Ужасно видеть лагерь, и ни одному человеку в мире не надо знать лагерей. Лагерный опыт - целиком отрицательный, до единой минуты. Человек становится только хуже. И не может быть иначе. В лагере есть много такого, что не должен видеть человек. Но видеть дно жизни - ещё не самое страшное. Самое страшное - это, когда это самое дно человек начинает - навсегда - чувствовать в своей собственной жизни...
Варлам Шаламов: "Инженер Киселёв"
В жизни человека бывают минуты, которые навечно сохраняются в памяти. Помню, мне было лет 12-15. Жили мы всей семьёй в Актюбинске. В семье дедушка, бабушка, папа, мама и я. Свой дом своё хозяйство. Однажды чужая кошка утащила цыпленка. У отца была мелкокалиберка, а у меня воздушка. Дедушка сказал: "возьми ружьё и убей ее". Что я и сделал. Потом дедушка её бил молотком, пока всё это превратилось в кровавое месиво. Делал он это с пеной в уголках рта. Думаю что это бил не он, а 10 лет лагерной жизни в Воркуте. Мой дорогой дедушка так и не понял, за что он сидел. Но тут как в том анекдоте, когда муж бьёт жену, она кричит: " за что бьёшь, Машенька"? Он ей в ответ: " молчи, Стерва! было бы за что, вообще убил бы". Над внешними обстоятельствами человек не всегда властен. Но властен ли он над собой. Тоже не всегда. Познаешь себя, познаешь мир. Изменишь себя, изменишь мир. Важно не происходящее, а важна реакция человека на это происходящее. Когда я слышу высказывание людей о необходимости изменить весь мир. Я думаю, о том, как он может его изменить, когда он в себе не может перебороть отрицательное. Не может больной врач лечить больного пациента. Как было бы правильно, если бы каждый из нас постарался изменить только то, что рядом с ним. Изменить только то и тех, за кого он перед Богом отвечает. Главное - это семья, которую он сам создал. Обстоятельства, которые он сам породил и которые пока ещё можно исправить.
Недавно коренной немец откровенно рассказывал мне, как немцы в Германии пережили оккупацию русских: как по свински те подчас себя вели. Объяснил, что именно поэтому коренному немцу не всегда легко слушать русскую речь. Я его очень хорошо понимаю, потому что пережил всё это только с другой стороны. Из юности помню, как это было, когда я приезжал в гости к отцу в тот город, где я родился и, услышав немецкую речь, переходил на другую сторону улицы. Не помню, чтобы меня кто-то дразнил фашистом. Я все-таки родился уже в послевоенные годы. Но очень хорошо помню эту нелюбовь к немецкой речи. Она как бы витала в воздухе. Интересно как-то сказала Мария Неруш: "Как в жизни всё повторяется только с разными знаками. В России, когда мама разговаривала с нами по-немецки на улице, я на неё шикала и заставляла её говорить по-русски. Здесь же, в Германии, когда я на улице заговариваю с детьми на русском, они ведут себя точно так, как я вела себя по отношению к своей маме, т.е. заставляют меня говорить по-немецки". Лет пять тому назад я был у себя на родине и был приглашён не службу Августом Крузе в те годы пробстом, а сейчас епископом восточной епархии евангелической лютеранской церкви России. Служба проходила в частном доме в том месте, которое в Карпинске называется Берлином, где жили компактно немцы после войны. Одна пожилая женщина сказала: "Уже после войны прошло столько лет, но даже сейчас, увидев вдалеке милиционера я обойду за квартал, чтобы не попасться ему на глаза. Столько страху и недоверия к власти нагнали, что даже через 60 лет она остерегается власти. Это будет пострашнее черной кошки. Вспомнилось, как в гостях у отца, утром, нам на улице перебежала дорогу черная кошка. Отец остановился как вкопанный и сказал обречённо: " всё, сегодня дня не будет". Вместе с ним я вынужден был вернуться, чтоб пойти другой дорогой.
Но вернёмся к языку. Мне навсегда врезался в память мой первый приезд в Германию. В своей книге я назвал эту тему: путешествие на луну. В те годы для меня это было равнозначно. Но вместо трёх месяцев, я пробыл в Германии ровно половину. И как это ни странно, уехал в Россию, прежде всего, из-за языка. Я хорошо помню то состояние, когда везде звучит только немецкая речь. Через какое то время это начало раздражать. Сейчас люблю немецкий язык, люблю Германию, люблю город, где я живу - Ораниенбург.
Я рад, что живу на северной окраине столицы Германии. Сорок пять минут поездки на метро - и я у бранденбургских ворот, а это центр Берлина. Тепло назвал Ораниенбург журналист Вилли Мунтаниол. Город создан для творческой элиты мечтателей. Но я также хорошо понимаю, что есть и другая сторона медали, негативная. Не забываю, что на окраине Ораниенбурга находится печально известный лагерь Заксенхаузен. Мы люди с разными национальностями, разными статусами, но от нас зависит, в каком мире будут жить наши дети, наши внуки и правнуки. Это не от меня зависит, но я был бы рад, если б из лексикона людей навсегда ушли слова "лагерь", "коммунары" - когда у человека спрашивали: Кому нары?... Лучше бы спрашивали: кому дом, кому квартира. Был бы рад видеть мир забывшим слова: война, лагерь, коммунары. Но....
Когда война забывается, начинается новая война, говорили древние.