утром - мужчина проигрывал эпизоды, рассматривал картинки, и не знал - в реальности ли, или - приснилось.
  И, если - в реальности происходила борьба двух обнаженных тел, то с кем? С Натали?
  Мужчина прогонял мысли о вчерашней попойке, как отгонял назойливых зеленых мух.
  Он с чёрного входа вошёл в магазин, переоделся, поправил штаны - хорошо ли сидят.
  К своей одежде мужчина относился, как Лондонский денди времен Пушкина.
  Одежда, рабочая, или повседневная - должна быть дорогая и новая, как автомобиль "Сайгак" на выставке.
  На склад забежала Натали, деловая, сосредоточенная и утонченная, как Мэрилин Монро.
  Тонкие черты лица не отражали вчерашнюю попойку, только под глазами - небольшие синяки, как умело наложенные тени.
  Натали всегда красила губы ярчайшей помадой, призывной, как алый мак.
  Её губы напомнили мужчине губы его первой девушки, милой в отблеске ностальгии.
  Инна неумело подводила губки и всегда - только цвета алых маков.
  Мужчина вспомнил, как проводил указательным пальцем правой руки по верхней губке Инны, словно искал бугорок или впадинку.
  Инна наигранно сердилась - "Опять помаду смазал!", но ей нравилась игра, как уставшей кошке нравится гоняться за бумажным бантиком.
  Мужчина смазывал, Инна снова подкрашивала губки - по нарастающей, как восхождение по спирали.
  Спираль выбросила из страны детства в хозблок магазина "Пятерочка", к Натали, прелестной девушке, которая трезвая недоступна для грузчика, а в стране грёз - отдаётся даже чудищам.
  Мужчина много раз себе обещал, что теперь, не напьется, а подождёт, пока Натали отрубится, и тогда уже узнает, без провалов в памяти на следующий день, была ли близость или - мечты рисовали яркие картины.
  Но обещания уплывали, падали вместе с водкой в желудок, и грузчик отрубался, как и Натали, как и другие собутыльники, словно за всеми следил внимательный добрый отец Кощей Бессмертный.
  - Алексеич! Почему виноград не выложил? Давай, не рассиживайся, как король на именинах, - Натали играла в начальницу.
  - Иду! Уже бегу, Наталья Викторовна! - мужчина подскочил, направился к ящикам с белым виноградом киш-миш.
  Он принимал игру, играл подчиненного, как на лесопилке.
  Андрюха, например, долго препирался с Натали, отнекивался, балагурил, выигрывал для себя драгоценные минуты отдыха, и только затем, словно делал огромное одолжение, выполнял приказ Натали.
  Никто, кроме Бориса, не называл Натали по отчеству, как гуси кличут друг друга без фамилии.
  В голове резко зашумело, и Борис на секунду присел, словно раздумывал, но затем снова вскочил - он не любил показывать физическую слабость, потому что - мужчина.
  Натали не обратила внимания на приседания Бориса, как не заметила бы сейчас под ногами дикого енота.
  Она страдал после вчерашней попойки, но страдала внутренне, и на свежесть красоты страдания не выползали.
  Ни словом, ни жестом Натали не показала Борису, не подсказала - помнит ли вчерашний секс, если он был.
  "Наверняка, ничего не помнит, бедняжка! - Борис подхватил железный крюк, как третью руку, вышел от Натали. - Трогательно-беззащитная девушка из голодающего Поволжья.
  Гармонии брачных отношений ей, милой! - Борис словно запнулся о мысль: - Если мне не привиделось, если я с Натали и не раз, то, предохранялся ли я?
  Натали, если бы знала, что занимается сексом со мной - предохранилась бы, как кошка от собаки.
  Нет! Не пошла бы на секс, и в этом её величайшее предохранение, как презерватив из чугуна.
  Вдруг, она родит от меня? Забеременеет, очумеет - пойдет к гинекологу, и даже не вспомнит - не то, что об отце её ребенка, а когда занималась сексом, что привел к беременности!
  Линии судьбы! Русский Дзэн!"
  Мужчина подцепил тележку с двумя ящиками киш-миша, преодолел стальной порожек, как линию экватора.
  Натали упорхнула по административным делам, словно бабочка с белыми крылышками стремится к свету.
  Тележка уперлась в двери зала, но так и осталась, как сраженный Фриц под Ростовом.
  - Борис! Привет! - Андрюха, как биоробот подошёл, осмотрелся по сторонам, словно высматривал птеродактилей, и всунул в руку Бориса банку "Девятка крепкое". - Голова трещит, как котёл в котором крысы пируют, - Андрюха сказал то, что и должен сказать, как по писанному.
  - А ты что хотел? - Борис вежливо коротко хохотнул, открыл банку автоматически - так у понтовых авторитетов - если взялся за оружие, применяй. - Мурад, наливай!
  - Блиииин пекучий! - Андрюха отхлебнул из своей банки, постучал пальцем по лбу, как вызывал дятла на бой. - Мурад наливает! - Андрюха знал схему коротких, бессмысленных алкогольных, предалкогольных и посталкогольных фраз. - Пойду, покурю! Газель покараулю!
  - Угу! - Борис жадно, как после войны, допил влил в себя пиво, и оно нематериальным комом сознания упало в желудок.
  Ни радости, ни смакования, ни предвкушения алкогольного удара - только выпил, потому что так надо.
  По телу прошла лёгкая дрожь, от головы дошла до низа живота, как массажный валик.
  Бориса тряхнуло, словно в автомашине "Форд" на деревенской дороге, и зрение прояснилось, как у призывника в военкомате.
  Первая стадия похмелья, а она же - и начало к новой пьянке - зерном пшеницы легла в благодатную почву.
  Борис бросил банку на цементный пол, наступил, попрыгал, а затем улику засунул в карман, как хоккейную шайбу.
  При случае банка полетит в сугроб - нет банки, нет улики, алиби, господа администраторы.
  Борис отщипнул от ветки, закусил девятку виноградом, усмехнулся, прислушался к ощущениям в организме.
  В детстве, когда организм работал, как швейцарские новые часы, прислушиваться к нему не имело смысла.
  Сейчас Борис постучал ладонью по животу там, где, по его мнению, находится печень.
  Печень не отозвалась - и за это ей огромное спасибо, как агенту по медицинской страховке.
  Зрение после удара алкогольной девяткой обострилось, как у орла Горького.
  Борис выкатил тележку в торговый зал, к свету, к людям, к немилым и неприветливым лицам утренних бабок и алкоголиков.
  К тележке, словно куры к корыту с зерном, устремились тетушки разных размеров, но в одинаковых норковых шубах и с сосредоточенными лицами.
  Борис смотрел на лицо бабушки, которая сердито перебирала виноград, на её сизый длинный нос и сравнивал красноту носа с обожженным лицом бывшего танкиста дяди Коли.
  В войну дядя Коля горел в танке, и печать пожара войны осталась на правой половине лица.
  Казалось, что дядя Коля наложил на лицо пластилин.
  Бабка в танке не горела - не по годам ей, и нос её не столь героический, как пластиковая щека дяди Коли.
  Борис смотрел на деловую толстую бабку, на её кабаньи щеки, и почувствовал, как снова наливается силой его мужское естество, скрытое за рабочими штанами и фартуком, как у сталевара.
  "На бабку возбудился, - Борис отметил факт, но никаких эмоций. Эмоции Борис потерял десять лет назад, и теперь жил, как Железный Дровосек без сердца. - Хорош же я, геронтофил!
  Но, если с другой стороны посмотрю, то бабка мне бы отказала, несмотря на моё железное мужское достоинство.
  Да, я её чуть моложе, лет на двадцать, но зато - грузчик, от которого разит перегаром на весь магазин.
  Ни одна старуха в норковой шубке не пойдет с грузчиком пьяницей, словно у меня в голове - атомная бомба".
  Бабка развернулась, специально, или нарочно, толкнула Бориса литым, как у тяжеловеса Митяева, плечом.
  От неожиданности Борис присел на ящик с банками зеленого гороха и засмеялся весело и легко, словно в детстве упал в лужу.
  Он смотрел на толстые бревенчатые ноги бабки, обтянутые модными штанами Адидас с двумя белыми, как лицо дпсника, полосками.
  Ноги бабки уверенно топтали жизнь, а ноги Бориса стали ватные, тряпичные, кукольные.
  Борис вспомнил, как в детстве он играл с куклой, которая неизвестно как (наверно, расчетливый отец, или скупая мать принесли с улицы) оказалась в его кровати.
  Борис стыдился, что он - мальчик, а играет с куклой, но предать тряпичную подружку не в силах, словно их сшили ниткой Судьбы.
  - Привет! А я сегодня выучил стихотворение про бычка, - Борис хвастался перед куклой, дышал ей в ухо вечерним кефиром. - Идёт бычок, качается, вздыхает на ходу...
  Кукла слушала, кивала головой, разделяла радость мальчика, как два бойца на необитаемом острове делят последнюю краюху хлеба "Бородинский".
  Голубые глаза куклы нарисованы на розовой мордашке, а улыбка застыла навсегда - от рождения до смерти куклы.
  И, если Судьба приготовит кукле костёр или помойку, то последней исчезнет нарисованная улыбка, которая намного важнее улыбки бабки, что обманула магазин, и наложила в пакет с дешевой картошкой по двадцать пять рублей за килограмм картошку дорогую - по пятьдесят одному рублю.
  Борис в детстве мечтал, что, когда вырастет, станет капитаном дальнего плавания, то возьмёт с собой тряпичную куклу на корабль и покажет ей дальние страны, где по зеленым пальмам с отвратительным визгом скачут радужнозадые обезьяны.
  Но ни корабля, ни куклы не осталось, они исчезли в ностальгии детства, где краски ярче, как после стакана водки "Финляндия".
  Борис тяжело поднялся и пошёл к выходу из магазина, словно искал в выходе спасение от старушек, что копошились в овощах, как опарыши, или верил в безысходность другого выхода.
  Можно было пойти в подсобку, на склад и выйти из другого конца магазина, к широким воротам, где паркуются машины с товаром, как сухопутные корабли в небольшой гавани.
  Но у черного входа Борис чувствовал себя на работе, когда каждый найдет дело или подойдет с тягучим, как замерзшее на морозе льняное масло, бестолковым и длинным разговором.
  У входа для покупателей - другое дело, вроде, как бы ты в торговом зале, на трудовой вахте, и это до тех пор, пока Наталья не потребует, или не придёт машина, словно только тем и озабочены машины, чтобы ломать руки грузчиков.
  Борис у дверей закурил, выпустил дым без интереса, без удовольствия, а так положено: чтобы грузчик курил, пил, вел жизнь грузчика.
  Дешевые сигареты "Дукат", вкус дыма, как и у дорогих "Давидофф", словно две феи вышли из дыма.
  Дома Борис курил сигареты дорогих марок, пил дорогой алкоголь, изысканные вина, но пил элитное и курил дорогущие сигареты не потому что находил наслаждение в тонких ароматах, изысканном вкусе и дорогих марках.
  Борис пытался поймать остатки здоровья, берег себя, как мог, но бережливость эта напоминала стук молотка по голове: ненужное и вредное.
  Вторая причина, по которой Борис никогда не отказывал себе в дорогих напитках и дыме - пустота в будущем и настоящем.
  Деньги некуда девать, не то что раньше, в институтские годы, когда каждая копейка на счету, а вино покупали самое дешевое, словно в дешевизне видели проявление мужества - так французский гусар Пьер сбежал с поля боя, трусил, но на нудистком пляже в Кап-Даге показал себя во всей красе и голой правде гея.
  Борис различал алкогольные напитки и сигареты по вкусу, запаху, цене, но не видел основания считать тот или иной аромат более дорогим, чем остальные.
  Наоборот, иногда дешевые марки оставляли больше вкусовых радостей, чем разрекламированные дорогие.
  Если в молодости имело значение: что ты пьешь или куришь, то со временем смысл стерся, как старая подошва башмака арматурщика или основание поддона под картошку.
  Вопрос "Какие тебе девушки больше нравятся: блондинки? брюнетки? шатенки? рыжие? лысые? толстые? худые? высокие? малорослые? длинноволосые, с короткой стрижечкой? умные? очкастые? веселые? серьезные?" в юношеские годы очень важен, и к нему подходили со всей строгостью, вниманием, важным, как запас кислорода в к скафандре Космонавта.
  Также важно и со значением обсуждались марки одежды, вина, коньяков, машин.
  Перелом произошёл, когда Борису исполнилось тридцать семь лет - непонятный возраст - жениться можно, но уже стоит вопрос - зачем?
  Борис пил с поляком Валдеком пиво, за которым последует виски, как обязанность молодого воина защищать свою страну.
  Валдек и Борис знали расписание пьянки, разговаривали на разные темы, но все они возвращались к деньгам, вину и женщинам, потому что ни Валдек, ни Борис не выдумали ничего нового в застольных беседах.
  "Валдек, а тебе какое пиво больше нравится?" - Борис задал стандартный вопрос во время пьянки-гулянки, и ожидал услышать распространенный ответ поляка - а поляки утверждают, что знают о пиве всё, и самое лучше пиво в мире - польский "Живец".
  Но Валдек пожевал левый ус, а усы у него, как у гусара (Борис позже тоже отращивал усы на разный манер, но изящной небрежности, как в усах Валдека не добился) и ответил, а ответ удивил Бориса своей простотой и новизной:
  "Вшистко едно!"
  Знаменитый польский пропойца, пияку Валдек сказал, как заморозил: всё пиво одинаковое!
  И ответом своим польский кабальеро гусар поставил точку под всеми сомнениями, размышлениями о вкусах, ценах и сортах пива, как отрубил голову главному санитарному врачу России.
  Борис редко спорил, не находил истины в споре, но прислушивался к мнению собеседника, так собака слушает хозяина, но в отличие от собаки с большими чёрными выразительными очами, Борис делал для себя выводы.
  И тут же согласился с пропойцем Валдеком: всё пиво одинаковое.
  Из этой страшной теоремы, нет, даже, не теоремы, а - аксиомы выплыла и другая истина - Всё в мире одинаково.
  Все люди - куски мяса, похожие друг на друга, а различаются только весом.
  Весь алкоголь - одинаковый.
  Все женщины и девушки - одинаковые, поэтому нет смысла делить женщин на шатенок, блондинок, брюнеток, умных, глупых, толстых, худых, длинных, коротких, веселых, меланхоличных и других.
  Каждая женщина подходит на текущий момент - в состояние души.
  Но древняя истина - чем больше выпито, тем красивее девушка рядом с тобой (пусть даже до пьянки она казалась неприглядной, не в твоём вкусе) - эта истина осталась, как и бессмысленные телодвижения, которые называются сексом.
  "Один хрен, - Борис разглядывал пачку сигарет, словно только что начал курить. - Дым, он и есть дым.
  Любопытно, а негры в Африке курят? - Борис разговаривал с собой, прислушивался к организму, так опытный механик слушает стук мотора. - В Москве я не видел курящих негров, а в Африке - кто их знает, как неведомых зверушек.
  Может быть, они курят и пьют всё, что им дадут даром, как американскую гуманитарную помощь. Предложат сигаретку - закурят, нальют водку - выпьют, а так, чтобы купить и закурить и выпить - кто их знает.
  За девками бегают самостоятельно, как петухи за курицами.
  Я тоже, как негр - ничего определенного в жизни, нет якоря, нет целей, нет понимания текущего момента, словно мне память стерли жёлтой половой тряпкой из магазина "Ашан".
  Но мне не нужно понимание, не нужна философия, а существование, как наиболее выгодное и рациональное - мягкое, по течению тихой реки Волга.
  Всему своё время, и, возможно, когда я стану старым, как пень - если доживу, и печень не лопнет - появится смысл жизни, а сейчас - негр негром, и это, как сказали в спектакле - хорошо". - Борис вздохнул, снова постучал пальцами по печени, как по дубовому столу. Печень терпела, как партизанка на допросе.
  Действие Девятки пройдет через час, или раньше, и придется снова нагружать печень, а дальше - как лавина с горы - неизвестно чем закончится рабочий день, а за ним - световой день, словно их рубили топорами мясники.
  Вопрос о неграх не остался в голове, как волной смыло.
  Борис прикурил от сигареты другую сигарету, чтобы время быстрее шло.
  Столбик пепла на кончике сигареты вырастал, и Борис вспомнил, как также в песочных часах вырастал холмик песка в десятом классе из страны ностальгия.
  В десятом классе, в мае Бориса пригласила в гости одноклассница Марина Попова.
  Родители Маринки уехали на праздники к знакомым, звали дочку, но Марина имела на отдых другие планы, которые бурлили у неё в детородных органах, так на газовой горелке бурлит кофе в забытой чашечке с весёленькими голубыми цветочками на фарфоре.
  До встречи с Борисом Марина общалась в своей компании, которую в школе определили, как - "хулиганская".
  Друзья Марины - будущие птушники, и планы на будущее не строили иные, как пойти работать, не думать об институтах и благах, которые несет высшее образование с неизбежной близорукостью, импотенцией и запорами.
  Не высшее, а средне-специальное техническое образование вело к алкоголизму, падению в пропасть и тяжким болезням после сорока лет, как у ломовой лошади после семи лет жизни.
  Друг Марины - Мартын - крепкий, невысокий, кривоногий - обычный парень с окраины, деталь для обработки в армии и на заводе.
  Маринка одевалась ярко, в отличие от подружек, которые наметили себе высокую жизнь.
  Черные ажурные чулки бесили учителей, но менять чулки на обычные Марина не хотела, или не хватало средств на простую одежду, как у Принцессы.
  Иногда кажется, что человек выпендривается, но на самом деле у него нет денег на безвыпендрёжную жизнь.
  Борис общался будущими институтскими, как ловил исключительный вид рыбы.
  Если в компании Марины пили круто, курили, занимались сексом с налёту и без оглядки, то на встречах "интеллигентных" школьников всё покрыто завесой Пастернака и Ахматовой.
  Обнимания, поцелуи - спокойно и со значением, с важностью, что "мы - особые, поэтому не опустимся до обыкновенного скотского траха".
  Но Борис иногда переходил границу скотского и интеллигентного, как волк, которому не важно где погранзастава.
  Он три раза участвовал в оргиях в подвалах: семь парней и две девушки: Оксанка и Маринка, но не та Маринка, не Попова, а Маринка - Быкова, как два полюса.
  Очень красивые девушки, позже Борис называл подобных красавиц - "номерные" отдавались веселью с буйством последнего дня загнанных тигриц.
  Оксанка - мулатка, высокая, красивая с водопадом черных волос, гибкая, всегда влажная, с выпирающими нижними и верхними губами - никогда не насыщалась сексом.
  Она пила больше парней, курила больше, принимала на себя и в себя одного за другим, затем, когда парни иссякали, как сосуды в пустыне, требовала, чтобы они восстановились.
  Марина Быкова пила и курила меньше - беленькая, тоненькая, с небольшими грудками, хрупкая, как сосулька - но в сексе тоже теряла рассудок и требовала от парней - ещё и ещё.
  Никогда в сексе мужчина не догонит женщину, тем более - девушку.
  Одной женщине нужно для нормальной жизни не меньше трех мужчин сразу.
  Борис, когда в первый раз завис над Маринкой Быковой, немного нервничал, ему казалось, что сломает хрупкую девушку, раздавит, как куриное яйцо.
  Но Маринка притянула Бориса к себе, словно гигантская устрица всасывает ныряльщика.
  Она лежала под Борисом, извивалась, стонала, страстно целовала взасос, до посинения губ (Борис потом удивлялся своим африканским губам, надутым Маринкой, немного гордился и хвастался), двигалась, как придавленная собачка.
  Она обхватила своими тонкими белыми длинными ногами ноги Бориса, а руками сжимала его ягодицы, толкала в себя, как бутылку с шампанским преподносят скромной учительнице.
  Борис работал над Маринкой Быковой минут пять, затем отполз, обессиленный, словно написал годовую контрольную на пятёрку.
  Под хохот друзей по подвалу он принял граненый стакан с ароматным Агдамом - запах лучше французских духов и вин, словно над составом работали лучшие сомелье и парфюмеры Франции.
  Агдам шел в желудок тягучей рекой, а желудок не верил вкусам и запахам, он поклонялся только науке, и наука говорила, что состав Агдама далёк от пищевого.
  Так шла борьба Агдама и желудка, иногда побеждал желудок, а порой брало верх зелье и уходило вниз.
  В тот вечер Агдам победил, как Кочубей Пересвета, и ревность с тоской лучами выходила из глаз Бориса.
  Он ожидал, что Маринка отдохнёт, присядет к столу (газетка на двух ящиках из магазина "Продукты"), но Маринка тихо постанывала, поглаживала себя, как снимала пух с одуванчика.
  Ноги девушки широко раскрыты, половые губы - красные от трения - вывернуты безобразно и в тоже время - ошеломляюще.
  Казалось, что любое прикосновение к раздраженной плоти вызовет у девушки крик боли, но она требовала ещё и ещё, а, если эта боль и была, то - желанная, как для мазохистки.
  Маринка жестом подманила Витька, поглаживала ему по брюкам ТАМ, затем присела (а Борис восхитился изгибом белого сосулечного тела), в безумстве сорвала с Витька брюки, ласкала, ласкала, пока вялый после выпитого, Витёк, не вспомнил, что он ещё и самец, а не только весельчак, балагур и пьяница.
  Маринка приняла в себя Витька, также яростно целовала, ласкала, сжимала, как и Бориса, а Борис делал вид, что ему весело, безразлична страсть девушки к другому парню.
  Борис тяготился моментом, глаза затуманились, и наступил момент, когда он понял, что набросится на вздрагивающего Витька с кулаками, потому что - конкурент.
  Но Витёк - сильнее, у Бориса мало опыта, и неизвестно, как и зачем поступать дальше.
  Он просто пил, и река алкоголя начиналась с маленького ручейка ревности, как река Хуанхэ в далеком Китае начинается в колодце Тахура.
  Позже Борис познал тонкости и сложности общения мужчины и женщины, он вспоминал случай с Витьком, Маринкой (Оксанка не интересовала Бориса), понял, как надо поступать, чтобы любимая девушка осталась с тобой, чтобы не отпускала, пусть она даже ненасытная тигрица в сексе, безумная пьяньчужка.
  Но знания приходят поздно, как юмор на лестнице, а когда они нужны, действительно, их нет, как снега в дорогом холодильнике "Норд".
  Хорошие девушки (и плохие тоже) обожают плохих мальчиков.
  Все хорошие любят плохих, потому что плохие, значит - активные, как саламандры на Птичьем рынке.
  "Если бы я взял Маринку, сказал, что она будет только со мной, а, если пойдет с другим, то набью ей морду, а другого поставлю на нож, то она любила бы меня безумно, как полюбила бы любого властелина.
  Но тогда я не знал, а теперь, когда знаю подход к любой женщине, оказывается, что женщины эти не нужны, и добиваться их преданности - не только не нужно, но и опасно".
  В гостях у Маринки Поповой всё происходило иначе, чем в подвалах, словно девушка готовила себя к большой жизни: к хлопотам на кухне, когда приходит с работы муж один, или с друзьями.
  Они вошли в квартиру, и Борис, потому что так положено - то есть он думал, что так надо, или видел когда-нибудь в кино - в прихожей притянул Маринку и целовал, но не жадно, а спокойно, показывал свой профессионализм в целовании - так опытный рыбак красиво выуживает щуку из финского озера.
  Марина ответила поцелуем, но коротким, как летняя ночь.
  Она чуть отстранилась, смотрела глазами в глаза, а губы её смотрели в губы Бориса:
  - Пойдём на кухню? Сначала посидим, как люди?
  
  "Посидим, как люди" - обязывало, как почётная обязанность граждан СССР.
  Позже Борис часто возвращался памятью к тому свиданию с Маринкой, как внук, который никогда не видел своего деда, через много лет после его смерти стал ездить на могилу каждый год в день Победы.
  Марине - а эту информацию после встречи Борис получал кусочками от друзей, в разговорах, в обрывках фраз - как и многие девчонки - подвальные, или "приличные", занималась сексом во многих местах, но не в квартирах, когда один на один с партнером.
  В туалетах кабаков, в подъездах, в кустах...
  Женское начало взяло верх, и как только Марине Поповой представился случай - свободная квартира - позвала в гости парня, чтобы любились по-взрослому.
  Борис сначала даже не думал, а через много лет почти уверил себя, что, если бы он не пошёл к Маринке в гости, то она пригласила бы другого парня, как заяц меняет шубку.
  Дело не в самом Борисе, как он убедил себя в зрелые годы, а в желании девушки.
  Если парень отказывается, то девушка или женщина, как бы его не любила, но променяет на другого, пусть на время, хоть на один раз, но на другого, как последняя селедка.
  Изменами женщины отличаются от кошек, от настоящих любящих кошек.
  Борис вспомнил кошку Мурку - дворовую трехцветку, обыкновенную и щедрую на котят.
  Мурка свободно выходила из квартиры и приходила, когда пожелает, в положенный срок приносила котят до семи штук, как сливы на Абхазском рынке.
  Но сколько бы котов не добивались любви Мурки, она занималась сексом только с одним котом - мощным, черно-белым, как древнее кино.
  Борис наблюдал, как Мурка забиралась на дерево, сидела с беспечным видом, словно ловит облака.
  Под дерево приходили кавалеры - среди них один роскошный рыжий кот с длинной шерстью, Борис хотел, чтобы Мурка хоть раз принесла котят от рыжего красавца, похожего на тигра.
  Но Мурка каждый раз, год за годом выбирала только одного - своего невзрачного кота, и рожала котят - столь же дворовых, как сама и её муж.
  В тридцать лет Борис смеялся над выбором Мурки, а в сорок лет, когда Мурки давно уже не стало, он уважал её поступок, и чем больше измен видел, а измены в модное время стали называться "свободной любовью", "свингерством", "доверительными отношениями", тем больше крепло его уважение к преданности Мурки.
  В одно время Борис даже хотел поставить памятник "Кошке, которая никогда не изменяла своему коту", но руки не дошли, да и лень, как на пляже в солнечный день.
  
  Через несколько месяцев Борис и Марина Попова расстались, мягко, как свежий хлеб.
  Возможно, Марина любила Бориса, любила искренне, всей душой, как любят в молодости, но особо своих чувств не показывала, а без скандалов и девичьих слёз Борис тогда не верил в любовь.
  Марина с родителями переехала в Ленинград, как в блокаду.
  Борис уверил себя, что Марина его использовала, потому что играла во взрослую, и в этой игре не хватало одного звена, как в браслете часов - мужчины.
  "На моём месте мог быть любой", - Борис ревновал (но Марине Поповой не говорил, потому что уже знал по правилам кадрения, что нельзя девушкам говорить, что "ты меня не любишь, дорогая", девушка может в это поверить...).
  Он догадывался, что обманывает себя, пытается заштриховать своё юношеское безразличие к Марине после ТОЙ встречи.
  Знал и то, что любая девушка полюбит любого мужчину, если он приложит достаточно усилий, как в штурме крепости.
  Можно осаждать крепость день, год, или годы, но она всё равно падёт, потому что в душевном океане любой женщины возникает воронка "Никто меня не любит, только ОН любит вечно, уже много лет, потому что добивается, а я ЕМУ отказывала".
  Удобно и для мужчины положение, когда он доказывает себе "Она меня не любит", поэтому после этого доказательства, которое сам и выдумал, полагает, что вправе расстаться с женщиной, как с пучком соломы в волосах.
  
  До переезда, до расставания с Мариной Поповой ещё много времени, а тогда, на кухне - только начало.
  Марина в красной короткой юбочке накрывала на стол, как в лучших домах Парижа и Лондона, или лучших домах Костромы и Вологды, потому что в Парижах и Лондонах девушки на свиданиях не угощают своих любовников.
  Борис прикрывал руками низ живота, скрывал эрекцию, потому что парни в ТЕ времена стеснялись эрегированного члена в бытовой обстановке, так рабочий в промасленном комбинезоне стесняется в театре, когда рядом франты в костюмах.
  Марина в коридоре уже почувствовала, что творится у Бориса в штанах, но делала вид, продолжала играть, или стеснялась, а, может быть, полагала, что так положено, когда парень целует девушку, то у него обязательно "встаёт".
  Марина разлила по бокалам - хрустальным с резными ножками - вино "Вазисубани" - кислое, белое, с дорогим привкусом тухлоты, как в испорченной норвежской селедке.
  Она уронила нож, не к месту сказала "Ой, сейчас мужчина придёт в гости", засмеялась, нагнулась за ножом.
  Борис смотрел на попку девушки в темноту, и надувался, как воздушный шарик на Первое Мая.
  Разговаривали на ерундовые темы, голос Бориса охрип, как у глухаря, а у Марины стал звонким серебряным колокольчиком.
  - За твою красоту! - Борис поднял бокал, а Марина, смутилась, поправила прядь волос, словно убирала страх.
  Она волновалась - то ли игре, то ли предстоящей любви - Борис не знал и никогда не узнает, потому что женщины (несмотря на огромное количество, которых он любил и его любили) остались загадкой, как в первый раз, будто айсберг перевернулся в океане, но ничего нового не показал.
  Выпили вина, и, возможно, потому что краски в тот момент достигли ярчайшего пика, Борис запомнил вкус "Вазисубани", на всю жизнь запомнил, хотя и не полюбил его.
  Тост "За твою красоту" Борис произносил каждый раз, когда пил в компании женщин, как талисман любви, и талисман его не подводил.
  Марина - веселье в ней било, как в розовом шампанском - привстала, потянулась за конфеткой "Мишка на Севере", и Борис не выдержал.
  Он грубо, как положено, взял девушку за талию и уронил себе на колени, словно драгоценную китайскую вазу эпохи Мин.
  Марина ждала активных действий Бориса, именно в этот момент ждала, наверно в игре пришло время любви (так Борис убедил себя), поэтому сразу забыла о конфетке, для равновесия обхватила шею Бориса и жадно его целовала.
  Борис свободную руку бросил девушке под юбку, в жар, и Марина не протестовала, упитая моментом и любовью.
  Она целовалась умело, жадно, страстно, и готова (о том, что женщина может целоваться часами, без устали, Борис узнал через несколько лет) на всё.
  Когда девушка присаживается на колени, мужчина чувствует тяжесть, удивительную хотя бы и потому, что до того, как присядет, девушка кажется воздушным созданием, феей.
  Девушка на коленях ерзает, и мужчине нужно правильно держать ноги, чтобы соблюдался баланс, как в цирке, когда медведь идёт по проволоке.
  Со стороны кажется романтичным - девушка на коленях возлюбленного, но часто любовник, если хилый, или с травмой колена - хоккеист, испытывает неудобства, которые убивают любовную страсть.
  "Пойдём?" - Борис неопределенно, между вздохами и поцелуями кивнул головой в сторону коридора от кухни.
  
  Марина Попова молча встала, взяла Бориса за руку - "Как в кино, неужели, всё отрепетировала? - Борис вспоминал через годы, словно других воспоминаний нет. - Или в женщинах заложено генетически: как вести себя с самцом в любой момент?" - повела с кухни.
  В комнате Марины, её личной комнате Борис сделал попытку сразу свалить девушку на кровать, красиво, да и в голове шумело от вина и любви.
  С годами эффект от выпитого меняется: если в молодости достаточно на день одного стакана сухого вина или бутылки пива, чтобы веселье било через край - вверху и внизу, то после тридцати лет (при постоянных возлияниях) две бутылки водки не веселят, а вводят в тупое сонное состояние, как полярного медведя в бане.
  "Подожди, сейчас я расстелю", - Марина уперла ему в грудь маленькие ладошки с наманикюреными ноготками - только сейчас Борис заметил маникюр - красный с замысловатыми цветочками, девушка старалась, а сколько ещё другого Борис не заметил?
  Он отступил, наблюдал, как Марина деловито постелила свежую простыню, на неё - полотенце с двумя вышитыми гжельскими петухами.
  Синие петухи выясняли отношения, а Борис смотрел на них и ни о чем не думал, плыл по волнам.
  Марина критически осмотрела поле любовного боя, решила, что оно достаточно хорошо и обернулась к Борису, приглашала без слов:
  "Теперь твоя очередь, мужчина!
  Играй свою роль, словно завтра - война!"
  
  Борис пошёл в атаку, которую Марина не собиралась отбивать.
  Он снял с неё кофточку, подумал, что кофточка - дорогая, импортная, мысли летели с невероятной скоростью, и кофточка прошла эпизодом за одну миллионную секунды, точно так же, как и родинка под левой грудью.
  Соски Марины - розовые, нежные, цвета свежей куриной грудки.
  Когда юбка и трусики упали на пол (Марина после акта любви их аккуратно повесила на спинку стула) Борис удивился, что бедра девушки без одежды кажутся меньше.
  Идеальная фигурка, а ТАМ Марина выбрила чисто.
  Она легла так, чтобы полотенце с гжельскими петухами драчунами располагалось под попкой, как завет чистоты.
  Но Борис в порыве, которому девушка не препятствовала, сбил полотенце, и поэтому часть жидкости выплеснулась на простыню, как следы преступления.
  "Не волнуйся, я потом застираю", - Марина успокоила Бориса, хотя он и не думал о простыне, если и задумался, то на миг, который ушёл незамеченным, как скромный гость.
  После первого акта с Борисом Марина стала как бы старше в своей строгости, женственнее, мудрее.
  То, что должно случиться, и случилось по обоюдному согласию и вулканической страсти, успокоило обоих, как ведро шампанского в ванну.
  Марина не стеснялась своей наготы, не прикрывала ладошками сокровенное, не говорила "Почему ты меня так рассматриваешь".
  Она стала женщиной до встречи с Борисом, а сейчас подтвердила свой статус женщины, и, возможно, впервые выступила, как женщина-хозяйка, а не только девушка для утех.
  Марина спрыгнула с кровати, сделала предостерегающий жест ладошкой, словно Борис бросится за ней следом (а Борис и не собирался): "Лежи, я принесу сюда", затем, через паузу, поцеловала Бориса, и сразу отпрыгнула, чтобы Борис не схватил и не бросил на кровать, до положенного времени.
  Сколько времени до положенного осталось Борис знал - минут пять, но его естество, вопреки ожиданиям, поднимало голову.
  Марина заметила, засмеялась, довольная, что Борис так реагирует на неё, лениво прошлась по комнате - словно нужно чуть пододвинуть занавеску - а на самом деле - показывала себя во всей сверкающей лёгкой наготе, и выбежала на кухню.
  Она вернулась минуты через три, с подносом, а поднос с едой в те времена - роскошь, трюк из кино.
  Вазочка с конфетами, два банана, бутылка "Вазисубани" и два бокала - как начало новой, красивой жизни.
  Жадно выпили по бокалу, наспех закусили, словно торопились в очередь за финскими сапогами.
  Борис пил, потому что хотел пить алкоголь, а почему пила Марина - её тайна.
  Возможно, девушка хотела напиться, чтобы в игре, которую за неё придумал Борис, и она не знала, что Борис думал, что она играет, но Марина хотела попробовать в любви то, что ещё не пробовала, а без алкоголя - стыдно.
  Естество Бориса показывало более чем, но Марина, уже, потому что чуть мудрее, оттого, что - женщина, засмеялась:
  "Слишком быстро в первый раз!
  Спорим, что сейчас снова и пяти минут не продержишься".
  "На что спорим? - Борис плавал в море блаженства, как сосновая щепка в ликере. - Больше пяти минут продержусь - стопудово.
  Лишь бы ты выдержала!" - Борис потянулся, словно с безразличием, хотя ОН его заинтересованность выдавал, как флаг на башне Московского Кремля.
  В молодости количество, а не качество ценилось.
  Кто чаще подойдёт, бросит больше "палок".
  Длительность акта - на втором месте, как вечно вторая лошадь на Московском ипподроме.
  Но Марина Попова уже предвидела будущее, потому что женщины всегда проницательнее мужчин, словно в голове каждой девушки работает железный предсказатель.
  Она взяла со стола песочные часы в оригинальном оформлении - деревянная резная рамка.
  Борис подумал, что и часы - дорогие, оттого, что - необычные, наверно, из-за границы привезли.
  Семья Марины - с достатком, и это радовало Бориса не меньше, чем любовь, потому что люди с достатком в СССР, в районе Рязанского Проспекта - редкость, диковинка, как изумруд.
  "Пять минут, или - больше, и ты - выиграл, - Марина перекинула часы из левой руки в правую, как мячик. - Часы - пять минут.
  Играем на желание".
  Борис облизнул губы, посмотрел на часы, и сравнил фигурку Марины - с идеально тонкой талией, очаровательная девушка, стройная, похожа на песочные часы.
  И время в девушке, как песок в часах.
  Борис перевел взгляд на поднос - в бутылке ещё достаточно вина, и возникло желание выпить, как в пустыне верблюд выдумывает себе колодец, чтобы путь по барханам казался легче.
  Но Марина говорила о часах, о сексе, и Борис понимал, что предложение "сначала выпьем" могло бы девушку, если не обидеть, то озадачить, как кошку перед миской с собачьей едой.
  Марина перевернула часы и прыгнула в кровать, как в бассейн с натуристами.
  Борис ловко, как кролик тушку кролика (сам удивился своей ловкости), перевернул девушку и вошёл в неё.
  Если первый акт шёл безумно, на парах любви, когда в голове краски сменялись музыкой Космических сфер, а конец акта остался почти незамеченным в буре, то второй раз Борис действовал более осмысленно, хотя мозг не хотел слушать чувства.
  Марина тяжело дышала, но изредка поглядывала на песочные часы, как на бомбу с заведенным механизмом.
  Когда песок наполовину пересыпался из верхней колбы в нижнюю, Марина вздрогнула, застонала, но на молчаливый вопрос Бориса, не отпустила его, а требовала продолжать, хотя Борис крепился, словно на тросе над пропастью.
  С последней песчинкой он выиграл...
  "Ты выиграл", - Марина держала Бориса за талию, смотрела влюбленно, как собачка, которую ведут на казнь к ветеринару, а собака всё равно любит до последней искры в глазах, любит своего хозяина, что предал её на смерть.
  "Нет, ты выиграла, потому что ты - девушка, - Борис ответил театрально, добрые слова ничего не стоили, а приносили прибыль, как чужие деньги.
  Борис почти всегда соглашался с женщинами, а спорил и ругался только с теми женщинами, которых любил... - Исполню твоё желание".
  Почти молча, жадно допили вино, и оно расползлось по всем клеточкам организма, растаяло мороженным.
  Марина реже улыбалась - иногда хохотала до посинения над шутками, но загадочные улыбки почти исчезли.
  Девушка смотрела на Бориса, как на картину, а, когда он замечал её взгляд, отворачивалась, словно провинилась.
  "Влюбилась" - Борис гордился собой, как гордится каждый парень, который переспал с девушкой.
  Любовь даёт мужчине силы и статус кабана.
  Второе желание Марины - из Камасутры.
  Камасутра в те времена - диковинка, её перепечатывали на машинке, под копирку, и распространяли среди знакомых.
  Борис удивился желанию Марины, но исполнил с удовольствием и интересом, так кошка гоняется за солнечным зайчиком.
  С годами пришла мудрость, и простое желание Марины, которое тогда стояло на грани извращения, никого не удивляет, а вошло в обязательный репертуар любовников.
  После третьего сеанса Борис изъявил желание пойти в магазин за бутылкой "Вазисубани", "Если пьем белое, то нельзя мешать", - Борис сказал со знанием алкогольного дела.
  Марина тоже знала о том, что нельзя мешать, но одного Бориса в магазин не отпускала, а стала одеваться вместе с ним, как вагончик за чёрным паровозом "Овечка".
  Но, когда натянула юбочку - лифчик ещё не надела - решилась, как в литейном цехе при попадании авиабомбы:
  "Возьму у родителей! Лучше магазинного!"
  Опять же, через годы Борис понял, что Марина боялась, что они уйдут, и сказка первой их встречи оборвется: друзья повстречавшиеся, дела - мало ли соблазнов на улице.
  "А, если родители заметят?" - Борис волновался за себя и за Марину, потому что пить в те времена считалось преступлением, а, если родители обнаружат, что дети выпили запасы из домашнего бара, то - катастрофа, по сравнению с которой торнадо в США - лёгкий ветерок.
  "А, не заметят!" - Марина успокаивала себя, как кошка перед котом.
  Она извлекла из бара бутылку "Абу Симбел" - отвратительное пойло (Борис понял через много лет, а тогда казалось - супер, потому что - фирменное, заграничное).
  Во времена социализма, если вещь (пьеса, кино, книга, вино и т.п.) - дрянь, то это не значило, что вещь на самом деле дрянь (не допускали и мысли, что фирменное, или книга, или фильм могут быть дрянными).
  Если дрянь, то значит - ты не понимаешь ничего в этом (в пьесе, в этом фильме, в этом коньяке).
  Поднимай свой культурный уровень, тогда тебе уже и Абу Симбел покажется достоянием мировой алкогольной культуры, и Пастернак станет гением, и Гарсиа Лорка - Великим писателем.
  
  Марина сама разлила по бокалам Абу Симбел, быстро, словно торопилась на свидание с Принцем.
  Полный бокал - ОГОГО - много!
  Борис знал, что после полного бокала, да ещё и "Вазисубани" по мозгам алкоголь ударит термоядерно - не проблеваться бы.
  Знали ли Марина о предстоящем алкогольном ударе, или не знала, а, если знала, то, возможно, шла на него умышленно, как небольшой, но соблазнительной, грудью на амбразуру.
  Выпили, Марина очистила банан, дала первым откусить Борису, и это его приятно удивило - забота девушки, как лепесток розы в Бахчисарайском фонтане.
  "Через пять минут вдарит по шарам", - Борис предупредил, и Марина, как на учебных сборах по начальной военной подготовке, разделась, раздела Бориса и прижалась к нему - дрожащая от любви и выпитого.
  Целовались долго, и когда Марину основательно качнуло, Борис подумал:
  "Вдарило!"
  На кровать упали, долго целовались, любились в тумане, где потерянные ежики.
  Борис помнил, что Марина плакала, а все женщины и девушки плачут без причины - Борис это усвоил, и, когда женщина не плакала, удивлялся, мысленно называл её деревянной.
  Снова выпили Абу Симбела - Марина не отпускала Бориса ни на миллиметр, словно он потеряется в квартире, и эта потеря трагедией атомной войны упадёт на её любовь.
  Почти сразу - едва успела добежать до туалета - Марину вырвало.
  Бориса вырвало чуть позже, словно он купил билет в гастрономическую ложу.
  "Выпьем кофе! Кофе отрезвляет", - Борис предложил, хотя ни разу кофе его не отрезвило, словно проклято древними индейцами, которые променяли кофе на водку.
  Они шли на кухню, останавливались на каждом шагу, шатались, словно деревья, обнимались, целовались страстно.
  Кое-как Марина сварила кофе, но не дождались, пока оно чуть остынет, занялись любовью на полу в кухне.
  Если до Абу Симбела Марина играла, то сейчас сорвалась с роли, упала в любовь, и не существовало для неё другого Мира, иного, чем Борис.
  Кофе, разумеется, не отрезвило, а, наоборот, ударило в мозги, или подняло из желудка остатки алкоголя.
  Дальше пошла череда безумств, прекрасных, потому что в молодости.
  Марина пила чуть меньше, "за компанию".
  Ещё один раз вырвало по очереди, но уже не так страшно, а потом хохотали, и в хохоте этом сгинули все проблемы и страхи.
  Борис смутно помнил происходящее, но все воспоминания касались секса, в какой бы части комнаты он с Мариной не находился: пили ли, стояли, сидели на диване - теперь всё с сексом, без устали.
  Тогда ещё Борис не перекидывался, алкоголь действовал на организм, а мозг сопротивлялся, потому что мозгу ещё предстоял институт.
  Пять минут на песочных часах казались смешными, потому что следующие акты шли почти без перерывов, заканчивались и начинались снова.
  После нескольких часов Марина Попова, как говорится, отрубилась.
  Она заснула, и вывести её из состояния сна могла только весна, как медведицу.
  Борис по теории отрезвления, оттащил голую Марину в ванну, обливал холодной водой, а, когда тело Марины поднялось на ноги, не удержался и снова любил подругу, пока Марина не заснула во время акта.
  Борис отнёс Марину на кровать, подумал, что могут явиться, хотя и не обещали, родители Марины, и проявил осторожность, а потом определил свой поступок - как трусость.
  Он с трудом оделся, буркнул спящей Марине:
  "Ну, я пошёл", - прошёлся по комнате и остановился у песочных часов, с которых начиналось буйство.
  Часы оказались американские (маде ин юса), а на деревяшке, рядом с клеймом Борис с удивлением, когда сфокусировалось на миг зрение, а память открыла окошко, как самолёту над аэродромом в облаках, заметил "3 min".
  "Обманула", - Борис подумал без эмоций. - Сказала, что пять минут, а оказалось - три минуты. Зачем обманула? Что хотела?!!" - Облака закрыли просвет в сознании, и открылся он около подноса с недопитым Абу Симбелом.
  Борис долго не думал, как подрастающая смена алкоголиков, захватил бутылку с собой, но хватило сознания - прихватил и пустую - из-под "Вазисубани" - "Чтобы родители не нашли".
  На улице, за гаражами он допил Абу Симбел, хотя не лезло, не хотелось, но дорогое, поэтому надо пить, как сладкий яд.
  Сколько раз его выворачивало, Борис не считал - да и зачем отмечать числами свой позор?
  
  Родители Марины приехали утром, словно готовили силки на дочку.
  Они обнаружили любимую дочку среди поля Куликовской битвы.
  Марина ещё не убрала квартиру, но с полотенцем с гжельскими петухами справилась и следы на простыне (почти невидимые) застирала, как скрывала документы государственной важности.
  Родители следов алкогольной попойки не нашли, но не дураки же, устроили дочке допрос с укоризной, как нянька расспрашивает барчука о шалостях.
  Интеллигенты, они знали, что на ребенка нельзя давить, а всё, что дочка делает - правильно, потому что каждое разумное существо, тем более - существо из приличной семьи, так самовыражается.
  Необходимо только подправить свободу выражения, как художник наносит последний штрих.
  Ещё, наверно, в большей степени родителями двигало любопытство: как дочка развлекается и с кем.
  Но их ждало разочарование, потому что Марина выдала легенду, что слегка выпили с подружками, но переборщили: "Больше так не буду".
  
  Прошло много лет, больше, чем кажется, больше, чем одна жизнь, потому что жизнь с другим человеком - новая жизнь.
  Женщины втекали и вытекали из Бориса, как песок в песочных часах.
  Он вспоминал Марину, но не чаще, чем других своих подруг, словно построил солдат и проходил генералом-памятью вдоль строя.
  Через двадцать лет после окончания школы (бездна времени) в магазине "Дикси" Борис встретил одноклассницу Ленку Каткову, прелестную в школьные годы, и слегка потускневшую двадцать лет спустя.
  Борис задавал стандартные вопросы, искреннее радовался встрече, рассматривал Ленку, как частицу из прошлого.
  Лена тоже рассматривала Бориса, речь шла к пику, после которого - обязательные уверения в своих почтениях "Я рада", "А я, как рад", "Надо бы встретиться всем классом", "Да, встретиться необходимо".
  Перечисляли имена одноклассников - кто кого видел, о ком узнал, и Лена совершенно неожиданно для Бориса, но ожидаемо в разговоре двух одноклассников произнесла:
  "Маринка Попова вышла замуж за немца, живёт в Германии.
  У неё двое детей, работает дизайнером".
  В душе Бориса натянулась, натянулась, но не лопнула струна.
  Каждый мужчина, даже, когда бросил женщину, ревнует её ко всем остальным мужчинам на свете.
  В идеале для мужчины (и для многих женщин тоже) - когда бывшая любовь живёт одна, ни с кем не любится, а ведет тихую жизнь растения.
  Но, если бывшая любовь счастлива, а счастлива без НЕГО, с ДРУГИМ, то это счастье вызывает ревность, что другой лучше, что она ПРОМЕНЯЛА НА ДРУГОГО, и дальше, и с обидой, и не отдаёт мужчина себе отчет, что сам бросил эту женщину, что мог бы быть на месте ДРУГОГО.
  "Я рад за неё, - Борис улыбнулся Ленке, и подумал, как гвоздём проводил по новой машине: - Она счастлива! А я - счастлив?
  И зачем Германия?
  Раньше - заграница - модно и престижно, а теперь Германия - нищета!
  Дом в Германии стоит в три раза дешевле, чем однокомнатная квартира в Подмосковье.
  Разве с немцами - счастье?
  Глупые они, немцы, пьют пиво, закусывают кислой капустой со свининой, пердят за столами, хохочут и снова пердят!".
  Но ревность постепенно закрывалась ватой равнодушия и вечного алкогольного состояния.
  Разговор закончился на бодрых тонах, и Борис пошёл за бутылкой водки "Отмечу упоминание об одной из своих женщин, которая счастлива без меня".
  Лена Каткова выходила из магазина - деловая, семейная, мягкая, и осталось у неё, от веселой девочки с гитарой, по мнению Бориса, процентов пятнадцать.
  Лицо не превратилось ещё в сморщенное яблоко, ноги не стали, как у слонихи - всё вроде бы, как из детства, но уже лежит отпечаток из Будущего, из тумана зрелости.
  
  Через пять лет Борис зарегистрировался в интернете, нашёл несколько своих одноклассников, включил в друзья, получил безликие ответы, словно каждое слово прошло через операцию химической кастрации.
  Все говорили, как и Лена Каткова, что неплохо бы встретиться одноклассникам, но никто не проявлял инициативу в организации встречи, хоть в бане, а говорили так, потому что положено.
  Борис нарочно не искал в "одноклассниках" Марину Попову - счастлива, и хорошо, как в вишневом Раю.
  Зачем посреди спокойной реки ставить плотину для бобров?
  Некоторые одноклассники на фотографиях выглядели молодо, чуть измененные, но узнаваемые.
  Но, когда Борис открыл фотографию Наташки Пономаренко - ужаснулся, словно в кипяток прыгнул.
  "Ужас! Что с тобой сделали годы-гады?"
  Наташка (Борис с трудом воспринимал женщину на фотографии, как Наташку, скорее - Наталья Петровна) выглядела на семьдесят нелучших лет.
  Лицо - разноцветное, в синяках кровоизлияний, как у побитого боксера Алексеева.
  Брыли висят, как у собаки породы "боксер".
  Нос - безобразная картошка синего цвета, и глазки - злые, злые, словно Наталья забеременела от Кощея Бессмертного.
  "Постыдилась бы своей фотографии, - Борис с досадой, что он одного года рождения с неопрятной бабой на фотографии, прикусил губу. - Могла бы найти лучше фото, или отретушировала бы это, если так оно ей нравится, словно она не простая баба, а - миллиардерша в синих трико".
  С тех пор, когда Борис смотрел на бабушек в магазине, или в другой, редко трезвой жизни, то с ужасом думал:
  "А может быть, она - моя ровесница, или даже младше меня, хотя выглядит на тысячу лет, словно её похоронили, а потом откопали".
  Борису обычно его подруги и друзья на вид давали тридцать семь лет, вместо положенных сорока семи.
  Алкоголь не только калечит, но иногда и лечит, например, от ожирения, делает поклонника поджарым, придаёт лицу благородства, а речам - изящества, как у английских лордов.
  Другие одноклассники (которых Борис отыскал в интернете) смотрелись на фотографиях прилично (возможно - подфотошопили фотки), но в общении - мрак.
  Борис не скрывал, а даже играл, с иронией и сарказмом на себя, отписывался, что работает грузчиком в "Пятёрочке", но не упоминал, что имеет два высших образования - техническое и гуманитарное, ранее возглавлял Акционерное общество, директорствовал.
  Зачем? если со школьным товарищами можно и нужно без званий и регалий, ведь вышли все из одного пласта времени, как кедровые орешки из одной шишки.
   Но, очевидно, одноклассники мыслили по-другому, иными категориями, буржуазными.
  Человек уже зависел от положения в обществе, и чем выше положение, тем дольше можно вести с этим человеком беседу, словно он не одноклассник, а - бык.
  С Георгием одноклассники завершали переписку быстро, словно меняли мокрые ботинки на сухие.
  Грузчик в магазине - низко, постыдно и нелепо, вдруг, да попросит что-нибудь от бывшего одноклассника?
  Но Борис не попросил бы, денег хватало с избытком - столько не выпить за всю долгую жизнь, даже, если пьешь "Блю лейбл".
  Деньги прибывали из дивидендов, от сдачи квартиры, словно говорили: ты пей, за ценой не стой.
  
  Из прошлого Бориса вывел уверенный, требовательный голос, как голос капитана Коровина на сборах:
  - Куришь? Курить вредно! - авторитетно заявляла баба в спортивных штанах "Пума" (наверно, сын подарил), красных дутиках, коричневом старушечьем пуховике и в цветастом платке, как клумбу на голову взгромоздила с фиалками.
  Борис вздрогнул, показалось, что Наташка Пономаренко сошла с картинки, чтобы ухудшить жизнь однокласснику.
  Нос круглый, щеки - розовые со старческими веснушками и легкой желтизной, словно намазали льняным маслом.
  Губы бабушки сжаты, взгляд - колкий, и Борис с завистью подумал, что у бабки, наверняка, стопроцентное зрение.
  Пузатая, толстая, так, что ноги не сходятся, но уверенная в себе, как губернатор Аляски.
  Борис почему-то смотрел на пуму на штанах чудо-бабки, а сам раздумывал, даже не выбросил сигарету, которая догорала, как свеча жизни хомячка.
  За фирменную куртку "Вранглер" или "Левайс" можно было раньше, как раз, когда с Маринкой Поповой и Маринкой Быковой, в те годы на обмен - мотороллер "Вятка" с противотуманником в придачу.
  "Пума" пришла в Россию чуть позже, а до неё Борис видел один раз на фирменном однокласснике Михаиле Дудкине джинсы "Вайлд кэт" - дикая кошка.
  В животе Бориса заскребла пума, пора бы и на обед с вином, но уйти от бабки не позволяло воспитание гусара.
  Борис любил игры с людьми, жил играми, они входили в его репертуар, как и алкоголь.
  Общался Борис разными способами: первый - с друзьями - свободный, лёгкий, без всяких мыслей, без боязни, что тебя не поймут.
  Но друзей мало, и всё меньше и меньше, хотя не умирают, но отдаляются, как обломки метеорита в Космосе.
  Старые уходят, а новые ещё не выросли душой.
  Второй способ - вежливый, когда Борис не уважал собеседника, или разговор его не интересовал, а приходилось вести, потому что так следовало, как на лыжах следует кататься только по снегу.
  И в вежливом разговоре Борис находил много игры для себя, забавлялся, пока пары алкоголя не перекидывали сознание в другой Мир.
  Третий тип - подстраиваться под собеседника, идти с ним на одной волне, и в этом Борис видел высшую иронию, больше всего забавлялся разговорами "равными".
  Он видел, что бабка, которая потревожила началом беседы о вреде курения, стоит на границе, словно памятник пограничному псу Алому.
  В одну сторону - ругань, потому что бабки думают, что идут в магазин или на прогулку, но на самом дне черных душ таится желание поскандалить.
  Утром - каша, а затем - на бурчащий желудок - скандал с внушением, как в тюрьме, где правит вертухайка Виола.
  Если пограничная бабка нападает на умного человека, то он может свернуть разговор в долгую беседу, что тоже - услада для бабки.
  Борис пошёл по пути доброго разговора, настроился на волну - если старая женщина желает разговор с грузчиком - она его имеет, то есть имеет разговор.
  - Вот курю, хотя знаю, что вредно, мать! - Борис выкинул окурок в мусорницу, как баскетболист забивает последний мяч.
  Бабка с неодобрением проследила траекторию полёта окурка, но так как он попал в цель, а не лёг мусором ("Чё мусоришь?"), то не сделала Борису замечание, а сразу пошла в атаку грудью и душой сотого размера.
  - Пьёшь тоже?
  - Пью немного, - Борис соврал, но не добавил "мать", потому что знал, о чем дальше пойдёт речь, как плыл снова по одной реке.
  В последние годы пенсионеры, а пожилой женщине по мнению Бориса уже около семидесяти лет, на витаминах, на генномодифицированных пельменях крепчают, как Прометеи.
  Вместе с физической мощью приходит и похоть, как у Ильи Муромца.
  Но мозги не дотягивают до тел и до гениталий, отстают, и старики по буйству напоминают быков, с бычьим же интеллектом.
  Они устраивают пьяные оргии, затягивают в постели молодых любого пола, развратничают напропалую, хотя осуждают любое проявление разврата, словно у каждого пенсионера по две головы.
  Месяц назад сыграл свадьбу грузчик, товарищ по работе Бориса Алим, чудо природы.
  Алим считался дурачком, или играл в дурачка, чтобы меньше ответственности падало на его хрупкие, как у Алсу, плечи.
  Может быть, слабое знание русского языка, в придачу к обезьяним гримасам и небритости делало Алима похожим на дурачка, но Борису - всё равно, кто с ним пьёт, а пил Алим без стыда и без совести, без страха и без упрёка - пока не свалится замертво.
  Свалился, проспался, отошёл и снова - пьёт до упаду.
  Борис уважал позицию Алима, любое упорство - подвиг, даже если подвиг с алкогольным загибом.
  Валентина Ивановна клиентка "Пятерочки" обратила внимание на Алима, как на кандидата в мужья.
  Молодой, Алиму - тридцать три года, нерусский, а значит - покладистый (куда он денется без прописки и без знаний в Москве), отличная цель для постельных баталий.
  Валентине Ивановне минуло семьдесят три года, но этот факт при отмирающем мозге, её не печалил.
  Выглядела она эффектно, как француженка: не расползлась, как квашня, что сейчас стоит перед Борисом.
  Одевается Валентина Ивановна с небрежным шиком, будто не просто француженка, а - француженка с понятиями (Борис один раз видел даже манто из баргузинского соболя на плечах эксцентричной бабули).
  Обтягивающие платья, туфли на высоких каблуках, замысловатые чулки.
  Лицо немолодой невесты умело спрятано под слоем лёгкого дорого грима (Борис разбирался в женской косметике), волосы - свои или парик - ухожены и не вызывают желания вытереть о них грязные руки.
  Красный "Рено", как перевозчик, тоже вписывался в общую картину, и, возможно, Валентина Ивановна подбирала машину под цвет губной помады.
  Борис удивлялся, что бабушка на каблуках водит машину, но простой в управлении автомобиль, наверняка, позволял и каблуки, как особе королевских кровей разрешается даже однополый брак.
  Может быть, Валентина Ивановна, направила бы свой удар на Бориса, но по одной ей известной причине взяла Алима, как из-под коряги налима.
  Алим удобен в домашнем использовании, и как Борис не хорохорился, но возраст Алима - дорогой, а Валентина Ивановна окружала себя дорогими игрушками.
  Алим ушёл из семьи (да его никто и не спрашивал), трое детей, жена и дядя жены ждут-не дождутся, когда кормилец вернется с работы - "Вах, какой длинный рабочий день у нашего Алима, однако!"
  Валентина Ивановна пригласила на свадьбу своих подруг пенсионерок и не пенсионерок, и милостиво разрешила Алиму позвать друзей (кроме жены, детей и дяди жены).
  Алим недолго думал и позвал до кучи Бориса, с которым работал - всё-таки вместе море водки выпили.
  Свадьба - шуточная - без регистрации - только с обширным, как река Волга, застольем и бесстыдными танцами.
  Пародия на свадьбу проходила в шикарном загородном доме Валентины Ивановны (Борис предположил, что Валентина Ивановна меняет Алимов, как занавески).
  Борис скромно присел в тенечке, в конце стола и притянул к себе пятилитровый железный бочонок "Хейнекен"а голландского, но не Московского разлива, словно кусок Голландии откололи.
  Круглый бок банки-бочки неприятно холодил, как лёд, на котором Борис лежал всего лишь три дня назад, словно любил эту большую Землю со льдами, тюленями, моржовой костью, вулканами и альбиносами.
  Он возвращался после работы полуперекинутый, потому что частично помнил события, словно память стирали большой жёлтой половой тряпкой, но неаккуратно подчистили.
  В один из моментов Борис обнаружил себя на снегу, а голова - на ледяной глыбе:
  "Упал, - Борис догадался, - или уронили", - более глубокая догадка вошла в мозг сосулькой.
  Разница между "сам упал" и "уронили" - огромная, как пропасть Дерсу на Западно-Сибирской равнине.
  "Упал" - значит, деньги, ценности, и члены останутся нетронутыми - разве только от падения - лёгкий ушиб головы, как на ринге.
  "Уронили" - избили, отобрали деньги, телефон, сняли кольца, поломали руки-ноги.
  "Пил не много, но продуктивно, - Борис лежал и не проводил проверку организма на целостность - страшно. - Коньяк пополам с пивом, как в Бразилии, где все танцуют и поют голые на пляже".
  Дальше Борис не философствовал, потому что щека примерзала, и её ждала участь ног лётчика Маресьева.
  Борис встал на четвереньки - значит руки и ноги целы, огляделся - нет следов крови - не били.
  К счастью, деньги и кольца остались, а члены, чуть задубевшие на морозе - отошли дома под струями дармовой, как молоко матери, тёплой воды.
  Борис на свадьбе Валентины Ивановны и Алима приложил ладони к бочонку с пивом, чтобы хоть чуть-чуть напиток согрелся до уровня употребимого и непохожего на лёд, на который падают щекой.
  Праздник вошёл в фазу салата оливье - все перемешано - танцуют, поют, кричат, пьют, вопят и радуются, как старец Ной на горе Арарат во время наводнения.
  Бедром к бедру лицо увидать.
  К Борису подсела, вплыла в его личное пространство уверенная женщина, которой Борис навскидку дал от тридцати пяти до сорока лет "А там - кто их знает, толстушек - может и моложе".
  Круглое лицо с пьяными губами, широкая улыбка, длинные, увеличенные ресницы.
  Одета женщина - имя её Борис уже забыл, как забыл многое из прошлого, что проходило по голове - вода, туман - в легкомысленный для свадьбы наряд: сложная комбинация тряпки с заходом через шею, вокруг талии и по огромным грудям, а снизу - зеленая короткая юбочка эльфа.
  Красные туфли, прозрачные чулки и огромные ноги - всё Борис оценил, осмотрел за несколько секунд и вздохнул, словно упал головой в бочку с "Хейнекен"ом.
  Женщина не в его вкусе: слишком напористая, огромная, с гипертрофированным самомнением, что мужчины от неё балдеют и падают к нехилым ногам ржаными хлебами.
  Но пиво уже вошло в сосуды, туман подбирался к мозжечку, а другие женщины на пиру казались намного хуже подсевшей, будто вышли на кладбище, а тут свадьба лучшей подруги подвернулась.
  От новой подруги исходил запах ванили - толстушки тщательно следят за своим телом, особенно за потливостью и ароматами.
  Большие груди вырывались на свободу из подвески, так поэт Пушкин, которого застрелили из-за бабы, вырывался из цепких лап царских сатрапов.
  Впрочем, если бы Пушкин воскрес и оказался около женщины-корабля, то впал бы в отчаянии и сломался между её грудей, как в проливе Дарданеллы.
  Женщина говорила и пила наравне с Борисом, и, когда пять литров "Хейнекен"а пролетели со свистом, уже не казалась монстром, а - приятная собеседница, которая знает жизнь.
  После пива пили коньяк, а потом - что под руку легло, как волшебный меч сам прыгнул королю Артуру в руки.
  Борис до секса - а инициатор секса - подруга, не перекинулся, но во время секса, когда большое облако с запахом женщины накрыло его, перекинулся и дальше не помнил ничего, кроме звуков, и то - звуки, возможно, приснились.
  В обрывках памяти вставала большая родинка на лобке свадебной подруги, словно эту родинку приклеили, как ставят точку на лоб индийской женщине, так приклеили родинку для секса, словно украшение, татуировку растамана.
  Борис боялся, что родинка отлетит, и тогда подруга закричит, забьётся в истерике, потому что считается, что оторванная родинка приводит к раку.
  Он старался, обходил моменты, не задевал родинку, но обезумевшая женщина, словно о ней забыла, или не считала важной для здоровья, будто специально подставляла родинку под удар, так цари отсылают на сражение неугодных сыновей.
  Если и содрали родинку, то Борис не помнил в алкогольной пропасти, в которую сам прыгнул и увлёк за собой пышную женщину, которая в постели, словно сваи забивала на стройке.
  Больше с подругой по свадьбе Борис не встречался - не хотел, и её интерес угас к Борису, потому что Борис "Нечуткий, непонимающий. Сокровище ему сделало одолжение, а он не понял своего счастья, так пингвин не понимает радости жизни в Африке".
  Так укоряла Бориса Валентина Ивановна через неделю после своей триумфальной национальной свадьбы.
  Добрая бабушка осчастливила себя другом по жизни, и радела за свою подругу, которую Борис "Использовал, а она не под каждого ложится, потому что знает себе цену".
  С тех пор Борис тщательно следит за атаками бабушек, опасается, что, когда в очередной раз перекинется, то его заберут на постой, как солдата.
  "А не слишком ли я о себе большого мнения, будто Президент банка? - Борис усмехнулся, завязал шнурок на кроссовке "Адидас". - Я думаю, что бабка меня кадрит, что я - супер-красавец, мачо. Тарзан с Большой буквой.
  А она, может быть, остановила на мне выбор, потому что я с её точки зрения: "На первое время сойдет и этот алкоголик грузчик, а потом найду себе нормального мужика!".
  Бабка что-то рассказывала Борису, затем внимание её перепрыгнуло на синий "Вольсваген", автомобиль проехал в опасной близости от бабки, а она даже ни на миллиметр не отступила в сторону, как защищала свой клочок земли от нашествия автомобилей басурман.
  "Разъездились у магазина! Совсем совесть потеряли! - бабушка смело грозила вслед автомобилю кулаком, словно вызывала на бой железную крепость. - Люди в магазин идут, из магазина выходят, а они... Тьфу на них! Ужас! Кошмар!"
  "Достанется же кому-нибудь это счастье в платке!" - Борис вздрогнул, почесал под мышкой, нарочно зевнул, чтобы бабка подумала - "Ух, некультурный".
  - Ты, это, здесь работаешь? - бабушка сурово смотрела в глаза Бориса, возможно, искала причину отругать его вместо автомобилиста на синем "Вольсваген".
  - Борис! Машина у подъезда! - подмога в виде Андрюхи - лицо его более красное, чем несколько минут назад - пришла вовремя.
  - Потом поговорим! Дело мастера боится! Под лежачий камень вода не... сами знаете...- Борис улыбнулся бабке и, чтобы она не успела ничего сказать вслед, побежал в магазин, будто за ним гонятся все старушки района.
  "Определенно у меня мания величия, как у Карла Маркса! Возомнил, что нужен женщинам, а женщинам, даже бабкам - никто не нужен. Алим - сойдёт, как дворовый пёс, а я - хуже Алима, потому что иногда и думаю.
  Интеллект вреден, как селитра.
  Андрюха догнался, пока я курил, и не девяткой - видно по морде".
  Машину, если разгружать - то быстро, спокойно и даже развлечение, наподобие театра, где актёры прекрасно знают свои роли.
  Андрюха и Борис снимали коробки, затаскивали на склад, так хомяки запасаются на две жизни вперед.
  Наталья сверяла по бумагам, и, как положено по действию, укоряла водителя:
  - Бондюэль. Банки смятые, почти все. Куда их?
  - Какие дали, те и привёз, - водитель также по сценарию отвечал.
  Он знал, что Наталья не завернёт обратно бракованный товар, а участь брака (если не купят неразборчивые покупатели) падёт на плечи работников магазина - так положено. - Три баночки - да и то - незаметно, слегка, как кошка лапой прошла.
  Для вас стараемся, всё самое лучшее, плечи вывихиваем, а товар бережём, как глаз.
  - Бережёте! Знаем вас! - Наталья более дружелюбно, потому что остальной товар без брака - закончила проверку, и на доброй волне вложила в карман водителя премию за довоз.
  Водитель приобнял Наталью за плечи, шутливо, по-клоунски (на всякий случай, чтобы, если обидится - то отшутился бы, как комик Задорнов на эстраде):
  - Хороша! - водитель-экспедитор коротко хохотнул, как вытянул смех, а затем обрубил тяжелым ножом.
  За смехом он скрывал возникшую при паузе неловкость, так заяц спасается от питона и прячется за капюшоном очковой кобры.
  Дальше следовало бы продолжение: "Хороша девка! Да жаль тебя замуж не берут!", и обрыв фразы только усиливал смысл.
  Но никто не понял, кроме водителя и Бориса, а Бориса даже экспедитор всерьёз не считал за понятливого, так Борис замаскировался, словно скрипач Бауэр спрятался в опавших листьях в надежде, что медведь не найдёт.
  На всякий случай водитель тонко взглянул на Андрюху, на Бориса, как на потенциальных противников, потому что у настоящего мужчины всегда остальные мужчины - враги, кроме родных, да и родные иногда хуже Чингисхана.
  Андрюха подозрений не вызвал - он витал в облаках, и на лице его отражался похмельный синдром.
  Борис наклонился к ящику, словно кланялся гробу для мясных консервов:
  - Рюха, подсоби!
  "Рюха, подсоби" - маскировка, она успокоила экспедитора, но не на все сто процентов, как годовые проценты в Россельхозбанке, где все водители хранят деньги.
  - Натали! Может, шампанского как-нибудь дёрнем? - водитель-экспедитор усач словом "дёрнем" снова обозначил своё предложение, как полушутливое.
  Если Наталья согласится, то шутка превратится в серьёзное предложение, как кольцо с бриллиантом в сто карат.
  Если же девушка откажется - то шутка останется шуткой-прибауткой, подобно песенке на детском утреннике.
  - Со своей женой шампанское пей! "Клико" и "Дон Периньон"! - Наталья - она, хотя и женщина, но тоже в резких тонах, после вчерашней попойки, усмехнулась.
  Сашка, а водителя-экспедитора звали - Сашок, не Александр, не Сашка, а - Сашок, иногда добавляли - горшок, Наталья изучила вдоль и поперёк, как родной магазин.
  Слегка пьёт, но не на работе, слегка приударяет за женщинами - подружки из других "Пятерочек" доложили по бабской почте.
  Москвич, но женат, и жена поставила крест на шутках, на возможных отношениях, которые, если бы и вышли, то только из-за Московской квартиры.
  Наталье нужен мужчина с квартирой, обеспеченный, а не ветродуй, на которого время жалко, потому что время стоит очень дорого, дороже золота.
  Упустит девка нужные годы, и останется одна на всю оставшуюся жизнь с книжками в руках.
  
  Сашок сделал вид, что погрузился в накладные, копии которых Наталья вернула, листал просматривал, затягивал паузу не поднимал глаз.
  Он обозлился на Наталью, за то, что отшила его при грузчиках, на себя, потому что не сдержался и не выбрал лучшее время для кадрежа, на своё семейное положение, которым не тяготился, а даже радовался, что у него жена образованная, кандидат искусств, пианистка, преподает в музыкальной школе.
  Но поражение, как его не оправдывай, остается поражением, даже для Гитлера, не говоря уже о простом водителе с лёгким, как пиво лагер, комплексом неполноценности.
  "Часто меня бабы высылают в последнее время, - Сашок прыгнул в кабину, убрал бумаги в папку, как в сейф. - Раньше так не отшивали, словно у меня из кармана все деньги вылетели.
  В чём дело, ёлки-моталки?
  Может быть, возраст? Тридцать семь лет - самый возраст для мужчины в кадреже.
  Но, наверно, бабы уже по-другому считают наши года и наши деньги, сволочи.
  Наталья ненамного меня младше, а нос задирает, как дочка миллиардера, скотина.
  Лимита, ей нужен мужик с Московской квартирой, без жены и без детей на шее, как амулеты, но и якоря в то же время.
  Хочет всех, всё и сразу, как голодная выпь! - Сашок посмотрел на Наталью, она улыбалась ему и чему-то своему, близкая и недоступная, простая, потому что - женщина без положения, и непонятная, как все женщины - переспать может и получится, но заполучить - очень трудно. - Имеет право, красавица!" - С тоской безумства, когда купцы кидают золотые монеты на пупок любимых женщин, когда продают последнее, чтобы купить ожерелье для любовницы, но с улыбкой, что прикрывала мысли, Сашок подглядывал за Натальей в зеркало заднего вида, словно вуерист в женском туалете кабаре "Лидо".
  Он представил Наталью с собой в постели, жаркой июньской ночью, под стрекот цикад и назойливую вибрацию сверчков.
  Точеные черты лица, яркие губы, светлые волнистые волосы, зеленоватые глаза, а сама - белая, тонкая, с небольшой грудкой, тонкими запястьями, с дыханием, что сбивается страстью, переходящей границу ума.
  Наталья - обязательно безумствует в постели, Сашок чувствовал, и мысль о том, что он умный, всё знает и понимает, но не может, как слепой, разозлила до перевернутой цифры восемь, что означает - бесконечность.
  "Если я крутой и умный, если желаю породистых и красивых женщин, то зачем пошёл в презренные водители?
  Почему не остался в банке хотя бы клерком, но среди модельных девушек, которые уважали бы меня на корпоративах только за то, что я с ними в одной конторе, как земляк.
  Нет, не уважали бы, а наоборот, на корпоративах разговаривали бы о видных женихах, о мачо, о богатых красавцах, которых нужно прикадрить потому что они - Перспективные, а я бы хлестал дорогой коньяк, и делал вид, как сейчас делаю, что не уязвлён, что мне пофигу женское презрение и безразличие, так кот делает вид, что не обращает на мышь внимания, а затем прыгает на неё и душит".
  Сашок захлопнул дверь, посмотрел налево и наткнулся взглядом на взгляд грузчика, как на сосульку.
  Грузчик тотчас опустил глаза, словно девушка, которую поймали за постыдным занятием, она - рассматривала прыщик на руке.
  - Козёл! - одним словом, которое Борис не слышал, потому что Сашок захлопнул дверь, Сашок выплеснул злость за себя, за Наталью дуру, за своё положение водителя. - Напьюсь после работы до блевоты! Никто мне не указ, даже любимая жена Светик.
  
  "Не козёл ли я? - Борис потащил упаковку с Кока Колой, как труп героя. По краю целлофан лопнул, и одна бутылка грозила выпасть, как патрон из обоймы пистолета "Вальтер". - Водитель заигрывает на моей территории, в моем магазине, с моей женщиной, а я глазки опускаю, словно китайский философ Чен во время пожара.
  Пусть Наталья - не моя, и не нужна она мне, но поведение водителя меня унижает, как раба.
  Не слишком ли я далеко зашёл в своей теории отстраненности от жизни, от дел?
  Любуюсь собой - ах, у меня богатое прошлое, я крутой, дома пью дорогие, вина, всасываю дым кубинских сигарет.
  Ох! Грузчик - прикрытие для моего философского плаща, а на самом деле я - умный, красивый, молодой, слишком значительный для простых смертных, поэтому взираю на них с иронией, а, иногда и с сарказмом.
  Не привело ли меня самолюбование, которое на самом деле оказалось страхом, трусостью перед жизнью, не привело ли оно меня к падению без парашюта?
  Никакой я не молодой, и не остроумный, и не перспективный.
  Бабы меня не любят, а используют по пьяни, как половую тряпку из магазина "Ашан", как бесплатный вибратор.
  Мальчик по вызову стоит триста долларов, а я - бесплатно, под рукой, без болезней, без осечек в постели, вот женщины и выбирают меня на пару раз, когда их организм требует, а затем забывают, как рваного плюшевого мишку.
  Мне кажется, что я бросаю женщин, а выходит, что они бросают меня, жалкого грузчика, похожего на трусливого бомжа.
  Со стороны никто не видит моей философии, моего директорства в молодости, моих миллионов, моего глубокого ума и иронии, доходящей до блевоты.
  Я горжусь, что бабки меня треплют, налетают, зовут в гости, но почему-то не выяснил у бабок - зачем?
  Да, переспать... но зачем?
  (Пожилая женщина, которая кадрила Бориса у магазина, с ворчанием перебирала свёклу "Тухлая, квёлая! Хорошую себе всю разобрали", и уже забыла о Борисе, забыла до следующего раза.
  Борис ей нужен, потому что у всех подруг, почти у всех, есть мужик, а у неё нет, словно снегом занесло на перевале "Чонгар".
  Мужчина в доме, как набор ножей, как телевизор, должен быть в доме каждой старушки.
  Неужели она, Александра Ивановна, хуже других баб, если свой помер, а нового не привела в дом?
  Пусть для мебели, пусть пьяница и импотент - так на время лишь, чтобы закрыл пустоту, чтобы потом подругам рассказывала и смеялась в большие пышные груди, словно груди отрезали у гигантской слонихи и пришили на широкую грудную клетку человека.)
  Никому я не нужен, никто меня не любит, никому я не интересен! - Борис усмехнулся, поправил ящики с бондюэлем, повез на склад, как в морг. - Сам себя не пойму, будто кошка, которая кусает свой хвост.
  То ли я верю тому, что сейчас о себе подумал, то ли играю сам с собой, выпячиваюсь, горжусь своей самокритикой.
  Что во мне осталось серьёзного, железного, как сердечник в моторе?
  Где настоящий я? В иронии? В водке? В бабах? Иыых, - мысли Бориса, потому что он - мужчина, снова вернулись к водителю-экспедитору (хотя он уехал), к Наталье (она вышла в торговый зал): - Наверно, я трус, потому что все падшие - трусы.
  Чем выше человек, тем меньше он трус, и наоборот, как в чёртовом колесе.
  Раньше, когда я бездумно лез в любой скандал, как собака бультерьер, я бы не раздумывал и не копался в своей душе, в мусорной куче мозгов.
  Взял бы банку горошка "Бондюэль" и вбил бы в морду водиле, как козла в домино бы забил.
  Или сначала бы подошёл с улыбкой, как у киногероя Бельмондо:
  "Эй, братун! Наталья - наша девушка, не цепляй!"
  После моих слов и Наталья, и Андрюха меня бы зауважали, хотя Наталья что-нибудь сказала бы мне гадкое, как яд кураре.
  Но всё равно радовалась бы, что её назвали "моя девушка", каждой, пусть самой красивой миллионерше эти слова приятны, как мятные конфеты.
  И я бы себя зауважал, и, возможно, водила бы меня уважал, потому что - сильного.
  Если бы он ответил злобно, вот тогда бы получил в зубы банкой бондюэля.
  Возможно, тонкая жесть лопнула бы вместе с зубами, и по ненавистной морде, потому что он - может, а я прячу глаза, потекла бы кровь вперемешку с выбитыми зубами и зелёными горошинками.
  Красиво - белое, жёлтое и зеленое с красным.
  Водила бы вопил, Наталья на меня орала бы за нарушение трудовой дисциплины, как на автозаводе "Москвич"
  Андрюха бы делал вид, что разнимает нас, - Борис провел правой ладонью по лицу, словно смывал мечты: - Совсем я с ума сошёл, как пьяный китаец.
  Размечтался, в мечтах герой, а сам глаза опускаю, стесняюсь водителя-экспедитора, с усами, как у меня.
  Но, может быть, хорошо, что я ещё и мечтаю, хотя в молодости занялся бы рукоприкладством, как в боях без правил.
  Через несколько лет и мечты уйдут - дым от паровоза братьев Черепановых.
  Надену драповое пальтишко, натяну полосатые портки, ботинки "Прощай, молодость", потому что - удобные.
  Нет уж, не дождетесь! - Борис разрывался, но дело знал - последние ящики вставали на полки, как по заказу (Андрюха не помогал, куда-то ушёл с хитрецой, но Борис давно на работе рассчитывал только на себя, как во льдах Северного полюса). - Сдохну от старости, но одеваться буду прилично, лучше, чем на подиуме у Кардена".
   Андрей пришёл с зеленым лицом и задумчивым видом, словно только что сдал экзамен по матанализу.
  Борис понял, что Андрюха уже далеко, напился под ватерлинию, и потонет, как "Титаник".
  Так - каждый день, плюс через день и Наталья, а Борис - тоже каждый день, он же не лучше и не хуже сослуживцев, как "служили три товарища".
  Андрюха достал из кармана поллитровку конька "Баграт".
  "Баграт" Борису не нравился, он полагал его дешевым коньяком, рассчитанным, что "Русские всё равно не поймут, выпьют всё, что им нальют", но наступило время, когда можно и нужно пить, чтобы снежные комья забот растаяли.
  Борис оглянулся - что пойдёт на закуску, словно заказывал в ресторане "Максим".
  В "Максим" Борис заходил два раза - по пьяни, и не понравилось, словно обманули в лучших чувствах молодую балерину.
  Большая столовая, а не уютный ресторан.
  Борис не представлял, как выглядит настоящий ресторан, хотя побывал во многих: в России и за рубежом многострадальной Родины, где бабки умирают от голода, когда в магазин в половодье не завозят хлеб.
  Все рестораны - вычурные, с претензиями: большие - с претензией на элитарность, маленькие - с претензией на домашнюю обстановку.
  Зачем идти в ресторан, в домашнюю обстановку, где "вкусно, как дома", если дома можно поесть также вкусно, потому что - дома?
  
  Андрюха отхлебнул из бутылки, даже не поморщился, что говорило о тяжелой стадии опьянения, протянул бутылку Борису, как трубку Мира:
  - Натаха на почту убежала, по своим делам! - Андрюха успокаивал Бориса, словно Борис боялся Натальи. Больше Андрюха успокаивал себя. - Там очередь, так что раньше, чем через час не обернется.
  Красивая девка, а мужиков нет, - Андрюха засмеялся, развёл руки в сторону, словно показывал длину сома: - Где мужики? Где их взять?
  - Ты, Андрюха, как баба рассуждаешь, - Борис принял ополовиненную (Андрюха, пока Борис разгружал машину, расставлял ящики, утешался "Багратом") бутылку, и добавил не в тему, а, может быть, в самую тему: - Ты портвейн "Три семерки" давно пил?
  - "Три семерки"? Гадость! Фуй, граф! Мурад, наливай! - Андрюха засмеялся, присел-упал на ящик с чипсами "Лейз", проследил за глотком Бориса. - Ну, недавно! Так мы же вместе пили, не помню, на Майские?
  Я так нажрался - на рогах до дома добрался, словно из другого Мира выскочил.
  Весь в грязи, морда битая, как у Тамбовского волка.
  Мать даже не особо скандалила - только жалела сына пьяницу.
  - Я про "Три семерки" вспомнил, почему, - Борис не остановил внимание на рассказе Андрюхи о том, как он пьяный домой на Майские праздники пришёл. Обыденное в обыденном, простое в простом, как простые числа. - Раньше "Три семерки" делали восемнадцать, девятнадцать градусов, а теперь - из-за налогов и экономии - десять-двенадцать, как сухие вина.
  Кидалово!
  - Десять-двадцать, один хрен! - Андрюха вытащил сигареты, одну мальборину протянул Борису на закуску к коньяку. - Когда пьешь все подряд и бутылками, то любой градус догонит, - и без смысла, а, может видел глубокий смысл в переходе с темы на тему, но этот смысл неуловим для Бориса: - Девка с машины грязь шваброй для мытья полов счищала.
  Кто её научил? Кто их учит?
  Иду утром, а она - шварк, шварк - шваброй по крыше своей машине, как по морде жениха.
  Машинка красненькая, маленькая, бабская.
  - Португальский портвейн - неплохой, но уж очень дорогой, зараза, - Борис не хотел уходить от темы сравнения портвейнов, гнул свою линию, как железную кочергу. - Если красный портвейн - то он дешевле, а жёлтый портвейн - дороже, как пиво красное и жёлтое.
  Наши ушли от портвейнов, только хохлы делают, поддерживают марку.
  Но хохляцкий портвейн - дорогой, зараза.
  Лучше я французского вина возьму у нас в "Пятерочке" или в "Ашан"е, чем украинского вина с пошлиной.
  - Украинские девки - красивые! - Андрюха сделал глубокий глоток - "Баграт" алкогольным колом упал в желудок. - Но борзые! Им только деньги подавай! Деньги, деньги, а где любовь?
  - Девушка - в первую очередь - самка, поэтому заботится о своём гнезде. Деньги нужны любой девушке, и любая пойдёт за большими деньгами, - Борис сказал длинно, умно, сам себя обругал за заумность, которая не к месту, и имя ей - пустота.
  - Деньги! Деньги! Ни одна баба не пойдёт за деньги! - Андрюха сам себе противоречил, не соглашался с Борисом по правде или из-за вредности.
  На секунду голова его упала на грудь (Борис успел подхватить бутылку и отхлебнул). Андрюха гордо вскинул голову, как буревестник Алексея Максимовича Горького, пошарил правой рукой у себя под ягодицами.
  Борис достал из ящика пакет чипсов "Лейз" ("с солью), вскрыл, взял две чипсины, пакет положил Андрюхе на колени.
  Андрюха зачерпнул чипсы в горсть, словно живую воду пил из родинка в Суздале,
  - Не хочу жениться, Борис, не хочу!
  Нет, жениться хочу, но так, как я хочу.
  Но получается так, как я не хочу, или, может быть, я хочу, а, может быть, меня уверили, что я хочу: - Борис, садись! Мурад, наливай! ХА-ХА-ХА-ХА! - Андрюха высморкался в ладонь, вытер руку о штанину, как о носовой платок Английской Королевы: - В детстве я мечтал стать машинистом поезда.
  Дурак! Думал, что машинист каждый день ездит по разным направлениям, путешествует, словно у него в заднице завёлся компас.
  Но потом узнал, что машинист всю жизнь работает на одном маршруте, как водитель трамвая, или, как он называется - кондуктор-хрендуктор.
  Утром встал, вечером домой пришёл - вот и вся романтика, пшик!
  Но это я потом узнал, а так мечтал, пока другая мечта не перебила, как заднюю лапу зайцу.
  Повело меня на токаря-фрезеровщика, потому что токарь-фрезеровщик - круто, так гласила реклама у нас в школе на щите, а сейчас вешают на остановках голых баб.
  Около столовой висели рекламные щиты: куда пойти учиться, и очень зазывали на фрезеровщика, словно американцев соблазняют в морскую пехоту.
  Иди в токари, и ты увидишь весь Мир.
  Затем я решил стать следователем - очень популярны ментовские сериалы, все полицаи благородные, веселые, с шуточками и со спасением людей.
  Полицаи, блин! На голове горячий блин!
  Менты тоже ушли из мечт, как и машинисты, как фрезеровщики, а на смену им явилась мечта - Капитан дальнего плавания.
  Я и сейчас хочу, но не могу - старый, тридцать восемь мне, и зрение не орлиное.
  В Архангельскую мореходку берут только со зрением лучше, чем орлиное.
  Не пошёл бы я в Архангельскую мореходку, и в Одесскую не пошёл бы - никуда не пошёл, словно мне ноги связали, а голову замотали скотчем.
  Ленивый я, как карась на сковородке.
  Только потом понял, что - ленивый, а тогда, в молодости годы растерял, время прогулял, случаи упустил, пидор.
  Ладно бы - бабы, пьянки-гулянки, это не жалко, на это время можно потратить, как на золотые прииски.
  Так нет - на всякую фигню растратил себя, кружки, коллекционирование, путешествия по стране, а за ними - бжиг, бездна, где хохот и зубовный скрежет.
  Может быть, я и стал бы капитаном дальнего плавания: белые одежды, фуражка с золотом, традиции морские, пальмы, гавани, волны, обезьяны дикие с красными глазами и розовыми задами.
  Но отец мой защитил докторскую по медицине, и другой для меня не видел радости - чтобы я тоже стал медиком, словно яблоки растут только на яблоне.
  Мичурин яблоки и на грушу привил.
  Теперь я понимаю родителей - кому же передадут то, что накопили: знания, власть, положение в обществе, что незримо, но попробуй достань без протекции - руки отвалятся, как в печке с жареными каштанами.
  На Тверской в тот Новый Год французы каштаны продавали, будто свою родину.
  Двести рублей маленький пакетик, для пингвинов-людей.
  Паровозик, как я хотел в детстве - игрушечный, они в нём каштаны жарят, словно деньги.
  Но не паровозик меня до слёз довел, а французы - дохлые, некрасивые, черные, заросшие, как обезьяны - никакого шарма, никакой красоты.
  Как же они друг друга, столь страшные, в зад трахают?
  Напился я тогда, на улице шёл и падал, шёл и падал - это помню.
  А потом полицаи меня забрали, и всё у меня забрали.
  Так я столкнулся в очередной раз с мечтами своего детства: паровоз и полицаи, полицаи и паровоз, блин. - Андрюха хлопнул ладонью по лбу, как пыль выбивал из носового платка: - О чём я рассказывал, пока до французов полицаев на паровозе дошёл?
  - О своём отце, он докторскую защитил, - Борис достал из кармана мятый пластиковый стаканчик, налил коньяка, выпил, закусил чипсиной, протянул стакан товарищу по работе, как переходящее Красное знамя отдавал, так старый добрый еврей передает сыну в наследство разломанную древнюю скрипку.
  Рассказ Андрюхи не нервировал, но и не затрагивал, не интересовал: по пьяни Борис много рассказов слышал, и большой пользы из них, как из отжатого винограда, не извлекал.
  Он прислушался к организму: лёгкая приятная дрожь, словно в молодости, когда подглядывал на пляже за переодевающимися девушками.
  Скоро придёт Наталья и выпьет за компанию, милая уютная болонка.
  А, если не выпьет, то разнесёт за пьянку на работе, обругает, но завтра всё забудет и тоже выпьет с горя над своей женской долей, словно их обделили на небесах.
  Все женщины недовольны своей судьбой: друг перед дружкой хвастаются, а своих мужей ругают за бесцельно прожитые, как у Карабаса Барабаса, годы.
  
  - Отец тянет меня в медицинский, а я упираюсь, словно осёл Буридана, и вру о мореходке. - Андрюха от стакана отказался, снова пил из горлышка, как высасывал кровь из горла гусака: - Из-за своего упрямства я ни в мореходку, ни в медицинский, будь они неладны.
  Едрёно коромысло! Мурад, наливай! ХА-ХА-ХА-ХА!
  Так и мотаюсь, как онанист в проруби...
  - Нудист в проруби?
  - Кого?
  - Нудист в проруби! - Борис поправил автоматически, улыбался театрально.
  После выпитого и в предвкушении нового алкоголя организм играл елочными шарами.
  - Нудист, онанист, - один хрен - портвейн! - Андрюха жевал чипсы, как солому, хрустел, сплевывал крошки, вытирал руки о штаны: - Дурак я капитанский!
  Любимую женщину бросил, и ради кого?
  Ведьма меня окрутила, не она, а другая!
  Два года назад я отдыхал в Сочи, не отдыхал, а пил всякую гадость, словно пришёл из пустыни, где жил с верблюдами.
  Борис! Не пей у них разливное вино - бодяжат, разбавляют куриным дерьмом для крепости, добавляют анальгин, чтобы не тухло на Солнце, и димедрол вместо спирта, потому что димедрол дешевле стоит.
  Вечером в "Светлану" - санаторий - на дискотеку зашёл - душа требовала праздника и бабу.
  Молодой мужчина не имеет права пить один, без баб, иначе - ёк!
  Пришёл, подцепил, с ней договорился, она сбегала, переоделась для меня - ажурные чулочки, короткая юбочка, туфельки и готова пить, а затем купаться голая.
  А я выпил дурацкой чачи - меня заманил усатый продавец, противный, от него чесноком и ещё какой-то хренью дешевой несло.
  Забыл я про свою подругу, уставился на другую - молодая, в темноте и при ломаном зрении после чачи я ей дал на вид четырнадцать лет, как в школу на дискотеку.
  Рыжая, средняя стрижка - каре, или как у Мерей Матье французской, которая отказалась от детей ради песенок.
  Ну и баба - я о Мерей Матье - предала своих неродившихся детей.
  Личико у моей любви - беленькое, а сама - так стройная, но без худобы и без жира, то, что нужно, словно по заказу из Таиланда привезли живую обезьянку.
  Танцует, а рядом с ней бабка - её бабушка или мамаша - а оказалось позже - подруга по комнате в санатории.
  Никто на медленный танец её не приглашает - маленькая ещё, а бабку её тягают, один усач прицепился якутского вида, и бабка с ним молодость вспоминает, словно её только что откопали.
  Это я зря про бабку - она - ОГОГО! - хороша для своих лет!
  Я со своей девушкой танцую, потом пошли, напились до чертиков, целовались, купались голыми, но у меня не встал после выпитого.
  Ленка даже и не заметила, утром ничего не помнила: как купались, как целовались - алкоголизм.
  Вечером Ленка уехала, а я даже не отметился на ней, словно меня заколдовали.
  Жизнь продолжается и после танцулек - никого не снимал - лень - засел в кабак, за отдохновением.
  Смотрю - идёт вчерашняя девушка со своей то ли мамашей, то ли бабушкой и с ними якут подпрыгивает - счастливый, словно продал кимберлитовую трубку.
  Я пригласил их за свой столик "Подсаживайтесь! Мы вчера вместе танцевали, а сегодня пить будем вместе, как положено на отдыхе!"
  Выпили по стакану, смотрю - девушка тоже пьёт, но сегодня, вблизи, уже чуть старше, чем на четырнадцать кажется, словно разлука со мной наложила отпечаток на её милое с веснушками солнечное личико.
  Через пять минут узнал, что ей - аж тридцать пять лет, в прошлый обед.
  Отдыхает, лечится, но отчего лечится - сразу не сказала, скромничала, а все бабы после двадцати пяти лет - больные, ни одной здоровой нет.
  Я обрадовался, словно меня на мне женили, рассказал, что вчера обратил на неё внимание, но не подходил на танцах, потому что дал на вид четырнадцать лет (о своей Ленке я не упомянул, разумеется).
  Все хохотали, а Юля, её зовут Юля, потупила глазки и прошептала игриво "Вот видите, мы целый день потеряли!"
  После кабака якут потащился в их номер, к соседке - то ли Ангелина, то ли Нина - которую я сначала принял за бабушку-мать.
  А нам с Юлькой - куда? На пляж, где змеи и шашлыки со шприцами?
  Делаю широкий жест - я же в мечтах - капитан дальнего плавания - снимаю для нас двоих халупу в огороде у одного старого местного пропойцы, дед которого воевал с русскими.
  Так вышло, что на сегодняшний вечер из всех его нор гости уехали, и мы в домике в саду с Юлькой оказались одни - одни в большом тёмном огороде, как в Райском саду.
  Она пошла в душ в огороде, и я по пьяни в душ сунулся, тем более что Юлька дверь не закрыла: то ли забыла, то ли хотела, чтобы я зашёл, то ли ей пофигу.
  Присоединился к ней в душе, но стоя - неудобно, как танцы на крыше.
  В темноте, при свете Луны тело Юли светится, несмотря на отдых, она белая, как сметана Дмитровского завода.
  После обжиманий и поцелуев вышли в сад - куда торопиться, у нас ночь и не одна впереди, а в саду - прикольно, свободно, я бы даже сказал - волшебно, если бы родился бабой поэтессой.
  Юля присела на столик, ноги развела и предложила, чтобы я её на столе... "Романтики хочу! Я никогда не пробовала на столе! И на рояле тоже мечтаю, желательно, на белом!"
  Я понял, решил, а мы всегда думаем, что всё знаем, что девка развратная, как из массажного салона на Покровке.
  Развратная - так развратная, что ещё на отдыхе нужно, и пьёт умело, как в винном погребе Марселя.
  На столе попробовали, а потом в хибару пошли, потому что - уплачено.
  Юля прилегла на кровать, красивая белая, спящая Принцесса ждёт своего Принца.
  Ничего не говорит, а только ждёт, как я жду своего счастья.
  Я завис сверху и без задумок, без камасутровых выкрутасов поехал - туда-сюда, на паровозе своей мечты.
  Кожа у Юли нежная, гладкая - то ли мрамор, то ли бархат, то ли шёлк.
  На бедрах - прохладный шёлк, на груди - бархат, а шея - мраморная, как у Венеры.
  Подруга особых чувств не показывает, слегка иногда постанывает, но тихо, прилично, без страсти, которая положена на Юге после вина.
  Бывает, что ураган в постели всё сметает, а Юля - тихая и спокойная, романтическая профессионалка.
  Через три минуты сжимает ножки, тяжело дышит и затем меня отталкивает ладошками в грудь.
  Получила оргазм - без хитростей, без дополнительной стимуляции, а просто так получила, словно купила за две золотые монеты.
  Я подумал, что у неё долго мужиков не было, вот и взорвалась на первый раз, как китайская хлопушка.
  Я включил свет - люблю рассматривать своих голых девушек - на картины бесплатно любуюсь - и это мне не постыдно - для того мужчина и нужен, чтобы на девушек смотрел, как снегирь на рябину.
  Ни капельки загара - не шёл загар на её нежную белую кожу, только сгорала, краснела, но не становилась бронзовая.
  Волосиков на лобке - чуть-чуть, золотого цвета, тонкие золотые пружинки.
  Я спросил - свой ли цвет, не красила ли для нудистких пляжей и для радости мужиков.
  Юля улыбнулась, а смеялась она редко - только улыбалась, и ответила, что всё у неё своё и добавила - "к сожалению".
  Белые зубы, идеальная кожа, ни одной морщинки, шикарная фигура - девушка моей мечты, как токарно-фрезерный станок.
  Посмотрел я на неё, оценил - что я лучше в жизни найду, кроме коньяка? - и сказал серьёзно "Юля! Ты моя девушка! Не бросай меня, пожалуйста, никогда!"
  Но слова - пустота - вышли изо рта, и ушли в никуда, на них хлеб не купишь.
  Юля ничего не ответила, возможно, смаковала свой оргазм, как Буратино сосёт леденец Мальвины.
  В последующие разы Юля так же спокойно воспринимала секс, получала своё, мне давала, и я не видел - то ли счастлива, то ли принимает, как должное.
  Нам было спокойно вдвоём, без выдумок - никто ничего не требовал от другого, словно муж и жена.
  Юля рассказала, что живёт и работает в Харовске, городок в девяносто километрах от Вологды, население девять тысяч получеловек.
  Зарплата - только на прокорм, веселья - даже пьяных дебошей за окном нет, словно все дебоширы ушли к медведям в берлоги.
  Раз в два, три года Юля приезжает в Москву, на лечение по путевке Минздрава, который оплачивает операции, потому что Минздрав следует традициям доброго доктора Айболита.
  Что-то у неё с костями, нужно постоянно суставы обновлять, кости подправлять - я не заметил ни по фигуре, ни по внешнему виду ничего, что отличало бы девушку инвалидку второй группы от моделей.
  Десять дней мы провели вместе - денег я потратил немного, Юля не любила, когда я шиковал, а мне и в радость, как беременному аборигену.
  Расстались, и я обещал приехать в Харовск в гости, как в гости к Деду Морозу в Великий Устюг.
  "Когда будешь в Москве - звони", - я стандартно заканчивал отдых, так всегда говорят на прощание мужчины и женщины, которых свела Судьба в одну постель.
  "Звони", но о том, чтобы остановилась у меня, я не говорил, потому что - мало ли, как сложится, а о своей просьбе "Не бросай меня", я на время забыл, словно меня залили мозги бетоном.
  Обиделась ли Юля - или не обиделась - не знаю, но думаю, что обиделась и терпела до поры до времени, как курица терпит на страусиных яйцах.
  Через три месяца Юля приехала в Москву, в больницу, ей сделали операцию - дорогую, но не сложную, как зуб вставили, только вместо зуба - новый сустав на коленку.
  Я пару раз приходил в больницу, навещал Юльку, а потом ушёл в загул - у меня же ещё и другие девушки в Москве, пропустил момент, когда она выписалась и уехала к себе в Харовск, где даже нет пьяных драк, а последнего алкоголика медведь загрыз.
  Уехала, а я её не забывал, может быть, из-за секса - ещё ни одна девушка до Юли, и ни одна после не получала от меня просто так оргазм, без дополнительных усилий, как на заводе биороботов.
  Я - её мужчина, или она от других получала также, хотя, где в Харовске столько мужчин с нормальной потенцией, мировоззрением и веселым характером, как мой?
  Другие бабы требуют от меня в постели, изматывают, а я Юлю вспоминаю, мой первый снег.
  Не выдержал, поехал в Харовск к Юльке в гости, без приглашения, без анонса, как дорогой гость в норковой шапке.
  Из Вологды позвонил, ошарашил - я думал, что ошарашил, а Юля в череде операций, и не думала так, как я думал.
  Приезжаю с дорогим золотым кольцом в подарок, будто придурковатый Принц на пегом коне.
  Но о женитьбе я не думал - не знаю, Юля как восприняла мой неожиданный приезд, но зачем-то приехал.
  Только я в город въезжаю, только милый сердцу Харовск появился за табличкой, так звонит мне из Москвы Анастасия, не Настя, не Настька, а - Анастасия - кубанская казачка.
  Она как я в Харовск, приехала в Москву без приглашения, и сразу ко мне домой - узнала адрес по справочной, словно всю жизнь готовилась выйти за меня замуж.
  Анастасия с моей матерью чай пьёт, обо мне беседуют, альбомы с моими детскими фотографиями листают (где я без трусов).
  Я в ужасе, как мышь в Курской мышеловке.
  Анастасия требует, чтобы я немедленно приехал - она будет ждать меня хоть неделю, хоть год в моей комнате, на моей кровати!
  Я по глупости согласился, сказал, что примчусь в ближайшее время - девятьсот километров - пустяк, сразу выезжаю, как на войну с монголами.
  Говорю с Анастасией, а по второй линии Юля звонит, волнуется "Ты, где?
  Приехал? Не замерз в автобусе? Не укачало в дороге?"
  Автобус с трудом подъехал к остановке - грязь, колдобины, словно из настоящего в прошлое прилетел на машине времени.
  Ярким красным пятном, в лёгком демисезонном пальтишке на остановке цветёт Юля, беленькая с рыжим, золото с серебром, одна, на остановке, на улице, да и в городе - одна, остальные серые - не считаются, как мыши не обращают внимания на Космонавтов героев.
  Я к водителю: когда автобус обратно пойдёт, как на зимовку?
  "Через двадцать минут", - водитель отвечает, по карманам себя стучит, сигареты ищет, словно отсидел их за долгий путь.
  "Возьми мои сигареты, Московское "Мальборо", - угощаю водилу, а сам время тяну, как кота за яйца - страшно к Юле выйти, что я ей скажу, золото-розовой?
  Глотнул я из походной фляжки для храбрости коньяку - "Киновский", и выбежал, словно на крыльях любви.
  Может быть, и росли тогда у меня белые крылья любви, но уже линял я после звонка Анастасии.
  Юля делает вид, что спокойна, но волнуется, видно по ней, как по зайцу в половодье: не каждый день жених из Москвы приезжает.
  Девушка оглядывается по сторонам - то ли хочет, чтобы её знакомые увидели со мной, то ли - стесняется - город маленький, все, а особенно молодая девушка - на виду.
  Она же - не дура, вдруг, я её кину, так, наверняка, жених на подмену имеется, как запчасть.
  Каждая девушка на всякий случай, запасается женихами - пусть женатыми, пусть сидельцами, пусть хроническими алкоголиками, - Андрей достал из кармана новую бутылку коньяка, сковырнул пробку лихо, как гвардеец Кардинала, сделал глоток грузчика, передал переходящую бутылку Борису и не заметил его иронической улыбки в ответ на фразу "хроническими алкоголиками". - Юлечку обнял, поцеловал со значением, хотя она стеснялась на своих людях, тем более что водитель таращился от киоска, таракан безусый.
  
  "Юля, ещё в поезде позвонила мама из больницы, её положили с сердцем, - вру, завираю, хотя знаю, что о живых родственниках так не говорят, словно беду на мать накликаю, поэтому смягчил, как спирт дистиллятом: - Ничего страшного, на профилактику, но, всё же больница, не Карловы Вары.
  Я хотел из Вологды на разворот, но заехал к тебе, потому что... потому что..." - протягиваю коробочку с колечком, как откупное.
  Юля, наверняка, кольцо в другом смысле поняла, что я приехал женихаться, но обстоятельства, как тухлый горошек в железной банке...
  Мысли её бегали, аж веснушки стали ярче, словно их кровь подогревала.
  Девушки - народ тугодумный, не то что, опытные бабы.
  И кольцо, и моя мама, и наша встреча неожиданная, и надежды, и обзвон подруг, и верила ли мне Юля или не верила, потому что девушки - ведьмы, читают иногда мысли, как с листа фугу Баха.
  Она тоже время тянет, но не кота за яйца, а как жевательную резинку "Дабл минт":
  "Я салат приготовила, оливье, курочку в духовке запекла с чесноком".
  "С чесноком - целоваться веселее! - Я нелепо пошутил, но наступил на горло любви.
  Мужчины, потому что активные, оттого, что считается, что мужчина ДОЛЖЕН И ОБЯЗАН кадрить, делают огромное количество ошибок, и этими ошибками невесты нас всю жизнь укоряют, и сами мы мучаемся от своей глупости, как белки в колесах. Тогда мне фраза о чесноке и поцелуях после чеснока показалась верхом остроумия, а Юля, может быть, на неё и не обратила внимания, как на пустоту после моего объявления, что я еду обратно. - Позвони! Созвонимся, - я запрыгнул в автобус - водила уже отъезжал, словно его черти подогревали в ягодицы.
  Стандартная фраза на стандартное расставание, как аксиома, как шаблон.
  Юля мне даже вслед не помахала рукой, хотя положено из вежливости, чтобы лиса хвостом махала, собака - тоже хвостом, а женщина - рукой на прощание.
  А я думал о запеченной курице, о салате оливье - сколько же денег на праздничный обед небогатая девушка потратила - уйму, потому что в салат нужно и того и сего.
  С огромной скоростью приготовила, как на конвейере, а я всё опошлил, словно усатый поручик Ржевский на балу с Наташей Ростовой.
  Но помог коньяк, хотя и не лучший в дорогу.
  Весь путь до Вологды я пил, не помню, как в поезд сел, и как пьяный до дому добрался, словно в туман, а из тумана бурой медведицей вышла навстречу казачка Анастасия, - Андрюха снова сделал глоток, торжественно протянул бутылку Борису, но Борис сделал перерыв от коньяка - достаточно по времени. Можно пить сколько угодно, но промежутки, чтобы организм не взорвался, следует соблюдать, как Мирную декларацию, подписанную организмом и разумом. Андрюха увлекся рассказом и самолюбованием, напивался в стельку ботинка "Рокпорт". Он продолжил рассказ, который, как Борис признался себе, увлекал и завлекал, словно девушка в маске домино на маскараде: - Настюха подцепила меня, вшу поднарную!
  Совсем другой подход, чем у Юли.
  Юля никогда бы не опустилась до кадрения мужика явно, потому что - северная, оттого - скромная, как зайчик в сугробе.
  Казачка Анастасия брала нахрапом, Ура - в атаку, иначе коня, то есть робкого Московского мужика - а бабы нас называют оленями - не подцепишь.
  Триппер подцепит, а мужика - не подцепит! АХАХА-ХА-ХА!
  С Серым, моим школьным товарищем, давним, встретились случайно в Измайлово, ну и отметили, да ещё с собой взяли, так положено - куда взяли - непонятно.
  Садимся на двести одиннадцатый, на автобус от Партизанской, а раньше - Измайловская, давно - Измайловская, а до Измайловской - Партизанская, и потом, после Измайловской - тоже партизанская - до Новогиреево, до Федеративного проспекта.
  Я сейчас рассказываю уже так, как потом домыслил, а по пьяни - ничего не соображал, Анастасия казалась подарком Судьбы, романтической попутчицей.
  С Серым без билетов едем - пьяные зайцы.
  Мы пили пиво в забегаловке - неплохое в Измайловском парке, в кабаке пиво, но дорогое для хибары, в "Кружке" дешевле и комфорт, а в парке могли бы на десятку снизить.
  Под пиво взяли водку - "Дудка", но - либо палёная, либо - на самом деле - дрянь, больше я "Дудку" не пил, или нас просто повело, потому что мало закусывали, а водка - хорошая, но так хреново пошла на пиво, что чуть не проблевались в лесу под копыта ментовских лошадей.
  Отошли, взяли с собой "Старую Москву" из "Перекрёстка" на Партизанской.
  Пьём в автобусе - класс - только немного контролёров стремаемся.
  Деньги на билет есть, но из принципа без билета едем, потому что - рабочие парни, как Павка Корчагин.
  В автобусе пять человек вместе с нами, все сидят на отдельных местах, как курицы на насесте.
  Мы с Серым - на задних сиденьях, где два напротив двух, тет-а-тет.
  На улице Металлургов заходит в автобус фифа - Настей потом назвалась - вся в чёрном и чёрная, оттого, что с Кубани, у них любят в чёрном ходить, девки в чёрном и все люди в чёрном.
  Каблуки - высокие, чулки - чёрные, юбка короткая, курточка под талию, но видно, что сиськи имеются в наличии (в сиськах я ошибся), волосы крашенные - по природе чёрные, но Анастасия их докрашивает до блеска, как баба из сериала "Воронины".
  Губы красные, как у Кристины Агилеры или у Кабановой на блядском приёме в Монако в честь гонореи принца.
  Кожа - смуглая, чуть в желтизну, чуть в коричневу, похожа на бумагу для детских аппликаций.
  Мне не нравятся смуглые брюнетки с черными глазами, крашенные или подкрашенные, но тогда, по пьяни - подцепился я, словно в кино.
  Всё, что предписано теорией, о чем показывают и рассказывают, но я это осознал не сразу, через пару недель, когда первый раз после встречи на Мир трезво взглянул на миг.
  Юля из Харовска - светлая, рыженькая, с веснушками, белокожая, голубоглазая - мой вариант, а Анастасия - не мой вариант.
  Но девка работала правильно, как опытный рыболов, или оленевод.
  Она зашла в автобус, оценила ситуацию, увидела нас пьяных - значит дурных, но крепких молодых мужчин.
  На миг замешкалась, словно выискивала место куда бы опустила свою царственную попку.
  Мест пустых в автобусе - море разливанное.
  Прямо там бы и села, но она прошла в конец автобуса, встала около нас, словно в задумчивости, Тургеневская девушка, блин.
  Секунд пять стояла, пока я не заорал радостно, словно всю жизнь искал ведьму, даже не заорал, а заблеял:
  - Девушка! Присаживайтесь к нам!
  Она и села, потому что этого хотела, к этому шла, даже бровью не повела, может быть и повела бровью, но мы сквозь туман выпитого не разглядели.
  Представляешь, Борис, девка подсаживается в пустом автобусе к двум пьяным разнузданным мужикам - что бы это значило?
  Вот я только через долгое время понял, что это значило, как жил в воске или в коме.
  - Девушка, а где ваш муж? - Серый заржал, потому что больше меня выпил, хотя пили, вроде на равных, или опьянел больше, алкоголик.
  - Объелся груш, - Анастасия отвечает, улыбается, ведёт себя мило, как и учат книги и фильмы "Как снять мужчину", "Как подцепить оленя", "Дневники опытной стервы".
  Улыбочки, ужимочки, уважение к пьяным, а нас в тот момент пьяная дворничиха бы метлой прогнала.
  Мы из пулемета словами кадрим, точнее - думаем, что кадрим, а на самом деле она нас кадрит, как двух рогатых оленей из Измайловского леса.
  - Ох, красивая девушка, у вас отбоя от женихов нет! - я, как по писанному, дурак гнал - эх, залётные да по заснеженному тракту из Петербурга в Москву.
  - Ах, - Настюха вздыхает - ни "да" ни "нет" не говорит, потому что, если скажет, что женихов много - так у нас возникнет вопрос - почему одна? Или - прошмандовка!
  Если же ответит, что женихов нет, то - как бы подпишется, что неинтересная, не красавица, не умная, если к ней женихи толпами не идут.
  Нам по пьяни и старуха Шапокляк показалась бы в тот момент стоящей девушкой...
  - Нормальных женихов - где найти? - Настя улыбается улыбкой номер три из книги Эсаула Георгия "Как удержаться у мужчины".
   Вопрос провокационный, как голая надзирательница в мужской тюрьме.
  Пьяный настоящий мужчина ответил бы, как Настюха и ожидала (она подводила нас к вопросам и ответам, что ей на потребу): "А мы, чем не женихи?"
  - А мы чем не женихи? - с Серым бодро воскликнули.
  - Все говорят, что - женихи, а дома - жена, дети, - Настенька, словно бы скорбно, как по родному отцу, вздохнула, потупила глазки и ждала, ждала, змея, ответ.
  - У меня жёны и дети по всему союзу раскиданы, - Борис захохотал, словно бегемот в Нигерии.
  Неосторожно ответил, не по правилам кадрения, наверно, напился, когда потерял нить понимания, как нить Ариадны из рук выпустил.
  Я тогда мысленно осудил Серого за неправильной ответ, а потом уже догадался: может быть, Серый и не так уж напился, и вовремя соскочил с крючка, потому что знал, что дело идёт к венцу?
  Не спросил я его, потому что расстались и больше не общались - а зачем?
  Анастасии - всё равно, кого из нас кадрить, она не выбирала, потому что мы, с точки зрения девушки - одинаковые, главное, чтобы с Московской пропиской и без детей и без жены.
  Серёгу она тут же исключила из оленей, достойных её охоты, но на всякий случай разговаривала с ним мягко - на всякий случай - вдруг, Серый проспится и по-другому запоёт, кенар.
  - Не верите, Настя (а за пару остановок мы уже познакомились, как муж и жена)? - я сдуру выхватил свой паспорт, как право на девушку: - Смотрите - Московская прописка и ни жены, ни детей, как в пропасть улетели.
  Конечно, мужик в моём возрасте, если у него нет жены, и не было, и нет детей - вызывает у девушки подозрение, как несостоявшийся, несамодостаточный папа Карло, что выстругал сына из бревна - бабы Карле не давали.
  Но Настенька шла напролом, медведица - не первой молодости она уже и дочка подрастает, как в кино "А свадьба тут?"
  "Да, доченька, но она у бабушки и ничего вам не будет стоить!"
  Добилась девушка своего, за несколько остановок добилась - не зря сегодня ноги брила!
  Подъезжаем к метро Новогиреево, водитель объявляет громовым голосом, словно с бодуна.
  Настя не вышла, а мы с Серым замолчали - запал прошёл, а выпить в присутствии девушки уже стыдно, будто мы на приёме у Английской королевы и держимся лордами с длинными носами.
  Автобус отъехал от остановки - через две - конечная, тупик, и Анастасия снова нас подгоняет, но не прямо, а замысловато - наводит на мысль.
  - Мне нужно метро, не скажите, когда остановка, ребята?
  Вы - веселые, остроумные, классные парни!
  Классные парни, веселые и остроумные захохотали, как бабка на корзине с яйцами:
  - Охи, блин, Ахи! Сейчас надо было, а то проехали, там между домами плутать!
  Как же это мы за разговорами с прелестной девушкой пропустили ваше метро, словно нам перцовки в глаза налили.
  - Как же я найду метро (в двух шагах, и подсказчиков - море)? - Анастасия глазками хлопает - хлоп-хлоп, холоп.
  Да, я - холоп! И не скрываю этого - поймала меня девка, а книг, как уберечься от бабы я не читал!
  - До метро проводим, и до дому проводим! - мы блеяли, но Серый как-то неохотно, словно душа сгорела в пламени любви.
  - Мне до ВДНХ! Не далеко вам? Вы так меня смешили шутками!
  - И ещё насмешим! Хоть до трёх ВДНХ! Какие наши годы молодые? - я ответил один, Борис молчал, тряс головой, то ли прогонял хмель, то ли разгонял, как в центрифуге.
  Мы вышли на остановке, старые друзья, словно Анастасия с нами в школе училась и училкам на стулья кнопки подкладывала.
  Серый, а он уже решил, что с нами не поедет, поэтому осмелел и приложился к бутылке, как к сосуду с джином.
  Я тогда подумал, что он один водку выхлещет, а у меня горело внутрях, требовался алкоголь для тушения пожара.
  И как порядочная девушка отнесется к нашему дурному поступку - питию алкоголя.
  Отлично отнеслась, или играла, что с пониманием, потому что та девушка, которая осуждает пьяницу в момент глотания водки, рискует остаться одна с трезвенником, которого не найдёт.
  - Мы с Серёгой встречу отпраздновали, словно в Сталинградской битве! Но вы не подумайте, что мы всегда пьём, - я оправдывался перед девушкой, уже тогда оправдывался, хотя она оправдания не ждала, и, если бы я проблевался ей под ноги, вытерпела и сделала вид, что относится с пониманием и сочувствием, что "У мальчика животик и головка бо-бо".
  - Конечно, нельзя прерывать резко, а то ещё хуже станет, как после часа катания на карусели "Ветерок"! - Анастасия не только не упрекнула нас, но и подзуживала, чтобы я глотнул, а то язык мой и мысли потеряли шумахеровскую скорость.
  Я с извинениями в глазах, глотнул водки, а потом додумался, но не верил, а только думал - "не оскорбится ли девушка?", протянул Насте бутылку:
  - За встречу с нами! Выпейте, а мы потом всю жизнь будем вспоминать, как очаровательная, прелестнейшая девушка с нами общалась, - голос мой дал петуха.
  На остановке с двумя пьяными алкоголиками, водку из горла - представляешь картину Репина "Приплыли".
  Но Анастасия смогла, и обставила свой глоток - немалый, по понятиям кадрения мужчин.
  - Только потому, что я замерзла! - Настюха сделала вид, что поперхнулась (но не закусывала), вытерла губы ладонью (не платочком).- Ах, горькая!
  - ГА-ГА-ГА-ГА! А она, водка, невкусная, горькая! Проклятая! - мы с Серым хохотали, хотя не знали, что идём по колее, проложенной Настей.
  Нам положено хохотать, и слова эти она ожидала в ответ на свои слова - хитрая баба.
  Но после глотка стала для нас своя в доску, хоть в гробовую - хоть в свадебную.
  Серёга - я не уследил - приналёг на водку, и ему поплохело, поплыл на "Титанике".
  Он свалился на лавку на остановке и мычал, как положено правильному пацану после пьянки.
  Анастасия проявляла заботу, охала и ахала, говорила, что нужно Серого домой отвести.
  Я не знал, где Серый живёт, а знал - не повёл бы!
  Нахрена пьяного вести, сам не люблю и других не вожу, потому что мужика унижает, когда его домой ведут.
  Самое порядочное - бросить пьяного, чтобы он проспался и проблевался без свидетелей, без своих друзей-однополчан или одноклассников.
  Анастасия, хоть и хлопотала вокруг Серёги, но словами, тихими подсказками намекала - что пора бы ей ехать, и я её должен, как джентльмен проводить.
  Пару раз она опять же намекала, что можно зайти ко мне и в домашней обстановке отметили бы встречу, как пионеры-герои в Ростове.
  Но куда я её поведу? К родителям с выпученными очами?
  Приехали на Ботанический сад вместо ВДНХ, и по теории кадрения оленей Настюха должна подвести меня к мысли, чтобы я её облапил или даже трахнул, как гусар.
  Но к ней нельзя, она жила на съемной квартире с подругами и бабками-хабалками.
  Снова мне намекает, что прохладно, неплохо бы пойти в баню, сауну, но, конечно, с приличиями, чтобы я не приставал, потому что она - "Честная девушка! Один раз у меня только было (и сразу - ребёнок!)!"
  Врала по книге, что, если я не первый, то - второй, но никак не третий и не сотый.
  Я по поводу сауны хохотал (по дороге мы прихватили пару шампанского, и оно крепко легло на водку и на пиво), говорил, что в сауну ходят только пидоры, а я не пидор и денег на сауну у меня нет.
  Настюха всё воспринимала, прощала обиды, мои ошибки ретушировала, потому что взялась за меня мёртво, как ёрш за дождевого червя.
  Дальше у меня сознание пошло облаками, или - островами: часть помню, а часть - не помню.
  Зашли мы за какие-то дешевые гаражи, а там - лесок за забором, но в заборе дырка для тех, кто жалеет денег на туалет у метро.
  Прошли туалетную часть, по дороге пили шампанское, как компас, возможно, что Настюха почти всё сама пила, а я - только - немного, но мне и смеси хватило - коктейл Молотова.
  Она и водку хлещет, а тогда на остановке личико кривило - "Горькая" - но правильно кривила, нас, заматерелых кабанов холостяков - простыми методами на кукан не посадишь.
  Смотрю, а я уже лежу на ней, на абсолютно голой (под спину подложена моя куртка и пакеты), лежу и ничего не могу - от волнения и выпитого, словно меня заколдовали.
  Где-то мужики ржут в кустах, бухают, слышны машины на шоссе, а Настя делает вид, что от меня без ума, словно отдается первый раз по любви.
  Она уже играла в полную игру, кадрила по теории, как положено, и ни разу за всё время не позволила себе осечки, словно не баба, а - робот.
  Где гордость кубанских казачек, которые плетью мужика охаживают, как сивого мерина?
  Впрочем, если бы я пожелал, то она бы и плетью меня отходила, по мазохистскому желанию.
  И нашла бы за меня оправдание, как на суде.
  Умные, или не умные, но которые хотят захомутать, бабы всегда найдут оправдания глупости, хамству, импотенции жениха.
  Анастасия лепечет о любви, о том, что нас Судьба свела, что мы - родственные души (эти слова я потом нарочно нашёл в книге "Как удержаться у мужчины", нашёл, да поздно), шепчет, словно в бреду, что не удержалась от моей красоты, что с ней впервые подобное, я виноват, потому что я - настоящий мужчина, она не устояла, как на плоту.
  Настоящий мужчина в это время думал о том "Встанет или не встанет? А, если встанет: то опадёт, или не опадёт?"
  Грудь у Настюхи - широкая, а грудки - маленькие, почти - никакие, хотя девка широка в кости, похожа на солдатскую койку.
  Под левой грудью - родинка, и у меня под левой сиськой родинка, Настюха сразу это заметила, отметила, и сказала, что мы с ней во всём похожи, из чего незамысловато вытекало, что не должны расставаться.
  Бёдра у неё широкие, как кубанская степь.
  Но ни бёдра, ни уговоры не помогли, словно мне в обед двести лет исполнилось.
  Не вышло, а с Юлей в любом состоянии выходило, и всегда она получала оргазм от меня, но тихий, а Анастасия позже, когда мы с ней на койке, в другой день, орала в оргазме, как кобыла на сносях.
  Я до сих пор не уверен - взаправду ли она получила, или имитировала, хамелеон.
  За гаражами мы ещё минут десять пыхтели, Анастасия мне помогала, стимулировала, но - пусто-ноль.
  Креативная баба, когда мы оделись, доказала мне, что так лучше, что я в норме (почему так решила), и даже замечательно что у нас вышло просто лежание без секса, потому что секс в первый раз - некультурно, а она потеряла голову, но я, как джентльмен, не воспользовался слабостью девушки, а поступил благородно - Робин Гуд в зеленых подштанниках.
  Потом мы ещё взяли бухла - не помню, чем закончился день, будто в ином Мире.
  Но затем Анастасия мне названивала по три раза в день и чаще - так положено при кадрении оленя.
  Доказывала, что мы - родственные души, что я - великолепный волшебник, хохотала над моими шутками и добилась (книга так предупреждала о положительном результате), что я уже ждал её звонка и подготавливал шутки и анекдоты из журналов и интернета.
  Как сексуальная партнерша она меня волновала меньше, чем собеседница, словно ей ворота зашили золотой нитью верности.
  Не тянуло меня на секс с Настюхой.
  С Юлькой я всегда готов, мечтал, и даже, когда с Анастасией барахтался, то возбуждался, представлял, что я с Юлей.
  Но Юля не звонила, не доказывала, что мы - родственные души, а Анастасия обрабатывала - мама не горюй!
  Я звонил Юле - редко, навестил её пару раз в больнице, когда Юля приехала на очередную операцию.
  Сидим на скамеечке около больничного корпуса, я, словно мамка, принёс пакет с продуктами, а Юля ждёт, или - не ждёт - красивые девушки, которых любишь - не ждут - что я скажу, как дальше.
  Я обещал, что после операции позвоню, зайду - всегда обещал, а обещаниям моим - литр "Путинки" цена.
  Всё думал, что ей скажу, как отмажусь, если Юля предложит вместе жить, или напомнит о моём неудачном походе в Харовск.
  Она даже не спросила о мнимой болезни моей мамочки, словно не хотела, чтобы я дальше врал (если врал).
  Если посмотрю со стороны, то Юля тоже меня кадрила, но - пассивно, и так, что выглядит не кадрежом.
  Встречалась со мной, отвечала на звонки - значит - кадрила, это я так выдумал, чтобы мой уровень в моих же глазах поднялся выше уровня поддона с Пепси Колой.
  После операции Юли я загулял, не находил время на звонки, на встречу, и прогулял, словно школьник Андрюшенька прогулял годовую контрольную по математике.
  Позвонил Юле, помню выпил Кагора для храбрости, курю, пьяненький, подготавливаю голос для бесшабашных ноток - сейчас оправдаю себя, как перед мировым сообществом.
  А телефон не отвечает, номер заблокирован, будто забетонировали бункер.
  Меня заело - каждый день звонил и звоню, но не дозвонился.
  Я бы поехал даже в Харовск - и не известно, может быть, там бы и остался, если бы Юля позволила, но не знаю: вдруг, она переехала из Харовска, как в болото?
  Юля говорила, что собирается к брату в Ростов навсегда - какой Ростов? Ростов на Дону или Ростов под Москвой?
  Я даже фамилии и отчества Юли не знаю, будто водкой смыло из извилин.
  Пару раз порывался пойти в больницу, где она лежала, но опять же - не знаю фамилии, и страшно, а, вдруг, умерла во время операции?
  А, если не умерла, и встречу я её, то стану ли жить?
  Получается, что я люблю её - Юлю, она, Юля, неизвестно где и что у неё в голове, а другая - Анастасия, делает вид, что любит меня.
  Я не верю, что Настенька меня любит, потому что меня невозможно любить, нет у меня харизмы, у Пушкина - харизма, у артистов кино - харизма, у Путина - харизма.
  До Анастасии меня девки крепко не любили, так почему она полюбила?
  Закадрила, захомутала - профессионально, и замуж тянет через матушку - умело.
  Подружилась с моей мамочкой маразматичкой - бабке в уши легко воды налить, как огурец маринованный в банку закинула.
  Пью я, Борис, с горя, пью!
  - Мурад, наливай! - Борис захохотал, потому что стало весело от выпитого, и рассказ Андрюхи, столь похожий на рассказы других пацанов и из его, Бориса, жизни, тоже развеселил.
  Но Борис, потому что старший, меру знал и в рассказах: - Рюха! А ты помнишь, что вчера было, когда мы с Натальей пили?
  Что говорили, что делали, окаянные?
  - А что мы говорили и что делали? - глаза Андрюхи округлились, как у енота в свете прожекторов самолета Боинг. - Ничего не помню, как всегда.
  Блевали куда?
  - И я не помню! - Борис выдохнул с облегчением, что Андрюха не видел, если Борис подкатывал к Наталье, и, что ещё экзотичнее - занимался с ней любовью при нём.
  Но в то же время Борис огорчился, что и Андрюха не помнит: был ли секс с Натальей, уединились ли они?
  Сегодняшнюю пьянку Андрюха завтра не вспомнит - Борис видел по глазам собутыльника, товарища по работе.
  Борис посмотрел на часы, оставил Андрюху одного с воспоминаниями о Юле, которая всегда могла и всегда делала так, что Андрюха мог, и с Анастасией, когда Андрюха не мог и не хотел жениться на ней, но женится, потому что так написано в книге "Как удержаться у мужчины".
  Рабочий день закончился двадцать минут назад - время на трезвую голову тянется, как обоз на гору Тибет, а по пьяни - летит, словно с горы на водных лыжах.
  Наталья не приходила, значит - убежала по своим делам, потому что день - спокойный, как закат в Кабуле.
  Борис переоделся, вышел в общий зал - он никогда не покупал в "Пятерочке" продукты - слишком дешевые, чтобы удовлетворили изысканный вкус профессионального алкоголика со стажем и хорошими деньгами.
  Охранник Артур лениво, как камышовый кот, прохаживался вдоль касс, следил за бабками и дедками, готовыми умыкнуть сырок.
  - Всё путём? - Борис пожал на уход руку охранника.
  - Нормалёк! - Артур кивнул, отметил, что Борис уходит вовремя, хотя не его это дело за грузчиками подмечать, но, если Наталья спросит, то подтвердит, как на плахе, что Борис ушёл позже своего времени, трудяга.
  - Фифти-фифти! - на волне разговора с охранником вышел из магазина в свободу.
  Завтра - выходной, и настроение, слегка смазанное коньяком и девяткой, попёрло в гору, как повышается температура у гриппозного больного.
  На остановке и в автобусе Борис улыбался, вспоминал откровение от Андрюхи и думал о том, что все люди - куски мяса, нет индивидуальностей ярких, солнечных.
  Все истории похожи, все промахи мужчин и горести женщин - как с одного листа списаны Судьбой.
  По ёрзанью Андрюхи в кустах, по нелепому расставанию с Юлей Борис вспомнил одну из своих историй, а их много - по кустам, как весенних цветов.
  
  Наталья, память высветила имя - Наталья, хотя её, может быть, звали - по-другому, например, - Света.
  Не Анжела, не Джульетта, а проще, иначе Борис запомнил бы и вычленил из памяти, из череды валяний по кустам имя девушки.
  Давно, Борис только окончил институт, устроился на работу в другой институт, как перепрыгнул с планки на более высокую планку.
  Молодость прощает ошибки, но люди свои ошибки не прощают, и с годами ошибки давят, как могильный холм.
  Наталья, нет, всё-таки - Света, подвернулась под руку, словно горячий пирожок.
  Не как опытная Анастасия кадрила Андрюху, а просто шла Света, гуляла, и Борис гулял - почему бы не поржать, а в молодости все хохотали до упаду, потому что никаких обязательств - смех, да и только.
  Зашли в ресторан "Москва", у Бориса и тогда уже денег хватало на ресторан и чуть приукрашенную, как ёлка, как сорокадвухлетняя Снегурочка, жизнь.
  Что кушали - Борис не помнит, но пили французское белое вино, которое отдавало тухлятиной, как Фетяска.
  Официантка в излишне коротком платьице - из-под него видны белые трусики, со значением подавала вино, хотя не имело смысла что пить - всё сойдёт.
  Бориса тогда удивило короткое платье официантки, не привык к приближающемуся буржуазному веку, не так воспитан, чтобы белый зайчик женских трусов маячил на уровне глаз.
  Выпили, напились с малого, расплатились, Борис оставил щедрые, как ясак Крымскому хану, чаевые.
  Поехали гулять в парк Горького, на карусели, потому что все гуляли в Сокольниках или в Парке Горького.
  О саунах и комнатах уединения Борис не догадывался, не знал, не задумывался, а то продолжили бы праздник в номерах.
  Пили или не пили ещё в парке, наверняка, пили, Борис не помнил, но ржали и скакали, как клоуны в белом доме.
  На карусели чуть не проблевались, но накал страстей катание не снизило, а, наоборот, рвануло выше маяка.
  Света на высоте карусельной подставила губы и потребовала, чтобы Борис поцеловал, словно в сказке, на высоте.
  Девушки любят (Борис потом понял) в разных ситуациях - целоваться, любиться, и для них иногда важнее сам вопрос - Где, чем - Как!
  Борис познал много путей охмурения, и одним из важнейших способов считал - предложить девушке заняться любовью в экзотическом месте или в не совсем подходящих обстоятельствах.
  Например, девушки очень любят оголяться прилюдно, особенно, когда чуть выпили.
  И оголение, якобы идёт не для Бориса, он - джентльмен, хотя сам предложил снять трусики, и словно бы невзначай, ветерок задерет юбку, а вон те мужички с портфелями, солидные, на остановке, увидят голую попку девушки.
  Но на каруселях в парке Горького Борис ещё не познал полностью глубину ситуаций, он жил и радовался, как и Света.
  После каруселей, не сговариваясь, словно задумали давно, отыскали в зарослях Нескучного Сада уютное место на изумрудной травке, и, полагая, что их никто не видит, занялись любовью.
  Восхитительно и прекрасно, как только случается в молодости и на склоне лет, когда мозг впадает в маразм и на саночках спускается до уровня студенческих лет.
  Борис вспомнил густые заросли на лобке девушки.
  К ним ни разу, как призналась Света, не прикасались ножницы: жесткие блестящие чёрные - чернее некуда, волосики на лобке - их много, и они уходили в рощу промежности.
  Груди у Светы - длинные, но не крепкие, хотя молодые, и нежность молодости искупает всё, а позже груди превратятся в висюльки, и, какой-нибудь пьяница, может быть и сам Борис, не узнав в матроне девушку своей юности, назовёт груди (мысленно) обвисшими грудями старой шлюхи.
  Света не стыдилась в парке, на траве, получала заряд, оттого, что - новое место, изгибалась, плавала в любви, в тепле Московского вечера.
  Борис гордился собой, восхищался собой, потому что так тоже положено - победитель гордится, получает славу, купается в лучах славы, иначе, зачем война?
  Потом ехали домой, почти ночью, когда стемнело, и Света надеялась на продолжение банкета, но Борис о продолжении не думал, не задумывался по легкомыслию, а не со зла, не нарочно.
  Он привел бы девушку домой, потому что снимал квартиру и жил один, а к себе часто водил девушек, водил до тридцати пяти лет, как Капитан Морган.
  В тридцать пять лет Борис понял, какую опасность сулят девушки в доме: разрушение, уборка, и самое страшное - грозят остаться навсегда, как отметка гвоздём на капоте новенькой машины "Волга".
  С тридцати пяти лет Борис ни разу не приводил домой женщину, оберегал квартиру, холостяцкую берлогу и своё мирное существование в окружении родных вещей - руку протяни не глядя, и возьмёшь - всё на своём месте, как в музее Берлина.
  Жена, дети всё переместят, попу свою не найдешь поутру.
  Со Светой расстались, и это - ошибка, либо грубость Бориса, потому что по правилам, мужчина не имеет право так просто, после секса, расстаться, хоть и на время, словно срочно спешит на операцию по внеплановому удалению аппендицита.
  Встретились ещё два раза, но без игры, без бухла игра уже не шла, накал спал, и нужны новые душевные и алкогольные вливания, чтобы - снова карусель и безумство в кустах, откуда видны кучерявые облака.
  Затем расстались, и Борис очень переживал, словно потерял на войне в Афганистане руку.
  В молодости всё кажется значимым, даже женщины, которых любил в кустах.
  Со временем значимое теряет ценность, остроту, и женщина похожа на тупую пилу: нужна для распиливания дров, но интереса не представляет, и с ней не комфортно.
  Борис представлял, как встретит Свету через некоторое время - через год, через два.
  Как они поведут себя, что он захочет, поведет ли Свету в сауну, а теперь он знал и умел, водить женщин в сауну, как обязательное продолжение программы после ресторана или попойки в другом, более приятном, например, в забегаловке у метро, в рюмочной, месте.
  Встреча казалась торжественной, с высоты лет, значительной, как в кино со Штирлицем, или Ильинским.
  "Ты помнишь?"
  "А ты помнишь?"
  "Как прекрасно было!"
  "Да, восхитительно! А ещё чудеснее новые встречи ждут нас!"
  "А, давай..."
  "С удовольствием!"
  
  В тот зимний гадкий день Борис озаботился собой, как пожилая актриса с ужасом рассматривает морщины, которые не исчезли после косметической операции.
  Он полупьяный, точнее - полупротрезвевший, обмороженный, злой, грязный, небритый ввалился в вагон метро и мечтал оказаться дома быстрее, чтобы неуместный образ бомжа свалился с него, как с невесты подвенечное платье.
  Два дня назад поехали к Александру Борисовичу в гараж, обмывали новенький "Мерседес".
  Денег у всех хватало в избытке, поэтому никто не нажирался (сначала не нажирались), а смаковали, красиво пили и разговаривали, словно в театре Оперы и Балета.
  Гараж у Александра Борисовича - трехкомнатный (за счёт соседних двух гаражей, и мебель в нём не хуже, чем в Эрмитаже (на вид)).
  Как ни старались, как ни поддерживали культурный фон, но напились - французский коньяк и "Вдова Клико" - та же бурда, от которой, если много, как лошаки выпьешь, блюют.
  Компания мужская, поэтому для увеселения позвонили стриптизёрше.
  Мадам запрашивала триста долларов за шесть номеров, но из принципа торговались, и девушка приехала за двести долларов, потому что за эти деньги в Сибирской деревне можно купить два дома.
  Умная, понятливая стриптизёрша, оттанцевала полицейскую, школьницу, Красную Шапочку, Снегурочку, медсестру, морячку и без особых напрягов предложила за отдельную плату мужчинам снятие стресса.
  Александр Борисович согласился, а больше - никто: кто не хотел, кто не понял, и стриптизёрка в пьяном угаре казалась бредом, а Борис - побрезговал, боялся подцепить вредного микроба, который сидит в девушки между ног и мечтает перейти на другую жилплощадь - мужской лобок.
  Девушка не настаивала, но напилась, как мужики, и вскоре стала своя, в доску - о работе не забыла, но плюнула на неё, потому что, когда человек пьёт, пусть даже - женщина, он мыслит иными категориями, чем трезвый, и золотая гора для пьяного окажется не нужна, если заманили стаканом или игрой в догонялки.
  До догонялок красавица пыталась танцевать стриптиз в его задуманной первоначальной форме - с постепенным, как сбрасывание с капусты листьев, раздеванием.
  Но стриптиз не удался, потому что пьяненькая девушка начала танцевать голая на столе, как десерт.
  Борис наблюдал смену пятен - розовых, белых, теплых, ароматных, и с каждым мигом в его душе снежным комом нарастало счастье, как зимой при входе в тёплую баню.
  Счастье имело границы - количество выпитого, и следовало продлить счастье до утра, до третьих петухов - так Иуда продлевал свои мучения.
  Догонялки на снегу и доконали Бориса, тем блее, что стриптизёрка упилась до истерики и с хохотом бегала голая, хорошо, что - ночью, между гаражами.
  Она, птица белая в ночи, предлагала догнать её, а кто догонит - тот и получит её любовь, как высшую награду России!
  Но никто не догнал стриптизерку, даже Борис не догнал, хотя к тому времени очень захотел и плюнул бы на вредоносных микробов, которые переходят по половому мосту, как горные бараны в Адыгее.
  Но в порыве страсти Борис выбежал на улицу, за гаражи, к обиталищу злых бездомных собачек.
  Собачки мирные, но валяли Бориса, словно буханку чёрствого заплесневелого Бородинского хлеба.
  Одежда изорвана, словно три кутюрье модельера ножницами всю ночь вырезали замысловатый узор на дорогой дублёнке и джинсах.
  В пьяном пожаре Борис ругался с собачками, целовался, миловался, дрался, а на одежду не обратил внимания.
  Он вернулся в гараж, а о стриптизёрке никто не вспомнил, потому что каждый помнил только о себе, да и то, помнил, когда нуждался в туалете.
  Возможно, девушка замерзла в снегах за гаражами.
  Но более вероятно, что опытная, красивая, голая выскочила на дорогу под колёса дорогого джипа, и ошалевший, обезумевший иностранец взял русское чудо и увёз в Америку или во Францию (там любят причуды русских красавиц).
  А свою версию, почему оказалась голая ночью за гаражами на шоссе, стриптизёрка подаст лучше, чем на семинаре в Литературном Институте имени Горького.
  Когда пришло время расставаться Борис обнаружил, что лицо его помято, а одежда - как бы не одежда, и в лоскутках хиппи нет никакой возможности приличному парню ехать домой, тем более, что заберёт ближайший мент.
  В карманах полно денег и другого дорогого добра, на руке - "Ролекс", и никакая отговорка, что собаки грызли - не подействует, как бочка с брагой.
  Оберут бомжа в ментовке до нитки и по шее накостыляют, как дворнику метлой.
  Борис воскрешал пьяного Александра Борисовича, но не воскресил - "Мерседес" - машина серьёзная, и обмывать её следует очень серьёзно, до инфаркта.
  Борис откопал среди тряпок в сарае китайский синий пуховик в пятнах машинного масла, ватные тёплые штаны - тоже в пятнах, как у Рэмбы, перекрестился и вышел в грязной одежде в свет, как в Копеечку.
  Почему не взял такси с усатым шофером? Сам удивлялся, и впоследствии подумал, что такси - моно, а общественный транспорт - стерео, и среди людей важнее и дороже, чем одному.
  В метро Борис висел на поручне над рядом спящих пассажиров и мечтал, чтобы никто из знакомых, особенно, из важных знакомых, а о хороших знакомых и друзьях не волновался - поймут, - не увидел его в затрапезной одежде грузчика-бомжа-автослесаря из пятидесятых годов.
  Сейчас Бориса не пугает, что его новые знакомые, особенно - важные (а их немало появляется в кабаках, но Борис не дорожит знакомствами, потому что от них - пустота) узнают о его профессии грузчика в магазине экономического класса "Пятерочка".
  Человек нашёл себя, и счастлив - это любой мужчина после сорока лет поймёт, обдумает и, скорее всего, если не сноб и не позёр, одобрит, как одобрил бы сделку с китайским мандарином.
  Но тогда, в вагоне метро, Борис стеснялся запаха, вида своего, опасался, что лицо не блещет красотой из-за пьянки, обморожения (в салках-догонялках; а каково обнаженной стриптизёрше в снегах за гаражами?)
  Люди аккуратно стояли чуть поодаль, хотя толкучка в час пик, как у мышей на макаронной фабрике в обед.
  Не роптали, потому что Борис, по виду - рабочий человек, а рабочий - звучит гордо - "Ваше величество".
  В один из моментов Борис, липкий от выпитого и сомнений с неловкостью, сфокусировал взгляд на девушке - чуть слева, в метре под ним - и охнул в пропасть души, как скалолаз Рэмба свалился из красного вертолёта.
  Света, а Борис сначала догадался, что - она, а потом всмотрелся, словно доказывал теорему - да, она, сидела с чуть наклоненной головкой, будто спала.
  Но Борис знал, он читал по движениям, по жестам ( лженауку жестов освоил в институте, когда с другом Валеркой кадрил девушек, точнее - пытался кадрить), что Света не спит, даже глаза у неё не прикрыты, хотя не видел очей её в тот момент, как задохнулся своей Судьбой.
  Не спят девушки в метро в подобном положении, и не закрывают глаза, когда сидят ТАК, потому что глаза удобнее закрывать откинувшись, а наклоняют голову только мужчины в состоянии сильного алкогольного опьянения.
  Света, шатенка от природы, зачернила волосы - не слишком густые, как мелколесье между тундрой и тайгой.
  Белая полоса кожи черепа отчетливо виднелась, словно разделяла два полушария Земли.
  Тонкие ушки, как у лесной нимфы, но не маленькие, проглядывали в джунглях волос.
  Одета Света, как и всегда - ботинки, а она любила ботиночки, не сапоги (почему-то сапоги на высоком каблуке-шпильке чаще натягивают толстые девушки, или девушки стройные, но с толстыми, как колбасы, икрами), светлые джинсы-штаны "Гант" со множеством карманчиков - в дисконт центре "Гант" подобное чудо стоит от ста долларов, а если не в дисконте, то - четыреста-пятьсот.
  Коротенькая, но дорогая курточка девушки-лесбиянки, платок итальянского шёлка или - под итальянский, а кто его знает, возможно и "Гермес".
  И Борис, вонючий от чужой несвежей одежды и своих страхов вдобавок - к гардеробу Светы.
  Она видела его - Борис уверил себя, что Света видела, узнала, поэтому опустила головку, словно выискивала стручки гороха в овсах - поэтому сделала вид, что не видит, быстро убрала взгляд в шкатулку.
  "Почему она не смотрит на меня, словно я - прокаженный четвертого уровня и сбежал с острова Ольхон, где много вековых черепов?
  Моя одежда, по которой Света ошибочно поняла меня, как бедняка, как опустившегося алкоголика с многолетним стажем профессионала алкоголика, который не отличает портвейн от вермута?
  Моя мнимая бедность? Мой самый худший за всю мою жизнь - наряд?
  Моя непрезентабельная после салок-догонялок физиономия?
  Или всё вместе, как в салате оливье, в который повар неосторожно добавил манную кашу?
  Света стыдится меня прошлого и проклинает себя за то, что много лет назад позволила со мной пойти в Парк Горького, а до этого - в ресторан "Москва", а потом - любиться в кустах, как хомяки?
  Или опасается меня сегодняшнего, потому что я попрошу об одолжении, или попрошусь на постой, как старый товарищ, которому оторвало ногу китайской хлопушкой?
  Света, разумеется, мне откажет в постое, словно одинокому жеребцу без роду, без племени и с плешью.
  Она найдёт уважительную причину для отказа, и мы будем понимать, что она знает, что я знаю, что это обман, а причина в другом, в том, что я не на "Мерседес"е, а - в метро, и не во фраке, а в обносках дурно пахнущих, как колбаса с "Выхинского" рынка, разрушенного и потерянного во времени.
  Неужели, тряпки, внешний вид разрушают любовь, как ржа пожирает автомашину "Жигули"?
  Мысль - не нова, девушки любят богатых и успешных, а мужчины любят тех, кто их любит.
  Но где же Вера? Надежда? Настоящая Любовь? - Борис качался по над Светланой, раздумывал, а остановки пролетали со скоростью прожитых лет, словно поезд мчался в счастливое прошлое - с каждой остановкой на пять лет моложе. - Не нищие ли мужчины, несостоявшиеся, несамодостаточные придумали Веру, Надежду, Любовь?
  В передаче "Давай, поженимся" грузин мужчина выбирал себе девушку из трёх кандидатур, как в трёх соснах на Плющихе плутал.
  Усатый, как положено потомку древнего, гордого, но волею судеб, обедневшего княжеского рода (а то, что он из князей - мужчина повторял через предложение; Борис вспомнил, что Чехов или Лермонтов написал "В Грузии - каждый князь"), он со значительным видом разговаривал на умные житейские темы, словно книгу Мудрости писал.
  То что бедный - понятно, потому что у богатых вид - довольный, сытый, благодушный, а бедные - как хорьки: глазки рыскают, движения порывистые, речи - сверхумные, голос - торжественно-надрывный, истерический.
  Все в студии понимали, даже не особо одаренные умом невесты, что грузин приехал в Москву выгодно жениться, или, хотя бы, осесть на квартире у Москвички.
  Ни жилья у него, ни денег нет, живёт с другими женихами в тесной комнате, дохода нет, потому что деньги нужно зарабатывать, а зарабатывать - нет желания.
  И девушку хочется, а девушка стоит дорого: от пятидесяти долларов в час и выше.
  Конечно, если по любви, то ещё дороже, потому что девушке нужно купить цветы, угостить обедом, покупать на улице мороженное, хот-доги, а это, за одну прогулку - не меньше ста долларов.
  Выход для бедного, но гордого молодого мужчины - играть на любовь, потому что в классическом романтическом определении любовь не связана с деньгами, как небо не связано с Солнцем.
  Жених рассказывал, что он талантлив, что он сочиняет стихи (значит даже до игры на музыкальных инструментах не дошёл, и не хватает таланта на живопись), и мечтает о встрече с романтической девушкой, с которой найдёт общий язык, как духовный, так и телесный.
  То есть - "Берите меня со стихами, потому что у меня ничего больше нет".
  Девушки двадцать первого века - не девушки двадцатого, где любовь всё объясняла и поднимала до уровня квартиры в Москве.
  Одна из невест (другие претендентки на титул грузинской княжны сразу поняли) спросила: а имеется ли у жениха какая-нибудь жилплощадь в Москве, куда он приведёт свою избранницу без трусов?
   В ответ князь сурово посмотрел на наглую русскую бабу, вздохнул по-тургеневски и закатил лекцию о том, что он пришёл за любовью, а в любви не положено обсуждать материальное - так на трибуне Съезда КПСС не танцуют.
  Князь укорял девушку за вещизм, за непонимание - то есть - дура, потому что смешала любовь с квартирой, как мед с дёгтем.
  "Значит, вам, дэвушка, не любовь нужна!
  Зачэм же сюда пришла?"
  И тогда Борис почесал грязным пальцем - удивился, откуда под ногтями чёрная каёмка? - нос, подумал: - О чём заговорю со Светой?
  Могу сразу в лоб, с улыбкой, скороговоркой:
  "Светочка! Я столько тебя лет искал, и Судьба нас свела, золото моё, сейчас, в метро!
  Я еду из гаража, отмечали с депутатом его новый "Мерседес", одежда не моя, а его рабочего потому что свою... свою... я потерял... испачкал... мужчинам... собаки разорвали... я утратил! Да, утратил - без объяснения причин!
  Поехали ко мне домой, я помоюсь, переоденусь, а потом отметим в ресторане нашу эпохальную встречу, как Минина и Пожарского.
  Денег у меня - море!"
  О деньгах обязательно скажу, потому что девушки слышат в разговоре только материальную часть - деньги, поездки за границу, рестораны, свадьба.
  Светик поймёт, оценит мою одежду, как злую шутку Судьбы, или - как потешность, но оценит ТАК только после моего признания, оправдания, словно я не человек, которого нужно любить в любой одежде, а - прилагательное к человеку.
  Сказать, или не сказать?
  Обратиться, или поеду дальше своей дорогой Судьбы, а Света - дальше, в никуда.
  Новой встречи не будет, потому что я Свету через несколько лет не узнаю, и она меня не узнает, фамилию мою не знает, а свою фамилию сменит, или уже сменила.
  У меня есть шанс вернуться в прошлое, шанс на короткое время, шанс - испытание, потому что я не в лучшем виде лицом и одеждой, а вонью - так перещеголяю Нью-Йоркского скунса.
  Где ответ? Что я должен: заговорить, или проехать дальше, чтобы мучился потом сомнениями, как похмельем?"
  Борис потел от волнения, смотрел на Свету, но она головку не поднимала, словно приклеила взгляд к своим коленкам.
  Борис вспомнил белые коленки Светы, а затем всю её целиком - белую с черными волосами на лобке, снежную на зеленой траве, и треугольник чёрный на лобке выглядел неестественным, как обедневший грузинский князь рядом с богатой москвичкой.
  Воспоминание, а вместе с ним и желание ударили в голову Бориса, плюс остатки алкоголя в крови - немалые остатки, и, возможно, Борис открылся бы девушке, рассказал, посмеялся бы с ней, а дальше - снова Чёртово колесо, хоть сейчас, хотя зима, пусть в Париже, а денег в кармана хватало и до Парижа, и на Париж, и на покупку новой одежды.
  Но, пока Борис открывал рот, пока собирался перед прыжком, поезд остановился, и Света, свободная от обязательств, потому что мужчина ДОЛЖЕН, мужчина обязан проявлять активность, вышла на перрон, словно птица из золотой клетки.
  Борис, не отдавая себе отчёт - зачем, протиснулся к двери (его пропускали, боялись пачкающей одежды (граждане, сообщайте о лицах, нарушающих порядок и в пачкающей одежде)) и стоял на границе двух Миров, как вечный странник.
  Люди вышли, люди зашли, а Света не пошла вместе с толпой вышедших, она стояла к вагону вполоборота, как фигуристка, не докрутившая "тройной тулуп".
  Девушка не смотрела на поезд, не глядела в сторону Бориса, а просто смотрела перед собой, словно задумалась "Выключила ли я дома утюг"?
  Её поведение - противоестественное, как одинокий ребенок ночью на кладбище, потому что те, кто выходит из вагона, устремляются к переходу, к выходу, но не стоят у поезда, словно ждут, когда поезд зарежет свинью.
  Света, словно давала Борису шанс, но шанс на что?
  Или сама решала: вернуться в вагон, или уйти навсегда из случая в Парке Горького?
  Двери закрылись, и отрезали нить, которая соединяла Прошлое и Настоящее.
  Борис, разумеется, ругал себя, как англичанин, который додумал смешную шутку, но уже вне стен клуба, на улице.
  Он даже хотел со следующей станции вернуться (но не пересел, не вернулся).
  Света стояла, и пока Борис её видел, не оборачивалась.
  Узнала ли она Бориса, или он всё придумал, что узнала, поэтому прятала взгляд, а затем стояла у вагона, как утка, у которой украли озеро.
  Может быть, даже не ощущала присутствие старого знакомого, а жила своей жизнью, но Борис придумал, будто она жеманится, так же боится перейти в Прошлое, как и он.
  Он уехал, а в дороге раздумывал: нужна ли ему Света, нужна ли эта встреча и его оправдания, что он в замасленной одежде не потому что опустился на дно денег, а - оттого, что вышел случай, и богатый иногда возвращаются домой в дерьме (после падения с лошади во время игры в поло).
  По привычке он пустился в рассуждения: "Что бы меня обрадовало? Как Светка меня бы не опустила, а возвысила?"
  И представил, что только один вариант его бы устроил, как товарища Сталина:
  "Борис! Вот так встреча чудесная! - Света прыгнула бы на шею, задрыгала ножками, заплескала ручками, засмеялась, улыбалась бы искренне, как первый номер газеты "Искра". - Сколько лет, сколько монет!
  А что ты, Борис, грязненький, как из помойки вылез?
  ХА-ХА-ХАХА-ХА!"
  И, если бы Света поступила ТАК, то Борис рассмеялся бы в ответ, рассказал о нелепом или лепом случае в гараже, и как этот случай привел к грязной одежде и красному носу.
  Но Света не прыгнула, даже не взглянула на Бориса (по крайней мере, он не заметил её взгляда, если и смотрела), и по природе своей - не прыгнула, даже, если бы захотела, потому что не бойкий зайчонок она, а осторожная - лисица.
  Борис передумал несколько вариантов возможной встречи, и ругал уже не себя, а Свету за непроявленную инициативу:
  "Почему бабы хотят, чтобы мы, мужики, всё за них делали?
  Мужчина платит, девушка - радуется и охмуряет!"
  Но затем снова себя укорял, уже не за то, что не заговорил со старой знакомой, а потому ругал себя, что рассуждал, когда увидел Свету.
  Раньше, в молодости, сначала делал, а потому - думал - что сделал.
  И эта бесшабашность, бездумность дала Борису всё, что он теперь имеет, потому что только дела дают - деньги, девушек, славу, почёт, Любовь, уважение, а мысли приводят к поллюции.
  Нужно было не любоваться собой, не обдумывать грязные одежды, а сразу ахнуть -
  Ах, Светка! - а дальше бы пошло, как с горки на подсолнечном масле.
  "Ну, объяснил бы я Свете!
  Она бы обрадовалась нашей встрече, как кошка радуется сыру моццарела за двадцать долларов за килограмм.
  Пошли бы ко мне на квартиру, поимелись бы, но уже не так, как раньше, а по серьёзному, как показывают в порно-фильмах, как учат книги Камасутры.
  Дальше - ресторан, улыбки, пожимания.
  И? И что ещё дальше? Пригласил бы Светку домой - на новый тур любви?
  Она бы не отказалась, словно вышла голая из морской пены.
  Нет, не пригласил бы, потому что и раньше не пригласил, а теперь - и подавно не приглашу.
  Я для Светки - завидный жених - обеспеченный, без проблем, алкоголизм - не в счёт.
  А она кто? Девушка не совсем в моём вкусе, так - середина наполовину.
  Возможно, снимает квартиру, или живет у любовника в аренде.
  Никаких светлых перспектив у неё, поэтому - привяжется, как репей к тигру, - Борис подходил к своему дому, накручивал себя, как веревку на катушку. Он злился, и хорошее настроение улетело вместе с невыгодными, как курс рубля к доллару, воспоминаниями. - Даже сейчас рассуждаю: что вышло бы, как бы мы себя повели, если бы, да кабы.
  Опять болтовня, мозговой штурм - болтовня среди менеджеров отдела сбыта мясокомбината.
  Испугался, струсил, смалодушничал, постарел до уровня болтовни, но не дел.
  Чем я лучше нищего грузинского князя в своих рассуждениях?
  Почему уверен, что Светка переехала бы ко мне и мечтала о замужестве на столь выгодном алкоголике?
  Может перелюбились бы серьёзно, как в Камасутре, сходили бы в ресторан, и я бы по пьяни смалодушничал, предложил бы "Оставайся на ночь", хотя другим девушкам не предлагаю.
  А Света в ответ бы покачала головкой - столь милой ТОГДА, и ностальгической СЕЙЧАС, отказала бы мне, и это в момент, когда я после ресторана и секса чувствовал себя повелителем рек Нил и Ефрат.
  Опозорила бы меня, уронила моё, и так невысокое о себе самомнение, ниже ватерлинии корабля в речке с дерьмом".
  Борис понял, что зациклился на воспоминании, а зацикливание к хорошему не приведет, только съест мозги и настроение.
  Он волевым усилием - умел - вытолкнул из себя воспоминание о Свете, о встрече с ней, и также выталкивал плохое настроение после воспоминания, словно выбрасывал мусор в открытый Космос.
  
  Кошка встретила радостная, более приветливая, чем давно Света в метро.
  Борис в награду за доброту, и потому что забота о кошке - необходимость, чтобы не сойти с ума одному в квартире, наградил животное вкусной и полезной котиной едой: вместо трети пакетика "Оскар" расщедрился на целый пакет, и тут же себя укорил: "Не пьян ли я, как грузчик, если коту переборщил с едой?"
  И укором на укор ответил: "Себя снова ругаю, и за что? За кормёжку кошки?"
  Он принял душ, в душе рассматривал себя, живот, который после коньяка увеличился и напоминал живот молодого негра из Конго.
  Пенис находился в полувзведенном состоянии, и значит - ему сегодня предстояла работа.
  Борис от соблазна закончить работу раньше времени, вышел из ванной, в комнате обтерся дорогим арабским полотенцем с изображением отеля "Парус", натянул оливкового цвета спортивные штаны "Пума", красную с белым майку "Рибок" и отправился на кухню.
  Об особом, торжественном ужине Борис не задумывался, потому что, как бы не уверял себя, что останется дома, но что-то говорило, что отужинает в другом месте, в ресторанчике, на квартире, в клубе, в сауне, но никак не дома.
  Он усмехнулся, достал из бара бутылку коньяка "Мартель" - дьютифриевского, задумался только над тарой: если пить из граненого стакана, то получатся большие порции, как перед срочной атакой.
  Коньяк не жалко, а жалко себя и свободного вечера - после резкого напивания, произойдет быстрый перекид, и ничего не вспомнится, а ещё хуже - заснет, и проснется в другом дне, недовольный, больной.
  Рюмки обманывали своей хрупкостью и тонкими стволами - кажется, сколько в рюмку поместится, словно в ротик кузнечика.
  Но в небольшую, с виду, хрупкую рюмочку, то есть - бокал, входило сто пятьдесят миллилитров - Борис ради интереса давно измерил, и больше рюмкам не доверял.
  Не доверял, но пил из них, потому что - изящно.
  Стаканчики с толстым дном, наоборот, казались вместительными, но пить из них - всё равно, что щипать девушку за попу - почти никакого удовольствия.
  Не успеешь напиться - пока наливаешь следующую, от крохотной дозы алкоголя уже отрезвел, как после купания в проруби.
  Борис сегодня выбрал старинную серебряную рюмочку, хотя не видно, как в ней играет коньяк, но вместимость - ровно столько, сколько положено для полноценного глотка, плюс - дорогое пьёшь из дорогого.
  Рюмочка внутри позолочена, и клеймо на серебро и золото внутри рюмки, а не на ножке.
  Две легкомысленные вишенки, как на картинках в детском саду, выведены на боку рюмки уверенной рукой, наверно, Кубачинского умельца.
  Борис поставил бутылку и рюмочку на Жостовский поднос (с гарантией), добавил на поднос две тарелочки - "Розы старого сада" - китайский фарфор с золотом по заказу английских лордов, как в доме Пэров в Лондоне.
  На одну тарелочку - синие большие маслины и каперсы, на вторую - мясная нарезка - балык, "брауншвейская", грудинка, осетрина, копченый угорь, говядина по-татарски.
  Подумал - не добавить ли третью тарелку, но затем решил, что и на одной уместится, подложил кусочек "рокфора", пармезана, и шарик козьего зловонного, как сто Авгиевых конюшен.
  С подносом Борис прошёл в большую комнату, уселся в чёрное кожаное огромное, почти, как кровать, кресло, включил телевизор - праздник начался.
  "Обычный отдых, обыкновенного грузчика из магазина экономического класса "Пятерочка", - Борис усмехнулся, налил в рюмку бодрого жидкого - почему-то многие авторы, повторяя один за другим, пишут, что дорогие напитки - тягучие, но Борис только удивлялся незнающим - коньяка.
  Борис также удивился, когда купил перстень с бриллиантом в два карата, и бриллиант оказался на ощупь, как оргстекло - теплый, безучастный, и сверкал он только в определенно направленном свете, но никак не из книг, где бриллианты предстают "всегда холодные, сверкают, из бриллиантов вылетают искры". - Дорогим коньяком писателей может кто и угощал, но бриллиантов больших они не видели, поэтому повторяют друг за другом чушь!
  Писатели, поэты - бездельники.
  Лучше шли бы в "Пятёрочку", ящики бы перетаскивали, чем свои рифмы".
  Борис выпил, закусил "рокфором", подумал, что неплохо бы и винограду, но виноград остывал в холодильнике, а до холодильника сейчас, из мягкого уютного кресла - как до Луны.
  В телевизоре сразу наткнулся на Ворониных, как по заказу Гостелерадио и лучших грузчиков страны.
  Пять месяцев назад Борис не смотрел Ворониных, быстро переключал, когда натыкался на сериал: баба там не катила - так себе, а строит красавицу строгую, и толстый брат работал полицейским, а полицаев Борис не любил, как и писателей.
  Но затем втянулся в сериал - понял, что пойман в сети, но поздно, а сериал терпимый - без натяжных порно шуточек, как в "Общаге", где все ебутся, без идиотских воплей, которые в российском кино заменяют профессионализм - "Интерны".
  Но "Воронины" затягивали, а затягиваться сегодня Борис не желал, пока не желал, потому что можно и праздник пропить, за выпитым не увидеть выпитого, пропить попойку, как бы не трагично и нелепо это звучало.
  Пей, но не напивайся сразу, иначе не сможешь напиться по-настоящему.
  Борис откусил от угря - дрянная рыба, сатанинская, надоел - снова выпил.
  "Воронины" с шутками текли за коньяком, обволакивало, но Борис следил, бдил, хотя не уследил, как на тарелочке оказался виноград.
  "Ещё не перекинулся, но близок, - Борис начал разговор с самим собой, и тут же осознал, что разговаривал с собой на грани перекидывания, а значит - нужно остановить на время. - Последняя, на дорожку, - Борис выпил, выключил телевизор, с трудом пересилил себя, но "Ворониных" вырубил, и сразу полегчало, как на холодке. - В кафешке покушаю, а пока доеду, так и протрезвею немножко, отойду, как покойник перед скачками".
  Борис ещё не решил, что выйдет из дома, что пойдёт, он боролся с ленью, но упоминание со своим вторым "Я" кафешки, означало - не выдержит, покинет родную хату, как Мазепа убежал из дома, когда к нему пришла молодая паненка.
  Борис одевался долго, словно собирался в годовую экспедицию: несколько раз проверил карманы - шокер, баллончик с похожим названием - "Шок", карта виза сбербанка, проездной, ключи, мобильный телефон, деньги - четыре тысячи.
  Не мало - чтобы хорошо посидеть одному, не много - если полицаи отберут, или у пьяного отнимут не полицаи, но со столь же дружескими намерениями, бандиты.
  Карточкой Борис расплачивался в приличных заведениях, а наличные - на всякий случай, который попадется даже индейцу в прерии.
  В любом случае, в ресторане, или рядом всегда стоит банкомат, где Борис легко получит дополнительные средства, если, конечно, понадобятся на пир во время чумного праздника.
  Перед выходом Борис посмотрел в зеркало - по суеверью и на обнаружение дефектов в одежде, как при прохождении досмотра в "Шереметьево "2", где усатые пограничники и красивые девушки тянут душу и деньги.
  "К выходу готов", - Борис козырнул себе, затем в ботинках прошёл на кухню, открыл бутылку "Мартеля" и из горлышка сделал огромный глоток, так утопающий при каждом выныривании вдыхает живой воздух.
  
  Вечерняя Москва, особенно после коньяка, кажется праздничной в свете добрых огней.
  Дорога под ногами не пропадала, из стороны в сторону не качало, и не перекидывался - всё в норме, почти трезвый.
  Борис на Петровско-Разумовской вышел, вспомнил, что около кинотеатра, лет пять назад, находился неплохой кабак со стриптизом, как с живой водой.
  Стриптиз Борис считал необходимым дополнением к выпивке и закуске в кабаке.
  Если за те же деньги, что сидишь, перед тобой голые бабы пляшут, то лучше пойти туда, где дадут больше, за те же деньги, то есть - плюс пляски обнаженных девушек.
  Борис платил стриптизёркам редко, потому что не любил фальшь и неопределенность даже в развлечениях.
  В заведениях подобного рода в Европе и в США клиент знает, сколько денег дать, сколько пойдёт на то и на это.
  А во многих клубах Москвы - непонятно, как в тумане.
  "Стриптиз-бирпиз", - Борис пошёл по направлению, по памяти, так гусь летит из Африки в родную деревню Кукуево.
  Он шёл долго, один раз упал, проклял дороги, которые куролесят, неприбранные, словно консерваторки.
  Клуба, стриптиза и даже кинотеатра Борис не нашёл, будто их Олимпийский чемпион по биатлону Богданов пристрелил.
  Вместо шоссе - железная дорога, и Борис взобрался на платформу, чтобы дальше видел.
  Платформа оказалась без выхода - зайти на неё, как в сказке - просто, а выйти - никакой возможности, будто обрубили ноги.
  Борис прошёл до одного края платформы, затем - до другого, снова прошёл: переходной мост куда-то исчез.
  Моста нет и посреди платформы, и этот факт больше разозлил Бориса, чем удивил.
  "Я же не пьяный, а мост каждый раз проскакиваю, как неопытная водительница".
  Он смотрел под ноги, чтобы дорога снова не уронила, из подлости, из мести, что Борис - живой, а она - мёртвая.
  "Дремлет мёртвая дорога, - и добавил по-поэтски: - Сами придут и сами всё дадут.
  Дорогу тоже принесут и дадут!"
  Вдруг, посреди платформы появился добрый волшебник - мужчина, примерно одних лет с Борисом, как одноклассник.
  
  - Удивительно! Вдруг, вы - мой одноклассник, и мы не узнали друг друга! - Борис озвучил мысль, стоял около мужчины, перекатывался с пятки на носок, затем вспомнил о насущном: - Вы не знаете, где здесь переход на другую сторону путей?
  Никак мост не найду.
  - Вы, наверно, перепутали платформы, - мужчина повеселел, он, потому что - москвич, от каждого, кто подходит, ждёт подлости, кидалова, а в Борисе увидел родственную душу, безобидную. - Здесь никогда не было моста.
  Вон, переход, за платформой, через рельсы.
  - Да? Спасибо! Ни моста, ни кабака!
  Разве я ЭТО заслужил? - Борис мягко спустился с платформы, как балерон, за что себя и похвалил, - Не шатает, ни в одном глазу алкоголя.
  Организм крепкий, и коньяк не подвёл, как в бою при Шипке.
  Девятка, но девятка - ещё до коньяков, поэтому не считается.
  Борис вышел на неширокую дорогу, к автобусной остановке, как Иван Царевич выходит в очередной раз к избушке Бабы Яги.
  На остановке - никого, значит, автобус ходит редко, что и решило за Бориса.
  Появился с жёлтой электронной надписью зелено-белый автобус "Волжанин", похожий на диковинное птицу.
  Борис, потому что - из древних времен - к автобусу нужно бежать - побежал к остановке, успел вовремя, хотя - зачем.
  "До метро доеду, или до кабака! Прикольно! - Борис уселся на место для инвалидов, словно потерял сорок лет жизни. - Народу немного, за окном - благодать - не много видно, но красиво, так совершу экскурсию.
  У меня проездной, и, если бы я пропустил автобус, то укорял бы себя, как после не встречи со Светкой в метро".
  Автобус гнал, будто в Киев на майдан спешил.
  Люди входили и выходили, а примерно после пятой остановки, Борис озадачился - почему не доехал до метро Петровско-Разумовское, до которого всего лишь одна остановка.
  "Объездным маршрутом идёт, как поляки по болоту", - Борис решил для самоуспокоения, хотя не волновался, потому что ехал из ниоткуда в никуда.
  Бабки не сгоняли Бориса с места для инвалидов, и он подумал, что они принимает его за своего, за инвалида, и мысль об инвалидности и старости не понравилась Борису, словно молодого корнета уличили в любви к старушкам.
  Борис выскочил из беды, из непочитания и огляделся, будто вылупился из яйца динозавра.
  Широченная улица, даже не улица, а - проспект, и стоят дома большие, но старые, девятиэтажки, шестнадцатиэтажки в окружении эльфийских деревьев.
  "Если район старый, то кабаки здесь проверенные, надежные и недорогие", - Борис решил за рестораторов и двинулся в ближайшую арку, как за золотым руном.
  "Каштан. Диско бар", - Борис не удивился, когда через пять минут наткнулся на заведение между магазином "Дикси" и "Ремонт обуви" (а также - зонты, ключи, ремни, пряжки, каблуки, молнии и другое железо).
  Несколько ступенек вниз, затем - светлая дверь и Борис оказался в школьной столовой или в ресторане "Максим", что по интерьеру - одно и тоже.
  У входа - бар, приёмная, в конце зала - плазменная панель, вдоль стен - столы - ни к чему не придерёшься, ни на чём взгляд не останавливался, как в лучших домах Сургута и Вашингтона.
  Справа, за крайним столом сидели три мужчины - недоброго вида и в одежде не от кутюр.
  Они - не посетители, а - либо местные пьяницы-гуляки, либо - работники кабака, но задверные, как грузчики в магазине "Пятерочка".
  У самого крайнего глаза посажены далеко друг от друга и скошенный подбородок - признак врожденного сифилиса.
  Борис сразу определил - сифилитик, чтобы мужчина стал ещё непригляднее, отчужденнее, потому что - мужчина, оттого - самец, следовательно - конкурент.
  Конкуренция везде: на заводах, в институтах, в офисах, на пляжах, в кабаках, словно без конкуренции нельзя жить, как без воды Аква Минерале.
  Поэтому - сифилитик с врождённым сифилисом, а не казах, не другой азиат, где положено, чтобы глаза сидели далеко друг от друга, словно один глаз смотрит в степь, а другой в юрту - как там шурпа, не сожрала ли жена последнее?
  Борис не любил, когда в заведении сидят "местные", или посторонние, они своей ненужностью сбивают праздничную атмосферу.
  Например, пришел парень с девушками в сауну, а около батареи сантехник копошится, стучит по батарее разводным ключом, словно чёрта вызывает из котельной.
  "Не обращайте на сантехника внимания! Он сейчас уйдёт! Раздевайтесь, располагайтесь пока!"
  Пустой зал, ни одного клиента, тем более - клиентки.
  Борис не любил дорогие клубы и рестораны за вычурность, ненатуральность выпендрёж.
  Для него лучше - забегаловка около метро, чем "Метрополь".
  И публика в простых кафе - интереснее - веселые девушки, что напиваются до блевоты, до хохота, иногда подсаживаются, говорят о жизни - бесплатное, но дорогое развлечение.
  В дорогих клубах, например, "Сохо", "Облака", девушки все при делах - куклы, и нет в них искренности, нет напивания до праздника, а только - работа - сколько ты стоишь.
  Изучают, играют по правилам из книг и фильмов о кадрении, а самим цена - ниже, чем баранина.
  К Борису подбежала девушка-официантка - расторопная козочка.
  Своей расторопностью, поведением, как у настоящих официантов, по определению, она понравилась Борису.
  Случаются официанты надменные, высокомерные, движения и позы их говорят: "Плевал я на свои обязанности! И на вас плевал! Но кто-то же должен выполнять эту грязную работу!".
  Они тяготятся работой, мучаются, как на костре во имя круглой Земли.
  Борис удивлялся: зачем работают, если работа не по душе, а утомляет, словно заноза на пятке?
  В Москве огромное количество должностей, каждый себе найдёт желаемое, как на городской помойке жемчужное зерно.
  Официантка, что стояла возле Бориса, под ним, потому что значительно ниже ростом - заискивающе смотрела в глаза, радовалась клиенту искренне, словно приехала на пляж нудистов.
  - Я бы посидел у вас, - Борис преодолевал желание уйти из заведения из-за дядек в углу, из-за отсутствия девушек и шоу-программы. Но природная скромность, влитая в кровь родителями интеллигентами, а Борис узнал для себя позже, что она называется - трусость, все интеллигенты - трусы - не позволяет просто так уйти, тем более, когда некрасивая, но обыкновенная официантка так заглядывает в лицо, будто ищет в нём черты ушедшего, или не пришедшего ещё, мужа.
  - Пожалуйста! Вешалочка в углу! Устраивайтесь! - официантка просила, и Борис согласился, потому что согласился бы на любовь с первого взгляда.
  Он взял меню, посматривал на огромный экран, где пели и танцевали очень яркие, компьютером разукрашенные, мужчины и женщины - потенциальные алкоголики, вегетарианцы и диабетики с анализом мочи в голове.
  "Скачут! Искусство ногами делают! - Борис листал меня: одно, второе. Долистал до конца, ничего не понял, снова изучал, как книгу знаний Эльфов. - Болеют дерматозами, токсикозами, циррозами, гонореями, молочницами, диабетами, ишемиями, сифилисами, - Борис полуобернулся, взглянул на сифилитика за столом, но быстро отвернулся обратно, чтобы гордый мужчина во взгляде не нашёл вражды, которая привела бы к нежелательному конфликту между мужчиной и женщиной, - но на экране выглядят здорово, жизнеутверждающе, как бройлерные цыплятки".
  Мужчина в это время не видел Бориса, он поднимал с пола что-то квадратное тёмное, возможно - мобильный телефон, и поднимал долго - так усталый крестьянин выдергивает соху из борозды, тягуче, и в тягучести этой Борис уловил безысходность на грани ярости, когда человек - либо в могилу себя загонит, либо требует, чтобы другой его загнал.
   Сифилисные глаза (может быть, и не сифилисные, но Борис зациклился на сифилисных и здоровый образ жизни) выдернули из памяти картину прошлых лет.
  Пять лет назад Борис другом Витьком - не совсем друг, знакомый, но для компании в загранпоездку - друг, поехали в Турцию, потому что в Турции, якобы всё дешевле и экзотичнее.
  Водка, она и в Турции водка, и окрашивает пляжи в одинаковые тона, что в Турции, что в Антарктиде, что на Луне.
  В турецком ночном кабаке народу оказалось - миллион, но публика - от которой нос воротит, как, впрочем, и от Бориса публика нос воротила.
  Турецкие молодые плейбои (Борис решил для себя, что, если бы родился или стал гомосексуалистом, то к подобным парнишкам не подошёл бы на сто шагов, настолько противоестественными, наигранно базарными выглядели плейбои с кучерявыми волосами по всему телу) бросали быстрые взгляды на посетителей: "Эту тётку можно раскрутить на любовь за её деньги", "Этого русского дурака, можно на улице ограбить", "Этих молодых тёлок можно трахнуть, а потом под предлогом любви вытянуть из них все деньги".
  Более старые плейбои - пузатые, как бараны, на свежую любовь не рассчитывали, но деньги искали и ждали мутной воды, в которой поймают золотую рыбку.
  Борис и Витёк заказали, расплатились сразу, чтобы с пьяных не содрали сверх положенного в десять раз, и сидели расслабленно, по-русски, ненавидимые и презираемые всеми.
  Разве турок, который воевал с русскими, полюбит русского?
  Разве толстая соотечественница убежала от опостылевшего трудяги мужа из России на отдых в Турцию для того, чтобы рядом с ней спал русский мужик?
  Разве молодые девушки, идеалом красоты для которых является черноокий, со смоляными кудрями, смуглый Принц, полюбят белокожего?
  Но в круговерти произошло так, что Борис и Витёк оказались загадочным образом за столом двух девушек из Курска, как выпали в осадок во время химической реакции отделения щелочи.
  Девушки заказали крутой стол - сами не выпьют и не съедят, а с турками корыто не желали делить по непонятным причинам.
  Возможно, что девушки перекинулись ещё до появления Бориса и Витька, как две прекрасные оборотнихи.
  Но пили ещё и ещё, и Витёк перекинулся, а Борис стоял на грани, словно попал в лес со старыми пнями и в каждый пень воткнут ржавый нож.
  Затем Витёк куда-то исчез, и Борис с девушками вышли на улицу, причём о Витьке время от времени вспоминали, а затем снова забывали, словно он - парус одинокий, который белел на горизонте.
  По дороге к морю Света проблевалась, и перешла в другой мир, полный ужаса и страхов.
  Она отбивалась от Бориса и своей подружки Любы, кричала, что они - маньяки, и выпьют её кровь.
  Борис находился в состоянии возбуждения духовного и физического, поэтому закидоны Светы принимал с пониманием, тем более что она пару раз срывала с себя майку, оголяла зачем-то, если Люба и Борис - вампиры - грудь.
  Груди Светы - небольшие, с чёрными сосками и загорелые - Света загорала без купальника.
  Интересная игра в вампиров и пленницу продолжалась недолго, Борис отошёл в темноту по малой нужде, а когда вышел в свет, то обнаружил рядом со Светой и Любой двух низкорослых кривоногих усатых красавцев, похожих на турков, как степная кобыла похожа на английского жеребца.
  Новые ухажёры взирали на Мир двумя Лунами лиц, и глаза их посажены также, как у дядьки в ресторане - не турок ли? - далеко друг от друга, как при врожденном сифилисе.
  Старый усатый ошарашил Бориса, а Борис перебирал в уме варианты общения - от "Подите нах", до "Отдыхаете друг с другом, милейшие":
  - Эй, ты, слышишь, уходи, пока тебе не дали п..ы.
  Понял, бидло?
  Борис понял, потому что иногда себя считал быдлом (родители воспитывали так, что все вокруг - хорошие, а он недостойный сын, потому что принёс из школы тройку по русскому языку).
  - Понял, дружочки! - Борис обрадовался, потому что не сам разжег огонь конфликта. Он запустил в карман руку, удобно взял баллончик с "Шок"ом, присматривал камень под ногами, как вышел на баррикаду на станции метро Баррикадная.
  Одним газом против соотечественников не выстоять.
  Они, пожалуй, на Байконуре всякие газы нюхали, не считая своих.
  Но тут Бориса удивила перекинувшаяся Света, словно увидала Мир на картинке календаря в общественной уборной:
  - Слышишь, парень, вали отсюда!
  - Крути педали, пока не дали! - Света добавила и захохотала на Луну.
  Борис невольно залюбовался её профилем на фоне плоского лица лже или истинно сифилитика.
  Красотой Света притягивала, а поведением отталкивала, и отталкивание намного сильнее, чем интерес к её загоревшим грудкам.
  Кровь на некоторое время отхлынула от низа Бориса и на ракете рванула в мозг вместе с тестероном.
  Борис перешел на воровской-полицейский язык, говорил степным жителям (которых попутным ветром занесло в Турцию) истины веско и подробно, обещал загробную жизнь с кумысом в ближайшее время.
  Сифилитик с товарищем отпора от маньяка не ожидали:
  "Зачем сразу так? Мы же мужчины!"
  - Если мужчины, то забирайте этих б, они мне не нужны.
  Пили, гуляли вместе, а потом они перекинулись: - И на прощание спросил у Любы: - Ты с ними?
  - Я не знаю? - Люба обратно перекидывалась, но не полностью.
  Борис махнул рукой, пошёл по мусору "А ещё Россию ругают за грязь".
  Под ногами скрипела зубами чужая земля.
  Вдруг, облегчение - без продолжения банкета, не нужно идти и иметь двух девушек, а можно спокойно выпить, а потом найти одну, или снова двух, но не перекинувшихся, или перекинувшихся, но с понятиями - закрыло злость, как облаком.
  Но женщины так просто не отпускают, словно приклеили расплавленным каучуком.
  - Борис! Я с тобой! - Люба догнала Бориса, взяла под руку, но не так, как бы делала одолжение, а по-доброму, с извинениями, значит - перекинулась в нормальную, хоть на время.
  Они пошли, а через минуту их догнала Света, бросила луноликих, хотя по-прежнему в сознание не приходила, но уже сошла с дороги маньяков, и рассказывала о том, как в школе с подружками курила в туалете.
  Одну историю Света рассказывала раз пятнадцать, и не надоедала история, как индийский фильм, где всё ясно по сюжету, но дамы смотрят и рыдают "Тахур нашёлся, сынок раджи!".
  
  Официантка ледоколом "Ленин" вошла в воспоминания Бориса, а он ещё не выбрал, но причём же здесь выбор - не невесту Борис выбирал, а ужин.
  - ЭЭЭЭ! Салат "Цезарь", пожалуйста (как же без него?)! И... что у вас интересненького с говядиной?
  - ООО! Сковородка! Очень приличная сковородка! - официантка с одобрением смотрела, как жена в лицо умирающего мужа, в очи Бориса. Не всякий клиент заказывает "цезарь"!
  - Сковородку, пожалуйста, тоже! И...
  - Водочку к мясному? - в глазах официантки горела надежда.
  Борис смотрел на девушку, оценивал, и по фигуре она, как и по лицу, хотя без изъянов, но не во вкусе его, словно купил черный шоколад, а любил белый с фундуком.
  Чёрные обтягивающие джинсы на широких бедрах, как руки негра.
  Девушка не покачивала бедрами, а следовало бы, и тогда Борис в радости заказал бы ещё горячего к сковородке.
  "Почему она не в коротком платьице? - без досады, но и без душевного подъема Борис смотрел на штаны на бедрах официантки. - Официантка пусть вызывает желание своей красотой и полуоголенностью, балерина общепита.
  Разве трудно, как в других заведениях, пусть не в ночных клубах, где бабы нарочно почти голые, а, например, как в древнем ресторане "Москва", где я со Светкой, а официантка в коротеньком платьице сверкала белым зайчиком трусиков?
  Пусть бы и эта надела трусики и короткое платьице, а то, словно с коммунистического субботника пришла в бар, и на субботнике таскала бревно вместе с Лениным, а затем закапывали бревно, снова откапывали и опять таскали.
  Может быть, грозные мужи в углу не позволяют девушки короткие юбки, словно она вышла из вигвама?
  Или, девушка опасается пьяных шатунов местных, которые при всём честном народе, когда перекинутся, лезут под юбку, словно ищут ТАМ клад с золотыми монетами. - Борис перевел взгляд на свитер девушки, как на верхушку айсберга, где сидит пингвин: - Свитер, словно мы на Оймяконе! Джинсы и свитер - не одежда для официанток, если, конечно, они не обслуживают Деда Мороза по полной программе.
  Не закажу водку из-за свитера и джинсов официантки, пусть ущемляется красавица за свою одежду.
  И водка, наверняка, у них - палёная, а, если не паленая, то - дорогая, хотя мне денег не жалко на водку, и, если подвалит компания подходящая, то и водка пойдёт, хоть трижды палёная. ГМ!
  Но в кафе желаю кофейного, например пива!"
  - Пива, пожалуйста! Два! Светлого, разливного!
  - Туборг? Хейнекен? Оболонь? Самара?
  - Туборг - пошлость! Хейнекен? Можно! Два "Хейнекен"а, и одну Самару ради интереса, - Борис откинулся на спинку стула, жестом показал, что пока заказал всё, а дальше зависит от джинсов и свитера - останутся ли они на официантке, или осенними листьями упадут на пол под шорох усов врожденного сифилитика.
  "Не слишком ли много пива заказал на выпитый коньяк? - Борис запоздало усомнился, но не укорил себя укорением великим, как укорил бы грешник (но всё равно бы выпил халявное). - Праздник ещё не начался, а я уже могу перекинуться, как белка в колесе.
  Нет! Куда я перекинусь? Выпил чуть-чуть!"
  Борис наблюдал смену цветных пятен на экране.
  На плоской жизни пели и плясали, но так ли так весело, как здесь?
  И здесь так ли грустно, даже, когда нет других посетителей?
  На столе возникло пиво, незаметно для глаза, для слуха, для обоняния, словно упало с неба или выросло на деревянном столе.
  Голос официантки с неба произнёс:
  "В этих бокалах - Хейнекен, а в этом - тонкий - Самара".
  - Спасибо, душечка! - Борис ответил голосу в пустоту, но официантку не видел, наверно, она убежала быстрее звука.
  "Жизнь удалась!" - Борис выпил половину пол-литровой кружки, выдохнул, пододвинул сковородку, как любовь своей жизни.
  Вкус пива - холодный, и нет никакой разницы - Хейнекен, Бейнекен, или - Самара.
  "Евреи тоже пьют пиво?" - Борис больше удивился мысли, которая вынырнула среди пятен и желания женского стриптиза.
  Но, если мысль пришла незваным гостем, то она, как сон, что-то значит.
  И Борис пил, кушал и думал о том, что евреи пьют пиво.
  
  Он вспомнил, как семь лет назад приехал в Коктебель, и, разумеется, поехал навестить Лисью Бухту, словно к тётке в гости.
  В Лисьей Бухте законы простые, как и везде, только нет одежды на людях - любопытно, а на женщинах - к тому же и приятно.
  До Лисьей Бухты Борис шёл пешком от Биостанции, где много вагончиков для диких, поэтому бедных, или бедных - поэтому - диких, отдыхающих.
  Дорога укорачивалась за счет алкоголя - чем больше пьёшь, тем короче дорога.
  За первой же скалой Борис увидел чудо, обыкновенное чудо: две девушки, судя по аккуратным фигуркам - молодые украинки, загорали возле тропы.
  Опытный в натуризме Борис оценил: девушки себя показывают, потому что не скрылись, хотя бы за камнями, а лежат открыто, но со значением своей недоступности.
  Он предложил девушкам шампанского, почти лёд в бутылке, потому что двадцать минут назад продавщица извлекла шампанское из лотка с мороженным.
  Девушки языком, потому что Борис - не молодой, не перспективный, оттого, что ходит пешком вдоль моря - отказали, но затем быстро передумали, как упали с лодки.
  Борис извлёк из пакета пластиковые стаканчики, налил шампанского, и после первых стаканов - девушки сразу опрокинули по стаканчику - жажда, познакомились.
  Украинки чутки и отзывчивые, добром платят за добро, в отличие от русских девушек, поэтому, когда Борис наливал по второму стаканчику, раздвинули в беседе ножки и не скрывали своих прелестей, так как парень - хороший, потому что - заплатил шампанским за беседу.
  Борис любовался белым и розовым на фоне серых камней, сравнивал цвета, краски со вкусовыми ощущениями, и казалось ему на грани перекидывания, что он идёт пешком под водой, но вода не мешает дыханию.
  Выпили вторую бутылку - у Бориса больше не было, и тогда девушки с чувством космической вины (Борис у Наташи (Оли, Олеси) - не помнит, как их звали, чуть не слезу бриллиантовую заметил в уголке глаза) сказали, что сейчас придут их парни.
  Вроде бы их и не их, но как бы соотечественники из Львова, здесь познакомились, и парни считают девушек своими, но они парней своими не полагают.
  А так жаль, потому что Борис - "Отличный парень! С тобой клёво и весело! И мы не знаем..."
  Зато Борис знал, как книгу читал в сортире.
  Девушки, особенно, когда обнаженные загорают, одни не остаются, как пирожное без мух на солнце.
  Но сейчас девушки поменяли бы своих парней, кавалеров на Бориса, двух на одного, потому что Борис - москвич, значит - перспективный, наливает не дешевое шампанское, а парни ничего не наливают, словно берегут для похода через пустыню.
  С парнями вечером скучно, в кафе не посидеть, из-за бедности, а с Борисом и кафе можно, и всё остальное, потому что украинские девушки хотят праздника, и неважно от кого праздник исходит: пусть хоть от москаля, хоть от чёрта.
  Но Борис встречи с обозленными вдвойне, оттого, что чужой мужик поит шампанским их девушек, и оттого, что сами не пьют шампанское, не желал.
  Не из трусости, а из теории целесообразности: "Что я буду с этого иметь, от встречи с бандеровцами?"
  Но не успел, и не так страшно, потому что на конфликт не рвался, как пёс из будки.
  Парни пришли хмурые, без бутылок с шампанским, наверно, отдали их в форд возрождения нации.
  Борис распрощался с девушками, кивнул парням и через пару километров наткнулся на Давида.
  Давид сидел на военной тропе в Лисьей Бухте, пил (или допивал чужое) пиво "Оболонь" и сверкал синяком под левым глазом.
  Помимо синяка Давид украшен ермолкой, длинными пейсами, полосатыми чулками и туфлями без шнурков.
  В жару, на Солнце, на пляже, но при делах.
  - Я Давид! - обитатель Лисьей Бухты делал ставку на свой необычный (когда кругом все голые) вид. - Растаманы, гады, ночью поколотили меня.
  - За что? За дело?
  - Не помню! Помню, что били, а за что - не помню. Может быть, сам виноват?
  Выпьем за знакомство, а я анекдот расскажу, еврейский.
  
  Пошли к шалманам - тростниковые веранды с продавцами армянами.
  В меню - вино, пиво и сыр, сыр, пиво и вино.
  Коньяк и водка - дорогие, поэтому нет смысла нести их в Лисью Бухту, в обитель нравственности, чистоты и правды.
  Тогда Борис узнал, что евреи пьют пиво, потому что Давид щедро запивал пивом вино, или - вино - пивом.
  Ничего другого полезного Борис не узнал, а больше смотрел на обнаженных девушек, одну даже пригласил, она выпила, но тут же побежала блевать в долину черепашек, потому что выпитое рвануло за край.
  
  Борис за воспоминаниями, которые перемешивались с картинками на плазменной панели, допил два пива - в голове стало легче, веселее, словно в пиво добавлен отрезвин.
  Салат уже не радовал зеленью, и Борис остатки салата вывалил в сковородку с мясом, картошкой и овощами - вкуснее.
  Возникло желание добавить в сковородку пиво, но Борис постеснялся, как повар на выпускных экзаменах в кулинарном колледже.
  Посетители не шли в кафе, и Борис приуныл, заболел душевно.
  "Значит, местные тусуются в это время в другом заведении, где все танцуют и поют, не только в телевизоре.
  А, кроме врожденных сифилитиков, ещё и стриптизерки скачут с приобретенным сифилисом.
  Где праздник? К чему все стремятся?
  К чему и к кому идут?
  Неужели, человек рожден ради дороги к гробу?"
  Борис докушал, и с особым смаком запил кислое и солёное пивом "Самара светлое", как залил вулкан.
  Пришло с запозданием сожаление, будто шло на тонких ножках инвалида из сериала Бенни Хила:
  "Зачем сидел здесь, если здесь - не весело?"
  Борис встал, полностью трезвый, как себя уверял, пошёл к выходу из кабака, который не заслужил звание "притон".
  Компания мужчин непонятного назначения смотрела на Бориса без интереса, как на пустой крючок: и денег с парня не взять, и для секс услуг не годится, и на органы не хорош - слишком стар и пьян.
  Девушка официантка, то ли из услужливости, то ли из боязни, что Борис убежит, подбежала, и снова смотрела снизу вверх.
  Борис достал из кармана горсть бумажек, тоже смотрел в глаза девушки, но как бы насквозь смотрел через неё, сверху донизу.
  "Широка в кости, но не толстая. Не молодая - лет тридцать пять, но и не старая.
  Если бы, да кабы, то я бы и не прочь здесь и сейчас с ней в вип комнатке.
  Но она - официантка, а не посетительница, и вип комнаток в забегаловке нет.
  Зачем озорному Московскому гуляке прерванный, как полёт журавля, праздник?"
  
  Счёт завесил девятьсот рублей - со всеми накрутками, которых официантка стеснялась, потому что робко отводила глаза, когда Борис выискивал сумму - ох, как трудно, выискивалась, когда в крови бродит хмельной дух.
  Замешательство Бориса официантка приняла за скаредность, за начало разборки "А почему столько много?", и пожухла слегка, отчего личико утратило свежесть, но взамен приобрело милую озабоченность, как у дурочки.
  Дурочек Борис любил.
  Он протянул девушке тысячу, а затем:
  - Девушка, подождите! - добавил ещё сто рублей.
  Официантка расцвела, словно на первом свидании.
  - Вот только как-то у вас не весело! - Борис озвучил свою мысль, будто его очень просили.
  "Уходя - уходи! Зачем я язык распускаю, как у индийской очковой кобры?
  Покушал, выпил, хату обругал.
  В гостях никто не ругает стряпню хозяйки и неинтересный, словно пыльное стекло очков, вечер.
  Но в гостях за еду не платят, а расплачиваются вниманием к старым фотографиям в альбоме".
  - Заходите, будем рады! - официантка предложила искренне, не сопоставила вопрос Бориса со своим ответом, так студентка отвечает на вопрос профессора невпопад, не по теме.
  Но Борис, увлечённый духом веселья, уже выходил.
  Серая ночь плеснула на себя краски.
  Движения людей стали замедленные, а Бориса - наоборот, плавные, быстрые, отточенные, как у балерона.
  Лица, одежда, машины - сошли с плазменного экрана в диско баре - яркие, насыщенные, как и звуки.
  Алкоголь, как и украинские девушки, щедро расплачивается с тем, кто ему даёт, его принимает, а утренний похмельный синдром - из другого романа, из романа о таможенниках и бандитах.
  
  Дорога до метро Петровско-Разумовское пролетела на маршрутке мелкой пташечкой - фьюить!
  Борис забыл, что безуспешно искал здесь стриптиз бар, снова отправился на поиски, но наткнулся на "Лесоповал" - "Разливное пиво! Домашняя еда!"
  "Вкусно, как у мамы", - Борис усмехнулся, так многие кабаки заманивали клиентов: - "Домашние обеды", "Вкусно, как дома!"
  Зачем в ресторане домашняя еда: липкая овсяная каша, суп с луком?
  Отец Бориса (не мать, потому что мама по хозяйству не работала, голубая кровь) каждый раз в любой суп добавлял луковицу, дожидался, когда она разварится, затем наливал в тарелку суп, вынимал ошметки лука, похожие на кусочки гондонов, и с гордостью говорил: "Смотри! Нет лука! Я вытащил луковицу и выбросил".
  
  Кабак у метро, в простом понимании - Рюмочная, Закусочная, Забегаловка, Рыгаловка - обрадовал Бориса знакомой, любимой обстановкой.
  Столы, стулья, стойка самообслуживания - никаких официантов и официанток в джинсах и свитерках, только - радость ключом.
  Место проходное, поэтому клиенты сменяются, как женихи у богатой вдовы.
  В заведении не так скучно, как в ресторане, в который приходят навсегда, до перекидывания.
  Две девушки - сносные, как после алкоголя, так и на трезвую голову, без бухла, но с ноутбуками - сидели за разными столами.
  Два парня бухали, и ещё - парень и замызганная девушка, из тех, которая простит любимому и побои, и мат, и бедность, и то, что он пролезает в автобусе под турникетом и её заставляет пролезать, потому что жалеет денег на проезд для девушки, подняли настроение Борису.
  Он взял тарелку с фисташками и два бокала пива, потому что один бокал - несолидно, словно пришёл погреться у чужой спины.
  Девушка у двери сидели неудобно к Борису, он пару раз поворачивался, но затем надоело - овчинка выделки не стоила.
  Лиса бы сказала, что "Виноград - зелен", но Борис оправдал себя и рад оправданию.
  Деловая девушка без еды набивала деловое на компьютере - подобные трудяги часто заседают в Макдональдсах, где вайфай, но сейчас, наверно в Макдональдсе - людно, и красавица ушла в пивную, как в болото, тем более, что в пивной женихи солиднее, чем в детском и пенсионном (старики с ворчанием зачастили в Макдональдс, а после обжирания проклинают его, как источник жирной, вредной химии вместо еды) Макдональдсе.
  Пальцы девушки - рабочие, толстые, как сосиски.
  "Пальчики-мальчики, - Борис протянул к себе вторую кружку и обнаружил, что она уже пустая, как девушка без жениха. - Я выпил, или - враги?"
  Огорчение быстро прошло, потому что в забегаловке стало интереснее, словно в кино.
  Вошёл парень с девушкой очень приличного вида, она похожа на дочку бывшего губернатора Санкт-Петербурга.
  Появление девушки в питейном заведении низшего класса позабавило Бориса, словно в мужское отделение бани зашла близорукая балерина и усердно хлестала себя веником по остаткам ягодиц.
  "Дорогая! Вы свободны сегодня вечером?"
  "Может быть, да, а может быть - нет", - Борис молча представлял диалог соискателя на руку и матку красавицы и девушки.
  "Разрешите, я приглашу вас вечером в ресторан".
  "Пожалуй! Сегодня я свободна, как студентка Бауманской академии после декретного отпуска".
  И вот парень приводит девушку в рыгаловку около метро!
  Совет да любовь.
  "Я, наверно, как всегда неправ, словно встал на встречную колею, - Борис наблюдал за веселой парой, причем девушка не выглядела несчастной и обескураженной, будто на ней везли бидоны с молоком. Она хохотала, тормошила парня за все места, кроме приличных. Парень выглядел, как изнасилованная оперная певица - потухший, сдувшийся, бессознательный. - Девушка кадрит парня, притащила его в кабак в надежде, что возлюбленный напьётся, и совершит с ней то, о чем она мечтала, но никак от него трезвого не получала, словно он провел пять лет в снегах Заполярного Круга".
  
  Борис под остатки фисташек купил ещё бокал пива, задумался о водке, но побоялся быстрого перекидывания, повременил.
  Он добавил тарелочку с тремя миниатюрными кусочками черного хлеба, на каждом - мини-лук, мини-шпротинка, как в стране лилипутов.
  Изысканное лакомство для желающих похудеть перед Олимпиадой или походом в бордель.
  - Худею, - Борис показал тарелку девушке, что подошла к кассиру-бармену. - Тарелочка для гурманов.
  Девушка очень похожа на официантку из бара, от которого Борис отчалил недавно.
  Черные джинсы, свитерок, как в Китае на выставке домашних животных.
  Борис не запомнил ни расцветку свитерка, ни фасон джинсов, ни лица официантки: лишь три пятна - белые волосы, черные джинсы на широких бедрах и свитерок.
  Но совпадение людей и судеб поразило его, как сапёрной лопатой пианист убивает закадычного друга скрипача.
  Девушка в баре и девушка в рыгаловке - очень похожие, не рука ли Судьбы в совпадении.
  Девушка с интересом (Борис хотелось - чтобы с интересом) посмотрела на него, задержала взгляд дольше обычного.
  "Проститутка? - Борис не отрывал очей, потому что он командовал, он барин, пока не сойдёт алкоголь. - Но зачем проститутке ноутбук в кабаке?
  И не слишком она настойчивая, едри её в корень.
  Пошёл бы я с ней, если бы пригласила, как проститутка? - вопрос медным тазом звенел в голове, и Борис не знал ответ на текущий момент. - Если бы трезвый - не пошёл, потому что - мало ли, дурная болезнь, или по голове в подворотне огреют, а она - подсадка, как резиновая утка.
  Перекинувшийся - побежал бы за любой!
  Но сейчас я ещё не перекинулся, и не протрезвел, значит - сохраняю нейтралитет, как ватерлиния "Титаника".
  Кто её знает, вдруг, да решит, что пьяного дурака, то есть меня - окрутит, как Андрюху окрутили и ещё миллиарды других мужиков поймали в сети лжи, разврата и себялюбия.
  Девушки - хорошо, но девушки - надолго - плохо!"
  Борис улыбнулся красавице, а он полагал девушку красавицей, хотя не различал черты лица, но красавица - обязательно, иначе Борис укорил бы себя за общение по пьяни с некрасавицами.
  Он пошёл к своему столику, поставил рыбку, отхлебнул пива, и думал о том, что Давид из Лисьей бухты обязательно добавил бы к пиву водку или вино, а затем перекинувшийся получил бы от Московской знати в глаз.
  Девушка удобно сидела за столиком напротив, боком к Борису, делала вид, что смотрит в ноутбук, но изредка бросала на Бориса взгляды - не заманивающие, не заинтересованные, а скорее - любопытные, как у девушки из-под сарая.
  Если бы Борис проявил инициативу в ответ на взгляды, то, возможно, вечер, и, вероятно, ночь провел бы с этой девушкой и называл бы встречу - Судьбой, что свела два влюбленных сердца.
  Но так как девушка ждала от Бориса проявления активности, то Борис из вредности, из духа противоречия (опять же трусость, или - лень), только пил пиво и смотрел на девушку, жрал фисташки и кидал мини-бутербродики в рот, словно три дня не кушал.
  Фисташки в тарелке лежали свежие, ароматные, похожие на свиней с распоротыми животами.
  Некоторые фисташки - без скорлупки, и Борис выбирал их в первую очередь, потому что они - особенные!
  Черты девушки расплывались, она казалась иногда феей, когда джинсы сливались со свитером, а волосы светлые приобретали золотой оттенок.
  Но в другие моменты она - русалка, с зеленью в волосах и большим хвостом, который почему-то в ботинках.
  Рассматривание русалок и фей в одном лице насторожило Бориса, а затем - надоело, потому что русалка-фея-девушка не запрыгнула на стол, не танцевала, счастливая, как под дождём.
  Борис встал, настоящий мужчина, ох, как он красив и величественен в этот момент ухода от женщины, которая ждёт внимания и пива с фисташками и мини-бутербродиками.
  "Двери! Открывайте двери! Барин веселится! Мурад, наливай!"
  Потешная поговорка "Мурад, наливай" снова насмешила Бориса, как шутки Михаила Задорнова, когда он выходит в длинной ночной бабьей рубашке и в колпаке.
  В более прекрасном настроении, чем он ожидал, Борис бродил около метро, пока новая, светлая, как глаза вурдалака, мысль не посетила,
  "Кузнецкий мост!
  На Кузнецком мосту - кузнечихи и забавы!
  Вот, куда путь мой лежит, там меня ждут, как кофе эспрессо!"
  
  Кузнецкий мост встретил Бориса приветливо: если мужчина ночью вышел в Центр, значит - денег много.
  Бомж в солидной одежде от кутюр (наверно, на элитной Рублевской помойке набрал) с достоинством попросил у Бориса пятьдесят рублей на пиво.
  Ключевое слово "пиво" сыграло свою роль, и Борис расщедрился, он даже вознамерился выпить с бомжом, но нить разговора увела его на время от сладостного напивания, и, пока бомж пил и рассказывал, Борис - слушал и размышлял, не забывал рассматривать бомжа, как фигуру, и как личность.
  Лицо бомжа густо заросло волосами, как у хасида.
  Бомжи иногда изысканно изъясняются (на трёх мировых языках), часто одеты от ведущих модельеров (с помойки одеты, но с важной помойки, где коты отворачиваются от колбасы, а требуют хамон и черную треску), но неизменным остаются у бомжей цвет и помятость лица и небритость (у мужчин, иногда и у женщин).
  "Я что говорю, - бросила она меня, Анастасия, - бомж отхлебнул "Золотую бочку", закурил окурок "Парламент"а. Руки дрожали, словно пил и курил бомж перед казнью (а Борис отметил, что Анастасий в сегодняшних рассказах предостаточно). - Вы не думайте, я не бомж (все бомжи так говорят). Я прописан у матери на Выхино, где воняет канализацией.
  А моя душа, моё здоровье не выносят вонь, нечистоты, испражнения и харкотины на дорогах.
  Светлыми лунными ночами я брожу по Старой Москве, вдыхаю духов подземелий, жду, когда Красноглавая проснется...
  - Какая проснётся? - Борис заинтересовался, прислонился к прохладной стене, которая сложена из древних кирпичей, наверно миллион лет назад.
  - Кто какая? - бомж-небомж сбился с мысли и для придания ясности хлебнул ещё: - Мне бы покрепче, - глаза его похожи на глаза официантки из диско бара.
  - "Девятка" и "Ягуар"? - Борис расщедрился, купил в ночном киоске напитки для товарища по Москве, хотя бомж-небомж и с Выхино, от которого порядочные москвичи, пусть даже, которые выросли в Царицыно и в Бирюлево, шарахаются, как от ведра с помоями. - Ты сказал - Москва - Красноглавая.
  Хорошо, что - не краснозадая!
  Но почему - Красноглавая?
  - Красноглавая? Я сказал? - бомж-небомж задумался, подкрепил мысли напитком, а затем махнул рукой с огоньком сигареты, хрипло захохотал: - Ну и х с ней, с красноглавой.
  ХА-ХА-ХА-ХА!
  - ХАХАХАХА! - Борис тоже смеялся и тоже желал "Девятку" и "Ягуар", но они бы сразу унесли в беспамятство, и конец рассказа о загадочной Анастасии, которая кинула бомжа-небомжа заинтриговал, поэтому Борис решил подождать минут десять: - Ты начинал рассказ о девушке Анастасии, что тебя кинула, как мешок с картошкой.
  - Не кинула, а бросила, - бомж-небомж засмеялся, затем смахнул слезу - то ли алкоголь выходил из глаз, то ли радость от пьянки, то ли грусть от разрыва с Анастасией. Длинные ресницы, волевой подбородок - бомж-небомж, если его отштукатурить, мог бы выйти в цвет, стал бы красавцем, если не писанным, то старого поколения, как актёр кино, что законсервировался навсегда в возрасте пятидесяти пяти лет. - Ты не подумай, я МГУ окончил, филфак, но давно, ох, как давно. - Бомж вещал Горьковским речитативом. - Работал помощником редактора в "Литературной газете", а затем - ну их всех нах.
  Дураки они все, слишком умными себя считают.
  Работа не для меня, работа дураков любит! - бомж понял, что, если Борис - работяга, то он заявлением оскорбит Бориса, но Борис счастливо улыбался, и бомж-небомж продолжал сбивчивое повествование:
  - Перешёл я на вольные хлеба, стихи писал!
  Сначала за них неплохо платили, а потом - кирдык, с перестройкой.
  Народ обмельчал - тупые быдлы, папуасы.
  Разве москвичи нового поколения, которые с трудом выговаривают предложение из трёх простых слов, поймут:
  
  Пёстрым троном славная Афродита,
  Зевса дочь, искусная в хитрых ковах!
  Я молю тебя, не круши мне горем
  Сердца, благая!
  
  И мои стихи, сейчас прочитаю, - бомж-небомж преобразился, отставил навылет правую руку с бутылкой "Девятка крепкое" (банка с "Ягуар"ом в кармане, как огромный пенис).
  - Не надо стихов! Только не стихи! Дайте, дайте мне песен Расейских, но и песен не надо, - Борис почти выкрикнул в ужасе.
  Он представил, как бомж-небомж сейчас дурным голосом, а у бомжей всегда дурные голоса, и у поэтов декламаторов голоса странные, не повседневные, словно пианино проглотили, взвоет.
  Бомж от окрика потерял блеск, опустил голову, словно скрипач на крыше, или дирижер в Большом театре.
  Космы свисали грязными, чешуйчатыми, словно у горгоны, змеями.
  Лоб, не высокий, а - обыкновенный, как у лесоруба, белел номерным знаком.
  Борис чувствовал, что человек потерял снегириное в душе, опит улицей, но уже не та мысль бьёт в его чело, нет ясности, связки, и самое главное - пропала уверенность в таланте.
  Уверенный поэт не остановился, не обратил бы внимания на нежелание других слушать его, а жил бы своими стихами и в стихах, как глист живёт в человеке.
  Одержимые поэзией становятся поэтами, и не берёт одержимых, как истинных бродяг, ни холод, ни ветер, ни отрицание отрицания, ни презрение людское.
  - Они тоже не желали слушать меня, не читали, поэтому и денег не платили! Но я пишу! Пишу всё равно, - бомж схватил бы Бориса за пуговицу, как хватал друзей в МГУ, но вспомнил, что времена прижухли, завяли, и снова отхлебнул. Целебная влага с девятью градусами ударила в мозг и рассеяла сомнения, как атомный взрыв рассеял денежные знаки. Он дальше продолжал заунывно и с подробностями, как Андрюха, как любой перекинувшийся пьяница, что полагает, будто его история интересна окружающим.
  "Настырные и неинтересные становятся писателями и поэтами, - Борис усмехнулся, жадно смотрел, как бомж глотает "Девятку", словно откусывает от струи коричневого алкоголя. - Хочется человеку базарить, а его никто не слушает, или извиняются, перебивают и уходят.
  Он выносит свой рассказ, стих на бумагу, или в интернет, подлавливает читателей-почитателей в любом месте, даже в сортире.
  Опосредовано рассказ достигает мозга другого человека, пробивает дорогу и отупляет навсегда".
  - По Красному Казанцу я шёл, пару лет назад, или три, или пять - бомж-небомж задумался, крякнул, как старик: - Выпил с товарищами, в честь праздника.
  ХАХАХА! Красный Казанец! Красный засранец, но не Красноглавая Москва!
  Навстречу - Любка Назарова - двадцать пять лет не виделись после школы, будто на разных Планетах живём.
  Я Любку сразу узнал - у неё ноги вывернутые внизу, - бомж-небомж показал свои ноги в кроссовках "Найк". - Балерины с вывернутыми ступнями ходят, как по углям.
  Издержки профессии, когда танцуют на сцене, а потом - по кабакам.
  Любка в школьные годы занималась балетом, ездила в кружок или в что там - при Большом Театре.
  Я с обнимашками к Любке - красивая девка, годы её не берут, потому что худая, а у худых морда не пухнет, подбородки не отвисают, груди не висят, потому что нет грудей, задница не растёт.
  - Привет, прелестница балерина! Красавица! Как твой балет? Танцуешь? - вопрошаю.
  Если бы я сразу сказал "Люба", то столько не поймал бы непонимания, но и счастье, возможно, не пришло бы ко мне, а затем - не ушло бы.
  Счастье приходит - счастье, уходит счастье - беда.
  Получается, что, если бы не получил счастья, то и горя бы не знал.
  - Нормально, балет! Танцую! - Любка в ужасе от меня отпрыгивает, как кузнечик, и столько непонимания, ужаса, презрения ко мне в её очах, что я чуть не расплакался.
  Не признаёт меня одноклассница, или не желает знать, хотя я ещё хоть куда, хоть откуда.
  Глазками сверкает, бровки поднимает, губки, ах, эти губки, бантиком, но сжимаются, как кошка от удара сапогом.
  Я за руку хватаю Любку, одноклассница уже понимает, хотя и боится, руку не убирает, но и не приближает.
  - Вы, наверно, спутали меня с кем-нибудь! - Люба открыла глаза, а я утонул в её глазах - в школе тонул, а теперь - утонул и приплыл, как Крузенштерн - человек и пароход.
  В школе свои стереотипы красоты, как в Париже.
  Красавцами в наши школьные годы считались кудрявые черноволосые мальчики, или с прической - как у Абдулова.
  Красавицы - Кати Лычевы и Алиса с мелафоном.
  Любка мне нравилась в школе, но не до яркости, потому что нестандартная, не Алиса с мелафоном.
  Сейчас Алиса в Америке, в заштатном городишке торгует недвижимостью, или делает вид, что торгует, потому что - понты.
  - Спутаешь тебя с вывернутыми ногами, - я захохотал, потому что выпивши и весело, хотя Любка огорчала. Да, огорчала меня непониманием.
  И акцент приобрела нерусский, будто три года рыла окопы с немцами под Сталинградом.
  Её акцент меня не смутил, потому что многие наши товарные номерные бабы за границу замуж выходят за козлов драных, а затем с голой задницей и приобретенным дитём возвращаются: "Прими, Родина, свою дочь и ейного сыночка от иностранца! Взрасти, мать твою!"
  - В Германии жила?
  - Да, в Германии! - Любка руку из моей высвободила, и это обозлило меня сильнее, чем сто Германий вместе с Рейхстагами и канцлерами взятыми.
  - Поэтому меня, российского - я не чистокровный русский - человека, стыдишься, хотя - одноклассница.
  - Вы перепутали меня с моей мамой? - балерина спрашивает и как бы очами отвечает на свой вопрос.
  Мочки ушей у неё прозрачные, как плавники у золотой рыбки.
  Зубки - ровные, слишком белые и правильные для сорокалетней девушки.
  - С твоей мамой? - я тогда представил по пьяни столетнюю бабку - мать Любки, и, если бы перепутал одноклассницу с её мамой, то только с после трех бутылок водки и двух портвейна.
  - Моя мама - Люба Фишер, в девичестве - Назарова, примерно ваших лет, - балерина долго рассматривала моё лицо, будто выбеливала холст.
  - Мама - Люба, а ты кто?
  - Я - Анастасия Фишер, - балерина даже головку закинула, словно ребеночек в корчах, от гордости млеет.
  Её имя, как я после узнал, очень приметное в балетных кругах.
  Но я - поэт, я не из балетных гомосеков, поэтому не слышал.
  Фишер - резануло слух, рыбак - блин.
  - Почему - Фишер?
  - Папа наш - немец, Адольф Фишер.
  - АААА! Тогда понятно! - А что "а" и что "понятно" - мне не понятно: - Маме привет передавай от одноклассника.
  Я - Борис Красницкий.
  - Борис Красницкий? - икона стиля обрадовалась, словно поймала дикого лемура в парке. - Мама часто вспоминала вас, она читала ваши стихи в интернете.
  Вы - поэт?
  - Мда? - может быть, я покраснел, потому что услышал впервые слова почитания к моему таланту, который пробивался сквозь асфальт, и пробился, как ясень.
  - Пойдёмте, мама обрадуется! - Анастасия Фишер потащила меня к своему дому, в тот же дом, где всегда жила Люба Назарова, значит, квартира осталась за ней, несмотря на Германии и мировые турне с турнепсами в трико.
  Я плёлся, и неудобно мне, что меня ведёт молодая девушка, а я уже утратил связь поколений, и нет во мне той простоты, которая присуща молодежи.
  Молодые - без комплексов: выпьют с тобой, покурят, трахнутся, а затем, когда ты раскатал губу, что тобой заинтересовались - именно так воспринимался трах в наше время - с удивлением отвергнут, и даже не вспомнят, что трахнулись, а, если вспомнят, то секс для них сейчас, как чашка кофе.
  Потом я понял, почему юная балерина, ну, не совсем юная, а в годах - двадцать пятый ей шёл, так восторгалась мной, как поэтом и как маминым одноклассником.
  Я попал в моду, то есть так должен выглядеть поэт, как я выглядел: слегка небрит, слегка пьян, взбудоражен и эмоционален через край.
  Люба Назарова-Фишер не то, чтобы не обрадовалась мне, но радовалась через силу, словно геморрой заговаривала.
  Улыбки, приглашения, знакомство с мужем - прикольный мужик Адольф Фишер, на толстого Гитлера похож.
  Поговорили обо мне, о классе, о балеринах, о детях, о трудовых подвигах, о видах на жизнь.
  Какие у меня виды с точки зрения балерины, которая объездила свет и мужа-нахлебника из нищей Германии притащила в Москву?
  Но то, что я остался в родном доме, в районе, через призму лет придало мне оригинальность, потому что - поэт, отщепенец, маргинал.
  Если бы не поэт - то я бы считался неудачником.
  Но поэты не гонятся за роскошью, быт их не интересует, деньги - прах.
  ХАХА! Поэту нужны и деньги для книг, и квартира в центре Москвы или Парижа, и дача в Переделкино.
  Но я об этом, разумеется, не сказал, только поддакивал, а Анастасия хлопотала, порхала около меня, хотя могла уйти в свою комнатку - зачем ей общество папаши, мамаши и маминого одноклассника, от которого разит портвейном "Три семерки"?
  Через час хозяева мысленно зевнули, и я распрощался, обменялся телефонами (я не собирался звонить, и видел, что Люба тоже не позвонит), вышел, как вынырнул из пруда с царевнами лягушками.
  Примерно через три дня я сидел на скамейке с Лёхой, мы пили "Арарат", Лёха угощал, зарплату получил.
  На улице - ветерок, приятно, да, если честно - к Лёхе домой жена не пускает, а моя мать начнет трендить о вреде пьянства, словно от пьянства кто-то умер.
  Умирают не от водки, а от остановки сердца умирают.
  Мимо плывёт, да не мимо, потому что сразу к нам свернула, как в братство пиратов, Анастасия Фишер с балетными ногами.
  Щёчки горят, глаза не скрывают радости, и эта радость - встреча со мной.
  Искала ли Анастасия встречи, или мимо шла, увидела, обрадовалась, но тут же подбежала, как собачка, которую подкармливают колбаской каждый день.
  Лёха очумел от моей популярности, и мне, поэтому пришлось играть роль друга Анастасии, хотя в некоторой степени я её друг по матери, одноклассник матери, как ни странно и нелепо звучит для дружбы с молодой девушкой, словно на голову надел пожарную каску и танцую голый на сцене Большого Театра.
  Я предложил Анастасии "Арарат", из горла, думал, что девушка меня убьёт за столь гадкое, для леди, предложение, будто она не королева бала, а - подворотная чума.
  Но времена изменились, и Анастасия без стеснения, без жеманства приняла бутылку и отхлебнула из горлышка, словно на студенческой вечеринке.
  Студенческие вечеринки, как я потом узнал от Анастасии, по масштабам пьянства перехлестнули все наши пьянки в общежитиях в годы моего студенчества, а по разнузданности обошли на полголовы (или на две ягодицы) оргии в древней Греции.
  Анастасия приняла моё пьянство с Лёхой на скамейке во дворе, как поэтическую причуду - все поэты пьют, и Есенин пил, и пьют в самых низменных местах, включая рестораны с кокотками.
  "Я читаю стихи проституткам,
  И с бандюгами жарю спирт!"
  Так же естественно, как пила коньяк - так себе коньяк, но хуже водки на клопах, Анастасия попросила, чтобы я проводил её до дома.
  Затем я поднялся на чашку кофе - никакого смущения у Анастасии - повторяю, что секс для новой молодежи, как кофе выпить - а я немного волновался, словно кот в апреле после марта.
  Моя одноклассница Люба Назарова-Фишер с мужем Адольфом уехали в Германию - жили на два дома, как на двух стульях одной попой.
  В квартире Анастасия забыла о кофе, или кофе - предлог, и, если бы я напомнил о кофе, то она бы удивилась, словно я за едой пришёл, а не по мужскому делу поэта.
  "Раздевайся, ложись, а я - в ванну", - лаконично, с улыбкой Джульетты Анастасия пригласила меня в свою жизнь.
  Я разделся, прилёг на кровать, на которой по иронии судьбы много раз резвилась моя одноклассница Любка, а с Любкой я не переспал.
  Чувство неловкости сковало мои члены и мысль:
  "Встанет ли? А, если встанет - то не опадёт ли?" не повышало градус в крови.
  Но опасения мои напрасны, как и стихи для молодежи, которая дальше кафе с пиццей ничего не видит.
  Анастасия вышла из ванной обнаженная, как курочка из духовки (я стыдливо, но небрежно, словно так одеяло завернулось, прикрыл низ живота).
  Она сделала всё профессионально, потому что не в первый, и даже не в сотый раз.
  Балерина - трудная работа, в том числе и по поиску спонсора, и по пробиванию ролей, словно сваю вбивают в вечную мерзлоту.
  Спутники успешной балерины - мужчины за пятьдесят лет, эстеты, поэтому - педерасты и импотенты.
  Задача девушки - поднять мужчину, сделать так, чтобы он подумал, что сам смог.
  Возможно, несчастная (или счастливая) девушка даже не видела никогда настоящих парней с нормальной эрекцией, как не видела содержимого мусорного бака в Бирюлево.
  Секс она мне сделала, а потом я любовался её белым тонким сверху и крепким ниже талии, телом профессиональной танцовщицы.
  Икры - крепкие, ножки - как из олова, талии нет - потому что - мышцы, а выше талии - тонко, прозрачно, словно тело из стыда за низ украшает верх девушки.
  Волосики у неё ТАМ выбриты до нуля, даже не видно темных пятен, возможно - особый вид эпиляции для популярных девушек.
  Я, хотя и в подпитии, но расплатился стихами, потому что интуиция не подвела, и я понял, что девушка ждала от меня необычного (секс попадал в категорию заурядного).
  Она убедилась, что дело закончено, и без сожаления оделась, оделся и я - ни о каком продолжении любви нет и речи, словно мы потолкались в переполненном автобусе.
  Но зато выпили на кухне - изрядно, словно после скитаний в пустыне.
  Любовь! Любовь ко мне пришла через месяц наших встреч, словно огнём опалила низ живота.
  Я понимал, что глупо, когда нищий мужчина, непризнанный поэт, влюбляется в успешную балерину, которая ждёт от мужчин подарков стоимостью не ниже официальной машины балерин "БМВ".
  Но, словно горный козёл на кухне, я воспалился.
  Забыл, что "Кто раз сгорел, того уж не зажжёшь!"
  Возможно, в психопатстве я подумал, что и Анастасия ко мне питает нежные чувства, как к поэту, и - ё-моё, как к мужчине, как человеку с Большой Буквы.
  Идиот! Деньги, только деньги делают мужчину мужчиной!
  Я предложил Анастасии руку и сердце, звал замуж, как пастух ночью зовёт потерявшуюся корову в бело-чёрных пятнах.
  Помню взгляд балерины после моего призвания, как облако из трубы плывёт по зимнему чистому небу.
  Анастасия сначала улыбалась, затем посмотрела с недоумением, а затем смесь жалости, презрения ко мне и досады на себя, что зря столько времени привела с дураком - так я прочитал её мысли - поставила точку в наших отношениях.
  Она сделала то, что я называю - "бросила меня".
  Некоторое время я звонил Анастасии, шутил, выставлял свою выходку, как шутку, как блажь поэта в летах, будто меня достали вместе с трактором "Беларусь" из-подо льда Москвы реки.
  Затем я убеждал, умолял, унижался, но только углублял могилу между нами, могилу, что я вырыл своим тупоумием.
  Одно время я даже в бреду помышлял, что продам материнскую квартиру, и на эти деньги куплю нам с Анастасией дом в Германии, где бродят толстые бюргеры в полосатых штанах.
  Но край ума осознавал, что денег за квартиру не хватит даже на зубок избалованной балерине, а дальше - на что жить?
  На минусовые доходы от моих стихов?
  И я, после унижений и падения, принял правильное, как полагаю, решение (Анастасия всё равно перестала отвечать на мои звонки): я ушёл в поэтический запой, как на гору Олимп поднялся к Зевсу.
  Уже со времени сбился - сколько лет пью после нашей разлуки. ЫГЫЫЫЫ!
  Но я ищу себя в Москве, ищу своё я, и оно поможет мне обрести! - бомж-небомж закончил рассказ (и спиртное допил), сполз по стенке и захрапел, как конь.
  Голова его с даром поэта и желтой (подкрашенной "девяткой" и "ягуаром") слюной упала на грудь, ту грудь, что принимала груди балерины Анастасии Фишер.
  
  С чувством лёгкой зависти - супер любовь, финишная страсть! - Борис пошёл от бомжа, и через некоторое время наткнулся на кафе на Пушечной улице, как на пушку наступил или на Пушкина.
  "Дом семь, дробь пять", - Борис считал цифры с вывески, а название кафе никак не лезло в голову, потому что - иностранное, оттого - чуждое для понимания тонкой русской души.
  В кафе, потому что - дорогое, оказалось немного элитного народа, и места - немного, словно в доходной сауне.
  - Тесно у вас, хуже, чем в "Макдональдс"е, - Борис пожурил официанта, потому что, особенно после беседы с поэтом бомжом-небомжом имел право на Суд над кафе и над людьми. - Обычная суета в центре Москвы, где метр стоит дороже метра!
  ХА-ХА-ХА!
  Борис присел за столик, у окна, официант - смазливый мальчик подал разношерстное, как голос австралийского барана, меню.
  "Юноша официант! Гомосек он! Где это видано, чтобы вместо официантки подходил официант с напомаженными, как у японского актёра Микимоты, щеками?
  Хочу официантку в коротком платье и с белыми трусиками, чтобы, когда она специально наклонялась, трусики выскакивали, как ухо зайца-беляка. Платье желательно - коричневое, под замшу. - Борис подумал, но вслух не произнёс, за что себя, похвалил - опять же молча - за сдержанность, за ум, за трезвость и умение держать в руках достоинство. - Без стриптиза, без танцев, без официанток, но дальше идти некуда - Кузнецкий Мост, ночь!
  Разве что - к бомжу-небомжу поэту, но он надоел со своими слезами, со своим поиском себя, алкоголик дранный, не сладил с худой бабой балериной!
  АХАХАХА!"
  - Кьяро монте фирриато! Бутылку! - Борис ткнул пальцем в меню, как в жука-навозника. Если пить, то бутылками, а что пить - не имеет значения, как для поэта уже не имеет значения размер обуви ушедшей балерины. - Ну, к нему, что к нему?
  Вы не знаете, милейший?
  Вы же итальянец, если у вас заведение итальянское, как папа Карло.
  Смешно: папа Карло и Папа Римский!
  Цезарь я уже кушал сегодня, тогда - салат в азиатском стиле, с кобылой.
  Сыр Бледеаверернь к вину.
  Если вино с замысловатым названием, Кьяро монте фирриато, то и сыр к нему, как муж к жене с тем же именем - Бледеавернь.
  К вину, как к пиву - креветок хрустящих!
  Пока всё! Спасибо! - Борис проводил вязким взглядом официанта, словно рассматривал за кулисами пьяного скрипача.
  "Старается, бегает, а толку из его беготни - пшик!
  Не рабочий человек, а - так, поэт, наверняка, или - балерон в свободное время.
  Одевается, напомаживается, эпиляцию интимную делает, под мышками бреет, и ноги бреет, потому что его имеют каждый день и пожилые матроны, и богатые мужчины.
  Зачем ещё в официанты и в официантки идут? Только за деньгами и сексом за деньги.
  Любопытно, сколько стоит любовь этого официанта - чисто теоретически, как по теории математического анализа.
  Ясно, что мужики проституты дороже девушек лёгкого поведения, но насколько дороже.
  Идиотизм! Как можно мужика трахать в грязные ягодицы?"
  Официант вернулся быстро, словно опасался, что Борис передумает и покинет негостеприимное заведение с невысокими потолками.
  Через руку перекинуто белое полотенце, как у древних половых, которых Тургенев намазывал для смеха горчицей, словно сосиську.
  Официант открыл бутылку, налил в высокий бокал, Ниагару выплеснул.
  "В бокале не меньше ста пятидесяти миллилитров", - Борис профессионально оценил, схватил бокал и пил, пил, краем глаза косил на официанта, как собака грызёт кость и смотрит по сторонам, чтобы не украли её еду.
  "Зачем стоит рядом? Из вежливости и подобострастия, слуга штопаный!
  Ну и я не лыком шит, рабочая душа, тоже получу удовольствие от представления с вином и рестораном".
  - Нежный и тонкий аромат вина подчеркивается типичными травяными и цветочными нотками! - Борис сказал серьёзно, хотя ни цветочных, ни травяных ноток в виноградном рядовом вине не уловил, будто слизня проглотил.
  Бухло, оно и дорогое остается бухлом.
  Официант улыбнулся и откланялся, как в театре Ню, где голый подросший Гари Потер скачет по сцене голый.
  
  Вместо официанта выплыла из пустоты девушка ("Можно к вам присесть?" - "Садитесь, мне не жалко!"), красивая искусственно и по природе, ухоженная, но, как сразу решил и понял для себя Борис - дура дурой.
  "Платье короткое, красное, возможно, дорогое.
  Туфли на высоком каблуке, - Борис успел оценить достоинства девушки, пока она специально показывал себя прежде, чем присела на красный диванчик напротив Бориса - красная на красном. - Красноголовая, как сказал поэт бомж-небомж.
  Волосы волнистые - по природе или от укладки, ниже плеч, каштановые, как у Каштанки.
  Одета и намазана девушка по последней клубной моде, следовательно - подсадка!"
  - Заказывайте, девушка! - Борис без подобострастия, но и без интереса к внешности девушки, а только к её появлению, махнул рукой над столом, над тарелками, словно отгонял жирных зеленых мух. - Кафе дурное, но ради вашей красоты - расцветёт.
  Официант, потому что ситуация ему знакома и просчитана, словно с люстры упал и принимал заказ от улыбающейся красавицы, и улыбку эту Борис принял, как профессиональную.
  - Сыр Грюер, - девушка скользнула взглядом по сырной тарелке у Бориса, - цезарь с курицей, Гави, сто пятьдесят, воду Луризия, бутылка. - И взгляд на Бориса, как на благодетеля, но с чувством собственного достоинства, словно говорила: "Да, я подсадка, я продажная, но у меня своё мнение, своё достоинство, свобода!": - Фрукты, фруктовое плато можно закажу?
  - Я же сказал - заказывайте, что хотите, ведь вы, наверно проголодались, - последние слова Борис сказал с внутренней иронией, но не отразил её на лице, и девушка, сколько бы ни искала сарказм, не увидела, а только - понимание клиента.
  "Фруктовое плато - четыре с половиной тысячи рублей! - Борис усмехнулся. - Но я имею право на праздник, пусть даже - искусственный.
  Правители знают, что подчиненные льстят им, подлизываются, но лесть, пусть даже наигранная, напускная - приятна, как ананас".
  - И ещё бутылку Кьяро монте фирриато, и новые бокалы, - Борис дополнил заказ, потому что бутылка подходила к концу, а праздник только начинался: - Девушка, смотрю я на вас красивую - идеальная вы, - Борис поднял подбородок и сказал, как только красавица пригубила Гави и воткнула вилочку в цезаря (она приняла слова Бориса, как должное, ещё один говорит то, что она должна слышать): - Но ведь вы - подсадка!
  Девушка внимательно посмотрела на Бориса, сделала глоток вина, но из-за стола с воплями негодования не вскочила, не упала в обморок, не подняла Бориса на смех, не одарила пощечиной.
  - Не знаю - с какой целью: то ли раскручиваете клиента на заказ еды, то ли ищете себе дорогого мужа, то ли и мужа и секс за деньги.
  Но мне, знаете, всё равно, это даже, к лучшему, что вы - подсадка, или как там - консумация, кунилигус.
  Вы - номерная девушка (благосклонный кивок красавицы, улыбка), и за вечер в вашем обществе агентства, которые предлагают девушек на эскорт услуги, берут не меньше трехсот долларов, то есть не меньше десяти тысяч рублей.
  Плюс, девушка кушает и веселится за счет клиента, который оплатил её общество, как оплатил дорогу в Рай.
  А вы мне достались бесплатно, так что я в радостях, словно фазан на павлине.
  Что дальше - Судьба только знает.
  Например, один мой недавний знакомый поэт влюбился в балерину, дочку своей одноклассницы, а она его влюбила в себя, а затем бросила!
  ХА-ХА-ХА-ХА!
  Пейте, пейте, а, если не понравится со мной, то, когда придёт лучший клиент, можете к нему уйти, как на Остров невезения.
  Вы сейчас от меня не убегаете, хотя я вам гадости говорю, словно вы мне бросили соль в Кьяро монте фирриато.
  Может быть, за вами хозяин следит, или вы привыкли к закидонам мужчин, и воспринимаете закидоны, как часть работы красивой девушки.
  Труд уборщицы в общественном туалете унижает сильнее, чем труд девушки на подсадке.
  - Вы интересный во всех смыслах мужчина, - девушка внимательно посмотрела Борису в глаза, словно копала золото в сетчатке.
  - Правду вы говорите, или по теории кадрения, теорию на практике применяете, мне всё равно.
  Я - самодостаточный и состоявшийся!
  Я универсален: могу и на помойке жить, и в хоромах!
  - Тогда я закажу ещё, - девушка после трёх улыбок для себя решила, и Борису показалось, что она расслабилась, потому что пришла к решению, а решение далось нелегко, как жирный сом попал на тонкую удочку: - Дракон, Филадельфия, Лонг-Айленд, Бри, пачку Парламента.
  - И ещё две бутылки Кьяромонте фирриато! - Борис засмеялся, в радужных кругах.
  Заведение стало родным, тёплым, гостеприимным, а официант превратился из гея в рубаху-парня.
  "Нет, на секс с красоткой я не соглашусь, даже, если она по пьяни расщедрится и позовёт меня бесплатно, как поэта ночи.
  Нет в девушке души, она - как мыльница, нет - как мыло, и этим мылом мужики моют не только руки, но и интимные места.
  Подсадка, она думает, что все тащатся от её красоты, что её хотят желанием.
  Физически я могу и её и лосиху, но на неё желания нет, а это в моём возрасте - главное.
  Если бы я подцепил эту девушку сам, уламывал бы на кафе, а затем бы охмурял и соблазнял, тогда - другое дело, как на лесопилке в Магадане.
  Дайте мужчине возможность прикадрить вас, девушки!
  Возможно, у неё - бактерии или СПИД!"
  - Песню от моей девушки мне! "О, Боже, какой мужчина!" - Борис захохотал и погрузился в мир алкоголизма и ароматов.
  Время летело, и Борис с одобрения, уже очень пьяной девушки, заказал "Чивас двенадцатилетний" и побольше, мучачо.
  - Сколько? Четыре порции! Нет - девять порций!
  После Чиваса - Джим Бим ("Нельзя градус понижать").
  
  Борис посадил девушку в такси, уже светало, как в Вечное Лето.
  Красное платье и белое безупречное лицо, удивленный, почти испуганный взгляд девушки и вопрос-желе:
  - Разве мы не вместе поедем?
  Она испугалась, потому что впервые с ней, когда после увеселений нет продолжения в постели: пусть с мужчиной, пусть с женщиной, но обязательно продолжение праздника.
  "Обломов я! Обломал девушку!" - Борис ничего не ответил, захлопнул дверцу такси и неясной походкой пошёл к метро.
  Через некоторое время Борис укорит себя, а затем обругает за то, что не поехал с девушкой, или не пошёл с ней в номера, как Киса Воробьянинов.
  Сожаление потом перерастёт в тоску, и случай, когда надо было, но не сделал, сглупил, встанет на одну полку с другими случаями, о которых Борис постоянно сожалеет, и себя ругает, как последнего в стаде отстающего козла ободранного.
  Но укоризны начнутся завтра, или ещё позднее, а сейчас - важно, что проводил девушку в такси - заплатил ли за машину или нет? - и ушёл с гордо поднятой головой, как Александр Невский.
  
  Пришёл в сознание, как всегда после мощной пьянки, после беспокойного сна, в своей кровати - и то хорошо.
  Около кровати - бутылка "Аква минерале", почти пустая и полтора литра пива "Белый медведь" - на лечение.
  Состояние - ужасное, но оттого, что повторяющееся и привычное, - не смертельное.
  Борис засыпал, просыпался, пил воду и пиво, снова засыпал, и встал с кровати только в половине пятого вечера.
  День отдыха проспал, но так положено, и очень хорошо, что проспал, а то всё равно бы напился, а завтра - на работу, и на работе - опять пить, и это хорошо.
  - Маяковский, тоже поэт, он - последний, кто знал, что такое хорошо и что такое плохо! - Борис усмехнулся, отхлебнул "белого медведя", словно заглатывал амброзию с Олимпа. - Маяковский умер, и теперь никто не знает, что такое хорошо, и что такое плохо.
  Мурад, наливай!
  Ещё пива - и на ревизию мозга и денег.
  В кармане осталось от четырех тысяч наличными тысяча двести - удивительно много.
  "Ничего не помню! С кем был? Что делал? Что пил? Где пил?
  Не убили - и хорошо это!
  Даже не ограбили и не побили!"
  В кармане обнаружился и чек, интересный, словно вся Мировая история в нём описана.
  - ООО "Тантури"! Блин, неужели, меня занесло в грузинский ресторан!
  Ни за что не поверю, даже в отсутствии ума и после перекидывания, не пошёл бы в союзный братский.
  Итальянский ресторан или кафе?
  И мой ли чек? Может быть, я его на улице нашёл, как проститутку?
  Были ли проститутки со мной? ГМ!
  Сыр Грюер, один, пятьсот рублей!
  Сыр Бледе... авернь, один, пятьсот.
  Сыр бри, один, пятьсот.
  Салат в азиатском стиле - две штуки - девятьсот!
  Азиатский ресторан?
  Цезарь с курицей - один, четыреста пятьдесят.
  Нафига мне цезарь? или - не мне?
  Дракон, Филадельфия, по две штуки - обожраться, тысяча и тысяча двести шестьдесят рублей.
  Японский ресторан?
  Фруктовое плато? Одна штука - четыре тысячи пятьсот рублей!
  Нифигово! Ничего не помню, как из дома вышел - яма выгребная в голове с вечной мерзлотой и пустотой Космоса.
  За фруктовое плато, за четыре тысячи пятьсот половину фруктов в "Пятерочке" можно купить
  Но я рад, что гулял красиво!
  Обидно, что ничто не помню, как с фруктового плато свалился в Амазонии.
  И я ли гулял?
  Хрустящие креветки - пятьсот пятьдесят.
  Кьяромонтефирриато - что за ерунда? Ага - по семьсот пятьдесят мл. - Значит - вино итальянское!
  Итальянский ресторан?
  Четыре бутылки на десять тысяч рублей!
  На бухло - нормально, денег не жалко!
  Гави - 150мл - это что? Бухло? Почему тогда так мало? Шестьсот девяносто за порцию!
  Луризия, лимон - семьсот пятьдесят - на шестьсот рублей.
  Дешевое бухло! Зачем я мешал тогда с дорогим?
  Латте 200 мл с горячим молоком - это точно не я заказывал, а - баба! Значит - была баба!
  Красивая? И что я с ней делал?
  Опять Луризия - семьсот пятьдесят мл на шестьсот рублей.
  Чивас двенадцатилетний 9 порций за четыре семьсот семьдесят?
  Я в ресторане всех угощал?
  Лолнг-Айленд триста восемьдестя мл за семьсот рублей.
  Коктейль бабский, значит - всё-таки - баба!
  Джим Бим виски, сто пятьдесят на тысячу пятьдесят - терпимо.
  Кока Кола две по двести пятьдесят.
  Эспрессо за сто тридцать рублей.
  Кофе - бабские штучки!
  Песня - три штуки на тысячу двести рублей!
  Ах, весело было, наверно!
  Как же без песен!
  Общая сумма - тридцать тысяч сто девяносто рублей.
  Вознаграждение официанту приветствуется, но всегда остается на ваше усмотрение.
  Усмотрение, фигение!
  Сколько я халдею отвалил по карте виза?
  С некоторым волнением Борис включил мобильник, посмотрел последнее сообщение от мобильного банка:
  "Покупка на сумму тридцать тысяч сто девяносто рублей, ООО" Тантури" выполнена успешно!
  Поздравляю покупку с её успешностью!
  Халдею забыл чаевые! Официант, или официантка?
  Наверно - официант, потому что официантке я бы дал щедрые чаевые, как матери-героине.
  Неплохо я отделался, как на пляже без трусов!
  Мог бы больше спустить!
  А был ли секс? - Борис внимательно осмотрел гениталии, искал следы секса, как отпечатки каблучков.
  Осмотр ни положительного, ни отрицательного не выявил, и - что положительное, и что - отрицательное?
  
  В мобильнике Борис обнаружил три непринятых вызова с разных, незнакомых номеров, как из ада.
  Один раз ночью звонил сам по незнакомому номеру - наверно, обменивался с кем-то номерами телефонов!
  Борис махнул рукой, рад, что живой, не битый, и не так много денег потратил на веселье, пошёл к последнему шансу за информацией - к компьютеру.
  Борис каждый раз зарекался, что пьяный не сядет за компьютер, а, если присядет, то не напишет никому письмо, не войдет в чат, не начнет переписку, как проклятый пёс, который бежит вдоль моря, а уши его развеваются на ветру.
  Но каждый раз правило нарушалось, словно заколдованное голым повзрослевшим Гари Потером.
  Одна переписка в чате знакомств - с сорокапятилетней женщиной без фотографии!
  - Угораздило же меня! - Борис прочитал стандартную переписку, когда через десять минут общения, уставшая обозленная женщина пригласила Бориса к себе домой, а он потребовал от неё сначала фото.
  Женщина ответила разумно:
  "Зачем тебе моё фото? Встретимся - увидишь меня живую!"
  "Мало ли ты какая! В сорок пять лет!" - Борис ответил по пьяни невежливо, и был проклят дамой, и отправлен в игнор.
  Время переписки - до выхода Бориса из дома.
  - Я ещё дома перекинулся! - Борис удивился, потому что думал - гораздо позднее, а из дома выходил свежий, как дыхание щенка борзой. - Ничего в доме уже не помню, будто мне домовой мозги отбил!
  Фиг с ней, с грубой сорокапятилетней бабой! Сама виновата, как на рынке в Одессе в рыбных рядах.
  Где был, что делал с кем делал?
  Из дома вышел и ничего больше не помню!
  Письмо с емейла, другая переписка, о которой Борис тоже не помнил, датировалась утром, когда он пришёл домой на рогах своих.
  Но тут уж память бессильна, как хомяк передо львом.
  "Скотина! Вот ты кто! - чётко и понятно писала Оленька из Оренбурга. - Возомнил из себя супер мена. И не к тебе я приезжала, а ты хамил, возгордился, думал - ради тебя.
  Так мужчины не поступают! Скотина! Прощай!"
  - Оля приезжала? Хм? Наверно, сюрприз мне хотела сделать, а я по пьяни ей наговорил что-то нехорошее - вживую - встречался с ней вчера? Или по телефону?
  С Оленькой в ресторане гулял? Или по телефону с ней оборвал?
  А, бабой больше, бабой меньше! Ерунда.
  Мурад, наливай!
  
  На следующий день в "Пятерочке" начали пить с утра: "Мартини", потому что у Наташеньки день рождения, водку "Белуга" за шестьсот девяносто рублей бутылка на распродаже и дальше - Борис не помнил, как стер из памяти ластиком все извилины.
  Только пятна, а затем ночь, или казалось, что - ночь, в переплетении огней, жарких объятий и выкриков обнаженной Наташи, пьяной до посинения, но страстной и горячей, как глинтвейн в электрическом чайнике.
  
  Привиделась ли любовь, был ли секс - Борис утром не вспомнит, не отделит явное от пьяного бреда, а Наташа - тем более, потому что перекидывается сразу, после первых двух стаканов, словно белочка заготовила орехи на зиму, но ударилась лбом о ёлку и забыла, где у неё кладовые Солнца.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"