Дверь открыла маленькая изящная женщина. С кукольно правильного личика на меня смотрели ясные голубые глаза. Приветливо пригласив в дом, спросила ; Вас прислала фирма? Спросила на иврите, но я услышала сильный славянский акцент. Особое звучание буквы Л, уж очень выдавала страну исхода, как здесь принято говорить. И, ухо мое не подвело, хотя в Иерусалиме она почти полвека, в моей памяти всплыли слова гимна: " Еще польска не сгинела"..
С интересом вглядываюсь в мою новую подопечную. Какое неожиданное сочетание хрупкости и стати при столь невысоком росте. В глубоком кресле сидит свободно и с достоинством - умение "держать" спину говорит о воспитании. Голос звучит негромко и мягко, а буква "Л придает особое обаяние. Этой женщине - 95 лет! Прежде я не общалась с долгожителями. Дамы, с которыми по долгу службы я встречалась в последние годы, ставили разные условия. Одна просила добавлять к ее имени '' missise'' , другая - родом из Голландии - '' frau"" Эта женщина ни о чем не просила. Обращение у меня родилось само - пани Янина . Она и правда была Пани. Это было новым в моей израильской практике. Уж больно не нравится мне звучание слова "госпожа" - на иврите - гэвэрэт ,так много открытых "Э", да и изначально слово предполагает солидный возраст. То ли дело в Париже, официанты обращаются к тебе легко, музыкально, с полувопросом: " oui, madam". И ты всегда ощущаешь, в этом дежурном, по сути, вопросе, нескрываемую симпатию к себе - не просто рядовой посетительнице, но к женщине, да еще и не вышедшей в тираж ... И это бодрит и вдохновляет. Включает дополнительный блеск в глазах.
Мой рабочий день начинался в 8 30 утра, и не было случая, чтобы Пани встретила меня в халате и шлепанцах. Туфли на невысоком каблучке, отутюженные брючки и безупречная свежая блузка. Серо-седые волосы, увы, уже не очень густые, аккуратно уложены. Крупные клипсы в ушах и перстень с бирюзой, на среднем пальце руки, тронутой артритом, завершали портрет женщины, не утратившей былую красоту, элегантной, хотя знавшей лучшие времена.
Все в ней - умение носить одежду, пластика движений - гордо хранило Женщину. И лишь чуть семенящая походка выдавала возраст - 95!. А не всякое государство доживает до этих лет ...
Пани Янина Добровська была родом из Львова, его польской части. И язык Польши стал ей родным на всю жизнь. Иврит она знала лучше чем я, но много хуже, чем положено человеку прожившему здесь почти 50 лет. По профессии пани - модельер одежды. Ее салон был популярен в довоенные годы во Львове. Муж владел кондитерской фабрикой. А двухлетний сын - был главной отрадой в ее в общем, счастливой жизни. Но тень Германской свастики, накрывшая Европу, достигла и Львова. Националисты Украины приветствовали фашистскую оккупацию , а для семьи Добровських пришло время страха и отчаянья ..Чем для евреев чреват новый порядок , уже было известно из опыта Германии и оккупированных стран Европы. Из Львова надо было бежать, только куда - неясно.. Здесь ее знали, и любой донос властям грозил смертью ей и ребенку. А ради него пани была готова жертвовать всем. Только вот муж ее, со свойственным мужчинам практицизмом, вдруг отказался оставить свою фабрику на милость завоевателям . А еще национальная самонадеянность и хитрость нашептывали ему, что деньги помогут договориться с режимом, отвоевать в порабощенном мире свою долю свободного пространства.
Тогда пани Янина бросает мужа, недвижимость и, прихватив сына, на перекладных пробирается в Варшаву. Но и она оккупирована немцами. Уже действует знаменитое Варшавское гетто, где за колючей проволокой собраны тысячи соотечественников. Уже дымят трубы крематория Освенцима.
Как удалось этой маленькой, хрупкой женщине, с ребенком, пройти все ужасы военной Варшавы, сохранить себя и сына, представляю плохо. Понимаю, что ее отнюдь не семитский тип - светловолосая, голубоглазая, с аккуратно вздернутым носиком - был ее охранной грамотой. Но неугасающий страх перед доносом держал ее нервную систему в состоянии близком к истощению . Уж больно суровым было время - и в животном стремлении выжить- людские принципы растворялись в обстоятельствах , как материя в кислоте.
Главная цель в ее жизни - сберечь сына и себя - для него. Ее сын навсегда остался главным и единственным Мужчиной в ее жизни.
Она сумела преодолеть свой Страх. Она работала в модном салоне. Знание немецкого языка давало ей свободу общения. И кто бы догадался, что эта обаятельная, элегантная, достигшая успеха в деле - всего лишь маленькая, так ненавидимая Рейхом еврейка, которая каждый свой день проживает, истошно задавливая чувство страха в солнечном сплетении. И так было до самого освобождения Варшавы. Она выжила! Выстояла!
Пришла свобода, но страх по-прежнему гнал ее. В 1946 она с сыном переехала в Израиль. Впервые за эти годы она расслабилась и вздохнула свободно.
Здесь, она узнала, что муж, отец ее сына, закончил свою жизнь в одной из печей Освенцима. Как вещает надпись в этой фабрике смерти :"Каждому - свое".
А пани Янину Судьба вознаградила долгой жизнью. Наверно, за ее тихое мужество и стойкость. За материнскую самоотверженность. И она, с благодарностью приняла этот дар и всю последующую жизнь прожила так, чтобы быть достойной этой милости Судьбы.
Мне нравилась эта женщина. Деликатная, с милым чувством юмора, теплая и внешне беззащитная. Наше с ней общение перемежалось легкой иронией , когда я говорила ей, подыгрывая : " а не приготовить ли для вас сырничков ?" Она широко улыбалась. И не только потому, что моя стряпня была ей по вкусу и в радость - обращение напоминало ей Польшу. Мне всегда хотелось порадовать ее чем-то вкусным. При мне она все уплетала взахлеб, с придыханием, а вот когда оставалась одна - о еде попросту забывала.
Порой, с чисто польским гонором, тоном светской львицы, она заявляла, что у нее всегда была кухарка, и она сама готовить не умеет. Приняв стрелу, я с нарочито плебейской резкостью обрывала ее - "Вот и ешь свой корм из пакетиков, Панна"
Ее настольной книгой был Генрих Сенкевич - "Камо грядеши?". На польском языке. Какие мысли, воспоминания, ассоциации рождал в ней этот роман из жизни первых христиан - не знаю. Но, даже переходя из комнаты в комнату, она брала книгу с собой. Сенкевич был с ней всегда.
Мы часто гуляли с ней в маленьком парке, недалеко от дома, и она с удовольствием рассказывала историю своей жизни. Ведь у нее не было других слушателей. А я вполне приличная слушающая аппаратура. Да еще и с реакцией. Рассказывать она любила только о прошлом. На настоящем был гриф - Совершенно секретно. Плохое было только в прошлом. Настоящее - идеально. В нем нет места критике и сомнениям.
Ее лучшая в мире невестка - деятельница в области библиотечного дела. Она гордо несла свой весьма упитанный торс, вот только донести его до дома Пани никак не случалось. Ее, "лучшие в мире внуки" - красавцы, таланты, успешные и всем нужные, которых она растила, баловала, были так востребованы жизнью, что просто минуты не улучить никак, не позвонить бабке. А уж посетить лично, тем более.
И даже в священный для евреев шабат - она тоже оставалась одна. В своей, много лет назад купленной, квартире - большой, для одинокой женщины . Сын, которого она боготворила , которому безраздельно принадлежал каждый ее вздох, любил ее. Он заботился, чтобы она ни в чем не нуждалась. Был внимателен и по-мужски галантен с матерью.
Он звонил ей несколько раз на день, а по четвергам, как на свидание - приезжал. Он был управляющим очень крупной государственной фирмы. И с воскресенья по среду, это дни подготовки к четвергу. Среда - это преддверие большого Праздника. Моя Пани - вся ожидание вся - волнение и предвкушение. Из супера я приносила его любимые сладости и фрукты. И праздник наступал. И так каждую неделю . Безумно трогательно наблюдать то духовное единство , тот свет, который обьединял этих двух уже немолодых людей.
Я не знаю, о чем думает, что чувствует человек, когда ему 95 лет. Если он мыслит, то понимает, что жизнь его на земле не вечна, что подошел к краю той пропасти, которую назовем Смертью. Ему неведомо, когда он сделает свой последний шаг, и каждый миг обретает неповторимую ценность. И так нужно быть в окружении близких - с тем, кем дышало сердце . Но в этот немилостивый шаг, она тоже была одна . Она никогда не жаловалась, но это было предметом ее скрытой тоски.
С Пани Яниной мы расстались утром в четверг. Она была как всегда улыбчива и добра. Благодарила меня за помощь и доброе отношение. Была у нее такая нехарактерная для израильтян привычка. Даже обняла меня на прощание.
А в пятницу вечером позвонил ее сын. Обычно мы говорили с ним на английском, но тут он сказал на иврите всего два слова - ИМА НИФТАРА.
У меня в трубке повисла тяжелая пауза. Почему-то я очень долго переводила на русский эти два слова - " мама умерла".
Да, сколько же раз я внушала себе - это такая работа. И только. Их жизнь меня не касается, и смерть - тоже. Но горло почему-то нахально сжал предательский спазм. Она ушла тихо без боли . Никого не обременила болезнью и долгим умиранием. Ушла с тем же достоинством и заботой о близких, с которой жила, оставив после себя свет своей личности.
Она была истинной Пани. Просто клубок ее жизни размотался до своего конца .