Я рисую шар.
Назову - Земля.
А на шаре том
Только ты и я.
Нарисован шар,
правильнее - круг,
точно мир охвачен
парой нежных рук.
Нарисован шар.
Все его секреты
это - населенье
круговой планеты.
Только две фигурки,
небо и земля.
Населенье мира
это ты и я!
* * *
Приятель, обрати вниманье
на девушку свою;
ты так далек от пониманья,
что я ее люблю.
Что я давно опередил
твою мальчишью робость.
Казалось, чудо совершил,
но совершилась подлость.
Ты вправе был не доверять
чужой прямой удаче,
любить затем, чтобы молчать,
но ты решил иначе.
Мой друг, вниманье обрати
на девушку свою.
Ты к ней боялся подойти.
А я сказал: "Люблю".
Так получилось. Но вина
моя невелика:
тебя не видела она,
меня - издалека!
Ты смотришь с болью и тоской
на девушку свою.
Я не хотел судьбы такой,
но я ее люблю!
И эту цепь не разомкнуть,
связала нас напрочно...
Ты мог бы девушку вернуть...
Но девушка не хочет!
* * *
Я себя в топку чувства завлек.
Под твоими глазами сгораю.
Посмотри, я почти уголек,
один миг и бесследно растаю.
Жизнь одна. От нее отрекусь.
Обогрею тебя своим жаром.
Я теперь уголек, ну и пусть!
Моя жизнь прогорела недаром!
Откатившись к любимым ногам,
я тебе, всей душой пламенея,
весь остаток тепла передам,
а иначе, прости, не умею.
Хочу верить: хватило тепла
той, чье имя пишу на конверте...
А горенье, горенье дотла -
это мука любви, но не смерти!
* * *
Крикнуть хочется мне:
- Милая!
Но не стенам же кричать?
А любовь моя стыдливая
при тебе велит молчать.
Я в стихах всегда свободнее:
ты - мой бог и Муза - ты,
ты - вечерняя рапсодия
из межзвездной пустоты.
Мыслей ты моих теченье,
неизбежно вхожа в сны.
Ты - мое сердцебиенье,
ты - капель в разгар весны.
Ты - расколотое эхо
каждой клеточки моей.
Ты - мелодия успеха...
Ты...
Но если без страстей,
если все сказать обычно,
как условлено у нас,
чувство столь же симпатично
в перекрестьи старых фраз!
Реквием
Атомоход-подлодка "Курск" с экипажем в 120 человек
трагически погиб в Баренцевом море 12 августа 2000 г.
Как холодно ты, Баренцево море,
седо от пенистой воды...
Скажи-ответь, какое горе
таишь во мраке глубины?
Какая страшная находка
судебно подведет черту?
...Зарывшись в ил, лежит подлодка
с дырой зияющей в борту.
В стальном капкане стало тесно
живым. О, вечная вода,
ты заняла чужое место
легко, привычно, без труда.
Ты за людьми неслась в отсеки,
в каюты, рубки, каждый лаз,
ты говорила с человеком
с победным чувством "...дождалась!"
Матросам забивалась в глотки,
все выше шла, под потолок...
Сто двадцать душ в одной подлодке,
и жизни - воздуха - глоток!
Все завершилось за минуты
для храброй горстки человек:
не стал защитой и приютом
девятый кормовой отсек.
Дыханье смерти близко-близко...
В проходе тесном, на бегу
успеть бы написать записку
своим родным на берегу.
Как пережить такое горе,
финал отчаянной беды?
Сто двадцать душ укрыло море
холодным саваном воды...
...Начнут выискивать причины,
а правду с ложью городить...
Но как вернуть нам вас, мужчины,
чтоб на земле похоронить?
Так помянем чисто и кротко
всех, не пришедших с глубины.
Покойся с миром "Курск"-подлодка,
в смертях матросской нет вины!
* * *
Накидку парчовую носит.
А издали глянешь - огонь...
Цыганка богатая - осень,
раскрой мне свою ладонь.
По линиям птичьей стаи
судьбу твою назову,
и книгою перелистаю
сухую страниц листву.
А вдруг нагадаю я благо?
...Но осень молчит, нема,
послушная тихому шагу,
с каким подступает зима.
Зима все вокруг обнажила...
В ответ на мою мольбу
мне осень ладонь не раскрыла,
шепнула: " Я знаю судьбу..."
* * *
Что мне делать в пустынном саду,
так же стыть, листвой обнищав?
Не отвел я от сада беду,
вечной юности пообещав...
В эту пору не молод я сам.
Жду столь редкого лучика света,
обращаю свой взор к небесам:
где ты, лето, прошедшее лето?
Сад со мною по лету блажит,
от ненужной тревоги спасая.
На судьбу мне мою ворожит,
листья-карты под ноги бросая.
* * *
Мне лицо твое нарисовал
на стеклянном полотне мороз:
росчерк тонких губ, лица овал,
россыпь серебристая волос.
На картинах Пабло Пикассо,
Ренуара, Рембранта, Ван-Гога
я такое не встречал лицо -
чище и светлее, чем у бога!
О прекрасное лицо любви
из тончайшей пыли ледяной!
Мало мне, ты плоть свою яви,
а не этот холод вековой.
Требую для праздника души
жаркого касания плеча,
обнаженья самой сути лжи:
ты - живешь, не выдумка ничья!
Мне тебя нарисовал мороз,
а вокруг снежинок волшебство.
И ты вся средь этих белых роз -
ЕСТЕСТВО!
* * *
Я всюду там, где ты.
Где твой звенящий смех
мне слышен из толпы,
отличный ото всех.
Я всюду невидим.
Ты плачешь, я - слеза,
друг другу мы глядим
в припухшие глаза.
Ты пишешь, я - перо,
читаешь, я - роман:
мне очень повезло
вселять в тебя обман.
Отложишь книгу ты,
погасишь свет: я - ночь,
я зна?ком тишины
стою, ни шагу прочь!
Невидимый, живу...
Но наползает страх:
вдруг ты мою игру
прочтешь в чужих глазах!
* * *
Этой ночь пришла ты в мой сон.
Я проснулся, я больше не спал...
Звездный свет - серебрист, невесом -
светом глаз твоих ласковых стал.
Шли часы. Осторожный их стук
с пробужденьем моим встрепенулся;
я коснулся во сне твоих рук,
и от этого, видно, проснулся.
За тобою шагнул на карниз,
но меня высота не пугала:
там, где есть тяготенье - есть низ...
А меня же мечта окрыляла!
Ночь сгорала. Твой образ тускнел.
Сделав круг, он куда-то умчался...
Что я ждал от него? Что хотел?
Кто она, с кем я ночью встречался?
Лишь под утро нашел я ответ,
он смутил меня больше, чем сны:
на меня Моны Лизы портрет
позабытый смотрел со стены...
Взвод
Багровый дым по полю стлался.
С землей был перемешан снег.
От взвода рекрутов остался
в живых десяток человек.
Каким-то чудом уцелели
на этом поле-рубеже
при непрерывном артобстреле
в полуразбитом блиндаже.
Комвзвода, опытный военный,
(будь ему пухом, мать земля!)
монетой стал для них разменной:
погиб, но спас из-под огня.
Таков процент соотношений:
один - за всех десятерых!
Нет на войне иных решений -
встал ветеран за молодых!
Как говорят: "За двух небитых..."
А он иначе бы не смог,
когда представил - средь убитых
его окажется сынок.
Взвод для него - семья и дети.
За них ответственнен вдвойне!
Не клялся он на партбилете;
что эти клятвы на войне?!
Безусым стриженным мальчишкам
внушал науку выживать.
Из взвода даже десять - слишком!
Но десять будут воевать!
Пусть взвод фашисты "причесали",
но нет теперь юнцам цены!
Земли и пяди не отдали
врагам заклятым пацаны!
...Деревьев выжженные кроны.
Опушка леса.Черный снег.
Рубеж последний обороны
держали десять человек.
Они без взводного. Но свято
были верны его словам:
патронов - поровну на брата,
кисет махорки по рукам...
Нет на войне самоотвода:
там, позади, их дом родной!
И завтра предстоял для взвода,
для обескровленного взвода -
решительный, последний бой!
Мой дед
Войны зарастают воронки,
как раны, забвенья травой.
На деда храню похоронку
реликвией я дорогой.
Из края, где сосны шумели,
струилась речушек вода,
в суконной армейской шинели
шагнул он в войну навсегда.
Веселый, красивый, усатый,
махорку, наверно, курил...
"Он просто был русским солдатом..." -
отец про него говорил.
Представлю: окопы, обстрелы,
шеренги немецких солдат...
Мой дед поднимается первый
на танки со связкой гранат.
Атаки сдержали герои,
в горящее пали жнивьё...
Дымились воронки по полю,
слеталось на тлен вороньё.
В те дни мы еще отступали,
до мёртвых ли было живым?
Пропавшими без вестистали
погибшие близким своим.
И канули в вечность. Негромка
и скромна их доля побед.
А память - одна похоронка,
да в траурной рамке портрет.
Мой дед! Твой счастливый потомок,
что знал я о страшной войне?
Я памятью всех похоронок
жить просто обязан вдвойне!
Без вести пропавшим не роют
могил. Затерялся их след...
К небесной звезде, как к Герою,
представлен навеки мой дед.
От имени солнца и света
"Спасибо!" - тебе говорю.
Кто пал за Отчизну, всё это
им в знак уваженья дарю.
Дельфины
- Посмотрите, дельфины!
Там вдали, в море синем,
в направленье руки.
- Верно, это дельфины! -
Мы стоим, рты разинув.
- Вон у них плавники!
Над волной мимолетно
брызнут вверх искрометно
черные маяки.
За дельфиньим полетом
проследят - глаз наметан -
местные рыбаки.
Пляж кричит и смеется.
Чаек крик встрепенется
на высокой волне.
Часто-часто забьется
чье-то сердце: проснется
страшный сон о войне.
Морякам, нашим дедам,
кто дожил до победы
померещится вдруг:
как из прошлого беды,
к ним несутся торпеды,
жизнь взрывая вокруг.
Нет, война не вернется!
Пляж кричит, пляж смеется
солнцу и облакам...
Пусть дельфин в море бьется,
пусть легко узнается
по беспечным своим плавникам!
Стажер
Отутюжен халат его, бел,
ни единой пугающей складочки.
Он и галстук к сорочке надел
накрахмаленной. Мамочки!
- Как поедешь на вызов, герой,
в запыленном гремящем "УАЗе"?
Говорю, на полдня имидж твой:
любит белое липнуть к заразе!
Парень молод. На "Скорой" с нуля.
Романтичной работу считает.
Он, пока мы в пути, втихаря
"Неотложную помощь" читает.
По проспекту несемся в авто.
К лету, дело обычное, "пробки"...
Жаль, увидеть не хочет никто
красный крест на железной коробке!
Нас встречают. Открыты пути.
У постели больного два стула...
- Извините, вот только уснул он,
а всю ночь ни на шаг отойти!
Инвалид. Ему семьдесят лет!
Лихорадит... Без сил...Частый кашель...
Мы пытались кормить его кашей:
ложку в завтрак и ложку в обед...
Сколько слов и разрозненных фраз!
Мой напарник молчит - он расстерян.
Ему кажется вздыбленным время,
и вот что-то случится сейчас!
Есть сценарий: анамнез, расспрос.
Полчаса на осмотр. Заключенье.
- А какое, простите, леченье? -
Риторический слышим вопрос.
Что стажер? Шприц готовый в руках.
Целит в нужный "квадрант" деловито.
Нет испуга в спокойных глазах,
и ни капли лекарств не разлито!
...Точно белки, кружим в колесе:
новый вызов, уколы, больницы.
Жаркий пот на горячем лице.
...Полудённое солнце садится.
Приезжаем на базу. Обед
или ужин? Голодному - малость!
- Эй, стажер, где твой лоск, марафет?
К концу смены хоть что-то осталось?
Молча курит. Халат его смят,
белизной первозданной не блещет...
Он смеется:
- Так ведь говорят:
всех важней человек, а не вещи!
...И гуманней стези не найти,
пока боль существует на свете,
пока страх неминуемой смерти
нас, как зверь, поджидает в пути!
* * *
Две звезды - голубая и белая,
две звезды над моей головой.
Та, что бела - от вьюги и ветра,
от холодных космических зорь.
Голубая - от талого снега,
голубая - от вешней воды,
оттого голубая, наверно,
что зажглась возле теплой Земли.
* * *
Земле дождем молитву отдают
тягуче-монотонно небеса,
и, словно милости Всевышнего прося,
леса в немом почтении встают.
Одним коленом в землю - тополя,
полупригнувшись - белые березы.
Покорные безлистые их позы
воспоминания по прошлому хранят.
Дни теплые окончились до срока.
Пришла пора задумчивых дождей.
Клубком ежовым солнце средь ветвей,
запутавшись, плутает одиноко.
Надкушенное яблоко горчит,
попахивая прелою листвою.
Ах, это яблоко, прохладой налитое
созревшим семенем о желтый лист стучит!
Крик журавлиный вспарывает тишь.
Теперь восторг в природе неуместен...
Вот почему от журавлиной песни
порою собственной тоски не отличишь!
* * *
Осени начало. Мокрый сад.
Яблоки, упавшие с дерев,
источают сладкий аромат,
на земле холодной перепрев.
Как желток в растекшемся яйце,
среди туч латунный диск звезды...
А на изменившемся лице
у природы - краски чистоты.
Одинокий георгина куст
негасимым пламенем объят,
лепестки его открытых уст
мне о чем-то важном говорят.
кто-то смог на милом, но чужом
языке, немолчном на века,
осени картину так свежо
повторить. И обновить слегка...
Господи! И даже если есть
среди звезд красивее миры,
лучшая картина твоя - здесь!
...Осень, осень, желтые сады.
Русалка
Как плавала в море русалка,
вдали от людей, за буйками!
И волны - букеты фиалок -
ласкались ее руками.
Когда она вышла нагая
на берег, ей стыд незнаком,
то бросилось море, играя,
под девичьи ноги щенком.
Весь пляж откровенно-бессудный
вдруг замер. Один только бриз
незримым оркестриком струнным
исполнил ей что-то на "бис".
* * *
Это надо: кому-то, когда-то
родиться по-детски плаксивым,
завернутым в пену заката,
таким... некрасивым!
Это надо: кому-то, когда-то
любить на краю самой бездны,
и в юные годы заплакать,
если всё... бесполезно!
Это надо: кому-то, когда-то
стать жалким вместилищем ада.
Чужие - к своим - недостатки
принять, как... награду!
Это надо: кому-то, когда-то
себя обучать новой мысли:
желанен, как боль и расплата
один револьверный выстрел!
Калейдоскоп
Калейдоскоп. Едва тряхнуть -
меняются узоры.
Узоров старых не вернуть
и повторить не скоро.
Игрушка может быть смешна,
глупа иль безразлична.
Но в этой виделась душа,
пусть даже мозаично.
Я в ней улавливал себя,
был копией узоров:
любви, жестокости, добра,
тоски, тепла, позора.
Я каждодневно был рожден
и случаем замыслен:
сегодня - жалок, отчужден,
а завтра - бескорыстен.
Калейдоскоп во мне - душа.
Заигрывать с ней тяжко -
тряхнешь - боль, словно от ножа,
от сдвинутой стекляшки!
А не тряхнешь, где твой узор,
пусть бледный и небрежный,
но не похожий до сих пор
ни на один из прежних?
Калейдоскоп. Мы в нем святы
от духа и до плоти.
Да, ты иной, но это - ты,
лишь в полуобороте!
И я живу, надеюсь, рвусь
средь миллионов в скопе...
Я никогда не повторюсь
в моем калейдоскопе!
* * *
Я умер в возрасте Христа:
мне было тридцать три.
На шее медного креста
нет до сих пор, смотри.
Мне церквь - не вера, бог - не суд
не отлетит душа,
когда к погосту отнесут
прах тленный неспеша.
Навряд ли там перерожусь
в иную ипостась,
и потому на жизнь молюсь,
как на иконостас.
Я умер в возрасте Христа,
как бы подвел итог,
мне паствой умною листва
молебн отслужит в срок.
Придет в движенье звезд неон,
в бездонной глубине
знак поднебесный - Скорпион -
напомнит обо мне.
Грех смерти, вечности тавро -
мой судьбоносный перст -
не мне отмаливать его
отныне. Я - воскрес!
Жизнь точно списана с листа,
возьми ее, сотри...
Я умер в возрасте Христа,
мне было тридцать три.
* * *
Что, в сущности, я знаю о тебе,
ни разу не целованную в губы,
ни разу не раздетую при мне?
Сжав кулаки и стискивая зубы,
хочу я крикнуть:
- Нравишься ты мне!
Ты бабочкой, летящею в метели,
а я свечой (свечой ли, в самом деле?),
сгораем вместе в жертвенном огне
любви и страсти, как того хотели...
Что, в сущности, я знаю о тебе?
* * *
В вазу свежие ставлю цветы,
а вчерашний обед на плиту...
Мне все кажется: явишься ты,
я забытый покой обрету.
Неприкаян, по дому хожу,
пыль стираю с коробки конфет,
телевизор включаю, гляжу
на какой-то бесцветный балет.
Сколько ждать, невозможного ждать?
В бесконечных теряюсь догадках.
Может, "скорую службу" позвать,
и солгать о сердечном припадке?
Как случилось, что я одинок,
не согреет меня старый плед?...
Утекает любовь, как песок,
а взамен не оставит ответ!
* * *
С кручи лет в мою жизнь загляну:
сколько явных ошибок, просчётов!
Но исправить хотя бы одну,
если сроки упущены - тщёта!
Жгла любовь раскаленным прутом,
взять в заложники пообещала,
в чреве быта, таком занятом,
как прижатая девка пищала.
Где ты, детства спасательный круг,
ухвачусь ли за скользкий твой край,
если жизнь - продырявленный струг -
уплывает в придуманный рай?
О не ставьте мне, люди, в вину
отсыревшие разом глазницы,
я отныне на Землю взгляну
только вольной и радостной птицей!
* * *
Не моя ты, увы, не моя.
Мне от этого хуже и хуже.
Я живу, мои чувства тая,
понимая, тебе я не нужен.
Я рассеян, растерян, смущен,
обращен (не смешно!) тебе в рабство,
я твоей красотой обольщен.
Обольщает не только богатство.
Ты апрельскою ночью свежа,
чуть бледна, как размытая краска.
Так моя искусилась душа,
и ребенком купилась на ласку.
Не моя ты, увы, на беду...
От такого признанья мне больно.
От тебя я бегу и бегу,
но к тебе возвращаюсь невольно!
* * *
Ночь идет к своему апогею,
звездный атлас вращая вокруг.
Я на звезды гляжу ротозеем:
словно вижу впервые и вдруг!
Но как боязно тронуть глубины,
пламя звездное, холод планет!
Свет и мрак - эти две половины,
закат жизни и жизни рассвет!
Говорю: не нужны нам ракеты,
мы и так по Вселенной плывем.
И комфортней, чем наша, планеты
никогда, ни за что не найдем!
* * *
Пустынно. Ночь. Кругом зима.
Мерцает вполнакала
зеленой искрою звезда
на дне вина бокала.
Я вижу сонные дворы,
под бязью снега зданья,
деревьев черные стволы
и звезды мирозданья.
Я слушаю полночный час
мембраной всего тела,
впервые так, не торопясь,
как и душа хотела.
С самим собой наедине,
в погашенной квартире,
с лучом звезды в моем вине,
в подлунном белом мире.
* * *
Трамваи вытянулись в нитку.
Застыли. Путь перемело...
Снег белый легкий, как перо,
засыпал сонную Магнитку.
Скрипел под тонкою подошвой
осенней обуви, чем плох?
Застал, как водится, врасплох
людей, еще живущих в прошлом.
Как уголь, остовы чернели
пятиэтажек-кораблей,
из плена северных морей
уйти, казалось, не успели.
Под утро дворники от снега
асфальт счищали, били льды...
Искал вчерашние следы
пес, в подворотне белой бегал...
В холодных сумерках рассвета,
как лист бумаги, девствен снег...
И строчку-тропку человек
уже прокладывает где-то.
Глаза подкрашены умело,
ланиты в краске багреца.
Ты даже слезы не успела
смахнуть с усталого лица.
У неизвестности пучины
сомкнула веки и тиха...
Мужчины плачутся картинно,
уткнулись женщины в меха.
Тебя сегодня обвенчали.
Изящно в косы заплели
две ленты черные печали,
цветы у ног твоих легли.
В толк не возьмут твои подруги -
зачем священик у дверей?
Зачем беспомощные руки
скрестили на груди твоей?
Зачем кричит истошно мать,
чадит вся комната свечами?
...Чтоб никого не испугать,
смерть назвала свою - венчаньем.
Тебя сегодня обрядили
в одежды белые твои,
и к гро?бу приданным сложили
венки из голубой хвои.
* * *
Если говорят: "Прощай, любимый...",
значит, покидают вопреки
клятве сердца, бережно хранимой
под святым теплом моей руки.
Если говорят: "Храним будь богом...",
значит, мои чувства не хранят
ни под сердцем, ни в душе убогой
те, кто так бездушно говорят.
Если говорят: "Оставь надежду...",
значит, не щадили никогда
мою ласку, верность, мою нежность,
даже мои юные года.
Будут встречи, будут расставанья.
Расставанья - очень нелегки...
Я уйду, мне скажут на прощанье,
что ушел я "с легкой, мол, руки..."
* * *
Знай, если у совести есть глаза,
лица не упрячешь от них.
Какой бы не оказалась слеза,
вкус помни ее и храни.
У горя, известно, слеза горчит,
у счастья сладка так она.
Слеза у ненависти холодит,
слеза у любви - солона.
Но совесть не плачет, только корит.
Глаза ее чаще - сухи.
Так, стало быть, правды слеза горит,
и лишь под глазами - круги.
Совесть, приснилось, похожа на мать.
Глаза ее верят и ждут.
Я вдруг подумал: "Нельзя их терять,
они без меня пропадут!"
Пусть даже круто изменится шаг,
в эти глаза не солжешь...
У совести свой есть смертельный враг:
неправда, с которой живешь!
* * *
Сяду в поезд, попавшийся первый:
попытаюсь туда ускользнуть,
где любви безответной химеры
не туманят мой жизненный путь.
Если все мне вокруг надоели,
сам себе я скажу: "Поделом!..."
И останусь в душе-колыбели
с беспристрастным и гордым челом!
* * *
Ты знаешь, мы ведь все любили
так безнадежно, грустно.
Печальным дом свой находили,
а ужин был безвкусным.
Был серым день, угрюмым утро:
все проверяло волю.
Мы привыкали поминутно
в душе считаться с болью.
Но чтоб любовь торжествовала,
несли ей в жертву гордость.
Крупицы, толики хватало...
Как очищалась совесть!
В твоей душе не будет пусто,
оставь раскрытой дверцу...
Что может быть прекрасней чувства
в неоскорбленном сердце?!
* * *
Была красива так, изящна,
благоуханна и нежна.
Пьянила, словно настоящий
бокал старинного вина.
На дне рожденья не скучалось:
горели свечи, шумный бал...
Вино в бокале не кончалось...
Но я отчетливо видал:
ты пролетела в вихре танца,
казалось, танцу нет конца,
и след духов, как снег, остался
лежать у моего лица.
* * *
О нет, не возбраняется любить
чужую душу. Только - не потемки...
Душа обязана открытой быть,
как красота и искренность - в ребенке.
Согласная идти на руки к нам
за теплотой, вниманьем, лаской.
Душа - ребенок. Мы к ее словам
прислушаемся, точно к детской сказке.
Тогда мы даже в наши пятьдесят,
которые грядут, не зачерствеем...
Вот только пусть наивность нам простят,
что сохранить в душе своей сумеем.
* * *
Отчего в груди такая боль?
Или эта боль мое проклятье?
Стискивает тихо, исподволь
сердце в свои душные обьятья.
Не дает всей грудью сделать вдох.
Господи, не с умысла ли злого
к нёбу моему язык присох?
Или небо поглотило слово?
Отчего бывает эта боль?
Душу так надежно спеленала,
что какую нерв-струну не тронь,
сердце еще долго трепетало!
Лишь потом, легко и неспеша
вдруг подумать: сердце отболело...
Только отболела ли душа,
если полюбить она сумела?
* * *
Как ночь осенняя длинна,
тиха на бабье лето...
Она дождем под лунным светом
звенит протяжней, чем струна.
В аллеях павшая листва
кипит волною позолоты...
И я не спрашиваю: кто ты,
из духа или естества?
Зачем так ластишься к плечу?
Пустое... В час полночный
я одиночества ищу.
Да знать бы адрес точный...
Вдвоем мы бродим до утра,
одним дыханьем греясь,
любя, тоскуя и надеясь,
что страсть не выдуют ветра.
И бережно целуя губ
твоих озябших розу,
зачем я так на ласки скуп
в преддверии морозов?
* * *
Ты любишь дождь, идущий ночью?
Представь, что все в округе спит,
лишь за окошком неумолчно
неторопливо дождь стучит.
Весенний дождь. Светло и близко
стучит по листьям тополей.
Стучит ли это машинистка
на справе пишущей своей?
Поговори с дождем вполсилы,
вполголоса, но не смути:
он странник робкий и счастливый,
ему не терпится уйти,
ему не терпится проститься,
лететь туда, где в янтарях
на перьях полусонной птицы
его приветствует заря!
* * *
Листает новый календарь весна.
За днями дни безмолвно отрывает.
Где ночь - без дна, без утреннего сна
его листки летят, над бездной тают.
Зима - пролистнута. Зима - погребена.
А ныне нам обещано немало;
обещана-завещана весна,
какой еще на свете не бывало!
Когда для чувств находятся слова,
кричать ли их, шептать ли - безразлично!
Когда в круженье - солнце, голова...
Все ощущенья новы и... привычны.
Когда от тало-темных тротуаров
пропаренной земли исходит дух,
когда последний снег, одетый в траур,
проталинам горбится и сух...
Стоим спиной к забытым холодам.
В глазах блестят восторженные слезы.
И так же ярко блещут по утрам
не греющие мартовские звезды.
* * *
Я с тобою не знаком и часом.
Улицами города брожу...
Девушка, торгующая квасом,
я к тебе с улыбкой подхожу.
Ты торгуешь квасом, точно сказкой,
фея в накрахмаленном чепце.
От смущенья розовая краска
проступила на моем лице.
Я у бочки с квасом, точно в бане...
Третью кружку пью под смех зевак.
Отчего неодолимо тянет
постоять с тобою просто так?
Я готов в твои глаза влюбиться,
в голос нежный, в этот чертов квас!
Без остатка выпью всю зарницу
синих улыбающихся глаз.
Не знаком с тобою. Тем я - болен...
Грусть мою разлукой залечу.
Ухожу я с радостью и болью.
...А за квас монетой заплачу.
* * *
Мне досталось в наследство ни много, ни мало:
чаша, полная радости, счастья кувшин.
Я был молод тогда, меня жизнь не трепала,
страх все выпить до дна - не страшил!
И когда мне приелись, припились те яства,
я других научился добром оделять,
где же было тогда мое злое упрямство:
никогда, ничего для себя не терять?
Вот и прожита мной четвертинка от века,
вот и ты появилась - душевная страсть!
Зримый образ взяла одного человека,
всепрошающе нежно - любовь - назвалась.
Губ любимой касался, как ангел бесплотный,
под рукою ощупывал счастья кувшин.
Только б этот кувшин не остался пустотным,
только б был он отпит на неполный аршин!
Я любовь целовал. Сам хладел от терзаний:
вдруг он пуст, словно ко?кон весной мотылька?
Молодым - нам сегодня хватило лобзаний...
А на завтра, на завтра ли - хватит глотка?
* * *
Я тебе хорошим стану мужем,
верным другом, ласковым отцом.
Только убеди, что буду нужен
я тебе сегодня и потом.
Убеди же делом, не словами,
шагом встречным вскоре обнадежь.
Дай мне в руки карты с козырями,
состоящими из веры и надежд.
Верую, достанет тебе мужества,
сил душевных, внутренней борьбы
на любовь, на дружбу, на замужество,
на преодоление судьбы.
Я тебе хорошим стану мужем.
Только, умоляю, победи
страх в себе, чужой упрек досужий...
Ты ко мне святая приходи!
* * *
Пусть нет у нас каменных ног,
нет каменных рук и плеч.
Нас слабыми вылепил бог,
желая как свечи зажечь.
Пусть наши тела - стеарин,
жизнь - тонкая нитка фитиль.
Ночь минет, мы все прогорим...
А старость - огарок в утиль!
Любовь - пламени язычок,
согреющий душу и кровь.
Мне страшно: любой сквознячок
погасит случайно любовь.
Останется памятью - дым,
застывшею жизнью - свеча...
И кто-то по нам молодым
шагнет в полутьме сгоряча.
Все может случиться за век.
Но, знать, расстарался бог,
что слабым живет человек,
хотя и без каменных ног!
* * *
Людям сердце дано для любви.
Птицам крылья даны на подъемность.
Ты, как хочешь, любовь назови,
я ее назову - окрыленность!
Свежим ветром в душе пронеслись
токи чувств, зарожденных стихами.
Я прошу, ты на них обопрись,
точно птица о воздух - крылами.
Люди - птицы. У них два крыла,
только спрятанных тонко, искусно.
Я хочу, чтоб тебя подняла
крыльев сила подъемная - чувства!
* * *
Любовь твоя - прочная крепость!
Я годы ее штурмовал.
Но в жизни случилась нелепость:
без штурма другой ее взял!
Ни дня не стоял он в осаде,
клинка не пришлось обнажить...
Красиво вошел, при параде.
Остался поэтому жить!
Но крепость ему та в немилость,
что просто, без боя сдалась,
что в жертву сама напросилась,
что в рабство сама отдалась!
Пусть он победителем вышел,
но возле стены крепостной
иную я истину слышал:
не всяк победитель - герой!
Кто клятвенно любит - штурмует
любовь, преклоненья не ждет!
Изранен - святыню целует.
Убит - в той святыне живет.
Любовь твоя - прочные стены,
но я на судьбу уповал:
лишь тот не познает измены,
кто приступом стены те брал!
* * *
Я пишу тебе стихи,
милая, три года.
Есть красивы, есть плохи,
как в душе погода!
На досуге перечти
каждую их строчку.
Перечти, но ты учти:
я не ставлю точку!
Мысль невысказанна вслух
в мозг легла подспудно.
Мысль, она - мятежный дух,
ей под точкой трудно!
Долго буду я корпеть
над любовной лирой.
Мне бы все объять успеть
в тишине квартирной.
Если мне тщедушный рок
предречет: "...погибнешь!",
знай, средь стихотворных строк
ты мой дух постигнешь.
Я пишу тебе стихи,
и не сожалею:
есть красивы, есть плохи.
Третьих не умею!
* * *
Нет, она не любит, а жалеет...
Я теперь, как облетевший сад,
что глубокой осенью пустеет,
на чужой не притязая взгляд.
Лепестки у роз поосыпались,
обнажив колючки и шипы...
И они бессильны оказались
против наступления зимы.
В тонких стеблях сок любви скудеет...
Этой ночью грянул снегопад.
Нет, она не любит, а жалеет...
Но не жалость исцеляет сад!
Мертвы розы...
* * *
Нас жизнь пытает на живучесть.
Нас жизнь пытает на разрыв.
Она пытает на везучесть,
на вдохновенье, на порыв!
Нас жизнь пытает на бесстрашье...
А смерть пытает на удар!
Смерть ждет, покуда не отдашь ей
души жизнелюбивый жар.
Вся жизнь подобна противленью
насилью смерти, злобе дня.
Отчаянье - шаг к отступленью.
Но дерзновение - броня!
Нас жизнь пытает на извечность.
Смерть ей торопится во след...
Вот почему жизнь - человечна!
Эпитетов для смерти нет!
* * *
Загляни подсолнуху в лицо,
черное от летнего загара:
золотое лепестков кольцо,
как затменье солнечного шара!
Устремленный высоко в зенит,
в небеса, где царствие покоя,
солнца шар на ниточке висит.
Ниточка та связана с землею.
Но ее, попробуй, разорви,
выверни подсолнух из планеты!
Притяженье Солнца и Земли -
это притяженье жизни к свету!
* * *
Читальный зал. Он тих и строг
в раздумье перед книгой.
Переступить его порог -
зажить счастливым мигом.
В одно сливаясь с силой строк,
не жди от них спасенья,
когда так откровенен Блок,
чарует так Есенин.
Когда погода за окном
дождя роняет слезы,
в тебе рождаются самом
стихи, как - будто грозы...
Читальный зал - твой дом души.
Прозренье. Озаренье.
Переступить порог спеши,
и - переступишь время!
Реквием
1 июля 2002 г в небе над Германией
столкнулись ТУ-154 с 52 детьми на борту
и грузовой "Боинг" с экипажем. Погибли все.
Эти нивы немецкого хлеба,
окропленные кровью с небес,
этот дрогнувший Боденский лес!..
...Их назвали "ушедшими в небо
ангелочками". С крыльями... Без...
Птицам двум не столкнуться в полетах,
виражи их, на зависть, дерзки.
Отчего же друг к другу близки
люди, люди в земных самолетах?
Или мало земной им тоски?
Говорят, дети спали в салоне,
кто с игрушкой, кто с книгой в руках...
Был лишь мигом мучительный страх,
вспышка яркая на небосклоне...
И посыпался снег черный. Прах...
На ландшафтах закатного пляжа
Бодензее - ужасные сны:
вдруг покажутся кадром войны
гарь и пепел, куски фюзеляжей,
как надгробья - от крови красны!
Замер мир, до глубин потрясенный,
боль сдавила сердца матерей,
потерявших любимых детей...
Не погибших, о нет, унесенных
в небо стайкой чужих голубей.
Их назвали "ушедшими в небо
ангелочками". Правда трудна!
Долетевшим до звездного дна,
где никто из живых еще не был,
им оттуда видней, чья вина!
...Эти нивы немецкого хлеба,
эта озера ровная гладь.
Только горе всех вправе связать,
только общее чистое небо,
и - скорбящая, ждущая мать!
Нечаянная встреча
Нечаянная встреча.
Трамвай. Звенят рессоры...
- Напомню: зимний вечер,
Вы - врач - интерн на "Скорой".
Фонарь Луны качался
над головами странно...
- Ужель я обознался,
Наталья Николаевна?
...Мы встретились на "Скорой"
в сыром полуподвале,
с решетками за шторами,
за старыми столами.
Извечное тревожа,
вели наш диалог.
Я думал: "Как похоже
все это на урок...
Интернатура. Книги.
Ночные вызова...
Да эти ли вериги
Вам жизнь преподнесла?
Совсем еще девчонка!..."
...Но первый опыт смел:
Лечили Вы ребенка,
он корью заболел,
кололи Вы лекарства
"от сердца" старику,
без спеси, без лукавства,
без этих "не могу".
- Фонендоскоп на шее, -
шутил я, - Вам к лицу!
А Вы в ответ: "Ах, верю
охотно Вам, льстецу!"
Ваш голосок простужен,
но гордо так сипел:
- Двенадцатый обслужен!
И это не предел...
Лекарства на исходе,
мне нужен кислород!
- Вам, доктор, нужен орден
и толстый бутерброд!
Шутя влюблен...Не в Вас ли?
Простите, виноват!
Печально звезды гасли,
Ваш розовел халат.
Ночь миновала - славно!
Мы расставались - пусть!
Наталья Николавна,
пробила сердце грусть!
Как - вдруг! Как - запоздало!
Простите, подлецу...
- Ах, как же я устала!
- Усталость Вам к лицу!
...Мы встретились на "Скорой",
в сыром полуподвале.
От случая знакомы,
Вы вспомните едва ли...
Фонарь Луны качался
над головами странно...
- Ведь я не обознался,
Наталья Николавна?
Своя дорога
Не ищи мне судью,
не читай моих прав:
я дорогу свою
нашел, сто перебрав.
Пусть нашел я поздней,
чем мой друг или враг,
только сделал по ней
первый шаг!
Вышло время взглянуть:
одинок ли в пути,
может, кто-то мой путь
хочет следом пройти?
Вот уже повернул
на попятный он, и
недобром помянул
устремленья мои?
Сто дорог впереди,
сто дорог позади...
Я иду упредить:
смысла нет - не иди!
Не ищите судью
на сошедших с дорог.
Каждый выбрал свою,
лишь по ней пройти смог!
* * *
- Обещай мне: среди динозавров
ты отыщешь меня, среди звезд...
- Обещаю: мы встретимся завтра
и сомкнет оба берега мост!
- Но, как звезды, мы венчаны далью.
Наша встреча случайна, редка...
- Обещаю: мы близкими станем,
как из чаши одной - два глотка!
В покрова света звезд облачимся,
расстояния нам - нипочем!
- Или эхом от стен отразимся...
- Или Солнца горячим лучом...
* * *
Таня - тайна. Я стал рифмовать
имя девичье с вымыслом тайным.
Рифмовать, примеряясь понять,
что стоит за тем именем - краем.
Таня - тайна. Пребольно глазам,
ослепленным восторгом познанья.
Поднимаюсь по рифмам-словам,
как по имени-лестнице в тайну.
И когда до вершин добреду,
где твой образ так зрим, так печален,
что я в имени-бездне найду,
куда лодку я страсти зачалю?
Только я, верно, вырос в скитах...
Ты, увы, не затворница - странница!
С целым миром плывешь на китах...
А куда? - вечной тайной останется...