- Послушай-ка, Сануда, не слышал ли ты где-нибудь историю о том, как тридцать восемь самураев из страны Фу надули Богоподобного У-Дава?

- И-и-и, Кабако-сан, такой истории я не припомню. Я никогда не слышал о стране с таким прекрасным названием, и даже не знаю, есть ли в ней самураи. И кто такой Богоподобный У-Дав? Сходен ли его нрав со нравом голубки, плоский ли он на ощупь, и подобен ли его цвет цвету спелого шоколада, когда он развернется во всю свою величину?

- Что ж, Сануда, как я и предполагал, ты человек честный, хотя и недалекий, поэтому ты совершенно правильно ответил на мой вопрос, ибо такая история еще только должна произойти. Давным-давно, может быть еще в прошлом году, встретил я на Язвиньской таможне человека, косого на одно ухо, который назвался подданным царя Сагомона престарелым Бо-Мжи, и пытался беспошлинно, ссылаясь на инвалидность, ввезти ведерко зевательных корешков "кхе-кхе". Для доказательства их безвредности он проглотил десятка два и впал в трансенсуальность, а уж из нее и поведал мне, что деревня Сыру-Бору(некоторые путаники путают ее с деревней Большие Путаники, но мы - не таковы), откуда он пешком, регулярно (уже по крайней мере раз) подвергается ночному нашествию блистательного Богоподобного У-Дава, сына Дракона, ужаснейшего из Рыб, и Гориллы, красивейшей из Обезьян (по-слухам, он вымещает на них свою нечаянную худобу). Уже несколько женщин очень занимательно путаются в показаниях, посевы помяты и загажены, а от шинка тянется борозда, как от ползущего тела, до самого забора, где обнаружены следы насилия и несварения. Понятно, ни о какой уплате недоимков в таких условиях и речи быть не может, и поэтому уполномоченный уездный жрец наложил среднее "та-бу" на все эти небылицы. Крестьяне готовы бы были и сами изловить грозное божество, или нанести ему непоправимый урон, да дорога к его логовищу лежит через Заповедник Героев, , в ожидании великих подвигов занимающихся мелкким разбоем, а также вымогательством на платной основе (то есть за деньги). Когда правитель Накамуха случайно пересек их заливной луг за болотом, злодеи сломали ему вставную челюсть и разбили стеклянный глаз, а из свиты остались только повар и походный Будда. И поэтому нет жителям другой надежды, как только на отряд благородных самураев, числом тридцать восемь, которые совершат подвиг почти бескорыстно и предъявят чудовище на всеобщее обозрение. Деревня ждет своих избавителей, подготовила в их честь Вечный Дым для кадильницы и даже готова истратить до половины суммы недоимков на подготовку отряда. И поведал он мне это исключительно благодаря моему располагающему лицу и под большим секретом, поскольку за средним "та-бу" может воспоследовать только верховное "тя-гу"...

- Но почему именно из страны Фу?

- Как, разве ты не знаешь, что страна Фу - контрродина Богоподобных У? Именно оттуда и должны быть все тридцать восемь самураев.

- И что, меньшим числом самураев никак нельзя обойтись?

- Да нет, поначалу думали, что хватит и тридцати семи, но потом стало совершенно ясно, что их надо тридцать восемь. А так как Богоподобному У-Даву положено быть великим, могучим и страшным, огнедышащим и громоповергающим, то справиться с этим делом можно только военной хитростью, а проще говоря надуть.

- Но достойно ли самураев обманывать столь благородное животное?

- Э-э, Сануда, это будет надувательство совсем особого рода!

На рыночной площади стояла харчевня "Цветущая лампедуза", где останавливались как любители, так и профессионалы.

У дверей харчевни Сануда поставил маленький столик, на котором поместилась чернильница с кисточкой и лист папируса, сэкономленный от налоговых челобитных. Со стола свисал кусок материи, на нем красивыми иероглифами было начертано: "В жизни всегда есть место подвигу". Неподалеку прохаживался и сам Кабако-сан в горделиво развевающейся епанче.

- Простите, Кабако-сан, мою неосведомленность, но где же мы возьмем самураев, да еще из страны Фу, да еще тридцать восемь человек?

- Это трудная задача, - сказал Кабако-сан, - ну, например, я - самурай, и где же меня взять, если не знать, где я теперь нахожусь? Ну разве что узнать по одежде в дырках от вражеских боеприпасов. Поэтому НАША АРХИВАЖНЕЙШАЯ ЗАДАЧА - определить местонахождение самураев. И мы определяем его: здесь! А поскольку я не знаю страны, которая хоть когда-нибудь не называлась Фу, (и даже нашу страну как-то назвали Тьпьфю), то отныне мы принимаем любого, доказавшего что он самурай до седьмого колена, если он, конечно сможет выдержать тягостное испытание бамбуковой дудочкой. Кстати, запиши меня первым в список. А себя, - (Сануда затаил дыхание, уважительно оттопырив губу в сторону Кабако-сан), - запиши вторым.

Взгляд Сануды упал на бамбуковую дудочку, и он невольно вздрогнул, представив, какие испытания предстоит выдержать, чтобы доказать действительно самурайскую невозмутимость.

- А сыграй-ка ты мне песню "Я горюю, навсегда покидая родимый полуостров", - сказал ему Кабако-сан, - это и будет испытание бамбуковой дудочкой. - Сам же он под музыку стал выкидывать такие самурайские коленца, что их бы набралось не только что семь, а и все двадцать шесть, если бы их хоть кто-нибудь сосчитал. (А вот и сама песня: "Прощай, страна того и сего, | Тебя люблю я с такими странностями! | А уезжаю налегке и натощак.")

Шедший мимо Цыновкин не удержался и заметил, что никто не владеет мечом "секуки" и пращой "рогато" лучше кого-то, и что прием "заногу" не будет столь эффективен без удара "па-хо" в стойке "коря-во", а также что "бра-гу" он предпочитает "ху-до".

- Фамилья тобе какой? - на всякий случай на ломаном спросил Сануда.

Цыновкин сначала не понял, во-первых, чего от него хотят, и во-вторых, почему. Когда же ему наконец втолковали, что проверки документов не будет, и его даже хотят записать в самураи для совершения великого подвига, то он с жаром принялся утверждать, что фамилия его Цыновкин, что он истинный самурай и вообще японец, и готов пройти на эту тему любые испытания, после чего с помощью той же бамбуковой дудочки осушил кувшинчик с большим трудом взятого в долг сакэ.

Известие, что самураи - японцы произвело сильное впечатление на Сануду, и он растерянно взглянул на Кабако-сан, но тот только ободряюще сверкнул зубами, и Сануда вывел в списке: "самурай Цыновкин".А сам после этого старался держаться левее.

К полудню на пустой площади раздался шум множества шагов и перед самураями возник человек, двигающийся походным маршем в колонну то ли по пять, то ли по шесть, с восемью мечами за поясом и тремя луками за плечами. Сгрудившись у столика Сануды он дружно выкрикнул, что зовут его Армада-сан, и что он на правах отряда самураев готов примкнуть к отважным бойцам для благородной миссии. В дудочку он дунул сразу с нескольких сторон, и звук был таков, что после на ближайшем кладбище несколько суток наблюдалась подозрительная суета. Но, несмотря на свою многочисленность (а съедал он не меньше пяти порций бамбуковой каши зараз), Армада-сан до тридцати восьми никак не дотягивал, поэтому запись была продолжена. Сам Армада-сан до вечера одиноко толпился у питейного заведения и вернулся с отдавленной ногой.

Пришедший следом был личностью погромного вида, хотя с душой, быть может, тонкой и отзывчивой, поскольку, как и все, пришел ради славы. Как его звали уже никто не помнит, а в списке он фигурировал под эвфемизмом "Богатырская Сила". Этот самый громила Богатырская Сила совсем не отличался примерным поведением, и в пору послушания мог даже невзначай задеть непочтительным словом Учителя, частенько его поколачивая. В остальном это был типичный самурай - босой, остро вооруженный, и безо всяких признаков общественно-полезного труда. Записывая его, Сануда на всякий случай отложил дудочку подальше, чтоб она громиле не попала на глаза. В нашем повествовании громила все время ноходится на заднем плане, или говоря военным языком, в арьегарде, разбивая сохнущие горшки и роняя ломовые повозки.

Надо сказать, что пока Сануда записывал самураев, с Кабако-сан толковал некий солидный человек, который никак не мог понять, как из одних благородных побуждений стоит надувать Богоподобного У-Дава. "Да натопить с него сала, и пускай удавится!"- восклицал он неоднократно. По ходу беседы выяснилось, что зовут его Центро-пенко, и он с достойным усердием добился, чтобы Сануда записал его именно так: "Центро-пенко", для ясности сам поставив хираганой в папирус несколько дефисов в разных местах списка. Бамбуковую дудочку он не принял всерьез и попытался ею отстегать назойливую детвору. В пику Цыновкину, которого он особенно не любил за сходство исторических судеб (оба в прежнем воплощении были бурыми медведями), Центро-пенко потребовал у Сануды записать себя задним числом со вчерашнего дня.

Был там еще совсем уж неизвестный белобрысый молодец, назвавшийся Нашатыр фон Кверхубрюхом. Он объявился потомственным шляхтичем с обеих сторон света, поведал как он видел Международную Красную Кнопку, когда служил эсквайром или юриспрудентом, и попросился поесть и переночевать. Верный своему правилу не спорить по пустякам, Сануда, выслушав мелодию "Может быть НЕТ, а может быть и НЕ ДА", записал его как "Фону" и поставил на довольствие.

- Нас уже почти тридцать восемь, - сказал Кабако-сан. - Пора выступать.

В список внесли еще несколько родственников Ямагути и престарелую бабушку Кабако-сан, которую он почему-то назвал мужским именем И-жи. Однако выступление отложили до утра.

Солнце позолотило все крыши, сияя, как натертый Богом пятак. Рында-дурында бзякнула спросонья полраза.

- Итак, объявляется поисковая операция! - объявил ее Кабако-сан.

- Поисковая операция по завоеванию Богоподобного У-Дава! - воскликнул Сануда.

- Нет, поисковая операция по поимке Обыкновенного У-Жо, - поправил его Кабако-сан. Все вздохнули с явным облегчением и тронулись.

Шли они с восхода до заката, а может быть тридцать лет и три года, и пока они шли, Кабако-сан успел сказать стих:

- Все случайно на свете,

И ужин, и ночлег где придется.

Только ветер дует ну все время навстречу!

И тут ветер принес запах чего-то горелого, а также горького и противного, и все поняли, что они приближаются к Заповеднику Героев. Подтвердил это и встреченный крестьянин Диору, чья возлюбленная Маа-ни по наущению корыстолюбивых родителей периодически хаживала в Заповедник (который в округе называли просто Хунхузятником) поторговать пирожками с медовыми гусеницами. Диору как раз шел оттуда, подглядев как она любезничала с часовым и будучи вне себя от негодования. Впрочем его желания записаться в самураи для наведения порядка в будущей семье посчитали недостаточным, хотя Диору и настаивал на своем благородном происхождении: одно время он даже был сыном деревенского старосты, да и загадочные знаки на его теле, которые он из скромности никому так и не показал, должны были убедить всех, что Диору - подкидыш благородных кровей. Однако проводником его взяли, надеясь, впрочем, обойти Заповедник стороной.

План этот почти удался.

И если бы Армада-сан не оступился на обветшалом перекрытии какой-то доисторической землянки, наполненной стеклянными сосудами , и не провалился туда, и не прошелся бы по всем столам и полкам, как стадо слонов, и если бы шум этого стеклобоя не напугал бы до визга вышеописанную Маа-ни, которая в этот момент из маркетинговых соображений как раз показывала танец живота, и если бы главарь Заманидзу не соизволил бы обернуться на шум, все может быть и обошлось бы...

Главарь Заманидзу был мужчина решительный и бесцеремонный, да в Заповеднике любой стоил семи, а если он стоил только пяти, то за двоих должен был доплачивать. Поэтому, поняв что произошло, он встал во весь рост и закричал нечеловеческим голосом:

- Кто посмел разграбить капище царя Сагомона?!

- Это мы, 38 самураев из страны Фу! - ответил Сануда, как полагается.

- Ну так выходите на смертный бой, если Вас орда!

Все разговоры типа "мы так не договаривались" были немедленно пресечены.

Готовясь к бою, самурай Цыновкин сказал такой стих:

- В этой жизни

Умирать хреново,

Но и жить

Хреновее еще...

Неподалеку строился в боевой порядок Армада-сан. Центро-пенко, который никак не понимал, как кого-то может быть еще больше, чем его самого, тоже начал строиться, но после нескольких неудачных попыток, занял место на фланге с превоинственнейшим видом.

Фону окапывался в сторонке.

Сануда и Кабако-сан, как и положено, стояли чуть сзади на возвышении и наблюдали за маневрами противника, который вращал глазами, ухал и перевоплощался.

Когда битва готова уже была разразиться, внезапно в Заповеднике сначала шандахряпнуло, а потом и шандатрахнуло. Это громила Богатырская Сила, шедший в арьегарде и отклонившийся от маршрута, набрел прямо на Заповедник и, по обыкновению, переломал там все без промедления, не пощадив сейсмоустойчивые навесы и стены из тончайшей рисовой бумаги. Погиб также любимый таракан, которого они звали "Гад Жучила".

- Смешной такой, - растроганно сказал, глядя на него, громила Богатырская Сила.Попутно громила по инерции задел и главаря, нанеся ему коварный удар, именуемый в народе "поджопником". 'А вот так мы действительно не договаривались!' - воскликнул Заманидзу. От позора он свернулся в кукиш и покатился колбаской до ветру, где и погрузился в дивный сон.

Ужас и растерянность Героев позволили Кабако-сан завершить дело миром - по причине разорения собственно Заповедника, судьба капища царя Сагомона Героев волновать перестала, и они с криком "Победа!" (дабы сохранить лицо) бросились бежать прочь, споря, где бы им найти постоялый двор подешевле. Армада-сан тоже было бросился врассыпную, но наткнувшись на ликующих самурая Цыновкина и Центро-пенко, принял участи в торжестве победителей.

Громила, захвативший Маа-ни среди развалин в охапку, и ума не приложивший, куда ее употребить, вернул добычу Диору, а тот немедленно учинил ей допрос с пристрастием, вытрясая из ее подола золотые и серебряные монеты. Глядя на эту некрасивую сцену, Сануда убедился в правоте Кабако-сан - Диору не тянул на самурая. (Да и вакансии в списке все уже были заполнены).

Путь к логову Богоподобного У-Дава был открыт.

Обыкновенный У-Жо лежал на пригорке, раскинувшись портянкой. Он уже понюхал цветы "ду-рё" и теперь восторгался полетом бабочки "ма-ху". Внезапно перед ним возникло два ушеголовых дракона, и он почувствовал легкое жжение. Это действовала бамбуковая дудочка, на которой Сануда старательно выдувал в него три ноты, а потом еще две (больше в ней не было). Затем его сменил самурай Цыновкин, который, впрочем, по-обыкновению дул больше в себя. Своей очереди дождались и все остальные самураи. - Эге! - сказал Обыкновенный У-Жо, - Музыка есть, а почему не поем? - И самураи запели на мотив "Стану капелькой дождя": "Считать нам до трех грех | Вынеси жлоб жбан | Наш бог брех | Брюхо наш барабан" . Обыкновенный У-Жо становился все толще, и глаза его достигли уже размеров уличных фонарей в столице Ядо страны Ипохон.

- Эй-эй! - крикнул Обыкновенный У-Жо (теперь Богоподобный У-Дав), - а затычку?!

- Да-да... - опомнился Кабако-сан, так что Богоподобный У-Дав почти не потерял в значительности.

- А вы меня честно надули?

- Ну мы же не можем обманом-то жить! - Честнее не бывает.

По дороге заглянули в деревню Сыру-Бору.

- Позорнейше просим, - сказали крестьяне и побежали за деревенским маклером быстренько выправить две справки, одну - что за прошедший год Богоподобный У-Дав спалил деревню дотла, выбил градом посевы и навел порчу на лучших производителей, а вторую - что самого Богоподобного У-Дава маклер видел собственными глазами. Впечатлительный парень так выкатил эти свои собственные глаза, что до конца его жизни ни один заезжий мытарь не задавал больше лишних вопросов.

По поводу же обещанной награды было заявлено, что в возмещение самураям отдается Богоподобный У-Дав и пускай они с ним что хотят, то и делают.

С неба уже стекала синяя мыргота.

- Как же так, - спросил Сануда, - выходит мы совершили подвиг из корысти?

По этому поводу возникло некоторое волнение, особенно волновался Центро-пенко, повторяя: "А как же иначе?".

- Нет, - сказал Кабако-сан, - Богоподобного У-Дава мы победили ради славы, а показывать его будем за деньги, - чем и разрешил непростую нравственную коллизию.

Богоподобный У-Дав решительно одобрил такое течение дел.

Этим утром Идито (впоследствии по всем источникам Идито-сан) только что открыла свою лавочку, в которой как бы занималась своим делом, предлагая практически за те же деньги войти дважды в одну и ту же реку. Она обернулась в сторону Сметанного болота и автоматически приняла позу стоящей неподалеку статуи, символизирующей скромность, ибо по дороге, по которой ранее никто не ходил, (а если ходил - то только туда и никогда обратно) двигалась целая процессия, а над ней парило огромное чепуховище, наводящее на мысли и чувства.

Впереди, держа на шесте голову Богоподобного У-Дава с выпученными от спеси глазами, гордо выступал Сануда в позолоченных чешуей морского зверя полусандалиях, отчего еще эффектнее выглядел каждый его шаг в завернутых до колен штанах. За ним шли остальные самураи, тоже разодетые в пух и прах, поддерживая на шестах туловище и хвост Богоподобного У-Дава, крылья которого по торжественному случаю выкрасили свежим купоросом.

Сам Кабако-сан скромно шел в стороне, бряцая над головой мечами и надув мускулы.

По другую сторону процессии двигался Центро-пенко, одиноко желтея на фоне неба.

Громила Богатырская Сила как всегда замыкал боевой порядок, с треском переламывая некстати подвернувшиеся заборы.

- Мы самураи из страны Фу, только что разграбили капище царя Сагомона, разорили Заповедник Героев и пленили Богоподобного У-Дава! - тонким голосом сказал Сануда, чем окончательно покорил сердце робкой провинциалки.

- Сколько же вас? - спросила Идито, когда в клубах пыли от идущего строем, но не в ногу (для пересечения мостов и тоннелей) Армады-сан седьмым появился самурай Цыновкин.

- Тридцать восемь! - не моргнув глазом, сказал Сануда, - согласно списочного состава.

В голове Идито стремительно созревал весьма изощренный план, приведший ее впоследствии в выдающиеся женщины своего времени, в которых без обращения "-сан" буквально нельзя показаться.

Идито (ладно уж, Идито-сан), на которой под рассеянными взглядами самураев уже дымилось исподнее, безошибочно определив главного, присела перед Кабако-сан и, затейливо смеясь, завела непринужденный разговор о том, как труден путь и велики тяготы славного подвига, (а жить-то когда?), и что никак не мешает великим героям отдохнуть и развлечься, особенно когда базарный день еще не начался. А поскольку наличных у самураев пока нехватка (давайте, что есть), а в долг мешают принципы, то на разницу она бы хотела несколько раз поцеловать Богоподобного У-Дава, заручившись его божественной силой. И при этом она сказала такой стих:

- Ах, ничего об осени не знают

Зеленый куст, что расцветать затеял,

И снег, который падает небольно!

Все самураи, в том числе и Богоподобный У-Дав, впали в элегическое настроение, один Армада-сан забурлил и остолбенел, когда намерения Идито-сан ему вкратце разъяснил самурай Цыновкин.

- И клянусь, - продолжила Идито-сан, - пока мой обожаемый клиент не получит сполна всего, что пожелает, он может не покидать моей хижины! - и с этими словами первым она ввела в хижину Кабако-сан, подзабывшему, что войти в одну и ту же воду дважды не получится, а в одно и то же дерьмо - всегда пожалуйста. А надо сказать, что хижина ее была престранным способом устроена, так что войдя в нее с одной стороны никак нельзя было удержаться, чтобы ее тут же не покинуть. То ли полы были так покаты, то ли потолок так давил, то ли эта хижина просто состояла из одной стены - но только Кабако-сан, войдя в дверь, тут же оказался снова на улице и сел размышлять о восторгах и недоразумениях, свойственных природе человека, правда со слегка насупленным видом.

- Как, Вы уже закончили! - с очаровательной улыбкой на всякий случай спросила его Идито-сан, сама в этот момент уже вводя в хижину Сануду.

И то сказать, а вы как бы хотели еще успеть обслужить до начала торговли целых тридцать восемь самураев?

Когда последний самурай покинул заведение Идито-сан - а ему показалось, что его уже просто выталкивали взашей, - она сама удалилась в сторону Богоподобного У-Дава, и оттуда некоторое время слышался ее звонкий смех и ужиное урчание. Потом она вскрикнула и все стихло. Обеспокоенный Кабако-сан через некоторое время вернулся наружу и увидел еще более раздувшегося Богоподобного У-Дава, лоснившегося в придорожной канаве. Идито-сан нигде не было, и Кабако-сан отгонял самые ужасные мысли о том, куда же она подевалась, но на всякий случай для памяти нарисовал на боку чудища сколькитоконечную звездочку. Уже пришедшие в себя самураи снова водрузили свой великий трофей на шесты и двинулись дальше. Один Сануда внезапно воздел правую руку, отставил левую ногу и произнес:

- Лик твой целебен уху, горлу и носу,

Вреден глазам,

Остальному совсем безразличен!

Этим стихам много смеялись, и Сануда больше никогда не импровизировал. А зря! Лет через четыреста такие стихи стали в большой моде.

Процессия самураев постепенно достигла середины базара.

- Пусть Цыновкин объявит титулы Богоподобного У-Дава! - шепнул Кабако-сан Сануде.

Cануда быстренько записал на бумажке оглашенные слова и передал самураю Цыновкину.

- БэУ, сын Дэ, ужаснейшего из Рэ, и Гэ, красивейшей из О!!!!! - нестерпимым голосом завопил Цыновкин. (- Идиот! - пробормотал Кабако-сан непонятно по чьему адресу). Базар оцепенел. И тут самураи запели на мотив "Вечно живой Ямагути":

- Богоподобный У-Дав - это вам не Зеленый Таракан!

Сам Богоподобный У-Дав тоже не подвел, корча рожи направо и налево.

Величественная мелодия, особенно аккорды Армады-сан, три верхние ноты которых отличались между собой на полтона, привели толпу в состояние экстатического столбняка. Местный властитель Сюзюн от зависти просто упал замертво. Менее чувствительные горожане обступили процессию плотной толпой и тут Кабако-сан лично вывесил плакат, бывший просто ценником:

Обнять Богоподобного У-Дава - 10 сявок

Поцеловать Богоподобного У-Дава - 20 сявок

Заглянуть в глаза Богоподобного У-Дава - 1,5 фуфлона

В глаза Богоподобного У-Дава вставили небольших светлячков, и когда состоятельный клиент заглядывал туда, Армада-сан кусал экспонат за хвост, имитируя эзотерический процесс искрометания. Хотя плюнуть в Богоподобного У-Дава стоило всего полфуфлона, делать этого настоятельно не рекомендовалось, поскольку Богоподобный У-Дав виртуозно отплевывался в ответ.

Для привлечения горожан поприжимистее, которым было не жалко расстаться разве что с самой мелкой сявулькой, Кабако-сан еще утром нанял возле трактира некоего Бла-Жи, по профессии слепого певца. Менестрель тут же надвинул бельмы и, неистово дергая за струны мукиюши, завел эпическую поэму, которую ему все утро втолковывали Сануда и Кабако-сан. Первоначально он еще сдерживал свое неистовое воображение, соблюдая даже числовые соответствия, так что слушатели даже подхватывали припев "Гремя огнем, сверкая потрохами", но к вечеру извергаемые им тексты уже сильно напоминали лекцию по Гражданской обороне, и поиздержавшиеся меломаны стали потихоньку разбегаться.

Последствиям этого громокипящего эпоса Кабако-сан удивлялся еще очень долго и очень далеко отсюда...

К вечеру кошельки города опустели, а умы переполнились впечатлениями, и самураи готовы были двинуться дальше, разделив бремя славы почти поровну. Почти - потому что часть выручки и самурай Цыновкин исчезли в самый напряженный момент суеты и столпотворения. Хотя замеченные отклонения Цыновкина в сторону Идито-сан и Сметанного болота и наводили на подозрения, слишком довольный вид Богоподобного У-Дава их рассеивал.

Ситуацию следовало обдумать, поэтому Кабако-сан назначил час уединенного размышления, и, чтобы ему никто не мешал, объявил внутри себя осадное положение и уселся за сараем с видом неприступной твердыни, а каждый, кто осаждал его с вопросом, зачем он развел мосты и выжег окрестности, получал кипящей смолой и нечистотами по голове. Наконец Кабако-сан встал, со вздохом пересчитал самураев и нарисовал на Богоподобном У-Даве вторую звездочку, отмерив от первой примерно пол-локтя. Сануда строго указал чудищу, чтоб это было в последний раз! Богоподобный У-Дав с самым невинным и возмущенным видом возражал против того, чтоб его лишили сладкого, и с поддержавшим его Центро-пенко они хором затянули, перевирая "Полет валькирий":

- В поле все работа, работа.

- В лесу все волки да волки.

- А я сегодня весел и пьян, весел и пьян!

Поутру обнаружилось, что и Центро-пенко куда-то пропал.

Самураи обыскали весь двор и растолкали Богоподобного У-Дава, а он при этом с таким энтузиазмом завопил характерную песню "От нечаянной любови не уедешь на корове, Гоп! Гоп! Гоп!", что Сануда даже заглянул ему в пасть и ощупал область предполагаемого живота. Хотя осмотр не выявил криминала, Богоподобному У-Даву показали огромный кулак громилы Богатырской Силы и нарисовали на боку еще одну звездочку. Богоподобный У-Дав плохо понимал, зачем звездочки, но носить ему их нравилось. Однако исчезновение огорчило и его. - Та хиба ж вин мэнэ нэ кум! - закручинился Богоподобный У-Дав.

- Лицемер! - сказал ему Сануда и отвернулся.

А неприятности только начинали не кончаться.

Путь до следующего города занял немного времени, а молва намного опередила отряд. Сборы несколько упали, и к тому же все (кроме Богоподобного У-Дава, который был вне себя от счастья) порядком устали и у харчевни семейки проглотитов не сразу заметили, что как-то так запросто исчез Фону. Было мнение что он не исчез, а лихо укатил на вновь изобретенном быстропеде и к ужину вернется. Тем не менее Сануда сгоряча пнул Богоподобного У-Дава, а тот привычно подставил ему свой звездно-полосатый бок.

Громила Богатырская Сила за ужином рассказывал скабрезную историю про Али-бабу и сорок мужиков, c подковыркой поглядывая на Армаду-сан. Армада-сан проявил большую заинтересованность и даже некоторое беспокойство, но Сануде показалось, что он немного обиделся. Как бы там ни было, но поутру, судя по следам, найденным на заборе, в курятнике и даже на потолке хозяйской молельни, Армада-сан мучительно исчезал по-одному.

Без Армады-сан сосчитать самураев до тридцати восьми было уж совсем непосильной задачей. - Они все время перемещаются в пространстве, - печально сказал Сануда.

- И во времени, - хищно улыбаясь, добавил Богоподобный У-Дав. - А правда, куда они все подевались?

Ну, такого цинизма и от него не ожидали - не ожидали Сануда и Кабако-сан, потому что громила Богатырская Сила, привычно заходя с тыла, однажды так и не вышел из из придорожного тумана...

- Гад ненасытный, - по-привычке не удержался Сануда.

- Огнедышащий и громоповергающий, - уточнил Богоподобный У-Дав, прихлебывая напиток Циянь.

Не говоря о тяжких подозрениях в его адрес, тащить Богоподобного У-Дава вдвоем было совсем уж невмоготу.

- Иди-ка ты сам! - сказал Кабако-сан, - Мы догоним.

- А не обманете? - спросим осторожный Богоподобный У-Дав.

- Ну ты ж тогда налетишь, закроешь полнеба, деву на выкуп, коня на обед, молодца на ужин... В общем, сам знаешь. Да и меч забери - тяжел больно.

Так Богоподобного У-Дава надули повторно.

- А в самураях-то я куда круче! - подумал Богоподобный У-Дав, уже одиноко шествуя по Язвиньской дороге, помахивая самурайским мечом и гордо глядя, как встречные пейзане подобострастно снимают перед ним шляпы и прикрывают наколки. "Надо будет сказать Сануде, чтобы внес меня в список". Отвлекшись на горделивые мысли, он зацепился за куст чертополоха "бя-ку" и тут это случилось...

- Затычку!!!.. - страшным голосом закричал Богоподобный У-Дав, стремительно между тем превращаясь в Обыкновенного У-Жо...

И некому было уже сказать заключительный стих:

- Видишь то, что не знаешь, слышишь - не разумеешь, чуешь - не поймешь.

Один лишь помощник уму -

Шляпа из рисовой соломы с удобными завязочками под подбородком

из камышовой веревки...

Но молва не кончается тем, что кто-то лопнул и хлопнул!

Весть об этом славном подвиге распространилась повсюду, и даже правитель каменистого острова Скокку герой Юм`ору не удержался и произнес: - О-о-о!.. - чего от него нельзя было добиться даже пыткой слабительным. Опомнившись, он обложил непомерной данью соседнюю деревню,, а также острова Закусю и Засосю, но даже это никак не затмило блистательной славы тридцати восьми отважных самураев.

Меж тем из прочих стран стали доходить совсем уже престранные описания. Кабако-сан даже несколько огорчало, что на некоем варварском наречии его имя преобразовалось в Карабасу (что означало "длинная черная борода"), а Сануда из благовоспитанного юноши превратился в деревянного мальчонку, сотканного из противоречий. Говорят также, что Идито-сан встречали при дворе знатной дамой с тремя детьми семнадцати, девяти и трех лет - прямыми потомками Богоподобного У-Дава...

Время былинных героев прошло безвозвратно само собой. Быстропеды же не прижились в связи с появлением ослов и почтовых голубей.

- А вы слышали продолжение сказки? Буратино стал большим человеком, а имя и дело папы Карлы пережили свое время, но тут Бармалей и Дуремар напали на Советский Союз и отравили артезианский колодец на даче у ответственного работника, зато потом Бармалей перековался на Беломорканале, названном за это его именем, и теперь работает в детдоме для умственно неподготовленных детей.

- А Дуремар?

- Что Дуремар?

- Ну, Дуремар... Что с ним стало?

- Ах, Дуремар! Так, так... Дуремар! Значит, Дуремар. Ну что ж, кому надо разберутся - что Дуремар, кто Дуремар и почему Дуремар. Дуремар, понимаешь... Запишем, запишем - "Дуремар..."

Да, много такого всякого разного утекло с тех пор...

Но и поныне со ступеней храма Синёмани доносится голос под киндзмараули:

- Памяти Богоподобного У-Дава, злодейски надутого бандой Фуяньских милитаристов, оркестр играет, а личный состав поет народную песню "Не забуду Отца Родного". Одновременно Ансамбль оперы и балета Театра песни и пляски исполняет героический па-де-цвольф "Жизнь за вождя" композитора Брута Сырромятного на ту же музыку. Итак, дается старт тракторопробега под девизом "Кто нас надуть придет, тот от натуги и лопнет!"

Да будет так, а как же иначе!?