Тусклая лампа раздражающе моргала в такт покачивающемуся от медленной езды вагону. Поезд, уже минут двадцать ползший по тоннелю хромой гусеницей, то останавливаясь, то начиная тащиться, вновь заводя мотор, так и не проехал больше двух станций. Что было тому причиной - неизвестно, ведь в подземном мраке вряд ли можно разобрать дорогу, даже если ездить по этому пути каждый день и привыкнуть к каждому повороту и толчку поезда.
Анна чуть поправила пакет, соскальзывающий с колен. Сегодня она задержалась на работе, а потому возвращалась домой уже когда схлынул основной поток пассажиров. Вагон был заполнен менее чем наполовину, и такими странными личностями, которых там вряд ли можно было встретить в иные часы.
На другой стороне от Анны на боковой лавке сидел молодой мужчина, в общем-то прилично одетый, но с полуопустошенной банкой пива в руках и поразительно пустыми глазами. Каким-то отстраненным, совершенно безразличным взглядом глядел он перед собой, погруженный скорее всего даже не в мысли, с тяжестью которых, очевидно, не мог справиться, а даже отказавшийся от них и молча переживающий свои проблемы. Рядом с ним подсела на прошлой станции симпатичная девушка с удивленными, чуть навыкате глазами. Она постоянно оглядывалась с растерянными видом, не в силах понять причину задержки поезда, и очень боялась проехать свою станцию. В самом углу сбоку от девушки сидела дама почтенного возраста. Она не нервничала - торопиться ей было некуда, только поджала сухие тонкие губы и с невозмутимым видом терпеливо восседала на своем месте. В руках у нее был букет, завернутый в газету, с крупными хризантемами на длинных толстых стеблях, торчащими в разные стороны и немного загораживающими ее лицо. Анна сидела прямо напротив этой женщины, а справа от нее в другом углу, прислонившись к поручню, спала девчонка, надвинув капюшон и скрыв под его тенью глаза и скрестив руки. Остальные люди в вагоне, напоминавшие скорее неприкаянные тени, отличались такими же одинокими и закрытыми лицами. Каждый из них оказался в столь поздний час здесь по собственной, вряд ли очень приятной причине, и был погружен в себя и безразличен к окружающему. Вся эта атмосфера располагала к погружению в собственные мысли
Анна чуть повернула голову, взглянув на свое отражение в черном стекле. Да, оно, по ее мнению, оставляло желать лучшего. На нее уставшими серовато-зелеными глазами смотрела женщина сорока пяти лет, с темно-русыми волосами, собранными на затылке, в которых уже пробивалась седина, скромно, но аккуратно одетая, хотя годы не самой счастливой и беззаботной жизни оставили на ней свой отпечаток. Мешки под глазами, сероватый цвет лица говорили о том, что ей уже не в первой так задерживаться и работать на износ.
Поезд тем временем снова встал и гнусоватый голос машиниста передал через приемник, шелестя помехами, уже давно заученную фразу, что они двинутся через пятнадцать минут и чтобы никто не волновался, но на пассажирах и не отразилось никакого волнения - только усталость. Анна тяжело вздохнула. Снова эти бесплотные обещания. Еще садясь в вагон она, как и все остальные, надеялась быстро доехать до пункта назначения, но они застряли здесь, в темноте томясь бессмысленным ожиданием. Ей казалось, что они ехали по кругу, повторяя свой путь снова и снова, заворачивая все на том же повороте. Будто бы вот-вот они подъедут к очередной станции, чтобы снова увидеть свет, обрести надежду, передохнуть, но нет, поезд тормозит и замирает в тоннеле в слепом ожидании, не объясняя причин своей медлительности, и лишь шипящий голос машиниста время от времени дает им пустые обещания. Как будто они совершили какое-то страшное злодеяние, за кое должны по кругу вращаться без возможности вернуться домой, но какое же это страшное наказание!
И пока поезд стоял, Анна продолжала всматриваться в стекло, будто желая найти там угасшие отпечатки прошедших лет. Мысли о своей внешности натолкнули ее на воспоминания о событиях жизни, приведшей к такому результату. Она не склонна была жалеть себя, но все же иногда с грустью думала о мечтах и надеждах, правящих ранее ее разумом и сердцем. Юность, полная чувств и стремлений, как могла ты привести к такой пустой и одинокой зрелости? Ты обманула своей жаждой жизни, ты питала мечту деятельной энергией и неумолимым энтузиазмом, позволяла строить планы, давала обещания, а потом пеплом разметала все свои слова. Ты обманула сердце и опустошила душу так жестоко и вероломно, что не оставило за собой виноватых - только сожаление непонятно о чем.
Да, в общем-то, Анна уже с трудом вспоминала ту миловидную девочку с неиссякаемой энергией жизни, а уж представить, что когда-то была ею, и вовсе не могла. Она, эта странная незнакомка, давно уже ушедшая в прошлое, на которую было теперь легко смотреть со стороны, обладала чутким сердцем, склонным к влюбленности, пытливым и любопытным умом, ловко развивающимся и настроенным на получение знаний, анализ и создание собственных выводов, общительностью и дружелюбием. Казалось бы, все дары судьбы собрались, готовые вести ее к успеху. И куда делись они впоследствии? Что с ними стало?
Аня училась в педагогическом университете, специализируясь на гуманитарных науках: языки, литература, история. Ей нравилось чтение - она обожала книги всей душой, любила и музыку, и балет. Сама мечтала стать преподавателем, кандидатом наук, писать научные работы, заниматься изучением мифов, их филологической основой. У нее были друзья, склонные к такой же деятельности, с ними интересно было обсуждать и строить общие планы, да и просто веселиться, наслаждаясь молодостью.
В ту пору Аня была довольно привлекательна - не сказать чтобы красива, но обладала обаянием, свежестью и натуральной миловидностью, яркими глазами и приятной улыбкой. Густые еще тогда волосы носила в длинной косе, а стройная гибкая фигура, со временем ставшая жилистой и сухощавой, возмещала недостаток форм. Конечно она не так уж часто привлекала взгляды молодых людей, но пользовалась у них определенным вниманием и располагала к общению. Сама Аня намного чаще влюблялась: иногда горячо и пылко, иногда - нежно и ненавязчиво, порой незаметно даже для себя. Со временем у нее появился молодой человек, отношения с ним были подпитаны крепкой дружбой, общностью интересов и искренней юной любовью. Эта пара вызывала умиление окружающих своим постоянством и склонностью к общим компромиссам, они были идеальными возлюбленными в глазах друзей. Казалось, все складывается само собой.
Но жизнь повернулась другим углом. Было ощущение, что все идет своим чередом, естественно меняется. Аня проходила практику, писала диплом, строила планы. Отношения с молодым человеком, подорванные разошедшимися интересами, портились все больше и больше, а времени на их пересмотр не хватало, нервы не выдерживали напряжения, приходилось делать выбор между учебой и любовью, и в конце концов они расстались. Аня пережила это тяжело, да и воспоминания порой до сих пор находили путь в ее разум, но она продолжала двигаться дальше. Практику она успешно прошла, диплом был защищен на отлично, но с работой сразу не сладилось, не хватало опыта, а деньги требовались срочно.
Аня долго не могла найти место, подходящее ее требованиям, и чтобы как-то подзаработать и занять себя, накопить стаж, она устроилась учителем в районную школу. Деньги были совсем небольшие, но хоть какие-то, да к тому же и профессиональный опыт. Она планировала развиваться дальше, пойти в аспирантуру, но времени на это оставалось мало, работа затягивала, изматывала девушку, причем скорее не физически, а даже морально. Поначалу это был не такой тяжкий труд, однако по вечерам Аня возвращалась домой и ей уже ничего не хотелось, мозг расслаблялся, отказывался работать, она откладывала книги, не писала статьи, не продвигалась в диссертации. Время от времени у нее возникали порывы что-то делать, но они становились все более редкими и уже практически неосуществимыми. Жизнь становилась рутинной и прозаичной, и что самое ужасное, затягивала ее в себя, стирая прежний энтузиазм юности и с возрастом приводя к стандарту благоразумия.
Друзья постепенно исчезали с горизонта, шли своей дорогой. Да у них и мало общего осталось со студенческих времен. С одной стороны это было печально, а с другой принесло Ане какое-то пугающее облегчение. Не нужно было больше притворяться, что ей интересны их темы, или искать способы как можно меньше рассказывать о себе, делать вид полной занятости, прежнего активного течения жизни. Хотя, конечно, она все глубже начала осознавать, какую уединенную жизнь ведет.
Через какой-то период привычка и страх потерять насиженное место окончательно привязали Аню к этой работе. В коллективе прочных связей у нее ни с кем не сложилось, близких знакомств было мало. Конечно, были у нее и поклонники, но до серьезных отношений дело так и не дошло. Одно время за ней красиво ухаживал один преподаватель из их школы. Он был лет на десять старше Ани, но имел вид еще весьма представительного мужчины. Учительский состав уважал его, дирекция его ценила, и вся школа говорила тогда об их "романе". Сплетни сплетнями, а Анне действительно льстило его внимание, и она вроде бы никак не поощряла, но в то же время и не отвергала знаки симпатии с его стороны. Он был в меру галантен, обладал весьма приятными и спокойными чертами характера и поначалу очень даже серьезно задел струны Аниного сердца. Однако, в силу ли природной скромности, или занявшей место прежней восторженности от вынужденной уединенности и долгого воздержания от общения с мужчинами, она очень неловко и неопытно принимала эти знаки внимания и слишком слабо стимулировала его к дальнейшим ухаживаниям.
А потом он вдруг ей резко разонравился. Объяснить, из-за чего это произошло, Аня не смогла даже себе. Просто однажды она поняла, что его ухаживания утомляют ее, он слишком нуден, однообразен. Она стала избегать встреч с ним и с большой неохотой отвечать на его звонки. Спустя же некоторое время он, благодаря своей проницательности и внутреннему благородству, оставил свои ненастойчивые попытки проникнуть к ней в сердце. На работе, однако, все еще болтали; болтали и когда он ушел из школы, и некоторое время после. Но Аня вновь почувствовала то странное облегчение и вернулась к привычному уже состоянию трагической свободы.
Нет, естественно она испытывала одиночество, которое с годами становилось все ярче и резче. Когда у нее стало появляться больше свободного времени, она отчаянно старалась занять его чем-нибудь. Телевизор был для нее фатальным средством уйти от действительности, к популярному интернету она оставалась холодна, потому как мало разбиралась в этой области, шитье и вязание наводили на нее тоску. Экскурсии в музеи и театры она конечно любила, но школа не желала разоряться на них, да и дети становились все менее любознательными. Оставались книги - надежное прибежище для одиноких, страдающих, сомневающихся, ищущих или просто не находящих себе места в данное время или вообще в этом мире. Книги уносили ее сознание, формируя тонкую и образованную натуру, делали ее восприимчивой к чувственной стороне мира, но она не могла применять на практике тот опыт, который получала. И, испытывая невозможность обратить его в свою пользу, вкладывала это в детей, которых учила и которым дарила свои бесценные знания.
Так бы Анна и вела свою тихую незаметную жизнь, не смея открыть в себе неудовлетворенность, но судьба, успевшая обмануть ее своей молчаливостью, снова резко отклонилась в сторону, тогда, когда Аня меньше всего этого ожидала. Потом, часто задумываясь об этом, она больше не находила произошедшее событие нелогичным и нецелесообразным, не могла определить природу эмоционального настроя, владевшего ей, а потому и причину собственных поступков.
И однако же она была вознаграждена за свою стойкость и покорность, пусть и не на долгое время, самым дорогим подарком, что жизнь только может преподнести женщине: она была матерью. Не в плане вынашивания и рождения ребенка - бесспорно, важном этапе, который ей суждено было пропустить к великому ее сожалению, ибо это самый необъяснимый момент чудесного ожидание вместе с предчувствием легкой заботы. Зато ей была предложена возможность не менее ответственная: воспитание ребенка, забота о его физическом, моральном и психологическом становлении.
О детях Анна думала всегда. Во-первых, потому что сама была учительницей и постоянно работала с ними, вкладывала в них не только учебные знания, но и основы того социального и нравственного свойства, которое делает их людьми, достойными честного и справедливого общества. Во-вторых, она часто общалась и с родителями этих ребят, и это было для нее соприкосновением с той обычной бытовой жизнью, которая, даже в силу своей унылости и рутинности, не переставала тянуть ее, возможно именно потому, что была ей недоступна. А в-третьих, ей просто не хватало семьи, некому было подарить свою любовь.
Но, несмотря на все это, Анна никогда серьезно не планировала завести ребенка. Все произошло само собой.
Ее знакомая, бывшая однокурсница, работала в социальной службе и занималась проектом благотворительной помощи детям. Она сообщалась, в основном, с детскими домами и больницами, отвечала за перевод средств, иногда возглавляла команду волонтеров, привозившую гостинцы и игрушки сиротам. И вот как-то, встретившись с Анной, она с таким живейшим участием рассказывала о своей работе, о группе отзывчивых ребят, помогавших ей, о детишках, каждый раз их радостно встречавших, что зажгла в старой подруге, обладавшей чутким и добрым сердцем, желание присоединиться к их благородному делу.
Они и правда вместе собрали средства и подарки к весенним праздникам и решили проконтролировать отряд перевозящих. Вот так, приехав в один из московских детдомов, Аня увидела там Никиту - того, кто вырвал ее из плотного круга однообразия и одиночества, наполнив мир новыми красками и заставив взглянуть на него по-иному.
Этот ребенок поразил ее прежде всего своим обликом. Пока воспитатели собирали детей, призывая их к спокойствию и порядку, он сидел тихо на своем месте, играясь с кубиком и даже не покушаясь на гостинцы и улыбки. Но когда Анна вошла, он вдруг повернул к ней головку и посмотрел таким осмысленным взглядом, как будто спрашивал: "Ты - моя мама?". Аня остолбенела, у нее встал ком в горле и она неосознанно для себя умилилась, испытав щемящее теплое чувство, растекающееся в груди. Большие, необыкновенно яркие, голубые глаза завораживали, легкие белокурые локоны крупными кольцами ложились на голове, под тонкой мраморной кожей выступали синие жилки. Он был довольно небольшого роста для трехлетнего ребенка (все подробности Аня узнала позже), а чуть вздернутая вверх алая верхняя губка завершала трогательность его лица.
Анна решила непременно выяснить судьбу этого мальчика, так глубоко засевшего у нее в душе, и обратилась к директору детдома. Сухая грубоватая женщина без особой охоты направила ее к дежурной воспитательнице. Та, уже немолодая, но более отзывчивая дама отличалась сочувствием ко всем детям, а в особенности к этому красивому и молчаливому малышу, которого через год должны были перевести в отделение к детям постарше.
- Ужасная история, - ахая, рассказывала она. - Помню, когда нам его только перевели из дома малютки, что в больнице Љ..., знакомая мне медсестра аж плакала навзрыд. Любочка вообще к таким вещам чувствительная. А самое обидное - ведь здоровый ребенок-то, да еще красивый какой! И спокойный. Дуры мамаши, которые бросают таких.
- Что же случилось, разве известно?
Воспитательница понизила голос:
- Этого малютку привез мужчина на грузовике - водитель вроде. Говорит, ночью на дороге девчонка сигналила, он остановился, хоть и нельзя было. Холодно было, зима. Снег повсюду, а она в пальтишко тоненьком на платье. Тоже, ворчал, модница нашлась. Забралась к нему в машину, и тут он заметил, что она беременная. У девчонки жар, ее всю трясет, вот-вот родит. Он ее в больницу.
- И что дальше?
- Не довез. Девка разоралась, потребовала остановиться, он еле притормозить успел - она уже выскочила из машины. И прямо на снегу. Рассказывал, будто кричала она громко, проклинала и материла, как заправский сапожник, на чем свет стоит, и себя, и его, и отца ребенка, и хуже всего - самого ребенка, и с такой ненавистью! Но мальчик живой-здоровый родился.
- А мать?
- Что мать? Умерла по дороге. Водитель говорит, она сразу после родов в полубессознательное состояние впала. В бреду шептала что-то, но он особенно не прислушивался, все старался мальчонку потеплей укутать. Расслышал только, она звала кого-то. Никиту какого-то. Так ребенка и назвали. А родственники этой девицы, уже после того, как опознали ее, все от ребенка отказались. Большего не знаю.
История мало сказать невеселая. Анна не пыталась разобраться, что в ней правда, ей казалось - ничего. Она занялась сбором документов. Дело это было муторное и долгое. Здесь ей впервые пришлось познать всю бессмысленную круговерть бумажек с подписями людей, которые на самом деле ничего не значили, и как правильно подобрано здесь слово "волокита". Но рано или поздно все проходит, и Аня запомнила тот день, когда, наконец, увезла маленького Никиту домой.
Она нежно полюбила этого ребенка. Какое блаженство было ходить с ним по теплеющим весенним улицам; наблюдать, улыбаясь, как он, хлопая длинными ресничками, глядит своими огромными и круглыми как блюдца голубыми глазенками на плывущие по небу пушистые облака, щурясь, когда из-за них выступает уже греющее солнце; слышать его топот по лужицам, в которые он с радостным улюлюканьем бежал, пугая голубей. Никакое знание, никакая книга, утверждение, формула - ничто, что прежде ценила и любила Анна, не стоило его звонкого смеха. И уж тем более, когда его пухлые ручки с ласковой благодарностью обвивали ее шею.
Никита рос тихим домашним мальчиком. Он был послушен и, кажется, искренне любил свою новую маму. Они гуляли вместе, разговаривали, рисовали, читали. Ане иначе открылся мир, она увидела в нем новые грани, пережила новые чувства. Ей хотелось научить всему этому и Никиту, чтобы он не терялся в большом сложном мире, чтобы нашел опору, поддержку в том свете, который теперь согревал ее сердце. Ей казалось это возможным.
Случай привел Аню к этому мальчику. Случай, ставший для нее откровением судьбы. На самом деле в жизни многое зависит от случая, если не сказать, что жизнь в принципе - переплетение случайностей. И она многое могла бы дать своему сыну, он мог с ее помощью вырасти порядочным и благородным человеком, если бы череда случайностей не завершилась, но жизнь никогда не останавливается, не замирает подобно поезду в темном тоннеле метро... Быть может, если бы несколько лет назад один Анин знакомый не заскучал бы поздним вечером и не написал бы рассказ, основанный на его размышлениях о добре и зле, причем сам же и запутавшись в этих размышлениях, или счел бы его не настолько бездарным, что, передав на оценку Ане, позабыл о ее мнении и о нем самом, и если бы Аня не оставила его и не убрала на верхнюю полку книжного шкафа, а в один прекрасный день Никита, разбиравшийся в нем, не нашел этот рассказ и не прочел его, то, вероятно, все последующие события не имели места быть или сложились бы иначе. А может, все было бы точно так же, только в ином хронологическом порядке.
Но Никита прочел его и очень заинтересовался той расстановкой ценностей, которая была описана в этом рассказе. Суть заключалась в том, что посредством аллегории добро и зло подменяли друг друга, путались, и было не совсем понятно, что на самом деле хорошо, а что плохо, и на чьей стороне автор. Никиту, еще не искушенного в жизненных вопросах, не коснувшегося суровой реальности, это чрезвычайно поразило. Он раньше рассуждал исходя из чужой призмы восприятия - мать, школа, телевидение, книги и тому подобное. Теперь ему представилась возможность выбирать, а выбирать оказалось не из чего. Он почувствовал себя потерянным и отправился в поиск за принципом жизни. Аня не успела проследить точку отсчета этого пути - наверное, даже матери порой бывает трудно угадать, что творится в душе ее ребенка. Она вкладывала в него лишь самое лучшее, старалась привить качества не те, какими кичилось современное общество, но те, что считались благородными в лучшие времена истории. Она наталкивала его на рассуждения о справедливости, честности и доброте, но в результате Никита, то ли в силу природной моральной испорченности, то ли из-за отсутствия опыта и слабости характера, терял эту нить.
Он был любознателен и потому повсюду искал ответ на свой вопрос. Читал классику и современную литературу, изучал историю, интересовался живописью, горячо любил музыку, оперу, театр, балет, что было весьма удивительно для его поколения. Все увлекало его, даже физика и математика, кажется, довольно далекие от философии, втянувшей его. Но везде: в произведениях Толстого, Андреева, Оруэлла, Уэллса, в музыке Бетховена, Глюка, Вагнера, в картинах Менцеля, Веласкеса, повсюду в искусстве, призванном облагораживать души людей и делать их лучше, он видел лишь подтверждение своей точки зрения, со временем становившейся все тверже и уверенней, - о том, что со злом нельзя бороться. Он не мог развить эту точку зрения, подобрать к ней достаточно веские аргументы, но поверил в нее, сделал ее своим принципом. Это был легкий путь: без мук совести, без сожалений, без жертв и без компромиссов.
Анна стала замечать, как ухудшился характер ее сына, ее беспокоили его поступки уже отличавшиеся крайней безнравственностью от простого подросткового бунта, она становилась то строже, то мягче, пытаясь понять, какую же ошибку допустила в его воспитании. А однажды он просто ушел. Анна вернулась домой с работы и не обнаружила ни сына, ни его вещей, ни записки. Милиция* искала его безуспешно, а бедная женщина сходила с ума, не сознавая, в чем провинилась перед ним. Он просто сбежал, бросил ее одну, ему надоела эта бесконечная возня в этом узком мирке, слишком глухом к его голосу, слишком слепом, чтобы заметить его исключительную фигуру. А мать, успевшую стать частью этого мира, он предпочел оставить с ним наедине.
Поезд, раскачиваясь и громыхая, наконец довез ее до нужной станции. Женщина поправила шарф, выходя на улицу и поспешила домой, пытаясь скрыться от ночного холода. В пустой квартире ее ждали незаваренный чайник, стопка непроверенных тетрадей и цветок в горшке, чьи узкие листья подсохли по краям. Анна, уставшая после длинного дня и мучительной однообразной поездки, принялась, избегая мыслей, за повседневные дела: подогрела воду, надела халат, помыла посуду... Уже после некоторых ежедневных дел она налила чай и подошла к окну. Перед ее глазами стоял знакомая за столько лет панорама: темные гаражи, чьи крыши освещал только один прожектор, шоссе с редкими машинами, черно-серый снег и сухие ветви тонких болезненных деревьев, огни супермаркета и неоновая подсветка вывески круглосуточной аптеки, недостроенное здание вблизи и редкие огоньки зданий вдалеке. И шум системы - постоянный, не менявшийся, привычный.