Аннотация: Многие найдут в этом гениальнейшем романе себя
Я хуже всех и всего
Эсаул Георгий
роман
ноябрь 2013
Я понял, мне доказали, что я хуже всех и всего.
Но осталась последняя надежда - вдруг, да не хуже кого-нибудь, как лист салата в супе.
И за этой последней надеждой я поехал из Москвы, разумеется, в Нижний Новгород (куда же еще ехать за доказательствами?).
В Нижнем Новгороде я ни разу до своих сорока семи лет не был, поэтому ехал с надеждой очищения и прозрения - что не совсем уж хуже, что не на дне, как коралловый риф.
На площади Максима Горького, на углу, в ста метрах от ресторана "Тануки" я увидел проститутку.
Девушка вся в белом, как невеста, только юбка короче, а так - в белом, даже сигаретка белая.
И тут чувство полного отчаяния охватило мою плоть и дух: насколько же я хуже этой девушки - её хотят все, а меня не захочет никто, даже если я простою на углу сто тысяч сиксилиардов лет.
И ресторан "Тануки" исчезнет, и про Максима Горького забудут - зачем о нём помнить, если через сто сиксилиардов лет Землей завладеют инопланетяне с мордами-воронками.
- Всё стоишь? - ко мне подойдет зеленый инопланетянин с ушами-локаторами.
- Стою! - я покраснею от смущения.
- А раньше, сиксилиард лет до тебя здесь никто не стоял? - инопланетянин прищурит три глаза.
- Нет, никто до меня здесь не стоял, - я обману инопланетянина, но моя ложь выступит на лице синими пятнами. - Даже девушка проститутка вся в белом не стояла здесь.
- Ну, парень, да я вижу, что ты хуже всех и всего, - инопланетянин с презрением плюнет мне под ноги и пойдет к своему космолету.
А я так же останусь никому не нужный и хуже всех.
Бочком-бочком, чтобы не смущать людей своим видом, я пробрался на съемную квартиру, залез под кровать и заснул, с ужасом представляя завтрашний день, когда пойму, что я на самом деле хуже всех и всего, и эту страшную теорему мне докажет батюшка Нижний Новгород.
Под кроватью я проснулся в два часа ночи и пил алкоголь - много пил, жадно, как летчик пассажирского Боинга пьет от страха, когда самолет падает.
Утром, в шесть часов семнадцать минут я очнулся около памятника Чкалову, словно меня перенесли в насмешку над моим состоянием и статусом - хуже всех и всего.
Железный Чкалов маячил чуть впереди, и на фоне неба казалось, что он сидит на половинке коня, как Барон Мюнхгаузен, или держит перед собой конец пожарного шланга.
Но я даже и не спрашивал себя - хуже ли я памятника, тем более - памятника Чкалову - это и без вопросов ясно - я хуже.
Мозг мой в этот момент, когда я взглянул на проход между памятником и домом на углу, перезагрузился, запылал багряным светом.
На меня смотрело Солнце!
Оно не то, чтобы всходило, оно уже взошло, опуская меня всё ниже и ниже в моей никчемности.
Я думал, что Солнце взойдет позже, а оно уже стояло, одним оком прожигало меня, как Циклоп.
Я упал на колени, потому что слишком мал перед Солнцем, зарыдал, размазывал слезы по щекам, вспомнил, как поэт Маяковский приглашал к себе на дачу Солнце выпить чаю.
Я хуже поэта Маяковского, да и дачи приличной, чтобы пригласить Солнце, у меня нет, но я всё же осмелился подать свой голос.
А голос мой вдруг стал тонким дребезжащим, как у кастрата, которого ведут на расстрел.
- Солнце, а Солнце! Скажи мне, пожалуйста, в Нижнем Новгороде.
Я действительно хуже всех и всего, или есть надежда?
- Бля...ь, - Солнце даже не стало говорить намеками. - Конечно, ты хуже всех и всего.
И стоишь, му...к, на моём луче.
Ты не просто хуже всех и всего а - хуже всех и всего в сто крат.
Уйди с моего пути, ты загораживаешь лучи, которые должны падать на стену Кремля.
Своим существованием ты всё портишь.
Но это не значит, что если ты исчезнешь, то станет жить лучше.
Тот, кто хуже всех и всего, даже, когда пропадает - хуже всех и всего, отчего люди и предметы страдают.
- Но я вроде одет неплохо: ботинки за четыреста долларов, рубашечка - поэзия, штанишки - за двести евро, на пальцах - платина и бриллианты.
Образован, не так страшен, ненавязчив, никого не трогаю, - я пытался помочь Солнцу найти во мне хоть одну зацепочку, хоть малюсенькую крошечку доказательств, что я не хуже всех и всего.
- Своими словами ты доказываешь в сиксилионный раз, что ты хуже всех и всего.
Иди на х...й, а то сожгу! - Солнце плеснуло в меня радиацией, как из фотонной пушки.
Я на коленях пополз от стены, дальше и дальше, как в глубокий Космос.
Дальше от солнечного луча, потому что я мешаю ему падать на стену Кремля.
Утро красит нежным светом стены древнего Новгородского Кремля, а тут на пути нежного света стоит на коленях тот, кто хуже всех и всего.
- Встань с колен и иди! - раздался за моей спиной металлический голос.
Я подскочил, как в попу американской пузатой осой ужаленный.
Быстро оглянулся - при всей своей хужести, я быстро оглядываюсь, чтобы не причинить никому вреда.
За моей спиной до горизонта - никого нет живого.
Пустой асфальт, вдалеке - голуби и галки (они тоже лучше меня, потому что с лапами и хвостами).
Но голос не может звучать из пустоты - я же знаю, потому что читал умные книги без картинок.
Тогда я пошёл на хитрость, как распространитель пылесосов.
Я сделал вид, что продолжаю путь к Чкаловской лестнице, а затем резко обернулся и посмотрел через левое плечо.
Всем известно, что на левом плече и за ним у человека сидит чёрт.
Но чёрта я не увидел. Может быть, потому не увидел, что я хуже всех и всего, а тем, кто хуже всех, даже чёрт не является.
Я снова пошёл, и опять резко обернулся.
Так повторял двадцать раз по числу пальцев на руках и ногах.
Но моя уловка не удалась, словно я порвал штаны о флаг США.
Никого за своей спиной я не увидел, даже голос чужой не видел.
Но в то, что мне голос почудился, я не верил, как не верю в то, что цветы вянут из-за несчастной любви.
На парапете, кроме меня стояла влюбленная пара: парень и немолодая девушка.
Девушка некрасивая, не похожа на проститутку, которую я видел вечером на площади Горького, та - белая, а эта - чёрная.
Лицо девушки усталое, словно она всю ночь мыла полы в ночном клубе.
Всё понятно, в то время как, красивые и уверенные девушки в одиннадцать часов идут домой спать ("Мы и так красавицы, незачем тратить здоровье на ночные пляски и оргии, нас и так замуж за границу увезут богачи"), некрасивые девушки выходят на охоту.
Некрасивые отлавливают пьяных гулящих парней и завлекают в свои сети.
Но я тут же обрубил свои мысли - я хуже и парня и девушки, потому что они живут, а я ищу доказательств, как тень Шерлока Холмса.
На реку Волгу я даже не взглянул с высоты.
Величие реки - огромно, а моё ничтожество - на другом полюсе.
И река, которая лучше всех рек и многих людей, войдя в соприкосновение с тем, кто хуже всех и всего, может превратиться в ничто, в круглый ноль.
А я жалею рыб и водоросли в реке Волге - они в нуле не выживут.
Тихонько, осознав свою хужесть, я пошёл (в теньке, чтобы Солнце не обидеть) вдоль Кремлевской стены, полностью убежденный в том, что я хуже всех и всего.
И других доказательств мне требовалось, а они посыпались на меня градом, как башмаки после Торнадо.
Нет, всё же не башмак пролетел рядом со мной, а - содержимое клоаки вороны.
Ворона сидела на проводе, прекрасная в своём величии - ослепительно умная на фоне Солнца и бесконечно нужная в оппозицию мне.
- Много, много я повидала живых и мертвых, - ворона каркала на меня (а я удивлялся её раздвоенному для равновесия, хвосту). - В Стамбуле я видела танец живота - танцевал потный жирный портной - омерзительное зрелище.
В Абакане я наблюдала, как поэт кушал кишки морской свинки и давился своими стихами - брррр.
Кишки - отлично, но стихи - отвратительные.
В Гренландии я наблюдала, как эскимос сиками выводит на снегу имя своей любимой... хуже, казалось, некуда.
Но здесь и сейчас, в Нижнем Новгороде, прекрасным утром, когда лучи Солнца говорят мне о многом, я увидела то, что хуже всех и всего.
И это ТО - ты!
Ты настолько хуже всех и всего, что даже на тебя мой помёт не попал, а я старалась, прицеливалась.
- Извини, птица, - я на коленях пошёл под ворону. - Я знаю, что я хуже всех и всего, но может быть ещё не в полной мере?
Я хуже тебя в сиксилиарды раз, потому что ты восхитительна, умна, приносишь пользу Природе.
Без ворон в Мире развелось бы много червяков и черви поели бы посевы пшеницы.
Исчезли бы хлеб и водка.
Даже форма твоего тела намного совершеннее, чем моего.
Я низок, особенно, когда ты смотришь на меня сверху, с проводов, низок в своём существовании.
Даже помёт твой на меня не попал, потому что я - ничто.
Нет, я даже не заслужил звания - НИЧТО, я хуже, чем ничто.
Ворона! Я встану под тебя, как лист под траву.
Ты же поднатужься, нагадь на меня - вот тогда я, может быть, пригожусь тебе, чтобы ты посмеялась.
Я стану сродни полям, на которые ты также испражняешься.
Я встал под ворону, а она тужилась, как в цирке братьев Запашных.
Наконец, она смогла, и в меня полетели белые капли.
Я уже поверил в то, что пригодился вороне, что насмешку её, значит - не хуже всех и всего.
Но тут мне в ноги ударило что-то тяжелое, большое, и я отлетел в сторону, как штанга футбольных ворот после попадания снаряда.
Усилия вороны прошли даром, как снег на Снегурочку.
- Вот видишь, ничтожество из ничтожеств, - ворона грустно каркала, возможно, что она жалела меня. - Ты даже не способен устоять на ногах, когда я на тебя испражняюсь, как гусь.
Теперь понимаешь, звонарь, что ты хуже всех и всего?
- Да, я осознал! - я с трудом поднялся, закатал штанины.
Ниже колен отчетливо видны красные пятна, и наливались шишки, словно меня ударили рельсой по ногам.
Кости не переломали, но ушибли, как копытом Пегаса.
Но кто и с какой целью?
Ворона никого тоже не видела, она каркала, что я сам упал, не держусь на ногах, словно выпил ведро царской водки.
Неужели, я настолько хуже всех и всего, что Природа издевательски разговаривает со мной, бьет по ногам, как опричника Кузьму?
Я потирал ушибленные ноги, а навстречу мне двигалось облако, голубое облако голубей.
Я хуже голубей, потому что они радуют глаз, поэтому отскочил в сторону, словно на меня претендуют мертвые балерины Большого Театра СССР.
В облаке, как раввин в Нью-Йорке, шёл бомж и одаривал птиц хлебом.
Подобное зрелище я видел в США: в Нью-Йорке ночью по улице плыл раввин, а вокруг него, в полнейшем молчании, порхали молодые иудеи.
Бомж, в отличие от меня, одет в рваное и грязное, волосы его всклокочены, но из глаз лучилась нужность: нужность птицам, улицам, городам.
Он лучше всех, бомж среди голубей, потому что не жалеет хлеба, не бережет для себя, а отдаёт птицам.
На руках бомжа нет платины и бриллиантов, нет у него и башмаков за четыреста ненавистных долларов США, но без них бомж не страдает, а намного лучше меня.
Мелькнула мыслишка: "Отдам бомжу свои драгоценности, одежду, заберу у него в обмен хлеб черствый, и также пойду среди голубей.
Может быть, тогда аура ничтожности покинет меня, и я стану не самым худшим из всех и всего?".
Но я опустил голову, как перед гробом Ленина.
Кого я хочу обмануть? Судьбу? Себя?
Даже, если я отдам бомжу свою одежду и кольца, а голубям брошу хлеб, то всё равно останусь хуже всех и всего.
Голуби меня проклянут проклятиями великими птичьими, а бомж не возьмет моё добро, и тем самым докажет ещё раз (в сиксилионный или в сиксилиардный раз), что я хуже всех и всего.
Слева скамейка, около неё урна, под ногами - модная в последние годы плитка, дальше - уходит от меня бомж в светлой рубахе и темных штанах.
Уходит в облаке пушистых голубей.
С далеких проводов скалится на меня ворона.
И ничего не изменилось, словно меня и нет: ничто не доказывает, что я не самый из худших.
Много событий с начала моих поисков: и с Солнцем поговорил, и Чкалова железного видел, и влюбленным завидовал, и под ворону вставал, и по ногам получил, и бомжа-раввина с голубями иудеями наблюдал, а всё тот же ненужный и ничтожный, как... как... даже и сравнения нет - ничтожество как Я.
Я прошёл и поклонился афише - афиша лучше меня, потому что афиширует, а я не афиширую, и, если бы при своей ничтожности ещё бы и афишировал, то сожгли бы меня на костре.
Я не Джордано Бруно, я боюсь огня.
С афиши на меня смотрели лица людей значимых, далеких от меня, как лист от травы.
Элисо Вирсаладзе, Жан-Эффлам Бавузе, Екатерина Мечетина, Том Копман, Сергей Никоненко, Денис и Владислав Кожухины, Михаил Казиник, Сергей Шакуров, Артём Варгафтик - все красавцы на подбор.
Я даже не стал у них спрашивать, искать надежду, что я не совсем хуже всех и всего.
Веселые, умные лица самодостаточных и состоявшихся людей провожали меня с пониманием и лёгкой ноткой презрения, как тон имбиря в имбирном лимонаде из магазина "Спар".
Только афиша - на то она и афиша, крикнула вслед:
- Парень! Конфликты возникают между отдельными личностями, личностью и Отчизной, обществом, внутри веселых или погребальных компаний.
Но груз над головой, груз социальный можно терпеть, хотя иногда этот груз может вдавить человека в землю и раздавить, как таракана.
Но на тебя даже социальный груз не давит, потому что ты, парень, хуже всех и всего.
Ты настолько ничтожен, что конфликты не обращают на тебя должного внимания.
Ты сам конфликт в конфликте, конфликт на конфликте и конфликтом подгоняешь себя.
Иди же от меня быстрее, гадина.
Я чувствую, что у тебя зреет желание зайти за меня и справить нужду, как ворона на проводе.
- Что вы, афиша. Я не кадисский кортес, в нужде не нуждаюсь. Извините, что обидел вас своим присутствием и взглядом глаз из-под очков минус сто.
Ухожу, ухожу, ухожу!
Я пятился от афиши и наткнулся на столб с указателями: съезд Зеленский, улица Широкая, ТСС авто.
Стол больно ударил меня в тело спереди, и я понял, кто со мной беседовал, поднимал с колен, а затем ударил под те же колени - столб с улицей, съездом и ТСС авто.
О том, как столб с указателями добрел до памятника я старался не думать, потому что я бы нарушил тогда ход своих мыслей, как с грязными ногами вскочил бы на белоснежную скатерть.
Столб виноват, да он виноват в кризисе.
Но с другой точки зрения, если столб говорил со мной, даже уходил со своего места, то я - не хуже всех и всего, потому что столб обратил на меня моё внимание.
- Не надейся! - столб ответил моим мыслям. - Я не конфликт, чтобы падать тебе на голову.
Не разговаривал я с тобой и не бил тебя под ноги, потому что ты - ничтожество.
Если бы ты не был хуже всех и всего, то я, возможно, подошёл бы к тебе, как к Сергею Звереву, и побеседовал бы, даже по ногам бы ударил из озорства.
Но ты хуже всех и всего, поэтому я не обращал внимания до тех пор, пока ты не возгордился, подумал, что я к тебе подходил, как курица к лапе.
Знаешь ли ты, парень, закон Ома?
Я - электрический столб, и знаю всё об электронах и лаборантках в институте физики.
- Я помню закон Ома! И равно У на Эр, я - ответил поспешно, чуть не захлебнулся слюной от восторга.
Если знаю закон Ома, то я - не хуже столба, не хуже всех и всего?
- Тем, что ты сказал закон Ома, ты поставил себя ещё ниже, чем стоял, - столб качал проводами.
Ни афиша, ни Солнце, ни памятник Чкалову, ни влюбленные на парапете, ни река Волга, ни бомж, ни голуби, ни ворона не знаю закон Ома.
А ты знаешь, значит, ты - хуже всех перечисленных, а уж не перечисленных - в сиксилиарды раз хуже.
Когда дойдешь до дома, то поймешь, парень.
Верь мне, столбу.
Я поверил столбу, что найду ещё множество доказательств, что я хуже всех и всего (хотя искал обратное), и пошёл к утреннему кафе.
Я хуже стула в кафе, хуже барной стойки, хуже пива, но мои деньги, надеюсь, лучше меня.
В кафе на стуле спал парень в синей куртке с капюшоном, как у палача Иванова.
Охранник в черной форме охранял парня, стулья, барную стойку и пиво от меня.
Я натянул лицо в подобострастной улыбке, достал деньги из кармана:
- Извините...
- Не извиняю! - охранник выхватил из штанов шокер. - Всех извиняю, а тебя не извиню.
Ты хотел за свои деньги полакомиться у нас пивом?
- Да...
- Я тебя не спрашиваю, а ты не отвечай.
Но я вижу, что ты хуже всех и всего, намного хуже денег, которыми размахиваешь, как трусами примы балерины.
Ты и деньги - нонсенс, мировая катаклизьма.
Я забираю у тебя деньги, и тем самым приведу Природу в порядок, - охранник взял у меня деньги. - Равновесие восстановлено, как в женской бане после посещения коня.
Иди отсюда, пока я не ударил тебя электрическим током.
- Позвольте последний вопрос, господин, - я встал на колени перед охранником и поцеловал его руку (на руке наколка - русалка с пистолетом). - Как вы поняли, что я - хуже всех и всего?
Вроде бы понятие это нематериальное, воздушное, словно безе.
- Понимаешь, парень, - охранник легко стукнул меня каблуком по затылку, задумался на миг, затем продолжил. - Когда монах выходит из монастыря на склоне горы Фудзиямы, он трепещет.
Понимание всего сущего пронизывает поры монаха, пробирает его до костей.
Или, например, юная невеста без трусов спешит на свидание в Париже к своему другу Жан-Жаку Руссо.
Белая фата летит по ветру, щеки невесты пылают, губы слипаются, ноги выпрямляются, как у исчезающей цапли.
Или ещё пример: кузнец в Челябинске достает из горнила подкову и стучит по ней кувалдой, как прокаженный стучит.
Или другой пример: Тит Ливий, ихний начальник, издал приказ, чтобы никто не нападал на неприятеля.
Сын Тита Ливия нарушил приказ, разгромил войско неприятеля, и за это Тит Ливий казнил своего сына.
Иван Грозный тоже казнил своего сына посохом по голове.
Все эти примеры понятны и наглядны, как в зеркале Любви.
Кристально и ясно.
Также кристально и ясно, как у Тита Ливия, что ты, парень - хуже всех и всего.
- Спасибо за мудрый ответ, - я поклонился охраннику и удалился.
Скорость моего перемещения - ничтожна, как и я сам.
Но вскоре я добрался до телефонной будки - Ростелеком.
Кому и зачем я позвоню - ещё не знал и не решил.
Но догадывался, что в звонке может быть моё спасение от ничтожности.
Звонок пробудит в человеке на другом конце провода лучшие чувства, как электроны из трубки, согласно закону Ома, ударят в меня и выведут из состояния наихудшести.
Но телефона в телефонной будке я не обнаружил, а только реклама - Ростелеком.
Одно упоминание о Ростелекоме должно заменить звонок.
Звонок реклама заменит, но не докажет мне, что я лучше последнего из ничтожеств.
Я в досаде ударил ногой по столбу стойки с рекламой Ростелекома, а в ответ получил вопрос Ростелекома:
- Ты дурак и не лечишься?
- К сожалению, и не дурак даже.
Я хуже самого последнего дурака, я хуже всех и всего.
Когда я поднимусь до уровня дурака, то меня начнут лечить, на меня обратят внимание.
Скажи, Ростелеком, почему я не могу выбраться из ямы ничтожности?
- Русские провода лучше американских, американские провода лучше европейских.
Русские телекоммуникации - ни американские, ни европейские.
Так почему же ты, который хуже всех и всего, спрашиваешь о себе, а не о телекоммуникациях?
- Извини, Ростелеком. Я виноват, я исправлюсь.
Я пятился от столба с рекламой Ростелекома к автобусной остановке, словно убегал от самого себя.
Подошёл ржавый автобус пазик, вонючий и скрипучий, как столетний артист театра и кино.
На автобусе намалеваны белые и синие зигзаги, как символ России.
Двери автобуса открылись, и в него заскочила обнаженная девушка.
Из одежды на красавице только волосы на голове и красные туфли на высоких каблуках на ногах.
Мне даже на секунду показалось, что красавица скользнула по мне взглядом, и я ринулся за ней в автобус, как бурундук за кедровым орехом.
Но ничтожность моя тут же дала о себе знать - у меня нет денег на проезд в ржавом автобусе в Нижнем Новгороде, потому что охранник кафе забрал мои тысячи.
Пока я срывал перстни, чтобы заплатить за проезд в одном автобусе с голой красавицей, двери закрылись и автобус тронулся, как я умом.
Что мне оставалось? Только лечь под колеса, чтобы задержать общественный транспорт.
Я бросился под задние колеса автобуса в надежде, что он остановится на мне, а обнаженная красавица, хоть через пол автобуса, через железо, окажется надо мной.
Но в последний момент, когда я падал под колеса, кто-то железными лапами, а я понял, что - лапами, а не руками, схватил меня и выдернул из смерти.
Обнаженная прелестница уехала без меня, а я снова упал на тротуар и так лежал глазами в небо три секунды, пока не услышал рядом голос:
- Не надо!
Я даже не пытался посмотреть на того, кто меня спас из-под колёс, кто со мной говорил, потому что знал - никого не увижу.
Он невидим, но осязаем, осязаем, когда мне нужно.
И я настолько ничтожен, что извлекаю его из другого Мира, отвлекаю от важных дел, чтобы он тратил на меня, того, кто хуже всех и всего, своё время.
Я почувствовал, что опускаюсь ещё ниже в своём ничтожестве, хотя раньше мне казалось, что дальше падать некуда.
Голая девушка уехала: почему голая? - возвращалась с вечеринки? или бегала на Волгу утром купаться, а одежду забыла дома?
Но теперь: нет автобуса, нет голой девушки, а есть только я лежащий, как камень.
Под лежачий камень вода не течет, но под меня потекла: кто-то справлял около меня малую нужду.
Я поднялся, побрёл дальше, всё больше и больше убеждаясь, что не найду доказательств того, что я не самое последнее из последних.
Мимо прошли пять афронижненовгородцев - хозяева жизни.
Я поклонился афронижненовгородцам, потому что они выше меня по силе духа, по звучанию струн души.
От афронижненовгородцев исходила Сила ума и благонадежности.
Они увидели меня, засмеялись, тыкали в меня пальцами, хлопали себя по увесистым, как мешки с мукой, ляжкам, хохотали вслед.
Как Лермонтовский заяц я побежал от афронижнегородцев, чтобы не оскорбить их своим присутствием.
Но пробежал только два шага и уткнулся в рекламу - "Вместо сердца пламенный мотор".
У меня тоже сейчас сердце походило на мотор, но не пламенный, а - горящий.
На картинке, под лозунгом нарисован зеленый самолет, как из фильма "В бой идут одни старики".
Самолёт помахал крыльями и снизошёл до меня, как до самого ничтожного из ничтожеств:
- Голую бабу в автобусе видел?
- Видел...
- Молчи, тебя не спрашивают, ничтожный.
Афронижнегородцы тебе в спину плевали?
- Плева... извини, самолёт, молчу, молчу.
- Человек анализирует состояние мира, понимает чувствует, как собака кость.