Свет за широкими окнами становился ярким, потом темнел и вместе с ним темнели волосы Алевтины, делаясь почти каштановыми. Облако медленно уплывало, и снова ее голова сверкала темным золотом гладкой макушки и свешенных над тетрадью ровно подстриженных кончиков.
За учительским столом мерно бубнила классная, сдерживая зевки и поглядывая на часики-браслетку. В классе стояла дремотная тишина. Жарко. Почти уже лето.
- Розова, - металлическим голосом отреагировала классная, тоже выпрямляясь и так же поводя плечами, обтянутыми цветастой блузкой, - Петушина!
- Молчи, - сквозь зубы посоветовала Алевтина, не поднимая головы.
Рита уставилась на учительницу широко раскрытыми наивными глазами.
Та шлепнула по журналу раскрытой ладонью.
- Я с кем говорю сейчас, Розова? Может соизволишь ответить?
- Да спит она, - раздался с задней парты нахально-уверенный голос, - на заре ты ее не буди, на заре она сладко так...
- Кольченков! - тут же переключилась классная, щурясь за квадратными стеклами очков в некрасивой черной оправе, - что за хамство! Ты мне тыкать тут будешь?
- Это же романс, - пробормотала Алька, еще ниже наклоняя голову.
- Петушина! Встань, когда учитель к тебе обращается!
Алька вздохнула и встала, по-прежнему не поднимая лица. Длинными пальцами касалась тетради, стараясь незаметно перевернуть страницу, совершенно пустую.
- Подойди и покажи мне свой конспект! - классная, наконец, стряхнула дремоту, светлые глаза, увеличенные очками, заблестели в снова ярчающем заоконном свете.
Длинные Алькины пальцы замерли на тетради. Рита заерзала, толкая ногой стоящий у парты дипломат, тот свалился на пол плашмя, она ойкнула, поднимая и производя множество мелких движений.
Алька схватила подсунутую тетрадь и пошла, скованно переступая длинными ногами в белых пластмассовых шлепках на каблуке. У стола, как-то странно топыря локоть, шлепнула поверх журнала тетрадку, исписанную Риткиным мелким почерком. Но классная уже определила причину неловких движений и в конспект даже не посмотрела.
- Та-а-к, - сказала нехорошим голосом, хватая Альку за тонкое запястье, - и это вот что? Это мы в журнал мод решили податься? Или сразу в Париж? Ты, вообще, думаешь головой или что там у тебя вместо? Я прям вижу: последний крик моды, Алевтина Пе-ту-ши-на! Красим ногти черной краской!
- Петуши-и-на, - проблеял из среднего ряда Сашка Мальчичко, скривив бледную физиономию с острыми скулами, - курятина-петушина!
Ольга Петровна закатила глаза, отряхнула руку, словно испачкалась, и взяв ручку, нацелила ее на строку с Алькиной фамилией.
- За разговоры, и за ногти свои крашеные, получаешь точку. Еще одно слово, влеплю кол и не посмотрю, что писала.
'И прекрасно', мрачно подумала Алька, забирая рассекреченной рукой не свою тетрадку и унося ее обратно за парту. Там сунула подружке, а свою закрыла, откинулась на спинку неудобного сиденья, вытягивая под парту ноги в стукалках.
- Да, - спохватилась Ольга Петровна, - и про обувь у нас отдельный будет разговор про вашу. Расфуфырились как... как...
- В Париже, - подсказал с заднего ряда тот же ленивый голос и в ответ на строгий взгляд картинно испугался, - молчу, молчу, Ольга Петровна! Извините, Ольга Петровна!
- Да, Кольченков, - почти ласково сказала классная, - лучше молчи. И вообще...
Но тут задребезжал долгожданный звонок.
Рита совала в дипломат всякие мелочи, рассказывая подруге пустяки, нагибалась, стараясь заглянуть в лицо, которое та по-прежнему опускала, медля уходить от парты.
- Да что ты, Аль? - спросила Рита, когда в классе осталась только дежурная - тихая и маленькая Леночка Быстрова, возилась у доски, привставая на цыпочки, чтоб дотянуться пыльной тряпкой до верхних небрежных строчек. На белые волосы, туго заплетенные в толстую косу сыпалась меловая пыль и Леночка, морща короткий нос, крепилась, а потом не выдерживая, чихала, тоненько, как простуженная мышка. Ап-сик! - доносилось от доски, - а-а-п-сик, ой!
Алька подняла лицо, сказала похоронным голосом:
- Прыщ. Вскочил, гад.
- Где? - Рита добросовестно оглядела острые скулы, пылающие румянцем, небольшой рот с тонкими губами - углы опущены в скорбной гримаске, горестные светло-карие глаза под ресницами с выгоревшими кончиками.
- Пф, - возмущенная Алька пальцем тыкнула в воздух рядом с подбородком, - не прикидывайся. Его видно!
- Ничего и не видно, - почти правдиво возразила Рита, рассмотрев красный бугор на подбородке, - тем более, издалека. А ты рожу в парту уткнула, как раз всем и интересно, чего ты прячешь.
- Видишь? - еще больше расстроилась Алька, - всем! Именно что всем. Видно! А все ушли уже?
- Ап-сик, - раздалось у доски, - ой...
- Все, - заверила Рита, - даже в коридоре, слышишь, пусто. Пошли, а то опоздаем переодеться же.
- Я не пойду, - отказалась Алька, подхватывая черный дипломат с облезлыми и закрашенными шариковой ручкой углами, - все ж увидят!
- Сходи в медпункт, - посоветовала Рита, таща в вытянутой руке свой дипломат - пластиковый, с серебряной каемкой, - Катя тебе справку напишет.
- Напишет? - с надеждой замедлила быстрые шаги Алька.
- Угу. Освобождение от физкультуры из-за прыща на бороде.
Алька посмурнела.
- Я лучше сачкану. Ритк, а ну ее, физру эту? Пошли уже домой. Мне еще надо в хозяйственный зайти, жидкость купить для снятия лака. А то видишь, - она помахала перед носом подруги пальцами с темно-синей каемкой по краешкам длинных ногтей.
- Я у бати бензина взяла, а лак зар-раза крепкий такой. Провонялась вся, а нифига по краям не чистится.
- Сегодня зачет, - напомнила Рита, - прыгать будем. Николка сказал, оценка в табель пойдет.
- Пф, - выразила свое отношение к прыжкам и табелю Алька, но вздохнула и повлеклась следом за Ритой в сторону раздевалок, осторожно трогая злосчастный прыщ пальцем с синей, почти траурной каймой.
***
Рите нравилась спортивная форма девочек восьмого класса - маленькие трикотажные трусики черного цвета и ярко-синие футболки с коротким рукавом. В прошлом году, ушивая футболку и вертясь в ней перед большим старым зеркалом, она с удовольствием узнала, что у нее совсем неплохая фигурка, конечно, сиськи могли быть и побольше, как у Анжелы - первой красавицы класса, но с другой стороны, пришлось бы много думать о лифчиках - держат, не держат - а еще Анжелка старается не бежать вслед автобусу, и конечно, пацаны... Анжелку, конечно, не дразнят, а, например, Лильке Сименко постоянно достается за ее пышную, совсем, как у взрослой тетеньки, грудь. Еще не хватало рыдать, как она, за углом школы, после злых подначек Вовки Кольченкова, когда он и гадости орет, и руками всякое изображает.
Нет, и без этого все получалось хорошо, понимала Рита и тайком сочувствовала лучшей подружке, которая постоянно переживала из-за слишком худых ног и немного нескладной фигуры с квадратной задницей. Хотя, по мнению Риты, так сильно переживать не стоило, потому что, если Алька надевала узкие брючки, да еще мамины туфли на платформе, то становилась вылитая девушка из журнала мод. И волосы у Альки - густые, прекрасного темно-золотистого цвета, а еще - худенькое лицо с маленьким подбородком. Свои ноги Рита считала откровенно короткими, слишком толстыми в бедрах, а лицо - чересчур круглым. Так что, полюбоваться фигурой получалось именно или в натуго ушитой спортивной форме или же в купальнике. В одежде почему-то все по-другому. И эти волосы... Скучно-русые, без кудрей, но не лежат тяжелой волной, как у мамы, а пушатся каким-то дурацким веником.
Идя рядом с Алькой, которая, как всегда в минуты волнения о своей внешности, шла скованно, водила руками то по бокам, то по бедрам, словно пыталась стереть себя канцелярской резинкой, Рита загрустила было, но, тряхнув теми самыми волосами, приказала себе о них не думать. Успею потом, так решила, потому что в ближайший час можно порадоваться тому, как ладненько сидит синяя футболка и как плотно черные трусики обтягивают небольшую круглую попу. А если одновременно печалиться о плохом, какая же тогда радость?
Сине-черная группа девочек собралась ярким пятном на нижних скамейках трибуны стадиона, заросшего по футбольному газону желтыми и белыми одуванчиками. А парни уже бежали заданный физруком Николаем Александровичем кросс, трусили вдалеке, неспешно расшвыривая кедами комки шлака на беговой дорожке.
Алька с облегчением выдохнула, позволила рукам опуститься и прибавила шагу, чтоб дойти к девочкам быстрее, чем бегуны вернутся на ближнюю часть дорожки. Но тут же напряглась, услышав сбоку насмешливый оклик.
На остатках бетонного заборчика, побеленного поверх крепкого ажура - столбики, переходящие в стилизованную половинку солнца - сидели трое парней, с неразличимыми против солнца лицами. На одном черном лице сверкнули темные очки-капли.
- Не иди, - вполголоса сказала Рита, прибавила было шаг, но почти остановилась, потому что остановилась Алька, - ты чего, совсем? Не иди!
- Я быстро, - Алька повернулась и пошла, быстро переступая обрезанными кедами и снова машинально водя руками по животу и бедрам, словно пытаясь спрятаться за собственными ладонями.
- А ты чо? - удивился голос из-под поблескивания очков, - как тебя? Я сказал, обе идите!
Рита оглянулась на далекое яркое пятно, похожее на клумбу с большими васильками. Девочки сидели и стояли, повернувшись спинами, видны были головы - русые, светлые и черные, бледные под синими рукавчиками локти, согнутые коленки. Слышался невнятный смех. Сюда, в глубокую тень вязов на боковой аллее, кажется, никто не смотрел. И физручки, огромной женщины с необычным именем Эллада и самым обычным отчеством - Ивановна, еще не было, она всегда опаздывала, увлекаясь болтовней в учительской.
А даже если и смотрят, знала Рита, неохотно следуя за подругой в еще более густую тень, ничего тут для всех удивительного - пацаны, которые ушли после восьмого и учились теперь во всяких местных бурсах на крановщиков или наладчиков, постоянно приходили в бывшую родную школу: общались с дружбанами, таскались за девчонками, пытаясь ухаживать. И те временами крутили романы с птушниками, влюблялись даже.
Алька вляпалась еще в седьмом, когда внезапно выросла сразу на целую голову, обогнала в росте всех мальчишек в классе, потряслась тем, как же ей дальше такой шпалой жить, и с отчаяния влюбилась в Петьку Судакова (по прозвищу, разумеется, Судак) - на целых две недели. Рита тогда из солидарности попыталась влюбиться в лучшего друга Судака - изящного татарина Рафку Галиуллина, но Рафка, хоть и поглядывал с интересом, на свидание приглашать не торопился, это потом уже, когда у Альки все прошло, выяснилось, что семнадцатилетний Рафка крутит любовь со студенткой института торговли, и та, как свысока шепотом просветила пунцовую Ритку всезнающая и наверняка опытная в таких делах Анжелка, 'конечно же ему дает, а то стал бы лапочка Рафка ходить с такой страшной толстой коровой'. Рита краснела тогда не от полученных знаний, она - книжная девочка - давно уже прочитала в доме все, что могло касаться секса, хоть и по чуть-чуть, по паре строчек на книгу, но в большой родительской библиотеке этих книг - полный шкаф и еще десять полок. Нет, краснела Рита от того, что оказалась впутана в эти неприятные отношения, как будто она за Рафкой бегает, а он такой - все раздумывает, согласиться или послать девочку. Может, если бы влюбилась, то и ничего, но ведь стала вздыхать по Рафке только за компанию с Алькой. Потому тогда она с облегчением выкинула его из головы даже раньше, чем Алька рассорилась со своим Судаком. Но сам Судак бывшую свою девушку не забыл и время от времени являлся на стадионе, чтобы, восседая на бетонном заборчике, потрепаться с Алькой, спросить 'как оно ничего', а еще - перехватить полтинник или копеек двадцать. Что тоже было совсем нормально, так они все делали и даже у Анжелки стреляли мелочишку, хотя Рите это нормальным никогда не казалось. Но Рита, по сердитому выражению подруги Альки 'слишком много книжков читала' и потому мозги у нее всегда были набекрень, с самого детского сада. В жизни все совсем другое, была уверена Алька. И жизнь, конечно, постоянно доказывала, что она права, а Ритка - глупая и романтичная дурында.
Так, дурындой, она и встала за Алькиной спиной, настороженно глядя на три темных фигуры, оседлавших белеющий забор.
- Чего надо? - отрывисто спросила Алька и тут же поправилась, спохватясь, - привет, Толик.
- От Судака тебе приветы, - кивнул Толик по прозвищу Ласта, худой, с узким лицом и острым небритым подбородком, - спрашивал, ты на каникулах дома, чи как?
- И ему передай. Не, Толик, я уезжаю, аж до августа вот. Сперва в лагерь, потом к бабушке, мать уже билеты купила.
- Шо, прям сразу? - Ласта витиевато матерно выругался, сплюнул в траву, поерзал, удобнее усаживаясь на узкой каменной перекладине.
Алька дождалась конца тирады и кивнула, накручивая на палец темно-золотую прядь.
- Через два дня после звонка. Ты ж знаешь, как с билетами. Еле взяли вот. Я и сама не хочу, - худые плечи поднялись, руки развелись в сожалеющем жесте.
- Ла-адно, - протянул Ласта, - мотайте на свои кувыркания. Вон ваша кобыла. Со свистком. Так я скажу Петьке, что в августе ты с ним это? Ага ж? - и он загоготал, кивая смешкам приятелей.
- Пока, Толик, - Алька повернулась к Рите нахмуренным лицом.
- Алечка, забыл, епта. У тебя рубль есть? А то у мене в кармани дырка.
Когда трибуна была совсем уже близко, Рита сказала с упреком, переводя дыхание от быстрой ходьбы:
- Ну ты зачем, а? Он теперь до выпускного с тебя рубли будет тянуть? Сказала бы - нету.
- А что делать, а? - огрызнулась Алька, нервно поправляя волосы, - скажи, если умная. Ему врать нельзя, узнает, по башке настучит.
- А ты правда, уезжаешь? - внезапно вспомнила Рита, - мы же хотели, вместе!
- Нифига не уезжаю, - успокоила ее Алька, - пошли, а то Элка развоняется.
Ты же сама сказала, ему врать нельзя, хотела возразить Рита, но промолчала, потому что знала - Алька не переносит ее логических рассуждений. И потом, вдруг она не соврала Ласте, а врет сейчас самой Рите - чтоб ее успокоить?
И как же тогда мечта о поездке на Остров?
Глава 2
Остров был личной мечтой Риты. Она подозревала, конечно, что для других эта полоска песка, кинутая почти поперек пролива, такая узкая, что на ней помещались лишь рощица лохматых деревьев лоха, в тени которых прятались деревянные домики пансионата, да заброшенная рыбацкая деревенька из десятка домов, была всего лишь песчаной косой, даже не островом в настоящем смысле этого слова. Но именно бесконечность соленой воды, окружающая золото песка, зачаровывала ее с детства.
На Остров ходили катерки, три, может, четыре раза в день. Привозили туда отдыхающих, кто-то загорал и купался, чтоб вечером отправиться обратно в город, другие, таща огромные сумки, шли с пирса по щебенчатой дорожке в пансионат - через ворота, украшенные полукруглой аркой. Щурясь от сверкания воды и солнца, забирали в конторе заветный ключ и на несколько дней сами становились островитянами, владельцами и жильцами комнаты сурового домика, собранного из обычных досок, внутри - кровати с пружинными сетками, стол и пара табуреток, тумбочки, тусклое зеркало на дощатой стене. Там оставлялись сумки, продукты выкладывались в старенький холодильник, снималась городская одежда, а уже на веранде начиналось обычное летнее колдовство, такое же, впрочем, как и в любом другом пансионате, которые щедро разбросаны по пляжам местного побережья.
Но Рита, которая приезжала на Остров уже несколько лет, вместе с родителями или с приехавшими на летний отдых дальними родственниками, раскладывая свои вещички, вынимая из сумки купальник, вешая полотенце на веревку, протянутую над перилами веранды, переговариваясь о самом обыкновенном, с замиранием сердца ждала первого вечера. Он наступал, в сумерках исчезал, отваливая от пирса, последний катер, в темноте загорались неяркие фонари вдоль плитчатой аллеи пансионата. И тогда, за темной водой, ловящей огненные блики, загоралась и сияла россыпь далеких огней.
Это город, думала Рита, стоя на пирсе и отмахиваясь от зудящих комаров, он теперь там, а я - тут, я на Острове. И до утра оттуда никто не приплывет, и я никуда не денусь, буду тут, совсем-совсем отдельно.
И в десять, и в тринадцать лет ей хотелось, чтоб Остров был совсем ее территорией, и чтоб она могла вызнать в нем все тайные уголки, пройдя по песку и травяным зарослям все полтора десятка километров косы, от одного ее узкого хвоста, до другого. Но кто же позволит девочке уйти далеко там, где вокруг сплошная вода, в ней - тайные течения, и спасательная служба - только на пляже пансионата. А взрослым вполне хватало этого самого пляжа, ведь там торчали ненавидимые Ритой грибочки-зонтики, перекашивались наполовину утопшие в песке деревянные топчаны и белели раскинутые семейные покрывала, полные детишек, собачек, игрушек, бабушек и мамаш, исходящие криками, смехом, детскими воплями и возгласами игроков в дурака.
Именно поэтому нынешняя поездка стала для Риты главной мечтой этого года. Ведь впервые они с Алькой отправятся на Остров сами.
Это было трудно. Да практически невозможно, и Рита даже надеяться на такую удачу не могла, хотя, как то бывало каждую весну, приставать к папе насчет путевки начала еще в марте.
- Пап? - спрашивая, Рита не поворачивалась от кухонной мойки и старалась, чтоб голос не звучал так, словно ей пять и она выпрашивает второе мороженое.
- Пап? Ну ты как, путевку возьмешь летом? - и медленно, палец за пальцем вытирала мокрую руку тонким кухонным полотенечком.
Павел Петрович, делая вид, что не слышит, переворачивал огромный газетный лист, удерживая в пальцах дымящуюся беломорину.
- П-а-ап?
- Чего тебе? - газета шуршала, пепельница, дребезжа медной крышкой, подвигалась ближе к стеклу, в которое снаружи лупила мелкая злая крупка.
- Ты слышал же! Путевка. На косу, в пансионат.
- Далась вам эта путевка! Пусть мать берет. У них вон, на горпляже домики, нормально же! Автобус ходит.
Рита вешала полотенце, расправляя мокрую серединку. Садилась на табурет за стол, так, чтоб пристально смотреть на чеканный отцовский профиль с нахмуренным под стальными, откинутыми назад волосами лбом.
- На косе лучше.
- Чего там лучше-то? Ни магазина толком, ни автобуса. Сидишь, как робинзон. И с путевками этими вечно, в профкоме. Нет. Не пойду я туда в этом году.
- П-а-ап...
Отец досадливо хмурился, снова складывал необъятную 'Правду'. Затянувшись, тыкал окурок в пепельницу. Рита вставала, вытаскивала ее из-под локтя, высыпала в мусорное ведерко и, вымыв, снова совала на подоконник. Отец в ответ благодарно бормотал что-то и углублялся в чтение, одновременно пытаясь ощупью выдернуть из смятой пачки еще одну папиросу.
- Не кури так много, - Рита снова садилась за стол, придвигала сахарницу, вертя на ней выпуклую крышечку с фарфоровой дурацкой розой.
- Что вы меня все учите? - удивлялся отец, но пачку оставлял в покое, - иди уроки делай, что ли.
- Сделала уже. Так что насчет путевки?
- Зима на дворе! Какая путевка?
- Уже весна. Ты сам сказал, там заранее надо.
- Что заранее?
- Заявление!
- Во-во. Побегу, только вот новый год прошел, а я уже им - заявление!
- Три месяца.
- Что?
- Новый год был три месяца назад. А сейчас март, - терпеливо объясняла Рита, стукая в такт словам крышечкой, - ты сам говорил, помнишь, в том году, когда в мае написал, что уже все там занято, и всего на неделю взял!
- Да что ж ты привяза такая! - отец привставал, чтоб сунуть сложенную газету на холодильник, снова хватал пачку с папиросами, холодильник урчал, стопка газет на выпуклом верхе тряслась и, наконец, сваливалась, осыпая Павла Петровича бело-серыми кое-как сложенными квадратами.
- Чтоб тебя! Нина! Ни-на! Забери ты от меня эту привязу! Ритка, марш в комнату!
- Паша! - в дверях кухни появлялась мама, проходя, отбирала у дочери сахарницу, нагибалась, помогая отцу собрать газеты, - Рита! И что вы вечно спорите! У меня давление, а я тут должна, с вами!
- Он обещал, - нудила Рита уже со слезой в голосе.
- Куда я пойду, зимой-то? - давил на логику отец, - скажи ты ей!
- Скажу. Риточка, ну, конечно папа сходит. И возьмет. Раз обещал.
- Я? - Павел Петрович сминал в пепельнице недокуренную папиросу и хватал смятую пачку.
- Обещал! - повторяла Рита, теперь уже глядя на быстро двигающуюся по кухне маму.
Та кивала, обходя стол и приподнимая крышку на кастрюле.
- Риточка, иди в комнату. Я с папой поговорю.
Рита вставала и уходила, жалея, что двери в кухню забраны матовым стеклом, за ним не постоишь, чтобы послушать. А в комнате, где она усаживалась на диване, замирая, чтоб не скрипеть пружинами, было слышно не все.
- Ну, в мае сходи!
И, уже в ответ на досадливое отцовское бормотание:
- Твоя мать явится. С этой твоей, двоюродной. Куда их прикажешь, а? Раскладушки ставить? Боже мой, мы же снова будем без воды, считай, все лето! Забыл, как через день отключают, да?
Рита слушала и страдала, понимая, мама мечтает сплавить в пансионат летних гостей, желательно на все время, указанное в путевке, и значит, деревянный домик будет полон тетушек с орущими Риткиными двоюродными, нет, четвероюродными племянниками, и конечно же, там будет бабушка Таня - суровая мать ее папы, которая каждый год привозила с собой толпу родственников, причем, почти всегда каких-то новых, с необъятных северных просторов союза. Ночевать она не оставалась, да и днем не ходила на пляж, потому что деточкам нужно хорошо кушать, так что баба Таня прямо с катера тащила сетки с картошкой в общую кухню, там начинала борщ и котлеты, разок в день уходила в домик, чтоб накрыть стол к обеду, и вечером, обеспечив родню ужином, отбывала на материк, чтоб утром явиться снова.
***
Сейчас, сидя в июньских сумерках на диване, Рита могла все это вспоминать даже с улыбкой. Потому что - все. Баста и финиш. Этим летом бабу Таню забрал к себе ее старший сын, другие родственники как-то удачно выберутся на юг только в августе, а путевка на Остров - вот она, лежит у мамы в ящике трюмо, но самое главное - она не на три дня и даже не на неделю. На целых две! Нет, есть кое-что еще главнее. Путевка начинается пятого июня, а маме перенесли отпуск на неделю. А папа вообще никогда на Остров не ездит, говорит, ему вода и катера на работе надоели. Так что, Рита и Алька отправятся на Остров сами! Мама, конечно, грозится, что будет приезжать ночевать, чтоб проследить за их поведением, но Рита свою маму знает уже почти шестнадцать лет. Из них, считай, десяток - сознательно. Никуда мама Нина от своего Паши не денется, это раз. А второе - мама всегда много и темпераментно говорит, почти кричит, делая руками всякие жесты, но потом выдыхается и почти всегда все спускает на тормозах. То есть, надеялась Рита, ерзая, чтоб диванные пружины исполнили привычную музыкальную фразу, это хорошо как раз, что мама без конца причитает, восклицает и хватается за голову, пугая папу тем, что на Острове можно утонуть, сгореть, потеряться (ха, на полосе длиной 12 км и шириной в полкилометра в самой большой части), подвергнуться нападению бандитов и хулиганов...
Когда мама выговорится, то и сама поймет, как это все смешно, и даже насчет утонуть - смешнее не бывает, ведь Рита выросла на море, плавать научилась чуть ли не раньше, чем ходить и никогда не полезет в незнакомое место с непонятными течения, а тонут как раз всякие приезжие дурачки, которые воду только в бассейне видели.
Рита с удовольствием вздохнула и легла, закидывая ноги на круглую спинку старого дивана, заставив пружины снова звенеть привычную мелодию. Все будет по-другому! Не может не быть. Они уже выросли, им по пятнадцать, и в сумке, которую Рита готовила всю последнюю неделю, лежит новенький чехословацкий купальник, синий, в яркие крупные цветы, такой упругий, обтягивающий, с тонкими, почти незаметными поролоновыми чашечками, в которых ее маленькая грудь выглядит очень даже симпатично.
Она вытянулась, уронила ногу с диванной спинки, нахмурилась, что-то соображая, но тут же улыбнулась, села, под звон пружин скидывая на пол ноги. Придумала!
Подбежав к раскрытой в углу возле старого шкафа сумке, вытащила купальник, расправила в руках узкие плавочки и ушла к тумбочке, в ящиках которой хранила картонные коробки с катушками ниток, ножницами и всякими швейными мелочами.
...Через десять минут отложила на диван обрезки шнурка и катушку с синими нитками. Быстро стянув трусики, надела купальные плавки и, задрав халат, встала перед висящим на стене овальным зеркалом. То, что надо! Боковины плавочек теперь были натуго затянуты бантиками из плетеного шнурка, и фигура стала совсем, как у японочек в когда-то привезенном папой календаре - они там стояли по колено в морской воде на фоне дальних туманных гор и синевы с белыми парусами.
Повертевшись, Рита опустила халат, сунула ноги в растоптанные шлепки с меховыми помпонами и тихо вышла, слушая, что там в комнате родителей. На кухонном подоконнике взяла коробок спичек, что валялся рядом с пепельницей и вернулась к себе. Снова задрала халат, прижала его выпяченным подбородком, чиркнула спичкой, поднося огонек к обрезанному краю шнурочка. Нитки зашипели, сплавляясь в твердый комочек, в комнате запахло жженой пластмассой.
- Рита!
Дверь открылась так внезапно, что увлеченная Рита ткнула горящей спичкой в голую кожу на бедре, ойкнула, роняя обгоревшую спичку.
- Та-а-к, - сказала мама, оглядывая полуголую дочь и криво упавший на бедра халатик, - ты решила закурить, что ли? Что ты вообще делаешь?
- Н-ничего, - Рита наступила на спичку тапкой, та противно хрустнула.
Расправляя полы халата, слушала мамины возгласы, потом вырвала из ее руки край подола, мешая поднять.
- Мам. Ну, что ты лезешь? Мне пять лет, да? Ну, меряю купальник, а что?
- Я в твои годы! - патетически воскликнула мама, всплеснула руками, на которых белели остатки неразмазанного крема и села, вызвав в недрах дивана небольшую музыкальную бурю.
- Угу...
- Что 'угу'? Ты думаешь, мне легко и просто? Да если кто узнает, что я - взрослая и, надеюсь, разумная женщина, разрешила двум девчонкам уехать самим, чтобы ночевать! Непонятно где! Са-мим! Да как мне смотреть в глаза!
- Кому, мам?
- Ну... - мама Нина огляделась вокруг. В комнате по-прежнему никого не было, никто не требовал немедленного ответа, призывая и стыдя.
- Кому угодно! - нашлась она, пристально глядя на дочку.
Рита ушла к столу, села боком, рассеянно вороша тетрадки, теперь уже ненужные - такая радость.
- Обещай мне, - с силой продолжила мама, - обещай, Маргарита!
- Обещаю, - быстро перебила ее Рита, повисая на спинке стула.
- Мам. Ну мы тыщу раз уже. Обещаю никого не тащить в домик, ни с кем не разговаривать, не пить не курить, не плавать далеко, не уходить за территорию, не знакомиться с хулиганами. Все? А, не есть волчьих ягод, и не пить из лужи, а то козленочком стану.
- Каким козле...? Маргарита!
Мама умолкла, потом вдруг засмеялась и похлопала по дивану рукой:
- Иди сюда. Ну?
Рита подошла, села рядом, нерешительно приваливаясь к круглому под ситцем плечу под нажимом маминой руки. Та поцеловала дочку в макушку, покачала, раскачиваясь сама.
- Когда же мы отнесем на помойку этого инвалида! И как ты спишь на нем, скрипит как целый оркестр.
- Я привыкла.
- Были бы деньги, купить ту тахту раскладную, с поролоновым матрасом. Но так, наверное, и помру, считая копейки. Риточка, я ведь просто волнуюсь. Потому что я тебя люблю. Сережку тоже люблю, но он далеко, кто его знает, что они там творят, студенты. А ты на глазах, вот тебе и достается.
Мама засмеялась, тем самым смехом, который Рита любила - тихим, почти секретным.
- За двоих. А еще ты девочка, это меня беспокоит в два раза больше. Тем более, такой возраст.
Рита кивала, покачиваясь под уютной маминой рукой.
- Может, ну ее? - вдруг предложила мама, - путевку эту? Пусть едет Марина Ивановна, та, в отделе кадров, а мы приедем все вместе, как только отпуск у меня.
- Мам! - Рита выпрямилась, теплая рука с плеча исчезла, возвращаясь на мамины колени, - целая неделя же! Ты чего? И вообще, если нам уже не по десять лет, так это что? Катастрофа мировая, да? Тебе б хотелось, чтоб мне всегда только десять?
- Да что придумывать? У нас путевка начинается через три дня! Я уже расписание узнала. Сумка вот! Не надо ничего придумывать, мам. Ну ты ж сама сказала, приедешь ночевать. Вот и приезжай! Увидишь, мы с Алькой ужин сготовим, будем на веранде сидеть, как пришитые! Вот приезжай!
Ритка говорила горячо, сбиваясь и повторяя слова - самые обычные, потому что не знала, как донести до мамы главное - ей нужен просто этот Остров, в самую первую очередь. Его тихие сумерки, переходящие в ночь, полную звезд. Тарахтение генератора за дощатым домиком, которое мешает слышать плеск воды, но и ладно, можно уйти на самый прибой, сесть там, укутав ноги ситцевой юбкой и слушать. Просто слушать, глядя на зыбкое ожерелье огней. И знать, что потом будет утро. Яркое, и да - самостоятельное, без взрослых взглядов и замечаний.
Так что, она говорила о запретах, правилах и послушании, искренне верила в сказанное сама, и злилась, натыкаясь на мамин недоверчивый взгляд и легкое покачивание головы с заколотыми на затылке русыми, как у дочери волосами. Как же она ненавидела такие взгляды, мол, мели емеля, а мы взрослые, мы лучше знаем, что там у вас на уме.
- Нитку! - мама вытащила из коробки обрывок нитки, прикусила зубами, шепелявя через прикушенный обрезок, стала объяснять, - фтобы память...
- Не пришить, - кивнула Рита, аккуратно работая иглой над маминой коленкой, - ну вот, готово.
Глава 3
Больше всего Рита боялась, что июнь разразится дождями, как бывало после нежной майской жары, но в этом году им везло - пришла жара совсем летняя, которая обычно является к июлю, и все вокруг сверкало, забеленное знойной дымкой, бликующей на тяжелых колосьях травы, которую не успевали выкашивать.
Сумка оттягивала плечо, давя на кожу поверх тонкой лямочки голубенького сарафана, а ноги подламывались, скользя по нутру неудобных пластмассовых стукалок на каблуке. Но не напяливать же обшарпанные кожаные босоножки, которые Рита так неосмотрительно решила обновить - отдала в мастерскую покрасить. Заплатила копейки, но забрала вместо потертых белых - выкрашенные в ужасный серый цвет босоножки, пару раз их надела, и краска стала весело облезать. И вообще, решила, спотыкаясь на асфальте по пути к Алькиной пятиэтажке, на Острове будем босиком, а в сортир и на кухню можно и в тапках сгонять, хорошо, вспомнила и сложила их тоже. Еще хорошо, что катер идет в девять утра: мама уже ушла на работу, никак не успевая проводить, чтоб в сотый раз напомнить про утонутие и хулиганов.
В тени углового подъезда Альки не было, лавочка стояла пустая, валялись набросанные вокруг урны смятые бумажки. Поодаль шоркала метлой дворничиха в черном фартуке поверх летнего платья.
Рита скинула сумку на лавочку, посмотрела на Алькин балкон, торчащий палками с натянутой леской, на ней болтались какие-то постиранные вещи. Сердито повесила сумку снова на плечо и пошла в гулкий подъезд.
Нажимая кнопку звонка рядом с дверью, обитой пухлым зеленым дерматином, прислушалась. Вздрогнула, когда дверь приоткрылась, показывая бледное лицо с остреньким подбородком.
- Я не поеду, - отрезала Алька, маяча в темноте прихожей и цепляясь за край двери длинными пальцами с пронзительно-алыми ногтями.
- Что? Аль, ты чокнулась, что ли? - Рита свалила сумку на пыльный резиновый коврик, внутри звякнули стеклянные банки, - что случилось?
Подруга молчала, стискивая пальцами дверь.
Рита в бешенстве шагнула ближе, уставилась в скорбные глаза под накрашенными ресницами.
- Ну? Ты ж не позвонила даже! Вечером! Ты чего меня под танки? Чего молчишь?
Алька нервно оглянулась на шум спускаемой в туалете воды, раскрыла двери и вышла, сразу же прикрывая их за своей спиной.
Вообще-то, слегка успокоилась злая Рита, она уже совсем одета и даже накрасилась, наверное, все не так и плохо.
- Месячные у меня, - хрипло прошептала Алька, наклоняя к подруге бледное лицо, - утром вот.
- А-а-а-а! - Рита заулыбалась, - поздравляю, подруга! Мы с тобой, прям, как часы. У меня тоже. Утром вот. Ну и что?
- Как что? - карие глаза стали круглыми, рот тоже округлился, блестя яркой помадой, - а купальник? Пляж? А купаться как? И ходить там.
- Аль. Ну и походим в сарафанах. Это ж три дня всего.
Алька трагически растопырила пальцы:
- Три! Целых три! Да все сразу врубятся! Что у нас. Три дня шариться в одежде... Ты вроде не помнишь, да? Там вообще никто. Никогда! В платьях чтобы.
- А мы вот будем, - рассердилась Рита, - ой, мне тебя смешно слушать даже. А кто босиком лазит по центру, и тапки повешаты на сумку? Кто? Не мы с тобой? И что-то ты не стеснялась, когда на нас пальцами показывали. Я и щас еле хожу, хромаю, вот думаю, приду к смелой Альке и дальше пойдем уже босиком. Никто так не ходит, мы только!
- Это ж не из-за месячных, - заперечила Алька, - а чисто просто так. А тут - все сразу. Поймут.
Рита глянула на часы.
- Аль, некогда спорить. Катер уйдет. Ну, давай, мы сперва приедем, а если совсем не захочешь, я тебя посажу через два часа на обратный. Поедешь домой. Но щас - ты же мне такую свинью подкладываешь! Куда я без тебя? Там же контора, директор, ключ надо брать. Я не могу сама!
Алька опустила глаза, раздумывая. Потом снова подняла их, прикусила губу, пачкая зубы дешевой помадой.
- Поклянись. Что проводишь.
- Ой, ну тебя. Папа говорит, нельзя клятвами бросаться. Обещаю. Давай, тащи свой чумодан.
- Угу, - Алька кивнула и исчезла за зеленым дерматином, закричала там сердито, огрызаясь на какие-то монотонные упреки, - да нормально, мам, это Рита. Ага, с мамой они. Мама в магазин побежала. Опаздываю! Да! Пока!
'Чумоданов' у Альки оказалось два - черная сумка из кожзаменителя и здоровущий пакет с перекошенными усами Боярского под мутным полиэтиленом. Да еще маленький ридикюль, который Алька повесила себе на шею.
- Держи, - скомандовала, суя пакет Рите в свободную руку, - там картошечки немножко, лук еще репчатый, ну и консервы.
- Ничего себе, - ворчала Рита, приседая при каждом шаге по ступеням, - картошечка! Мы же договорились, что в кухню не будем. Я кильку взяла. И перец с рисом. Бульон еще кубиками.
- Пф, - возразила Алька через звонкий стук каблуков по ступеням, - шо тот рис, а кубики твои фиг разгрызешь, не ссо, сварим картофан, а, у меня там еще масло в бутылке - с маслицем.
- Ы-ы-ы, - смирилась Рита, вываливаясь из подъезда на яркий утренний свет, - только на кухню сама, поняла? Я снаружи буду. А то там тетки. И бабки.
- Чо ты еле идешь? Опоздаем же! - Алька удобнее перехватила облезлые ручки набитой сумки и, вытягивая вперед голову, заторопилась к остановке, - давай, в темпе!
Проехав две остановки в полупустом автобусе, девочки вывалились на асфальт, Алька тут же запрыгала, скидывая стукалки. Привычно пристегнула их к ремню сумки и повесила ту на худое прямое плечо, не забывая поторапливать Риту, которая тоже управлялась со своими босоножками.
Ойкая от острых камушков, колющих ступни, они перебежали на тротуар и понеслись, взглядывая на часы.
- Хорошо, ой, - хрипела Алька, - что не выходной, да? А то бы народищу.
Рита кивала, сражаясь на бегу с сумкой и боярским пакетом.
На проходной Портофлота они торжественно предъявили путевку дежурному дедушке в седых усах, фуражке и повязке на рукаве поношенного кителя и побежали к пирсу, почти невидному в мешанине приткнутых к бетонному берегу катеров и старых суденышек малого флота, вокруг которых ходили рабочие и матросы. Вокруг все лязгало, ворчал вдалеке козловой подъемный кран, роняя в трюм грохочущее железо, свистел за забором маневровый паровоз, орали дядьки, кто-то окликнул, смеясь, вот барышни побегли, а ну прибавьте, уже отваливают!
Но белый катерок еще смирно стоял, покачиваясь в зеленой воде и прижимая к краю пирса истрепанные черные покрышки, навешанные вдоль борта.
'Рейд', обрадовалась Рита, маленький, уютный, с двумя салончиками, и в носовом, как всегда, наверняка, пусто.
Внезапная удивительная жара усиливалась, воздух раскалялся с каждой минутой, не верилось, что еще утро, и солнце торчит сбоку, не в зените, но жарит всерьез, обжигая голые ступни горячими камушками щебенки, раскиданными в мягкой, белой, как мука, пыли.
Девочки быстро прошлепали бетон пирса и без остановки выскочили на его плавучую часть - массивную железную поверхность, украшенную рядами здоровенных заклепок.
- Оййй, - заорала Алька, подпрыгивая и поджимая по очереди ноги, - ой, блин же!
Рита шагнула следом и помчалась, прикусывая губу, чтоб тоже не завопить - железо пирса было раскаленным, как сковородка на плите.
Так, на дикой скорости, они влетели на шаткий трап, ласково теплый под обожженными металлом ступнями. Выдохнули, замедляясь. И Алька тут же снова прибавила скорости, влетая на палубу и с грохотом исчезая в проеме, где узкий трап вел в носовой салон. Рита, стараясь не обращать внимания на смех и подначки парней, которые с берега наблюдали за их внезапным кроссом, спустилась следом.
***
Маленький 'Рейд' был девочками нежно любим, за его совершенно не туристический серьезный облик, аккуратную белую покраску и кукольные размеры. И было у них на катере свое собственное, удивительно, но практически тайное место - носовой салон. Туда вел узкий крутой трап с полированными перильцами, и внутри - никогда никого. Два мягких кожаных диванчика смыкались в треугольном пространстве к носу катера, разделенные закрытой на замок тумбочкой. И стоял в центре салона такой же треугольный столик, привинченный к линолеумному полу. Свет, проникающий через низкие, над самой водой иллюминаторы, окрашивал теплый воздух, светлые переборки и лица в зеленоватый оттенок, как будто они спустились под воду. А еще - ее было слышно. Мерно и вдумчиво, в такт покачиванию, за тонким бортом шлепало, чмокало и поплескивало, меняя свет от полумрака к более светлому и снова стемняясь. Голоса взрослых и крики детей с палубы доносились сюда приглушенно, словно совсем из другого места. А на морские пейзажи, справедливо полагали подружки, мы еще насмотримся там, на Острове.
Алька сгрузила сумку в угол дивана и, сладостно вздыхая, свалилась на спину, вытягивая по пухлой коже босые пыльные ноги. Не забыла, укладываясь, тщательно поправить сарафан в мелкие зеленые цветики, чтоб не задрался к бедрам.
Рита улеглась на другой диван, сдвинула голову на край, чтоб волосы свесились к самому полу, зажмурилась, слушая, как они еле слышно шуршат, перетекая по уху.
- Лепота... - Алька поворочалась и замерла, только легкое дыхание да сверху - еле слышные голоса.
- Угу...
А свет уже менялся, шлепки и всплески утихли, зато где-то внутри катера зарокотало, усиливая звук. И Рита, повозившись, встала на коленки, приподнимаясь к иллюминатору, мимо которого плыли мокрые столбы и железные клепки. Потом, когда ближние предметы кончились и через толстое стекло виднелась лишь волнующаяся кромка воды, легла снова.
С пластикового потолка слетело на нее мирное успокоение. Все, они уже не в городе, и ничего не изменить, через полчаса мерного хода 'Рейд' начнет разворачиваться, тыкаясь боком в причал пансионата, и - какое счастье - Алька с ней, вместе они пойдут в контору, чтобы показать путевку и взять ключик от комнаты. Это будет совсем их комната, никто туда не войдет; когда они убегут купаться, то закроют двери на ключ, и никто не станет делать замечаний, требовать, чтоб все было разложено по местам, и чтоб порядок. Они - совсем-совсем сами. И сами со всем разберутся.
Двигатель мерно тарахтел, все покачивалось, плыли по белому потолку зыбкие золотые сетки отражений, погружая в дремоту, и Рита дремала, не сопротивляясь, совершенно счастливая.