Оконго де Ультан
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Оконго де Ультан
(Отрывок из романа "Хромой бог".)
Тихо и относительно спокойно прошел первый год после нашего возвращения, ознаменованный рождением двух внуков - Аделя у Энрике и Лоренсо у Филомено. И вдруг, за неделю до Рождества, вся Гавана загудела пчелиным роем.
В дюжине семей - черных, белых, цветных,- недосчитались вечером малышей, старшему из которых едва минуло восемь.
Почти все пропажи пришлись на кварталы Хесус Мария и Лома де лос Анхелес, где обитала беднота. Слухи ходили страшные, и названия "Оконго де Ультан", "Санта Барбара", "ньяньигос" передавались от человека к человеку шепотом.
Полиция начала поиски по трущобам. Облавы шли всю ночь. Задержали уйму беспаспортных, шлюх, шулеров, воришек и беглых. Следа детей не было.
Утром, ни свет, ни заря О`Доннел стучал в ворота особняка Федерико Суареса. Заспанный хозяин, бывший накануне в отлучке и слышать не слышавший о вчерашней суматохе, встретил гостя в халате и турецких туфлях.
- Вы не могли бы нам помочь? - спросил жандарм, даже не поздоровавшись, и торопливо изложил суть дела.
Капитан, наоборот, не торопился. Закурил сигару и осведомился:
- Дон Леопольдо, не будете ли добры подсказать мне какое сегодня число?
- Восемнадцатое декабря,- ответил тот.
- В таком случае помочь вам я уже не могу.
- Какого черта,- возмутился ирландец, - что, дата определяет ваше решение о помощи? Каким образом?
- А таким,- холодно отвечал дон Федерико, что если бы я принялся за поиски вчера до полуночи, мы бы имели хоть малые шансы найти живых детей. С полуночи мы можем искать только трупы.
- Что вы знаете? - насторожился жандарм.
- А вы что, не знаете ни черта? - заорал на него жандарм отставной. - Как вы можете работать, не имея и не желая иметь представление о контингенте, среди которого приходится действовать?
- Но это же нелюди, дикари!
- Да, дикари, преступники! А на что вы - жандарм? Под ноздрями мух ловить? Обормоты, недоумки - а что, сыскные органы во всем мире работают с порядочными людьми и только у нас - с отребьем? Гордость белой расы - это замечательно, но на гоноре и спеси далеко не уедете, милейший! Где ваша агентура? Где осведомители из всех кабильдо? Где рапорты от содержательниц борделей? Вы брезгуете с ними возиться? Вы ищете во всем политическую крамолу? Крамола большая напасть, не спорю, но что вы скажете родителям? Эту Санта-Барбару вы прохлопали, сеньор. Ищите тела и отдувайтесь сами. И на будущий год, если ничего дельного не придумаете, не дожидайтесь даты, приходите пораньше. Учтите: с подобной гнусной уголовщиной вам придется дело иметь постоянно.
С тем сеньор О`Доннел и отчалил, проглотив оскорбление. Отчитали как сопляка, но крыть ему было нечем; и на следующий год еще с начала осени город кишел альгвасилами, жандармерией и шпиками.
Наш дом тоже был настороже. Детей еще прибавилось: Сили родила еще одного парня, Ноэлия - еще одну дочку, не говоря уже о постоянно растущей ватаге на заднем дворе. Строго-настрого запретили малышам бегать одним на улицу и добились подчинения неукоснительного. Наш Дом втянуло в эту историю с другой стороны.
Точнее - со стороны соседей. Не самых ближних: угол Компостела с улицей Мерсед - за три квартала от нас. Но ребенка примерно за неделю до всем известной даты похитили именно там, восьмилетнего мальчика из чиновничьей испанской семьи Апонте.
Ребенка выкрали прямо из дома средь бела дня. Город снова загудел, генерал-губернатор вызвал главного альгвасила и начальника жандармерии, так что в этот же вечер О`Доннел, проглотив гонор, поехал за помощью к старой ищейке.
Дон Федерико ждал.
- Мне нужны карт-бланш и ваше невмешательство.
- То есть как, невмешательство?
- Ни одного синемундирника, ни одного белого вообще в деле видеть не хочу: спугнут каналий. Мне нужно право вооружить помощников по своему выбору.
- Как, черных?
- Да, против черных же. Ножи, мачете и пара пистолетов для особо доверенных.
- Если только под вашу ответственность. А кто ж у вас особо доверенный?
- Потом узнаете. Главное, что помогут.
- Дай бог, дай бог, - качал рыжей головой жандарм. Ему уже мерещились разжалованье и позор.
Дон Федерико велел запрячь коляску и прямым ходом направился в контору. И ехал он не проверять счета.
- Гром, старина! Дело нешуточное.
- Ну? - Только и спросил тот.
И дон Федерико выложил свой план. Если О`Доннелу не было известно ровным счетом ничего, то Суарес как-то пронюхал, что сообщество Оконго де Ультан, приносящее детей в жертву своим богам, организовано среди карабали, рабочих порта.
- Но, дьяволы, конспирация у них! Карабали в порту - тысячи, о сообществе знают несколько сот, посвященных наберется, наверное, несколько десятков. Ты знаешь сам, что последователей не так много. Остальные просто до смерти их боятся.
- Что нужно от меня?
- От тебя и от Сандры.
- Ну?
- Если они услышат, что унгана Кассандра хочет присоединиться к их обществу? Я запущу нужный слух, и с вами станут искать встречи.
- На живца ловить?
- Вроде того, куманек. Сообщества человеческих жертвоприношений появлялись неоднократно, и я сильно подозреваю, что это все одна и та же лавочка и что до главы ее мы никогда не добирались, а если и ловили кого, так придурков конченых, которые и с веревкой на шее не выдавали унгана, боясь его пуще смерти. А на вас этот черт обязательно клюнет.
- Не обязательно. Может побояться соперника.
- Выставьте себя скромниками.
- Потребуют жертв. Тут не отделаешься деньгами или черным козлом, нас захотят повязать кровью, а иначе просто не допустят к лицу.
- Я об этом думал, - удрученно сказал дон Федерико.
- И что?
- Гром, это шанс выманить их из раковины. Гибнут дети без различия расы, и если их не остановить, неизвестно, сколько это будет продолжаться. Я найду подходящего мальчишку, а вы...
- Это вместо черного козла? - перебил Гром.
Отказ звучал категорически, и капитан, помолчав, сказал:
- Жаль, что ваш Филомено не малыш. Он бы с этим делом и в восемь лет управился бы. Или времена переменились? Или ваша выучка уже ничего не стоит? И что бы на это сказал куманек Каники? Во всяком случае, переговори с Сандрой. Заеду вечером.
Приехал, и был разговор уже с моим участием. Капитан имел кое-какое представление об иерархии сантерии, но именно кое-какое. Конечно, темного, сокровенного, он не знал. Немудрено: брухерия, магическая изнанка сантерии, с явными признаками сатанизма, себя отнюдь не афишировала даже среди черных, тем более белому было к этой премудрости не подступиться. Капитан на жандармской службе не раз и не два сталкивался с человеческими жертвоприношениями, и если кто попадал по этим делам, так отправлялся на виселицу без долгих богословских разбирательств. Да и кому было разбираться в тонкостях странного жестокого культа? Ни попам, ни жандармам дела до этого не было, и лишь дону Федерико пришло в голов поинтересоваться теологическими обоснованиями явления. Хотя бы постольку, поскольку это облегчало розыски. Вот я и просвещала его. Мне это было легче многих. Основу пантеона составляли наши старые йорубские боги, приехавшие в Новый Свет с сотнями тысяч рабов. О том, что напластовалось впоследствии на эту основу, подробно изложила когда-то Обдулия, большой знаток практики как сантерии, так и вуду.
Много есть богов, что требуют кровавых жертв. Обычно они не так страшны: режут кур, голубей, в особо торжественных случаях - коз. Иногда достаточно проколоть палец и помазать алтарь, при особом усердии - полить кровью из вены. Большинство же бывают удовлетворены свежими цветами на алтаре, дымом курений, горящей свечой, - даже владыка небесный Обатала, даже воинственный Огун, мечом проливший море крови. Светлые боги знают меру.
С Темными богами тоже лучше не враждовать, оттого-то разумные люди раз в год режут голубей на каменных плитах - обойдите стороной, это тебе, а я не твой, мне до тебя дела нет и тебе до меня тоже.
Но есть люди, которым надо что-то от Темных. Корысть, властолюбие, тщеславие, отчаяние - мало ли что может давить на слабую душу! Христиане в таких случаях продают душу Сатане. Те, кто молится старым, с родины привезенным богам, делают то же самое. Только у наших дьяволов много имен. Может, рангом они поменьше, а может, это один и тот же под разными именами, сути не меняет. Дьявольской силы там с преизлихом, и способы ее получения тоже везде примерно одинаковые.
Можно притворяться неверящим в колдовство и магию. Но если верить в Бога или Богов, неминуемо приходится верить и в дьявола и в то, что у обоих сторон есть могущество, - а как иначе? И коль скоро идет война за человеческие души, неудивительно, что Силы делятся с последователями. Но если Светлые требуют просветления и мудрости, а иначе не по пути, то у Темных разговор проще: пришел? Значит, ты с нами. И дают щедро, не медля, и не мира в душе, но вещей куда более осязаемых: денег, власти, удачи. И чем охотнее катится душа в сторону зла, тем больше дается. Потому-то и творятся дела нешуточные, и забывают люди, что никому еще не удавалось перехитрить лукавого. Разве что простой душе,- но вот такие-то души обычно не продаются.
У меня были свои соображения по поводу того, как в святилищах рядом с фигурами Лоа, Самди, Дамбалла и прочими появилось изображение белой женщины в короне, поименованной Санта Барбара. В рабство попадали не жрецы, искушенные в родословной богов, а простой народ, не особенно вдававшийся в подробности культа. К тому же в разных местах были свои легенды и предания, местные отличия и прозвища богов, так что человеку несведущему могло показаться, что их несметное число. Сверху наложилось силой навязываемое и мало понятное для массы неграмотных негров христианство. В конце концов, все это, поварившись в черных котелках, переплавилось в нечто усредненное. Каждое из значительных божеств получало по нескольку ипостасей, или воплощений, в том числе среди христианских святых. Как это все определялось, по каким признакам, для меня иной раз бывало непостижимо. Случалось, и нередко, что даже по полу соответствия не совпадали. Унганы обычно не вникали в эти несогласования, объявляя главным не пол, а мистическую сущность. Санта-Барбару объявили воплощением Шанго в ипостаси повелителя страстей. Сколько я ни силилась, не могла понять, что там общего с великомученицей Варварой, разве что только день празднования. Ей приписывали силу давать просимое, но для этого требовалось ни много ни мало: семнадцатого декабря положить на ее алтарь живое, только что вынутое из груди сердце ре6енка.
Была и другая дата жертвоприношений - осеннее равноденствие, двадцать второго сентября (капитан согласно закивал). День Кладбищенских Властелинов прореживал поголовье черных кур, и случалось, пропадали люди, правда, не обязательно дети. Но за неделю до рождества, когда в предпраздничной суматохе ослабевал надзор и за детьми и за неграми, куда как сподручнее было скрывать как исчезновение ребенка, так и непонятную негритянскую возню.
Вот о чем примерно говорила я дону Федерико, упрощая и отбрасывая лишние подробности, чтоб легче было разобраться человеку несведущему.
- Ну и что они с этого имеют? - спросил капитан.
- В основном - власть. Они могут предсказывать будущее, насылать порчу и лечить ее, но главное, что они могут - подчинять людей своей воле и использовать их.
Заколдует человека и скажет: умри, и тот умрет. Скажет - убей, укради, да что угодно - сделают. В этом их главная сила.
- Но ты сама такая же! Ты все это можешь. Скажешь, что не можешь - не поверю.
Я тогда призадумалась, прежде чем ответить.
- Могу и умею, но не хочу.
- Ты убивала столько раз, одним больше, одним меньше...
Капитан и шутил и не шутил, вызывал на опасное искушение.
- Убийство на войне, или из самозащиты, или в честном поединке укладывается в равновесие справедливости. Убийство беззащитного, того, кто тебе не враг, опрокидывает весы. Так что я скорей дам убить себя, чем любого ребенка из тех, кто угоден Санта-Барбаре.
- Ты слишком могущественна сама для того, чтобы просить. Видишь, сама добилась всего для себя и семьи. А эти канальи ищут благополучия своим детям за счет жизней чужих.
- Нет, не так.
- Что не так? - не понял он.
- Это не английский купец, который ставит свечку в церкви об успехе дел и чтоб детям приличное наследство досталось. Не суди о черных с белой точки зрения.
- Ты им все-таки сочувствуешь?
- Нет, я просто больше знаю. Известно тебе что-нибудь о Жертве Смиренного Отца?
Но капитан о таком не слыхивал, и не мудрено. Самый страшный, самый сокровенный обряд, когда в жертву приносили собственного ребенка. В коренной Африке делали это, чтоб избыть беду - засуху, потоп, нашествие врага, повальную болезнь - такую беду, которая угрожала самому существованию племени.
Но здесь, в Новом Свете, страшной этой жертвой просили власти и могущества в тех усеченных пределах, которое давало душевное рабство.
- Дикость первобытная! - передернувшись, сказал дон Федерико.
- А для чего Авраам приносил в жертву Исаака?
Подумал немного и сказал:
- В принципе - та же дикость. Заря времен, три тысячи лет до Христа.
И тут подал голос Факундо, в течение всего теологического спора сопевший своей трубочкой:
- Сеньор, а не напомнили бы вы, кто были родители пропавших в прошлые годы детей - черных, разумеется?
У сеньора Суареса заблестели глаза, и он сказал вкрадчиво, почти ласково:
- Гром, старина, в тебе пропал первостатейный сыщик! Может, еще идеи есть?
- Какие там особые идеи! Напомните еще раз тому рыжему, чтоб не лез со своими, в синих мундирах которые, а то спугнет. И еще мне нужно, чтоб был под рукой Филомено. А что он не маленький, так слава богу: разберемся в этой каше без сопливых.
Получаса не прошло, как, на ночь глядя, отправили нарочным старину Тобиаса в Лас Лагартес, а на другой день утром дон Федерико доставил список семей, пострадавших в прошлую Санта Барбару. К тому времени, как явился встревоженный сын, у Грома были наведены обо всех необходимые справки.
- Известны тебе такие - Анаклето Вальдемоа, Хосе Саморано, Маргарито Бланко? С кем встречаются, особенно - где бывают по вечерам. И тихо все разведать, чтоб ни кот, ни кошка не знали!
Мобилизовали несколько шустрых парней постарше с заднего двора, такого возраста, чтоб из охотников самим не превратиться в дичь. Филомено лично их муштровал, и все были рады отлынивать от дел на законных основаниях.
Через два дня было установлено, что Маргарито Бланко, карабали, десятник преуспевающей портовой артели грузчиков, вечерами после работы уходит из дома, имея в руках объемистую корзину. С этой корзиной он пропадал в лабиринте Дешевых переулков, причем так ловко, что в первый день соглядатай потерял его из вида на входе в трущобник. Во второй день отследили двор, в который он шмыгнул. Ничего себе местечко оказалось: в нем расположились нигде не зарегистрированный бордель распоследнего пошиба с кабаком и - большая редкость для тогдашней Гаваны - курильня опиума. Старые дома, времен первоначальной застройки города, знавали когда-то лучших жильцов. Теперь там ютилась разноперая рвань: вперемешку белые, цветные, черные, китайцы и цыгане. По сравнению с этой вшивотой приюты беглых казались пансионом благородных девиц.
Филомено, однако, этот притончик знал и знал примерную сумму, еженедельно уплачиваемую альгвасилу владелицей, видавшей виды мулаткой-доминиканкой. Так что когда на другой день он наведался в те палестины, старая сводня встретила его, как ни в чем не бывало: "А, надоела семейная жизнь, красавчик? Добро пожаловать, всегда рады!"
Филомено, не скупясь, словно на радостях, поставил угощение и проституткам, и завсегдатаям, потягивал понемногу настоящий коньяк, пощипывал девиц и следил за всем внимательно, расположившись в удобном месте у стойки. И уследил, как Бланко прошел по другой стороне со своей корзиной.
- Что за рожа? - спросил Филомено как бы невзначай.
- А, мало ли кто тут таскается! - пожала плечами хозяйка.
Однако подвыпившие девицы, уведенные в апартаменты на втором этаже, оказались разговорчивее. По их словам, там жила старая ведьма, гадала, торговала любовными зельями, и посетителей у нее бывало немало. Молодые, пожилые, совсем мальчики, но всегда только мужчины, женский пол не появлялся. Бывали, впрочем, некоторые женовидные особы мужского пола: в каком порту нет таких! Девчонки знали всех поименно. Бланко был завсегдатаем, часто появлялся с гостями, причем гости всегда были хорошо одеты и далеко не всегда негры. Досужие шлюхи предполагали, что Костыль - так они его прозвали за тощую долговязую фигуру - за комиссию поставляет колдунье клиентуру, а возможно, что сводничает содомскому греху. В сей обители греха относились и к этому легко и просто. Дело обычное и всем понятное. Но вот один случай остался не совсем понятным. Однажды во время такого визита гостей рухнула ветхая стена второго этажа и привалила дверь. Так Бланко после этого вышел из соседней, разобрал завал и выпустил визитеров.
Эта соседняя дверь вела в китайскую курильню; явно, оба подвала сообщались между собой. Это обстоятельство особо заинтересовало Пипо.
- Вы там не бывали, сеньор Федерико?
- Я не хожу в места общего пользования, сынок,- ответил тот довольно язвительно.
- С одной стороны, правильно: здоровее будете. А с другой - мы б куда точнее знали тогда, что к чему... сеньор, а вы опиум никогда не курили?
- По морде получишь сию минуту! - заорал жандарм. - Я что, по-твоему, вместилище всех подряд и без исключения пороков?
- Да не о том я! - отмахнулся Филомено. - Эх! Придется, видно, мне стать неразборчивым, как козлу. Схожу-ка я к тем китайцам, попробую табачка с дурью.
И пошел тем же вечером, по густым потемкам, часов около десяти.
У китайцев встретили без расспросов, хоть раньше он туда не ходил: знали в лицо. Взяли два песо, вручили диковинную металлическую трубку, провели вниз, в сводчатое помещение, где со странным запахом дым стелился по полной почти темноте. Показали низенькую лежанку, поодаль от нескольких таких же, частью свободных, частью - занятых.
- Ты лежи, - пояснил хозяин, сморщенный, ростом сыну по бляшку поясного ремня, - никто не мешает. Ты отдохни, ходи-ходи ты, никто не смотрит.
Зажег хитро устроенную трубку, протер платком обгрызенный деревянный мундштук и испарился.
Филомено сделал вид, что курит - на самом деле от брезгливости даже не прикасался к мундштуку ртом. Посидел какое-то время, прислоняясь к стене, принюхиваясь и прислушиваясь, потом, когда глаза привыкли к полумраку, едва рассеиваемому тусклым фонариком - приглядываясь. Наконец, удостоверившись, что на него в самом деле никто не смотрит, поднялся и, неслышно ступая - как тень легко двигалась громада почти в семь футов!- стал красться вдоль стен в надежде, что где-то откроется ход в соседний подвал или обнаружится брешь в старой стене кирпичной кладки
Первое разочарование постигло его почти сразу. Он обнаружил, что кирпичной была лишь наружная стена, само сводчатое помещение оказалось целиком вырезано в рыхлом известняке.
Подняться наверх и попытаться проникнуть за дверь, из которой час назад ушел Маргарито Бланко? Пустое дело! Она была, как мимоходом убедился Филомено, крепко запертой, а Бланко не стучал в нее даже условным стуком. Просто постоял с полминуты, и она сама открылась, приземистая такая, почти квадратная дверь.
По сведениям городской управы, дом числился бесхозным. Верхний, полуразрушенный этаж был необитаем, а в подвале ютилась полусумасшедшая старая негритянка с кошмарными язвами на руках и лице, словно ее заживо ели черви. Эта-то старуха, по прозвищу Жаба, и отпирала гостю, не выходя за порог: стоило карге высунуть нос наружу, тут же обстреливали ее камнями местные сорванцы.
Так что ломиться в гости не стоило. Лестница вела сразу в подвал, очевидно также вырубленный в камне, и имел этот подвал, по меньшей мере, два выхода. Очень хорошее место, чтобы прятаться или что-то прятать,- к такому выводу пришли мы все, еще до того, как Пипо отправился на разведку местности. А если жертва там, значит, там еще кто-то есть, кроме старухи, и этот кто-то может вместе с малышом улизнуть, услышав шум. Ищи потом, где хочешь.
Поэтому Пипо и не крутился около двери. Там без него было, кому приглядеть. Сам он достал приготовленный заранее фонарь, зажег от китайского маленького светильничка и пригнулся, потому что иначе не пролезал в коридорчик, куда шмыгнул низкорослый хозяин.
Коридорчик тянулся неожиданно долго, закончившись, однако, тупиком... и в это же время сзади возник давешний морщинистый китаец. Старику, видимо, показалось, что обкурившийся гость перепутал дорогу.
- Сюда ты не ходи, - прошипел он, - ты сюда ходи.
Филомено зажал китайца локтем так, что тот пискнул.
- Туда я не ходи, - объяснил он китайцу, коверкая слова на его манер для пущей проникновенности, - я другой дорогой ходи.
- Сеньора ищут? - понимающе просипел старик. - Проведу сеньора другой дорогой, если отблагодарит сеньор.
Пипо сунул ему пару серебряных монет, и низкорослый китаец засеменил перед ним по проходу. Около лестницы перед началом коридорчика оказалась хорошо замаскированная дверь. Доски покрывала известковая штукатурка, она совершенно сливалась со стеной. За дверью открылся проход, и вел он неожиданно далеко, выводя на улицу Обрапия, где тоже располагались какие-то китайские лавчонки.
Пипо смекнул эту нехитрую географию, не дойдя и до половины.
- Я туда не ходит, - сказал он, развернув китайца лицом к себе и крепко держа за плечи. - Я ходит, где Костыль ходит.
- Никакой костыль тебе не знаю,- стал отпираться китаец.
Пипо притянул его поближе к себе.
- Ты не знаешь, я знаю. Он заходил рядом, выходил у тебя. Покажи его дверь.
Снизу прошебуршали что-то невразумительное, но Филомено понял.
- Сорок.
Из подмышки опять забулькало, и Пипо ослабил хватку.
- Черт с тобой, сто. И не бойся насчет полиции. Ни к чему. Он черный и я черный, у нас свои черные дела. Я тебя не видел, ты меня тоже, только проводи.
Кошелек Филомено отдал сразу, однако провожатого придерживал слегка за шкирку. Снова вышли они в тупиковый коридорчик, и примерно на полдороге китаец остановился:
- Тут.
Штукатурки не было, сверху донизу - ровный тесаный камень. Пипо взглянул на китайца сверху вниз. Тот сделал знак пальцем.
- Смотри.
И постучал костяшками в двух местах, на расстоянии пары дюймов друг от друга. Звук был совершенно разный.
- Смотри.
И при свете коптящего фонарика показал единственное место, где был заметен шов - длиной в ладонь.
- Как это открывается?
- Ножа есть?
Филомено достал свой нож.
- А, плохая ножа,- отмахнулся китаец, - толстая!
Достав откуда-то из складок балахона, раскрыл складной нож толщиной чуть не в волосок. Проворно расковырял шов, в невидимую щель аккуратно вставил лезвие и тихо-тихо поднял.
Едва слышно звякнула щеколда.
- Я закрывай как было. Ты уходи давно вверх!
И китаец выпроводил Филомено во тьму кромешную.
В подземелье тянуло сыростью, где-то капала вода. Свет масляного фонарика упал на грубо тесаные стены. На подвал не походило, и парень смекнул, где оказался.
Любой город, который стоит на камне, строится из камня. Гавана стоит на бело-желтом песчанике, мягком, легко поддающемся обработке. Первые дома строили, добывая камень чуть ли не из-под ног. Сын стоял в городских каменоломнях то ли двух, то ли трехвековой давности, то ли вовсе доколумбовых времен. Там вовсю хозяйничали вода и летучие мыши, и по присутствию этих зверюшек Филомено догадался, что третий выход открывается к берегу и что он совсем близко. Чуткое ухо улавливало шум прибоя, а когда он выбрался из туннельчика в проход пошире, море зазвучало еще громче. Погода стояла со свежим ветром, волны накатывались со стороны Флориды и дробились в узком входном канале.
Фонарик Филомено держал полуприкрытым. Он не боялся пещер, имея с детства к ним привычку, не боялся заблудиться и приготовился на случай нападения из-за угла. Встретить противника с огнестрельным оружием он не рассчитывал. На случай ножей под рубаху было надето нечто вроде колета из толстой бычьей шкуры. Просторная куртка не только укрывала хозяина от холодного ветра с моря, но и прятала под левой рукой ножны с мачете. На него сынок полагался больше, чем на пистолет, который хотел ему снарядить с собой дон Федерико. Духов и чар он тоже не особенно боялся. Но что-то - и я это потом тоже чувствовала - висело над головой, ощущение зла, боли, страха, и это еще больше убедило сына, что искать святилище и жертву надо именно здесь. Тем более место соответствовало целям: темное и укромное.
Филомено потихоньку продвигался да продвигался, все правее, глубже и дальше от берега, так что шум моря звучал все тише. Коридор раздвоился, и он повернул еще правее, предположив, что находится прямо под логовом Жабы. Там не оказалось ничего интересного. Но дальше туннель с неровным полом начал ветвиться, и Пипо пришлось обшаривать отнорки, возвращаясь каждый раз в место, которое он принял за исходное.
Ходы спускались все ниже и ниже, время шло, и Филомено, копотью от фонарика ставя отметки на стенах, думал с тоской, что и с полком пехоты не поймать никого в старых катакомбах, да еще загони поди в них этот полк! Испанцы не большие любители лазить по подземельям, а про негров и говорить нечего, кроме тех, кого как раз и искали.
И когда тоска была уже готова перерасти в безнадежность, а фитиль под стеклянным колпачком стал коптить, показывая, что масла осталось на донышке, Филомено на чем-то поскользнулся, и расплывшееся зловоние показалось слаще духов. Он наступил на кучу дерьма, обыкновенного человеческого дерьма. А это значило, что он на верном пути. И более того, логово где-то близко.
Филомено осмотрелся внимательнее и обнаружил, кроме отхожего места, еще и свалку всякого мусора; и по тому, как мусор лежал, определил, во-первых, что человеческое обиталище в пещере давно и, во-вторых, выбрасывали мусор с одной стороны. Пол там поднимался двумя полуторафутовыми ступенями, и Филомено, тщательно почистив башмак о камень, плотно прикрыв фонарик, двинулся вверх.
Поворот, и парень остановился, вжавшись в стенку. На шероховатой стенке напротив играли блики пламени. Это был свет не свечи, не фонаря, а именно костерка. Филомено погасил свой фонарь и стал пробираться дальше на ощупь.
Свет падал из высокого узкого лаза. Пипо осторожно выглянул из-за угла.
Каменоломни здесь открыли проход в древнюю естественную пещеру. Точно так же, как в нашем давнем убежище в горах, вода размыла известковый пласт и ушла, оставив обширный зал со скругленными стенками: когда-то там плескалось озеро, в дальнем конце виднелись промоины и ходы.
А с левой стороны горел бойкий маленький костерок. Поодаль была сложена аккуратная поленница, а по сторонам острые глаза соглядатая различили несколько человеческих фигур.
Филомено насчитал четверых троглодитов - все негры, не хлипкие мужчины разного возраста. Трое спали, растянувшись на каких-то подобиях тюфяков. Четвертый клевал носом, сидя у поленницы. Никаких признаков похищенного ребенка издали не замечалось.
Пипо выждал некоторое время, потом набрал горсть камушков и швырнул два или три подряд через зал, в дальний от себя ход.
Караульный встрепенулся. Пипо запустил еще один, поменьше. Часовой растолкал одного из спящих и доложился о происшествии, показывая пальцами туда, где шуршало. Разбуженный, видимо главарь, поднялся, но пошел не туда, где раздавался подозрительный звук, а совсем в другую сторону, в глубину зала, куда небогатый свет костерка не доставал и фигура ушедшего угадывалась едва-едва. Он что-то кому-то там говорил, но и голоса издали почти не было слышно, а доносились - опять-таки на грани слышимого - не то всхлипы, не то плач.
Очень было похоже, что Филомено нашел искомое. Он хотел подождать, пока все угомонится вновь, и проверить, кто это плакал.
Однако троглодитская компания явно выспалась - даром, что снаружи стояла ночь глухая, в пещерных потемках не все ли равно! - подбросили в огонь пару полешков, принялись помешивать в котелке.
Эти четверо были ему не противники поодиночке, не очень-то боялся он и вместе взятых. Опасался он больше другого: кто-то улизнет хорошо знакомыми ходами и предупредит других, главных.
Тогда Филомено выпрямился и ровным шагом двинулся к костерку. Намерения перебить всех сразу у него не было, иначе он передвигался бы куда проворнее.
- Привет честной компании, - сказал он громко.
Четверо повскакали с мест, и кто-то его признал:
- Да это Вальдесов дворецкий бывший! Кого ты пришиб в драке, что пришлось удирать под землю?
- Да, бывает так: прибьешь дурака, а спросят, как за умного! Однако, случай у меня попроще: курнул у китайцев лишнего и заплутал, дверью ошибся. Я б не прочь отсюда найти дорожку, да покороче той, чем по которой пришел.
Хозяева переглянулись. Ни одного из них Пипо в лицо не знал. А привычный глаз уже заметил, как двое, по незаметной вроде бы команде главного, переместились ему за спину, и тело изменило положение, как бы само собой, тоже по привычке, чтоб не выпадали из поля зрения.
- Ну, а если мы ее тебе не покажем? - поинтересовался главарь, постарше остальных, низенький и коренастый.
- Я - кот, который гуляет сам по себе, - усмехнулся гость. - Не одной дорогой, так другой, я отсюда выйду, обязательно.
- Видали вы черного кота в штанах и жилетке! - фыркнул хозяин. - А если тебя за шкирку, да в мешок? Парень, не валяй дурака. Ты знаешь, что тут запретное место.
- Вы его купили вскладчину, анха?
И тут уши ему резанул сбоку откуда-то пронзительный крик, скорее визг, почти нечеловеческий:
- Берегись! Берегись, дружочек, тебя убьют!
Но и без того Филомено был начеку. Нож полоснул куртку и завяз в панцире, а он уже разворачивался влево и выхватывал мачете, весом сбив с ног одного нападающего. Другого рубанул по занесенной руке с ножом снизу вверх, в замахе удар не набрал силу и оттого не снес ее начисто, кость хрустнула, ломаясь, нападавший завопил и кувыркнулся в сторону, ничего не видя от боли. Третьего противника, прыгнувшего справа, достал рукояткой мачете по виску, и тот свалился. Произошло это все в одну-две секунды, и сын поспешил обернуться к главному, пока тот не сбежал.
Обернулся и не сразу понял, что случилось. Коренастая фигура перед ним переливалась мертвенно-зеленоватым светом, и таким же светом отливало его мачете. Но, пока голова соображала, что бы это такое могло быть, руки делали свое дело: клинки сшиблись. И когда с чужого лезвия слетело сияющее облачко, до Филомено дошло.
- Ну, ты, гнида! - выдохнул он. - Пугай других китайской краской! - и в несколько ударов, пользуясь большим преимуществом в силе, выбил оружие.
Противник, однако, вовсе не выглядел обескураженным.
- Слепец и безумец, - сказал он упыхавшимся, но не испуганным голосом. - Ты не знаешь, с кем имеешь дело! Ты хотел тягаться с могуществом высших? Ты хочешь с мачете противостоять Санта-Барбаре?
- Очень даже буду, - пообещал Филомено, заходя ему в тыл и одновременно поглядывая, не спешит ли кто-нибудь на крики из темных углов. - Для такого случая припомню даже, что крещен. Подумаешь - обсыпался фосфорным порошком! Пугай так свою бабушку... куманек.
В это время он опустил в ножны мачете, ножом разрезал на пленнике рубаху, скрутил жгут и крепко связал руки за спиной. Тот не сопротивлялся.
- Нам известно, кто ты, чей ты сын и на ком женат. Неужели благословила тебя мать? И что сказал бы, увидев тебя здесь, тот, чье имя ты носишь?
Филомено меж тем продолжал свою работу - разрезал шнур, стягивающий штаны. Они тотчас же съехали, норовя свалиться. Чтобы этого не произошло, пленный должен был придерживать их сзади связанными руками, прижимая к пояснице. Отвлекись он хоть на чуть-чуть, остался бы голым и стреноженным, как конь, потому что упав, штаны эти не хуже пут заплел бы ему ноги.
- Он бы назвал тебя святотатцем и предателем! - вещал пойманный, не стесняясь своего незавидного положения.
Притихший было во время схватки ребенок снова принялся кричать:
- Дружочек, миленький, помоги! Я тут привязан!
- Пару минут, сеньорито Апонте! Я тут тоже кое-кого связываю, вот отделаюсь и подойду тебя развязать тут же!
Потом сын оглядел поле боя. У раненого с поврежденной рукой обильно текла кровь, он здоровой рукой пережимал раненую над локтем. Подтянул к костру поближе оглушенных - оба выглядели довольно кисло. После этого с головней в руках отправился в ту сторону, откуда доносились крики.
Он не сразу обнаружил ребенка, хоть тот и кричал и звал его все время. Тот был завален всяким тряпьем - едва головенку было видно. Зато под всем барахлом мальчик лет девяти сидел совершенно голый и был привязан совершенно варварским способом. Он сидел спиной к большому округлому камню, и вдоль этого камня руки у него были вывернуты назад, а за камнем веревки, туго схватившие запястья, стягивались в узел. Он сидел вполоборота к костру, и судя по зловонию от подстилок, довольно долго. Когда Филомено разрезал веревки, ребенок не мог встать: все суставы затекли. Филомено, подняв тощее тело, отер тряпками нечистоты, завернул маленькую жертву в куртку и понес к костру.
Мальчик был весь ледяной, как из могилы, грязный и заплаканный. До чего он был напуганный и несчастный - об этом и говорить не стоит. Глазенки вытаращены, до самого пупка мокрый от слез. Едва начали гнуться у него пальцы - стал хвататься за спасителя, как обезьянка, и при этом причитал непрерывно:
- Дружочек, миленький, помоги, дяденька, хороший, унеси меня отсюда, мама, мамочка, ой-ой-ой!
Главный сторож так и стоял, весь в светящейся краске, поддерживая спадающие штаны, и вещал, как передразнивал церковную проповедь:
- Ты предал свою расу, ты калечишь собственных братьев ради этого щенка и лишаешь Великую ее законной жертвы. Ты оскорбил того, с кем зовешься одним именем, и его дух отомстит тебе за предательство!
- А ты бы лучше заткнулся, чем болтать не зная, - проворчал Филомено, растирая мальчишку руками. - Будь он тут, еще крепче вам надавал бы, будь спокоен. Твою же морду в твоем же дерьме и вывозил.
- А ты спелся с его убийцей!
Может, Пипо и занялся бы между делом перепалкой, но в это время изрядный камень пролетел над головой. Это пришел в себя один из оглушенных и решил воспользоваться моментом. Неудачно, и придавив его к земле, сын связал ему руки веревкой, снятой с освобожденного мальчика. А заодно вторым куском - второму, который то ли не очухался, то ли притворялся оглушенным. Третьему, занятому своей раной, не было дела до происходящего.
- Так, - размышлял вслух Филомено, - шелудивое отродье шелудивой святой, что ж мне с вами делать? Самому передушить или оставить это удовольствие для губернатора?
Никто не ответил. Пипо пожал плечами и обратился к мальчику:
- Ну-ка, сеньорито Апонте, как твое имя?
- Франциско, - отвечал тот, сглотнув слезы.
- Это хорошо, парень. У меня братишка есть, чуть постарше тебя, его тоже зовут Франциско. Сорванец и драчун. А меня зовут Филомено, если ты меня не знаешь.
- А ты меня откуда знаешь? - сквозь испуг в глазенках мелькнуло любопытство.
- Кто сказал, что я тебя знаю? Я тебя вижу в первый раз. Просто вся Гавана как на иголках сколько дней: пропал малыш Апонте! Ну, я и догадался, кого они стерегут. Тут их больше никого не было, только эти четверо? Хорошо! Попробуй-ка встать теперь, Франчикито!
Но встать у того решительно не получалось: подламывались ноги, не держалась спина.
- Э-хе-хе... придется мне нести тебя, дорогой дружочек. Полежи немного, я соберусь в дорогу.
Филомено стал шарить по полу, светя себе головней, и скоро нашел, что хотел. Это был моток замусоленной бечевки. Мало какой белый, не то что негр, не боялся заблудиться в подземелье, страшилок на эту тему по вечерам рассказывалось тьма-тьмущая. С хорошо знакомой тропы не сходили, не подстраховав себя такой вот нитью Ариадны. И теперь тонкая конопляная веревочка пригодилась: ею сын связал пленников попарно, чтобы тот, кто мог идти, поддерживал того, кому это было затруднительно. Получилось некое подобие невольничьего каравана. Бечевку Филомено привязал к поясу. На правую руку устроил Франчикито, завернутого в куртку, в левую взял фонарик. Таким манером и двинулись в обратный путь.
Дорогу Филомено помнил хорошо и почти не сверялся со своими знаками. Шли, однако, довольно медленно, а сын и не особенно торопился. Он думал о том, что пленных нельзя сдавать полиции. Самим придется узнавать, откуда подручному Бланко известно о старых делах нашей семьи, и много ли ему известно, и известно ли это кому-нибудь еще.
Отогревшийся, осмелевший маленький Апонте льнул к плечу, гладил, вытирал со щеки кровь, которой Филомено успел перемазаться, связывая пленных, и бормотал в ухо:
- Дружочек, Филомено, ты меня отнесешь домой?
"Домой-то домой, - подумал сын, - да к кому?" И вслух ответил:
- Конечно, только это так сразу не получится. До твоего-то дома ой-ой как не близко, давай сначала ко мне, я поближе живу. Через часок доберемся. Мать моя тебя искупает, покормит, спать уложит, она у меня старуха добрая. А отца пошлю за твоим отцом. Он у тебя, небось, заторопится, извозчика наймет, так и выспаться не успеешь. Договорились?
Измученному ребенку перспектива показалась настолько радужной, что он от облегчения успокоился и уснул, не успев даже сказать, что извозчика даже не надо, поднять кучера только и лошадь запрячь. Он не слышал, как вся вереница вышла в коридорчик курильни опиума, перепугав снова того же самого старого китайца, как Филомено опустил его на пол, чтобы выйти наружу и предупредить Тобиаса и Маурисио, изнывшихся в ожидании. Как всех погрузили в крытую повозку и привезли на наше подворье, он тоже проспал.
А там их встречали мы, глаз не сомкнувшие - дон Федерико, Энрике, Сесилия, Факундо и я. Мальчика отдали на попечение Ноэлии и Франчикито, который коротал время с нами и под конец задремал.
Белый тезка проснулся, когда его опустили в лохань с теплой водой и начали отмывать от нечистот. Ничуть не испугался и сразу понял, где находится и кто перед ним.
- Ты, что ли, Франциско? - спросил он, выглядывая из лохани как чертик из табакерки. - Твой брат здорово дерется! Он их четверых одной левой! А ты так можешь?
- Нет, так пока не могу, - отвечал Чикито. - Вот вырасту, смогу не хуже.
- А за моими родителями послали?
- Наверно; а если и не послали, так сейчас пошлют.
- Анха, - кивнул Апонте. Он уже снова клевал носом. - А остальных нашли?
- Каких остальных? - насторожился мой парень.
- Ну там... в другом месте... не там, откуда меня выручили... там еще дети были... и цветные и белые... человек нес...мхм... - и снова заснул, свесившись через край.
Чико знал, что город переполошился из-за одного ребенка и что о других, в этом году по крайней мере, речи не шло. Кто бы это мог быть, он сообразить сам не мог. Потому, оставив тезку в руках Ноэлии, побежал в подвал, где шел форменный допрос.
Отставной жандарм знал толк в этой процедуре. Он осмотрел всех четверых, велел сделать хорошую перевязку и лубки тому, которого Пипо покалечил (проворчав про себя, что до виселицы зажить все равно не успеет). А потом, признав в троих безнадежных олухов, сосредоточил усилия на четвертом - на главаре, пострадавшем, кстати, меньше всех.
- Имя?
Тот молчал. Напрасно. Факундо хорошо знал портовых рабочих. Может, и не всех - их были сотни, но уж половину - точно, с его-то памятью. Он постоянно имел дело с грузчиками по службе и помнил тех, кто отирался в гавани более-менее давно.
- Его зовут Игнасио Ортега, сеньор капитан.
- Анха, великолепно. Отвечай дальше сам, Игнасио Ортега, потому что молчать бесполезно. Ты карабали?
До того уже дошло, что молчать и впрямь бесполезно.
- Да, карабали.
- Давно в подручных у Маргарито Бланко?
- Перепутал, ваша милость: я в артели другого десятника, Сальвадора Каро.
- Причастен ли к вашим с Бланко делам Сальвадор Каро, мы еще посмотрим. А ты, приятель, попался с поличным. И знаешь, на чем попался - с этим не шутят.
- Знаю, - ответил пленный. - Только ведь все равно меня повесят, так к чему мне разговаривать с вами? Карабали не продают своих. Лукуми, эти да, эти всегда своего продадут за облезлую стекляшку. Ты лезешь к белым в друзья, Факундо Лопес, - не выйдет! Погляди на свою рожу в зеркало, поймешь почему.
Держался он для его безнадежного положения очень уверенно, и я не очень понимала - почему, что за козырного туза в рукаве прятал? Не очень это понял и капитан, мигнувший Факундо незаметно - мол, продолжай перепалку, так скорее что-нибудь выдаст.
- Я дружу только с теми, кто со мной сам хочет дружить, Игнасио Ортега, и никому не удавалось мною помыкать, даже когда я был рабом.
- Да, кроме твоей жены, унганы Кассандры. Но под ее дудку кто б не заплясал! Теперь-то она присмирела, постарела, хочет быть благообразной, но нас не провести! Она на все идет, чтобы покрыть свой давний грех, ты-то лучше всех знаешь, какой. Мне известно, а со мною многим, что она великая унгана и что она однажды принесла в жертву Рада белую женщину, после чего бежала, и ты вместе с ней. А потом она принесла в жертву своего сына-мулата. И поскольку Смиренная Жертва принимается от любого, все ей сошло с рук. Как, любопытные вещи я говорю об этих ваших друзьях, ваша милость, господин жандарм?
- Безусловно, - кивнул дон Федерико. - Продолжай, приятель. Знаешь сам - больше скажешь, дольше проживешь.
На мой взгляд, Ортега думал не о том, как подольше прожить, а о том, как с собой на виселицу прихватить всю нашу компанию. И если бы сидел на табуретке перед ним другой жандарм, не Федерико Суарес, не было бы ничего проще.
- Эта женщина плохой союзник, сеньор. Она предала свою расу и предаст вашу. Она родила еще одного сына от белого мужчины - зачем? Не удивляйтесь, если он тоже пропадет однажды. Она не хочет, чтобы на острове жил унган сильнее, чем она. Она велела своему сыну похитить Избранного, и только поэтому он справился со стражами. Но и ей не все под силу, Санта Барбара не прощает предателей.
- Околесицу несешь, парень, - сказал Суарес. - Про Кассандру Лопес я знаю, похоже, куда больше твоего. Если сможешь сказать что-нибудь новое, помимо тех сказок, какими ты меня тут угощаешь - я послушаю. Если нет - расскажи про Маргарито Бланко. Только не пускайся в околичности насчет прав Санта Барбары. Верно, что Бланко принес в жертву собственного сына?
Но тут Ортега прикрыл глаза и сложил на груди руки, давая видом понять, что тут-то от него жандарм ничего не добьется.
- Парень, ты хоть понял, что тебя ждет?
Тогда пленный до ушей растянул толстые губы и сказал прямо-таки радостно:
- Если ты так хочешь меня повесить - поторопись. Если ты этого не сделаешь сейчас, я сам умру. Я не уберег то, что мне доверили, не устерег Избранного, и где бы я ни находился, умру тогда, когда должен свершаться обряд.
И в это самое время чертиком влетел Франциско.
- Эй, вы знаете, что малыш Апонте был не один? Он мне сказал, что видел под землей еще чуть не дюжину ребятишек, и цветных, и белых!
- Где он их видел? - вскинулся Суарес.
- Где, где - все там же, в пещере.
- Спроси у этого, мальчишка сомлел совсем!
Мы все повернули головы к Ортеге, а он опять скрестил руки на груди и стоял с таким видом, будто готовился ни более ни менее как принять мученический венец. Там, в этой кудлатой голове, были на это настроены все колесики и винтики. И глядел на всех почти что спесиво.
Требовалось спесь эту с него сбить, да поскорее.
- Так ты думаешь, Игнасио Ортега, что умрешь в полночь на семнадцатое и оставишь всех в дураках? Я, Кассандра Лопес, тебе говорю: не будет этого!
- Ты не боишься Санта Барбары?
- А ее тут никто не боится, включая мальчишку. Ну да, все умрем, каждый в свое время. Но это не причина поклоняться смерти. Мы люди Огуна Феррайля, господина битв, нам от него заповедано встречать ее на равных и побеждать. К тому же я, как всякая мать, благословлена Йемоо, и в потомстве переживу твою Санта Барбару.