У меня никогда не было собственной живности - ни кошек, ни собак, ни попугаев. И оправдание тому было . Моя кочевая жизнь на многое налагала свое " табу ". Но я всегда считала, что люблю животных. Люблю так - вообще. Наверно, так же говорят: " Я люблю людей ... Мне нравилось наблюдать их в цирке, где прошло мое детство. В зоопарке. В кино - они так безыскусны и пластичны на экране , что порой, и актеры рядом тускнеют. А еще приятно запустить пальцы в теплую шерстку и при этом сказать что-нибудь "сладенькое"
Но однажды природа все же свела меня с одним из своих созданий попросту "нос к носу", "глаза в глаза".
Зима в Иерусалиме промозглая и ливневая. Порой, глядя на эти разверстые ,, хляби небесные,, , просто не веришь , что большую часть года город сжигает палящее солнце . Оно , как огромная электроплита, которую забыли выключить. И все это время я тоскую о снеге, но утолить свою жажду могу только, засунув руку в морозилку своего холодильника...
Дважды Высшие силы услышали меня и на несколько дней засыпали Великий город настоящим снегом. Это было на первом году моей жизни в Израиле. Зеленые пальмы под белым снегом - понятие несовместимое, и потому красоты особенной. Веришь, что под этим небом - возможно все. Даже настоящая гроза, с громом и молнией, в разгар зимы...
Так было и в ту ночь. Дождь со снегом обрушились на эту благословенную землю с такой яростью, словно получили задание свыше затопить ее вновь... Мне не спалось. Мысли, отнюдь неяркой окраски, плясали в голове. Я вышла на балкон подышать грозой. В такие минуты мне всегда становится легче. Словно взрывы в природе что-то очищают и расслабляют в тебе. Уходит темное, проблемы отступают...
Вдруг я услышала шорох. Я повернула голову - в темноте сверкали два огонька. Я включила свет - у меня был гость. На коробках устроился большой полосатый кот. Его круглые глаза с подвижными зрачками смотрели на меня настороженно и пытливо: " Как вы, люди, говорите - в такую погоду и собаку не выгонишь на улицу? Что же ты сделаешь со мной?"
Я взглянула в окно. Раскаты грома гремели, как трубы Иерихона, словно пришел уже час Страшного Суда... Короткие вспышки молнии, как языки адского пламени, напоминали о расплате за все, что мы предали. О чем было удобно забыть. За злобу и ненависть, в которой живем. За очерствение сердца...
" Он прав", - сказала я себе, и вынесла вердикт: " Останешься. Живи. До тепла".
Его глаза успокоились. Он доверительно уткнул свой кожаный нос в пушистые лапы. Сжался в комок, пряча в себе тепло, и задремал...
И, хотя в моем доме без отопления зимой едва ли теплее, чем снаружи, но с неба не каплет. Да и в жалюзи на балконе зияет дыра. Как объяснила хозяйка - для вентиляции ванной. Ну, как тут не вспомнить про водопровод, " сработанный еще рабами Рима"?
И все же - прибежище..
Так началась наша совместная жизнь. Каждый из нас свято чтил свою независимость. Я не знала о его делах и проблемах, его не интересовали мои. Я не знала его друзей и врагов. Он был равнодушен к моим привязанностям и антипатиям. Для связи с миром у меня была дверь. Дыра в жалюзи была залогом его свободной воли?
После завтрака у него всегда появлялись дела. Он ловко вспрыгивал на высокий подоконник, и с меткостью хорошего гимнаста исчезал в проеме дыры. Но лишь раздавался скрежет, всегда оседающей от сырости двери, что возвещал о моем приходе, он тут же появлялся в дыре с радостным урчанием, и прыгал на пол. Его требовательное ""Мяу" напоминало, что время обеда пришло.
Я вошла в его жизнь под кличкой "Охель" (еда). За округлость и крупность стати я звала его "Бегемотом". Но зоологии он не изучал, и Булгакова не читал. Поэтому на имя не откликался. Я честно исполняла негласный уговор - трижды в день он получал любезное его брюху месиво из " Kitty-Cat" и молока. Еду он уплетал с жадностью. Благодарностью не баловал. Все принимал, как норму, словно это часть услуг "отеля". Затем вновь убегал по делам или укладывался на подстилку, чтоб жирок завязался.
Так мы и прожили зиму - вместе и каждый сам по себе. И чего уж греха таить, мое чистоплюйство ранило, что некогда белая стенка балкона, постепенно теряя свою чистоту, заполнялась четкими отпечатками лап моего постояльца. Свой праведный гнев я смиряла, призывая себя к терпению и терпимости... Но, увы,- человеческая порода несовершенна: зерно войны было посеяно.
Квартира моя большая, но убогая изначально. На ней печать нелюбви и неухоженности. Пришлось немало потрудиться, чтобы придать ей индивидуальность и жилой вид. Особенно в "святая святых", что носит высокое звание женской ванны. Здесь то раздор и зарыт.
Ах, люди... Мы самодовольно зовем себя " венцом творения", но как худо мы знаем друг друга. Как редко стремимся понять и себя самого, и ближнего своего. Уж тем более тех, кто у наших ног, кого мы, фальшивя, зовем " братьями нашими меньшими"...Что мы знаем о них, тех, кто всегда рядом? Порой я думаю - это они нас наблюдают. Изучают наши повадки и желания. Ведь от нас часто зависит их благополучие, а подчас и сама жизнь.
Мой друг оценил усилия по благоустройству, но понял их на свой лад. Ну, как же ему, воспитанному мусорной вольницей, понять наши людские фетиши. Он решил, что именно ванная, где вода куда- то убегает, и есть его персональный унитаз!!!! Это и стало началом конца.
Я сопротивлялась ожесточенно, грудью встав на защиту своих святынь. В лучших традициях французской революции я построила баррикаду, из новой, еще в пластиковой упаковке, стремянки и таза, подперев это сооружение стулом.
Кот тоже проявил характер недюжинный. С упорством, достойным лучшего применения, острыми когтями он рвал пластик упаковки, прорывая лаз в ванную. Наша война не продлилась и шести дней. Я сдалась, как арабы. Мои моральные лозунги рассыпались в прах. Он был изгнан из "рая", как некогда наши прародители, а дыра в жалюзи была наглухо заклеена лентой, оставшейся от войны с Ираком... Благо, была уже теплая иерусалимская весна, и моя совесть, щурясь, подремывала на солнышке... Все же было жаль его: ну, не могла я обречь его на помоечное существование. За зиму на калорийном питании он еще больше округлился, обрел облик домашней респектабельности, и я решила - с довольствия не снимать! Хотя прокормить его непросто - "он знал одной лишь думы власть". Еда - вот главный процесс жизни. Его главная страсть, и в этом он был неутомим и ненасытен. Мне кажется, когда-то у него были хозяева и дом, судя по тому, что хирург над ним поработал...Теперь все его жизненные интересы устремились на добычу еды - на любовь размениваться не приходилось.
Мой акт милосердия был принят благодарно. Он понял, что, несмотря на отлучение от дома, я по-прежнему его " охель". С изобретательностью опытного охотника он стал устраивать на меня засады. Шестым чувством угадывая, с какой стороны я вернусь домой, и умел материализоваться у моих ног прямо из воздуха. Начинался громкий плач Паниковского, поистине достойный таланта Зиновия Гердта. " Мяу! Меня давно никто не кормил! Ммяу! Я бедный, голодный кот. Мяу-у-у. Меня не любят кошки! Мя-я-яу! Я год не был в бане!"
Эта ария любви и жалости к себе достигала крещендо, но тут я захлопывала дверь перед его носом. Плачь резко обрывался, словно отключили фонограмму. Пока я готовила еду, за дверью была тишина. И лишь я появлялась в дверях с заветной, желтой миской в руках,- радостный победный клич оглашал двор. Негодяй и притвора, он честно зарабатывал еду умом, обаянием и актерским талантом. Он меня явно обыгрывал.
Он был неподкупен и свободен. Он защищал свою территорию от случайных собратьев по классу, нещадно гоняя их. Он плюхался расслабленно в тени прямо на пешеходной дорожке, и умирал. Он был приветлив и подпускал к себе всякого, кто хотел его приласкать. И одному Богу известно, отчего вдруг вскакивал и уходил прочь.
Когда ему удавалась с кем-то проникнуть в подъезд, он усаживался перед моей дверью, и сообщал: " Мяу! Я пришел ". Я молчу. Выдержав паузу, он начинает слегка нервничать, царапает лапой дверь: " Я знаю. Ты - дома". Меня это веселит и, желая его поддразнить, спрашиваю: " кто там?". В ответ радостное, с придыханием: "Мм-рр. Мяу. Это я". Говорю слова волшебные: " Сиди и жди".
Это он понимает, знает, что за словами последует мясо или любимая рыбка. Но уж если я показываю скрещенные кисти рук,
значит трапеза закончена. Ждать и просить бесполезно. Всем телом выражая укор и разочарование, он уходит.
Вечером я люблю покурить на балконе. Завидев огонек сигареты, с утробным " М ррр" он вскакивал на перила балкона. И между планками появлялась толстая лапа в жесте просителя, потом сквозь прутья решетки протискивалась крупная голова. Он смотрел на меня проникновенно, просил, убеждал, требовал. Его зрачки менялись, они плясали - то затопляли глаз, то сужались в полоску. Он смотрел мне прямо в глаза, обрушивая на меня волю своего желания. И я готова поклясться, что иногда в глубине этих зрачков крылась ирония. Он знал, что победа будет за ним...
В нашем дворе есть " колодец", образованный стенами двух домов. Это пространство закрыто решеткой. И почему - то именно этот колодец облюбовали птицы. Однажды, возвращаясь домой, я стала свидетелем сцены удручающей. Не потому, что никогда не видела подобного. Но героем сцены был он, мой сытый подопечный, мой ласковый " бегемотик". Он выпорхнул птицей сквозь решетки колодца - а в зубах его трепыхался голубь с раскрытым крылом. Он смазал меня невидящим глазом, в котором горел охотничий азарт, и умчался с добычей. С криком: " Отдай птицу!" - я помчалась за ним, но он скрылся в кустах. Да, славная, видимо, была картинка!! Обитателей двора я уж порадовала...
А вечером он, как верный Ромео, явился на балкон пообщаться. И тут меня прорвало. Все бранные слова, за жизнь накопленные, я обрушила на его грешную голову. Он слушал меня внимательно, переминаясь передними лапами, и иногда отводя голову в сторону. Понимал, я сержусь, но вины за собой не чувствовал. И тогда я пустила в ход руки, напрочь забыв завет "не судите"...Он напрягся, зрачки его залили глаза, поражаясь непостоянству людских отношений. Он прыгнул и исчез в темноте... Пропал так же внезапно, как появился.
К завтраку он не пришел. И к обеду не появилась между планками жалюзи знакомая лапа. Его нет уже пять дней.
По-прежнему вечером я курю на балконе. Я жду, что услышу знакомое, гортанное " Мр-р-р"...