Глава первая. Историко-географическое положение Южной Руси в начале 17 века.
Параграф первый. От Киевской Руси к Речи Посполитой.
Многие люди, особенно получившие образование в постсоветское время представляют историю своей страны, как нечто незыблемое, неизменное, застывшее в веках. Для некоторых российских школьников и даже студентов непреложен тот факт, что Россия существовала со времен Рюрика; казахов учат, что они прямые потомки саков, которые, правда, куда-то исчезли с территории современного Казахстана примерно 2500 лет назад; ну а украинская молодежь убеждена, что Украина древнее России и всех народов вместе взятых, что Древнерусское государство, это и была Украина, которая и в X веке уже являлась государственным образованием, имела обширные связи с Западной Европой и занимала ту же территорию, что и сейчас, включая Крым, а Черное море иначе, как Украинским, даже греки и римляне не называли.
Но зачем удивляться школьникам или студентам, если сказать, которым что Александр Невский разгромил немецких фашистов на Куликовом поле в 1812 году, то многие из них воспримут это как истину, когда и серьезные историки порой в своих работах смешивают понятия, относящиеся к разным историческим эпохам. Именно поэтому, чтобы понять о чем идет речь, в исторических исследованиях, прежде всего необходимо четко обозначать параметры времени и пространства, ибо Франция при короле Людовике XI, совсем не одно и то же, что Франция при Луи XIV.
Поэтому представляется, что небольшой экскурс в историю Польши и Литвы X-XVII веков будет полезен для более четкого представления о географических и социально-политических особенностях края, охваченного в 1648 году восстанием Богдана Хмельницкого.
Процесс децентрализации, а затем и распада дотоле в целом единого и могучего Древнерусского государства, начало которому положила Киевская Русь при князе Олеге, стал заметен уже во второй половине XII века при Юрии Долгоруком. Но когда его сын Андрей Боголюбский отказался занять великокняжеский киевский престол, а в 1171 году его войска под командованием сына Мстислава захватили и разорили стольный град Киев, стало понятно, что единого Древнерусского государства больше нет. Подобного кощунства никто из князей, потомков Рюрика, никогда прежде себе не позволял, хотя за обладание верховной властью в Древнерусском государстве боролись и Владимир Святой, и Ярослав Мудрый, и Изяслав, да и другие честолюбивые соискатели великокняжеского престола. После того, как в начале XIII века Киев еще разоряли и войска Всеволода Большое гнездо, а затем Рюрика, Киев утратил свою верховную роль в Древнерусском государстве, распавшемся в начале XIII века на 15 великих княжеств и примерно 250 мелких. По сложившейся традиции киевский престол еще продолжал оставаться привлекательным для князей до самого нашествия Батыя, однако, Киевской Русью постепенно стало именоваться не все Древнерусское государство, как прежде, а лишь территория самого Киевское княжества, включая сюда Переяславль-Русь ( в отличие от Переяславля в Залесской Украйне), Канев, Корсунь и по-видимому Черкассы, то есть Киевская Русь в "узком" смысле приблизительно в границах конца IX начала X веков. Правда, Корсунь и Канев возникли позднее, уже в XI веке.
Дальнейшему распаду Древнерусского государства способствовало и первое столкновение с войсками Чингиз-хана на реке Калка. Хотя южнорусским князьям и удалось временно объединиться, собрав свыше 80 тысяч воинов, но почти в три раза меньший по численности монгольский корпус Джубе и Субедэя нанес им страшное поражение, от которого Южная Русь долго не могла оправиться. То обстоятельство, что Владимиро-Суздальское и Рязанское княжества не пришли на помощь своим южнорусским соседям в сражении с монголами, явилось одной из причин ускорившегося процесса их отдаления друг от друга, который ко времени нашествия полчищ Батыя на Северо-Восточную Русь достиг своей кульминации. Конечно, даже еще в 30-х годах XIII века Киев сохранял свою привлекательность, как великое княжество, но его роль в общественно-политической жизни Древнерусского государства существенно ослабла, переместившись во Владимир, где княжили сыновья Всеволода Большое гнездо, вначале Константин, затем Юрий.
В начале XIII века из пятнадцати великих княжеств самыми могущественными считаются четыре: Владимиро-Суздальское, Волынское , Черниговское и Смоленское. В 1236 году на короткое время киевский престол занял брат великого Владимиро-Суздальского князя Ярослав Всеволодович, но уже на следующий год Юрий Всеволодович погиб на реке Сити в битве с войсками Батыя и Ярослав оставил Киев, заняв вакантное место великого князя во Владимире. После него в Киеве стал княжить Михаил Черниговский ( сын Всеволода Чермного, а не Всеволода Большое гнездо, как ошибочно указал Кир Булычев в своих "Тайнах истории"). Михаил был известен интригами против Ярослава и между ними существовала откровенная вражда. Правда, в те два или три десятилетия перед нашествием Батыя, на Руси шла настоящая война "всех против всех". Отец воевал с сыном, дядя с племянником, братья друг с другом. Более 250 княжеств, которых даже профессиональные историки вряд ли смогут перечислить, постоянно находились в состоянии войны, кто с кем. Михаил в этом плане также был сын своей эпохи, но к тому же не отличавшийся особым умом и храбростью. Кощунственно предав в 1240 году казни посла монгольского принца Мункэ, внука Чингис-хана, Михаил, когда осознал, что натворил, вынужден был бежать в Венгрию, безуспешно пытаясь создать там антимонгольскую коалицию. Свято место пусто не бывает, поэтому Даниил Галицкий, воспользовавшись этим бегством, присоединил Киев к своему Галицко-Волынскому княжеству, но в канун Западного похода Батыя сам оставаться в нем не стал, поручив оборону Киева воеводе Дмитрию. Овладев бывшей столицей Древнерусского государства, Батый разорил ее до основания и возвратившемуся вскоре в родные края князю Михаилу даже пришлось какое-то время жить на днепровских островах, так как в городе не осталось подходящего жилья, а затем перебраться в Чернигов на свой великокняжеский престол. После его смерти в Орде, великокняжеский престол в Киеве получил от монголов Александр Ярославович, но разоренный город, тем более фактически находившийся во владении его свояка Даниила Галицкого, мало привлекал Невского, поэтому он продолжал княжить в Переяславле-Залесском.
В середине 50-х годов князь Галицкий, люто ненавидевший монгольских завоевателей,с благословения римского папы стал монархом в преобразованном им в королевство Галицко-Волынском княжестве, в состав которого вошел и Киев.Однако это королевство просуществовало недолго и в 30-х годах XIV века прекратило свое существование, разорванное на части Польшей , Великим княжеством Литовским и частично Венгрией. При этом Волынь, Полесье и Киевская Русь (просто Южная или Малая Русь, как она с этого периода стала именоваться дореволюционными и современными историками) с Киевом и прилегающими к нему землями по правому берегу Днепра, а также Переяславлем-Русь по его левому берегу перешла к Литве, а большая часть Галиции ( бывшей Червонной Руси, покоренной Владимиром Святым в конце X века)- к Польше. За обладание Подолией между Литвой и Польшей долгое время шла борьба, закончившаяся в XV веке победой поляков. Галиция с центром во Львове на непродолжительное время попала под австрийское владычество, но с середины XIV века уже окончательно отошла к Польше, получив у поляков название Русь. Управлял ею назначаемый королем воевода русский, ставка которого находилась во Львове. Волынь и Киевщина с Переяславлем, Каневом, Черкассами, Корсунем, населенными также русскими людьми номинально управлялись литовскими властями, а фактически большей частью потомками старинных русско-литовских князей Сангушко, Четвертинских, Вишневецких, Чарторыйских, Острожских и т.п. Большинство населения здесь, как и сами князья, исповедовали православие, но острых противоречий между римско-католической и православной конфессиями не было, точнее с момента создания конфедерации Польши и Литвы при литовском князе Ягайло (Ягелло), ставшем польским королем в конце XV века, эти противоречия то обострялись, то затухали. Все же католическая религия постепенно медленно, но уверенно прокладывала себе путь в Литву
Сближение между Польским королевством и Великим княжеством Литовским началось давно, но после того, как польский трон занял Ягайло эти два государства образовали конфедерацию, которая в 1569 году (Люблинская уния) была преобразована в Речь Посполитую -единую державу, аристократическую республику, включавшую в себя Корону (Польшу) и Княжество (Литву). С этого времени в Южной Руси ( то есть на Киевщине и в Подолии, а также и на Волыни) стали расселяться великопольские магнаты, осваивая, как пустующие территории в Заднепровье, так и получая от короля коронные (государственные) земли в награду за службу или в управление. Еще раньше по примеру Великой Польши в Литве, и естественно в Южной Руси, было введено административное деление на воеводства, каштелянства и староства, во главе которых теперь, после объединения государств, назначались наряду с местными магнатами из русин, представители великопольской шляхты. Здесь же стали постоянно находиться великий коронный и польный коронный гетманы, в обязанности которых входила охрана и оборона южных пределов Речи Посполитой от татарских и турецких набегов, чем ранее занимались литовские воеводы и литовские гетманы..
Русский народ, потомки восточных славян (русины, как их называли литовцы), исстари населявший этот край, и чувствовавший себя достаточно вольготно под властью Литвы (тем более, что на местах властные полномочия осуществляли представители своей русской шляхты), нововведения Люблинской унии принял без энтузиазма, так как усиление эксплуатации поспольства (крестьян) не замедлило сказаться. Введение нового административного деления значительно увеличило аппарат управления, для содержания которого население стало облагаться дополнительными налогами. Старосты, получая в управление обширные территории, назначали себе в помощники дозорцев (подстарост), которые непосредственно осуществляли властные полномочия в том или ином повете. По их примеру и великопольские магнаты, оставаясь в своих родовых замках, для управления полученными в Южной Руси землями назначали управителей, основной задачей которых являлся сбор налогов. С этого времени и возникла поговорка "не так страшен пан, как подпанок", поскольку и дозорцы и управители зачастую требовали уплаты налогов в двойном или даже в тройном размере. Жаловаться же на их произвол и беззаконие было некому. Со временем получила распространение практика передачи земли в аренду иудеям, которые в свою очередь сдавали ее в субаренду крестьянам, вынужденным помимо обычных налогов, платить еще и евреям за аренду земли.
Если Люблинская уния была заключена по инициативе поляков при вялых ( после смерти Николая Черного Радзивилла) попытках сопротивления со стороны литовской знати, то Брестская уния 1596 года, объединившая католическую и православную религии, явилась, как это, на первый взгляд, не странно, результатом усилий высших иерархов греческой церкви, недовольных тем, что на церковные дела все чаще оказывало воздействие возрастающее влияние братчиков. Католические же епископы поначалу к этой унии относились довольно прохладно и лишь позднее оценили в полном объеме преимущества новой униатской церкви, которая по существу явилась той же римско-католической. Основная масса русского народа исповедовала греческую религию с дедов-прадедов, поэтому крайне негативно отнеслась к униатской церкви, продолжая исповедовать православие, которое теперь было объявлено схизмой, то есть ересью. Церкви закрывались по всему краю, а порой передавались в аренду иудеям, которые за совершение религиозных обрядов стали взымать плату. Часть русской православной шляхты во главе с князем Константином Острожским выступала против религиозной унии, но большинство русских шляхтичей приняли католическую веру и даже стали переделывать свои фамилии на польский лад. Польское правительство к ним относилось лояльно, назначая на должности в органах местного управления, к которым доступ схизматов даже знатных родов был ограничен.
Усиление польского гнета и своеволия панов на Украине, начавшихся после Люблинской унии, к началу 90-х годов ХУ1 века стало вызывать недовольство широких слоев населения, как крестьян, так и мещан, с правами которых стали считаться все меньше и меньше, но зато облагали все новыми и новыми налогами. Недовольство было всеобщим и закономерно вылилось в первые восстания, активную роль в которых играли запорожские казаки (Косинского, Наливайко и Лободы).
Историки до сих пор не знают точного ответа на вопрос о том, когда в низовьях Днепра возникли первые казацкие объединения, но известно, что еще в начале XVI века один из польских военачальников Предислав Лянцкоронский прибегал к их помощи в борьбе с татарами, а в начале 30-х годов литовский вельможа староста Каневский и Черкасский Евстафий Дашкович даже поднимал вопрос на сейме о создании казацкой стражи из 2000 человек на островах за днепровскими порогами. Во второй половине этого столетия запорожское казачество превратилось уже в реальную силу, которой польское правительство попыталось придать организованный характер. При короле Стефане Батории был создан первый казацкий полк, который имел свое знамя и другие клейноды, а входившим в его состав казакам выплачивалось денежное довольствие и выдавалось сукно на обмундирование. Полк возглавлял специально назначенный старший, ставка которого располагалась в Терехтемирове, где был оборудован и казацкий госпиталь. Казаки полка имели ряд привилегий и льгот. Полк подчинялся непосредственно великому коронному гетману и входил в реестр коронного войска. Однако численность этого полка не превышала 1000 человек и в него вошли далеко не все казаки, обитавшие в нижнем течении Днепра. Да и сам этот полк после смерти Батория прекратил свое существование, но затем вновь был восстановлен на непродолжительное время и меньшей численностью. Большая же часть казаков, не включенных в состав реестра, продолжала вести вольный образ жизни, вначале объединяясь в несколько кошей (станов), а по всей видимости, в конце 70-х годов образовалось и военно-политическое объединение низовых казаков, известное, как Запорожская Сечь. По свидетельству посла австрийского императора Рудольфа II Габсбурга моравского дворянина Эриха Ляссоты, побывавшего в июне 1594 года на острове Базавлук в Чертомлыкском Днеприще, где в то время размещались запорожцы, всего их насчитывалось не менее пяти тысяч, хотя, по словам гетмана Богдана Микошинского общая численность Запорожского Войска была в два раза больше. Примерно также оценивают количество низового воинства и польские источники. Но полной ясности в этом вопросе нет. Сама казацкая старшина в письме цесарю насчитывала казацкого войска для дальнего похода шесть тысяч "старых казаков, избранных людей". Сюда не включались те из них, кто занимался хлеборобством и отхожими промыслами в "пограничных краях", а также те запорожские ватаги, которые Сечь не признавала, считая их просто бродягами и разбойниками. По польским известиям в восстании Григория Лободы и Семерия Наливайко принимало участие 10 тысяч запорожцев, а епископ Верещинский считал, что всего казацкая общность в низовьях Днепра насчитывает примерно 20 тысяч человек.
Французский инженер Г.Л. Боплан, находившийся Южной Руси несколько десятилетий и принявший участие здесь в строительстве или укреплении полусотни городов (как он сам утверждал), в том числе Бара, Кодака, ряда местечек в Заднепровье, писал в середине 17 века, что территория низа Днепра, место обитания казаков, поляками называлась украйна ( окраина). Э.Ляссота в своем "Дневнике" относит к Украйне (Украине) также Подолию, Киевщину и даже Волынь. Кто из них более прав, сказать трудно, так как ко времени восстания Богдана Хмельницкого Украиной ( Украйной) стала именоваться территория Киевщины, Заднепровья и частично Подолии, то есть Брацлавское, Черниговское и Киевское воеводства. Запорожская Сечь сюда уже не включалась, как можно судить из письма Н.Потоцкого королю, написанном в марте 1648 года. Коронный гетман как раз и оправдывал преждевременный ( по мнению Владислава IV) ввод коронных войск на Украину, желанием гетмана не допустить сюда восставших казаков с Запорожья.
Само же понятие Украина (Украйна), как обозначение территории Южной Руси ( или ее части) без указания четких ее границ впервые в польских официальных документах стало появляться только после Люблинской унии, то есть в последнем тридцатилетии 16 века. Причем, это ни в коей мере не было связано с каким-либо административным, а тем более государственным устройством, как и понятия Приднепровье, Заднепровье, Покутье ( нынешняя Ивано -Франковская область, только с центром в Коломые) и т.п. Понятие это ( украйна), имеющее старославянские корни было в ходу и у поляков, и у русских. Так еще во времена Юрия Долгорукого Северо-Восточную Русь называли Залесской Украйной, а во времена Московского государства его юго-восточные территории назывались рязанской украйной, слободской украйной ( в районе Белгорода и Чугуева) и т.п. Согласно "Толковому словарю живого великорусского языка" В.Даля слово "Украйный" понимается в значении: " украинный, крайний. на краю чего находящийся, дальний , пограничный , порубежный, что на дальних пределах государства. Сибирские города встарь назывались украйными. А город Соловецкой место украинное. Украй, УКРАЙНА , область с краю государства или украйная..."
Таким образом, понятие украйна, украина -это лишь обозначение определенной территории или исторической области, но ни в коем случае не государства или государственно-территориального образования, с чем никак не могут согласиться украинские националисты. Идеологи украинского сепаратизма не могут смириться с мыслью, что государства Украина до начала XX века никогда не существовало, поэтому пытаются представить ( и заодно переписать) историю таким образом, будто Киевская Русь при Святом Владимире , это и есть Украина, а Святослав, Ярослав Мудрый, Владимир Мономах, Игорь Новгород-Северский ( " Слово о полку Игореве") -это исконно украинские князья. Само собой, в их понимании, королевство Даниила Галицкого- это тоже Украина, а при Богдане Хмельницком, якобы также существовало независимое украинское государство, в форме т.н Гетманщины, позднее порабощенное Москвой в 1654 году. Вот в этом чудовищном искажении исторической правды и таятся глубинные корни ненависти, раздуваемой националистическими украинскими кругами к Росиии и к русским. В "незалежной" Украине, начиная с 90-х годов эта ненависть умело направлялась на самом высоком уровне ее президентами Кучмой и Ющенко, а с февраля 2014 года откровенно фашистскими лидерами Хунты, захватившими власть в государстве.
Справедливости ради, следует отметить, что советская историческая наука также искажала факты в угоду национальным республикам, в частности Украине. В ходу был миф о воссоединении в 1654 братских народов ( который бытует и сейчас), о присоединении Украины ( которой никогда не было, как государства ) к России ( которая так стала называться полвека спустя), об Освободительной войне украинского народа ( никогда не существовавшего) против польских панов и т.п. Плоды искажения истории, которая сама по себе наука точная и объективная, но абсолютно беззащитная перед насилием власть имущих, которые поступают с ней, как с продажной девкой, мы пожинаем сейчас и будем пожинать их еще долго.
А что касается современных украинских националистических лидеров, гордящихся своей "незалежностью", то им следовало бы каждый день на коленях молиться В.И.Ленину и воскурять фимиам КПСС, за их национальную политику. Если бы большевики пошли по пути, предложенном в свое время И.В.Сталиным и ограничились "культурной автономией", то никакой Украины сегодня в помине бы не было, как в прочем, и других союзных республик, ставших вдруг независимыми после распада Союза. Да и сам Союз непременно бы сохранился ибо причины его распада заключались не столько в идеологии или экономике, сколько в обострившихся ( из-за диверсии западных спецслужб) национальных проблемах.
Параграф второй. Географические границы южнорусской Украйны в середине 17 века.
Юго- восточное порубежье Речи Посполитой в междуречье Днепра и Днестра конца 16- первой половины 17 веков напоминало зубчатую линию проходящую от Каменца-Подольского до Чигирина. Каменец или Каменец-Подольский, история которого, как поселения, уходит в глубокую древность, ко времени восстания Хмельницкого представлял собой могучую крепость в скалистом петлеобразном выступе реки Смотрич, притоке Днестра, насчитывавшую, по данным 1635 года,12 тысяч жителей. До 1569 и после 1648 годов здесь располагалась ставка коронных гетманов, основной задачей которых являлось отражение набегов буджацких татар и турок на польское пограничье. Дальше к северо-востоку туркам и татарам угрожала неприступная крепость ( со времени ее перестройки Г.Л. Бопланом) Бар, пожалуй, самый мощный форпост Речи Посполитой на Волынско-Подольской возвышенности после Каменца. К югу от Бара на Днестре в 1595 году на месте старинного поселения Иеремией Могилой был выстроен замок, названный позднее в его честь Могилевом или Могилевом-Подольским. Еще ниже в излучине Днестра на границе с Молдавией находился Ямполь, о котором в письменных источниках впервые упоминается с конца 16 века, когда, по некоторым сведениям, население его составляло примерно 1600 жителей. Судя, по карте Г.Л.Боплана, особых укреплений здесь не было, город был обнесен валом и частоколом. Далее за Ямполем к югу и юго-востоку, начиналось Дикое поле, а по побережью Черного моря шли турецкие поселения Хаджибей, Тягинь (Бендеры), Аккерман ( Белгород). Почти строго к востоку от Бара находилась Винница, превращенная в начале 17 века в мощную крепость с использованием укреплений старого полуразрушенного монастыря -Муров. До этого на острове Кемп посреди Буга был выстроен деревянный замок. Винница в конце 16 века почти ежегодно подвергалась нападениям татар, которые, например, в 1575 году с территории Подолии, Волыни и Галиции угнали в плен 55 340 человек, захватили 150 тысяч лошадей, 500 тысяч голов крупного рогатого скота, 200 тысяч овец. Ниже по течению Буга находился центр брацлавского воеводства Речи Посполитой, город Брацлав, упоминающийся еще с 14 века, о котором сохранилось мало сведений. Судя по всему, особых фортификационных сооружений он не имел. Данных о численности его населения ко времени восстания 1648 года не сохранилось , но в конце 19 века оно не превышало 7 тысяч. Можно лишь предположить, что в середине 17 века в нем проживало несколько больше жителей, так как брацлавский полк Данилы Нечая являлся самым крупным в Войске Запорожском и насчитывал до 20 тысяч казаков. Далее к востоку от Брацлава находилась Умань, город, известный с 1616 года (по судебным документам). В 1629 году в нем насчитывалось 1067 "дымов", то есть примерно 5-7 тысяч жителей, но уже к середине 17 века в Умани только обложенное налогом население составляло 9600 человек. Видимо, город к 1648 году значительно разросся. Особо увлекающиеся современные украинские историки вполне серьезно утверждают, что уже в 1576 году при Стефане Батории существовал Уманский казацкий полк, но такое утверждение противоречит всем известным историческим фактам. Следующим "зубчиком" воображаемой линии польского порубежья являлся Корсунь, расположенный в 140 километрах к северо-востоку от Умани, несколько ниже от него на днепровском берегу Черкассы и еще южнее Чигирин, находившийся в нескольких верстах от впадении Тясмина в Днепр.
В самом устье Тясмина воеводой русским Яном Даниловичем в 1616 году был основан "на шляху татарском" в Корсунское староство, городок Крылов (Новогеоргиевск,Александрия), затопленный в начале 60-годов 20 века в связи со строительством Кременчугской ГЭС. К моменту его основания Крылов насчитывал порядка 200 дворов (1000-1200 жителей), управлялся по законам Магдебургского права. Подымный реестр 1631 года упоминает о 50 оседлых "дымах" и 200 огородниках.
Для полноты картины можно упомянуть еще городок Ладыжин, находившийся между Брацлавом и Уманью,с населением примерно 6000 жителей, а также Лысянку, вотчинное поместье Яна Даниловича, находящееся между Уманью и Корсунем.
На карте Украины Г.Л.Боплана, к территории которой он относит Брацлавское и Киевское воеводства,а также Заднепровье, Дикое поле отмечено ниже условной линии Ямполь (на Днестре), Новое Конецполье (на Буге), Умань и Чигирин. Южнее этой условной границы населенных пунктов на карте практически не отмечено, но плотность заселения Подолии и Киевщины ( то есть современных Киевской, Черкасской и Винницкой областей Украины) очень велика, села и местечки располагаются вплотную друг к дугу, а надо еще иметь в виду, что на ней отображены далеко не все мелкие села и хутора.
Из вышеприведенного обзора не трудно сделать вывод, что заселение Подолии и Приднепровья особенно активно происходило после Люблинской унии, когда здесь начинает расселяться польская шляхта из Великой и Малой Польши, осваивающая новые территории.
На той же карте, относящейся к 30-40 годам 17 века французский инженер отмечает границу расселения в Заднепровье по линии Кременчуг ( на левом берегу Днепра), Голтва ( Псел), Гадяч, Полтава ( Ворскла), Ромны и далее к Конотопу и Борзне. При этом обращает на себя внимание, что территория северо-западнее Голтвы и Миргорода (то есть современные Полтавская, часть Черниговской и часть Сумской областей) изрядно заселена, хотя по воспоминаниям запорожцев-участников восстания Семерия Наливайко и Григория Лободы, проходивших левым берегом Днепра, здесь была совершенно пустынная местность.
Согласно боплановской карте особенно густо заселена территория Посулья, с центром в Лубнах,- вотчина князей Вишневецких. Сохранились данные о численности населения почти всех населенных пунктов Заднепровья того периода, но здесь я ограничусь ссылками только на наиболее крупные из них: Лубны-2646 хозяйств и 40 мельниц; Хорол-1297 хозяйств и 8 мельниц;Полтава-812 хозяйств и 11 мельниц;Лохвица-3325 хозяйств и 35 мельниц;Ромны-6000 хозяйств. Эти цифры довольно внушительны, но видимо, в них нет преувеличения, так как согласно реестрам 1649 года Войска Запорожского на территории Заднепровья ( когда еще не отмечалось повального переселения ее населения в московские пределы), не считая левого берега Киевщины, дислоцировалось шесть казацких полков, общей численностью 13 тысяч человек, три из которых приходилось на бывшие земли князя Вишневецкого. При этом в прилукской сотне числилось 400 казаков, в лохвицкой и роменской по 300, в сотнях других местечек от 100 до 250 казаков. Часть владений князей Вишневецких были присоединены отцом Иеремии в Смутное время из московских северских территорий и позже закреплены за ним решением сейма. Колонизация этих земель, как и Заднепровья в целом ускорилась в 30-е годы, когда Иеремия Вишневецкий стал завлекать туда население правого берега Днепра. За обладание этими неосвоенными территориями, приносившими баснословные доходы, между польскими магнатами происходили постоянные конфликты. В частности, маршал Казановский, не моргнув глазом, отнял у князя Иеремии Ромны с прилегающими землями, на которые у Вишневецкого имелись соответствующие документы о праве собственности. Между двумя магнатами разгорелся конфликт, Иеремия даже решением суда был банитован, но, в конечном итоге, Казановский уступил ему Ромны, получив сто тысяч злотых компенсации. Аналогичный конфликт у Вишневецкого возник из-за Гадячской волости, которую теперь уже он отнял у Александра Конецпольского. Дело дошло до сената и едва не закончилось мятежом. Все же Вишневецкому пришлось отдать за Гадяч в качестве отступного тоже сто тысяч злотых. На этой почве отношения между ним и Александром Конецпольским надолго испортились, хотя они были свояками. Гораздо хуже пришлось князю Иеремии и киевскому воеводе Тышкевичу, на поместья которых неоднократно совершал наезды коронный стражник Лащ, получивший в 1638 году за заслуги перед Короной казацкую "столицу" Терехтемиров. Находясь под покровительством великого коронного гетмана, Самуил Лащ творил, что хотел, но когда Конецпольский в марте 1646 года умер, Тышкевич со своим хоругвями налетел на имение Лаща и разнес его в пух и прах, жестоко отомстив за прежние обиды. Конечно, борьба панов между собой отражалась на местном населении и не случайно сложилась поговорка "паны дерутся, а у холопов чубы трещат".
С одной стороны колонизация Заднепровья увеличила доходы местных магнатов в разы, но с другой создала и ряд проблем, о которых еще в 1638 году, пророчески предупреждал Николай Потоцкий, усматривая в новых слободах и местечках очаги будущих бунтов. Усиление эксплуатации посполитых, заметно возросшее к началу 40-х годов, не могло не вызвать ответной реакции у людей, еще не так давно чувствовавших себя вольными. И хотя любая попытка противодействия панскому гнету и произволу жестоко подавлялась, у населения накапливалась все большая озлобленность по отношению не только к польским магнатам,, но и к полякам вообще. Русское население края все больше стало видеть в поляках своих поработителей, не только в социальном отношении, но прежде всего своих заклятых врагов в национальном смысле.
Глава вторая. Запорожская Сечь и реестровое казацкое войско. Казацкие восстания 30-х годов 17 века.
Возвращаясь. после этого краткого отступления, к основной теме, следует согласиться с теми историками, по мнению которых, глубинные корни восстания под руководством Хмельницкого следует искать в истории Запорожской Сечи и само это восстание, являлось звеном в цепи продолжающихся выступлений казаков против попыток властей Речи Посполитой ограничить их права и привилегии, которыми они были наделены при Стефане Батории и которые им были подтверждены во времена Сагайдачного королем Сигизмундом III. У читателя, не особенно знакомого с историей этого вопроса, неминуемо возникнет мысль, каким образом права и привилегии, которые Стефан Баторий даровал казацкому отряду численностью 1000 человек, все Войско Запорожское с течением времени стало считать своими. Ответ на этот вопрос достаточно прост и заключается он в том, что при походе Лжедмитрия на Москву к нему присоединилось примерно 12 тысяч казаков, ставших костяком армии Самозванца. Всего же в период с августа 1604 года по конец 1612 года в походах на Москву участвовало, по воспоминаниям запорожцев, до 40 тысяч казаков. Правда, настоящих потомственных запорожцев-товарищей среди них насчитывалось от силы 4-5 тысяч, остальные были просто авантюристы, объявившие себя казаками в расчете на военные трофеи. После ухода гетмана Ходкевича из Москвы в июле 1612 года и изгнания оставшихся захватчиков из Китай-города 1 ноября того же года, тысячи этих самозванных казаков разбрелись частью по югу Московского государства, частью по Белоруссии, но в основном по Заднепровью и правому берегу Днепра, занимаясь грабежами и разбоями. Среди них собственно запорожцев было не так уж и много, большей частью это были посполитые, присоединившиеся к походу на Москву с целью наживы, молдаване, белорусы, вовсе не имевшие отношения к запорожскому войску. Польское правительство, недовольное их поведением, требовало от Запорожья навести порядок в рядах своих "казаков". Гетман Сагайдачный, как мог открещивался от самозванцев, но часть из них, видимо, ему пришлось взять под свою руку и включить в состав Запорожского Войска, привлекая их для морских походов против Крыма и Турции. Польские власти из-за этого косо посматривали на Запорожье, но тут случился поход королевича Владислава на Москву ( 1618 год) и полякам понадобилась вся мощь казацкого войска. Воспользовавшись этим, Сагайдачный со всеми, кто хотел присоединиться к запорожцам, поспешил на помощь полякам, стоявшим уже в Тушине. Привел королевичу Владиславу он двадцать тысяч конного войска, чему тот был несказанно рад.
В дальнейшем поход закончился неудачей, но казаки свою задачу выполнили, что позволило Конашевичу-Сагайдачному ( получившему от королевича Владислава уже официально булаву старшего Войска Запорожского) поставить вопрос о создании войскового реестра. Речь шла не о правительственном реестре, как при Стефане Батории или позднее после Куруковской войны,а о реестре именно Войска Запорожского, в который он намеревался включить всех, кто был с ним в походе на Москву, то есть примерно 20 тысяч человек. Но даже, несмотря на заслуги лично Сагайдачного и запорожцев в московском походе, польское правительство на столь большой реестр пойти не захотело, главным образом потому, что включенным в реестр необходимо было платить жалованье (10 злотых в год), а денег в польской казне, как обычно не было. После некоторого препирательства был согласован реестр в 10600 человек ( 1619 год), казакам возвращался Терехтемиров в качестве гетманской ставки, где располагался арсенал и госпиталь, они получали право избирать себе старшего ( гетмана) и старшину, включая полковников и сотников. Среди других привилегий существенным было освобождение их от уплаты налогов и сборов, разрешение селиться на волости, иметь свои земельные участки, гнать пиво, медовуху и водку (горилку) на продажу, семьям погибших казаков назначалась пенсия и пр. Понятно, что льготы эти были важными и запорожцы, включенные в реестр, восприняли их с воодушевлением. Но в реестр не попало, как минимум 10 тысяч человек, ходивших в поход на Москву, да еще столько же просто желающих "записаться" в казаки посполитых из числа тех, кто занимался промыслом в бассейне Днепра, насыпал сторожевые курганы и т.п.. Сагайдачный же при составлении реестра старался включать в него степенных, солидных казаков, имеющих свои наделы в Приднепровье или Заднепровье, не склонных к бунту и своеволию и тех,кто прослужил в войске не менее лвух лет. Естественно те, кто не вошел в реестр, т.н. выписчики, затеяли смуту, избрав себе гетманом Якова Бородавку. Есть сведения, что именно их походы в турецкие пределы вызвали обострение турецко-польских отношений, следствием чего явился разгром войска коронного гетмана Жолкевского при Цецоре и Хотинская войну. В сражении при Цецоре запорожцы не участвовали, а вот к Хотину Яков Бородавка привел по одним данным 40 тысяч конных казаков, по другим ( Мартин Костин)-их было вполовину меньше. Незадолго до начала битвы Сагайдачный, возвратившийся из Варшавы, где он добивался закрепления казацких привилегий у короля, обвинил Бородавку в узурпации власти и тот был казнен по приговору казацкого суда.
Как известно, битва под Хотином продолжалась 39 суток. Победителей не было, поляки с турками сели за стол переговоров, но Сагайдачный в них не участвовал, так как получил тяжелое ранение в руку и вскоре умер. Далее, в основном по вине поляков, разыгралась драма, положившая начало глубокой вражды запорожцев с польским правительством, которая впоследствии ширилась и углублялась. Суть ее состояла в том, что королевские власти согласились выплатить жалованье за участие в Хотинской войне только тем запорожцам, кто состоял в реестре войска, но и то сократили его до трех тысяч. В конечном итоге это явилось (наряду с некоторыми религиозными мотивами) причиной т.н. Куруковской войны, когда польный гетман Станислав Конецпольский , не сумевший победить казаков во главе с их гетманом Марком Жмайлом, вынужден был согласиться на создание реестрового казацкого войска численностью 6000 человек, при сохранении всех льгот и привилегий, полагавшихся всему Войску Запорожскому по реестру Сагайдачного. Кто был зачислен в новый , уже правительственный реестр, стали нести службу в шести городах Украины, а , кто оказался вне его, вернулся к занятию хлеборобством или ушел на Запорожье. После следующего восстания в 1630 году под руководством гетмана Тараса Федоровича ( Трясило), спровоцированном будущим митрополитом Петром Могилой, казаки под Переяславлем нанесли Конецпольскому новое серьезное поражение, но ему удалось договориться со старшиной реестровиков и это восстание закончилось ничем. Несколько лет спустя старшие реестрового войска добились увеличения реестра до 7000 человек и даже получили обещание короля об увеличении его до 8000, но вскоре Сигизмунд III умер и об этом обещании больше не вспоминали.
Этот краткий исторический экскурс показывает, что казакам было за что бороться, ибо их привилегии и льготы были действительно обширными. Само мизерное жалованье ( 10 злотых до 30-х годов или 30 злотых позднее) не играло большой роли, так как в неурожайные годы пуд муки стоил 30 злотых, однако освобождение от уплаты налогов, разрешение иметь свои наделы, гнать пиво и водку на продажу, заниматься отхожими промыслами ( ловлей рыбы, бортничеством и т.п) позволяло реестровикам жить вполне зажиточно. Кроме того, выборность казацкой старшины давала казацкой черни определенную гарантию справедливого к себе отношения и надежды на защиту от притеснений со стороны тех, кто хотел бы посягнуть на их права. Именно ущемления казацких льгот и привилегий проходит лейтмотивом их восстаний в 30-х годах, как и восстания 1648 года, переросшего в настоящую гражданскую войну коренного населения Южной Руси с поляками, поселившимися здесь после Люблинской унии.
Восстание запорожских казаков под руководством Тараса Федоровича (Трясило) явилось последним из казацких восстаний, инспирированных православной церковью либо же имевших существенную религиозную подоплеку. В начале 30-х годов XVII века православные иерархи стали предпочитать решать возникавшие проблемы путем обращения к властям, отстаивая церковные интересы перед королем или сеймом. Привлекать казаков для их решения, церковная власть не желала, понимая, что проще и правильнее искать справедливости у толерантного к православной вере короля Владислава IV, занявшего польский престол осенью 1632 года.
В свою очередь и гетман (старший) реестрового казацкого войска Тимофей Орендаренко не был сторонником конфронтации с польским правительством, стремясь использовать легальные пути для решения вопросов повседневного казацкого быта, связанных с выплатой жалованья, выдачей сукна, увеличением казацкого реестра, расширением льгот и привилегий. Новой генерации иерархов православной церкви, большей частью получивших образование в иезуитских колледжах, казацкая масса была чуждым элементом, и церковные власти , по возможности, избегали с ней контактов, а казаки были больше заняты решением личных проблем, чем участием в общественно-политической жизни края. Такой лояльной по отношению к властям позиции реестрового войска способствовало и то обстоятельство, что уже летом 1631 года Речь Посполитая начала усиленно готовиться к войне с Московским государством, рассчитывая на участие в ней широких казацких масс, включая Запорожскую Сечь. Но в апреле 1632 года умер Божьей милостью король Польский, Великий князь Литовский, Русский, Прусский, Мазовецкий, Жмудский, Ливонский, а также наследный король Шведов, Готов и Венедов. Сигизмунд (Жигмонт) III, по причине чего до избрания нового короля подготовка к военным действиям была приостановлена.
Московское правительство, зная, что у поляков выборы короля дело не одного месяца, воспользовалось бескоролевьем для расторжения в одностороннем порядке Деулинского соглашения и уже летом 1632 года направило войска в северские земли, захваченные Польшей в Смутное время. К концу года московские воеводы заняли Батурин, Ромны, Мену, Миргород, а в декабре приступили к осаде Смоленска. Королевич Владислав, реальный преемник своего отца на польском троне, понимал, что наем войск и созыв ополчения для войны с Москвой займет долгие месяцы, добился в день своего избрания на трон (13 сентября) разрешения от сената на использование в этих целях казаков. Сенат выделил для нужд формируемого казацкого войска 20 тысяч злотых, а новый король выдал казацким послам свое обращение к казакам с призывом быть готовыми выступить на войну для оказания помощи Речи Посполитой. Командование вновь создаваемыми казацкими формированиями на северской территории король поручил каштеляну Каменецкому и старосте Новогород-Северскому Александру Песочинскому. Такое же поручение получил подкоморий Черниговский (староста Носовский) Адам Кисель,а князь Лубенский Иеремия Вишневецкий и сам уже вел военные действия в приграничных районах. Его войско состояло из 10-15 тысяч человек, сообщалось, что к нему примкнули и "запорожские черкасы". Возможно, какая-то часть запорожцев и присутствовала в войске Вишневецкого, но все же основная масса казаков присоединилась к названным выше военачальникам только летом 1633 года.
К сожалению, об участии казаков в военных действиях в приграничных северских районах и смоленской кампании есть лишь краткие упоминания в московских и польских документах. Известно, что Орендаренко, которого на гетманском посту сменил некий Диденко, в 1633 году вновь возглавил реестровое войско и привел к Смоленску 20 тысяч казаков, две третьих из которых не были вписаны в реестр. По другим данным этим корпусом командовал наказной гетман Дорофей Дорошенко, а сам Орендаренко в смоленском походе не участвовал. В числе наказных гетманов в северских землях есть упоминание о Лавринке, Илляше и Тарасе. Среди казацких полковников 1634 года известны корсунский Филоненко, черкасский Григорий, киевский Данила. Имеются сведения, что вместе с Вишневецким воевал и 5-тысячный казацкий отряд во главе с Яковом Острянином.
Военные действия в приграничных районах казацкие формирования под общим командованием Песочинского начали с февраля 1633 года, выступив на Путивль. Было их около 5 тысяч, однако попытка взять город не удалась и они разошлись по домам. В мае уже большими силами Песочинский и Вишневецкий вновь штурмовали Путивль, привлекая к этому и "запорожских черкас", но почти месячная осада города вновь оказалась неудачной и казаки опять разошлись по домам. В этот раз в результате неудачной осады потери составили примерно 4 тысячи человек, как поляков так и казаков. У Острянина дела шли лучше, ему удалось взять приступом Валуйки. Но его попытку захвата Белгорода московские воеводы отразили.
К середине лета энтузиазм у казаков угас и они окончательно разошлись по домам. В пограничье остался один Адам Кисель . которому пришлось отбиваться от московских воевод самостоятельно. Тщетно он ожидал помощи от великого коронного гетмана Станислава Конецпольского, тот держал свои хоругви у южных границ Речи Посполитой, опасаясь турецкого вторжения.
Вновь казаков удалось собрать только для похода вместе с королем под Смоленск, о чем отмечалось выше. Причины того, что они не испытывали особого желания продолжать свое участие в военных действиях объясняются довольно просто- Кисель обещал выплатить им жалованье, но денег на его выплату не было. Об этом пишет в своем донесении Конецпольскому подстароста черкасский Павловский, которого коронный гетман направил для рекрутирования казацкого воинства для похода к Смоленску. Можно предположить, что легаты польского правительства не скупились на обещания, так как около 20 тысяч казаков (или тех, кто так себя называл) все же прибыло в середине сентября под Смоленск на помощь королю, у которого собственного войска было в два раза меньше. Прусский посол Вайнбер, находившийся при короле, отмечал, что все казаки прибыли на конях, ружья у них были длинные, имелась и артиллерия в количестве десяти пушек. Моральный дух казаков был высоким, все рвались в бой.
Действительно, по донесениям польских командиров, казаки сыграли важную роль в обороне Смоленска. Они сражались в боях, шли на приступы, вели разведку, принимали участие в блокаде московских войск В январе -феврале польный гетман Казановский и гетман Орендаренко захватили Дорогобуж, отрезав воеводам Шеину и Измайлову сообщение с Москвой, откуда те ожидали подкреплений. Затем казацкие отряды рассыпались по всей округе вплоть до Белой и Калуги.
Однако, после капитуляции Шеина казаки в дальнейшем походе на Москву участия принимать не стали, переместившись в северские земли, где под руководством наказного гетмана Ильяша вместе с Иеремией Вишневецким и Лукашем Жолкевским осадили Севск. Взять город приступом не удалось, а вскоре заключённое с Москвой Поляновское перемирие прекратило дальнейшие военные действия.
Летом 1633 года большое количество казаков откликнулось и на призыв великого коронного гетмана Конецпольского в его противостоянии на южных рубежах Речи Посполитой с турками и татарами, где к концу года военная кампания закончилась удачно для поляков.
Поляновский мир был заключен 4 (24) июня 1634 года и уже в июле король Владислав IV прибыл в Варшаву, где на сейме потребовал выделения денег для оплаты войскам, принимавшим участие в смоленской кампании. Однако, эта кампания и без того обошлась Речи Посполитой в 6 450 000 злотых ( 2 150 000 флоринов), опустошив казну. Поэтому депутаты сейма с выделением денег для расчета с войском торопиться не стали.
Повторялась ситуация, как и после битвы при Хотине. Воспользовавшись тем, что в числе казацкого войска, сражавшегося под Смоленском и в северских землях оказалось много тех, кто не только не входил в состав реестра, но даже и запорожцами не был, сейм решил создать комиссию для того, чтобы разобраться, кто из участников военных действий казак, а кто полукриминальный элемент, примкнувший к казацкой массе. Такая комиссия во главе с Адамом Киселем вскоре начала работу. В ее состав вошли староста калусский Лукаш Жолкевский, ротмистр Романовский и еще несколько человек. Комиссия столкнулась с массой жалоб участников смоленского похода, которые требовали признать их казаками, выплатить жалованье, защитить от притеснений старост и других польских чиновников. Многие ссылались на обещание короля выплатить деньги за участие в смоленском походе и зачисление в казаки. Кисель обратился за разъяснениями к Владиславу IV, но тот ответил, что никому ничего не обещал, а те, кто принимал участие в смоленском походе считались казаками лишь на период военных действий.
Новый обман со стороны польского правительства вызвал возмущение у всех, кто поверил королю и откликнулся на его призыв. Когда же сейм постановил выплатить жалованье за участие в военных походах лишь тем, кто входил в казацкий реестр, а запорожцам запретил ходить в морские походы, чтобы не нарушить и без того хрупкий мир с Оттоманской Портой, возмущение стало всеобщим. Масла в огонь подлила целая серия постановлений польского правительства, которыми предусматривался пересмотр реестра и исключение из него всех вольнодумцев, бунтарей и тех, кто не хотел подчиняться гетманам и старостам. Было подтверждено также, что казацкий реестр никогда не будет превышать семи тысяч человек, хотя еще три года назад король Сигизмунд III согласился увеличить его до 8 тысяч, а в Приднепровье разместят дополнительный контингент коронных войск. Реестровым казакам были урезаны их права и привилегии, а, кроме того, была предусмотрено возведение на Днепре у Кодакского порога крепости, для постройки которой было выделено сто тысяч злотых.
Подобная позиция польских властей выглядит достаточно странной и мало разумной, ведь казаки (пусть и не все из них реестровики или запорожцы), то есть русские люди, два года проливали свою кровь и не щадили своих жизней ради Короны. И за это поляки расплатились с ними черной неблагодарностью, заложив мину замедленного действия, которая рано или поздно должна была взорваться.
Коронный гетман Конецпольский хорошо осознавал, что никакими запретами казаков ( что реестровиков, что запорожцев) от морских походов не удержать и они будут тревожить Турцию своими набегами, что в канун намечавшейся войны со Швецией было крайне нежелательно. Поэтому он проявил необычайную активность по постройке крепости у Кодакского порога, получившую название Кодак. Работы по ее возведению под руководством французского инженера Гийома Левасера Боплана начались весной и уже в июле 1635 года могучая крепость грозила своими орудиями всем судам, которые передвигались по Днепру, а также контролировала местность по обеим сторонам реки на несколько верст. Официально постройка Кодака объяснялась необходимостью борьбы с татарами, но в первую очередь крепость служила серьезным препятствием для свободного продвижения реестровиков и запорожцев вверх и вниз по Днепру. Ситуация осложнялась еще и тем, что полковник Марион, тоже инженер по специальности, помогавший Боплану в строительстве Кодака, стал и его первым комендантом с гарнизоном в двести драгун. Этот "старый воин", как называли его поляки, умышленно создавал казакам всяческие неудобства, запрещая ловить рыбу, охотиться в здешних местах, непослушных заковывал в кандалы и бросал в тюрьму. Безусловно, все это вызывало у реестровиков и запорожцев, привыкших свободно передвигаться по Днепру, озлобление и раздражение. Еще до возведения Кодака весной 1635 года несколько казацких чаек вышли в море и дошли до самого Босфора, где напали на турецкие галеры. Львовская летопись упоминает о пяти морских походах в этом году, хотя точных сведений об этом не имеется.
В связи с началом войны со шведами король Владислав IV, гетман Конецпольский и ряд других высоких сановников отправились в Прибалтику. Тогда же король приказал набрать полторы тысячи казаков из тех, кто не был включен в реестр для того, чтобы они на чайках воевали на море со шведским флотом. Руководил этим отрядом Константин Волк,из числа казацкой старшины ( судя по письму Павлюка от 17 июня 1637 года, войсковой писарь- прим.автора), который однако прибыл к устью Вислы, где его ожидали готовые чайки уже к окончанию военных действий. Тем не менее, казаки вышли в Балтийское море и даже захватили какой-то шведский корабль
В августе 1635 года казаки, возглавляемые Иваном Михайловичем Сулимой, взяли приступом Кодак, разрушили его, а коменданта и гарнизон крепости уничтожили. Об этом факте писали современники тех событий: Г.Л. Боплан, покинувший свое детище в июле того года; белорусский шляхтич Филипп Обухович; Ольбрахт Радзивилл и ,наконец, анонимный автор Львовской летописи, однако причины и конкретные обстоятельства происшедшего у каждого из них излагаются по-разному.
Боплан пишет, что в августе "...вождь бунтовщиков-казаков Солиман, возвращающийся с моря, увидел, что этот замок не дает ему возможности возвратиться домой, овладел им, порубил на куски гарнизон, в котором могло быть около 200 человек во главе с полковником Марионом, и, разрушив крепость, возвратился со своими казаками на Запорожье". Однако, по его словам, вскоре "другие верные казаки" по приказу великого коронного гетмана, каштеляна Краковского Конецпольского обложили их и вынудили капитулировать.
У любого, кто знаком с географией Днепровского бассейна и кому известно, что Запорожская Сечь находилась вначале на острове Базавлук в Чертомлыкском Днеприще, а во времена Сулимы на Микитином Рогу ( в районе современного Никополя-прим.автора) неминуемо возникает вопрос, зачем казакам, если они возвращались с моря на Запорожье, было подниматься через одиннадцать или двенадцать порогов к Кодаку. Такое, в принципе, было возможным лишь при условии, что они возвращались из похода не прямо с моря, а обходным путем спускались на чайках в Днепр по Самаре. Но в таких случаях, по словам того же Боплана, казацкие ватаги обычно бывали малочисленными и крайне сомнительно, чтобы небольшая по численности группа казаков сумела взять приступом такую крепость, как Кодак, пусть даже и под покровом ночи.
Филипп Обухович, хотя и находился дальше чем французский инженер от тех событий, однако у него их изложение выглядит более реалистично. "Своевольный казак Сулима именем,-повествует он,- с 800 казаков искусно прокрался с моря до Днепра и осмелился ударить на крепость, поставленную для того, чтобы преградить путь в море". Обухович также подтверждает, что гарнизон крепости был уничтожен, а реестровые казаки по приказу короля позднее обложили Сулиму на одном из днепровский островов, где его им выдали его же люди и он был привезен на сейм.
Если Боплан и Обухович сходятся во мнении, что Кодак мешал запорожцам свободно выходить в море и поэтому они его разрушили, то, по мнению О.Радзивилла, причиной захвата крепости явились те притеснения, которые создавал казакам полковник Марион, запрещая ловить рыбу и охотиться на дичь на днепровских островах. По его свидетельству, казаки во главе с Сулимой глубокой ночью поднялись на стены крепости по лестницам, воспользовавшись тем, что часовые спали или дремали. Мариона раздели догола и расстреляли, а остальной гарнизон порубали. При этом якобы казаки полагали, что им за это ничего не будет, так как король и коронный гетман находятся в Пруссии. Когда же они узнали о том, что со Швецией неожиданно заключен мир и коронные войска возвращаются назад, то решили выдать Сулиму и других вождей восстания, окопавшихся на одном из островов. Потеряв свыше 1000 человек, они все же сумели их пленить и передали полякам.
Львовский летописец никак не связывает взятие Кодака с морским походом и запорожцами вообще, а отмечает, что это было делом рук реестровиков во главе с их гетманом, которого он называет Самуилом Склимой из Черкасс. Якобы он и еще три полковника с 3000 казаков приступили 3 августа к Кодаку и взяли его в результате ночного штурма. Гарнизон крепости за исключением 15 драгун, сумевших прорваться в чистое поле, был уничтожен. Полковнику Мариону казаки,якобы отсекли руки, положив их ему за пазуху, набили одежду порохом и, привязав к столбу над Днепром, взорвали. Этот рассказ выглядит несколько неправдоподобно, но, если вдуматься, то в нем меньше всего противоречий.
Начнем с того, что по мнению летописца, взятие Кодака никак не связано с препятствием запорожцам ходить в морские походы. Действительно, выходя из Чертомлыкского Днеприща далеко за порогами, они поворачивали направо и полноводным Днепром шли прямо в море. В то время, когда Сечь располагалась на Микитином Рогу, выйти в Днепр было еще проще. Если что и могло помешать их походу, так это турецкий флот у Очакова, да турецкие же городки при выходе в Днепровский лиман.
Далее, сложно представить, как реестровые казаки смогли заставить запорожцев (если Сулима был их атаманом) выдать его. Во-первых, для запорожских казаков это не характерно, во-вторых взять штурмом Запорожскую Сечь вряд ли было под силу реестровикам, которые, если верить Обуховичу, осаждая Сулиму потеряли больше тысячи человек.
Но, если принять за основу сообщение Львовской летописи, то все противоречия легко объясняются. Действительно, Кодакская крепость, больше мешала реестровым казакам, чем запорожцам, а деятельность ее коменданта создавала для них ненужные трудности. Именно им, а не запорожцам она препятствовала выходить в море, ловить рыбу и т.п.. Поэтому ничего удивительного нет в том, что именно реестровые казаки во главе со своим гетманом и полковниками пошли на штурм Кодака и, используя более чем десятикратное численное преимущество, взяли ее ночным приступом.
В связи с этим возникает вопрос мог ли Иван Михайлович Сулима, турок по происхождению, являться гетманом (старшим) реестровых казаков в это время. Такое вполне возможно, поскольку известно, что после 1634 года Орендаренко в этой должности больше не фигурирует, а следующий-Томиленко появляется лишь в 1636 году. Вполне возможно, что в этом промежутке старшим реестрового войска был именно Сулима, человек широко известный в казацкой среде. Достаточно вспомнить, что еще осенью 1628 года он непродолжительное время уже был гетманом реестровиков, а весной следующего года стал управителем в одном из имений Жолкевского под Переяславлем. О.Радзивилл отмечал, что Сулима издавна прославился своим военным мастерством в морских походах и даже в середине второго десятилетия XVII века привез в подарок папе Павлу V триста турецких невольников, за что тот наградил его своим золотым портретом. Близость его к семейству Жолкевских также могла способствовать назначению его главой реестровиков. Эта точка зрения, которой придерживался М.Грушевский, косвенно подтверждается и перепиской А.Киселя, в которой он намекает, что Лукаш Жолкевский подкупил казацкую старшину и та выдала Сулиму полякам. Позднее Сулима и несколько его соратников были казнены по приговору сейма в Варшаве. Есть сведения, что Владислав IV предпринимал попытки смягчить этот приговор, но безуспешно, так как этому противились послы турецкого султана. Впрочем, по крайней мере один из осужденных на смерть вместе с Сулимой был по ходатайству канцлера Томаша Замойского помилован. Это был знаменитый в последующем Павлюк, возглавивший два года спустя новое восстание в Южной Руси.
В целом история со взятием Кодака могла выглядеть следующим образом. Реестровые казаки, недовольные тем, что Кодак преградил им выход в море для набегов на Крым и Турцию, чем они постоянно занимались, несмотря на запреты польского правительства, решили его уничтожить. Такому решению способствовала и позиция коменданта крепости, необоснованно чинившего казакам всяческие препятствия в их исконных занятиях в ловле рыбы , охоте и свободном плавании по Днепру. Время для нападения на Кодак было выбрано удачное, когда в Южной Руси коронных войск не было, а король вел войну со Швецией в Прибалтике и эта война обещала быть долгой. Старший реестровиков Сулима и старшина полагали, что коронные войска в Приднепровье возвратятся не скоро, и история с Кодаком к тому времени забудется. В начале августа три тысячи реестровиков, возглавляемых Сулимой, Павлюком и несколькими полковниками ночным штурмом овладели этой днепровской крепостью, разрушили ее, а гарнизон уничтожили. К несчастью для казаков, уже в сентябре война со Швецией прекратилась, король и гетман Конецпольский возвратились назад, а сентябрьский сейм из-за взятия Кодака поставил вопрос о ликвидации реестрового казачества вообще. Напуганные реестровики и особенно старшина, часть которой была подкуплена калусским старостой Лукашом Жолкевским при участии Адама Киселя, согласились выдать Сулиму и зачинщиков бунта полякам, обещая, что их накажут не очень строго. По всей видимости, те не стали оказывать сопротивления и отдались в руки подкупленной старшины добровольно. Во всяком случае именно такой вывод можно сделать путем сопоставления и анализа сведений из различных источников ( в том числе писем Павлюка) того времени.
Одновременно с передачей Сулимы и его товарищей на суд полякам, реестровое войско обратилось к королю с жалобой на то, что им не выплачено жалованье, что старосты на местах чинят казакам притеснения и пр. Реальных результатов по этой жалобе казаки не дождались. Король в своем письме от 15 декабря 1635 года отделался общими фразами о том, что ценит казацкую службу и их преданность Отчизне, а насчет жалованья заметил, что даже коронное войско его еще не получило. Сама жалоба была направлена Конецпольскому с поручением найти специального человека, которому следовало бы поручить рассмотрение подобных жалоб на притеснения казаков должностными лицами на местах. Но, впрочем, необходимости в этом не было так как такая комиссия во главе с Киселем уже была создана вскоре после Смоленского похода, о чем отмечалось выше. Но оказалось, что создать комиссию довольно просто, а вот создать ей условия для работы гораздо сложнее. Комиссия два года не приступала к своей деятельности ввиду отсутствия денег. У Речи Посполитой не было денег для выплаты казакам жалованья за четыре года, и что гораздо хуже- не было средств для того, чтобы восстановить разрушенный Сулимой Кодак. Дорога в море была открыта, что создавало реальную угрозу выхода казацких чаек в Черное море. Между тем в казацкой среде началось брожение. О предательстве старшины, выдавшей Сулиму с его единомышленниками на расправу полякам, вскоре стало широко известно. Реестровиков возмущал даже не столько сам факт выдачи гетмана, как то обстоятельство, что этот поступок не принес войску никаких преференций. Реестровое казачество не получило за это не только новых льгот и привилегий, но даже старые долги правительства перед ними оказались не погашенными.
Между тем в Крыму произошла смена власти. Прежний хан Джанибек-Гирей чем-то не угодил султану (халатно относился к выполнению его распоряжений) и был смещен с должности, а крымский престол занял Инайет -Гирей. Новый хан еще меньше, чем Джанибек-Гирей склонен был подчиняться султану и мечтал о создании в Крыму независимого от Оттоманской Порты ханства, каким оно было перед 1479 годом, когда перешло под протекторат Турции. Но ногайские татары Кантемира в Буджаке, непосредственно подчинявшиеся султану, занимали иную позицию, совершая набеги не только на польское приграничье, но и на Крым. Жалобы на Кантемира султану не приносили результат, Кантемир продолжал находиться в Аккерманских степях, угрожая оттуда всем соседям, когда по приказу из Стамбула, а когда и по собственной инициативе. В этой ситуации Инайет-Гирей стал искать союзников для борьбы с Кантемиром, обратившись к казакам, как некоторое время назад поступил его предшественник Шагин-Гирей. Первый контакт между ними произошел осенью 1635 года, но тогда старшина реестрового войска в приступе лояльности к польскому правительству не рискнула самостоятельно заключать с ханом союз и передала его просьбу королю. Коронный гетман Конецпольский увлекся идеей такого союза, но король проявил осторожность, опасаясь был втянутым в войну с Турцией.
Несмотря на это, Инайет -Гирей продолжал свои дипломатические усилия, намекая, что вовсе может перейти под протекторат короля и стать заслоном между Речью Посполитой и буджацкими татарами, а также и Турцией. Эти предложения находили поддержку у польских сановников, но осторожные депутаты сейма 3 июля 1636 года приняли соломоново решение, рекомендовав королю поручить это дело казакам, но так, чтобы внешне все выглядело так, будто они действуют по своей собственной инициативе. Король в своем письме Конецпольскому предложил все же вначале выяснить, насколько серьезные шансы у Инайет-Гирея осуществить задуманное, а потом уже втягивать в это дело казаков.
Тем временем у казаков назревал бунт, вызванный злоупотреблениями нового старосты чигиринского и корсунского Станислава Даниловича, сына воеводы Русского Яна Даниловича, который, прибыв в Корсунь разместил своих солдат на постой в казацких домах, и никак не считался с их правами и привилегиями. В связи с этим старший реестровых казаков издал универсал, призывающий всех собираться с оружием в Переяславль. Туда же прибыл по поручению короля и Лукаш Жолкевский, но так как денег на выплату жалованья он не привез, то даже опасался за свою жизнь. Позднее в своем донесении королю калусский староста отмечал, что казацкая старшина не желает бунта и пытается договориться с Даниловичем, предлагая ему помощь в борьбе с татарами, если он будет уважать их права. Но тот гордо ответил, что имеет в своем распоряжении рыцарей получше, чем казаки и в их услугах не нуждается. Вскоре Данилович со своими хоругвями выехал для отражения очередного татарского набега, попал к татарам в плен и был ими казнен. Этот эпизод, может быть и не очень значительный, но ярко иллюстрирует отношение многих старост, подстарост и других урядников к казакам и их правам и привилегиям. Об этом же позднее писал королю и Адам Кисель, ставший после смерти Лукаша Жолкевского главным комиссаром по казацким делам. Он даже предлагал издать специальный универсал к должностным лицам края, чтобы те под страхом строгого наказания соблюдали права казаков, особенно в ситуации, когда казакам четыре года не выплачивалось жалованье. Но пожелание так и осталось пожеланием, а конкретных мер для наведения порядка принимать не стали.
Между тем, вопрос с выплатой жалованья, которое казакам обещали выдать вначале на пасху, затем на Троицу и , наконец, на Ильин день, так и не решался. Прибывший вместо больного Лукаша Жолкевского в августе на раду у Россавы Адам Кисель, позже докладывал королю, что невыплатой жалованья казаки были крайне недовольны, собрали даже черную раду и грозились уйти с арматой на Запорожье для совершения морского похода. Многие кричали, что им не только не платят жалованье, но и в степь, и на море ходить не разрешают, а ведь они верно служили Речи Посполитой и даже " братьев своих под меч королевский отдали"
Все же Киселю удалось добиться от казаков, чтобы они отложили раду на месяц и за это время он сумел задействовать митрополита, который направил к казакам нескольких священников. уговаривавших их не поднимать бунт, а часть влиятельной старшины по примеру Лукаша Жолкевского Кисель просто подкупил. В результате, хотя прошло больше месяца, но старший войска Томиленко и войсковой писарь Онушкевич новую раду не назначали, а значные казаки проводили пропаганду среди казацкой черни, предлагая набраться терпения, мол, рано или поздно, но жалованье все равно выплатят.
Здесь важно отметить, что к середине 30-х годов той единой военно-политической общности казаков, которую в начале века представляла собой Запорожская Сечь и Войско Запорожское, уже давно не было. Еще в 1619 году Конашевич -Сагайдачный, составляя по договоренности с польским правительством реестр Запорожского Войска в количестве 11 тысячи человек включил в него только уважаемых и заслуженных казаков. Выписчиков тогда оказалось более 20 тысяч и они избрали своим гетманом Якова Бородавку. После Хотина запорожский реестр поляки в одностороннем порядке сократили до трех тысяч ( чтобы не платить за участие в Хотинской войне тем, кто не был включен в реестр), а после Куруковской войны был составлен новый правительственный реестр в количестве шести тысяч человек с подчинением этого, уже реестрового казацкого, войска великому коронному гетману. Таким образом, в него не были включены даже те, кто входил ранее в реестр Войска Запорожского. Те, кто оказался вне реестра, ушли на Запорожье и с этого времени обозначилось четкое противостояние между некогда едиными реестровыми и запорожскими казаками. Общественное мнение Южной Руси больше симпатизировало запорожцам,так как те выражали и отстаивали общенациональные интересы, ходили в морские походы, освобождали невольников в крымских и турецких городах. К реестровикам же большей частью стали относиться настороженно, видя в них городовых казаков, польских прислужников.
Но и в реестровом войске тоже наметилось расслоение казацкой массы. Хотя гетманы Михаил Дорошенко, Кулага-Петражицкий, Тимофей Орендаренко, да и тот же Томиленко стремились зачислять в реестр только степенных, заслуженных казаков, имевших свое хозяйство и семьи, все же за десять лет среди реестровиков выделилась прослойка войсковых товарищей, то есть старшины, к которой примыкали лучшие люди ( по московской терминологии) значные (знатные) казаки, сами некогда занимавшие старшинские должности или имевшие заслуги перед Войском. Им противостояла чернь, простые казаки, недавно зачисленные в войско, не имевшие своих земельных наделов, а порой и семей. Если значные, как правило, являлись противниками противостояния с польским правительством, и сторонниками решения возникающих проблем путем подачи жалоб и обращения к королю и сейму ( в частности реестр был увеличен до 7 тысяч, а Сигизмкунд III незадолго до смерти обещал его довести до 8 тысяч), то чернь готова была добиваться своих прав с оружием в руках.
Вот и Адам Кисель в своем письме к королю отмечал, что ему удалось склонить часть Войска к терпению, Томиленко не разрешил везти армату на Запорожье, а значит, время для совершения морского похода уходит. Кроме того, прошел слух, что крымский хан помирился с Кантемиром и они собираются совершить набег в пределы Речи Посполитой и в такой обстановке нельзя оставлять украинные города без защиты. Однако, оппозиция во главе с Павлюком ( сподвижником Сулимы) пользуется поддержкой черни черкасского и чигиринского полков и требует выступить в морской поход. В конечном итоге чернь победила и было принято решение подождать еще до дня Покрова Пресвятой Богородицы, то есть до 8 (18) сентября и, если к этому времени жалованье не поступит, то идти на Чигирин, где находится армата, а оттуда на Запорожье. "Предводителем у них Павлик Бут,-писал Лукаш Жолкевский,-тот которого пан канцлер выпросил. Ходят слухи, что он станет старшим..."
Требовалось-то всего сто пятьдесят тысяч злотых ( жалованье за два года), чтобы успокоить реестровиков, но несмотря на все старания короля и его министров, могучая держава не смогла отыскать такой мизерной суммы. Когда все сроки прошли, к черни присоединились даже значные казаки. "Молодцы уже выступили на Запорожье,-доносил Лукаш Жолкевский,-имеют армату, уже в Крылеве, ожидают переяславский полк. Полки переяславский, белоцерковский, каневский, корсунский стали было отказываться выступать без воли короля и коронного гетмана...но когда выступил старший с тремя полками и арматой и выписчиками, которых будет вдвое больше против реестровых, пошли все за ним, взяв много лип ( чаек)...вероятно весной пойдут на море и удержать их не вижу никакой возможности).
Как разворачивались события в последующие несколько месяцев точных сведений не имеется. Во всяком случае никакого бунта не произошло. Старший войска Томиленк, по всей вероятности, на Запорожье не ушел, так как в конце октября был в Каневе. Кисель в письме от 10 октября отмечает, что казаки ведут себя спокойно. Об этом же доносил и Конецпольский, считая, что они испугались того, что в Приднепровье будут расквартированы коронные войска (так в общем и случилось позже, что вызвало новое недовольство среди казаков). Павлюк весной действительно ходил в морской поход, но поскольку сейм и так дал "добро" казакам выступить на стороне крымского хана, то особых претензий со стороны польского правительства к нему не было. Да и количество участников этого похода было незначительное. Скорее всего, по какой-то причине большая часть реестровых полков или не дошла до Запорожья, либо с наступлением зимы казаки вернулись по домам, смирившись с тем, что выплаты жалованья придется ожидать еще неизвестно сколько.
В связи с этими событиями возникает несколько вопросов, в частности, как мог приговоренный к смертной казни и в декабре 1635 года взятый на поруки канцлером Речи Посполитой сподвижник Сулимы Павлюк ( Павлик Бут) оказаться в реестровом войске и уже спустя девять месяцев фактически возглавить его. Уже сам факт того, что о его помиловании ходатайствовал канцлер Замойский, свидетельствует, что Павлюк был влиятельным казаком и имел какие-то заслуги перед ним лично или перед Речью Посполитой. При этом надо иметь в виду, что он был не только помилован, но и вообще освобожден от наказания. Еще более удивителен тот факт, что он вновь оказался восстановленным в казацком реестре, хотя, как известно, бунтарей в него старались не включать. Возможно, конечно, что Павлюк оказался в числе выписчиков, о которых писал Жолкевский в своем донесении, и даже встал во главе их. Но с другой стороны, в этом деле непонятна роль выписчиков, ведь им жалованье вообще положено не было и, оставаясь вне реестра, они могли спокойно отправляться в морские походы в любое время и без реестровиков. Возможно, конечно, что на Запорожье в это время отсутствовала артиллерия, без которой выходить в море было невозможно, вот почему чернь и настаивала на том, чтобы взять с собой войсковую армату.
Как бы то ни было, но весной следующего года деньги для выплаты жалованья казакам все же нашлись и уже в начале мая 1637 года Николай Потоцкий и Адам Кисель в Переяславле раздали их казакам. Правда, часть казацкой черни в расчете пойти на Запорожье , а оттуда в морской поход отказались от получения денег, другие не хотели приносить присягу польскому королю, но в конечном итоге, все закончилось благополучно и комиссары с чувством исполненного долга возвратились домой.
Между тем, внешнеполитическая обстановка резко изменилась не в пользу Речи Посполитой. Инайет - Гирей вздумал было просить прощения у султана за свои провинности, но был по его приказу задушен. Почти одновременно та же участь постигла и Кантемира. Вассальная зависимость Крыма от Турции была восстановлена и теперь польское правительство, тайно поощрявшее морские походы казаков на Турцию, всерьез опасалось, что объединенные турецко-татарские войска могут вторгнуться в пределы Речи Посполитой. Сейчас важнейшей задачей являлось удержать казаков от морских походов, чтобы не спровоцировать войну.
Как нередко случалось в Речи Посполитой и ранее, попытки степенных значных казаков и старшины, удержать чернь от своеволия, торпедировало само же польское правительство своими не весьма мудрыми решениями. Еще в конце 1636 года реестровое войско обратилось к королю с жалобой на притеснения со стороны старост и других представителей польской администрации на местах, на что получили ответ из Варшавы ( от депутатов сейма 1637 года), что такое отношение к казакам вполне оправдано ибо они освобождены от уплаты налогов, а потому для властей на местах они не представляют интереса, так как не пополняют казну. В остальной части разрешение их жалоб было отложено и в свою очередь польское правительство предъявило казакам претензии, что они зимой напали на улусы Инайет-хана вместо того, чтобы помогать ему в борьбе с Кантемиром. Такой же упрек высказал реестровикам и Павлюк, возвратившийся весной из морского похода на Запорожье Он со своими выписчиками сражался на стороне Инайет-хана и из-за этого набега реестровиков, попал в неловкую ситуацию.
Ответ депутатов сейма на их жалобы, возмутил реестровых казаков и вызвал в их среде брожение. Позицией сейма была раздражена даже старшина, чем и воспользовался Павлюк, тайно поднявшийся в конце мая ( по старому стилю) со своими выписчиками на чайках по Днепру до Корсуня. Там он захватил артиллерию реестровиков и перевез ее на Запорожье. Армата (артиллерия) у казаков относилась к числу клейнодов, то есть почти сакральных символов власти, и получалось, что тем самым Павлюк показал, что теперь командует он. Томиленко вместо того, чтобы выступить против него, на раде в конце мая сложил булаву. Позднее это послужило поводом заподозрить его в сговоре с Павлюком, но тогда рада булаву у него не приняла и оставила в должности старшего войска. Все же рада обратилась к Павлюку с гневным письмом, в котором требовала возвратить армату. !7 июня 1637 года Павлюк в пространном ответном письме, отправленном из Микитиного Рога, оправдывал свои действия тем, что артиллерия изначально являлась неотъемлемой частью Запорожского Войска и должна поэтому находиться на Сечи. На волости она никогда не находилась и ей там не место. А реестровикам и не вошедшим в реестр запорожцам лучше бы объединиться и восстановить единое Войско Запорожское, каким оно было в прежние годы.
3 июля в Каневе на раде это письмо было оглашено, ответ Павлюку был подготовлен в таком духе, что без приказа короля реестровое войско ничего делать не будет. Томиленко занял выжидательную позицию, а Павлюк стал рассылать универсалы, объявляя себя гетманом обоих сторон Днепра и созывая народ на Сечь. Белоцерковский староста доносил в Варшаву, что у Павлюка на Запорожье огромная масса народа, но у большинства из них нет оружия. Павлюк безоружных хотел было отправлять назад, но они пригрозили его утопить.
Внешнеполитическая ситуация играла на руку Павлюку, хотя в целом было непонятно, какие стратегические цели он преследует. Отношения Речи Посполитой с Турцией, как и следовало ожидать, осложнились, коронный гетман Конецпольский со своими солдатами стоял вдоль южной границы, призывая к себе реестровиков, но те весь июль вели себя крайне нерешительно. Наконец, в дело вмешались Адам Кисель и Станислав Потоцкий, которые участвовали в раде на Рассаве в конце июля. Не без их влияния Томиленко был снят с должности, а старшим войска был избран переяславский полковник Савва Кононович. В письме к Конецпольскому рада объясняла свой поступок (смещение старшего без воли коронного гетмана) тем, что Томиленко "двоедушен". То есть его подозревали в связях с Павлюком. Кроме того, в послании гетману содержался намек на необходимость оказания военной помощи реестровикам, так как под знамена Павлюка собралось много народа. Проще говоря, лояльная к полякам старшина и значные понимали, что без оказания им помощи, чернь перейдет к Павлюку. Понял это Конецпольский или нет, но помощи оказать не мог, так как у него самого ощущался дефицит войск. С избранием Кононовича он согласился и потребовал, чтобы реестровое войско выступило в поход к Бугу, где сосредоточились коронные части. Однако, не, прислав в помощь старшине своих солдат, коронный гетман уже в дальнейшем утратил возможность контролировать ситуацию в реестровом войске. Инициативу у него перехватил Павлюк, перейдя к активным действиям.
3 августа он с теми, кто находился на Сечи, выступил из Микитиного Рога к Крылову, отправив впереди себя 3-х тысячный отряд (как доносили Конецпольскому) во главе с полковниками Карпом Скиданом и Семеном Быховцом, которые распространяли по всему краю его универсалы, в которых самопровозглашенный гетман призывал всех желающих присоединяться к его войску, арестовывать реестровых изменников -старшин, которые в свое время выдали полякам Сулиму с его единомышленниками. Текст одного из таких универсалов, изготовленный в Крылеве 12 июля содержится в работе польского историка Окольского и достаточно полно раскрывает истинные побудительные мотивы действий Павлюка. Он не очень большой , поэтому приведу его полностью с некоторыми сокращениями и в вольном переводе.
"Павел Михнович Бут, гетман, с войском его королевской милости Запорожским пану атаману переяславскому и всему товариществу, поспольству и всей братии нашей доброго здоровья от Бога желаем! Даем знать товарищам своим верным и доброжелательным, что волею и наказом войсковым посылаем до Переяславля полковников наших Карпа Павловича Скидана и Семена Быховца в важных делах войсковых, а с ними войска Запорожского несколько тысяч. Вы же, ваши милости, как верные товарищи наши не тревожьтесь, а сами к тем полковникам приставайте. А тех изменников, сколько есть у вас в войске, что ИМ ОБЕДЫ, УЖИНЫ И БАНКЕТЫ у пана Жолкевского бывали и за то ТОВАРИЩЕЙ НАШИХ ПАНУ ЖОЛКЕВСКОМУ ПОВЫДАВАЛИ и не одному уши обрезаны и валы сыпать к Гадячу отправлено,- тех изменников войсковых не защищайте, а, изловивши, до арматы войсковой поставьте ( то есть расстреляйте из пушек-прим. мое). Они должны за себя по справедливости ответить, а вы, паны -атаманы, тем не тревожьтесь и панам-товарищам с мещанами говорите, чтобы не тревожились, а помогали на тех изменников, так как они много зла причинили. Собирайтесь все вместе и, соединившись, к панам полковникам прибывайте...А как нужно будет королю войско для услуги, все, как один готовы будем. Но, если, упаси Бог, ваши милости тех изменников защищать станете, а сами до войска приставать не пожелаете, то мы со всей силой, со всем войском и арматой к Переяславлю придем и тогда увидим, кто тех изменников наших защищать будет...Из Крылева д.12VIII/1637"
Если внимательно вникнуть в смысл этого универсала, то в нем трудно обнаружить даже намек на призывы к восстанию против польских панов или королевской власти. Бут очень точно формулирует то, чего он желает добиться: отомстить старшине, предавшей Сулиму и его самого, и их товарищей; объединить реестровиков с выписчиками и запорожцами, восстановив тем самым то Войско Запорожское, которое существовало при Сагайдачном и ранее; самому возглавить это войско, в целом лояльное королю и польскому правительству. Именно в этом, по-видимому, и заключался первоначальный замысел Бута, который он вынашивал несколько лет.
Обладай великий коронный гетман Станислав Конецпольский политической гибкостью своего предшественника Жолкевского или позднейшего коронного гетмана, ставшего польским королем, Яна Собесского, то он наверняка смог бы достигнуть с Павлюком консенсус, вступив с ним в переговоры. Однако, справедливости ради, следует отметить, что и сам Павлюк поступил опрометчиво, когда послал Скидана в Переяславль захватить Кононовича, который вскоре был казнен. Перепуганная старшина стала разбегаться кто куда, многих ловили, как, например, войскового писаря Онушкевича (войсковым писарем вместо него стал павлюковец Доморадский), другим удалось убежать к Конецпольскому. "Их тут у меня человек десять",- доносил он королю. Среди них был и Илляш Караимович, которому удалось захватить в плен двух сторонников Павлюка- Смолягу и Ганжу. Позднее Караимович находился при Конецпольском в качестве советника при подавлении восстания Павлюка, которое, собственно говоря, началось позднее. Пока же все, что происходило, не затрагивало народные массы, а являлось примером разборки между реестровиками и теми, кто не вошел в реестр или был выписан из него. Нечто подобное произошло значительно позже, когда гетманскую власть захватил Иван Брюховецкий.
Между тем, к Павлюку, захватившему реальную власть в реестровом войске, стал присоединяться и посполитый люд. Польские магнаты стали опасаться за свои фольварки, возможно, не без основания. В этой ситуации возникала необходимость в присутствии на украинных территориях коронного войска, но Конецпольский не мог оставить границу без прикрытия ввиду остававшейся реальной угрозы со стороны Турции. Поэтому между ним и Павлюком завязалась переписка, в которой обе стороны хитрили друг с другом. В целом же смысл требований Павлюка сводился к пожеланию, чтобы король прислал войску булаву и клейноды, придав произошедшему в реестровой верхушке перевороту легитимность. Коронный гетман не ставил такой вопрос перед королем, видимо, опасаясь уронить свое достоинство, особенно, когда узнал, что Кононович казнен. Владислав IV, вообще не склонный к конфликту с казаками, предлагал ему не предпринимать резких мер, тем более, что срок службы у многих солдат кончался в декабре,а возобновлять контракт с ними не было возможности, так как платить им было нечем. По этой причине сейм вообще урезал численность коронных войск на треть.
Как бы дальше развивались события, сказать трудно, но в это время угроза турецкого вторжения отпала. У Конецпольского оказались развязанными руки и он, не послушав королевского совета, в ноябре двинулся на Украйну на зимние квартиры.
Хотя в своих письмах Павлюку он не грозил военными действиями, а лишь требовал подчиняться тем начальникам, которые ставит он и король, поступок его был довольно опрометчивым. Уйди коронный гетман на зимние квартиры в Малую Польшу, скорее всего за зиму все бы успокоилось и затем достаточно было направить Павлюку войсковые клейноды, как он мог этим вполне удовлетвориться.
Но весть о том, что Конецпольский с коронным войском идет на Украйну была воспринята по всему краю , как объявление войны. Немедленно, как и в 1630 году разнесся слух, что коронный гетман намерен искоренить православие, извести казачеств ,уничтожить русский народ и т.п. И надо признать, что немалую роль в перерастании первоначального локального конфликта между казаками в настоящее народное восстание сыграл и павлюковский "наказной" гетман Карп Скидан. Приведу лишь одно из его многочисленных писем к населению Северского края: " Карп Павлович Скидан, полковник Войска его королевской милости Запорожского, старший на всей Украине и на Заднепровье панам атаманам, городовым и всему товариществу нашему во владениях королевских, княжеских и шляхетских и всем вообще людям рода христианского на Заднепровье и по всей Северщине доброго здоровья и всем счастья от Бога иметь...искренне желает! Дошло до нас известие точное и несомненное, что неприятели роду нашего христианского русского и веры нашей старожитной греческой, то есть Ляхи,со злым умыслом, страх Божий забыв, идут на Украину за Днепро, желая войско королевское и подданных королевских, княжеских и панских в ничто превратить...чтобы, разлив кровь христианскую, женщин и детей наших в неволю обратить. Поэтому именем моим и .... именем войска Запорожского приказываем вам и напоминаем, что бы все вы... большие и малые, кто только товарищем именуется, и веры правдивой ,благочестивой придерживается, сейчас же, бросив все забавы свои, собирались ко мне к войску...Из Лубен 11 октября 1637 года".
О Скидане мало что известно. "Википедия" вслед за Славянской энциклопедией называет его полковником чигиринского реестрового полка, но к информации Славянской энциклопедии вообще надо относиться осторожно. Во всяком случае в реестре этого полка он не значится, полк с 1634 по 1637 год возглавлял Юрий Лотыш. Возможно, что его назначил на эту должность Павлюк, но в таком случае Скидан все равно не мог считаться легитимным полковником РЕЕСТРОВОГО полка. Как бы то ни было, но его письма, обращенные как-будто к ТОВАРИЩАМ, то есть реестровикам и запорожцам, проживавшим на волости, на самом деле были адресованы всему населению с требованием присоединяться к нему. При этом хоругви Конецпольского в это время находились еще на Днестре, а Украйна и Заднепровье уже гудели, как разбуженный улей. Сборным пунктом всех, кто хотел присоединиться к нему, Скидан назначил вначале Корсунь, а затем Мошну ( ныне село в Черкасской области) и вскоре сам переправился на правый берег.
"Скидан какой-то с несколькими десятками сотен, проходя за Днепром, не только в имениях королевских, но и шляхетских, а именно-в имениях Иеремии Вишневецкого вписывал в реестр всех, кто только желает оружие носить и к нему присоединился, а над людьми шляхетского сословия чинил бесчеловечность, убийства и насилия, оттуда перешел на правую сторону пребывает в Корсуне и ожидает войска, что на Запорожье, так как замысел у того хлопства такой, чтобы войску королевскоому противостоять всеми своим и силами",- доносил королю 11 (21) ноября Конецпольский.
Действительно, в конце октября Скидан находился уже в Чигирине, откуда продолжал рассылать свои универсалы, назначив на 29 октября раду в Мошнах.
В это время польское войско еще находилось на Днестре, но уже двигалось в направлении Белой Церкви, куда головные хоругви прибыли в начале ноября. Командование над ним заболевший Конецпольский поручил брацлавскому воеводе Николаю Потоцкому, прибывшему в Белую Церковь 16 ноября и разославшему свои обращения к реестровикам, чтобы они не слушали бунтарей и присоединялись к нему. Но с напуганной и растерянной казацкой чернью ему было трудно найти общий язык, а старшина частью была вырезана, частью находилась в польском войске или просто разбежалась кто куда. Возможно, в этом и заключалась тактика Павлюка, обезглавить реестровое войско и оставить его без командиров, но в любом случае коронный гетман допустил серьезную ошибку, не назначив реестровикам нового старшего ( хотя бы того же Караимовича) и полковников. Если бы он это сделал, то значительная часть реестрового казачества, особенно значных, безусловно перешла бы на сторону коронного гетмана, а местное население тоже предпочло бы сохранять нейтралитет и не реагировало столь активно на призывы Скидана. Ведь, если смотреть трезво на вещи, то особых причин для восстания у посполитых , как , впрочем, и у казацкой черни в это время не было. Конечно, эксплуатация крестьян в имениях Вишневецкого, да и других магнатов, место имела, но она не выходила за обычные рамки. На греческую веру в это время тоже особых посягательств не было, церковные иерархи ухитрялись решать возникавшие проблемы путем обращения к королю и сейму. Жалованье за два года реестровикам было выплачено, свободно передвигаться по Днепру им и запорожцам никто не мешал. Конечно, ущемления прав реестрового казачества со стороны местных представителей королевской власти имело место, однако их никто не обращал в рабство, не сажал на кол и не применял к ним пыток. Если даже вспомнить Сулиму, то какую же кару, кроме смерти можно было ему назначить за убийство 200 драгун и разрушение крепости? При этом к тому же Павлюку, осужденному на смерть, было проявлено милосердие, хотя сам он хладнокровно санкционировал казнь ни в чем не повинного Кононовича. В чем же можно было винить королевскую власть и так довольно снисходительно относившуюся к казацким выходкам? То, что казаки считали себя чуть ли не отдельным сословием, новым малороссийским шляхетством и требовали соответствующего к себе отношения, это вопрос другой, но поднимать из-за этого народ на восстание оснований не было. И до мая 1637 года, когда Павлюк захватил у реестровиков армату, все в целом на Украине и Заднепровье было спокойно. Что же касается Подолии и Волыни, не говоря уже о Руси, то там и во время событий в Приднепровье в ноябре -декабре 1637 года никаких выступлений не отмечалось вообще. Другими словами, серьезных предпосылок к восстанию не имелось, и то, что произошло явилось авантюрой чистейшей воды, затеянной Павлюком, Скиданом и их сторонниками с опорой на выписчиков из казацкого реестра и казацкую чернь. Все первоначальные поступки Павлюка и заключались исключительно в захвате власти над реестровым казачеством с надеждой, что король и коронный гетман утвердят его в должности старшего реестрового войска. Однако, несгибаемость в этом вопросе уязвленного Конецпольского и провокационная деятельность Скидана по разжиганию антипольских настроений у народных масс осенью 1637 года привели к перерастанию обычного "дворцового переворота" в целую народную войну.
Не случайно, поэтому при приближении войск Потоцкого мещане стали повсеместно изъявлять ему покорность, а в Черкассах двести казаков во главе с обоими полковниками ( реестровым и назначенным Павлюком) прибыли к брацлавскому воеводе с повинной. Он их для порядка побранил, но никакого наказания применять не стал, чтобы не отринуть от себя других казаков, которые тоже пожелали бы сдаться, тем более, что у него было не так уж много войска- шесть тысяч при шести орудиях. Вскоре с повинной к Потоцкому прибыли и корсунские реестровики, чем он был весьма доволен.
Павлюк же непонятно почему медлил с выступлением из Запорожья. Его медлительности есть несколько возможных объяснений. Первое и самое вероятное состоит в том, что война с коронными войсками не входила в его планы. Он не мог не понимать, что военный конфликт перечеркнет всякую надежду на то, что коронный гетман и король согласятся с его назначением старшим реестрового войска, чего он добивался с самого начала. И это понятно, одно дело внутренний конфликт реестровиков ( такое случалось и прежде) и совсем другое дело бунт, мятеж, открытое противостояние коронным войскам, к чему привел дело Скидан. Второе объяснение ( и его придерживаются польские источники) исходит из того, что Павлюк искал союзников, понимая, что у него явно недостаточно сил для войны с испытанными в боях хоругвями коронного гетмана. Ходили слухи, что он обращался за помощью к татарам ( Потоцкому об этом доносили его люди из Крыма), отправлял посольство в Москву и к донским казакам. Но вероятнее всего причиной задержки явилось то, что Павлюк ожидал решения корсунской рады, назначенной Скиданом и Острянином на 29 октября, на которую должны были собраться представители реестровых полков. Однако, многие на нее не явились и Скидан назначил новую раду на 19 ноября. Но и в этот раз на нее прибыла только часть реестровиков. Тогда Скидан отправился в Мошну, откуда продолжал рассылать свои универсалы. Однако, за это время Потоцкий подтянул свои хоругви и уже контролировал ситуацию в Приднепровье. В Заднепровье к Скидану готовы были присоединиться многие, но Днепр не замерз, а наоборот разлился и с левого берега в Мошну было добраться практически невозможно. В такой обстановке Павлюк,к которому с частью реестровиков еще раньше присоединился Томиленко, 19 ноября начал выдвижение с Запорожья, но проблемы возникли и у Потоцкого- солдаты, срок контракта которых истекал 1 декабря не хотели продолжения похода. С большим трудом брацлавскому воеводе удалось уговорить их прослужить еще три недели. Казаки и повстанцы, не зная причин, почему коронное войско бездействует, осмелели и, опасаясь мести со стороны приближающегося Павлюка, стали присоединяться к Скидану. Тем временем подошло подкрепление и с Заднепровья, где, как писал Потоцкий в письме своему шефу, "что ни хлоп, то казак". Брацлавский воевода знал, что в Заднепровье полковник Кизим собирает повстанцев у Переяславля, а Острянин в Полтаве, где их уже около 20 тысяч, поэтому стремился поскорее разбить Павлюка и Скидана, чтобы не дать подойти подкреплениям. Павлюк же, по его сведениям, с запорожскими полками подходил уже к Чигирину.
К 7 декабря Потоцкий , простоявший почти три недели у Рокитного и разбиравшийся со своими солдатами, наконец, уговорил их продолжить поход и с головными хоругвями двинулся к Корсуню и Стеблову. По его сведениям, Скидан с частью повстанцев стоял за Росью, а Павлюк уже подошел к Мошнам, где стал табором. Здесь у него произошли первые стычки с хоругвями коронного стражника Лаща. Напротив, на той стороне Днепра собиралось войско Кизима, но Потоцкий специально выслал сюда Лаща, чтобы тот пресекал попытки заднепровцев переправиться на правый берег. Сам же брацлавский воевода со своими главными силами стал за Росью между селами Мошны и Кумейки.
Павлюк, раздосадованный тем, что упустил стратегическую инициативу, задержавшись с выступлением из Сечи, и позволив полякам отсечь себя от Кизима, решил нанести удар по главному польскому войску, полагая, что в нем царит беспорядок из-за отказа солдат воевать сверх контракта. Кроме того, он недооценил численности войска Потоцкого, считая, что у Кумеек стоит лишь часть войска, а другая только подходит к Роси. Поэтому он решил атаковать Лаща, а разбив его и нанеся отвлекающий фронтальный удар по хоругвям Потоцкого, с основными силами перейти Росьпо мостам и отрезать главное польское войско от его резервов. Таков был план казацкого гетмана или нет, но брацлавский воевода исходил именно из такого предположения о замысле Павлюка. Поэтому он дал приказ Лащу отправить свой обоз к основным силам, а самому разыграть отступление и навести Павлюка на остальное польское войско, которое было выстроено на равнине перед Росью, но перед ним по всему фронту раскинулось обширное болото.
План Потоцкого (если только это не было его позднейшей импровизацией, как иногда бывает) сработал просто великолепно. Лащ выполнил свою задачу, выведя Павлюка прямо на поляков. Казаки шли табором, имея четырехугольник из возов в шесть рядов. На передних возах разместились 6 орудий, еще два в центре и два позади. Внутри табора сосредоточились казацкие полки и сотни, всего численностью ( по польским источникам) 23 тысячи человек, но далеко не все из них имели огнестрельное оружие.
Польские орудия открыли огонь по табору, что, впрочем, казаков не остановило. Они ответили залпом своей арматы, но в следующий момент наткнулись на болото, которое, хотя уже наступила зима (8 декабря по ст.ст.) еще не замерзло. Тогда Павлюк отдал приказ обойти болото у села Кумейки, намереваясь зайти во фланг полякам. Это было опрометчивое решение, так как при двойном повороте табора неминуемо возникал беспорядок внутри него и разрывалась линия возов . К тому же жители Кумеек подожгли село, намереваясь выступить против поляков, когда те обратятся в бегство и дым пошел в сторону казаков, ограничивая их видимость. Как только табор прошел болото, Потоцкий бросил против него драгунов. Казаки остановились, передвигая в их сторону пехоту, но драгуны повторили атаку и пехота обратилась в бегство. Спасая ее ,Павлюк неосторожно распахнул левую сторону табора, а может цепь возов и сама разомкнулась при повороте, но драгуны ворвались внутрь. К несчастью вспыхнул порох, хранившийся на возах и , как всегда в таких случаях, произошла суматоха. Все же моральный дух повстанцев был высоким, они отбили атаку драгун, потеряв при этом много людей. По мнению историка Окольского погибло 4800 повстанцев, сам Потоцкий считал, что в самом таборе убитыми было около трех тысяч, но много еще трупов было и вне его. Поляков тоже погибло немало, но военная удача все же оказалась на их стороне. Павлюк и Скидан в этой ситуации повели себя довольно странно для военачальников и, оставив табор на Дмитрия Тимофеевича Гуню, скрылись.
Поздней ночью Гуне удалось восстановить порядок в таборе, сковать возы и под покровом темноты сняться с места. Потоцкий прислал им одного из пленных, предлагая сдаться, но казаки на это предложение ничего не ответили. Преследовать их брацлавский воевода не стал, дав отдых войску, и только 9 (19) декабря отправил в погоню один из полков, а сам последовал за ним.
Между тем, Павлюк и Скидан, взяв в Черкассах артиллерию, стали отступать вдоль Днепра, к Боровице, рассчитывая на помощь заднепровцев. Туда же подошел и Гуня преследуемый Потоцким. Здесь они соединились, а 10 (20) декабря Боровицу окружили хоругви Потоцкого, начав возведение шанцев.
Как сообщает Окольский, польская артиллерия приступила к обстрелу Боровицы, но затем Потоцкий выслал к казакам Адама Киселя с предложением капитулировать, выдав зачинщиков восстания. Остальным он обещал прощение. Казаки после кумейковского поражения упали духом и согласились выдать Павлюка и Томиленко, но местонахождение Скидана известно не было. На созванной раде Павлюка сместили с гетмана, избрав на его место некоего Каирского.
Казаки полагали, что выдачей Павлюка и Томиленко все закончится, но брацлавский воевода, ставший в это время польным гетманом коронным, решил этим не ограничиваться, а произвести глубокую реформу реестрового войска. В этом его поддержал и великий коронный гетман, пославший на сейм свои предложения по сути этой реформе. 14 (24) декабря в Боровице была созвана рада, на которую сам Потоцкий не поехал, а направил туда Киселя и брата Станислава. Они предложили всей прежней старшине сложить свои клейноды, объявили войску вновь назначенных полковников и других представителей старшины, приведя их к присяге (так называемый "кровавый лист Потоцкого"), начинавшейся словами : " Мы...Левко Бубновский и Лутай, есаулы войсковые,Яков Гугнивый, полковник черкасский, Андрей Лагода каневский, Максим Нестеренко корсунский, Илляш Караимович переяславский, Яцина белоцерковский, Терешко Яблоновский ( миргородский), Богдан и Каша судьи, Богдан Хмельницкий писарь, также все сотники, атаманы и чернь, братья -молодцы войска е.к.м.Запорожского признаем на позднейшие времена, чтобы не только у нас, но и у потомков наших осталась вечная память о наказании за проступки против...всей Речи Посполитой и милосердия , над нами совершенного.." Далее очень подробно и назидательно перечислялись все провинности казаков. Подписал эту реляцию от имени войска Запорожского вновь назначенный писарь Богдан Хмельницкий.
Так закончился для казаков бурный 1637 год, но вряд ли кто предвидел, что следующий год будет еще более богат драматическими событиями, которые поставят Войско Запорожское на грань полного уничтожения.
Анализ действий восставших казаков Павлюка с моментв его выдвижения из Запорожья в середине ноября до сражения при Кумейках не может не удивлять отсутствием должного профессионализма у его руководителей. Прежде всего, разведка повстанцев была организована крайне плохо, либо ее и вовсе не было. Похоже, что у Павлюка вовсе не было конницы, поэтому конные дозоры, если имелись, то их было немного. Поэтому он не знал, что реально происходит в польском лагере и о дислокации главных сил Потоцкого имел смутное представление. У повстанческих вождей не было установлено тесное взаимодействие с заднепровцами, которые двигались к Днепру также фактически вслепую. Павлюк прекрасно знал, о том, что Днепр не замерз, но не догадался взять с собой чайки, с помощью которых можно было бы оперативно переправить заднепровцев на правый берег. Фатальным явилось решение Павлюка оставить сильную позицию у Мошнов и преследовать отступающего Лаща, не зная толком местности. Наткнувшись на болото, он мог отступить назад и вернуться к Мошнам, а не рисковать, совершая двойной поворот табором в узком месте. Если бы он оставался на старой позиции , то имея, как минимум, тройное превосходство в живой силе и 10 орудий, мог бы с успехом отражать попытки Потоцкого взять лагерь штурмом до подхода основных сил Кизима. В этой ситуации среди солдат польного гетмана неминуемо началось бы брожение и , скорее всего, они с чистой совестью разошлись бы по домам, так как срок контракта у них давно закончился. Либо же Потоцкому пришлось бы уводить свои хоругви в Галицию , а Павлюк с Кизимомом при сорокатысячном войске, которое ежедневно бы пополнялось новыми повстанцами, стали бы полными хозяевами Заднепровья и Киевщины, то есть всей Украины ( Малой Руси)того времени.
Разгром повстанцем под Боровицей стал для Потоцкого первым его военным успехом в новой должности польного гетмана коронного, однако он не был намерен этим ограничиться, так как за Днепром собирались новые отряды повстанцев, и пожар восстания, охвативший Заднепровье, Кизим был намерен распространить и на правый берег Днепра. Поэтому перед польным гетманом коронным встала первоочередная задача усмирить Заднепровье, для чего необходимо было не только не допустить кизимовцев в Приднепровье, но и вообще искоренить сам очаг восстания за Днепром. Такая задача диктовалась не только военной необходимостью, но, в первую очередь, интересами крупных польских магнатов, которые имели на левом берегу Днепра обширные имения , как , впрочем, и сам Потоцкий, его шеф Конецпольский, князь Вишневецкий и многие другие сановники, на которых трудились тысячи русских людей. Эти земли, большая часть которых ( северские территории) была захвачена отцом Иеремии Вишневецкого у Москвы в Смутное время и закреплена за ним решением сейма, усиленно колонизировалась путем привлечения крестьян с правого берега. Имелись за Днепром и коронные земли, которые прежде не использовались, представляя собой обширные пустоши, однако в последние десятилетия раздавались королем ближайшим сановникам за заслуги перед Речью Посполитой, или выкупались ими, либо, чего греха таить, захватывались и самочинно. Их колонизация приносила неплохие доходы польским сановникам, которые сами здесь появлялись редко, оставляя вместо себя управителей ( дозорцев). Управители нередко часть земель сдавали в аренду евреям, а уж те устанавливали размер платы за субаренду для крестьян, естественно увеличенной в разы. Понятно, что при таком ведении хозяйства эксплуатация простых хлебопашцев усиливалась, тем более, что для охраны и обороны своих имений магнаты набирали надворные команды, на содержание которых шла часть обязательных платежей. Особенно жесткая эксплуатация крестьянского труда наблюдалась в имениях князя Вишневецкого, который постоянно держал войско численностью до десяти тысяч, ходил в дальние походы для тренировки своих хоругвей, тяжесть содержания которых ложилась на плечи крестьян, формально свободных, но на самом деле полурабов. Его дворец в Лубнах своей пышностью напоминал королевский (особенно, когда он был утвержден в должности воеводы Русского), что требовало немалых затрат. Естественно, что посполитые таким положением вещей были недовольны и достаточно было небольшой искры, чтобы разжечь большой костер народной войны, что и сделал Скидан, который в "кровавом листе" Потоцкого не случайно был назван "проводником восстания".
Запорожские казаки еще в начале века считали эти территории исконно своими, поэтому заселение их поляками воспринимали враждебно, особенно в тех случаях, когда имели место факты притеснения посполитых управителями имений и евреями. Для прогрессивно мыслящих современников, причины того, почему коронные гетманы ополчились на казаков, не были тайной. Польский автор Пясецкий одной из причин восстания 1637 года называет возросшие аппетиты магнатов. " Разные польские шляхтичи,-писал он,- приобретя большие имения...желая увеличить свои доходы, доказывали перед королем и сенатом необходимость искоренения казацкого своевольства, которое создавало препятствие их планам".
На ликвидацию кизимовцев не понадобилось много времени. Потоцкий, которому в то время было сорок два года, действовал быстро и решительно. На следующий день после рады в Бороице, то есть 25 декабря по ст. ст., он собрал своих солдат, у которых истек срок контракта и добился от них согласия продолжать военные действия до решения сейма. Он тут же назначил для них поход за Днепр, но предварительно выслал туда около трех тысяч реестровиков во главе с временным старшим ( похоже с переяславским полковником Илляшем Караимовичем), поставив задачу разгромить Кизимово войско, а его самого пленить. Кизим, еще не зная о разгроме при Кумейках и о пленении Павлюка с Томиленко, спокойно подходил к Днепру. Здесь его и настигла весть о захвате поляками Павлюка, в связи с чем он намеревался отступить назад, но реестровики оказались проворнее. В произошедшем сражении часть повстанцев разбежалась, но Кизима удалось схватить. Гордые своей победой, реестровые казаки доставили его Потоцкому, удостоверяя тем самым свою новую преданность Речи Посполитой. Теперь уже три вождя восстания были в руках поляков, но неуловимый Скидан скрылся и след его пропал в заднепровских степях.
С пленением Кизима Потоцкий посчитал было свою миссию выполненной и намеревался отправить войско на зимние квартиры, но в это время новое восстание вспыхнуло в имениях Вишневецкого. Предводительствовал повстанцами молодой Кизименко, не зная еще, что Павлюк, Томиленко и его отец уже схвачены поляками. Повстанцы " ...захватили княжеский замок в Лубнах, слуг, шляхтичей и шляхтянок убили, костел сожгли, нескольких бернардинцев убили и не позволив хоронить, отдали на съедение псам. Но милостию Божьей он у меня ..вкупе с паном отцом своим будет торчать на колу вместе с другими своими помощниками",-доносил Потоцкий 8 января ( н.с.) 1638 года из Нежина Конецпольскому.
Осталось только изловить оставшихся повстанцев, "зачистив" край, как бы выразились в наше время. Но "зачисткой" занимался не сам гетман, а его брат Станислав, отправляя в Нежин захваченных кизимовцев. О масштабах восстания, охватившего левый берег Днепра и Киевщину можно судить по донесению польного гетмана своему шефу. "Везти их в Варшаву...-напрасная вещь, лучше тут где-то убить...но и это не вознаградит того, что видели мои глаза -эти тиранствая, убийства и грабежи...если бы я захотел воздать им кару, которую они заслужили, пришлось бы без исключения Поднепровье и Заднепровье в пень вырубить",- признавался он. Эти слова польного гетмана, как нельзя лучше объясняют, почему универсалы Скидана нашли такой живой отклик у населения края и полякам следовало бы задуматься, не поумерить ли им свои аппетиты в целях своей же собственной безопасности.
Но сейчас здравый смысл отступил очень далеко,польный гетман при попустительстве Конецпольского и королевского правительства, упивался своей местью, творя самочинный суд и расправу. "Наказание над несколькими, а страх для всех,- сообщал он о своих планах коронному гетману.-Поэтому велю только главнейших на дорогах расставить-десяток будет примером для сотни, а сотня для тысячи...Скоро я отсюда выберусь ( из Нежина-прим. мое), только тех, кто у меня тут...на дорогах сторожами ( на кольях) расставлю".
Эта переписка коронных гетманов дает полное представление о том беззаконии и бесчинствах , которое они творили по отношению к повстанцам, русскому населению края, не сомневаясь, что их действия останутся безнаказанными. Если всего два года назад мятежного Сулиму и его сподвижников осудил в Варшаве сейм, приговорив к смертной казни, то этот приговор можно оценивать по-разному, однако вряд ли у кого повернется язык назвать его незаконным. С моей точки зрения, решение сейма было даже очень мягким, если учесть, что Павлюк и вовсе был освобожден от наказания. А ведь действия сулимовцев в Кодаке иначе, как зверством назвать трудно. Пусть Марион притеснял казаков, пусть незаконно даже содержал в кандалах, но ведь он никого не лишил жизни. А в чем заключалась вина тех 185 драгун, которые просто честно выполняли свой долг? За какие провинности у них отобрали их молодые жизни.
Повторюсь, приговор для Сулимы можно расценивать по -разному, но он был вынесен в строгом соответствии с законом и королевскую власть в данном случае трудно в чем-то упрекнуть. Но , как "шляхетская демократия", сенат и король могли равнодушно взирать на то, как без суда и следствия, без доказательств наличия или отсутствия вины, руководствуясь чисто волюнтаристскими побуждениями, творил расправу над безоружными пленными крестьянами ( даже не реестровыми казаками) один из высших государственных сановников Речи Посполитой-этого ни понять, ни оправдать нельзя.
Из Нежина Потоцкий отправился в Переяславль, затем в Киев, везде чиня расправу и оставляя после себя посаженных на кол повстанцев, в том числе и из числа казацкой старшины, подобно тому, как Марк Лициней Красс в свое время распял участников восстания Спартака по дороге от Капуи до Рима. Полагая, что теперь Заднепровье успокоено, польный гетман убыл на отдых в Подолию, расквартировав свои хоругви по обеим сторонам Днепра.
Между тем, "след" Скидана "отыскался" на Запорожье, куда с Заднепровья и Приднепровья устремились сотни и тысячи тех, кого зверства Потоцкого заставили взяться за оружия. Лазутчики польного гетмана, засланные на Низ Днепра, сообщали, что Сечь бурлит, казаки и убежавшие от своих панов посполитые группируются возле Скидана и Гуни. Величко в своей летописи упоминает, что, якобы этому способствовали зверства солдат Потоцкого, расквартированных вдоль Днепра, над мирным населением, которое они запрягали в плуги, обливали голых ледяной водой на морозе и т.п . Но этому как-то мало верится. Вероятнее то, что солдаты причиняли массу более мелких неудобств, которые вряд ли могли быть по душе местным жителям. Как бы то ни было, но уже в январе на Запорожье собралось около трех тысяч разного народа.
Встревоженные коронные гетманы решили принять свои меры, о которых писал сейму Конецпольский в декабре прошлого года. 15 февраля Станислав Потоцкий, Адам Кисель и другие комиссары собрали в Теретемирове всех реестровиков и приняли от каждого личную присягу с приложением отпечатка пальца тех, кто не умел писать ( ранее казаки присягали все вместе криком). Тут же была проведена реорганизация нескольких полков. Яблоновского заменили, черкасский и чигиринский полки переформировали, перяславский и миргородский намеревались соединить в один. Всего реестровиков насчитали 5800 человек, следовательно, при Кумейках их погибло не более 1200, остальные 4-5 тысяч были выписчики или посполитый люд. Имея информацию о том, что собравшихся на Сечи насчитывается около трех тысяч, 28 февраля на раде в Переяславле реестровикам в количестве 4000 был отдан приказ выступать к Крылеву в распоряжение ротмистра Мелецкого, откуда идти на Сечь. Там постараться собравшихся на Запорожье реестровиков ( если они были), приняв от них присягу, опять присоединить к войску ( не более 500 человек и ради проформы, в книги записей об этом делать не велели) и, уничтожив челны, оставить на Запорожье гарнизон от нескольких полков. Таков был приказ, но выполнение его оказалось не таким простым
Тем временем, в марте в Варшаве состоялся сейм. Верхушка реестрового казачества, в обстановке, когда в крае назревало новое недовольство, вызванное жестокими репрессиями Потоцкого, направила на сейм депутацию с жалобой, в которой реестровики пытались доказать, что они в восстании не виноваты, а оно всецело дело рук Томиленко и Павлюка. Кроме того, узнав, что Конецпольский намерен вывести войска с Поднепровья и Заднепровья, реестровики просили оставить там королевских солдат, опасаясь нового восстания. Однако, и король и сейм склонны были провести реорганизацию реестрового войска, как предлагал в декабре 1637 года коронный гетман, поэтому жалоба казаков осталась без ответа.
По приговору сейма Павлюк и еще четыре вождя восстания были казнены. Что же касается реестра, то он был сокращен до 6 тысяч, выборность старшего войска упразднялась и вместо него королем должен был назначаться комиссар по рекомендации коронного гетмана ( которому и был подчинен) из шляхты. Была упразднена и выборность полковников с есаулами, которые впредь назначались из числа шляхтичей , не входящих в состав реестра. Сотники и атаманы ( десятские) выбирались полковниками из казаков.
Учитывая прежний опыт, когда казаки могли в любое время расправиться со старшиной, комиссар имел охрану из ста польских солдат, а полковники из пятидесяти. Если рядовой реестровик получал от правительства годичное жалованье в сумме 10 злотых, то эти солдаты примерно в 10 раз больше. Для оплаты этой гвардии Конецпольский предлагал отменить выплату жалованья реестровикам вообще, но сейм оставил этот вопрос открытым. Было также принято решение восстановить Кодак, доведя его гарнизон до 700 человек, а на Запорожье постоянно держать гарнизон из двух полков, сменяющих друг друга по очереди. Въезд на Запорожье разрешался только по специальному документу, выдаваемому комиссаром. Того, кто попытается туда проникнуть без него, предлагалось передавать коменданту Кодака и расстреливать.
Привилегии казаков ограничивались. Им не разрешалось владеть новыми землями, кроме тех, что уже находились в собственности, селиться можно было только в трех городах: Черкассах, Корсуне и Чигирине. Мещанам не разрешалось отдавать детей в казаки,а дочерей выдавать замуж за казаков.
Вот основной смысл так называемой Ординации 1638 года, утвержденной на сейме в мае того же года, когда еще ни польское правительство, ни депутаты сейма не знали, что на Украине вновь поднимается очередная волна народной войны.
В этот раз во главе собравшихся на Запорожье повстанцев стал Острянин, а Гуня был его заместителем. Теперь свои универсалы Острянин направил не только на Украину, но и в Подолию, на Волынь ,в Покутье, предлагая все желающим присоединиться к восстанию.
Что касается Мелецкого с Илляшем Караимовичем, то они задержались с выступлением на Запорожье и подошли к Сечи, когда Днепр и речки уже вскрылись ото льда. Похоже, что в это время местом обитания повстанцев был не Микитин Рог, а острова, возможно, Бучки или Томаковка. Добраться туда без челнов было невозможно, поэтому, безрезультатно потребовав выдачи Скидана, Мелецкий в последней декаде марта вынужден был возвратиться назад, отправив 21 марта донесение о результатах своего неудачного похода.
Станислав Потоцкий, сейчас, в отсутствие брата и нового воеводы брацлавского Адама Киселя, убывшего на сейм, фактически остался старшим в Приднепровье и Заднепровье. Он сообщение Мелецкого воспринял серьезно, разослал соответствующие письма старостам и подстаростам, выставил стражу за Чигирином и у Кременчуга, а хоругви, которые должны были отправиться к польному гетману, задержал. Приготовления его были своевременными, но они мало помогли. В середине апреля передовые части восставших во главе со Скиданом подошли к Кременчугу,смяв польскую стражу, а затем вышли к Чигирину. Прошел слух, что они направляются к Переяславлю, чтобы захватить Илляша Караимовича и расправиться с ним. Тот со своими реестровиками вышел навстречу Скидану, но тут выяснилось, что поход Скидана лишь отвлекающий маневр. Острянин, воспользовавшись растерянностью поляков и отвлеченностью их на Скидана, стремительно вышел к Голтве, занял ее и, используя старый замок, а также удобный для обороны рельеф местности, возвел фортификационные сооружения, ожидая подхода коронного войска.
Узнав об этом, Станислав Потоцкий в начале мая (н.с.) подошел к Голтве и понял, что шансов овладеть штурмом возведенными укреплениями, у него мало. Все же он тоже возвел вокруг позиций Острянина валы и насыпал шанцы, а через Псел выстроил мост. Однако штурм, предпринятый 25 апреля ст.ст. казаки отбили, ведя такой плотный огонь, что и поляки и реестровые казаки вынуждены были отступить. Караимович был ранен, а мост повстанцы сожгли. Потоцкий предполагал возобновить штурм на следующий день, но люди Острянина ночью обошли польские войска с тыла и устроили несколько засад, окопавшись и отгородившись деревьями и ветками, чтобы польская конница не могла на них ударить. Когда утром Потоцкий пошел на приступ, казаки из засады в его тылу открыли губительный огонь по немецкой пехоте, а когда поляки попытались выбить их из окопов, то попали под огонь из другой засады.
Понимая, что здесь он может потерять все войско ( новых подкреплений к нему еще не поступало), Потоцкий отступил к Лубнам, а Острянин остался фактическим хозяином всего этого юго-восточного края, откуда мог поддерживать контакты с Запорожьем, Доном и Слободской Украиной, куда заблаговременно отправил свою семью.
Отступление Станислава Потоцкого к Лубнам повстанцами было воспринято . как победа, что благоприятно сказалось не только на их возросшем моральном духе, но и на всем населении края. Посполитый люд, выписчики, даже, видимо, какая-то часть реестровиков, устремились к Острянину, пополняя ряды восставших. В этой ситуации он, окрыленный победой под Голтвой. принял решение преследовать Потоцкого дальше, перерезать пути подкрепления его хоругвям с правого берега и разгромить его окончательно, став фактическим хозяином всего Заднепровья. Позднейшие историки считали этот план ошибочным, но, если вдуматься, то у него просто не было другого выхода. Оставайся он и дальше в Голтве, возможно, к нему подошло бы подкрепление с Сечи или Дона, но ведь и польный гетман, остававшийся в Приднепровье да и князь Вишневецкий, срочно набиравший войско в своих замках в Полесье и на Волыни также не остался бы в стороне. Поэтому в действиях Острянина была своя логика, просто ему не удалось реализовать задуманное, в основном из-за недооценки сил противника, которого он считал фактически разгромленным. На самом деле Станислав Потоцкий потерял не так уж много своих солдат (кроме немецкой пехоты) и к появлению повстанцев был готов, став укрепленным лагерем у Лубен. Острянин, подобно Павлюку не имел надлежащей разведки, поэтому 6 мая по н.с. фактически наткнулся на лагерь Потоцкого, идя в походном строю. Тот,не дав ему возможности толком установить табор, с ходу атаковал повстанцев, бросив на штурм все свои силы. Ему удалось разорвать линию возов и устроить панику в казацких рядах. Но все же потери повстанцев оказались не так уж велики, им удалось отбить атаку, замкнуть линию возов и приступить к оборудованию табора. Но моральный дух, как восставших, так и самого Острянина, значительно пошатнулся и под покровом темноты они отступили к Лохвице. Это было очень неудачное решение, так как тем самым Острянин отрезал себя от Запорожья, где Гуня, Скидан, Солома и другие предводители запорожцев готовили новые полки ему на помощь, часть из которых уже выступили к Лубнам. На один из таких полков во главе с Путивльцем и Репкой численностью примерно две тысячи человек наткнулась утром следующего дня польская конница, которую Потоцкий выслал преследовать отходившего Острянина. Бой продолжался в течение дня, но затем казаки, выдали ему Репку и Путивльца , получив обещание, что за это он их присоединит к своему войску. На самом деле это был коварный обман. Не успели казаки сдаться и выйти из окопов, как были практически полностью перебиты польскими солдатами. "Ибо, как по природе своей варвар -враг не варвару, так точно и Русин Поляку",- заключает историк Окольский, передавая этими словами настрой тех слоев польского общества, в которых сам он вращался.
Хотя отряд Путивльца и был уничтожен, однако и без того уже пришедшая в плохое состояние артиллерия Потоцкого окончательно вышла из строя и ее пришлось отправлять в Лубны на ремонт. Туда же отправили и раненых, которых было тоже немало. В результате он отказался от преследования Острянина и тот получил возможность оперативного маневра. Кажется, от Лубен он был намерен уйти в Северские земли, но в это время к нему стало стекаться много народа со всего края ( по некоторым данным до 10 000 человек) особенно с Роменщины. Острянин воспрянул духом и повернул к Хоролу. В Миргороде он на складах местного старосты раздобыл селитру для пороха и, видимо, орудийные заряды, после чего повернул к Лукомлю и завершив почти полный разворот вокруг Лубен, стал в верстах 20 южнее от них. Тем самым он опять открыл себе дорогу, как на Дон, так и на Запорожье, откуда снова мог получать подкрепления. Главное же заключалось в том, что он теперь мог отрезать Потоцкого от подкреплений с правого берега и с Переяславля, на которые тот, видимо, рассчитывал.
Учитывая прежние ошибки, Острянин хорошо обустроил свой табор, оборудовав го фортификационными сооружениями и разослал во все стороны конные разъезды, стремясь лишить Потоцкого всяких связей с Приднепровьем. Скидан же, прибывший к Переяславлю, фактически блокировал его, намереваясь уничтожить этот важный пункт сообщения с правым берегом Днепра.
Польный гетман Николай Потоцкий оказался в сложной ситуации. И король, и брат торопили его поскорее переходить в Заднепровье, но с какими силами он мог туда выступить? Те хоругви, что оставались на зимних квартирах, ушли со Станиславом Потоцким, новых не было. К Лубнам устремился Иеремия Вишневецкий для защиты своих владений, но сил у него тоже было немного, всего около трех тысяч войска. Между тем, Скидан уничтожил на Днепре все перевозы, а на Киевщине действовал сильный отряд Нестора Бардаченко, который 30 мая ст.ст. двинулся на Киев. Столица бывшего Древнерусского государства в то время пришла в упадок и не имела ни укреплений, ни замка, поэтому захватить город не составляло большого труда. Это грозило разрывом сообщения между правым и левым берегами, но положение спас коронный стражник Лащ, который ударил со своими хоругвями на Бардаченко, разогнав его войско. Вскоре сюда же подошел и польный гетман, а также князь Вишневецкий.
Узнав о подходе Вишневецкого, Острянин передвинул свой табор, пытаясь преградить князю дорогу на Лубны, но не успел, Вишневецкий скорым маршем прибыл к Лубнам 29 мая. Здесь он объединился с воспрянувшим духом Станиславом Потоцким и они вместе атаковали Острянина, передвинувшего свой табор опять к Лукомлю. В течение последующих трех дней Острянин вынужден был под их натиском отойти к Жовнину в устье Сулы. Здесь, когда поляки сходу атаковали повстанцев, не дав им возможности оборудовать табор, поднялась неизбежная в таких случаях паника. Острянин с группой казаков покинул лагерь и далее, якобы ушел к Белгороду в московские пределы. Есть точка зрения ( Н.И. Костомарова), что недовольные им казаки сместили его с гетманской должности, но в это мало верится, так как для проведения рады в этой ситуации 3 июня просто не было времени. Оставшимся удалось все же замкнуть табор так, что часть войска Вишневецкого оказалась в его глубине в окружении. Тому пришлось трижды атаковать повстанцев для того чтобы частично разомкнуть табор и дать возможность своим солдатам вырваться на свободу. Все это удалось ценой многочисленных жертв, поэтому победа поляков была омрачена гибелью большого числа своих людей.
Ночь прервала сражение и повстанцам удалось передвинуть табор на выступ, вдававшийся в Сулу, которая таким образом ограждала его с трех сторон. Со стороны суши насыпали вал.В ту же ночь, видимо, выбрали гетманом Дмитрия Гуню, как и в прошлый раз при Кумейках. Поляки тоже почти не спали и напротив вала повстанцев насыпали свой вал и подвели шанцы. 4 июня сражение возобновилось, поляки открыли по табору ураганный артиллерийский огонь. Повстанцы стали нести потери. В условиях жары тела погибших стали разлагаться. Восставшие попросили перемирия, однако узнав, что им на помощь движется Скидан, опять воспрянули духом. Однако Скидану не повезло. Реестровики и полчки уничтожили его челны, а самого тяжело ранили и привезли в Чигирин к польному гетману. Правда, шедшее с ним подкрепление, хотя и разбежалось, но уничтожено не было и несколько тысяч людей с Запорожья все же позднее прибыли в табор к Гуне.
Вскоре в Станиславу Потоцкому и Иеремии Вишневецкому присоединлся и сам польный гетман, принявший на себя общее командование осаждавшими табор Гуни польскими войсками.
Между тем, поражение Скидана заставило казацкого гетмана принять новый оперативный план и передвинуть табор ближе к Днепру, чтобы иметь возможность получать подкрепления с Запорожья. Под непрерывными атаками поляков. Гуне удалось в ночь с 11 на 12 июня навести мост через Сулу и спуститься на километра три ниже к ее устью. Здесь в урочище Старицы повстанцы приступили к оборудованию лагеря, место для которого было выбрано очень удачно. Сам табор был установлен на возвышенности, и оборудован в инженерном отношении просто замечательно, что признавали сами поляки. С юга его прикрывал Днепр, с севера-обширное болото, с боков Сула и Старица. Ниже табора было много лугов для выпаса коней, по берегу Днепра росло много деревьев. Сюда же вскоре прибыли и те, кто шел со Скиданом на помощь Гуне, увеличив число повстанцев на несколько тысяч.
Поляки не прекращали атак на лагерь Гуни, но конница здесь была малопригодна, а пехоты у них было мало. Повстанцы в свою очередь делали вылазки, причиняя противнику большие неудобства. В течение месяца между Гуней и польным гетманом шли переговоры (обмен письмами) суть которых сводилась к тому, что Потоцкий предлагал сдаться на условиях майской Ординации 1638 года, а Гуня настаивал на куруковской Ординации, с чем Потоцкий согласиться не мог.
Все было бы хорошо, но у осажденных начались проблемы с продовольствием и не хватало артиллерийских боеприпасов. Гуня очень рассчитывал на подход с Сечи полковника Филоненко, который должен был подняться на байдарах по Днепру с грузом провианта и боеприпасами. Однако об этом узнали и поляки, устроив ему засаду. Полк Лаща, реестровики и часть хоругвей польного гетмана с высокого берега Днепра открыли по байдарам ружейно-артиллерийский огонь и почти все байдары потопили. Филоненко с частью подкрепления удалось ускользнуть и он все же добрался к Гуне, но фактически без провианта и боеприпасов. Его же в случившемся повстанцы и обвинили, посадив даже на цепь. Интерес к дальнейшему ведению боевых действий у них пропал и они стали просить у Потоцкого перемирия. Гуня ( по одной из версий) в это время с несколькими тысячами своих сторонников пошел на прорыв и ему удалось, прорвавшись через польские кордоны, уйти на Дон. Но из письма Н.Потоцкого от 19 сенятября 1639 года следует, что Гуня отправился на Дон только в это время, а больше года после восстания находился на Украине.
Как бы то ни было, но оставшиеся повстанцы отправили в лагерь Потоцкого Романа Пешту, который , хотя и просил "милосердия", но с Ординацией 1638 года согласен не был и требовал ее отмены. Потоцкий, которому вся эта война тоже порядком надоела, принял соломоново решение, мол , сам он ее отменить не может ведь она принята сеймом, но направит просьбу казаков с их депутацией королю. На том и порешили. Повстанцы были амнистированы, сдали артиллерию, приняли присягу королю и на этом все закончилось. Потоцкий, видимо, уже не имел намерения расправляться с теми, кто принимал участие в восстании, а наоборот, назначил реестровому войску временных полковников трех из тех, кто был с Гуней: Романа Пешту, Василия Скакуна и Ивана Боярина, трех из тех, кто оставался верными королевской власти : Левко Ивановича Бубновского, Каленика Прокоповича, Михаила Мануйловича. На начало сентября в Корсуне была назначена рада, на которой казаки должны были выбрать послов к королю с просьбой отменить Ординацию сейма.
С прекращением восстания, Заднепровье успокоилось не сразу, но серьезных выступлений уже не наблюдалось. 9 сентября по н.с. в Киеве с участием польного гетмана была созвана общая рада реестрового войска, принявшая письмо к королю, но в нем уже не содержалось требований об отмене Ординации, а лишь выражались заверения, что войско готово служить его королевской милости. Тут чувствовалась рука Потоцкого, который если сам это письмо и не писал, то оно было написано под его диктовку. Депутатами к королю были выбраны Роман Половец,Богдан Хмельницкий ( похоже, еще в прежней должности писаря),Иван Боярин и Иван Волченок.
Чем закончилась эта поездка в Варшаву и каков был ответ короля не известно, но для претворения в жизнь Ординации сейма были назначены комиссары и место-урочище Маслов Став над Россавой. Там в первых числах декабря собралось реестровое войско, которому была оглашена Ординация. Комиссаром войску был назначен Петр Комаровский, полковниками -все сплошь шляхтичи, только два есаула Левко Бубновский и Илляш Караимович были из прежней старшины. Сотниками стали верные реестровики, в том числе в чигиринском полку- Богдан Хмельницкий, бывший войсковой писарь.
"Золотое" время казачества кончилось, наступило "золотое" десятилетие для польской шляхты на Украине, в Подолии и Заднепровье.
Глава третья. Интриги варшавского двора.
Казацкие восстания 1637- 1638 годов прозвучали грозной прелюдией к той всенародной войне с панской Польшей, которая началась десять лет спустя. Но о том, что капитуляция казаков на Масловом Ставу явилась лишь последним ее аккордом перед кратковременным антрактом, и настоящая опера начнется позже, никто из современников не догадывался. Укрощение казацкой стихии, ликвидация Запорожья, как центра казацкой вольницы и генератора антипольских настроений, фактическое превращение реестрового казачества в городовых казаков, вроде королевской надворной команды, приветствовалось не только польской шляхтой, но и, если можно так выразиться, южнорусской "интеллигенцией" и шляхтичами-русинами.
Для польских же панов, имеющих имения в Южной Руси, настали поистине "золотые" дни, ибо теперь, после укрощения казацкого движения, никто уже не мешал усиливать эксплуатацию крестьян в своих землях, сдавать их в аренду евреям, выжимать из посполитых "семь потов". Не только польские магнаты, но и большое количество не такой знатной шляхты из Великой Польши устремились на южную окраину Речи Посполитой, где в Заднепровье стремительно стали расти новые слободы, села и даже города. Процесс колонизации ранее не освоенных земель ускорился. Не встречая отпора, многие шляхтичи вели себя по отношению к местному населению, как захватчики, демонстрируя свое превосходство над "русским быдлом", облагая крестьян непомерными налогами. Польские шляхтичи постепенно стали чувствовать себя властителями жизни закабаленного русского населения, прибегая к физическим наказаниям и даже убийствам. Законы мало кто из них уважал ( да и "Литовский статут" за убийство местных жителей не предусматривал серьезного наказания),суда мало кто боялся и на судебные решения порой не обращали внимания. Известный магнат коронный стражник Лащ, постоянно на протяжении пятнадцати лет вторгался даже в земли киевского воеводы Тышкевича и князя Вишневецкого, грабя их села и местечки, а судебными приговорами (их было около или более трехсот) велел подбить себе шубу. Конечно эта одиозная фигура, олицетворяющая панский произвол, была скорее исключением, чем общим правилом, так как далеко не все шляхтичи имели такого защитника , как покровитель Лаща великий коронный гетман Конецпольский. Но все же последователей у него было немало. Паны, упиваясь своей победой над казачеством, не понимали или не хотели понять, что казацкие восстания, хотя и были подавлены, но южнорусский народ отнюдь не смирился с панским насилием и его затаенная потенциальная энергия накапливается под внешней смиренностью и показной покорностью, грозя со временем вырваться на свободу все сокрушающим тайфуном. Пока же южнорусское население находило выход в переселении на жительство в московские украйны, чему царь не возражал. Поэтому быстро заселялось не только польское Залнепровье, но и Слободская украина , где с течением времени возникли новые городки Ахтырка, Сумы, Харьков и др., население которых почти сплошь состояло из тех, кто переселился сюда с правого берега Днепра, положив начало краю, известному после 1654 года (после присоединения к Московскому государству польского Заднепровья), как Малороссия.
Было бы ошибкой считать, что так вела себя шляхта только в Южной Руси. Король Владислав IV с момента избрания на польский трон постоянно встречал от сейма и сената ограничение любых попыток усиления королевской власти. Сам воинственный по натуре, он вынашивал далеко идущие планы военных походов и завоеваний, но им не было дано воплотиться в жизнь. В частности, Владислав имел права на шведский престол и не намерен был от них отказываться. В свое время московские бояре признали его своим царем, в чем дали крестоцеловальную грамоту. Именно поэтому он и возглавил в 1618 году поход на Москву, который, впрочем, закончился неудачей, но до Поляновского перемирия он от своих планов на московский престол не отказывался. Некоторые планы Владислава все же осуществились: в частности, после заключения мира со Швецией в 1635 году к Речи Посполитой отошла Пруссия. Король надеялся на присоединение к Короне и Силезии, что явилось одним из мотивов его брака с австрийской инфантой. Он и Конецпольский также были активными сторонниками союза с Инайет-Гиреем, рассчитывая нанести Турции серьезное поражение.
Однако, все планы короля торпедировались сеймом, в котором после смерти Сигизмунда III возобладала "партия мира". Магнаты понимали, что все военные планы короля сводятся к попыткам укрепления королевской власти ( как при Стефане Батории), так как война наделяет его фактически диктаторским полномочиями. А это не могло нравиться крупным магнатам, считавших короля лишь первым среди равных. Новая генерация шляхты, особенно тех, кто имел владения в Южной Руси, предпочитали лучше на эксплуатации местного населения получать огромные прибыли, чем гоняться за "пустым и гибельным" призраком военной славы. А о том, каковы были их доходы можно судить хотя бы потому, что рядовое местечко Млиев на Киевщине приносило Конецпольскому в 40-х годах 200 000 золотых чистого дохода за год.
Какими бы дерзкими не были планы короля, но вести войну без денег невозможно, поэтому сейм постоянно ограничивал короля в средствах. Достаточно вспомнить, что он привел к Смоленску лишь 9-тысячное войско, не считая казаков, которым затем сейм не желал найти денег на выплату жалованья в течение 4-х лет.Да и коронное войско оказалось не в лучшем положении. Не был профинансирован сеймом и поход Владислава на Москву весной 1634 года после снятия блокады Смоленска, в связи с чем он вынужден был заключить 4 (14) июня на речке Поляновка мир с Москвой, отказавшись от своих претензий на царский трон. Правда, после войны со шведами Речи Посполитой отошла Пруссия, но курфюрст обладал полной самостоятельностью, лишь платя в королевскую казну некоторую дань. Сейм проявил нерешительность в заключении союза Речи Посполитой с Инайет-Гиреем, что позднее все равно привело к обострению отношений с Турцией. Справедливости ради надо отметить, что серьезные просчеты Владислава IV во внешне-политических делах не способствовали укреплению его авторитета у крупных магнатов. Его претензии на царский трон привели к двум неудачным и разорительным войнам с Московским государством ( в 1618 и 1634 годах). Стремление добыть шведскую корону привело к обострению отношений со Швецией. Его брак с австрийской инфантой не принес Речи Посполитой никаких выгод, а малоактивное участие Польши в Тридцатилетней войне не принесло ей никаких территориальных приобретений.
Неудивительно, что магнаты стали все меньше и меньше считаться с королевской властью, особенно на окраинах государства, где они чувствовали себя полноправными хозяевами, которые вправе поступать по своему усмотрению. Все чаще стали высказываться обвинения в адрес короля, что он потакает схизматам, предоставляя слишком большие права православной церкви. С вялыми попытками правительства улучшить положение реестрового казачества сразу после Ординации 1638 года Конецпольский и Потоцкий не считались вовсе, понимая, что именно они по сути командуют всеми вооруженными силами Короны, так как других войск у короля просто нет. Конечно, они объясняли невыполнение тех или иных королевскими распоряжений объективными причинами, но все понимали, что в мирное время королевская власть сильно ограничена и король лишь выполняет роль своеобразного "свадебного генерала". А новых войн не предвиделось и даже набег крымского хана в 1641 году на Константинов был отражен коронными войсками и реестровыми казаками без особого труда. Правда, восстановление Кодака вызвала недовольство султана, но, в конечном итоге, все уладилось. Турки не стали требовать разрушения крепости и выдворения казаков с Запорожья, просто был подтвержден ранее действовавший мирный договор ( после Хотина),согласно которому казакам запрещался выход в Черное море. Угроза войны отпала, но поводов для недовольства у турок было достаточно. В частности, запорожские казаки совершили морской поход на Варну, сейм отклонил просьбу султана о пропуске турецких войск через свою территорию к Азову и т.п. Крымский хан наказания за набег на пограничье Речи Посполитой не понес, так как выяснилось, что он действовал по приказу покойного султана Амурата.
Если воинственный Владислав IV и надеялся на скорую войну с турками и татарами, которая возвратила бы ему верховную власть в стране, то вскоре его надежды рухнули и он на время отложил свои планы. Сейм даже слушать не желал о военных замыслах короля, тем более что неоплаченных королевских долгов ( в т.ч. перед войском) накопилось до 4-х миллионов злотых и сейм сумел оплатить их лишь в 1643 году.
Повод к возрождению надежды на войну дали, однако, сами татары. Еще в 1641 году крымский хан направил посольство, требовавшее уплаты задолженности по дани. Новый хан Магомет-Гирей отправил несколько чамбулов в польское пограничье в январе 1642 года, затем 4-х тысячную орду Умерли-аги, которую разгромили реестровые казаки. В январе 1643 года перекопский мурза Тугай -бей по приказу хана выступил с отборным 20 -тысячным войском к Ахматову. Однако, коронный гетман Конецпольский своевременно получил об этом информацию, стянул к Ахматову все свои силы и реестровых казаков ( по некоторым данным к нему присоединился и князь Вишневецкий), и в жестоком бою 30 января 1643 года разгромил татар наголову.
Этот татарский набег вызвало взрыв негодования в слоях польской общественности, в связи с чем Владислав на сеймах 1643-45 годов постоянно поднимал вопрос о войне с татарами вместо того, чтобы платить им дань. Однако, сейм продолжая свою линию на ограничение королевской власти, уклонялся от принятия какого-либо решения. Тогда у короля созрел план, известный по воспоминаниям венецианского посла Тьеполо.
Конституция Речи Посполитой запрещала королю объявлять войну без согласия сейма и сената, но в случае оборонительной войны, он в таком согласии не нуждался, а наоборот обязан был начать военные действия В этом и заключался план Владислава IV, который рассчитывал спровоцировать татар на войну, в результате которой он станет верховым главнокомандующим и обретет все рычаги власти. В войне с Оттоманской Портой был заинтересован римский папа и Венецианская республика. По расчетам Владислава они могли найти необходимые ему для начала военных действий 500 тысяч талеров, но папа к этому предложению отнесся прохладно. А вот Венецианская республика, высадившая войска на острове Крит, пытаясь отнять его у турок, немедленно направила в начале 1645 года в Варшаву своего посланника Джованни Тьеполо, с просьбой добиться у короля разрешения на наем 2000 -го отряда немецкой пехоты. Тьеполло должен был также договориться с королем о высадке казацкого десанта под Стамбул с целью уничтожить верфи, на которых строились турецкие галеры. Но и сам король, и канцлер Ежи Оссолинский, через которого велись эти переговоры, прямое нападение на Турцию считали преждевременным и опасным, предлагая вначале спровоцировать нападение татар из Крыма на польскую территорию.
Это было тем более реально, что из Турции поступила информация о том, что султан приказал новому крымскому хану Ислам-Гирею совершить набег на Речь Посполитую, так как татары начали уже роптать, оставаясь несколько лет без ясыря. Владислав считал, что, нанеся упреждающий удар по Крыму, он вынудит Турцию вступить в войну. Но для этого нужны были те самые полмиллиона талеров. Король рассчитывал, что потом сейму деваться будет некуда и депутаты выделят ему новые финансы для ведения войны.
Тьеполо вначале стоял на своем, но видя, что и король, и канцлер, и коронный гетман, с которым он встречался незадолго до смерти последнего, против прямой войны с Турцией, согласился с мнением Владислава IV. В начале 1646 года план короля венецианцами был принят, но купцы согласились выдать ему только половину требуемой суммы ( 750 тысяч злотых) вместо 500 тысяч талеров. Это было не то, на что рассчитывал Владислав, но все же позволяло начать приготовления к военным действиям. Франция, ведущая в это время войну с Германией, обещала присоединиться по ее окончанию к войне с Турцией тоже. В свои планы король посвятил московских послов, найдя у них понимание, заручился предварительной поддержкой молдавского и румынского господарей, и Юрия Ракочи. Его новая жена, известная Мария Гонзага, что вела свою родословную от византийских императоров Палеологов, была также горячей сторонницей войны с Турцией. К тому же, 11 марта 1646 года умер Станислав Конецпольский, который, наоборот , осторожничал в этом вопросе. Теперь в отсутствие великого коронного гетмана король временно становился сам командующим коронными войсками, что в значительной степени развязывало ему руки.
Хотя королем была проведена большая работа по созданию коалиция против Оттоманской Порты, однако реальной помощи он ни от кого не получил, за исключением 30 тысяч талеров ( 90 тыс. злотых), которые привез с собой Тьеполо. Как сообщает, венецианский посол, Владислав передал их доверенным людям из реестровой старшины, которых специально вызвал в Варшаву. Помимо денег им были выданы т.н "приповедные листы" на набор войска, приказано готовить к походу чайки и артиллерию. Свои планы по организации похода против Турции король изложил в письме кардиналу Матео от 23 апреля 1646 года: " С одной стороны ударит наше войско,с другой-московское. Одновременно господари мультянский и молдавский выступят к берегам Дуная и мы, собственной персоной во главе 12 тысяч пешего войска и 18 тысяч коней,перейдя эту реку...двинемся в глубь турецкого края. В это же время по нашему приказу выйдут в Черное море и казаки..." Этот план больше похож на авантюру, так как рассчитан на тесное взаимодействие с войсками сопредельных держав, хотя конкретных договоренностей с ними о совместных действиях достигнут о не было. По некоторым сведениям Владислав начал набор кварцяного войска, для чего королева даже продала ( или заложила свои драгоценности) и намеревался в июле выступить с ним к Львову. Предварительно он поручил Янушу Радзивиллу, который был женат на дочери молдавского господаря Василия Лупула, заручиться его поддержкой и поддержкой Матвея Бессараба в предстоящей войне с турками.
Хотя король свои планы и не афишировал, но хранить их в тайне продолжительное время возможности не было. Сенат и сейм решительно воспротивился приготовлениям к войне, обязав Владислава распустить кварцяное войско, а Потоцкому, ставшему великим коронным гетманом и польному гетману Калиновскому был отдан строжайший наказ всеми силами и средствами избегать военного конфликта с Турцией.
Вдобавок ко всему, татары прекратили набеги на Речь Посполитую, обрушившись зимой 1645 года на московские украйны. Правда, черкасский староста Александр Конецпольский осенью 1645 года совершил глубокий рейд по левому берегу Днепра до самых Конских вод, но татар нигде не нашел. Ходили слухи, что и Вишневецкий вслед за ним ходил под самый Перекоп., но в сражение с татарами не вступал. Словом, татары присмирели, предпочитая грабить московские пределы. Турция, прослышав о военных приготовлениях Владислава IV тоже вела себя мирно и дружелюбно. Таким образом, поводов для оборонительной войны не было, а объявлять войну Турции польские магнаты отказались за отсутствием к этому уважительных причин. Все попытки короля затеять военный конфликт привели лишь к тому, то в деньгах ему было отказано, казакам запретили выходить в море и даже на сообщения Потоцкого о том, что на турецкой границе не все спокойно, никто не обращал внимания. Король вынужден был отказаться от своих планов, что воспринял очень болезненно. Возможно, поэтому он и умер, едва перешагнув пятидесятилетний рубеж,20 мая 1648 года в Мерриче, не зная еще, что "золотое десятилетие" покоя завершилось и на Речь Посполитую надвигается разрушительный тайфун народной войны под руководством Богдана Хмельницкого.
Раздел второй. Первые победы.
Глава первая. Правда и мифы о Богдане Хмельницком.
Личность Великого запорожского гетмана Зиновия Богдана Хмельницкого, поистине титанического, для своего времени, размаха, уже на протяжении почти четырех столетий продолжает оставаться загадкой для историков, в распоряжении которых нет достоверных сведений не только о времени и месте его рождения, происхождении, детских и юношеских годах, но и о том, чем он занимался до весны 1648 года. Скудость информации о жизни великих людей, обычно восполняется различного рода догадками, предположениями, домыслами, откровенным вымыслом, поэтому с личностью Хмельницкого связано множество легенд и мифов, появившихся большей частью уже после его смерти, когда и большинства тех, кто знал его близко, тоже не осталось в живых. Отзвуки реальные фактов, содержащихся в этих легендах, причудливо переплетены с фантазией лиц, сообщающих о них, поскольку чаще всего основаны на пересказе событий, якобы услышанных от очевидцев. Так это или нет, в наши дни проверить уже невозможно, поскольку даже известная Летопись Самовидца, принадлежащая, по мнению некоторых историков, перу Самуила Зорки, одного из близких Хмельницкому людей, написана спустя четверть века после 1648 года, то есть уже во времена Самойловича и Петра Дорошенко. Другие склонны считать автором Летописи Ивана Быхоца, но есть и иные мнения. В любом случае Самовидец вообще мало касается личности Богдана и его биографии, освещая в основном события, связанные с началом восстания, которое он возглавил. Польские авторы Твардовский, Коховский, Окольский, О.Радзивилл, Н.Ганновер, Мясковский, Машкевич, Освенцим и другие, как и француз Шевалье, описывают сам ход тех или иных событий, участниками. которых они являлись, либо слышали о них от очевидцев, но, что касается личности Хмельницкого, то создается впечатление, что о нем самом они знали не больше, чем мы сейчас. Величко и Грабянка в своих обширных работах также мало чего добавляют к их информации, а точнее, сами ее черпают из польских источников. Есть, правда, произведение, которое очень подробно излагает биографию знаменитого запорожского гетмана, но более -менее вдумчивый анализ его ( как в этой части, так и в целом) приводит к выводу, что "Историю Руссов" в начале 19 века написал человек, который даже вряд ли был толком знаком с географией и историей Южной Руси 17 столетия. Приведенные же им сведения, в том числе и о биографии Хмельницкого, - не очень связный пересказ каких-то древних преданий его рода, передававшихся из уст в уста на протяжении почти двух веков. Верить "Истории Руссов" могут лишь самые оголтелые украинские националисты, для которых она, действительно, по значению и достоверности сопоставима с "Библией" или с "Кораном" для представителей соответствующих религиозных конфессий.
Скудную информацию автобиографического характера, можно почерпнуть из писем или сообщений самого запорожского гетмана, но в некоторых случаях даже она вызывает сомнение. Так, принято считать, исходя из письма Хмельницкого к королю Яну-Казимиру от 15 августа 1649 года, написанного сразу после битвы при Зборове, о том, что он уродзонный шляхтич герба "Абданк" ( "Habe dank" по-немецки).Такой герб был и на его печати. Польские дворянские гербы давались не одному человеку или семье, а в него порой включались десятки и сотни семейств, образуя так называемый гербовый клан. Сведения о всех их заносились в специальный реестр, но фамилия Хмельницкого в реестре герба "Абданк", одного из старейших в Польском королевстве, отсутствует, хотя, например, его сподвижника Ивана Выговского, имеется. Вот и возникает вопрос о шляхетских корнях самого Богдана...Возможно, конечно, что смутные сведения о том, что, якобы его отец был банитован за какую-то провинность и, естественно, исключен из списков герба, имеют под собой почву. В таком случае отсутствие Хмельницких в реестре герба становится понятно. Но и об отце, его Михаиле Хмельницком, источники сообщают очень скупо. Происхождение его остается неизвестным. Надо иметь в виду, что по преданиям, Чигирин был основан в начале XVII века Евстафием Дашковичем, в то время старостой черкасским и каневским. По другим данным в это время сам Чигирин уже существовал, но Дашкович укрепил его, превратив в передовой форпост на южном рубеже Литвы. Как бы то ни было, но реальное заселение земель вокруг Чигирина началось только после Люблинской унии, поэтому, вероятнее всего, Михаил Хмельницкий прибыл сюда в качестве переселенца в конце столетия. Существует мнение, что он был шляхтичем ( "как говорят") из Литвы, то есть из Великого княжества Литовского,но польский историк Коховский писал , что одни считали его выходцем из Мазовии, то есть Великой Польши, другие полагали, что он родом из Лисянки, что в корсунском старостве. По мнению М.Грушевского последнее весьма вероятно, если учесть, что Лисянка, принадлежала тому же Даниловичу, который был старостой в Чигирине. Действительно, это так и Ян Даниловия, впоследствии воевода русский, в то время являлся старостой корсунским, чигиринским и белзским. Тот же Коховский сообщает, что ранее Михаил Хмельницкий мог служить у Жолкевского в Жолкве, а когда Ян Данилович вторым браком женился на Софье Жолкевской,вместе со всем ее двором перешел на службу к чигиринскому старосте. Но в этом сообщении явная нестыковка, поскольку получается, что к этому времени самому Богдану Хмельницкому уже было примерно 12-15 лет и он должен был родиться в Жолкве. Из упомянутого письма запорожского гетмана Яну-Казимиру следует, что отец его был подстаростой чигиринским, но это явное преувеличение, другие источники называют его просто писарем провентовым ( то, есть по регистрации поступления продовольственных налогов),должность эта нижайшая в шкале чиновников того времени, поручалась обычно выходцам из мелкой шляхты. То есть отец Богдана никак не мог быть потомственным казаком, а в лучшем случае являлся выходцем из мелкопоместной южнорусской шляхты.
Сам запорожский гетман писал, что его отец владел хутором Субботово, якобы подаренном ему Даниловичем, 40 лет, то есть, как минимум, с 1580 года. Такое утверждение весьма сомнительно, скорее здесь надо понимать время от момента, когда хутор был подарен Михаилу Хмельницкому до наезда на него Чаплинским. Тогда получается 1607 год, что вполне реально. Однако, возникает вопрос о том, что если это был подарок самого старосты ( или его подстаросты), то почему у Хмельницкого на него не было соответствующих документов. Хутор этот, находился на берегу Тясмина в трех верстах от впадения его в Днепр, на самой границе Дикого поля. Если предположить, что отец Богдана основал его самовольно на пустующей земле, то вряд ли Данилович стал бы возражать против этого. А, если кто другой и попытался бы оспорить право Михаила на этот хутор, то тот мог ссылаться на Даниловича, а к тому, воеводе русскому ( 1616-1628 годы) и зятю великого коронного гетмана, вряд ли кто-то посмел бы обратиться за разъяснениями. Меня могут упрекнуть в измышлениях, но чиновники, что того времени, что сейчас мало отличаются друг от друга и всегда, в первую очередь, заботились и заботятся о личном благополучии. Тем более, что сам Хмельницкий писал, что к его хутору примыкает еще одно поселение Новослободское, на которое у него уж точно никаких оправдательных документов не было. Впрочем, на самозахват пустующих земель в Диком поле никто в то время особого внимания не обращал, как и в современной России в начале 90-х годов прошлого века.
Известно, что отец и сын Хмельницкие участвовали в битве при Цецоре, где первый погиб, а сам Богдан оказался в турецком плену. Из этого факта некоторые авторы спешат сделать вывод о том, что оба они были казаками и т.п. На самом деле все объясняется гораздо проще. Когда Жолкевский выступил на войну, его зять Данилович сформировал свой надворный полк из волонтеров, отправив его в помощь тестю. Шемберг, участвовавший в этом походе вспоминает, помимо коронных войск, "лисовчиков и добровольцев п.Хмельницкого".
О возрасте Богдана известно в основном из его упомянутого выше письма к королю, в котором он называет свои лета "седыми", а также от венецианского посла в Вене, который в 1649 году писал, что Хмельницкому 54 года. Следовательно, родился он в 1595 году, что не оспаривается никем из историков. Правда, приходилось читать статьи некоторых современных украинских исследователей, в которых даже утверждается, что он родился 25 декабря, но пусть подобные утверждения останутся на их совести.
Павел Алеппский, проезжая через Черкассы вскоре после короткой встречи с Хмельницким, отметил в своих записках, что тот родился в этом городе. Это сообщение не противоречит тому, что уже изложено выше о его отце, который в то время, по-видимому, служил у Даниловича в Корсуне. Расстояние между этими городами по прямой составляет 57 километров.
О том, где именно получал образование Богдан Хмельницкий, есть три различных сообщения. Одни считают, что он учился в братской школе в Киеве, но этого не могло быть, так как сам Братский монастырь был основан Сагайдачным, когда Хмельницкий находился в плену. Существовала раньше еще одна братская школа в Киеве, но она сгорела в первом десятилетии 17 века. Другие считают, что он обучался в иезуитских колледжах в Ярославле или во Львове, что вполне вероятно, так как профессор -иезуит Мокрский, под руководством которого он обучался поэтике и риторике, затем не раз включался в состав посольств к запорожскому гетману. А Мокрский одно время преподавал во Львове, но мог преподавать и в Ярославле. Обучался Богдан, видимо, лет 6-8, получив по тем временам основательное образование, то есть обычное среднее для шляхты, в том числе, и входившей в состав казачества.
Во время битвы при Цецоре Богдану было примерно 25 лет, но чем он до этого возраста занимался, помимо учебы в иезуитском колледже, источники ничего не сообщают. Известно, что он два года пробыл в плену у турок и татар, изучил оба языка, затем по свидетельству Коховского был выкуплен из плена казаками. В это однако мало верится, так как казаком он не являлся, да и запорожцы в сражении при Цецоре участия не принимали. Вероятнее, что его выкупила из плена мать, как предполагал М. Грушевский. Правда, турецкий автор Наима-челеби излагает свою версию его освобождения из плена, о которой ему рассказывал один из членов турецкого посольства, который привез письмо запорожского гетмана к султану в 1650 году. По его словам, Хмельницкий был в неволе у одного из турецких адмиралов, который проживал в Стамбуле в квартале Касим-баши. В неволе он, якобы, принял ислам, но затем с несколькими такими же невольниками совершил дерзкий побег. Насколько можно верить этим турецким источникам, трудно сказать, но они все же воспринимаются менее фантастическими, чем утверждение "Истории руссов", что его выкупил из плена лично польский король Сигизмунд III. Насчет принятия ислама, сообщение Наима-челебе вполне правдоподобно, так как это было довольно распространенной практикой. Турецкие и татарские невольники принимали православие, польские и русские-ислам, так как при всей веротерпимости турок, к мусульманам они относились значительно лучше. Когда же им удавалось вернуться на родину, снова перекрещивались, тем более что для принятия ислама обрезание не было необходимым.
Из плена Богдан освободился около 1623 года, но до 1637 года о роде его занятий официальные источники умалчивают. Сообщения же Коховского ( пересказанное "Историей Руссов") о том, что он, якобы захватил в плен двух сыновей Кантемира (главы буджацких татар) и доставил их лично королю Сигизмунду III, или сказочные повествования "Истории Руссов", что, якобы, в 1629 году он в качестве наказного гетмана запорожских казаков возглавлял поход на Кафу, а под Смоленском король Владислав IV наградил его за храбрость своей саблей в золотых ножнах, украшенных драгоценными камнями, могут служить хорошим сюжетом для романа, но не более того.
Имел ли Богдан братьев и сестер источники не упоминают Не известно об этом и с его слов, хотя доводилось читать статьи некоторых современных украинских авторов, которые утверждают о наличии у него братьев. Лично я в это не особенно верю, хотя Павел Яненко-Хмельницкий, бывший при Иване Выговском киевским полковником, действительно являлся его племянником, только скорее всего двоюродным, да и то, вероятнее всего, по материнской линии. Возможно также,что его отцом был Захарий Хмельницкий, находившийся в каком-то отдаленном родстве с Богданом.
Женился Хмельницкий довольно поздно, в возрасте 35 лет на дочери известного запорожца Сомко, Ганне, от брака с которой у него было трое сыновей и две дочери.
Впервые в официальных документах Богдан Хмельницкий упоминается в должности войскового писаря реестровых казаков, на которую он был назначен польным гетманом коронным Н. Потоцким в декабре 1637 года и от имени войска тогда же подписал так называемый "кровавий лист" ( по-украински-, прим. мое) Потоцкого. Этот факт сам по себе показателен и сводит на нет все измышления о том, что Хмельницкий, якобы, принимал участие в казацких восстаниях 1637-1638 годов. Назначение его лично Потоцким на должность войскового писаря могло произойти только при условии его полной лояльности королевской власти, как Бубновского, Караимовича, Нестеренко и других назначенцев польного гетмана. Конечно, Потоцкий вряд ли назначил бы простого казака на эту должность, поэтому, видимо, Богдан и прежде относился к числу казацкой старшины. Возможно, мнение некоторых историков о том, что он до этого занимал должность сотника Чигиринского полка, имеет под собой основание.
Как войсковой писарь он был включен в депутацию казаков на мартовский сейм 1638 года, с жалобой от войска, который, как известно, не обратил на эту жалобу внимания и утвердил Ординацию 1638 года. В декабре того же года на Масловом Ставу Хмельницкий в рамках этой Ординации был понижен в должности до сотника, но это и объяснимо, так как все вновь назначенные полковники являлись исключительно представителями польской шляхты. Но, с другой стороны, факт назначения Хмельницкого сотником, подтверждает его неучастие в восстаниях Скидана и Гуни, то есть в это грозное и смутное время он продолжал оставаться лояльным королевской власти и хранил верность Короне.
О жизни Хмельницкого в последующие после Ординации годы известно очень мало. Скорее всего он большую часть времени занимался обустройством своего хутора, который по меркам того времени свидетельствовал о хорошем достатке его хозяина. Надо отметить, что население Южной Руси в первые десятилетия 17 века в целом находилось в гораздо более выгодных условиях, чем в Великой Польше и Литве. Плодородная почва, относительно теплый климат, раннее начало весны (в конце апреля можно уже было сеять), поздний приход осени (конец октября) создавали отличные условия для успешного ведения сельского хозяйства. Плодородные поля позволяли собирать хорошие урожаи ржи (жита), гречки, ячменя. В садах возле каждой хаты росли яблони, груши, сливы, в речках водилось много рыбы, которую солили или вялили. Местное сельское население заготавливало на обширных лугах сено для коров, коз и овец, откармливало свиней. Зажиточные крестьяне и казаки имели даже свои мельницы и уж почти каждый варил пиво, делал медовуху и гнал водку ( горилку).В то время не было и такой эксплуатации со стороны панов, которая началась в 30-х годах.
Коховский сообщает, что на полях в хуторе Хмельницкого бывало до 400 копен необмолоченного зерна ( об этом писал королю и сам Хмельницкий), на конюшне всегда было несколько строевых лошадей, не считая рабочих. На своем хуторе он выстроил каменную церковь, у него имелись свои пруд, пасека и мельница. Субботовские корчмы конкурировали даже с чигиринскими, что по мнению, некоторых польских авторов стало одной из причин вражды будущего гетмана с Чаплинским. Словом, по современным меркам он относился к так называемому "среднему" классу. Часть своей земли он сдавал в аренду "подсуседкам", имея дополнительный источник доходов. Какое жалованье у Хмельницкого полагалось по службе, сказать трудно. В бытность его войсковым писарем (декабрь 1637-декабрь 1638 года) оно не превышало 200 злотых в год, но в то время рядовой казак получал 10 злотых. С 1638 года полковые есаулы получали 250 злотых в год. По некоторым данным, в начале 40-х годов жалованье рядовых казаков стало составлять 30 злотых, а об окладе сотников сведений не имеется. Но в любом случае его хутор приносил Хмельницкому вполне достаточный доход, чтобы содержать семью из семи членов и какую-то прислугу.
В 1642 или 1643 годах, вскоре после рождения младшего сына Юрия, умерла жена Богдана.В уходе за детьми ему помогали жена Якова Сомко ( брата покойной Ганны), а также, как утверждают некоторые источники, некая полячка по имени Елена или Марылька,а может Барабара, с которой он стал сожительствовать. Именно ее, якобы позднее похитил Чаплинский во время налета на Субботов, сделав своей женой по католическому обряду. Уже будучи запорожским гетманом, Богдан каким-то образом разыскал ее ( или она его) и в 1649 году, вскоре послевстречи с патриархом Паисием, женился на ней. Однако уже летом 1651 года то ли его сын Тимофей, то ли сам гетман повесили ее на воротах гетманской резиденции в Чигирине за измену.
Эта красивая легенда, безусловно выдуманная поляками, как повод к восстанию, слишком уж напоминает миф о Елене Троянской, чтобы ее воспринимать всерьез. Есть более правдоподобная версия о том, что, когда Чаплинский притеснял его после нападения на Субботов, жена чигиринского дозорца активно защищала Богдана от мужа и позднее он действительно вступил с ней в брак. Тот факт, что в конце 1649 года Хмельницкий женился на полячке, получившей при крещении имя Мотря, действительно, видимо, имел место, но была ли она в прошлом женой Чаплинского или нет, сказать трудно. Сам Чаплинский в различных источниках именуется то Янушем, то Данилой, а вторая жена Богдана то Барбарой, то Марылькой, то Еленой. Может, она и носила фамилию Чаплинская, но людей с такими фамилиями в то время в Южной Руси было столько, сколько в наши дни Ивановых в Москве.
Весной 1646 года в Черкассах или в Чигирине побывал коронный подканцлер Радзееский, как утверждают польские историки, в рамках плана короля о подготовке войны с Турцией. Якобы по его распоряжению несколько представителей казацкой старшины: Илляш Караимович, Иван Барабаш, Максим Нестеренко и Богдан Хмельницкий, убыли в Варшаву, где в мае того же года получили аудиенцию у Владислава IV.
Как уже отмечалось выше, король принял казаков очень милостиво, Им были выданы "приповеднное" письмо на набор войска и якобы еще одно письмо о возвращении казакам льгот и привилегий, дарованных Войску Запорожскому Стефаном Баторием и подтвержденных Сагайдачному королем Сигизмундом III. Также они получили 6 тысяч талеров на строительство чаек, и им было обещано выдать еще 60 тысяч к концу года.
М.Грушевский не подвергая данный факт сомнению, выражает недоумение, каким образом можно было реализовать данный план, когда во главе реестрового войска стоял старший из польской шляхты, а почти все полковники являлись бывшими офицерами польного гетмана. У каждого из этих должностных лиц имелась собственная гвардия из польских солдат, для их защиты и расправы с неугодными. Да и как можно было утаить этот план от польного гетмана Потоцкого?
Замечание это вполне обоснованное, если не учитывать двух важных обстоятельств. Первое из них заключается в том, что примерно в 1643-44 годах произошла реорганизация реестрового войска и никого из прежних полковников в нем не осталось ( или практически не осталось). В самом начале этого десятилетия старшим войска становится Семен Забусский, который официально оставался в этой должности фактически до 1654 года ( с небольшими перерывами Чигиринский полк с 1643 года возглавил знаменитый впоследствии Михаил Кричевский ( по некоторым сведениям кум Хмельницкого), Черкасским полком с 1644 года командовал Якубович ( участник восстания Хмельницкого),позднее Барабаш. В Корсунском полку с 1638 года сменилось три полковника ( с 1646 года им командовал Войцех Дурский). Нет оснований полагать, что полученные от короля инструкции необходимо было скрывать от старшего войска и полковников, тем более, что еще в мае Владислав IV заверил своих предполагаемых союзников, что казаки уже вышли в море, хотя более 600 километров, отделяющих Варшаву от Чигирина, они не могли проехать верхом быстрее, чем за месяц с остановками в пути на отдых. Причем, похоже, что в морской поход должны были выступить не реестровики, а выписчики, то есть в значительной мере запорожские казаки. Во-вторых, нет оснований полагать, что польный гетман коронный Потоцкий не был в курсе этих планов короля, в разработке которых принимал активное участие его бывший шеф Станислав Конецпольский. Косвенно это подтверждается и его письмом королю о причинах его выдвижения на Украину зимой 1648 года. Другое дело, что сейм и сенат позднее запретили ему предпринимать какие-либо действия, которые могли бы повлечь за собой войну с Турцией. Поэтому, видимо, Караимович, "со товарищи", возвратясь из Варшавы ( если вообще эта поездка имела место) не ранее июля, когда многое изменилось, вынуждены были утаить королевский план от войска, а скорее, просто отложили его исполнение до лучших времен.
"Приповедные письма" якобы остались у Барабаша, а вот полученные от короля талеры, похоже у Хмельницкого. Так или иначе, но это королевское поручение не могло долго храниться в тайне и по всему войску пошли гулять слухи, что король назначил Хмельницкого новым "гетманом" и готовится поход "на Царьград". К этому же времени относится и получившая гораздо позднее выдумка о том, что якобы по поручению короля Хмельницкий готовил (или даже лично доставил во Францию) 2500 волонтеров из числа выписчиков для армии принца Конде, принявших участие в осаде Дюнкерка. Современные рассказ украинских авторов об этом событии расцвечены подробностями о том, что казаки взорвали крепостную стену (хотя известно, что Конде взял Дюнкерк прямым штурмом), о том, что ими командовали Кривонос, Серко и Иван Золотаренко,что еще в пути следования они вступили в бой с испанскими кораблями и т.п. Называется даже сумма выплаченного им жалованья. Вся эта фантастическая история основана лишь на чьих-то воспоминаниях о том, что об этом как-то упоминал сам Хмельницкий уже в 50-х годах. В связи с этим хочется напомнить, сколько раз мы слышим официальные заявления кого-либо из современных глав государств, которые уже на следующий день комментируются их помощниками в том смысле, что шеф не то имел в виду и не то хотел сказать. Почему же мы каждому слову, сказанному тем же Хмельницким почти четыре века назад, верим, как истине в последней инстанции? Представляется, что, если гетман и вспоминал о своем участии в наборе каких-то рекрутов, то речь шла не о волонтерах для принца Конде, а о найме запорожцев (выписчиков) в немецкую пехоту для Венецианской республики ( см.главу "Золотое столетие" спокойствия для Речи Посполитой").Это тем более, вероятно, что Джованни Тьеполло передал королю 30 тысяч талеров именно за наем немецкой пехоты. Под немецкой пехотой в т о время подразумевались пехотные полки из местных рекрутов, создаваемые по типу немецкой пехоты. Какое-то участие в наборе волонтеров для них из числа запорожцев и выписчиков Хмельницкий мог действительно принимать, дабы отработать деньги, полученные от короля на строительство чаек. Возможно, отсюда и пошли слухи о том, что король назначил его гетманом. В противном случае никак не могло быть, чтобы после майской встречи с королем Хмельницкий мог за три месяца собрать 2500 рекрутов, да еще и отвезти их в Париж к октябрю, а ведь уже в начале этого месяца Дюнкерк пал. Правда, "История Руссов" переносит его встречу с королем на год назад, но тогда выходит, что Хмельницкий только и делал, что мотался между Варшавой, Чигирином и Парижем, так как, если верить этой книге, то он еще успел побывать у короля с жалобой на Чаплинского в 1647 году.
Выбор Радзеевским из казацкой старшины Богдана Хмельницкого для поездки в Варшаву сам по себе показателен и свидетельствует о том, что человек этот был благонадежен и каких-либо выступлениях против Короны или коронных представителей на местах не участвовал. Богдан Хмельницкий входил в число тех "значных" ( зажиточных) казаков, на которых королевская власть могла прочно опираться, зная, что они верно служат Речи Посполитой. Все позднейшие заявления некоторых польских должностных лиц о том, что Хмельницкий издавна подозревался во всяких кознях против Короны, не более, чем выдумка, тем более, что, например, высказывавший такое мнение князь Заславский, вряд ли вообще слыхал о Хмельницком до его выступления с Сечи.
Как же случилось, что уже спустя полтора года лояльный королевской власти казацкий сотник стал злейшим врагом Речи Посполитой, возглавив восстание казаков и всего русского населения края против поляков? Ответ на этот вопрос не может быть получен без учета кардинальных изменений в судьбе чигиринского сотника, произошедших в середине 40-х годов.
Глава вторая. Причины восстания Хмельницкого.
О причинах восстания Хмельницкого написано немало исторических трудов и художественных произведений, но, пожалуй, более кратко ( но не лучше), чем автор Летописи Самовидца их никто из южнорусских летописцев и польских историков того времени не охарактеризовал. Как упоминалось выше,многие историки прошлого были убеждены, что авторство упомянутой Летописи принадлежит Самуилу Зорке, одному из ближайших соратников Богдана Хмельницкого, писарю его канцелярии, но в этом вопросе, сколько историков, столько и мнений. Скорее всего, автор Летописи был в числе тех сподвижников будущего казацкого гетмана, кто с ним и его сыном Тимофеем, слугой Иваном Брюховецким, реестровым казаком Иваном Ганжой и другими бежали на Запорожье в декабре 1647 года, а следующей весной участвовали в сражениях при Желтых водах и под Корсунем. Так это или нет, теперь уже мы никогда достоверно не узнаем, но ясно, что Самовидец сообщал о том, чему был очевидец с самого начала восстания. "Начало и причина войны Хмельницкого,- утверждает он,- есть одно: от ляхов на православных гонение и казакам отягощение". Этими словами начинается текст Летописи, поэтому многие польские историки также в качестве главной причины восстания называли гонения на православие со стороны униатской церкви, хотя уже в следующем предложении ее автор приступает к перечислению притеснений и "оттягощений", причиняемых казакам, а религиозных причин восстания касается мельком и в последнюю очередь. Скорее под православными здесь имеется в виду русское население края, а не священнослужители.И это выглядит вполне логично, поскольку главной движущей силой восстания Хмельницкого в его начале являлись именно казаки, а не монахи и священники. Казаки с оружием в руках отстаивали свои вольности. которые у них были отняты ( ущемлены) польским правительством. "Одних выписали из реестра, и так как они не хотели ( потому что не привыкли) работать на панщине,-отмечает Самовидец,- то их к службе в замках приставили..." Служба эта у старост и других польских урядников носила унизительный для казаков (издавна считавших себя рыцарским сословием) характер: работать конюхами, псарями, истопниками, подметать двор и т.п. "Те же, кто остался в реестровых казаках,-сообщает далее летописец,-над ними полковниками были паны-шляхта, присланные от гетмана коронного, они совсем не заботились о вольностях казацких, но еще всякими способами их ущемляли. Жалованье, назначенное королем. по тридцать золотых ежегодно, забирали себе и только делились с сотниками-ибо сотников не сами казаки выбирали себе, а полковники назначали... кого хотели...Привлекали полковники также казаков ко всякой домашней работе, им не привычной. А когда бывало казак добудет у татар доброго коня-сразу отберут. У казаков, что ходили к порогам за рыбой, у Кодака отбирали десятую рыбу комиссару, отдельно надо было давать полковникам, есаулам, и сотникам, и писарю...В городах опять были обиды от жидов, не вольно было казаку в доме своем держать никакого напитка, даже для собственного употребления, не только меда, горилкы, пива, но даже браги. До великой нищеты казачество дошло. А больше, как шести тысяч не могло казаков быть-хотя бы ты и сын казацкий, обязан был ту же панщину отрабатывать..."
Страна должна знать своих героев, поэтому всех полковников, о которых пишет Самовидец следует назвать пофамильно. В декабре 1638 года старшим войска (комиссаром) был назначен Петр Комаровский, но довольно скоро его сменил Семен Забусский. О Забусском есть упоминания и в хрониках Московского государства, так как он в начале 40-х годов приезжал в Слободскую Украйну разбираться с "воровскими черкасами". В 1646 году его сменил Иоаким (Яков) Шемберг,убитый в мае 1648 года при Желтых Водах, но Забусского позднее король Ян Казимир вновь назначал старшим Войска Запорожского еще весной 1649 года. Полковниками в 1646 году были: Яков Люторенко (Белоцерковский), Войцех Дурский (Корсунский), Юрий Голуб (Каневский), Иван Барабаш (Черкасский), Роман Пешта в 1638-1643 годах и затем с 1644 года Михаил Кречовский (Чигиринский). Из вышеперечисленных только Кречовский перешел на сторону Хмельницкого, Барабаш и Пешта были убиты восставшими реестровиками у Каменного Затона, судьба остальных полковников не известна, но в хрониках восстания Хмельницкого их фамилии не встречаются. Далее автор Летописи переходит к причинам социального характера, отмечая, что в целом поспольство жило в достатке, крестьяне имели пасеки, скот, зерно, однако они ощущали большие притеснения от старост, дозорцев, разного рода управителей и иудеев, "чего Украина не привыкла терпеть". Масса злоупотреблений возникала из-за того, что сами магнаты, как правило, оставались в своих великопольских владениях и об обидах, чинимых поспольству, знали мало, а, если и знали, то закрывали на них глаза, задобренные подарками своих управителей и евреев-арендаторов., " ..того не понимая,- горько иронизирует летописец,-что их по шкуре их же собственным салом мажут, дарят им то, что отобрали у их же собственных подданных, что и сам пан мог бы получить у своего подданного..." только без ненужных посредников. То есть, по мнению автора Летописи второй причиной восстания Хмельницкого явился произвол по отношению к народным массам ( православным) и их бесправие не столько перед магнатами, сколько перед их управителями на местах, в большинстве своем представителями мелкой польской шляхты. Саму же эксплуатацию крестьян, как причину восстания Самовидец не называет, воспринимая ее, как должное.
Что касается причин религиозного характера, то о них летописец сообщает в общих чертах, ссылаясь не столько на конкретные факты ущемления прав исповедующих греческую веру, сколько на то, что в крупных городах открываются костелы, а православных унижают и какой-нибудь еврей, пользуется большим уважением, чем православный русин. "А наибольшие насмешки и притеснения,-замечает летописец,-терпит народ русский от тех, которые из русской веры приняли римскую веру...".
В этой связи обращает на себя внимание, что летописец о религиозных причинах восстания Хмельницкого упоминает в последнюю очередь и вскользь, из чего можно сделать вывод, что это в значительной мере дань моде, устоявшейся ко времени создания Летописи ( середина 70-х годов 17 века в гетманство Брюховецкого), обвинять "ляхов" в гонениях на православную веру, защитниками которой от поруганий, естественно, выступают запорожцы во главе с Богданом Хмельницким. Надо также иметь ввиду, что оригинал Летописи Самовидца не найден, а несколько ее списков появилось только в конце 18 столетия. Украинскими историками утверждается ( в частности "Википедия" бездумно повторяет это утверждение), что "Летопись.." написана на староукраинском языке. Но такого языка никогда в природе не существовало. Был старорусский (старославянский) язык, язык Лаврентьевской летописи и "Слова о полку Игореве", на основе которого постепенно сложился малороссийский разговорный язык ( одно из наречий общего и для великороссов старорусского языка), на котором , собственно, Летопись и издавалась для широкого употребления.
Автор Летописи, кем бы он ни был, хорошо знал, что на самом деле в 40-х годах вопросы веры для казаков отступили на дальний план, прежде всего потому что высшие иерархи церкви, мягко говоря, казачество недолюбливали, открыто называя казаков реблезиантами. Сказочка о том, что митрополит Петр Могила, якобы благословил лично Хмельницкого на восстание против поляков, не более чем позднейший вымысел церковников, так как именно Могила, родственник Иеремии Вишневецкого, лебезил перед королевской властью, выпрашивая привилегии для иерархов церкви, и в вооруженном восстании заинтересован не был. Вслед за митрополитом такую же позицию занимали и другие церковные иерархи. Вот, например, в речи киевского ректора Оксеновича -Старушича на похоронах князя Илии Четвертинского ( 1641 год) восставшие при Курукове и Кумейках казаки иначе, как реблезиантами не именуются и восхваляются подвиги усопшего, который под руководством Потоцкого, командуя польской кавалерией, " устлал поле битвы казацкими трупами". Похоже, что Могиле и его единомышленникам на самом деле казалось, что православной церкви больше не понадобятся эти днепровские реблезианты и она не должна себя компрометировать какими-либо связями с ними. Безусловно такого же мнения придерживался и Сильвестр Косов, представитель знатной литовско-белорусской шляхты, который был избран следующим митрополитом в 1647 году.
К сожалению, сам Богдан Хмельницкий нигде не давал общую характеристику причин поднятого им восстания, возможно, потому что в этом не видел необходимости, возможно, из-за того, что "лицом к лицу, лица не увидеть" и весь широкий спектр этих причин четко обозначился лишь с течением времени, когда можно было осмыслить все их в совокупности. Однако, из писем гетмана и его бесед с разными людьми в различной обстановке, можно сделать некоторые выводы о том, что сам он думал о причинах, подвигнувших его и казаков на восстание. Однако, необходимо учитывать, что Хмельницкий довольно часто смешивает общие мотивы восстания со своими личными обидами и унижениями, которые он претерпел от Чаплинского, Конецпольского и Потоцкого, а, кроме того, варьирует их в зависимости от того, к кому обращается, делая в одних в случаях акцент на свои субъективные мотивы, в других на причины социального характера, а в беседах с царскими людьми- на притеснения поляками греческой веры. Все же самый первый перечень кривд (обид, несправедливостей, беззаконий), перечисленных в его письме Потоцкому зимой 1648 года из Запорожья, дает общее представление о мотивах восстания., в целом схожих с теми,о которых сообщает Летопись Самовидца, в первую очередь о злоупотреблениях старостинских урядников в отношении казаков. Хмельницкий напоминает адресату, что "..п.краковский ( каштелян краковский, то есть Потоцкий-прим.мое) несколько раз писал урядникам ...но ничего не помогло". Об этом же Хмельницкий указывает и в письме королю после подкорсунского сражения. "Не только своего убогого имущества,-жалуется он,- но и сами в себе не вольны мы стали: хутора, луга, сенокосы. пахоту, пруды, мельницы, пасеки десятины забирают ( видимо, речь идет об уплате десятой доли доходов в виде налогов, от которых казаки издавна были освобождены-прим.мое) и, что кому у нас, казаков, понравилось-насильно отбирают и самих нас ...бьют, истязают, пытают в тюрьмы бросают и так изранили и искалечили нам товарищество ( в смысле казацкое сообщество-прим.мое).."
Сразу же следует оговориться, что в обоих письмах красной нитью проходит прежде всего перечисление обид самого Хмельницкого на беззаконие со стороны польской администрации, допущенных по отношению к нему, то есть явно превалирует личный мотив, побудивший его к бунту..
С чего начались его трения с подстаростой (дозорцем) чигиринским Чаплинским, мы , вероятно, никогда достоверно не узнаем ( если не принимать во внимание миф о " прекрасной Елене Чигиринской"),но, учитывая, что казаки главным образом жаловались на то, что польская администрация на местах облагает их различными налогами и поборами, от которых они по закону были освобождены, то причины их конфликта надо искать именно в этом. Сам будущий запорожский гетман в "перечне своих обид" Потоцкому указывает, что в то время, в 1646 году, когда он захватил в плен двух татар и доставил их лично "пану каштеляну краковскому", у него с конюшни, в его отсутствие увели лучшего строевого коня ( т.н. поволовщина, один из налогов, от которых казаки были освобождены-прим. мое), на котором он обычно выезжал против татар в Дикое поле. Оскорбленный и разгневанный этим произволом, Хмельницкий подал жалобу непосредственному начальнику Чаплинского старосте черкасскому Александру Конецпольскому. Тот от ее разрешения по существу уклонился, а раздраженный этим чигиринский "дозорца" стал придираться к чигиринскому сотнику еще больше. Дошло до того, что по его приказу челядники выпороли на чигиринском рынке среднего Богданова сына-подростка, да так, что тот от побоев вскоре умер. Это преступление также сошло Чаплинскому с рук, после чего он, заручившись поддержкой Александра Конецпольского, под предлогом, что Хмельницкий владеет своим хутором незаконно, не имея на это соответствующих документов, силой отнял его у Богдана. Конечно внешне это выглядело достаточно легитимно, так как за хутор тому было предложено 50 злотых отступного, от чего, естественно, Хмельницкий отказался. В ходе последовавшего затем наезда все имущество Хмельницкого было разграблено, он остался по существу ни с чем.
Надо думать, что для вражды с Хмельницким у Чаплинского были свои основания. Конечно. слабо верится в романтические чувства обоих к какой -то женщине, которую они не поделили, учитывая, что обоим уже было за пятьдесят лет, или в то, что Чаплинский стал придираться к чигиринскому сотнику только из-за того, что тот незаконно владел Субботовым. В те времена на границе с Диким полем документы на право владения земельными угодьями вообще мало у кого имелись. Видимо, правы те авторы, которые отмечали, что в шинках у Хмельницкого продавали более качественные спиртные напитки, чем в питейных заведениях Чаплинского. В это верится гораздо больше, так как создаваемая казацким сотником конкуренция наносила подстаросте ощутимый вред экономического характера, ведь Субботово находилось всего в полутора верстах от Чигирина. Этот мотив действий Чаплинского более правдоподобен, учитывая что, разорив Субботово, он в его владение фактически не вступал. Видимо, сам по себе этот хутор ему был и не нужен, важно было его разграбить и устранить конкурента.
О наезде Чаплинского на хутор Субботово, Летопись Самовидца упоминает вскользь, лишь как о причине последующего бегства Хмельницкого на Запорожье с выкраденными у Армянчика ( Илляша Караимовича-прим. мое) "королевскими привилеями". Самуил Величко о самом наезде на Субботово не упоминает, сообщая лишь, что Чаплинский "выгнал" его оттуда. Грабянка, писавший свою "Летопись..." в начале 18 века, по всей видимости об этих событиях знал понаслышке, так как у него в качестве черкасского старосты, давшего разрешение Чаплинскому на наезд, фигурирует Ян Данилович, умерший еще в 1628 году. Вообще, строго говоря, "Летопись..." Грабянки по достоверности описываемых событий приближается к "Истории руссов", хотя о самом наезде Чаплинского и ответных действиях Хмельницкого и другие авторы сообщают по-разному. Некоторые пишут о том, что за защитой своих прав Хмельницкий обращался в городской суд, ,к королю и даже к сейму. Другие даже ссылаются на грамоту короля, якобы выданную ему 22 июля 1646 года в подтверждение его прав на хутор, но, скорее всего, эти рассказы не более, чем плод фантазии сообщающих об этом авторов. М.Грушевский правильно заметил, что, не имея документально подтвержденных прав на Субботово, Хмельницкий, как человек умный и грамотный, вряд ли стал бы обращаться с жалобой даже в суд, а не то, что к королю или к сейму. В данном случае все зависело от воли старосты и никакой суд не мог бы при всем желании занять сторону истца. Маловероятен поэтому и бытующий в исторической и художественной литературе рассказ о том, что король, якобы сказал Хмельницкому, что, мол, есть у вас сабли на боку, защищайте свои права сами. Безусловно, этот разговор с королем -вымысел самого запорожского гетмана, который был не чужд хвастовству и умышленно создавал преувеличенное мнение о своей близости к королю. Если верить всему, что написано на эту тему, то создается впечатление будто со времени войны под Смоленском ( об участии в которой Хмельницкого нет никаких документальных свидетельств), он едва не по несколько раз в году ездил в Варшаву и встречался там с королем Владиславом, являясь его поверенным в казацких делах. На самом деле известен лишь один факт поездки Хмельницкого в составе депутации реестрового казачества на сейм в Варшаву с жалобой от войска весной 1638 года. Рассмотрение этой жалобы, как известно, закончилось Ординацией того же года. При этом каких-либо сведений о том, что эту казацкую депутацию удостоил аудиенцией король, не имеется, как и о награждении его лично Владиславом золотой саблей за участие в обороне Смоленска..
В целом нелепым выглядит и приводившийся выше рассказ о том, что, якобы в мае 1646 года Владислав IV через Радзеевского вызывал к себе тайным образом группу казацких старшин ( в т.ч. и Хмельницкого), которым выдал письма ( "приповедные листы") на набор войска числом до 12000 человек и о возвращении казацких привилегий, а также вручил 6000 талеров на постройку "чаек". Тот факт, что весной 1646 года Радзеевский побывал на Украине, никем никогда не оспаривался. О его встрече с казацкими старшинами известно лишь по слухам, но, если он действительно такую встречу имел, зачем ему ( или королю) было вызывать их в Варшаву? Радзеевский ведь работал не дворником в королевском дворце,а являлся лицом, наделенным практически верховной исполнительной властью, подканцлером Речи Посполитой, заместителем главы правительства. Разве не мог ему поручить король передать казакам письма на набор войска и деньги на строительство челнов? Конечно, мог и не только мог, но так и сделал, ибо, судя по его майским письмам своим будущим союзникам, он был уверен, что чайки построены и казаки уже вышли в поход. Если исходить из того, что эти вопросы решил с казацкими старшинами Радзеевский еще в марте, то тогда король в мае мог смело утверждать о морском походе, как о свершившемся факте. Если же поверить, что он в середине мая только лишь встречается с Караимовичем, Барабашем, Хмельницким и Нестеренко, то король просто не мог писать в своих письмах о том, что казаки вышли в море, не рискуя прослыть лжецом. Почему чайки не были все же построены и казаки не вышли в море, достоверно мы не узнаем никогда. Можно предположить, что Караимович и Барабаш (оба уже тогда полковники или, по меньшей мере, есаулы) проявили разумную осторожность, поскольку план короля выглядел откровенной авантюрой. Возможно, у Хмельницкого в это время возникли трения с Чаплинским и ему уже было не до организации морского похода.
Почему в качестве доверенных лиц для исполнения королевских планов были выбраны именно эти четыре человека, а не, скажем, Забусский, Шемберг или кто-либо другой из старшины? Ответ достаточно прост. Без участия запорожцев к такому морскому походу нечего было и приступать, а они уже почти все находились на волости, в самой Сечи практически никого не было. Шемберг и Забусский у них авторитетом не польльзовался, но Илляш и Нестеренко- старые заслуженные казаки, были хорошо известны на Запорожье, как и Иван Дмитриевич Барабаш. Хмельницкий же, по всей видимости, лет 15 ( за исключением одного только года, когда он был писарем реестрового войска) служил сотником в Чигиринском полку,на границе Дикого поля, не раз бывал на Сечи, вместе с запорожцами отражал татарские набеги, был им хорошо известен и завел там немало приятелей. Именно руководствуясь этими соображениями Радзеевский ( независимо от того, была ли поездка казацких старшин в Варшаву или нет) и выбрал этих представителей старшины в качестве исполнителей королевских планов. Похоже, что именно Хмельницкий и предпринимал какие-то конкретные шаги по набору запорожцев для предполагаемого морского похода и не случайно пошли слухи о том, что король назначил его гетманом. Может быть, именно эти слухи и вызвали негативное отношение к нему со стороны некоторых реестровых начальников, зависть ведь всегда ходит рука об руку с доносами и наветами.
Как бы то ни было, но все же трудно поверить, чтобы человек с характером Хмельницкого, заслуженный казак, профессиональный воин, мог безропотно склониться под ударами судьбы, не попытавшись хоть каким-то образом отомстить своим обидчикам. Похоже, что именно в этот очень сложный период своей жизни чигиринский сотник пересмотрел свое прежде самое лояльное отношение к полякам и представителям королевской власти на местах. Иначе и быть не могло, ведь с ним поступили несправедливо, жестоко и подло. Ладно бы, просто переписали хутор в реестр коронных земель. ввиду отсутствия у владельца необходимых документов, но ведь Чаплинский совершил наезд, разграбил его имущество, а самое главное совершил убийство сына. Как Богдану было жить дальше с такой раной на сердце и в душе? Естественно, своим настроением он не мог не делиться с близко знакомыми казаками, у которых находил сочувственное понимание. Уже одни такие разговоры могли быть расценены, как призыв к бунту, но, похоже, он предпринимал и какие-то более реальные шаги в этом направлении. Конечно, сообщение историка Глобуцкого со ссылкой на старую южнорусскую песню и М. Старицкого (в трилогии о Богдане Хмельницком) о его совещании на пасеке в Субботово с Кривоносом,Пушкарем,Богуном и каким-то Бороховичем не более, чем легенда, созданная много деесятилетий спустя. Однако позднейшие сообщения о тайной встрече будущего запорожского гетмана с 30 представителями от всех казацких полков, на которой шла речь об организации восстания реестровых казаков зимой 1647-48 годов, когда великий коронный гетман уйдет с войском на зимние квартиры в Галицию, выглядит вполне правдоподобно. Действительно, остававшийся на Украине ( чаще всего в Виннице) польный гетман располагал от силы 1000-1500 жолнеров, которые, к тому же, были расквартированы в различных селах и местечках. В случае одновременного восстания всех шести реестровых полков, у казаков уже было как минимум двойное преимущество в силах ( даже с учетом того, что один полк нес службу на Сечи). Естественно, к реестровикам присоединились бы запорожцы, которых на волости зимовало не менее пяти-шести тысяч и восставших казаков поддержал бы посполитый люд. Войска в 10-15 тысяч человек было бы вполне достаточно, чтобы изгнать из Украины всех панов, а потом уже обращаться к королю с требованием увеличения реестра и возвращения казацких вольностей. Безусловно, об этом думал не один Хмельницкий, многие казаки хорошо помнили времена Павлюка и Острянина, поэтому агитация Хмельницкого находила благодатную почву. Но подобную агитацию в тайне долго не сохранишь, о ней знали не только единомышленники Богдана, но и недоброжелатели. В частности, Роман Пешта, бывший в свое время полковником, а позже полковым есаулом, доносил комиссару Шембергу, что Хмельницкий бунтует казаков, подбивая их к морскому походу. Коховский ( историограф короля Яна Казимира) называет и другого доносителя сотника Ониаса, который сообщал Шембергу о том, что Хмельницкий замышляет бунт. Все эти разговоры и доносы, видимо, не особенно принимались на веру, так как Хмельницкий продолжал оставаться при своей должности, тем более, что казацкие полковники (Кречовский, Караимович и Барабаш) хорошо его знали и он числился у них в приятелях. Кречовский, кстати, являлся его непосредственным командиром. Но в октябре 1647 года Александр Конецпольский выступил со своими хоругвями против татар, дошел до Базавлука, но татар там не оказалось. По сообщению еврейского историка Н.Ганновера пошли слухи, что Хмельницкий заблаговременно предупредил их о походе черкасского старосты. По другой версии, когда Конецпольский в последних числах октября возвратился к Кодаку, то получил какое-то неконкретное сообщение о том, что Хмельницкий бунтует казаков. Конецпольский выслал вперед своего крыловского подстаросту Радлинского, чтобы тот выяснил о чем идет речь. Радлинский, прибыв в Крылов узнал,что по слухам, Хмельницкий подбивает казаков организовать засаду на пути возвращающегося к Чигирину Конецпольского и напасть на его обоз. Если действительно Хмельницкий вынашивал такой замысел, то скорее всего, он хотел завладеть артиллерией Конецполльского для будущего восстания. Энергичный Радлинский арестовал Хмельницкого ( по одной версии сам нашел его в Бужине, где тот находился в это время, по другой, об этом упоминает Коховский, обманом завлек в Крылов, якобы для покупки коня) доложив об этом Конецпольскому.
Видимо, серьезных доказательств преступных намерений Хмельницкого не имелось, так как Конецпольский, посовещавшись с реестровыми полковниками, согласился передать его на поруки Кречовскому, тем более, что, строго говоря, власти арестовывать казацкого сотника он не имел. Судьбу Хмельницкого должны были решать комиссар Шемберг и великий коронный гетман Потоцкий.
Спустя несколько месяцев, перечисляя свои обиды в письме последнему, Хмельницкий утверждал, что после этого он намеревался прибыть лично к Потоцкому, чтобы доказать свою невиновность, однако опасался попасть в засаду, устроенную Чаплинским. По его словам, зять подстаросты, Коморовский, открыто угрожал ему убийством, а еще раньше во время похода на татар некто Дашевский из числа польских солдат, находившихся в гвардии казацких полковников, нанес ему сзади удар по голове и только шлем спас его от верной смерти. В свое оправдание Дашевский заявил, что принял его за татарина. Словом, Хмельницкий пытался убедить Потоцкого, что сбежал на Сечь, спасаясь от преследования Чаплинского, но в истинность этого утверждения мало верится. Скорее всего, чигиринский сотник знал, о доносах на него Шембергу и коронному гетману, поэтому не рассчитывал на их снисхождение, тем более, что он реально занимался подготовкой восстания в реестровых полках. И это обстоятельство было бы в ходе самого простого дознания не сложно подтвердить. Поэтому у Богдана в этой ситуации не оставалось другого выхода, как попытаться уйти на Запорожье, а там уже, находясь в относительной безопасности думать, что делать дальше.
Известный же рассказ Самовидца и Величко, кочующий из одной исторической монографии в другую, о том, что он, якобы 6 декабря 1647 года выкрал у полковника Барабаша ( или у Караимовича) королевские письма, видимо, относится к числу фольклорных преданий, так как при внимательном анализе не выдерживает серьезной критики, а дьявол, как известно, таится в деталях.
Вдумчивый читатель невольно обратит внимание, что в южнорусских источниках, как и в "перечне обид" самого Х мельницкого социальные мотивы восстания упоминаются в общих чертах, а речь в большей степени идет о фактах притеснения польскими правительственными чиновников реестровых казаков. Более того, из письма Хмельницкого коронному гетману, можно сделать вывод, что казаки жили не столь уж и плохо, владея собственными мельницами, прудами, пасеками и т.п. Кстати и Боплан отмечал, что в условиях благоприятного климата здесь были хорошие урожаи зерновых культур и зерна порой просто некуда было девать. О казаках же он был очень высокого мнения, характеризуя их, как сильных, мужественных и довольно образованных людей. Действительно, в старые времена здешним крестьянам не было особых причин бунтовать или быть недовольными своей судьбой. Как известно, Киев с прилегающими к нему территориями (Киевская Русь в узком смысле) вошел в состав Галицко-Волынской Руси сразу после разорения Киева Батыем. После преобразования княжества в Галицко-Волынское королевство, формально эти территории еще какое-то время причислялись к Джучиеву улусу, но в 1362 году после разгрома великим литовским князем Ольгердом, сыном Гедимина, трех татарских князей в битве при Синих водах ( приток Буга) киевские земли уже окончательно были присоединены к Литве. Черниговские территории, включая Новгород Северский, Ольгерд присоединил к своему княжеству еще раньше. Литовцы, как и русские в те далекие времена, разговаривали на едином старорусском языке, но в отличие от киевлян, были ( возможно, и не все, а их часть) язычниками. Ольгерд был дважды (ли даже трижды) женат, вначале на витебской княжне, затем на тверской. От этих жен у него было двенадцать сыновей с русскими именами. Сам он тоже принял христианство, хотя по этому поводу есть различные суждения. Однако факт остается фактом- литовское население самого княжества и русское население черниговских, киевских и волынских территорий не испытывало проблем национального и языкового характера. Литовцы не стремились селиться на окраине своего княжества, а русские, которых постепенно стали называть на литовский манер русами, русинами, жили здесь вполне свободно. не подвергаясь притеснениям религиозного или национального характера. Конечно, эксплуатация крестьянского труда существовала, но где ее тогда в феодальные времена не было? Крестьяне ( земяне) имели наделы в собственности или в аренде, платили налоги своим русским шляхтичам, большей частью потомкам своих же русских князей, за аренду земли или в казну ( кто арендовал государственные земли) и так продолжалось до самой Люблинской унии ( 1569 года).Во времена Конфедерации в их быте и занятиях местного населения все оставалось по-прежнему, местная шляхта из русин особых притеснений к населению не допускала. Но после Люблинской унии многое резко изменилось. На эти земли , дарующие щедрые урожаи, ринулись толпы шляхтичей из великопольских территорий, где условия для ведения сельского хозяйства были не в пример хуже. Чаще всего, не отличаясь особой знатностью, устроившись дозорцами или управителями, они по отношению к русинам вели себя вызывающе и высокомерно, а зачастую и презрительно, называя местное население быдлом и относясь к нему, как к скоту. Началась полонизация старорусского языка, так как новые паны и подпанки разговаривали исключительно по-польски. Приноравливаясь к их языку, местное население стало употреблять все больше польских слов, старорусские выражения утрачивались. заменяясь на исковерканные польские слова. Таким образом, ко времени войн Хмельницкого сложилось особое наречие старорусского языка, постепенно превратившееся после 1654 года в малороссийское разговорное наречие. Кстати, и первая книга, изданная на этом разговорном малороссийском наречии, известная "Энеида "Котляревского была напечатана только в 1798 году, а даже произведения Г.Сковороды печатались на русском языке.
Брестская уния 1596 года добавила новые проблемы. Униаты откровенно издевались над православными, называя их схизматами ( еретиками), русская шляхта срочно меняла фамилии на польский лад и отрекалась от греческой веры, началось повсеместное угнетение крестьян ( посполитых), ранее не испытывавших особых притеснений. Для сравнения отметим, что со времен Ольгерда до Люблинской унии на территории Южной Руси не было зафиксировано бунтов или восстаний, а с начала 90-х годов 16 века, за пятьдесят лет только крупных из них отмечено шесть. "Шляхта живет, как в раю,- писал французский инженер Г.Л.Боплан,-а крестьяне. как в чистилище, а если какому крестьянину случится попасть в неволю к злому пану-их положение хуже, чем у галерных невольников и эта неволя побуждает их к бегству, а наиболее отважные уходят в Запорожье". В его оценке положения крестьян того времени, сомневаться нет оснований, так как он выступает в роли объективного, незаинтересованного свидетеля. Однако ни Боплан, ни польские историки, как причину восстания Хмельницкого, эксплуатацию крестьян не рассматривают ( как и Самовидец), это было явление характерное и для Великой Польши, и для Литвы, и для Московского государства, да и для европейских стран. Пожалуй, один лишь Натан Ганновер указал на чудовищное угнетение крестьян, как мотив для восстания: "Остальной бедный русский народ ( за исключением казаков,которые пользовались вольностями как шляхта-прим. мое) отрабатывал панщину у магнатов и шляхты, а они загружали его тяжким трудом, глиной и кирпичом, и всякой работой по дому и на поле. Шляхта налагала на него огромную тяжесть, а некоторые шляхтичи страшными способами принуждали к переходу в господствующую веру. И был он в такой степени униженный, что все народы, и даже тот народ всех беднейший ( еврейский- прим.мое) тоже господствовал над ним".
В этом отрывке Н.Ганноверу удалось в немногих словах показать глубинные корни восстания Хмельницкого -переплетение причин социального и национального характера, всеобщее порабощение и угнетение русского народа всеми, начиная от поляков и заканчивая евреями. То есть помимо усиливавшегося социального гнета, панами была уязвлена национальная гордость русского народа
Национальный вопрос всегда для большинства населения являлся болезненным и очень чувствительным. Сама по себе эксплуатация трудового крестьянства была почти непосильной, но привычной тяжестью. Ведь на землях того же Адама Киселя в Гоще трудились те же посполитые, однако в ходе восстания они его особо не трогали, поскольку он был по происхождению русин и греческой веры. Точно также восставшие относились и к другим шляхтичам русского происхождения, не принявшим римско-католическую веру и даже к банитованым шляхтичам, которых было немало в войске Хмельницкого. Но к польским подпанкам и евреям участники восстания относились безо всякой жалости и пощады. Конечно, позднейшие утверждения о том, что в аренду евреям сдавались церкви, документально не подтверждается, хотя такие факты где-то в селах могли и быть. В большинстве своем народ был обозлен на евреев за то, что они содержали питейные заведения ( шинки), не позволяя крестьянам и рядовым казакам самим гнать спиртные напитки. Кое-где . видимо, в аренду евреям сдавались и земли, за пользование которыми они потом взымали с крестьян повышенную плату. М.Грушевский вообще считал, что разговоры о притеснениях евреями русских возникли позже на волне антисемитизма, но тогда возникает вопрос, почему с самого начала восстания народные массы так озлобились против евреев? Видимо, к тому были основания, тем более, что запорожцы и реестровики в особых зверствах по отношению к ним не участвовали, но народные массы никакой пощады евреям не давали. О притеснениях южнорусского народа со стороны евреев в Москву доносил Кунаков, указывали в своих письмах Хмельницкий и Кривонос, сообщал в своих мемуарах королевский секретарь Иероним Пиночи и ряд других. Грондский, перечисляя кривды, которые поляки чинили крестьянам, особо отмечает: " Также другие крестьянские повинности возрастали изо дня в день, большей частью потому что отдавались в аренду жидам, а те не только придумывали разные доходы с большой кривдой для селян, но и суды над ними присвоили себе".Коховский, соглашаясь с наличием эксплуатации крестьянского труда, перечисляет налоги, которые в виде десятой части своих доходов должны были уплачивать крестьяне: от стада конского, от скота, с пасек и т.д., подчеркивая, что они существовали издавна и не вызывали особых возражений. Но введение новых налогов за право промышлять дичь, заниматься рыболовством, увеличение дней панщины-все это вызывало бурю негодования, тем более, что сборщики налогов не допускали никаких поблажек. "А наиболее обвиняли настойчивость жидов, которые со своей изобретательность выискивали различные доходы или брали на откуп водочную монополию, возбуждая к себе ненависть, которую должны были потом окупить смертью". В этой связи следует уточнить, что польская шляхта не знала деления на ранги ( герцогов, графов, баронов , маркизов, виконтов) и каждый шляхтич, даже самый последний из последнего застянка считался равным самому знатному и богатому польскому магнату. Застянковые елкопоместные) шляхтичи не гнушались работать даже кучерами у знатных шляхтичей, но заниматься торговлей никто из шляхты не имел права под страхом баниций. В то же время, торговля спиртными напитками приносила огромные доходы в крае, где пили практически все. Боплан замечает, что такого разгула пьянства, как на Украине, он не встречал нигде. Поэтому издавна в Великой Польше торговлю спиртным передавали в аренду евреям, которые вслед за поляками также стали переселяться в Южную Русь. На этой "пьяной" почве наряду с ненавистью к полякам развивался также антисемитизм, вылившийся с началом восстания в подлинное избиение еврейского населения.
Подводя итог сказанному можно сделать вывод, что восстание Хмельницкого было вызвано переплетением накапливавшихся на протяжении более полувека причин национального, социального, религиозного характера, ущемления казацких свобод и вольностей, усиления эксплуатации народных масс, унижения национального достоинства русского народа. Каждая из этих причин сама по себе могла и не привести к восстанию, но в своей совокупности, затрагивая жизненные интересы всех социальных слоев населения края, они достигли критической массы и достаточно было лишь маленькой искры ( вроде личных обид Хмельницкого), чтобы разразился взрыв народного возмущения невиданной прежде силы. Когда же после желтоводской битвы из этой искры возгорелось пламя, оно в считанные дни переросло во всенародный пожар Освободительной войны.
Глава третья. Первые шаги Хмельницкого на Сечи.
Подробности бегства Богдана Хмельницкого на Запорожье даже сейчас, более 350 лет спустя остаются тайной за семью печатями. Никто из тех, кто мог о них достоверно что-либо знать не оставил воспоминаний. Сам запорожский гетман не раскрывал детали своего побега, вероятно, не придавая им особого значения. В польской историографии также не сохранилось документальных источников об этом периоде жизни Хмельницкого, так как отсутствовали какие-либо официальные документы (донесения, переписка, распоряжения и.т.п.), касавшиеся бы беглого чигиринского сотника в конце 1647 года. Летопись Самовидца скупо сообщает лишь о том, что он обманом выкрал королевские "привилегии" у гостившего в его доме Караимовича и ушел с ними " за пороги", где ознакомил казаков с королевскими письмами. Видимо, эта версия бегства была первой, о которой сообщил запорожцам сам Хмельницкий. Позже в начале июня 1648 года в беседе со стародубским мещанином Григорием Климовым запорожский гетман говорил, что казаки не бунтовщики, у казаков с королем договор. По словам Хмельницкого, король послал от себя грамоту в Запорожье к прежнему гетману, чтобы казаки за веру православную греческого закона стояли, а сам король "будет им на ляхов помощник". В ходе дальнейшего разговора Хмельницкий сказал: "Эта грамота спрятана была и казакам прежний гетман ее не показывал Я ту грамоту выкрал, доставил ее на Запорожье. Собрал войско и против ляхов стал". Содержание этой беседы Климов передал воеводе в Севске, а затем в Москве в Посольском приказе.
Отсутствие достоверной информации о тех или иных событиях всегда порождает массу слухов, сплетен, домыслов, так как информационное поле не терпит пустоты, заполняясь "белым шумом". Вот из-за недостатка фактов в исторической научной литературе получила распространение легенда (или по словам М.Грушевского "беллетристическая фантазия) Самуила Величко. С легкой руки бывшего запорожского писаря, все, кто касался тематики восстания Хмельницкого (даже Н.И.Костомаров и Соловьев С.М., не говоря уже об авторе "Истории Руссов") не могли не упомянуть, что в день святого Николая ( 6 декабря ст.ст.) в Чигирине Хмельницкий выкрал обманом королевские письма у пьяного Барабаша ( или Караимовича) и на следующий день отправился на Сечь, куда прибыл 11 декабря. Там он объявил письма запорожцам, был провозглашен гетманом и приступил к организации восстания. Весть о его бегстве обеспокоила всю королевскую администрацию края, были высланы разъезды в степь, чтобы не допустить бегство населения на Запорожье. Хмельницкий, между тем, поехал в Крым, показал хану письма короля и добился его согласия предоставить ему в помощь Тугай-бея с 4000 татар, оставив в заложниках своего сына Тимофея.18 апреля Хмельницкий возвратился на Сечь,где был уже окончательно избран гетманом Войска Запорожского, с которым выступил на Украину. Этот занимательный сюжет получил художественное оформление в трилогии М.Старицкого "Богдан Хмельницкий" и с детства был известен любому школьнику на Украине в советское время.
Эта общая схема сюжета о начале подготовки к восстанию часто встречается и сейчас, хотя позднейшие исследования, да и просто объективный анализ первоисточников в этот сюжет никак не укладываются. Что касается писем Хмельницкого с Запорожья, адресованных И.Шембергу и А.Конецпольскому, то подлинность их уже давно подвергается сомнению., скорее всего они сочинены самим С.Величко для вящей убедительности..
Относительно же королевских писем, на которые ссылался Б.Хмельницкий в беседе с Климовым, точнее на некую "грамоту", которую, якобы прислал король на Запорожье, то понятно, что это вымысел запорожского гетмана. Хмельницкий, говоря об этой "грамоте", и зная, что слова его будут переданы в Москву, преследовал две цели. Первая из них- убедить царское правительство, что он действует с ведома короля, следовательно, о бунте против королевской власти в данном случае речь не идет. Вторая цель заключалась в желании представить восстание, как борьбу за ликвидацию униатской церкви, то есть преподнести его так, будто казаки поднялись на защиту православной веры. Хмельницкий знал, что в Путивле уже стоит 40 тысяч стрельцов, готовых выступить против татар Тугай-бея ( и, естественно, против него самого),так как еще 1 мая 1648 года Адам Кисель писал в Москву, что "черкасы взбунтовались и позвали на помощь татар". По условиям Поляновского мира Польша и Московское государство обязаны были совместно действовать против ордынцев. Поверили в Москве словам запорожского гетмана, переданных через Климова, или нет, но царь дал указания воеводам придерживаться нейтралитета.
Допустим, запорожский гетман "грамотой" называл королевские письма, но кто их вообще когда-нибудь видел? О наличии "приповедных листов" на набор войска, выданных представителям казацкой старшины, известно фактически со слов одного лишь Тьеполо , не доверять которому оснований нет, тем более, что королевская авантюра с организацией морского похода вскоре вскрылась. Однако, о наличии еще какого-то королевского письма о казацких привилегиях венецианский посол не обмолвился ни словом. С другой стороны, Тьеполо был заинтересован, прежде всего, в наборе 2000 человек в немецкую пехоту, поэтому, ,возможно, "приповедные листы" относились именно к набору волонтеров из числа запорожцев для этой цели. Иначе трудно понять логику короля. Если он выдал 6 тысяч талеров из числа денег, полученных от Тьеполо, на постройку чаек, то зачем еще производить дополнительный набор казацкого войска? Ведь в его распоряжении ( как верховного главнокомандующего после смерти Конецпольского) имелось 6 тысяч реестровых казаков, к которым, естественно, в морском походе присоединились бы и запорожцы без всяких "приповедных листов".Тем более, организацию морского похода король поручает сразу двум полковникам, не особенно скрывая данный факт. Ведь о готовящемся морском походе знали и потенциальные союзники Владислава, не являлся он секретом и для турецкого султана и крымского хана.
История с похищением королевских "привилеев" у Караимовича (или Барабаша) также выглядит довольно сказочной. Хутор Субботово разорен, принимать там гостей негде. Если же отмечался день св. Николая, то гостей у Хмельницкого должно быть несколько десятков, а не один черкасский полковник. Но, предположим, Хмельницкий не жил в Субботово в это время, а снимал дом в Чигирине. Допустим, он взял у пьяного Барабаша шапку, перстень и платок и отправил с ним кого-то из своих единомышленников к жене Барабаша за "привилегиями". От Чигирина до Черкасс почти 60 километров. Чтобы доскакать туда и обратно даже при сменных лошадях нужно скакать не менее суток без сна и отдыха, ведь даже гонцы в день преодолевали не более 70 километров. Неужели Барабаш, проснувшись утром, не обнаружит, что у него пропал перстень и шелковый платок? А какой дурой надо быть его жене, чтобы выдать королевское письмо казаку, который покажет ей шапку мужа? Да и вообще, с какой стати вдруг такой "тертый калач", как черкасский полковник, приедет в гости к Хмельницкому ( пусть он ему будет трижды приятель), зная, что тот только что выпущен из тюрьмы на поруки и над ним нависла угроза обвинения в государственной измене. Что касается Караимовича, то он вообще жил в Переяславле на другой стороне Днепра. Именно поэтому, видимо, Величко и заменил упоминание о нем у Самовидца на более достоверного Барабаша.
Если исходить из анализа известных нам обстоятельств, то побег Хмельницкого мог произойти в самом конце ноября или в начале декабря, когда ( по воспоминаниям неизвестного мемуариста, который , скорее всего, служил в войсках коронного стражника) Конецпольский уехал в Броды, а остававшийся за него коронный стражник Лащ находился в Стеблове ( возле Корсуня). Видимо, надзор за Хмельницким был ослаблен или его вовсе не было ( либо же Кречовского не было в Чигирине), чем он и воспользовался. Как видно, ни Кречовский и никто другой о его побеге не знал или просто не интересовался им, но тут до Лаща дошли вести из Запорожья, что туда прибыл Хмельницкий и бунтует казаков. Только тогда Кречовский выехал в степь ( по логике получается из Чигирина) и поймал двух казаков, от которых узнал, что Хмельницкий на Сечи готовит восстание и уже послал в Крым казака Кныша с сыном Тимофеем в качестве послов к хану, просить у него помощи. Кречовский немедленно отправился в Бар, где в это время находился Потоцкий, с докладом об этих известиях. Коронный гетман срочно созвал совещание своих офицеров и отдал распоряжение хоругвям, расквартированным поблизости, стягиваться к Бару. "Снова прищло известие,- сообщает далее мемуарист,- что Хмельницкий уже договорился с Ордой и дал в заложники своего сына Тимоша. Тогда гетман, собрав войска, выступил в феврале к Корсуню". Хотя здесь даты не приводятся, но известно, что Потоцкий двинулся к Корсуню 15 февраля, начав стягивать войска к Бару дней на пять раньше. Следовательно, Кречовский поймал казаков с Запорожья в третьей декаде января, а известие о том, что Хмельницкий договорился с ханом о помощи, пришло в Бар до 15 февраля.
Эти воспоминания не противоречат другим известным фактам. В частности, сам Хмельницкий в письме к Потоцкому кратко указывает, что он, не зная у кого искать защиты от происков Чаплинского, "...подался на Низ.." к таким же , как сам, несправедливо обиженным, и они выбрали его своим предводителем.
Позднее, уже в 1650 году, запорожский гетман рассказывал царскому посланнику Унковскому о том, что он, отдав детей ( по всей видимости Юрия и дочек-прим.мое) под опеку приятелей "... пошел на Запорожье и всего нас войска было в сборе полтораста человек, как на нас Потоцкий послал своего сына и комиссара, и если бы я не договорился с царем крымским и не перешло бы ко мне от Потоцкого наших реестровых казаков шесть тысяч, не знаю, что бы было и делать".
Житель Курска Гридин, который, по его словам, зимой был на Запорожье, в июле 1648 года рассказывал царским воеводам, что Хмельницкий "..пришел в Запорожское войско с королевскими письмами за три недели перед мясницей ( видимо,имеется в виду масленца- прим.мое) и посылал гетман Хмельницкий дважды послов к крымскому царю-звать его со всей Ордой в помощь против ляхов по повелению королевскому, а крымский хан со всей Ордой пришел на Днепр на четвертой неделе после Пасхи". В том году Пасха была в первых числах апреля, следовательно, татары перешли Днепр не ранее 20-х чисел этого месяца. Появление же Хмельницкого на Запорожье в таком случае относится к первой декаде января.
Есть еще интересное письмо от 16 февраля н.ст. ( 6 ст.ст.) подольского судьи Лукаща Мясковского, которому комиссар казацкий сообщил что 4 февраля н.ст. "на Сечь. где несет стражу черкасский полк напал изменник Хмельницкий, захватил весь скот и забрал все челны.." Далее Мясковский пишет, что Хмельницкий склоняет казаков перейти к нему, призывая, чтобы они топили ляхов и переходили к нему. "Ни о каком смирении он не думает,-отмечает судья,-...увеличив число своих бездельников, привлекая их к себе хоругвью красной с белым орлом и какими-то привилегиями, будто бы от короля, как он говорит, данными в прошлом году на вольности поля и моря". От какого комиссара подольский судья получил эти известия не ясно, но явно не от Шемберга. Видимо, речь идет о ком-то из офицеров польского гарнизона, дислоцированного в то время на Сечи, от которого 15 февраля к нему поступило новое известие о том, что 9 февраля Хмельницкий ночью атаковал польский гарнизон. При этом обнаружилась измена казаков черкасского полка, которые перешли на его сторону. Оставшимся в живых полякам и части реестровиков, сохранивших верность присяге, с трудом удалось добраться к Крылову. Далее в своем письме Мясковский сообщает, что поэтому "несколько дней назад" Потоцкий послал ротмистра Хмелецкого ( об этом упоминает и сам коронный гетман в своем письме королю- прим.мое) с универсалами и инструкциями для казаков, а сам 15 февраля выступил на Украину, назначив сборным пунктом Ольшанку на 23 февраля н.ст. и разослал письма окрестным магнатам, с просьбой о военной помощи, "не имея уже надежды на верность всех реестровых после измены черкасских".
Сохранилось письмо одного из шляхтичей князя Иеремии Вишневецкого, некоего Машкевича,от 15 февраля, который сообщает, что "..князь получил известие, будто какой-то Хмельницкий, собрав немного бездельников, прогнал из Запорожья корсунский полк..".Князь на следующий день послал Машкевича сообщить об этом Потоцкому, который уже в 20-х числах февраля был в Богуславе, но тот,по-видимому, обо все этом уже знал и сам. Его письмо королю Владиславу IV от 21(31) марта примечательно само по себе, поэтому есть смысл привести его полностью: "Не без важных причин, не необдуманно двинулся я в Украйну с войском вашей королевской милости. Склонила меня к тому просьба любезных братьев , из которых одни , спасая жизни и имение, бежали из Украйны на поле битвы, другие, оставаясь в домах своих, не полагаясь на свои силы , горячими просьбами умолили, чтобы я своим присутствием и помощью спасал Украйну и спешил потушить гибельное пламя , которое до того уже разгорелось, что не было ни одной деревни, ни одного города, в котором бы не раздавались призывы к своеволию и где бы не умышляли на жизнь и имение панов своих и державцев, своевольно напоминая о своих заслугах и о частых жалобах на обиды и притеснения. Это было только предлогом к мятежам , потому что не столько их терзали обиды и притеснения, сколько распоряжения республики, постановление над ними старших от вашей королевской милости; они хотят не только уничтожить эти распоряжения, но и самовластно господствовать в Украйне, заключать договоры с посторонними государями и делать все, что им угодно. Казалось бы, что значит 500 человек бунтовщиков; но если рассудить с какою смелостью и в какой надежде поднят бунт, то каждый должен признать , что не ничтожная причина заставила меня двинуться против 500 человек, ибо эти 500 человек возмутились в заговоре со всеми козацкими полками, со всею Украйною. Если б я этому движению не противопоставил своей скорости, то в Украйне поднялось бы пламя, которое надобно было бы гасить или большими усилиями, или долгое время. Один пан , князь воевода русский ( Иеремия Вишневецкий) отобрал у своих крестьян несколько тысяч самопалов, то же сделали и другие; все это оружие вместе с людьми перешло бы к Хмельницкому. Хотя я и двинулся в Украйну, но не для пролития крови христианской и в свое время необходимой для республики, двинулся я для того, чтобы одним страхом прекратить войну. Хотя я и знаю, что этот безрассудный человек Хмельницкий не преклоняется кротостью, однако не раз уже я посылал к нему с предложением выйти из Запорожья, с обещаниями помилования и прощения всех проступков. Но это на него нисколько не действует; он даже удержал моих посланцев. Наконец, посылал я к нему ротмистра Хмелецкого, человека ловкого и хорошо знающего характер козацкий, с убеждением отстать от мятежа и с уверением, что и волос с головы его не спадет. Хмельницкий отпустил ко мне моих послов с такими требованиями: во -первых, чтоб я с войском выступил из Украйны: во -вторых, чтоб удалил полковников и всех офицеров ( из реестровых полков- прим.автора); в -третьих, чтоб уничтожил установленное республикой козацкое устройство и чтобы козаки оставались при таких вольностях, при которых они могли бы не только ссорить нас с посторонними ( имеются в виду Крым и Турция- прим.автора), но и поднимать свою безбожную руку на ваше величество. Ясно видно, что к этой цели стремится его честолюбие. В настоящее время он послал в Понизовье за помощью к татарам, которые стоят наготове у Днепра, и осмелился несколько сот из них перевезти на эту сторону ( правый берег -прим.автора), чтоб они разогнали нашу стражу, мешать соединению мятежников с Хмельницким. Что он давно обдумал как начать бунт и как действовать- в этом ваша королевская милость убедиться изволите, обратив внимание на число его сообщников, простирающееся теперь до 3000. Сохрани бог, если он войдет с ними в Украйну! Тогда эти три тысячи быстро возрастут до 100 000 , и нам будет трудная работа с бунтовщиками. Для предохранения отечества от этого зловредного человека есть средство, предлагаемое вашею королевской милостью, а именно : позволить своевольные побеги на море сколько хотят. Но не на море выйти хочет Хмельницкий, хочет он в стародавнем жить своеволии и сломать шею тем постановлениям, за которыми так много трудились, за которые пролилось так много шляхетской крови. Признал бы я полезным для общего блага позволить козакам идти на море и для того, чтобы это войско не занимало полей и для того, чтобы не отвыкало от давнего способа вести войну; но в настоящее смутное время этому нельзя статься: частию потому, что челны еще не готовы, другие и готовы, но не вооружены. Если суда и будут готовы, то главное в том, чтоб успокоенные козаки, как скоро наступит необходимость для республики и вашей королевской милости, отправлены были в надлежащем порядке. Но сохрани боже, если они выйдут в море прежде укрощения бунта: возвратясь , они произведут неугасимое возмущение, в котором легко может исчезнуть установленное козацкое устройство, а турки, раздраженные козаками, вышлют против нас татар" .
Это письмо, ответное на письмо короля, которое не сохранилось, убедительно свидетельствует о том, что коронный гетман был достаточно полно информирован о положении дел на Запорожье и Хмельницкому не удалось обмануть его своими заверениями о верности королю и Отчизне. Более того, Потоцкий понимал угрозу, исходящую из Сечи, почему и обратился за военной помощью к местным магнатам.
Между тем, слухи о готовящемся восстании запорожцев распространились по всему краю. После возвращения Хмелецкого с Сечи, стало известно, что казаки укрепляют остров Бучки, роют рвы и возводят палисады. Численность их уже достигает примерно 2500 человек, не считая 500 татар.
О переговорах казацких представителей с Крымом есть свидетельства московских послов, находившихся в Бахчисарае. 5 марта они доносили в Москву, о приезде к хану четырех черкас с Днепра, которые просили, чтобы хан принял их в подданство ( в холопство). Стоят они на Днепре, их пять тысяч и они просят хана дать им своих людей, чтобы идти "на польскую землю войной за свою черкаскую обиду" А за это они обещают служить вовеки хану и " на всякую войну с ним быть готовыми". Пробыли они в Бахчисарае неделю и одаренные ханскими подарками отправились домой. Хан же дал указание перекопскому властителю Тугай -бею готовиться к войне. Об этом же он направил распоряжение крымским и ногайским татарам.
На основании вышеприведенных достоверных и согласующихся между собой фактов можно попытаться реконструировать обстоятельства появления Хмельницкого на Запорожье.
Согласно Ординации 1638 года Сечь, располагавшаяся на Микитином Рогу, была занята польским гарнизоном из драгун, в помощь которым, чередуя друг друга, выделялся один из шести казацких полков. Микитин Рог представлял собой полуостров с трех сторон омываемый днепровскими водами, а с четвертой выходивший в степь. Здесь продолжал храниться запорожский арсенал, запасы продовольствия,скот и чайки. Естественно, все это за десять лет неоднократно пополнялось, как поляками, так и реестровыми казаками. Несмотря на то, что без пропуска, подписанного комиссаром реестровых казаков, появляться за порогами запрещалось под страхом смерти, часть запорожских казаков, да и просто беглые крестьяне селились на соседнем острове Бучки и других днепровских островах, которых тут было много. Конечно, запорожцев было всего несколько сотен и угрозы для поляков они не представляли, поэтому, возможно, гарнизон Сечи и не обращал на них внимания. Именно сюда на остров Бучки и прибыл, надо полагать, в последних числах декабря 1647 или в первой декаде января 1648 годов Богдан Хмельницкий с сыном Тимофеем, в то время лет 16-17 от роду, и, по всей видимости, с некоторыми из своих единомышленников.
Для правильного понимания тех событий следует иметь в виду, что, хотя запорожцев и изгнали с Микитиного Рога, но сама Запорожская Сечь, как военно-политическая общность вольного казачества, сохранилась. Запорожцев и в прежние годы зимой на Сечи оставалось не очень много, а сейчас и вовсе они зимовали на волости, где у многих были свои дома и семьи. Но кошевой атаман, их верховный начальник, оставался на острове Бучки и по его приказу ( или по приказу гетмана Войска Запорожского, если такой избирался) каждый запорожец обязан был прибыть на Сечь с оружием в готовности выступить в поход. А всего их в то время на Украине находилось, как минимум тысяч пять- шесть, хотя часть ушла на Дон и в Слободщину. Кошевым атаманом в то время, кажется, был Лутай (Лютай), известный казак, который до восстания Павлюка был полковым есаулом, а одно время после Ординации являлся сотником реестрового войска. Слово "кажется" употребляется здесь потому, что Лутая часто путают с Линчаем, который даже будто бы поднял восстание запорожцев в 1643 году, хотя об этом, кроме, как у Брокгауза и Эфрона, нигде не упоминается.
К сожалению, неизвестно точно, сколько времени Хмельницкий находился в тюрьме, арестованный Конецпольским, до его передачи на поруки. В любом случае, он конечно, не мог не понимать, что о его агитации среди реестровиков стало известно начальству и замысел поднять восстание провалился. Более того, было ясно, что передача его на поруки Кречовскому лишь кратковременная отсрочка и, если даже Потоцкий не поверит в доносы на него, то уж Чаплинский постарается изжить его со свету, тем более, что теперь уж точно ему нечего было рассчитывать на чью-либо защиту. Следовательно, сразу по выходу из тюрьмы, энергичный и деятельный ум Хмельницкого должен был решить, как поступать дальше. Собственно, у него вариантов было немного, либо уйти на Слободщину, как Острянин, либо на Дон, как Гуня. Но чтобы он там делал? Кому он там был нужен? Да и годы уже были не те, чтобы ходить на турок "за зипунами". Оставалось одно- уйти на Сечь и попытаться поднять запорожцев на восстание против поляков, используя полуправду о королевских письмах, но делая акцент на том, что король на стороне казаков и призывает их к борьбе с панами. Для Хмельницкого большого труда состряпать такие письма от имени короля не составляло, как и сочинить легенду о том, каким образом они оказались в его руках. Будущий гетман хорошо знал, что запорожцы недоверчивый народ, но кто из них когда-либо видел подлинное королевское письмо? Легенда же выглядела привлекательно, а самое главное призыв идти громить панов совпадал с мыслями и чаяниями не только запорожцев и реестровиков, но и широких слоев населения. .Весьма возможно, что своим планом привлечь к восстанию запорожцев, Хмельницкий поделился со своими единомышленниками, например, Филоном Дженджелеем (Джалалеем),который , по всей видимости, и в его отсутствие продолжал агитацию, начатую среди реестровиков.
Вряд ли также Хмельницкий решился бы отправиться на Сечь в сопровождении одного лишь юного Тимофея. Чигиринский сотник прекрасно знал о всех опасностях, которые подстерегают его в Диком поле, поэтому должен был иметь при себе, хотя бы десяток верных казаков. В числе их с большой вероятностью находился Иван Ганжа, который позже в первых числах мая 1648 года взбунтовал реестровиков у Каменного Затона, возможно, Иван Брюховецкий, будущий запорожский гетман, а в то время слуга Хмельницкого, Данила Нечай и др..
Агитация, о которой сообщал Гридин, видимо началась сразу по прибытию на Сечь,а к середине января уже всем на Низу были известны подробности беседы Хмельницкого с королем, который призвал его и казаков к борьбе с панами за их права и вольности, о письмах с королевскими "привилегиями" ( которых, скорее всего, никто и в глаза не видел), о том, как искусно эти письма были похищены у Барабаша или Караимовича. Важно было самому Хмельницкому или кому -то из прибывших с ним казаков пустить об этом слух, как он, безусловно, обрастал по ходу дела массой всяких подробностей. Это тем более вероятно, что первоначально этот рассказ ( или слух) стал достоянием тех 150-300 человек, которые были на Бучках, к моменту появления там беглого чигиринского сотника, а уже все прибывавшие на Сечь позже знали об этом со слов других. Прибывать же запорожцы на Бучки стали к середине января, так как ,видимо, кошевой атаман разослал соответствующие универсалы на волость. Скорее всего, те два казака, которых задержал Кречовский в третьей декаде месяца и были такими посланцами кошевого атамана. К концу января в распоряжении Хмельницкого оказалось уже столько народа, что он смог организовать нападение ( даже два ) на польский гарнизон в Сечи и к 9 февраля к нему присоединились, как минимум, пол-тысячи казаков Черкасского полка.
Что касается посольства в Крым, то идея эта была не нова. Ходили слухи, что еще Гуня в 1638 году пытался призвать себе на помощь татар, хотя его письмо к калге об этом, считается подделкой. Все же и поляки, и в Москве получали информацию, что Гуня пытается установить контакт с Крымом, поэтому об этом мог знать Хмельницкий и другие представители казацкой старшины. Для целей восстания заручиться поддержкой крымского хана было крайне важно, так как, если Хмельницкий при желании мог собрать даже пять тысяч запорожцев ( и желающих присоединиться к восставшим), имея также надежду перетянуть на свою сторону реестровиков, то конницы у него не было и взять ее было неоткуда. Если бы даже удалось раздобыть коней, то кавалерия не пехота, она требует серьезного обучения даже азам. Выступать же с Сечи без конницы означало заранее обречь восстание на поражение, так как выстоять против удара панцирных хоругвей у той пехоты, что сейчас имелась в распоряжении Хмельницкого, не было ни одного шанса. Да, что там говорить о крылатых гусарах, когда в 1637 году одни только драгуны Потоцкого обратили в бегство пехоту Павлюка при Кумейках. Хмельницкий хорошо это знал, поэтому и прилагал все усилия, чтобы заручиться поддержкой крымцев. Зная его иезуитское воспитание, нетрудно поверить, что он мог предложить хану и переход к нему в подданство (в конце концов тридцать лет спустя Петр Дорошенко перешел же в подданство Турции), но это совсем не означало, конечно, что он собирался это обещание выполнять. Задача предводителя запорожцев облегчалась тем, что Ислам III Гирей относился к той генерации крымских ханов, которые в первой половине 17 века стали тяготиться властью турецких султанов. В значительной степени это было вызвано тем, что борьба за трон в Стамбуле в этот период достигла своего апогея. Султаны менялись один за другим, кто-то умирал, кого-то убивали, регентами при малолетних султанах становились султанши или визири и эта тронная чехарда не могла нравиться крымским владыкам. Но, если Шагин -Гирей или Инайет-Гирей выступали против султанов открыто, то умный, расчетливый и осторожный Ислам -Гирей таких глупостей не допускал. Зато он вынашивал мысль о поисках союзника, чтобы усилить свое могущество и попытаться дистанцироваться от Порты. Скорее всего, поэтому он живо откликнулся на предложение запорожцев перейти к нему в подданство. Действительно, было заманчиво создать в перспективе на границах с Речью Посполитой и Московским государством некую "буферную" зону из зависимого от Крыма русского или казацкого "княжества", впрочем не важно, как оно будет называться. Возможно, сыграл свою роль и последний наезд А.Кнецпольского на татарские улусы, о чем сам Хмельницкий мог напомнить в письме хану. Кроме того, хан был раздражен на поляков за неуплату дани, тем более, что в Крыму был большой голод и возникло серьезное недовольство населения. В такой ситуации война-лучший выход, что справедливо и в наше время. Но все же он, как осторожный правитель, потребовал в заложники сына Хмельницкого, а в помощь пока что выделил лишь 4000 татар во главе с Тугай-беем. Следовательно, в Крым было направлено, как минимум два посольства, первое - в начале января, а второе уже с Тимофеем, в конце февраля или начале марта. Об этом, втором посольстве, и сообщали посланники царя в Москву, как указывалось выше.
Турецкий хронист Наима-Челеби сообщает, что в апреле 1648 года к султанскому двору прибыл посланник крымского хана, который рассказал, что запорожские казаки выступают против поляков, вышли у них из повиновения и прислали крымском у хану двух своих наиглавнейших послов с такими словами: "Желая вашей опеки на будущее, мы душой и телом будем в союзе с вами служить на пользу исламу в будущих войнах; с ляхами порываем совсем; просим вас возьмите от нас заложников и согласитесь на союз с нами". Далее Наима-Челеби поясняет. что хан согласился с этим предложением и обещал прислать им помощь в походе на поляков, учинить большой набег с Ордой и вообще обещал помогать им.