Аннотация: Изумительный роман из моей серии "Роман о ни о чём"
Эсаул Георгий
Москва
2015
Ложьъ
ПРЕДИСЛОВИЕ
В тюрьме "Матросская тишина" скрипнула калитка - появился новый заключённый, единомышленник Аристотеля.
Вошёл в камеру степенно, огляделся, плюнул на мраморную стену и сказал с итальянским акцентом - оперный певец, Звезда Милана:
"ОХОХО! С определенными нечистыми намерениями вы на меня смотрите, на греческую смоковницу в теле карабинера!
Делу - пять минут, потехе - пожизненное заключение.
Если хотите выйти по амнистии, то найдите на моём теле, в любом месте - Правду!
И я на вас Правду найду - скоро выйдем на свободу-матушку; non ascoltate me - scomparirà dal balalaika, gli scoiattoli si spinogryzov!"
- Девушка, милая, не подскАжите, как пройти в филармонию? - мужчина лет шестидесяти, с легкой афганской проседью в парике, лучиками доброты в уголках тёплых глаз, с бородкой - а-ля "граф" улыбнулся Алёне, ласково, накрахмалено - умиление с сахаром, а не путник.
- Хренонию вам, почтенный, а не филармонию!
О спасении своей грешной души мерзопакостной пора вам думать, а не о сладострастии.
Курица вы, а не человек! - Алёна с досады закусила нижнюю губку до крови, топнула ножкой, сверлила незнакомца победитовым сверлом взгляда. - Лжёте вы всё!
Стяжатель с Есенинской тросточкой - набалдашник, наверняка, под серебро, поддельный, но не серебряный, - подражаете поэтам, корчите из себя размягченного аллейного эстета, а в душе вашей - ад, Содом и Гоморра.
Признайтесь, что любите Содом и Гоморру, по вашим бесстыжим стеклам очков вижу - всё решили, всё у вас на корке головного мозга записано, и всё - пошлости с вывороченными обнажёнными телами балерин в кабаке на столе среди бутылок с фиолетовым крепким; непристойности французского направления, скабрезности с хитринкой, хотя вы на лису не похожи и далеко вам до медведя.
Костюмчик, вельветовые стариковские удобные штанишки, рубашечка от Кардена, шляпа полупердунская, тросточка, повторяю, - под Есенинскую - маскируете свою сущность безглазого эстета, разрушителя спокойствия, насильника, возмутителя девственных плев.
Посланник ада вы! - девушка схватила мужчину за руку, не выпускала, словно голодная кошка с карасём в лапах. - Уверены ли, что выдержите Московский шум и раскрытые рты голодных старушек; на обезьян не похожи бабушки - раньше - да, павианы-старушки, а сейчас - бегемоты, потому что старые люди обжираются выше пупка.
С одной целью вы подошли ко мне - обесчестить, затащить в подвал, в ваше чудовищное логово, где раскаяние не сломит гранитные стены с наклейками из порнографических журналов немецкого производства.
Как вам не стыдно, мародёр: отцы наши и прадеды Киев и Москву защищали грудями, а вы оскверняете славную память - соблазняете девушек и - ААААА! - возможно ли это?
ООО! По глазам вашим вижу, что намереваетесь после насилия над моим телом - на органы продать мои запчасти: почки свежие здоровые, потому что пью мало; селезёнка - преотличнейшая, сто сиксилиардов ей цена на Галактическом рынке; поджелудочная железа - в США купят за любые деньги, оттого, что берегу её от сахара и острой пиццы.
Натешитесь со мной, затем в сексуальное рабство продадите на Кавказ, и - пошлО, поехало - Египетские публичные дома, Африканские хижины - везде рады моему белому русскому телу с лёгкой истомой, нежностью хлопковых полей.
После - в расход, на органы австралийским хлебопёкам и китайским рисоводам - так собаку учат писать иероглифы, а - гав выходит.
- Полноте, девушка! Выдумали себе историю - сочинительница, Шота Руставели в теле красавицы! - мужчина потух, озирался по сторонам, но не звал на помощь, боялся, что сумасшедшая, а он для себя решил, что девушка - либо больна на голову, либо - по московским обычаям, хитрым способом "разводит на деньги", как на стекле "БМВ" - официальной машины балерин Большого Театра - после слёз разводы. - Отпустите мою руку, и я пойду, сам найду филармонию, как жену.
Жену сорок лет назад нашёл себе на ярмарке невест МГУ, а сейчас филармонию найду - не местный я, из Саратова - да обмишурился, когда вас спросил о филармонии, словно в сапог толченого стекла набросал.
Любят у нас шутки в обувных магазинах - гвоздь, стекло в новый ботинок бросят, а потом потешаются, когда покупатель с окровавленными ногами - следы для гончей по кровавому следу - прыгает по грязному заплёванному полу эпохи династии Романовых.
Не думал о вас, как о подруге или жертве, я - учитель пения на пенсии; о продаже органов и моих интересах - придумали, затейница, свечку бы по себе поставил - нафантазировали, но лучше пойду своей дорогой; а тросточка - по наследству от деда мне досталась - серебрянный набалдашник натуральный, но не дорогой, серебро нынче дешевле яиц куриных, словно курицы серебряные капсулы из клоаки выбрасывают.
- АХАХА-ХА-ХА-ХА-ХА! - Алёна натужно рассмеялась, но в глазах - недоумение; если не маньяк-насильник, не продавец человеческих органов, не менеджер по переправке девушек в бордели, то - ещё хуже, вся сила зла в одном дедушке, как в атомной бомбе нейтроны. - Дайте же знать, когда захотите моей фосфатной крови, я голову откину, шею вам подставлю - пейте, Дракула, кто же ещё, если не насильник и не продавец живыми органами - русского, а не китайского производства! - Алёна закрыла глаза, откинула голову - самое время убежать мужчине, но крепко девушка держит - так бультерьер вцепляется в шею крокодила. - Не кусаете, ждете, когда народ схлынет; по норам разбегутся, чтобы во тьме творить ложь, размножать ложь, лелеять её, колыхать, как мать убаюкивает чужого ребенка.
Толстая женщина мимо нас прошла - будто пароход без трубы - короткая стрижка, необъятные ягодицы повелительницы летучих мышей, живот - бомбовый отсек, и бомбы в нём - нешуточные, биологическое оружие и химическое.
Лжёт себе женщина, уверяет себя и близких, что комфортно себя чувствует в теле Кинг-Конга, что не нужна ей карьера балерины, а пончо и короткая стрижка, сандалии, необъятные штаны "Чёрное море" - гармонично, правильно и привлекает узконосых кавказских женихов с медальонами, а в медальоне - чёрт с веточкой мандарина.
Певицей мечтала стать в детстве, балериной, артисткой - стройной, красивой, и сейчас знает, что женская красота привлекает ароматом фиалок; но обманывает себя, говорит, что ничего иного, кроме сегодняшнего момента с телятиной и птичьим молоком на ужин - не нужно, словно оторвали жвалы.
Полицейский на нас загляделся, будто мы - жених престарелый с картины Репина "Бурлаки на Волге" и невеста бесприданница - красавица, да, я - восхитительная, кроткая, морально устойчивая, нижнее бельё не ношу, потому что нижнее бельё - обман, как скорлупа грецкого ореха.
Нижнее бельё придумали продавцы и ткачи; раньше без нижнего белья разгуливали девушки, и сейчас - прок, потому что без ругательств, с дышащим белым телом - зной в зимний полдень, а нижнее бельё для красивой стройной девушки - от лукавого.
Полицейский, как краб - разве в детстве о работе в полиции мечтают, когда карликам руки заламывают - сделайте одолжение, не лгите; полицейский мечтал стать космонавтом в шлеме или банкиром в "Мерседес"е, а теперь доказывает ледащей жене - рога она наставляет, пока муж злоумышленников ловит, - что мечта его стать полицейским - воплотилась ярко, в подвале, где шлюх пытают.
Выискивают приезжих красавиц без прописки, и прописывают в каптёрке - насилуют по Закону; на руках бы у них лучше бабушка умерла, чем насилие над воздушной русалкой учиняют.
На фоне беспринципных полицейских уголовников, вы, мужчина в годах, подражатель поэтам, насильник, маньяк, тихий душитель - выглядите монахом в рясе с вышитыми черепами; петух - зверь безобидный, но глаз выклюет.
Не перебивайте меня, потеете вы смрадно, как негр, но вытерплю, и другие мУки терпела, вас вытерплю, потому что Правду ищу, как генерал в общежитии прачек ищет свои галифе.
Сейчас скажу, почему ко мне подошли, что задумали, и, если в подсознании нет преступления, признаетесь; но, если в глубину затронула, как водолаз трогает утопленницу - не возражайте, потому что приумножите ложь, и она взойдёт горчичным ростком - так из котёнка вырастает барс.
Вы, наверняка, меня заприметили - не подошли к старушке, к старику, к полицейскому или к бегемотообразной женщине с короткой стрижкой - "мальчик", охальник с проводами вместо сухожилий.
Отметили мою ладную фигуру, и, возможно, увидели, что нет нижнего белья под лёгким ситцевым сарафаном - задери и бери, как в шведской бане.
Почему ко мне подошли за советом, а не к нищему в драных портках и с герпесом - убийца мух?
Нищий и полицейский пользы вам не принесут, а рядом со мной - фантазируете, представляете, как я улыбнусь вам, затем приглашу в ресторан и спляшу обнаженная среди бутылочек фиолетового крепкого на столе - так лошадка пляшет перед дрессировщиком.
Вы облизали меня мечтами, смущаетесь, закрываете двери сердца, но в фантазиях открываете кино - вы обладаете мной, я восхищаюсь вами, вашим талантом, умом; телом нельзя старческим восхититься, даже во снах никто взаправду стариков не любит, потому что каждый старик - чёрт
Пофантазировали, думали, что я провожу вас до филармонии - в старых фильмах девушки пожилых мужчин сопровождают, показывают достопримечательности Москвы с небритыми лобками теннисисток.
К удивлению вашему добавлю, что - наилучшее о вас думаю, и это лучшее заслуживает каторги, электрического стула с петлей на шее.
Если бы я сейчас предложила вам - пойдемте в укромное место; я спляшу перед вами обнаженная, песенку спою, а затем сделаю эротический массаж сердца и всего, что ниже; затем - веселились бы мы, гуляли по Москве, пили красное французское вино, но не украинское, потому что украинцы для москалей в вино куриный помёт добавляют - побежали бы со мной вприпрыжку, о филармонии забыли бы - и это правда.
Зачем же лжёте самому себе, что вам надобна филармония, а не моё хорошее отношение и шикарное тело; будто в зеркале увидели домового и ему солгали?
Променяли бы филармонию на игры со мной - помилуйте себя, перед смертью не лгите, умрёте скоро с ложью; все умирают, потому что лгут; кто не обманывает - вечно живой, как кипарис.
В душЕ попрекаете меня, а глаза ваши не лгут, масляные - оловянные - по три рубля за литр таких глаз.
Сейчас подол платья подниму - пусть только делегация японцев пройдёт, наглые они, халявщики, - вам себя покажу ниже пояса без нижнего белья; увидите чудовищную ложь - не мою, у меня ТАМ по Правде, хотя не та Правда, что ищу, а может быть, и не Правда у меня - иллюзия цирковых братьев Запашных?
И циркачи врут - голову тигру в пасть, - боятся, а улыбаются, словно улыбкой смывают кровь Мамаева побоища.
- Где Мамай? Где филармония? - полноте девушка, оставьте меня в покое, в состоянии энтропийного нуля, как Космическую частицу, - мужчина вырвался, торопливо пошёл от Алёны, она - за ним, будто цыпа за курочкой. - Не поднимайте подол; мне - филармония, а не ваши прелести сомнительные; расхваливаете себя, а хороший товар в рекламе не нуждается, как филармония и скрипачи в алкогольном бреду.
Создали теорию, за своими домыслами жизни не видите, не радуетесь, в уныние пришли, засохли карельской березой в пустыне Сахара.
Мне говорили, что Москвичи - жулики, не верил; добрые Советские фильмы о Москве нарочно смотрел - профессОра, студенты, рабочие, дворники - с пониманием, а сейчас - ужас, веретено с последней степенью упорства; не пойму я вас, шебутную, как хомяк.
Выдумали, и фундамент ваших глупостей - сексуальное помешательство с переходом на торговлю органами, словно у бандитов других дел нет, как ваши прелести распределять по странам и континентам, особенно - каннибалам, похожим на лопаты для угля.
- Опять лжете; не от меня убегаете, а от своих желаний похотливых и порочных, как городская канализация, - девушка шла рядом, улыбалась, будто во сне, когда упала с Кремлёвской звезды. - Опасаетесь, что вас в полиции признают насильником, сексуальным маньяком, убийцей, и жене вашей отпишут, что приставали к молодой девушке, но не в филармонию шли, куда устремляются стяжатели в вельветовых канареечных штанах.
ООО! Направляетесь, идете поспешно, целеустремленно, а обманывали меня, что Москву не знаете, не ведаете, где филармония, но цель держите, уверенный гусь перелетный.
Горячку с вами наживу, а Правду не увижу; лишь бы одним глазком на Правдивого человека взглянуть, а дальше - хоть в Президенты, хоть в прима-балерины, одна дорога среди полей лжи.
Год назад я за правдой в Рязанскую губернию отправилась, одна, без трусов - промежность истерзала, намозолила, а Правды не нашла, хотя уверяли меня, что в каликах перехожих Правда живёт, в народе, когда из ушей - вонь, а на языке - огонь, как у Саламандры.
В придорожный кабак около Рязани заглянула, выжидаю, когда калики или коробейники с Правдой придут, Правдой пищу удобрят, словно солью Египетской.
Дверь скрипит несмазанная, а, наверняка, столяр за смазку денег взял немалых, но пропил деньги, а хозяину соврал, что петли смазаны репейным маслом номер "Шесть"; духи "Шанель" - номер пять, а масло - номер шесть, полезная победа масла над духами.
В таверне балерины пляшут, по очереди раздеваются, на столы забираются и танцуют обнаженные среди бутылок, бесплатно, будто им деньги не нужны, а они - дУшки!
Обманывают себя, но тешатся белыми лебедями.
Крестьяне - с чёрными арапскими лицами - негодяи усаживаются за грязные столы, величественно требуют водку и пиво - портвейн нынче дорогой; иногда перекидываются в вурдалаков, но не опасно - не кусаются; или мне кажется, что перекидываются, слишком от них дух преступный, обстоятельный - ложка в воздухе стоит.
Будоражат меня грязные нищие - чувствую, что Правда сермяжная в драных портках рядом; зачем калика перехожий соврёт?
К чему ему ложь, если он нищий, как рак отшельник без панциря?
Ко мне за столик подсаживаются трое калик - волхвы или коробейники - с длинными бородами, посохами и лучистыми очами, в которых кроется вожделение; кобры.
"Мечтаете ли стать моими друзьями, люди добрые, обремененные годами? - спрашиваю, от волнения дрожу, нарочно ногу на ногу закинула, чтобы видимость миллиона между ног возникла. - Стыдно, когда молодая красивая девушка - белая, сдобная, чистая - набивается в подруги нищим каликам перехожим с могильными крестами на грудях.
Знаю, что желаете моей плоти, или кузнец вам мошонки дюжим молотом отбил, и уже только о пище для желудка мечтаете, словно вас убили, похоронили, а вы из-под земли вышли, как кроты кладбищенские".
"Обещаю, что пользы от меня - центнер кала и мочи с гектара; я не корова, но при хорошей кормёжке - унавожу целину - батя, не горюй! - волхв сделал вид, что не услышал меня - опять же обман, но я к обманам привыкла, оттого, что живём в океане лжи, креветки нам завидуют, любят они грязь, как свиньи.
Во Вьетнаме креветок в чанах с грязью разводят, аминокислотами кормят, ядами, а потом - в ресторан Московский задорого, чтобы жирные тётушки - называют себя с избыточным весом - не ссорились из-за еды, как собаки дерутся из-за резинового утёнка. - Барин с беспокойством меня оглядел, но не щупал, опасался моих сифилитических прыщей - так русалка спасается от карася.
Спрашивает: стану ли я коней воровать и коз?
Отвечаю, что сворую всё, что под руку попадёт - я же нищий, а нищему всё впрок, даже рога обманутого мужа.
Барину мой ответ по душе пришёлся: говорит, что, если свои воры в деревне, то цыгане и другие ушкуйники не сунутся - на всех коз не хватит, а баран - баранов, как бабу пользуют.
Я сплоховал, оговорился, что щепетильность нищему вредит, а на дочку барина засмотрелся; выйдет случай - её на сеновал затащу и обрюхачу, как голубя на чердаке.
Барин снова смеется, доволен, хохочет:
"Ежели ты гусар в рубище, то - забирай дочку мою; дети родятся шаловливыми проказниками с глазами на тюрьму; одна дорога детям - в Депутаты".
Я в недоумении: думал, что стошнит меня, барин на дыбу подвесит за откровенность, а он дочкой торгует, как мукой - рубль за воз".
"Вы, вы Правду сказали барину! - не выдержала, допила фиолетовое крепкое, к калике перехожему жмусь, прижимаюсь, от Правды тепло получаю, как от Русской печки с запечённым медведем. - О дочке обмолвились, не побоялись Правды - мне показалось, что в голосе вашем прозвучала фаготная нотка сожаления, неуловимая, но в Правде и сожаление не утонет, пусть приснится вам в награду дочка барина в бане - Снегурочка на полатях.
Я девушка, ревную вас и к Правде, и к дочке барина - ишь, как лицо ваше перехожее исказилось в сильнейшем испуге при одной мысли, что я вашу Правду унесу, а с вашей дочкой барина заведу - модную в Амстердаме - женскую любовь.
Нет, не обворую вас, правдоборца, похож вы на извозчика; допивайте фиолетовое крепкое, пойдём, силами померяемся во двор, заодно и о Правде расскажите, потому что до сих пор я Правду не видела и не слышала, словно - глухонемая продавщица воздушных шариков".
"Не прогадать бы с тобой, странная девушка без нижнего белья! - волхв с болезненными усилиями подавлял желание укусить меня. - Искренне, искренне ваш, девушка с набором анализов.
Каждый человек - сосуд с анализами!"
Бледный, как инфарктник, ударил меня коротко снизу вверх кулаком в челюсть, подражал Майклу Тайсону, боксёру - и получилось.
Я очнулась, Мир не узнаю, а надо мной волхвы заклинания шепчут, хлопочут, на лицо мне фиолетовое крепкое льют, словно кони мочатся.
Самый старый волхв дунул мне в лицо - смрадом болот дохнуло, вытащил из портков кнут, а на рукоятке кнута надписи мелкими чуднЫми буковками, словно карлик пиписькой писал - привязал гусиное перо к пипиське и писАл - модно так в Амстердаме:
"Мы бы показали тебе Правду, но нет её у нас; снова тебе не повезло, девица, словно накрыло волной.
Не за дочкой барина друг наш сердечный устремлялся - врал он барину, - а на добро его зарился, на каменья драгоценные и злато-серебро.
А, где золото и обман - там Правду не ищи, ноги сломаешь, и промежность порвешь о межевой столб. - Внимательно, по-отечески смотрел в мои очи озёрные, ждал, когда я его поцелую как икону.
Не дождался, поднял меня на руки и мотнул головой своим сотоварищам, чтобы сопровождали, как на каторгу декабристов: - В сарае мы остановились, и тебе дорога - в сарай, где Правда в серых мышах.
Мыши никогда не лгут, только хвостами виляют, будто номер тринадцать на каждый хвост приклеили".
Я руками обхватила шею калики перехожего - так заяц хватается за ногу дедушки Мазая, - захохотала остро, потому что - молодая козочка, прелестная, без воспоминаний о пошлостях и отрезанных ногах.
Козлик - хорошо, без козлика козы не рожают, словно после Чернобыльской радиации коровы.
Мышкой обманываешь меня, сараем подластиваешься, а на уме у тебя не Правда, а - ад с чёрными собаками, похожими на обгоревшие деревни.
Думаешь, что затащите меня в сарай - снасильничаете бесплатно, потому что в книгах пишут, чтобы мужчина обманывал женщину; от обмана дети родятся и Отчизна процветает, унавоженная.
Но книги - ложь; писатель пишет ради денег и славы, а не ради Правды; Правда денег не даёт, а, наоборот, отнимает деньги и на каторгу посылает с бубновым тузом на телогрейке.
Книги о любви и насилии, а написаны не на бумаге, - бумага только кажется нам, морок, а не бумага, - написаны на коже человеческой.
Черти в аду с людей кожу сдирают и на коже ложь книжную пишут, чтобы распространялась по Миру и ломала глаза подслеповатым детишкам с ограниченными возможностями.
Неси же меня, дедушка с очами горного сурка, в сарай!
Играй свою роль Правдоборца, угомонился бы на старости лет, но нет - с перехваченным дыханием, известковым лицом - никого не боишься, потому что червь в тебе живёт, питон, анаконда из Аргентины". - Сказала и сомлела вареной уткой.
Калики переглянулись; лица их стали квадратными, глаза позеленели, голоса, когда открыли спор - надтреснутые с чириканьем лесных воробьёв.
Бросили бы меня на пол в кабаке и ушли бы в коленкоровом недоумении, но передумали - слишком я сладкая ягодка, чтобы так, не отведав, от меня без Правды кто отказался, не люди, а - сельская школа из брёвен.
Калика меня в сарай принёс, будто куль с мукой, бросил на чёрное сено и крикнул в тёмный угол - думала, что чёрта призывает, чтобы принял меня в жертву, как борца за Правду, но ошиблась, окаянная.
"Анфиса! Полюбуйся, нашёл Правдоборку, но с душком, словно у медведя в берлоге пролежала зиму!
Гони прочь, сомнения, Анфиса, не зашиби гостью!"
Из угла вышла молодая женщина в балахоне - скрывает фигуру, но даёт простор воображению - так матрос на дне океана воображает, что он на кушетке дома у невесты.
Долго рассматривала меня, затем заломила руки, затрясла головой - колокол любезности, - запричитала, бегала по сараю в беспокойстве дворника в снежную бурю:
"Девица! Что же это за беда, когда ты в сарае, где не только Правды нет, но и ложь не найдешь, потому что - бедные мы, нищие, калики перехожие.
Саксаул и перекати поле - выше нас по статусу - пусть помолятся за нас.
На руках дедушки Анфима тебе, девка, неловко было, поэтому на соломе прыгай - книг у нас не найдешь, а ногу выше головы не поднимешь - воздух тяжелый с драконами китайскими не позволит".
Неслышными шагами бродит вокруг меня, а я - задорная, потому что Правду ищу - ногу выше головы подняла, словно дракона в челюсть ударила.
Ахнула Анфиса, калики мужчины охнули, попадали спелыми грушами на землю.
"Волжская пойма у тебя между ног, девушка-балерина! - Анфиса вскрикнула, погладила меня по головке - рука тяжелая, влажная, болотная. - Мужики из-за тебя, наверно, убивают друг друга - ножи дамасские в печенки тычут, головы срубают - и поделом им, потому что на войну не идут, а по кабакам балерин выискивают, словно балерины - генералы.
Отрадно смотреть на твою стать, спасибо, подружка, а то я чуть из ревности к моим каликам перехожим, тебя не задушила.
Ты - красота недосягаемая, словно синий гроб для гея карлика.
Завидую, глотаю слезы, но подчиняюсь; с детства мечтала, что стану балериной, в Большом Театре СССР ногу выше головы подниму, а на ноге - алый стяг революции!
Маменька надо мной насмехалась, перстнями тяжелыми по лбу стучала, глумилась, говорила, что с моими талантами только в графской ложе сидеть, а до поднятой выше головы ноги мне, как до поднятой целины с Леонидом Ильичом Брежневым.
Папенька - боярин - не потешался над моей бедой; подойдёт, бывало, добренький, главного бухгалтера России из себя мнит, смотрит мне в глаза - иногда часа три неотрывно - и дышит тяжело, по-чеховски.
Наложила бы я на себя руки от тоски, что никогда ногу выше головы не подниму - сумасшедшая, геометрию Лобачевского изучила, а ногу выше головы не подниму, поэтому место мне - в аду, возле костра, где черти картошку пекут.
Оттого и с каликами перехожими связалась одной цепью, как нитью Судьбы Ариадны. - Нищенка знатного рода отвернулась, плакала, плечи тряслись, словно на бульдозере по скалам. - Умирает Правда в скитаниях, и в поле нет Правды!
Уходите, мои печали, пить буду, много, очень!"
Словно волной из бочки с солеными огурцами меня окатило.
Подбежала, целую руки калики перехожей, плачу, умоляю, чтобы не лишала себя жизни - не два раза живём, как ящерицы.
"Полноте, душенька, что же вы сразу - к чертям, как в полицию?
Случается, что паскудные девушки живут и никогда ногу выше головы не поднимают - противоестественно, конечно, потому что девушка без длинных волос и, если ногу выше головы не поднимет - миф, но - толстухи, ленивицы - тьма их, и мужей своих бьют скалками и вертухайскими ботинками.
И ты проживёшь - в нищете, в гонениях, в позоре, оттого, что ногу выше головы не поднимаешь, - змеи, гадюки подколодные не жалуются, в грязи копошатся, и ты живи цветком надломленным.
Возможно, что твоё дитя женского пола, прижитое от калики перехожего, поднимет ногу выше головы - посрамит мать, но семейную честь поддержит, золотом осветит твою никчемную сломанную жизнь, будто ты в кондитерской подавилась пряником.
Ты же не виновата, что уродилась калекой с бедами тазобедренного сустава, если ногу выше головы стягом не поднимаешь!" - Я ободрила Анфису, подняла с земли драную - красную с чёрным - шаль, накинула на голову, потешалась, люблю шутки-прибаутки; если Правды нет, то посмеюсь, как русалка над дельфином.
Анфиса поблагодарила меня взглядом, затем добавила в благодарность слова и обжимания, разгоняла мою кровь, как пиявка:
"Спасибо на добром слове, пленница с улыбкой в бровях; койоты под саксаулами прячутся, а улыбка твоя лисья - в брови прыг-скок, шаловливая. - Личико Анфисы засветилось радиоактивным ошеломляющим светом; огромные русалочьи очи засасывали свет - так пожарные насосы из винного погреба выкачивают напитки. - Но не в тазобедренном суставе моя беда, трезвость - норма жизни столяров, а норма жизни девушек - визг, сон в послеобеденное время, нарочитая полурастрепанность с элементами кокетства в чулках.
Равновесие я теряю, когда ногу выше головы устремляю - так журавль теряет лягушек, если горло пробито.
Ромео его звали - никогда не трудился, угождал в трактире, в меня влюбился, а нам - по семь лет, словно под одним кустом содержали приют бездомных мышей.
Изгнали мальчика из Чечни, за непостоянство, за непочтительность и неблагоразумие - слухи, а в трактирах слухи разрастаются раковыми опухолями.
За мной ухаживал, по-русски слабовато разговаривал, но брови хмурил, как эль-койот.
Подозвал, руки дрожат, маленький, а брагой от него несёт, словно рыцаря проглотил с пьяным конём.
"Анфиса, а ты ногу выше головы поднимешь? - спросил, в сторону смотрит, былинку степную перекусил, ногами босыми в песке сатанинские приветствия чертит. - Маленькая ты, бледная, снежная, и я маленький, но я - умён, потому что - южный фрукт, а на Юге всё очень быстро зреет и сохнет на ветрУ.
Мой дядя Джохар быстро созрел и засох плодом хурмы или урюка - не различаю их, потому что - дальтоник, как Чебурашка.
Всю жизнь дядя Джохар мучился, ворчал, волновался, часто бледнел, смотрел в тёмный угол, и предрекал, что из угла вылетит шайтан-арба с мешками гнилой чёрной картошки - лица афроамериканцев.
Почему - афроамериканцы и картошка? - загадка нашего национального института; писатель О. Генри написал о королях и капусте, а дядя Джохар, когда кушал, видел гнилую картошку с мохнатыми хвостами.
В детстве, в детском садике дядя - ещё не дядя, но уже с бородой, бакенбардами и усами - влюбился в девочку - Лейлу, одногруппницу - тоже усатую и с женской нежной бородкой.
Лейла жила во дворце, где много стульев, потолки высокие, акведуки - светлые, в арыках - караси жирные, по продовольственной Нигерийской программе.
Джохарчик - у него попка шелушилась, часто тальком из стирального порошка "Дося" присыпал - чесался, в раж входил, поэтому решился и нарисовал письмо Лейле, словно из воздуха пирог сотворил.
В письме схематично обозначил себя и Лейлу и то, чем он её любит - так большевики любили революцию.
Лейла письмо долго рассматривала в пламени свечи, бренчала монистами, а потом расхохоталась, показала длинные зубы - наследство графа Дракулы и бросила в лицо Джохарчика слова обличения:
"Не нужен ты мне, Джохар-архар!"
Джохарчик впал в ступор, бросил детский садик, в школу не ходил, а только воевал, искал в войне ответ на вопрос "Да, кому я нужен?"
Война закончилась, а вопрос крылом аиста висел в воздухе.
Дядя Джохар слег больной, вызывал в саклю рабов, и они, по Советской армейской привычке, чесали дяде Джохару пятки и совесть.
В болезни дядя Джохар пошел к реке Сунжа, бросал в неё слова, как давно Лейла бросала в него обиду:
"Сунжа! Ответь немедленно, кому я нужен!
Если не скажешь - то взорву твою воду, не побегу, а в русле устрою скачки арабских коней с верблюдами".
Ничто не ответила крутобедрая река Сунжа дяде Джохару, за что и получила - три связки динамита - намёк на войну с Антарктидой.
Волна выплеснула на голову дяди Джохара камни и древние артефакты - голова не выдержала нагрузки истории и треснула спелым арбузом с бахчи дяди Рамзана.
На могиле дяди Джохара дядя Рамиль доказывал, что не река Сунжа сгубила дядю Джохара, а неверие его сгубило в девушек, которые не поднимают ногу выше головы - лентяйки в красных шароварах и пестрых тюбетейках - розы". - Ромео вздохнул, стал похож на Есенинскую старушку - я после поняла, когда узнала стихи Есенина, продолжил, и в продолжении я услышала шипение змеи: - Я знаю, что девушка - не девушка, если ногу флюгером выше головы не поднимет".
"Я - девочка, осенью в школу пойду, а ты, Ромео требуешь от меня бессознательного подчинения, бессвязных и горячих оправданий, сильных чувств, на которые способны только пятнистые коровы.
Если корова без пятен - плохой удой, надо корову пятнами краски покрыть, подкрасить, словно Великую стену в Израиле.
Пусть искусственные пятна на корове, но надой повышается, - я вскричала, стыдно, что ни разу не пробовала ногу выше головы поднять, берегла себя для вишневых садов с виноградными улитками - так Принцесса бережёт себя для конюха. - Странно ты выражаешь свои желания, Ромео, не укоряю тебя за слог, в мозгу твою бесцветную речь разукрашиваю красками Ильи Глазунова - ты мемекаешь и бебекаешь - "Дядя Рамиль гхм, гора, воздух, баран", - а я разумом за тебя предложение составляю ученое, без фривольностей, слова подбираю знаменательные, сверкающие, как очи пастушки после грозы".
"Не путай, Анфиса, да?
Ногу выше головы поднимать, да?
Ум иметь много, да?"
Я заплакала, но ногу выше головы потянула, пробовала, не хотела, чтобы Ромео записал меня в клоунихи, обозвал никчемным бурдюком.
Перед мысленным моим взором пробежала недолгая, как у бабочки махаона, жизнь - бесчинства, разница в весе борцов сумо и воспитательницы детского садика, которая подкладывала в ботинки детишек толченое стекло, черти на огороде в зеркале - боялась я чертей, неофициально намекала воспитательницам, чтобы зеркала замазали гудроном или разбили; не слушали, потому что ждали чёрта из зеркала в мужья.
Потеряла равновесие, упала в пыль - спелый колос пшеницы я.
Ромео взирал на меня из-под чащобы бровей, не хулил преждевременно, но и руку не подал, гордился, что у него в роду Соломон.
Я поднялась, улыбалась конфузливо, снова тянула ножку выше головы, верила, что грянет гром и разорвёт мне промежность - тогда нога пойдет легко, без сопротивления злых сухожилий - так лодка без якоря несется по реке Ниагара.
После сотой моей попытки Ромео упал в траву, заломил руки за головой и ругался долго и обстоятельно, зашифровано обличал мою застенчивость и невозможность поднять ногу выше головы.
Я плакала, слёзы виноградинами падали на сандалики - кожаные, дорогие, - и казалось мне, что из меня чёрным дымом выходит вчерашняя бурда, которую воспитательница Зоя Петровна называла баландой.
Ромео схватил меня за руку, горько усмехнулся, будто он - конферансье на "Камеди клаб", в отчаянии потащил меня за деревню, на выселки, в дом колдуна, словно коня украл и вел на надувание соломинкой в зад.
"Урюк! Ослабля! Сабля!" - Ромео выкрикивал, давал мне возможность найти в его словах глубочайший смысл средневековья; но я - ошеломленная своей неудачей, не обращала внимания на ораторствования бородатого мальчика с глазами на Юг.
Колдун дедушка Матвей давно впал в прелесть - одинаково мудро разговаривал с олигархами и с демонами, - меня узнал, обрадовался, предложил похлёбку с лягушками - подарок из Франции, как пингвин - посылка из Антарктиды.
Ромео пожаловался, унижал меня словами, два раза пнул в промежность, плевался, говорил, что я опозорила его род, теперь он обязан смыть позор кровью жертвенного барана, а барана у него нет - съели хорьки, поэтому я для Ромео - баран.
Колдун дедушка Матвей рассматривал меня, искал причину, почему я не подниму ногу выше головы, заставил раздеться донага, и я стояла тростиночкой на ветру, обнаженная, но без робости, потому что часто танцевала в нудистком балете нашего детского садика.
Колдун благодушно расчесывал бороду гребнем из кости мамонта, вел литературный разговор с - невидимым нам - демоном, басил, иногда скатывался на фальцет, грозил мне пальцем, щелкал ногтями - давил вшей, и по истечении двух часов исследований сказал с мягким укором городничего:
"Анфиса, золото полей ты, а не балерина с египетской ногой.
Траур по тебе не закажем, я - не Лев Толстой, но похож, особенно в бане с крестьянками, вышагиваю, будто петух по Гамбургу.
Жизнь - игра в прятки; кто прячет камень за пазухой, кто - скелет в шкафу, а ты спрятала своё умение поднимать ногу выше головы, поэтому ведьмы тебя на шабаш не пригласят; видано ли, чтобы ведьма ногу выше головы на шабаше не подняла?
Я дивлюсь прихотям деревенских дурачков, но страсть моя - в деньгах, а твоя - в сиськах.
Сиськи твои выросли огромные, тяжеловесные, двухпудовые гири - поэтому перевешивают твоё тело, когда ты силишься ногу выше головы поднять, бросаешь вызов сиськам.
А ведь ты - ещё маленькая девочка, страшусь заглянуть в медный таз Судьбы, опасаюсь, что твои сиськи в скором времени накроют Россию - благо, что от непогоды, а, вдруг, - и от воздуха закроют; как подушкой в Московской тюрьме душат банкиров.
Сиськи не позволяют тебе поднять ногу выше головы, и не разрешат, а будут тянуть к земле-матушке.
Я, хотя и мужчина, но мечтал, чтобы у меня выросли женские огромные груди - любопытно, каково с сиськами мужчине; может быть, с грудями я превращусь в Царицу Савскую?
Притирал, колдовал, но сиськи не выросли; вымя коровье появлялось на груди, курдюк, даже лицо Царя Ивана Грозного проступала на грудной клетке, но женские сиськи имени Анны Семенович не выросли, о чём скорблю, сожалею, особенно, когда узрел у тебя сокровище - не сокровище - кто как понимает; Секс-бомбой ты станешь, но славы балерины с поднятой выше головы ногой никогда не пожнешь, будто тебе обрубили уши", - колдун дедушка Матвей присел на стульчак из дуба, свесил голову, закрыл лицо рушником с красными петухами, закрывал от себя Мир со мной и гимнастками.
Я - в ужасе, что никогда не подниму ногу выше головы, потому что сиськи уронят меня - побежала в поля; не слышала, как кричал, а затем затих Ромео в объятиях дедушки Матвея; Ромео через сутки нашли обезглавленного под поездом братьев Черепановых.
Вечерние росы охлаждали мою печаль, жаворонки убаюкивали, а на Западе золотым червонцем падало Солнце, уносило мои мечты о славе прима-балерины Сиднейского театра, похожего на изувеченного карлика. - Анфиса скинула балахон, стояла обнаженная, во всей красе огромных, но прилично огромных, не безобразных грудей, от которых огурцом в холодильнике леденел ум. - Работать мне не надобно - скинула блузку - мне сразу деньги несут за просмотр, а тронуть груди боятся, словно они - динозавры.
К каликам перехожим пошла, с ними успокоилась, потому что их хлеб - голуби в городе и горох в деревне.
Никто меня в каликах не укоряет, не журит за огромные груди и неспособность устоять с ногой поднятой выше головы, да и не четвертинка водки я, чтобы меня укоряли, когда я палёная, будто бегунья на сорок два километра".
"Ого! Ага! Как это? Объявите меня, что я без сознания проживу трое суток, как увидела? - я воззрилась на роскошь - не каждой худой девушке по плечу огромные - но необычайно гармоничные, будто по гармошке в каждой - груди Анфисы. - Думала, что - ложь, а вышло - море лжи, Содом и Гоморра в сарай пришли!
Глазам не верю, дыхание затаила козой под барабаном, а глаза - цах-цах, хлопают, не оценят: и Мир в твоих грудях, Анфиса, и отсутствие поднятой выше головы ноги - прихоть человеческих страстей!"
Калики оживились рыбами в большой воде; старец - он за главного, - рубище скинул, а сам уже на боевом взводе, царь-пушкой грозит; не Петр Первый, и я не шведка, но - грозит мне старец.
"АХАХАХА! - захохотала, навострила ушки, на старца с обожанием смотрю, Правду в нём ищу, хотя бы - крупинку с карат, но не нахожу - всё черти унесли. - Дедушка с бородой и глазами, никак насильничать надумал, меня извести, подмять моё белое девичье тело, уронить его достоинство и массу - так конюх со злобой отвергает притязания графа.
Могла бы сделать вид, что не заметила вашего намерения, опустила бы глаза, и весь процесс пела бы песни о Революции; а вы бы в меня свой внутренний смысл перелили, снасильничали и себе бы оправдание нашли, что вы - не граф, и не Царь, а калика, поэтому калике, как разбойнику, а все разбойники - странники - всё дозволено, даже щука Емели у вас в подчинении.
Пожалуйте, входите в мои царские врата, не препятствую, потому что между ног у девушки - простор жизни со столкновениями суровости и душевной тонкости.
Но заранее уверена - не получится у вас акт насилия, потому что и у других насильников надо мной не получается, оттого, что без Правды вы приступаете к делу, с ложью в сердце и в чреслах, а через ложь девушку мужчина не полюбит - сломает свой источник неприятностей.
Если бы вы по Правде, то снасильничали бы, а потом хвастали среди растаманов, что красивейшую девушку Правдоборку любили; свет не любите, а меня бы полюбили, как Тузик грелку.
Но - беда - Правду, даже, если и призовёте, то не получите, плюнет на вас Правда, не снасильничаете над правдой, потому что она не коза горная.
ЗакурИте, пусть хоть что-то вас порадует, вдохновит - так дирижер вдохновляется аксельбантами адъютанта в третьем ряду.
Догоняйте же меня, старец лживый, шалун шелудивый!
ДогОните - Правда и я - ваши!"
Смеюсь, бегаю по сараю, обнаженностью калику заманиваю - так рыба удильщик поплавком приманивает ихтиолога.
Старец взревел тонущим "Титаником", взбрыкнулся, да - не заметила: естеством своим или духом - сшиб опорный столб в сарае, как Правду-матку из-под ног мичмана выбил.
Я - потому что готова, ожидала катастрофу - выбежала из сарая, а калик и Анфису - накрыло досками, стружкой - и ещё пара баранов с батраками на крыше в любви корчились, тоже массой придавили калик.
Трактирщик вышел из заведения, задумчиво закурил - трубка у него диковинная, лебедь или пенис с причиндалами, - молвил с глубокомыслием колодцекопателя:
"Своеобразное представление у калик перехожих об оргиях - вакханки позавидуют!
Насыщались бы телами, передавали в скромности жидкости друг другу, но сарай, зачем сломали, они же - не кони.
Я не боюсь драк, ружей, мин, наговоров колдунов; никогда, даже в женской бане не оступался, не падал лицом в землю или в корыто; прыгал с крыш домов и с колоколен, ночью на кладбище раскапывал могилы, искал философский камень, - создавал себе репутацию Мужчины с большой буквы.
В глубине души я ругал себя, называл противным младенцем с серой кожей, обещал, что когда вырасту, то поставлю таверну, а рядом - сарай для утех калик.
Мечты сбылись, да самогонный аппарат к мечтам прибавил, сам себе лгу только по пятницам, когда жена из зоны на побывку приходит, голодная, похожа на ежа в рукавицах.
Но почему, отчего калики перехожие, не Великое в жизни ищут, не смысл своего существования обдумывают, а - сарай мой ломают, словно он - граница между Мирами?
Батюшка мне завещал сараи для калик перехожих строить, да я потом уверял себя, что идея моя и мечта моя, потому что я и батюшка - две половинки арбуза, как Тайваньские братья Мао.
Вечером придёт батюшка ко мне в детскую, колыбельку качает - я до десяти лет в колыбели спал по бедности, - сивухой ум мой будоражит и ругает свою жизнь с балеринами и фиолетовым крепким:
"Сынок мой, Иванушка, молод ты ещё, писька не заколосилась, поэтому не знаешь о бедах, которые кроются в печке и в часах с маятником; собака дикая в часах сидит, но редкий человек эту собаку увидит, потому что имя ей - Выгода!
Любовь с твоей матушкой Ефросиньей возникла у меня на биологической основе, но не на духовной, о чём сожалею и каюсь, а также виноват, что часы с маятником пропил, и пса дикого они унесли - так ночной ветер срывает с балерины лавровый венок.
Железы внутренней секреции - будь они ладны - виноваты, продукты вырабатывали; половые железы - стяг Отечества, создавали для меня и для Ефросиньи фон для барахтанья на сене в сарае.
Темпераменты у меня и Ефросиньи разные; я уже курю в бессилье, а Ефросинья к парубкам бежит простоволосая, жемчужиной в ночи нагая к конюхам кидается, требует, чтобы они её через костёр бросали и любили
Много я повидал дружков твоей матушки, но до сих пор не знаю - в чём смысл жизни: в прелюбодеяниях? в воинских подвигах маркшейдеров? в танцах на столе обнаженных балерин? в паралимпийских рекордах незрячих конькобежцев? в измене любимых жен?
Батюшка уходил, а мысль о сарае вспыхивала во мне со смешанным чувством гадливости, праведного гнева гномов и горьким ощущением бессилия перед ледоходом на Волге".
Трактирщик пошёл к сараю, а я в Москву вернулась; не нашла Правду в каликах, в полях, в пустых людях, от которых, если и звон, то - от колокольчиков на мудях!" - Алёна остановила спутника, заглянула ему в глаза, словно высматривала в них карту сокровищ капитана Флинта: - Эка, мужчина, да вы меня не слушаете, неблагодарный лжец.
Обманываете себя и меня, кривите лицо, будто внимательны, интересна я вам с рассказами, а глаза ваши выплескивают ложь - так в Италии хозяйки по утрам на улицу выплёскивают срам из ночных горшков.
Запах сена более правдив, чем вы!
Прощайте, скрытый скоморох с комплексом маленького мальчика, отчего похожи на ушат из Сандуновской бани.
В Сандунах я часто бываю, ищу Правду, но среди голых тел Правды нет, как нет её и в березовых вениках.
Не береза, а - дуб и тополь, мутанты! - Алёна махнула рукой, пошлА от собеседника, словно ударилась волной о колонну Большого Театра.
Мужчина долго стоял, качал головой вслед эксцентричной Москвичке, сожалел, что в нём Правды нет, попросил у себя прощения; передумал о филармонии, и направился в кабак нижайшего профиля - запить горе двумя литрами фиолетового крепкого - заменитель крови и Правды.
Алёна подкрасила губы, добавила помаду взамен, ушедшей в разговоре, а, когда подняла глаза - наткнулась на добрый взгляд улыбчивого полицейского лейтенанта, толстого, как бревно под бегемотом.
Щёки полицейского горели доменными печами в Помпее, и лучики доброты вылетали из уголков голубых - цвета иранской лазури - глаз.
- Ах! Полицейский! Вы смущаете меня наивно-покровительственным видом человека, защищенного от глупости, пошлости и моральных язв!
Насильник вы, а щёки ваши - барабаны для мышей.
Мир, Москва - моя стихия, а вы в ней - пачкун с грязными замыслами; не о защите населения радеете, а - о своем кармане, о выгоде, о лишней звездочке на погоне - мрак с нагайкой в каждом зрачке.
Что же вы обманываете себя - что - столп законности, если знаете, что к вашей жене начальник отделения ходит - обязательно прелюбодействует, когда вы на дежурстве, не хочет, и жена ваша, может быть, ему не по нраву, но он обязан прелюбодействовать, потому что все начальники так поступают, им по статусу положено с женами подчинённых барахтаться, и в этом бОльшая правда, чем в вашей лживой улыбке овечьего страха.
Не балерина у вас жена, знаю, потому что полицейские берут в жены учительниц, библиотекарш и медсестер; другие женщины с полицейскими жить не станут: а, если и ошибутся - например, бухгалтерша за вас пойдёт, то обязательно себе колечко с блестящим камушком в клитор вставит и с пирсингом - опять же - под вашего начальника ляжет, или на нудисткий пляж выйдет с размахом, раздует из свиньи пожар, блеснет навершием больших и малых половых губ.
Тьфу! Стыд и срам Амстердамский!
А ещё полицейским называетесь, словно вас мёдом облили и закопали в шелуху от грецких орехов.
Намедни Судьба меня занесла на нудистский пляж в Серебряном Бору - Содом и Гоморра, но я терпела ради Правды - так настоящий Мир кажется враждебным чистилищем, а ад - Мир фантазий, мечт и грёз.
Правду искала на нудистком пляже, Истину, а иначе - для чего живёт человек?
Домик из спичек строить - цель мужчины?
Думала, что на нудистком пляже, в домах терпимости Правда прячется, если нет её в светском обществе, затоптали каблучками, забили садомазохистскими плётками седьмого поколения.
А на нудистком пляже даже карата Правды нет, ни миллиграмма, словно её нарочно уничтожили ядом для крыс.
Ни игривых взглядов, ни шалостей со сладостями, ни салок-догонялок, ни ласк под Солнцем - да, аморальная, потому что эротика на публике, но - Правда, оттого, что - перспективная, дикая с тоской и слезами по убитой любви; эту исковерканную Правду похотливую искала, но не нашла, словно мне глаза выкололи на празднике искусств во Владивостоке.
Что может быть примитивней похотливой, изможденной, бессознательной, дисгармоничной Правды с раскрытыми ртами, бесстыдными криками, лиловыми гениталиями и пещерой в ад!
В аду - не крики, какие же крики между ног девушки на нудистком пляже? - но смрад, зловоние, похоть с ужасающими складками, была бы Правда при уязвленном самолюбии - и её нет, убили Правду.
Что может быть естественнее, чем похоть на нудистком пляже, пьянка, игры, освобожденные от нелепого волшебства города - Страшила Мудрый играл, а здесь - в сто Страшил положены похоть и разврат.
Но ничего похотливого, Правдивого, алкогольно-зависимого я на нудистком пляже не нашла, не увидела, не подметила, хотя заглядывала в кусты, смотрела в бинокль - пусто, будто в домино играю с корнетами, и мне всегда приходит дубль - пусто-ноль.
Мужчины и женщины голые, не обнаженные, потому что обнажённость - целомудренно: обнаженная Афродита, невеста, а на нудистком пляже - голые, иногда с целлюлитом и животами, но с первичными половыми признаками выпирающими и вогнутыми; почти все гладкие - да что с ней, с эпиляцией, не дама в шляпе эпиляция, чтобы на ней шляпка с цветами сидела, как газон на голове.
Год назад, когда я посещала нудистский пляж, отголосок Правды видела: нудисты пили алкоголь, закусывали, кадрились, играли, и даже прелюбодействовали - не по Правде, потому что Правда предполагает чистоту, а так - чтобы заснять свою любовь на видео и показывать в интернете; нет Правды в том, но та неправда ближе к Правде, чем неправда этого года.