Замёрзший состав крадётся по последнему пути, дрожит, клацает сцепками, замирает.
- Осторожно!
Горсть обледеневших ступенек.
Ручки носилок отполированы множеством ладоней.
Мы идём короткими шагами. Чтобы носилки не раскачивались, надо идти не в ногу.
...
- Сколько тебе лет, сестричка?
В гнойной перевязочной от стены до стены вальсирует запах цинковой мази.
- Девятнадцать.
У него невозможно зелёные глаза.
- Взрослая уже, - смеётся.
Ему едва ли больше.
Срезаю бинт, снимаю повязку, обрабатываю спиртом кожу вокруг раны. Чувствую, что он смотрит на мою правую руку. Когда-то, в прошлой жизни, мы с Ленкой Богомоловой играли на даче в Белоострове в птичий домик, и я упала с дерева. Фельдшер принял перелом плечевого сустава за вывих; вправляя, сильно дёрнул. Кости срослись неправильно, рука укоротилась и немного вывернулась назад. В госпитале меня называют Серая шейка. Наверное, ему кто-нибудь уже рассказал.
- Меня зовут Саша, - тихо произносит он.
Свет в перевязочной моргает. Низкое небо таращится в окно.
...
- Мы жили на Глазовской. Снаряд снёс полдома... А мама работала на Кировском заводе. Её убило раньше, в первую же бомбёжку...
В палате темно. Он накрывает мою ладонь своей, сухой и горячей.
Я плачу, как привыкла, без слёз. Плачу по маме и сестре. По Ленке Богомоловой, которую в декабре сорок первого везли на саночках в наскоро сколоченном, некрашеном гробу мимо Николаевского моста. По всем тем, кого везут сюда стылые поезда. По себе и по Саше...
Рассвет елозит в коридорах шваброй тёти Кати. Едва слабая тень оконного переплёта ляжет на смятое одеяло, санитарка заглянет в палату, укоризненно покачает головой. Это уже почти ритуал, и я слегка улыбнусь в ответ.
Муж тёти Кати дослужился до штабс-капитана и был убит где-то в Галиции; четвёртый Георгиевский крест ему присвоили посмертно. А вскоре Екатерина Дмитриевна Глущенко, тридцати двух лет, была зачислена рядовым в Томский запасной батальон и в составе маршевой роты прибыла на фронт в 28-й Полоцкий полк. Чтобы через месяц погибнуть во время газовой атаки немцев...
- Не уходи, - просит Саша.
Но я ухожу. Незадолго до утреннего обхода.
...
Сержень-Юрт... Выгоревшая, в полстены, карта отказывается мне помочь. Я ругаю себя за то, что не спросила у Саши больше.
Сыну Анны Павловны было всего двадцать два. В июне восемьдесят пятого под Баграмом он пытался вырваться из-под обстрела на подбитом, потерявшем управление БТР. Душманы подожгли бронетранспортер из гранатомета... Указывать на памятнике, что солдат погиб в Афганистане тогда запрещали. А через несколько лет сделать это было уже некому: мать ненамного пережила сына. В свидетельстве о смерти проставлен код 146.1; врачи расписались в собственном бессилии, признав, что не смогли установить точную природу сердечной патологии, вызвавшей несчастье...
Вечером, улучив момент, я снова проскальзываю в кабинет главврача. Новая булавка поблёскивает там, где я даже не думала искать.
- Это в России. Недалеко от Грозного. Чечня.
Я оборачиваюсь. Анна Павловна стоит в дверях.
Стараюсь удержать слёзы.
Не получается.
...
- ...чувствую, что теряю сознание; бью наугад короткими очередями на звук выстрелов. Но справа уже восходит солнце, слепит, и я проваливаюсь в тишину, и небо оказывается близко-близко, можно дотронуться до него рукой.
Саша надолго замолкает. Но я знаю, что дальше... Небо схлопывается; в простуженном полумраке теплушки чадит коптилка; поезд режет бесконечную равнину; плывёт в окна госпиталя протяжный гудок... бьётся в виски, будит, зовёт.
Хлопают двери. Я поднимаюсь, чтобы идти.
Не надо спрашивать, Анна Павловна. Не так уж и трудно нести носилки, если правая рука немного короче левой. Мы с Ленкой Богомоловой уже наловчились...
"Подаждь же мир и тишину, любовь и утверждение и скорое примирение людем Твоим, их же честною Твоею кровию искупил еси..."
...
На перроне меня ждёт тётя Катя.
- Опять отстала от всех, Серая шейка? Ты держись около берега, где в реку сбегает ключик. Там вода не замёрзнет целую зиму. А после, глядишь, и весна...
Мы идём, обнявшись, сквозь декабрь. К поезду, что замедляет ход на последнем пути.