Этой ночью небо было необыкновенно чистым. Омытое проливным вечерним дождём, оно накрыло спящий город куполом чёрного хрусталя. Множество разновеликих мерцающих огоньков бесстрастно смотрели с высоты, равнодушные ко всему земному.
По дачной аллее, неторопливо прогуливаясь, шёл мужчина, одетый в лёгкую куртку, светлые спортивные брюки и мягкие туфли. Время моциона, а перевалило далеко за полночь, во всём соответствовало его вкусу: покой, тишина и относительное одиночество.
Выглядел мужчина немногим старше пятидесяти, однако, всего пару недель тому разменял седьмой десяток. Уверенный шаг, строгая осанка наводили на мысль о бывшем кадровом военном, но он им никогда не был. На развилке мужчина остановился, заложил руки за спину и поднял голову к небу.
Он стоял неподвижно и пытливо вглядывался в звёздную россыпь, щедро усеявшую небесную твердь от края до края. Вглядывался, словно силясь понять неведомый смысл, сокрытый в этом вечном хаосе, словно пытаясь отыскать ответ на некий, беспокоивший его вопрос. Волевое лицо, обычно скупое на эмоции, преобразилось: стало по-детски доверчивым и беззащитным.
Так он простоял довольно долго. Затем, сделав известный ему одному вывод, мужчина сбросил оцепенение, его лицо вновь обрело привычные жёсткие черты. Он развернулся и быстро зашагал к своей даче, не оглядываясь на едва приметные фигуры двух охранников, тихо последовавших за ним.
Горевшее неярким светом окно на втором этаже, не самой броской в этом посёлке дачи, вскоре погасло.
* * *
Когда-то давно пряный август раскидал в чужом тёмном небе звёздный янтарь. С ближнего луга доносилась горечь скошенных трав. С озера тянуло копчёной рыбой. Хутор дразнил солдатский живот тёплым хлебным духом, парным молоком и тяжёлым тягучим мёдом.
Большое дело сделали к заходу солнца двое присланных солдат. Всё утро, весь день и весь вечер работали парни, отдыха не зная. Светится смолой вяленая рыба. Бронзой блестит рыба копчёная. Доволен помощниками старый рыбак Сугинтас: рыбы в озере этим летом вдоволь, одному с богатым уловом не сладить.
Большому делу знатный ужин положен. Послушная дочь Сугинтаса Нида накрыла стол под навесом, принесла керосиновую лампу. Она не сказала ни слова, ни на кого не взглянула, в дом ушла молча.
До отвала накормил своих помощников старый Сугинтас. Накормил и напоил отменно, как исстари заведено кормить добрых работников. Свалил славный хмель головы молодые, сморил сладкий сон солдат. В душистой прохладе сеновала спят они, снов от усталости не видя.
Тише самой тишины кошкой скользнула в душистую прохладу Нида. Зелёные глаза многое видят, не знает страха нрав дерзкий. Скользнула и замерла, всматриваясь в спящие лица, тусклой луной чуть задетые.
Долго так Нида стояла, долго молча смотрела, глазами пронзая спящих. Шевельнулся один паренёк - взгляд ли острый почуял, сон какой ли увидел. Тенью лунной прочь Нида метнулась. Следом вышел солдат в ночную прохладу - то ли шорох, то ли шёпот услышал.
Катит волны свои Таурагнас на берег. Плещут волны под бледным небом.
На излёте нечаянной ночи жгучим хмелем два сердца сплелись.
Утонули в зелёных глазах глаза чёрные. Опрокинулось небо над ними.
Таял лик луны. Угасал янтарь в зелёных глазах. Тонули в них глаза чёрные. Шелестели печально слова, под шорох волн напевом прощальным лились...
Будет всё хорошо в твоей жизни, родной. Так мне звёзды сказали. Опасайся только дороги! Две беды ты осилишь, родной, - одна малая, вторая большая. Будет третья - последняя, ты о ней не узнаешь. Берегись же дороги, родной! Так мне звёзды сказали...
Её звали Нида. Жемайтское имя Нида - по озёрному глубокое, по лесному далёкое, тягучее, как мёд, горькое, как дым.
* * *
Виктор Борисович бросил взгляд на часы. Сухо закончив совещание, он начал убирать в сейф документы. Не задавая лишних вопросов, участвовавшие встали из-за стола, аккуратно задвинули стулья и молча вышли в просторную приёмную, мгновенно обретя там более расслабленный вид. Каждый чувствовал себя так, будто пробыл на совещании весь рабочий день, а не последние его полтора часа.
Из внутреннего двора невысокого, респектабельного здания вскоре выехал Мерседес.
Волевое лицо Виктора Борисовича, обычно скупое на эмоции, оставалось спокойным, пока не захлопнулась дверь автомобиля, и не поднялось тонированное стекло, отделявшее пассажира от водителя и охранника.
Едва это произошло, словно некая маска слетела с Виктора Борисовича, открыв измотанное лицо уже немолодого человека с усталыми чёрными глазами. Он слегка расслабил узел галстука, достал носовой платок и нервно промокнул виски.
Мерседес стремительно набирал скорость. Виктор Борисович безвольно откинулся на спинку и закрыл глаза.
Каждая секунда в дороге прокатывалась по нему неподъёмной глыбой. Лоб обильно покрывала испарина, которую он непрерывно вытирал платком. Сжатые губы и окаменевшие скулы выдавали сильнейшее волнение.
Уж две беды были - одна малая, вторая большая. Обе осилил. Когда третья случится? Знать не хочу я, Господи, но только не сегодня! Пожалуйста, не сегодня...
По дачной аллее медленно шёл пожилой мужчина. Время моциона, а перевалило далеко за полночь, во всём соответствовало его вкусу: покой, тишина и одиночество. На развилке он остановился, заложил руки за спину и поднял голову к небу.