Аннотация: Ante victoriam ne canas triumphum (прежде победы не празднуй триумф) Оберфюрер Вертер Хунд
Холодные мелкие капли прерывали неровной дробью темный от нависших свинцом плотных туч воздух, затуманивая видимость и делая открывающийся глазам вид менее четким. Стоя на мосту, под которым волновалась от сурового ветра черно-серая река, Верт наблюдал за кремлевскими стенами и шелестящими в такт завываниям ветра деревьями, опоясывающими их. Порывы неспокойного воздуха трепали полы его длинного кожаного плаща и волосы, выбивавшиеся из-под фуражки.
Мрачная московская осень способствовала одиночеству и размышлениям на почве подавленного настроения. С одной стороны темно-красные хмурые башни угнетали его, с другой - завораживали и заставляли сердце биться чаще. Верт вспоминал, как увидел их впервые уже более полувека назад. Тогда эти стены казались неприступной крепостью, желанным трофеем, предвещавшим ликование их доблестной армии. Но это победа была не для них. Они вступили в борьбу не по праву, вгрызлись в кусок больше того, что могли утащить. С тех пор минуло много лет, унесших за собой в неведомые дали много жизней, а Верт со своим отрядом остался здесь. Он так хотел на правах хозяина и полноправного владельца распахнуть двери Кремля, а обречен был остаток отведенного времени существовать в роли охранника, сторожа, никогда не получившего права и возможности на эту собственность.
Желание побеждать у германского мальчишки из хорошей семьи было с рождения. Старший сын, он был гордостью и надеждой своего отца, опорой матери и сестре и прекрасным примером младшим братьям. Верт был рожден в переломный для Германии момент, и хоть один греческий мудрец некогда изрек, что горе тому, кто родится в эпоху перемен, все предвещало этому мальчику только блестящее будущее, и он был воспитан в лучших идеях национал-социалистического строя.
В доме отца Верта всегда была обширная библиотека, в которую, между прочим, входили и запрещенные в Третьем Рейхе книги (на что власти - те, естественно, которые об этом знали, - закрывали глаза, поскольку Ганс Хунд был старшим начальником участка НСДАП, известным и уважаемым политическим деятелем). Верт рос разумным, воспитанным и прилежным молодым человеком с задатками лидера, в уме которого прочно утвердилась националистическая идеология правящей партии. Она, как и чисто арийская гордость, до сих пор сохранилась в его сознании, прочно укоренившись там еще с детства и оставшись его частью даже после официальной смерти. Долг, честь и верность - три слова, которые он заставил себя запомнить в юности, и победа - честолюбивая мечта, которая стала его целью в более зрелом возрасте.
Благодаря своей семье и своим способностям, Верт быстро поднимался по карьерной лестнице. Когда он вступил в войска СС, отец впервые пожал ему руку, когда получил звание оберфюрера - заслужил почтение семьи и слезы гордости в глазах матери. Только вернувшись из Франции и снова уходя на войну, теперь с СССР, он планировал вернуться через месяц, потому и не слишком торжественно отмечал свое прощание с домом. Однако, ему пришлось задержаться чуть дольше в этой весьма неприветливой стране.
Русские дали более жесткий отпор, чем рассчитывали немецкие фраеры, да и погодные условия оказались суровей, и потому неблагомерные цели их отряда не были достигнуты. Верт умер зимой 42-го года, в битве под Москвой, вместе с солдатами своего взвода. Здесь разбились все его планы и стремления, потерпели крах доблестные мечты завоевания, откинуто было назад яростное и безжалостное наступление. Они лишь слегка коснулись границы вражеского сердца, так и не сумев проникнуть в его недра и высосать все соки из противоположной стороны. Они проиграли.
Но это было не все. Итогом честолюбивых намерений не может быть короткая черта, отделяющая жизнь от смерти. Отряд немецких солдат, посягнувших на самое драгоценное имущество соседского народа, чей командир заключил сделку с судьбой, по ее условиям, в случае проигрыша должны были вернуть долг стране, на которую подняли оружие, в течение неустановленного срока, в зависимости от нанесенного ей ущерба. И не только один Верт, но и люди, присягнувшие ему на верность.
Это произошло незадолго до ухода Верта на войну с Россией. Тогда к ним в дом впервые пришел этот человек. Отец Верта Ганс Хунд довольно приветливо принял его. Он называл его "герр Эндрю" и разговаривал с ним по-русски, по большей части. Они много времени сидели вдвоем в библиотеке, и Вертер, не имевший привычки лезть не в свои дела (что, к удивлению, не помешало ему так быстро получить столь высокую должность), никогда не мешал им и не прерывал их разговор. Но этот странный гость сразу чем-то насторожил и заинтересовал его. Во-первых, его дорогой костюм, безукоризненно приятные манеры и загадочный блеск темных глаз уже обращали на себя внимание. К тому же это был молодой мужчина, не военный, но решительный и очень самоуверенный. Он тоже обратил внимание на Верта и стал все больше обращаться к нему.
Почти сразу же оберфюрер заметил, что незнакомец много говорит и как бы затягивает своего собеседника. Он смог завлечь даже неразговорчивого Верта, часто наталкивая его на противоречивые размышления. Да, философский склад ума, способность к убеждению и легкая насмешка обманывали окружающих, заставляя верить ему, или, по крайней мере, долго думать над его словами. Верт попался на эту удочку, сам не заметив, как начал спорить, но в споре все больше уступать своему противнику, не в силах разбить его железные доводы, противостоять этой бесконечной речи, прервать или хотя бы прийти к компромиссу. Эндрю постоянно перехватывал нить разговора, брал инициативу спора на себя и заканчивал, когда ему вздумается. Так, как-то незаметно, молодой командир выразил свои стремления и планы, слишком горячо, по своему мнению, но Эндрю мгновенно перехватил их и выразил недоверие такой слепой самоуверенности в несомненной победе. Недолгий, но горячий спор привел их к заключению этого злосчастного пари. Если бы Хунд тогда мог представить, чем все это для него обернется, разве он позволил бы себе такую оплошность! И не только для него одного, но еще и для пятерых ребят из его взвода.
Верт никогда не рассказывал им об этом. Никто из его парней и не спрашивал, за что такая участь их постигла, оберфююрер же, единственный знавший ответ, и более того, являвшийся вольным виновником подобного исхода, думал, что ребятам лучше оставаться в неведении, да и знать лишнего много не стоит - помешает делу. В конце концов, они сами согласились идти за ним как за командиром, не отрекаясь и после смерти. А теперь, когда ничего уже нельзя изменить, осознание, что это лишь игра, в которую их втянул ведомый жадным призраком славы Верт, могло внести в их разум лишь смущающие сомнения.
Он запомнил этот день. Все они запомнили. Холодный ветер, не такой как сейчас здесь, в городе, а на подступах к нему - свободный и жестокий, как сотни снарядов, окрашивающих воздух вокруг себя в алый пепел. Крики, скрип танковых колесниц, звук рвущихся гранат, свист пуль, с глухим хлопком врезающихся в тела, и много-много снега... Это был белый ад, ледяной, как на последнем круге, и шумный, как вереница злобных чертей в вакханалии дьявольского танца. А потом наступила тишина. То, что они потерпели поражение, Верт понял заранее. Уже в момент смерти в его мозгу пронеслось едва смутное воспоминание о заключенной сделке, слабая тень надежды на возвращение и осознание пустого проигрыша в самом начале войны...
Сознание возвращалось медленно, обрывками, жалкими фрагментами и кусками. Инстинктивно он понимал, что надо бежать, спрятаться от холода и опасности. Все вокруг было однообразным, черно-белым и резким, обоняние обострилось: пахло порохом, кровью, мертвыми телами и гниющим мясом. Однако шумов он не различал. Бежал вперед, на упругих лапах перепрыгивая сучья и поваленные деревья, стараясь не застревать в оврагах и сугробах, жадно ловя колющий воздух на влажный язык, рассекая ветер. В шерсти запутывались сорванные на бегу ветки, стволы вокруг сменяли друг друга с молниеносной скоростью, а он все бежал на своих четырех лапах, не разбирая дороги, пока не вспомнил, что он человек. И тут же споткнулся и упал в подтаявший на болоте грязный снег.
В голове, отдаваясь призрачной болью, начали восстанавливаться картины прошедшего боя, крики, приказы и память о последнем, смертельном ранении. Воспоминания были настолько яркими, что Верт скривился, будто все еще чувствуя свои раны. Отпечатки сражения, скорее вспышки, чем отчетливая линия событий, не давали ему покоя. Жизнь вновь собиралась из тысячи болезненных осколков, врезаясь в рассудок, как плоть, разрывая и соединяя его.
"Ты пес, животное на чужом поводке, или же хозяин, завоеватель, покоритель? Сможешь доказать право прийти на чью-то территорию и присвоить, завоевать ее себе? Чего ты действительно заслуживаешь, что может принадлежать тебе. Готов ли ты сделать ставку и поставить свою жизнь и свободу, если у тебя будет такой шанс? Но запомни: если ты посягнешь на чужое и не докажешь свое право собственности, то меру наказания для тебя будет установлена - боюсь, обязан будешь отдать долг, защищая и охраняя дом, разграбить который намеревался и хозяином которого не смог стать. Таковы условия, их придумываю не я, а лишь предлагаю простое пари: каждый поставит на что-то свое", - слова, как гром из прошлого, возвращали его в реальность.
Пальцы впились в застывшую землю, грудь свело от колющего воздуха, в ушах загудело. Верт закусил губу, открыл глаза, в которые тут же хлынул слепящий свет, и поднялся на колени. Память вернулась окончательно, он больше не разрывался между собакой и человеком. Он был и тем, и другим в обеих совокупностях смысла раздвоения собственной натуры. Понять, осознать сущность произошедшего пришлось очень быстро. Вот она - плата по заключенному договору, мгновенная и беспощадная.
Верт оглянулся. Он был в лесу на подступах к Москве, в самых дебрях. Среди грязных и подтаявших на болотистой местности сугробов валялись поломанные ветки и тонкие поваленные деревья, на массивных же и упорно прямых стволах шрамами отпечатались следы пуль. Он находился в центре импровизированной поляны, созданной, вероятно, усилиями прошедших здесь отрядов, столкнувшихся с неприятелем, по колено увязнув в слякоти, а вокруг него сидело пятеро огромных лохматых псов, немигающим взором наблюдавших за ним. Верт сразу сообразил, кто они: его отряд, пять солдат, погибших вместе с ним и разделивших судьбу своего командира. Но они еще не поняли, что с ними произошло.
Оберфюрер поворачивал голову, смотря то на одного, то на другого. Совершенно очевидно, их сознание было в полной уверенности, что они звери. Лишь отголосок былого понимания, слабое подобие внутреннего противостояния, борьбы, в которой им было сложнее и они никак не могли, в отличие от своего командира, выйти победителями, не давало им, озлобленным и голодным, накинуться на Верта. Ему предстояла трудная задача - разъяснить им, кто они такие, помочь вспомнить прежнюю жизнь и примириться с предстоящим. Но, к своему ужасу, сознавал он, если они откажутся ему подчиняться, или же не смогут отбросить свои звериные инстинкты и вернуть человеческие мысли, что будет тогда? Если они разорвут его на части, умрет ли он истинной смертью или продолжит жалкое существование как одинокий неприкаянный дух? А они так и останутся призраками голодных псов?
Это немного пугало и смущало Верта, но не потому, что он беспокоился за судьбу своих погибших солдат, а скорее от того, что он сознавал ответственность, лежащую на нем, и понимал, насколько трудно будет ему одному проделать этот путь. К тому же его коробила мысль о том, что этих жутких существ он выпускает в мир, его - офицера СС! Он был просто обязан вернуть им человеческий облик; и они, как и прежде, последовали за ним. Ибо выбор у них был только один, и судьба их навеки была связана с судьбой мертвого командира.
Он вспоминал их имена, их лица. Глаза, полные верности и послушания, всегда стояли перед ним. Эту слепую привязанность нельзя было объяснить ни братской любовью, ни верностью долгу. Почему именно они из целого взвода? Из сотен погибших людей только эти оказались рядом с ним. Размышлять над этой неразрешимой головоломкой он мог теперь вечно.
Берхард. Мечтательный задумчивый парень. Его вьющиеся золотистые волосы и раньше напоминали мягкую шерсть, а голубые глаза-льдинки, впитавшие в себя особенность русской погоды, всегда словно смотрели куда-то вдаль, сквозь окружающее пространство и людей. Он был молчалив, но не угрюм, отстраненность не мешала ему участвовать в веселых солдатских забавах вместе со своими товарищами. Он улыбался, но улыбка его была скорее не смеющейся, а ободряющей, она удивительно красила его благородное лицо, но появлялась на нем крайне редко. Он много читал и думал. Верт знал, что он часто размышлял над приказами, однако безропотно и своевременно исполнял их. Иногда, когда Берхард смотрел на командира, тот думал, он догадывается о причинах их перевоплощения и дальнейшей судьбы. Однако, солдат ни о чем не говорил, ни на что не намекал. Он не говорил и о прошлом, не разу не было на его лице возмущения или печали, но такое безразличное отношение к своей жизни все же настораживало и рождало смущение.
Волкер. Ему можно было и вовсе не превращаться. Вечно неспокойный, неугомонный, он вносил хаос и безумие везде, где умудрялся появиться. Он единственный мог расшевелить невозмутимого Берхарда, вызвать эмоции, пусть и гневные, у серьезного Лотара, придумать и исполнить шаловливую проделку, втянув в нее всех окружающих. Он был весел и непосредственно безрассуден всегда, за исключением тех случаев, когда воля Верта побуждала его исполнять приказ. В иные же момент он напоминал проказное дитя: не в меру любопытный, шутливый и насмешливый, ласковый шалопай. Его проделки часто вызывали недовольство остальных, кроме наверное Берхарда, которому его выходки доставляли легкое удовольствие от созерцания непосредственных глупостей. Волкер - пес, вечно виляющий хвостом, и как никто умеющий строить жалостливые глазенки, чтобы достигнуть желаемого - новой игрушки, забавы или кусочка сладенького пирога. Даже удивительно, что он когда-то был офицером нацистских войск.
Гантер и Джерд. Они были друзьями не разлей вода еще при жизни, вместе росли, учились, попали в один полк. Их долго считали братьями, да они и были похожи друг на друга, правда Гантер был повыше ростом, зато Джерд чуть шире в плечах и обладал более открытым и улыбчивым лицом. Они все делили: забавы, лакомства, одежду, личные вещи, неприятности и проблемы, кто-то пошутил даже однажды, что их убила одна пуля. Привыкнув видеть одного, стоило привыкать и ко второму. Четверка проницательных синих и серо-зеленых глаз частенько бывали серьезней, чем лица, а улыбки с легкостью сменялись оскалами. В бою они были опасными противниками, и вдвоем, полностью доверяя друг другу, прикрывая спины друг друга, практически непобедимы. Неудивительно, что и умерли они вместе, и тогда шутливый вопрос не мог бы показаться столь неоправданным. На самом деле один пытался спасти другого, невольно пожертвовав и своей жизнью. А после смерти друзья остались неразлучны, ибо дружеские узы - самые крепкие цепи на земле.
Лотар. Второй по званию после Верта, его заместитель и доверенное лицо. Вот чей разум был склонен к слепому следованию приказам, в одно и то же время совмещая в себе безграничную веру в оправданность всех действий руководства и справедливость цели и возможность к логичным рассуждениям. Поразительный симбиоз ума и упрямства. В его глазах не могло проскользнуть сомнение, он был в полной уверенности, что выполняет долг, и под страхом смерти не отрекся от своего командира, хотя явно сознавал истинную причину их борьбы и сущность методов. Что это: природная жестокость, высшая мера безразличия или упорная целеустремленность, - Верт объяснить не мог. Он смотрел на этого арийского воина, давал ему указания, но отвечал ему не солдат в подчинении, а человек, добровольно соглашавшийся их выполнять.
Такой была команда Верта. Вот эти пятеро бравых солдат умерли за него, и согласились последовать за ним в мир мертвых и обратно, приняв облик псов, привязанных к своему хозяину так же, как он привязан был теперь к Москве. Именно с ними Верту предстояло провести вечность, надеясь на их дальнейшую верность, стойкость и беспринципность.
Да, в них он не сомневался. С другой стороны, что ему оставалось? По сути, время выбора прошло, приходилось довольствоваться выпавшей долей должника. Хотя, признаться честно, его душу порой терзала гнетущая мысль о подлой несправедливости. Возможно, проблема заключалась в том, что всю жизнь Верту сопутствовала удача, и было трудно отказаться от мысли о том, что он больше не ее любимчик, сложно потерять все, когда имел так много. Глядя теперь на лица своих ребят, Верт теперь сомневался, правильно ли он сделал, согласившись на это пари. Не слишком ли много поставил он на карту, а теперь проиграл? В случае покорения города он мог получить все, но что подразумевало под собой это загадочное "все"? Слава, почет богатство, власть, победа? Действительно ли стоили эти туманные понятия жизни и свободы душ этих пятерых парней? Единственное, что ему оставалось, - с тоской смотреть перед собой на башни непокоренного города, которые могли бы принадлежать ему.
Верт отступил от борта моста на шаг. Как раз в это время мимо него, ссутулившись и втянув шею в плечи, шел какой-то человек. Кепка его была глубоко надвинута на глаза, руки скрючены в карманах, ворот куртки застегнут до самого подбородка. На всю улицу от него расходился запах недавнего преступления, резкий, раздражающий рецепторы обоняния, в котором угадывались оттенки кражи и разбоя, и другой, менее ощутимый, застарелый, но от того более неприятный запах старых преступлений. Удивительно, как остальные люди не чувствовали его. В порах и складках на костяшках пальцев еще не высохла черная кровь, также как и в сердце не угасло злорадство. Тени в отвращении разбегались от него, а крысы с интересом за ним наблюдали, вращая глазенками-бусинками из-за решеток водостоков. Они чувствовали в нем своего сородича, тогда как он их и не замечал.
Когда этот человек проходил мимо, Верт, не оборачиваясь к нему, одной рукой крепко вцепился в его шею и резко дернул на себя. От неожиданности такого поступка и силы, с которой он был приведен в действие, прохожий не смог и не успел сопротивляться. Верт лишь успел сказать: "Здравствуй, приятель. А я тебя здесь как раз поджидаю", и с легкостью перекинул его через борт моста и спустил в реку. Хриплый запоздалый крик заглушил всплеск ледяной воды и жалобное бульканье, продлившееся, впрочем, одно мгновенье. Никто его не остановил, не помог прохожему, и даже не заметил. Тишина и спокойствие вновь воцарились на улице.
Вертер поднял глаза на Кремль. Башни оставались безмолвными, как всегда. Слепой и глухой ко всему, что происходило на улицах города под ним, он уже не был гарантом безопасности своего народа, не был их защитником и судьей, а только мрачным и молчаливым наблюдателем. И в серых тучах над замерзающим городом, где прятались пики его башен, он был холоден и безучастен ко всем в абсолюте, не отвечая взаимностью сердцам, по-прежнему наполненным любовью к нему.
И, не дожидаясь ответа, он развернулся и большим черным псом поспешил скрыться в переулках, смешавшись с темнеющими закоулками.
Оставаясь незаметным, он давно изучил многие переплетения этого города, знал тайные ходы и укромные места. Трудно было спрятаться от беспощадного пса, скорее возможно было заблудиться, чем найти убежище от внимательного и сурового стража. Верт чувствовал преступление, различал запах лжи, предательства и вероломства, в конце концов, он мог опознать его и когда был человеком. Воровство, насилие, убийство - все эти действия носили свои отличительные оттенки аромата, прозванного грехом. Не трудно найти тех, кто искупался в нем. Нельзя сказать, что Верт был недоволен всеми аспектами уготованной ему участи. Иногда она даже приносила ему некое подобие мрачного удовлетворения, успокаивая чувство справедливости и долга. А превращение в пса уже не так смущало, ведь он, как фашистский офицер и так был волчьим собратом. Хотя при виде Андрея его до сих пор охватывал гнев и недовольство.
Так, перебегая из переулка в переулок, он добрался до знакомой заброшенной стройки. Здесь когда-то тоже обитали люди, объятые запахом преступления, но Верт со своими ребятами "очистил" это место. Пятерым волчатам, за которых он теперь нес ответственность, нужен был дом. И, хоть Верт и не признавал этого, но в глубине его темной, но честной души жила сентиментальная привязанность к ним, и, возможно, благодарность за то, что они и после смерти не оставили его. Подобного слепого доверия и полной преданности он просто не мог обмануть.
Пес, чуть шевеля пушистым хвостом, уже хотел прошмыгнуть в излюбленную дыру высокого забора, но тут его отвлекло едва доносимое неприятное ощущение совершаемого злодеяния. Он повернул морду в эту сторону, и красные глаза зловеще блеснули. Выпрямившись, Верт поправил фуражку на голове - достояние прошлой жизни, - причем на выступившем из-под рукава плаща запястье мелькнула татуировка "14/88", изображенная жирным причудливым шрифтом. И офицер уверенным шагом направился в сторону нарушителей закона.
Под вечер, когда уже совсем стемнело, пошел колючий дождь-снег, самый неприятный осадок осени. Выпал туман, стало очень холодно. Люди спешили домой, немногие кучковались в более-менее теплых местах. Шумы жизни большого города заглушили крики ужаса в его переулках.
Москва поглощает всех, кто имел глупость или случайность попасть в нее, путает в своих улицах, правилах и порядках. Она не прощает наивности, слабости, всегда отвечает на вызов, брошенный ей, и всегда побеждает. С ней невозможно бороться, но если ты однажды сдашься и уступишь, бросив весло и предоставив свою жизнь несущемуся потоку, она сожрет тебя без пощады, захлестнет и похоронит в себе. Остается лишь бессмысленно барахтаться в этом болоте. Это - огромный лабиринт судеб и путей, комок нервов, система абсурдных суждений. И в ней обитают кровожадные псы-оборотни, охраняющие ее покой.