Ругались шепотом, пока малыш беспокойно ворочался в розовом свете ночника. Нильф поглядывал на насупленную мордочку за прутьями кроватки, и ему казалось, что ребенок прислушивается к голосам родителей.
Знакомо, призрачно ныло над губой.
- И что мне до твоих ученых, они вообще сумасшедшие, если хочешь знать, все до единого, да, и твои дружки тоже, - выговаривала Криша звонким шепотом. - Я не против твоего увлечения, но занимайся этим под пиво в пятницу, а не при планировании будущего семьи, у всего должны быть разумные границы...
Она облокачивалась о кроватку, но смотрела не внутрь, на ребенка, а на мужа. Иногда, когда супруги начинали говорить слишком громко, малыш попискивал во сне, и тогда Криша гладила его по щеке.
Сам Нильф, провинившийся отец, стоял в центре маленькой комнаты и теребил сумочку жены.
-...все будут смеяться в детском саду, и воспитатели тоже обязательно выскажут. Удивлюсь, если ребенка вообще примут с такой задержкой.
- Криш, ты преувеличиваешь. Ему в детский сад только через два месяца, за это время можно пронаблюдать и в случае чего провести...
- Пронаблюдать?! Не смей ставить эксперименты на собственном ребенке!
- Я говорю только о том, что мы можем не торопиться с решением!
- И что, все это время ребенку оставаться безымянным? И так уже неделя прошла, весь персонал сплетничает! Я только сегодня слышала, как медсестры шептались об отказниках - Нильф, они всерьез считают, что мы собираемся отдать его в детдом!
Нильф не к месту развеселился.
- Ну и пусть считают. Нам-то что с того?
Криша устало потерла лоб.
- А то, что моя мама, например, тоже уже так думает. Не говорит, но я же чувствую, как она стала смотреть. Нильф, ты знаешь, я не рассказываю ей о твоей работе, о твоих новаторских планах, она же не поймет... Мы давно закрыли эту тему. Но сейчас... Это уже слишком. Не мучай нас.
После паузы Криш наклонилась над колыбелькой, подняла верхнюю широкую решетку, чтобы поправить одеяло. Малыш нахмурился во сне, и мать подула на его лицо - даже в этом движении, обращенном вовсе не к нему, Нильф узнал осуждение.
- Смотри, - прошептала Криша, - наш ребенок до сих пор в этом ящике. А мог бы уже быть дома... Если бы не твое упрямство.
- Для этого ведь не обязательно соблюдать все формальности. А вопрос об обкусывании отложим. Ты права, не дело это, так долго держать его в больнице...
- Нильф, это традиция.
Голос Криши стал - как сугроб после зимней ночи, падающий с козырька подъезда сугроб.
- Я не какой-нибудь ортодокс, но так делалось всегда. Имя дают после того, как мать обкусывает ребенку усы. С этим нужно успеть до того, как откроются глазки. Мои родители так делали, и твои тоже - посмотрись в зеркало, если забыл об этом со всеми своими исследованиями!
Они спорили об одном целую неделю, с самого рождения ребенка. Нильфу казалось, что аргументы повторяются дословно - будто перед спящим малышом ежедневно разыгрывается одна и та же пьеса, а актеры стараются превзойти себя вчерашних в эмоциях и мимике.
Новорождённые ведь начинают воспринимать мир еще до того, как откроют глаза? Интересно, что же их ребенок понял за неделю жизни в закрытой коробке, с редкими явлениями скандалящих родителей.
- Криш, ну для чего продолжать опираться на традиции? Будто мы в каменном веке остались, честное слово...
- Наши предки поступали так не из-за глупых суеверий. Я, конечно, не великий ученый, - она на секунду скривилась, - но догадываюсь, что одни и те же действия не стали бы выполнять столько веков подряд, если бы они были бессмысленными.
- Если все это время и наши родители, и прочие предки ошибались? Усы ведь все равно продолжают расти у каждого нового поколения! А если они - дар, который мы уродуем из страха, из трусливого нежелания менять порядок вещей...
- Из страха, да! Из страха за своих детей! Ты видел статистику по несчастным случаям с новорожденными, родители которых тянули с обкусыванием! Да, да, я заглядывала в твои документы! - выпалила Криша.
Она тяжело дышала, будто сказанное далось ей нелегко. Нильф тоже медленно выдохнул.
Разговор пошел не по сценарию.
- Вчера вечером, пока ты мыл посуду, - тихо ответила Криша на невысказанный вопрос. Нильф поморщился - вчера он забрал жену из больницы, подготовить дом к приезду ребёнка. Хотел таким образом поставить точку в разговоре. Вот и поставил.
Раньше она никогда не читала его бумаги. Отказывалась даже тогда, когда он сам пытался что-то показать - мол, всё равно ничего не поймёт...
Статистику для него собрали коллеги. Цифры Нильф тоже помнил, и не мог сказать, что они совсем не поколебали его решимость.
- Именно поэтому я, как видишь, позаботился о безопасности. Дома установим такую же кроватку, будем следить по очереди - я уже договорился о декретном отпуске, лаборатория поддержала... Если понадобится, вместо садика наймем сиделку, домашних репетиторов... При моей зарплате мы можем обеспечить ребенку присмотр и безопасность.
- Да даже так я буду постоянно за него бояться! - шепотом закричала Криша. - Ты посадил его в клетку, и дома сделаешь такую же, всю жизнь под надзором, как в тюрьме... Чем он провинился, новорожденный малыш, что ты хочешь изолировать его от мира?!
- Обкусывание - не панацея! В мире хватает других опасностей, ты не защитишь его ото всех!
- Защищу хотя бы от него самого!
- Ты даже не знаешь, от чего именно!
- А тебя только это и интересует!
Криша прищурилась зло. Нильф поежился. Она никогда раньше не смотрела так - на него.
Малыш захныкал, еще не всерьез, а будто бы примериваясь. Криша моментально наклонилась над ним, потеребила ушко.
За дверью негромко шумела вечерняя больница. Ночник мигнул от скачка напряжения.
Когда ребенок успокоился и засопел, Криша снова повернулась к мужу.
- Нильф, тут ведь как с прививкой - да, малышам неприятно, зато потом не заболеют. Я не хочу проверять, что будет, если не делать эту прививку. Может, это и важно для какой-то абстрактной науки, но не для меня. Не хочу... Жить в эксперименте.
- Но, Криша, это же больно, - сказал Нильф и сам удивился тому, как беспомощно прозвучал голос. - Первое, что все мы помним - боль от обкусывания усов. Не маму, не свет, не тепло и безопасность - боль... Боль и страх. И малыш ведь не понимает, за что ему это. В чем он, трех дней от роду, виноват? В беспокойстве родителей? И поэтому надо лишать его части тела?
- Всего лишь усы. Пара укусов...
- Пара укусов, а болит потом всю жизнь, - возразил Нильф. - Мы даже не знаем толком, какую функцию они несут. Просто делаем, не думая, а назад уже не вернуть...
Он рассеянно уставился на пластиковую звездочку с кучей лучей, изливавшую на открытую колыбельку розовый свет. Комната была по-своему уютной, никакого сравнения с казенными сохранниками из государственных клиник; даже накрывавшая колыбель решетка обернута не простым войлоком, а какой-то нежной тканью в цветочек. Нильф постарался найти такую больницу, перетряс знакомых медиков, договорился об отдельной палате... Ну почему они не обсудили это раньше? Обставили комнату, выбрали роддом, даже школу запланировали, а такой важный вопрос ни разу не поднимали. Наверное, потому что он самоуверенно считал, что жена сразу же согласится с решением ученого мужа, как делала всегда. А она даже подумать не могла, что Нильф замахнется на самые основы...
И теперь их новорожденный ребенок уже неделю остаётся в больнице, как сирота, которого некуда и некому забрать.
Нильф моргнул, и звездочка поплыла перед глазами.
В этот момент Криша, которая уже, оказывается, стояла рядом, мягко прикоснулась к его плечу.
- Нильф, я знаю, сколько это для тебя значит. Я знаю, ты веришь, что делаешь доброе дело, что эти исследования изменят мир... Может быть, даже к лучшему. И я не прошу тебя отказаться от этого, просто... Пусть изменение мира начнется не с нашего малыша. Пожалуйста...
Он, не отводя взгляда от ночника, погладил ее по голове. Как гладил когда-то в самом начале их знакомства, нежно, почти невесомо.
- А если мы делаем ошибку? Может быть, наш ребенок может стать первым из нового поколения? Свободного? Цельного?
- Я не хочу, чтобы он был первым. Я хочу для него спокойного, обычного детства.
- Знаешь, есть теория, что усы - орган того самого шестого чувства. Даже не совсем беспочвенная, было одно исследование... Если усы дают нам возможность летать? Видеть сквозь стены? Слышать мысли друг друга?
- Если, - тихо сказала Криша.
- Усы не отрастают. Обкусив их сейчас, мы уже не узнаем, чего его лишили. А если у него есть шанс стать сильнее, умнее, лучше всех, кто был до него? Лучше нас с тобой? Может быть, сейчас наступил переломный момент для развития нашего вида. Может, мы достигли того уровня, на котором можем не калечить детей ради их выживания. Мы с тобой уже калеки, Криш, но он-то - нет... Криша? Криш!
За женой со щелчком закрылась дверь.
Нильф распахнул её пинком, увидел в дальнем конце темную фигурку и побежал к ней, опустившись для скорости на все четыре лапы.
- Криш, подожди... Куда же ты? Криш... Ну пожалуйста, давай поговорим!
Он догнал жену за поворотом, у лифта. Загородил проход, желая - и не решаясь обнять. Не к месту вспомнил, что оставил её сумочку лежать в палате, и испугался вдруг - подберёт, вернется, а жены уже нет. Исчезнет...
Криша не заговорила с ним, не посмотрела. Только полосатый хвост обернулся на миг вокруг лап и безразлично вытянулся по больничному кафелю.
Остановилась.
И Нильф тоже замер - осторожно, почти испуганно перебирая слова. Может, это последняя попытка. Последний шанс дотянуться.
Как сказать, чтобы Криша поняла?
Остатки усов привычно укололи лицо.
В комнатке с ночником безымянный малыш потянулся и перевернулся на живот.
Сначала он пополз вперед, наткнулся на прутья в изголовье и неловко о них потёрся. Попробовал сунуться между решеток, но голова не пролезла, только уши неудобно прижались к макушке. Тогда малыш повернулся к середине кроватки и сосредоточенно завертел мордочкой: глаза были закрыты, а усики быстро двигались вверх-вниз.
Наконец, тихо чихнув, поднял голову к откинутой решетке, где сияла невидимая ему розовая звездочка.
Согласно статистике, малыш уже обогнал всех необкусанных ранее детей: он был старше самого взрослого из них на три дня. Для новорождённого котёнка - целая вечность.
Эта вечность существенно повышала шансы на выживание, чего Нильф пока не знал.
Малыш выбрался с третьей попытки, ударился в полете о ночник и пискнул - не от боли, только от неожиданности. Розовая звезда отозвалась мерцанием в такт покачиванию усов-антен.
К своим двум неделям малыш понял, что и мама, и папа хотели видеть его вне колыбельки. И оба очень хотели, чтобы там, снаружи, малыш справился со всеми опасностями. Чтобы не больно. Чтобы не страшно. Чтобы был сыт и в тепле.
Остальное оказалось слишком сложным для малыша, но это он знал совершенно точно - мордочку покалывало от сильных чужих желаний, заполнивших сейчас весь его маленький мир. Собственное, робкое пока желание свободы тихонько вторило родительской воле.
Безымянный котёнок мягко оперся лапами на потолок и пополз к распахнутой двери.
Он пока не умел находить еду, прятаться и защищаться, но знал, что научится и этому тоже. Еще до того, как откроет глаза.