Вася надрезал лимоны лезвием небольшого топора, выдавливал их в кастрюлю, почти до краев наполненную мясом, остатки бросал туда же, мял и перемешивал, запуская руки в сочащуюся смесь свинины, лука и лимонов. Туда же он вылил, предварительно отпив и закусив небольшим куском сырого мяса, четверть бутылки красного вина, снова размешал и придавил крышкой. По бокам кастрюли на траву потекли тонкие струйки маринада. Все, наблюдавшие за этим простым действом, словно вышли из оцепенения и стали заниматься кто чем.
Костер удался. Он был похож на маленький пылающий вигвам, пламя вздымалось метра на полтора и щекотало жаром подошвы, когда прыгали через него. Дрова потрескивали и постепенно превращались в угли. Потом был шашлык, вино и всякое. Потом почти все разъехались. День катился к концу.
Замечено, что в августе, например, темнеет раньше, чем в июле. Говорят, это как-то связано с движением планет и солнца. Когда у людей не было часов, они не могли заметить той минутной разницы, отличающей соседние дни друг от друга. Четкое понятие длительности возникло только с появлением средств измерения. Но меры времени и оно само - вещи, не всегда совпадающие. Килограмм - всегда почти килограмм, будь то овощи или фрукты, а вот время может течь совсем по-разному в отличающихся человеческих обстоятельствах. Часы же оттикивают нечто другое, механическое - количество эталонных промежутков между повторяющимся положением астрономических тел.
Одно из этих тел, солнце, уже зашло за верхушки деревьев и в лесу стало темно. Бота, Сирик и я сидели у догорающего костра и говорили о том, что настоящие индейцы - те, кто сидит в лесу у догорающего костра. Мы были в той точке молодости, где кажется, что уже что-то есть за плечами, но ещё всё впереди. Огненная вода и сложение нас создали ощущение братства и силы, так, что дай нам в тот миг прожить оставшуюся жизнь - не было бы ярче и красивее. Мы затушили огонь и пошли сквозь пространство к станции. На платформе Сирик уснул. Мы с Ботой сидели рядом и пели колыбельную о ветре и задумчивых травах.
- Как у тебя с Вероникой? - спросил Бота.
- Хорошо.
- Зная тебя, это можно перевести как "скоро свадьба, ты приглашен".
Я улыбнулся.
В вагоне уснул и Бота. Я заплатил контролерам и продолжил смотреть на пробегающий в окне свет. Иногда бывают такие минуты, думал я, когда тебе нечего добавить к существующему. Это был хороший день. Один из тех, без которых будущее было бы другим, неполным.
***
В детстве мне нравилось разбирать старые дедушкины часы и смотреть на их устройство - цепляющиеся друг за друга колесики, штырь, на который надеваются стрелки, заводящая пружина. Когда-то они отстукивали свой ритм, немного врали, были проницаемы для воды, останавливались от удара, потом снова продолжали идти в безнадежной попытке поймать время, заключить его в себе. Так и нам порой удается совпасть с его потоком, и тогда мы думаем, что счастливы.
Когда любишь, время ведет себя странно. Иногда оно сворачивается в клубок и спит, погружается в тепло, останавливается. Внезапно может закружить в сумасшедшем вихре и вмиг унести так далеко, что уже не вернуться. Может вцепиться сиамскими коготками секунд и рвать на части, как плюшевую мышь. Ещё оно может уйти, оставить остов существа, равнодушный и механический, как скелет отставших часов. Тик. Так.
Что-то не так. Вдруг чужое, закрывшееся, вместо знакомого и близкого.
- Что-то не так, Ник? Не грусти, всё будет хорошо.
- Ничего не будет хорошо. Всё хорошее уже было.
- Из любой ситуации есть выход.
- Из этой выхода нет. Я не хочу тебе рассказывать. Нам лучше не
видеться теперь некоторое время. Мне нужно побыть одной.
- Может, я все-таки могу как-то помочь?
- Не знаю. Сейчас нам лучше на время расстаться. Может быть, навсегда.
Так будет лучше для нас обоих.
На улице падает пушистый снег, подкрашенный электричеством скорого праздника. Люди вжимаются в воротники и спешат. В окне отражается огонек свечи с нашего столика. Я смотрю на её лицо в отражении и накрываю ладонью стеклянный шар, в котором горит свеча. Горячо. Огонь быстро гаснет.
- Мне казалось, у нас всё хорошо.
- Было хорошо. Ситуация изменилась. Помнишь, я говорила тебе о том человеке, с которым я встречалась раньше? Он снова появился. Я не знаю, что мне делать. Я хочу знать, что ему нужно от меня на этот раз. Он сильно изменился.
Эту фразу я слышал в кино. Она говорила ещё. Что-то о чувстве вины и прочее. Что-то говорил и я. Всё это имело уже мало смысла.
***
На дне рожденья у Птицина было много незнакомых лиц. Мы вдвоем вышли покурить во двор, сели на лавочку. Двор был старый, заросший, из тех дворов на бывших окраинах, что стали уже почти центром. Деревья шуршали летними листьями, города совсем не было слышно.
- Птицин, я уезжаю на следующей неделе.
- Куда?
- В долину с силиконом.
- В Калифорнию?
- Да, под Сан-Франциско.
- Но ты вернешься?
- Не знаю. Как пойдет. Посмотрю как там.
Птицин выпустил кольцо дыма. Я пустил ещё два ему вслед. Конструкция
немного повибрировала в воздухе и исчезла.
- Чего вдруг?
- Разное.
- Понятно.
Мы помолчали.
- А может ты и прав, Костян, - сказал Птицин. - Я вот работаю на космос, а никому это, кажется, не надо. Если так будет и дальше, то, конечно, надо отсюда валить.
- Да. У меня на работе есть человек, который раньше делал модели процессов при ядерных реакциях, а теперь пишет программы, которые учитывают носки на складах. И это ещё не предел падения, по нашим временам. Вообще, смотришь так - люди-то мы все, в основном, хорошие, а вот страна как-то не очень. Почему так?
- Так не может продолжаться всегда. Хотя, иногда начинаешь сомневаться. Тяжелые времена бывали и раньше. Но как-то находился выход.
- Не из любой ситуации он есть.
- Выход есть всегда. Не всегда есть вход.
- За это надо выпить.
- Пошли.
***
Десять часов ёрзания в кресле в небе над северным полушарием в попытках уснуть. Девочка лет семнадцати каждые полчаса бежит докуривать последнюю пачку сигарет. Папа замминистра услал её в глубокую американскую глушь на границе с Канадой, она живет в семье, где запрещено курить. Говорит, что отношения с семьей не сложились, там мать и две дочери, молодые и глупые. Пробовала ли сменить семью? Да, соседка сказала, что взяла бы её к себе жить, но боится мести женщины из той семьи, ведь та важный в деревне человек. Почтальон.
Сиэтл. Серое небо, скучный ангар аляскинских авиалиний, вялые техники ковыряются в электрокаре, на стене плакат - "Защитим отечественного агропроизводителя". Перед выходом из транзитного зала дежурит огромная женщина в форменных брюках и мятой рубашке.
Последние десять часов у меня из головы не выходит один вопрос - почему Вероника приехала в аэропорт. У нас не получилось поговорить, она окликнула меня, и мы помахали друг другу платочками из-за пары стеклянных заборов. Я не видел её до этого около полугода и только смутно мог догадываться, как она узнала, что я улетаю. Я всё ещё любил её.
Мы познакомились в Константинополе, у Святой Софии. Я вышел из бывшего храма и присел отдохнуть на византийский осколок. Я помню, у меня было странное чувство тогда - мне казалось, что в этом месте есть что-то мистически, безвозвратно искривленное. Геометрия здания, как и положено у христиан, расположила алтарную стену глядящей на восток. Каждое утро, почти полторы тысяч лет, сквозь окна на ней в просторный зал вливается рассвет. Когда Константинополь пал, турки пристроили минареты и, чтобы обратить православный храм в мечеть, сделали возвышение и какие-то свои постройки внутри, ориентировав их на юго-восток, на Мекку. Теперь, когда смотришь в окна алтарной стены, создается ощущение неправильности геометрии, так же, если смотреть и в направлении конструкций мечети. Как будто циферблат неких вселенских курантов раз и навсегда скручен со своей начальной точки, и сейчас никто не понимает, что за время.
Две девушки присели на обломок рядом.
- Который час, - спросили они меня по-русски.
- Не знаю, - ответил я. - Ближе к вечеру. А почему вы знали, что я вас пойму?
- Вы не замечали раньше, что на майке у Вас написано "Спартак Москва"?
Её звали Вероникой.
Объявили посадку на самолет в Сан-Франциско.
"Она приехала, чтобы посмотреть на меня последний раз", подумал я.
Для русского, слово "Америка" не обладает прямым географическим смыслом, она слишком далеко. Это место, куда провожают навсегда, иной мир. Каждый, кто уходит туда, для остающихся - колумб.
***
Я достал из холодильника початый зеленый цитрус и мексиканское пиво, открыл бутылку тяжелой железной открывалкой с витиеватой надписью "Урал" и пропихнул вовнутрь дольку лимончика. По телевизору играли джаз, потом какой-то человек говорил, что любит эту музыку за то, что она олицетворяет свободу, вообще - соединенные штаты.
- Так, - произнес я вслух, сделал глоток и принялся замешивать кляр, окунул в него куски акульего филе и бросил их на сковороду. Зашкворчало. Я пощелкал пультом. Документальный фильм о пожилой паре - муж и жена работали на ФБР, всю жизнь притворялись коммунистами. Теперь почет, слава, уважение. Финальные кадры - рушится берлинская стена, слова о том, что всё не напрасно.
Я выключил телевизор и вышел на балкон. Вечерело. Перед домом росли несколько берез, мягкий декабрьский ветер теперь шелестел их листвой. Соседи на первом этаже курили анашу, тихонько бренчали на гитаре скаутские песни и хихикали. Я набрал номер.
- Кать, привет. Я акулу добыл и зажарил. Поехали на океан обедать.
- Поехали в Русский Форт. Я заеду за тобой через полчаса. Как Андрей?
- Завтра операция.
Андрей мой сосед, мы вместе снимаем квартиру в городке под Сан-Франциско. Он заболел и ему нужна операция. Назавтра ему выпилят в черепе квадратную дыру и залезут в мозг. Катя работает в нашей конторе бухгалтером, она племянница босса, но человек приличный, отзывчивый и добродушный. Вот и сейчас, мне надо было поговорить с кем-то, и она это почувствовала.
Мы едем в Форт Росс на север вдоль океана по извилистому шоссе номер раз и слушаем по радио Чилийских Перцев. Я рассказываю Кате, как мы с Андреем ехали на концерт Боба Дилана и сильно опаздывали, но думали, что все равно он будет во втором отделении - другой заявленный исполнитель был нам совсем незнаком. Оказалось, что на разогреве был именно Боб Дилан, и мы всё пропустили.
- Я недавно одну его песенку старую перевел, хочешь послушать?
- Давай.
- Сон Боба Дилана.
Мое бренное тело, мозги, кошелек
Серый литерный поезд везет на восток.
Вижу сон я, сквозь свист в паровозной трубе,
О давних друзьях и самом себе.
В полудреме пути мне снится дом,
Где мы вместе были в бурю и гром,
Где смеялись, где старой гитары тоска
Лилась до веселого пенья гудка.
Где сушилась одежда у теплой печи
Были песенки спеты, и слов кирпичи
Были сложены в стену, и мир за ней
Нам казался одной из забавных идей.
И в жару, и в метель волновались сердца,
Нам казалось, не будет потехам конца,
Будем мы, не старея, бодры, веселы -
Были шансы на то бесконечно малы.
Отличным от черного белый был цвет,
И виделось ясно кто прав и кто нет,
Но не думал никто, что наши пути
Разойдутся, и вместе не будем идти.
Сколько лет улетело, ушло, утекло,
Много разных дорог перед нами легло,
Городов, континентов, ущелий и гор,
И никого я не видел с тех пор.
Десять тысяч монет готов я отдать,
Чтоб однажды собраться в том доме опять,
Просто сесть за столом, откупорить вина...
Но возможно ль вернуть, что прошли, времена?
- Знаешь, - говорю я, - мне кажется, что-то теперь, в самом деле, меняется в нашей стране, где-то в основе, в чувствах людей. Как будто разорванное время понемногу срастается. Даже к советскому уже отношение спокойное, без лишних эмоций - было ведь и хорошее там. У кого-то вся жизнь там прошла. У кого-то - детство. Для тех, кто сейчас растет, останутся только легенды - про Космос, Гагарина, про войну. Те, кому там чего-то недодали - уехали или уже дополучили, и тоже успокоились. Хотя было и плохое. Главное, что людям не доверяли. Скрывали от нас всё, не пускали никуда. Мы бы поехали, посмотрели на мир, и сами бы во всём разобрались. Ну вот, как сейчас. Понятно, что там, дома, не так уж хорошо. Но и здесь не рай. Только это самому нужно понять. Вот что для меня была "Америка"... Ну, машины хорошие.
Ну, вот есть у меня машина хорошая. Океан, природа, места потрясающие. Но мои друзья старые - там, и таких больше не будет. Родители без меня как осиротевшие. Новый спектакль там вышел у Мамонова, у меня бы уже давно билеты были. Боб Дилан тот же... Для меня это был какой-то символ, что ли. Протест там, хиппи всякие. "Глоток свободы". Но потому ведь только, что это было вроде как под запретом, ограничено, а значит, слушать это было интересно, было протестом, было свободой. А на самом деле? Ну, Боб Дилан, и что? Вот вам наш новый бобдилан, мы их вам тут сейчас понаделаем. А вокруг ходят бюргеры и притворяются хиппи. Для них символ свободы - анаша.
- Фильм недавно смотрела "American Beauty" , там как раз с травы у главного героя и начинается "освобождение".
- У него начинается не с травы, кстати, а с того, что его хотят уволить. Если бы не это, жил бы себе так дальше с нелюбимой женой, дочерью, которая его не уважает, так бы по-тихому и дожил, как большинство. Но его поставили на грань. Тут ему, кстати, подвернулся знакомый с дурью, девочка эта набоковская появилась, подруга дочери, ну и понеслось. Мы смотрели фильм большой компанией. Там был ещё Женя, которому больше нравится, когда его называют Юджином. Я смотрел фильм и мне было противно. Оттого, что всё это очень точно про них и для них, американцев, со всеми их собственными заморочками, неискренностью и комплексами, и что вот мы сейчас выйдем из зала, и я уже знаю, какими словами Юджину понравится этот фильм, "Безумно! Безумно!". И точно. Выходим, я говорю, "Безумный фильм!". Он так обрадовался, да, говорит, тебе тоже понравился? И восклицательные знаки. Да, говорю, сейчас бы покурить. Тебе, говорит, тоже хочется? Потом понял, что я стебусь, обиделся.
- За что ты его так?
- Наверное, в другом человеке не нравится то, от чего хотел бы
избавиться в себе, или просто не хотел бы, чтобы когда-то в тебе такое было. То есть, все равно преломляешь. Мне не нравится, когда человек намеренно старается избавиться от своего. Ну не станет он никогда американцем, как ни крути. Для этого надо было в детском саду первый раз повертеть в руках бейсбольную биту. Один американец на работе в шутку назвал Женю "Чикен Киев", видимо накануне зашел в польский ресторан, запомнил название. Жене явно было обидно, но американец не понимал этого, всей подоплеки, он был искренне рад узнать что-то, связанное с Украиной, пусть даже это просто котлета по-киевски, и поделиться своим знанием. По его мнению, Жене должно было быть наоборот приятно, что вот он знает что-то, связанное с его, Жени, родиной. Они ведь часто как дети, могут услышать русскую речь, подойти, сказать "здваствуйте", и пойти дальше в полном внутреннем восторге. А когда отказываешься от своего, становишься чудью, какой бы национальности прежде ни был.
- Чудь это кто?
- Это из фильма норвежского "Pathfinder" , про древние времена. Зима, небольшие поселения в долинах среди гор, где норвеги охотятся, выживают. Самый важный человек в деревне... - нет, не почтальон... - шаман, и у него есть ученик, парень лет пятнадцати. Получилось так, что он указал дорогу к своему поселению банде всякого сброда без рода и племени, норвеги их называют чудью, они ходят от деревни к деревне, грабят, жгут, убивают. Всем нужно уходить, ученик же решает остаться, раз виноват, и попытаться защитить добро. В ночь, когда все уехали, в юрту, или что там у них, приходит шаман, берет ученика за горло так, что тому становится нечем дышать, и спрашивает, чувствует ли тот воздух вокруг себя, сознает ли, что в этом воздухе есть нечто объединяющее их род, людей одной крови. Кто перестает ощущать это, говорит шаман, становится чудью. А к Жене у меня очень сложное отношение, правда. Я понимаю, что если хочешь жить здесь, нужно принимать здешнее как свое. Именно не как эмигранты жить, варясь в старых соках, а влиться в местную жизнь, культуру, нацию. Путь эмигранта жалок. Нас недавно занесло на премьеру последнего фильма Рязанова, чушь несусветная, но не это важно. Представь: целый зал старушек и их внуков, из промежуточного возраста, наверное, только мы. Я сначала сидел, ворчал едко, когда Рязанов выступал, не мог его слышать, так он далёк показался..., а потом слышу, старушка сзади говорит "Как приятно послушать хорошего русского языка", а потом сразу записка на сцену: "Спасибо, что Вы скрасили нашу нелегкую, эмигрантскую жизнь". Мне так жалко стало их всех, включая Рязанова. Очень это грустно, быть эмигрантом. Нужно здесь именно жить, как Женя старается, становиться одним из них, американцев. Но я не могу и не хочу этого. Я включаю телевизор и вижу фильм как в советские времена их подлодки гонялись за нашими, и для меня нет сомнений, где свои, а где чужие в этом сюжете. Но для моих детей, если таковые будут, и если они вырастут здесь, расклад будет другим. Вообще, у американцев есть очень нехорошая мысль, а она у них точно есть, что они победили в Холодной войне. Их проблема, и всего мира, соответственно, в том, что мир изменился, мы изменились, Европа изменилась, так или иначе, а они нет. Они остались прежними, только ещё и с чувством, что они кого-то победили. Мне так здесь тошно иногда бывает от бывших своих и их неприкаянности, что ли. Тут был на вечеринке, где много было молодых ребят, студентов в основном, из эмигрантских семей. Они начали обсуждать на смеси языков кто лучше из кандидатов в президенты США. Я слушал их внимательно, а потом говорю: "Чем хуже у них будет президент, тем нам лучше". Задумались крепко. Кто "мы", кто "они"? "Эмигранта" очень легко поймать на этом противопоставлении "свой-чужой". Потому, что кто для них "свой"? Все равно, они не будут здесь в доску "своими", и они это чувствуют, хотя и признаться в этом не могут никому. Но и "своими" там, в метрополии, они быть не хотят. Упомянутый Юджин вообще выдал недавно: "Жалею, что я не русский". Я сначала опешил даже, а потом ответил ему: "Женя, быть русским - вопрос выбора. Русскими не рождаются". Потом с ребятами новыми из Киева едем около кортов, где в теннис играем, они спрашивают, бесплатно ли это. Я говорю: "Да, здесь государство заботится о здоровье нации, оно готовится к войне и ему нужны здоровые солдаты. Война с кем? С китайцами. Через двадцать лет. Нас они уже победили, в Холодной войне. Теперь мы здесь военнопленные, отрабатываем в долине на рудниках, силикон нынче дорог". Всё это шутки, понятно, но, тем не менее, я чувствую здесь всё себе чужим, и с каждым днем всё хуже. Мне кажется, время протекает тут мимо меня.
- Тогда тебе надо уехать отсюда.
- Я сейчас не могу уехать. Я не могу так бросить Андрюху. Когда оклемается после операции, там будет видно.
Мы доехали до Форта. Небо было низким и серым, океан накатывал волны на высокий берег, где стоит Форт Росс. Когда-то русские основали тут свой самый дальний от столиц форпост. Не воевали - добывали пушнину, ловили рыбу, торговали. Обнесенная деревянной стеной небольшая крепость, православная церковь, покосившийся забор. Когда я бывал здесь, мне казалось, что время не ушло совсем из того, бывшего здесь места. Всё так же шумит океан, такое же небо над миром, такие же люди стоят на берегу и смотрят на волны.
***
Спустя год, там же на берегу, мы сидели с Андреем и жарили на углях курятину. Назавтра я летел в отпуск домой.
- Вернешься? - спросил Андрей.
- Не знаю.
- Помнишь, тебе твой здешний знакомый сказал, "Там даже колясок в супермаркете нет".
- Теперь есть, он уехал слишком давно. Не в этом дело. Кому что. Меня всегда здесь будет что-то свербить. Там тоже. Но у меня там слишком многое есть, и я осознал это только здесь, и хотя бы ради этого стоило сюда приехать.
- Смотри, тебе решать. Есть такая теория: у каждого из нас за левым плечом смерть. Ты жив до тех пор, пока она тебя не коснулась. А произойти это может в любой момент, и этот миг может стать твоим последним в жизни. Смотря с этой точки зрения, мы могли бы многое совершить по-другому. Может, даже мир был бы лучше.
- А может и хуже. Смотря, что в тебе заложено, что ты обязательно хочешь совершить. Убить топором старуху-процентщицу, а потом покаяться, например. Смотря, что делает тебя счастливым. Тележка вот в супермаркете...
- А что вообще счастье? Шнур писал недавно, в том духе, что счастье в деньгах, нужно себе в этом честно признаться, теперь, в наше время это особенно так. Здоровье - купишь, нет денег - нет любви, бухла надо - получите, и так далее. И в самом конце такой оборот, что, мол, да - в деньгах счастье, другое дело, что счастье теперь совсем измельчало.
- Может и так. Мы недавно с друзьями обсуждали по почте эту тему. Мне кажется, мало кто счастлив. Я, к примеру, не знаю таких людей. Есть иллюзии, надежды, есть стабильность, покой, но счастья нет. Бывают моменты "сейчастья", такого вот ощущения, что больше тебе и не надо ничего, что вот задержись это "сейчас" подольше - и будет "счастье". Потом это проходит, стирается суетой. Или чем-то ещё. До приезда сюда, за полгода где-то, я думал, что счастлив, и человек, с которым я был, тоже думал так. А потом появился другой человек, с которым ей тоже когда-то было хорошо. Она не смогла побороть в себе одно из чувств, когда они зажили вдруг в ней вместе. Пока я был здесь, она вышла замуж за него. Когда в Москве взорвали дома, недалеко от неё, я кинулся звонить, и она мне рассказала. Она сказала мне тогда, что у неё всё в порядке, но всё как-то "без души". Вроде, кажется, всё однозначно: она отказалась от того "сейчастья", которое было на нас двоих. Но когда ей пришлось выбирать между одним и другим чувством, я боюсь, она выбрала путь, при котором легче, по её мнению, было именно мне.
- Любовь зла.
Стемнело. Пришли полицейские и сказали, что парк закрылся и нам пора уезжать. Мы ехали вдоль Тихого океана, я открыл окно и вдыхал его запах, ветер вливался мне в уши.
- Ну что, брат, хорошо тебе отдохнуть!
- Спасибо, брат, отдохну хорошо.
- Спасибо тебе за всё, по-любому.
- Тебе тоже. Слушай, давно хотел спросить, Днепр действительно такой большой?
- Да. Редкий баклан долетит.
- Обязательно когда-нибудь приеду в Киев.
***
Всю ночь и утро шёл снег. Днем каток дома отдыха расчистили, лед был ровным, вдоль бортиков образовались горы свежего снега, в центре укрепили новогоднюю ель.
Вечером мы катались по катку на табурете. По очереди садились на него, крепко хватались за ножки, а остальные разгоняли его и пускали неудержимый болид с орущим от удовольствия седоком прямо в сугроб, который заглатывал добычу целиком, обволакивал снегом и детством.
Потом пошли обратно к дому.
Бота сказал:
- Костян, я тебе сейчас скажу одну новость, по секрету, и ты не уедешь
обратно в Америку.
- Говори.
Бота помялся:
- Нет, не скажу. В тебе действительно может хватить сумасшествия, чтобы остаться.
- Это можно перевести как "скоро свадьба, ты приглашен"?
Подошел Сирик и сунул Боте и мне по горсти снега за шиворот. Мы поежились и побежали за Сириком, догнали и бросили его в сугроб. Вася колдовал над мясом, дрова в мангале уже почти догорели. Я упал в снег и стал смотреть на звезды. Небо было ясным. Мне было хорошо. Меня взяли за части тела и внесли в дом.