Обычно в искусстве, и не только в нём, в политике, юриспруденции, риторике, науке, принят принцип или приём обратный: Любую чепуху и заурядность выдавать за некие глубочайшие истины, "божественные" откровения, свалившиеся на башку вещающего, аж, прямо с небес.
И тупое стадное мышление следует именно этому принципу: Ежели нечто произносится со значительностью, важностью, каждое слово чуть ли не скандируется - это для стада понятно и доступно: Вещается нам что-то очень существенное. А если говорится или пишется что-то в форме каламбура, шуточки, анекдота, вроде лёгкого трёпа, то сам Бог велел не принимать это ни всерьёз, ни даже во внимание.
Мне же представляется такая форма подачи мысли большим искусством. Надо обладать не просто способностями, а талантом завернуть в видимое невооружённым глазом резвление мысль необычную, яркую, незаурядную. Одним из лучших мастеров этого, скажем, жанра является Станислав Лем. В его произведениях очень часто мы сталкиваемся с интереснейшими мыслями, исходящими от героев, которых сам же Лем изображает нам с иронией, посмеиваясь над ними и позывая нас тоже к снисходительной улыбке при выслушивании их завиральных идеек. А, вдумываясь в них, вдруг замечаешь, что идейки-то вовсе не завиральные, а оригинальные, интересные, и уж никак не шаблонные, хотя и поданы в юмористической обёртке. Вот пример, который я уже приводил в одном из выпусков серии "Будильник":
Палеокулинария Станислава Лема, "Мир на Земле":
В самую черную полосу моей жизни я попал совершенно случайно, решив, по возвращении с Энции, встретиться с профессором Тарантогой. Дома я его не застал - он полетел зачем-то, в Австралию. Правда, лишь на несколько дней; но он выращивал какую-то особенную влаголюбивую примулу и, чтобы было кому ее поливать, оставил у себя в квартире кузена. Не того, что собирал настенные надписи в клозетах всех стран, а другого, занимавшегося палеоботаникой. У Тарантоги много кузенов. Этого я не знал; заметив, что он одет по-домашнему и только что отошел от пишущей машинки со вставленным в нее листом бумаги, я хотел было уйти, но он меня удержал. Я не только ему не мешаю, сказал он, но, напротив, пришел как раз вовремя: он работает над трудной, новаторской книгой и ему легче будет собраться с мыслями, если он сможет изложить содержание новой главы хотя бы случайному слушателю. Я испугался, решив, что он пишет ботанический труд и начнет забивать мне голову лопухами, былинками и стебельками; к счастью, это оказалось не так. Он даже заинтересовал меня не на шутку. Уже на заре истории, объяснял он, среди первобытных племен встречались оригиналы, которых как пить дать считали чокнутыми, поскольку они брали в рот все, что попадалось им на глаза, - листья, клубни, побеги, стебли, свежие и высушенные корни всевозможных растений, причем, должно быть, мерли они как мухи, ведь на свете столько ядовитой растительности! Это, однако, не отпугивало новых нонконформистов, которые опять принимались за свое опасное дело. Только благодаря им ныне известно, каких кулинарных стараний стоят шпинат или спаржа, куда положить лавровый лист, а куда - мускатный орех и что от волчьей ягоды лучше держаться подальше. Кузен Тарантоги обратил мое внимание на забытый наукой факт: чтобы установить, какое растение лучше всего годится на курево, сизифам древности пришлось собирать, высушивать, подвергать ферментации, скручивать и превращать в пепел добрых 47.000 видов лиственных растений, пока наконец они не открыли табак; ведь нигде не ждала их табличка с надписью, что это годится для производства сигар или, по измельчении в порошок, - махорки. Целые дивизии этих палеоэнтузиастов столетие за столетием брали в рот, грызли, жевали, пробовали на язык и глотали все, ну буквально все, что росло где бы то ни было - под забором или на дереве, и притом по-всякому: в сыром и вареном виде, с водой и без воды, с отцеживанием и без, в неисчислимых сочетаниях; так что мы пришли на готовое и знаем, что капуста идет к свинине, а свеколка - к зайчатине. Из того, что кое-где к зайчатине подают не свеколку, а, скажем, красную капусту, кузен Тарантоги делает вывод о раннем возникновении этнических общностей. К примеру, нет славянина без борща. Свои экспериментаторы, как видно, были в каждом народе, и, раз уж они выбрали свеклу, потомки остались верны ей, даже если соседние нации ее презирали. О различиях в кулинарной культуре, с которыми связаны различия в национальном характере (корреляция между мятным соусом и английским сплином - в случае с отбивной, например), кузен Тарантоги задумал особую книгу. В ней он растолкует, почему китайцы, столь многочисленные с давних времен, предпочитают есть палочками, к тому же все мелко нарубленное и накрошенное и непременно с рисом.
Все знают, повысил он голос, кем был Стефенсон, и все почитают его за банальнейший локомотив, но что такое локомотив (к тому же паровой и давно устаревший) по сравнению с артишоками, которые останутся с нами навеки? Овощи, в отличие от техники, не устаревают, и я застал его как раз за обдумыванием главы, посвященной этой совершенно не исследованной теме. Впрочем, разве Стефенсон, водружая на колеса уже готовую паровую машину Уатта, подвергался смертельной опасности? Разве Эдисон, изобретая фонограф, рисковал жизнью? Им обоим в худшем случае грозило брюзжание родственников или банкротство. До чего же несправедливо, что изобретателей технической рухляди обязан знать каждый, а великих изобретателей-гастрономов не знает никто, и никому даже в голову не придет поставить памятник Неизвестному Кулинару, наподобие тех, что воздвигнуты Неизвестным Солдатам. А между тем сколько отчаянно смелых героев-первопроходцев пало в страшных мучениях хотя бы во время грибной охоты! Ведь у них был один только способ отличить ядовитый гриб от съедобного: съесть собранное и ждать, не придет ли твой последний час.
Почему, скажите на милость, в школьных учебниках только и пишут, что о разных там Александрах Македонских, которые, будучи сынками царей, приходили на все готовое? Почему детишкам положено знать о Колумбе, который всего лишь открыл Америку, да и то по ошибке, на пути в Индию, а об открывателе огурца нет ни единого слова? Без Америки мы как-нибудь обошлись бы, впрочем, рано или поздно она сама дала бы о себе знать, но огурец о себе и не пикнул бы, и к жаркому мы не имели бы приличного маринада. Насколько же больше героизма было в гибели тех безымянных энтузиастов, чем в смерти на поле брани! Если солдат не шел на вражеские окопы, он шел под полевой суд, между тем никто никого не заставлял рисковать жизнью ради неведомых ягодок или грибочков. Кузен Тарантоги желал бы поэтому видеть мемориальные доски на стенах каждого порядочного ресторана, с соответственными надписями, например, MORTUI SUNT UT NOS BENE EDAMUS,[10] или на худой конец MAKE SALAD, NOT WAR.[11] И в первую очередь - у вегетарианских столовых, ведь с мясными блюдами было куда проще. Чтобы соорудить котлету или отбить отбивную, достаточно подглядеть, что гиена или шакал делают с падалью; то же самое относится к яйцам. За шестьсот сортов сыра французы заслуживают, быть может, настольной медали, но уж никак не памятника и не мраморной мемориальной доски, потому что эти сорта они открывали чаще всего по рассеянности. Оставил, например, растяпа-пастух рядом с головкой сыра ломоть заплесневелого хлеба, и появился на свет рокфор. Когда мой собеседник принялся порицать современных политиков за пренебрежение к овощам, зазвонил телефон. Кузен Тарантоги сиял трубку; оказалось, однако, что просят меня. Я был весьма удивлен - ведь никто не мог знать о моем возвращении со звезд, - но все тотчас же выяснилось. Кто-то из аппарата Генерального секретаря ООН хотел узнать у Тарантоги мой адрес, а кузен, так сказать, замкнул меня с этим человеком накоротко. Говорил доктор Какесут Вагатан, Специальный уполномоченный Советника по вопросам глобальной безопасности при Генеральном секретаре Организации Объединенных Наций. Он хотел встретиться со мной возможно быстрее, так что мы условились на следующий день; записывая в блокноте время приема, я и понятия не имел, в какую историю впутываюсь. Пока что, однако, этот звонок меня выручил, оборвав поток рассуждений моего собеседника, который жаждал поговорить о приправах с перцем; я распрощался с ним, сославшись на крайнюю занятость и дав лживое обещание вскоре его навестить.
Долгое время спустя Тарантога рассказал мне, что примула все же засохла, - в своем палеоботаническо-кулинарном экстазе кузен забывал ее поливать. Этот случай я счел типичным: Тому, у кого на уме лишь множественное число, наплевать на единственное. Потому-то у великих реформаторов, мечтающих разом осчастливить все человечество, не хватает терпения на отдельных людей.
10. Они умерли, чтобы мы могли вкусно поесть!
От имени какого героя ведётся это повествование? Ну, конечно же, звёздного путешественника Ийона Тихого! (Некоторые критики почему-то проводят параллель Тихого с Мюнхаузеном. Глупость и нелепость. Мюнхаузен просто врун. И заурядный! А Тихий Лема - этот, с виду простачок, часто выдаёт такие мысли, которые и всепризнанный гений не побрезговал бы высказать!)
В этом я вижу сразу два таланта, присущих Лему: Способность генерировать неординарные идеи и уметь придать им чуть ли не легкомысленный вид интеллектуальной забавы. Обратите внимание, герой Лема Ийон Тихий тоже отзывается с иронией о другом персонаже, высказывающем эти палеокулинарные идеи. Некий кузен, хорошего приятеля Тихого - профессора Тарантоги, у которого, добавляет Ийон Тихий, много кузенов, незначительный эпизодический персонаж, более вообще не появляющийся на страницах романа. Здесь мы видим интересную мысль, завёрнутую в двойной слой иронии: Самого Лема и его героя, о котором сам же Лем часто пишет со скептической улыбочкой! И так у Лема - сплошь и рядом!
Истинный талант Высоцкого, которого я часто подвергаю критике за его пристрастие к глубокомысленным заурядностям, именно в той же сфере - жанре шуточно-дурашливых песенок. Если сравнить их с псевдоглубокомысленностями Высоцкого, то видна огромная разница в мышлении и подаче плодов этого мышления! Причём преимущество в остроумии и оригинальности мыслей именно у шутливых песенок! Вот, где по-настоящему проявляется талант Высоцкого, а не в лживых благоглупостях его "многозначительных" песен.
Лем "пудрит нам мозги" лёгкими шуточками, в которых обычно заложен часто глубокий и неординарный подтекст, и в этом я вижу ещё одну блистательную грань его незаурядного таланта.