Когда молодцы из ОСС (Отряд Социальной Санитарии) вылавливали наших по трущобам, никто уже не удивлялся. Все выглядело весьма буднично: тех, у кого находили признаки приверженности на теле, ОССовцы сгоняли на "пятак", где загодя были построены очень удобные "глаголи". Раз! - и социально опасный перестает быть таковым. Было потешно наблюдать, как содержимое их кишечников капает на землю, только вот запах... Но к нему все быстро привыкли.
Далее уже неопасных наших складывали штабелями и, облив бензином, поджигали. Горело плохо, а молодцы в черной форме лениво ругались.
Господи, а помнишь - раньше? Раньше целые толпы собирались поглазеть на эдакое зрелище. Забывали даже пообедать! Попадались такие, которые - довольно даже громко -- высказывали неудовлетворение вонью и бесчеловечностью.
Теперь даже вонь никого не раздражает. Все понимают: чтобы очистить социальный фон, нужно поморщить нос преизрядно. А что же наши? Ну, паши... мы ничего. Понимаем.
Все же не очень-то весело, когда тебя хватают и волокут, но только так мы можем в полной мере добиться результата. Конечно, все естественно, насколько это возможно: общество - как организм, отторгающий больные клетки. Клетки, которые и без того уже почти умерли, и от них нет никакого толку. Наши знают, что приверженность, если уж ты ей подвергаешься - дело необратимое. Многие так и не попадают в руки ОСС, а подыхают сами, и похоронная команда сваливает их тела на грузовики и увозит за пределы социума, чтобы сжечь. Почему-то непременно сжигают, несмотря на то, что это не может остановить эпидемию. Приверженность - болезнь социальная, и ей совершенно безразлично, к какой категории граждан - первой или последней - относится человек. Никто не застрахован. Более того, люди идут на заражение сознательно. На первых порах они скрывают свою причастность от себя, потом - от других, потом и вовсе перестают замечать окружающих. Только в редкие моменты Актуализации со средой они помнят, что есть что-то еще, кроме. Но такие моменты, как уже сказано, нечасты.
Раньше наших пытались лечить или карать, но это ни к чему не привело. Эпидемия ширилась. Тогда-то и произошла идеологическая революция. Гуманизм заменили целесообразностью, и все - постепенно - вошло в нормальное русло: наших стали отлавливать и выводить из социального фона.
Господи, да ведь мы не против, мы все осознаем и очень уважаем парней из ОСС. А прячемся - потому что страшно все-таки. Кое-кто даже сопротивляется, ноесли эти несознательные демарши и бывают "успешны", то есть, если кому-либо удается вырваться из рук парней в черном, то мы все равно восстанавливаем справедливость: наши сами отлавливают таких и оставляют связанными на границе трущоб с кварталами для людей высшей категории; похоронные команды сваливают их в грузовики вместе с трупами, а дальше - все своим порядком: за черту социума - и в кремационные печи.
Оно и верно: зачем беспокоить судьбу дважды?
Один из наших обещал рассказать мне легенду, но вчера его уволокли ОССовцы. Спрошу у других, может, кто-нибудь знает. Хотя надежды мало: желавший рассказать был гораздо старше многих из нас. Наши редко доживают до таких лет. Все кончается гораздо раньше.
Но так должно быть.
А сегодня я сам что-то рассказывал нашим из более молодых.Так как момент Актуализации был не особенно острым, получилось тускло. Но зато убедительно. Реальность давно утратила яркие цвета. Остались только острые грани, серые острые грани, о которые так привычно ранить руки и лица. Но таковы трущобы.
Все обитатели гетто давно не приносят социуму какой-либо пользы. Это гигантское нагноение, и если не принять мер, дело закончится сепсисом. Но хвала Отцу! Есть кому принять меры, пусть суровые, но необходимые, а потому - естественные.
Облавы теперь стали реже. Так всегда бывает перед какой-то крупной акцией. Это нужно для того, чтобы наши чуть-чуть утратили бдительность.
Далеко не все обитатели трущоб - подверженные. Просто у нас их больше, чем в округе для людей высшей категории. Говорят, что там действует другой корпус ОСС. И там до сих пор сохранилась Клиника. Про нее-то и хотел вчера рассказать старик из наших. Хотя, если честно, в это мало верится. Это нецелесообразно.
Когда они вошли, я еще спал. Видимо кто-то сдал меня.
Я пытался не думать о том, что меня ожидает. Это, в конце концов, и неважно. Но я слаб, поэтому мне было очень страшно. Как плохо, что нельзя забыть будущего: его суровые солдаты в черной униформе всегда напомнят о себе.
Пока меня волокли на "пятак", я кое-что заметил: во всех тупичках трущоб царила веселая рабочая паника. Так происходит, когда на зараженную часть тела наносят антисептик. Бактерии-паразиты в такую минуту как проклятия боятся своей вредоносности. Антисептики-солдаты хватают их за ноги и волокут. Из всех закоулков доносится веселая брань вперемежку со скулежем и воем подверженных. Наиболее смешно выглядят те, кто не считает себя больным (так бывает на первых стадиях -- сокрытие от себя) и кричит об этом, выкатив полные животного ужаса глаза на ОССовцев.
Меня швырнули в грузовик. В нем против ожидания оказались живые наши. Это было странно. Кому-то из них, правда, повезло меньше, чем мне: их брали в момент Актуализации, неходячих, поэтому до грузовика волокли крючьями. Боли они пока не чувствовали, но через несколько часов она придет к ним. Может, и повезет -сожгут быстро. Но это - вряд ли. Скорее всего, мы им зачем-то понадобились. Может, для опытов, а может...
...А может, изобрели лекарство - так уже случалось раньше много раз - и прежде чем проверить его на людях высшей категории, опробуют на нас...
Так говорил один из наших, пока мы тряслись в грузовике. Нас куда-то везли. В щелку было видно, что это - социум. Мы двигались к центру. Постройки здесь гораздо строже и чище, но тоже серые, как и наши трущобы.
Нас везли в Клинику.
Это было сферообразное здание, окна которого переламывали солнечный свет. Лучи разных цветов отскакивали от стекол; вокруг зданий струилась теплая радуга.
Большая женщина в белом халате взяла меня за руку и повела по коридорам, длинным и светлым. "Как твои дела, дружок?" - спросила она. Я молчал. Мне было немного противно от того, что раньше казалось жутким. К тому же я давно не испытывал Актуализации, и, как всегда в такие часы, меня трясло. "Что ж, - продолжала она, - ты можешь не отвечать. Пока мы идем, я расскажу тебе сказку. Однажды какой-то человек проснулся безгрешным. Он никому об этом не сказал, а просто повесился. Его нашли ангелы и привели к Богу. Но у Бога был не приемный день. Бог дежурил в Клинике. Так что пришлось этому человеку немного поспать, прежде чем все началось"...
...Я проснулся от того, что перестал слышать гудение мотора. Грузовик остановился. Нас вытолкали из машины и построили во дворе перед серым зданием, напоминавшим почтовый ящик. Солнце, отразившись в окнах дома, брезгливо отворачивалось в сторону. Времени, надо думать, было около полудня.
Грузовик заурчал, окутался черным дымом и выехал со двора. Мы наблюдали, как закрываются большие металлические ворота: вот так, наверное, все и заканчивается. Хотя начинается ведь тоже так же?
После того, как мы прошли санобработку, нам выдали серые комбинезоны с номерами. Моим номером стал 1974/07/22. Первая цифра, видимо - мой личный номер; вторая - номер партии; третья - номер помещения, куда меня посадили.
Это был бокс 2x2 метра с низким потолком и маленьким зарешеченным окошком, сквозь серое стекло которого был виден бетонный забор, ограждающий Клинику. Никто не интересовался именем или чем-нибудь в этом роде.
Состояние с каждым часом ухудшалось. Полубредовый сон, в котором ползали маленькие коричневые червячки, временами прерывался, и я чувствовал боль, тупую и безнадежную. Если бы я был свободен, то есть, не заперт, я непременно пошел бы искать. Вместо этого я чувствовал, как промежутки сна становились все короче и червячки копошились все интенсивней. Скоро сон уйдет от меня, и я останусь один на один с болью и бессонницей.
Шаги по коридору.
Замок лязгнул, пряча в стальную утробу язык. Дверь открылась. В бокс вошли двое в белых халатах с черными нашивками "ОСС" на рукавах. "1974/07/22", - сказал один. "Свежий, - отозвался другой, - ему назначена недельная интенсивная Актуализация. Степень поражения - средняя; дозировка - по схеме".
...Наверное, Отец не забыл меня! Конечно, ведь не могло так произойти, а я зря, видно, полагал, что знаю, что целесообразно, а что - нет. После пустоты Актуализация ощущалась особенно остро. Я шел по светлым коридорам, держась за руку большой женщины. Я знал, что она ведет меня в комнату, где находился заключенный в стеклянный параллелепипед Золотой Шар. Еще в детстве я слышал о нем от другой женщины. Потом я потерял ее или потерялся сам.
Шар постоянно напоминал о себе в моменты обострения болезни. Но во время Актуализации я видел его впервые. То есть, даже не видел, а знал, что непременно увижу, стоит только попасть в комнату, куда вела меня большая женщина. Главное - не уснуть...
Сон откатывал лениво и медленно. Открывалась серенькая действительность. Я не знал, сколько прошло времени. Вспоминал только, что белые халаты входили ко мне не один раз. Но было это в один день или прошел год, я не помнил. Только одно я понимал совершенно определенно: болезнь не прошла, а наоборот - усилилась. Если они испытывали на мне лекарство, то результаты их не обрадуют.
Я никогда не понимал, почему они ищут его - это средство от приверженности. Неужели трудно понять: болезнь - это знак Божий, только по-другому, потому что с обрыванием жизни больного прекращается вред, приносимый социуму. А это значит, что убивающий приносит пользу. Для чего же пытаться устранить эту возможность быть полезным всем? Раньше - я слышал это от стариков - люди убивали друг друга по совершенно ничтожным поводам. Например, за неверие в Отца. Смешно, не правда ли? Убивать неверующего! Или кто-нибудь уничтожит ближнего, потому что хочет есть, а еды не имеет. Убьет, отберет еду, но даже съесть ее не успеет, как его отловят и поволокут убивать... Хотя в этом есть целесообразность: становится меньше на одного сытого и на одного голодного. Еда сытого переходит к другим сытым, а количество голодных уменьшается. Это Разумно. Чем меньше сытых, тем больше голодных нужно ликвидировать, чтобы соотношение стало гармоничным. Совсем без голодных тоже нельзя: тогда сытым не с чем будет сравнивать, и они затоскуют.
Мысли путались в голове, снова вернулась тряска. Теперь, после того, как лекарство не подействовало, меня наверняка отправят в печь. Страх поднимался из глубины живота, перехватывал дыхание, щекотал глотку. Что дальше?..
Опять шаги. Открывается дверь. На пороге те же двое в белых халатах. Только лица другие, но это не существенно. "1974/07/22". - "Курс недельной Актуализации пройден. Степень поражения - выше среднего, но не критическая. Организм высокоустойчив". - "Это пройдет. Завтра доставьте его в смотровую. К моему приходу зафиксируйте параметры состояния. Надеюсь, он не подохнет раньше времени, как это произошло с 1970-м". - "Не должен". - "Проследите лично. Не скажу, что данный экземпляр мне идеально подходит, но что делать, коллега? Материал - такое дерьмо"...
Дверь за ними закрылась, а я не мог даже думать о том, что услышал. Мне было страшно. Нужно попытаться уснуть. Интересно, увижу ли я шар?
"Шар? Это довольно наглое заявление, вам не кажется? Вы считаете, что его там установили для вас? Чудный вы, право, народ, граждане подверженные. Особенно те, а таких не мало, которые "все понимают". Ну, не удивительно ли, что Вера самым развеселым образом соседствует с поведением, ее отрицающим. Более того: сей винегрет еще как-то взаимодействует, воплощая конечный продукт - мыслительный кал, зачастую облекаемый в такие формы, что окружающим становится тоскливо и невероятно скучно. Сорняк - и тот несет созидающую функцию фотосинтеза.
Впрочем, если относиться к вам как к сорняку, все встает на свои места. Здоровые выживают, закаляя дух в борьбе с вредоносными. Земля очистится от скверны, поверьте. Настолько, чтобы оставшимся выжить.
Но какова Идея! Катарсис! И, что характерно, поняли ее силу только тогда, когда стали воплощать все на практике.
Хватит рассуждений. Поговорим о будущем. Итак, вы - индивидуальный организм, по определению среднеустойчивый. Возраст, в котором вы находитесь, позволяет нам провести среднестатистический эксперимент. Ваша болезнь - в последней стадии, о чем свидетельствуют следующие признаки: асоциальный образ существования; остатки индивидуального мировосприятия, несмотря на степень тяжести заболевания, сохранились, но целостной картины не представляют; аутичное поведение; истерическая вера во что-то нереальное; окружающее - объективная реальность - пугает; велика вероятность агрессивных вспышек, суицидальных действий (или псевдосуицидальных)... Исходя из вышеперечисленного, мы считаем целесообразным интенсивное терапевтическое воздействие на ваш мозг. Вашего согласия, в виду социальной угрозы, каковую вы представляете, не требуется. Я счел нужным посвятить вас в свои планы, потому что за время пребывания у нас вы сумели меня заинтересовать. Ваша реакция на Актуализацию довольно своеобразна. В вашем поведении сохранилось несколько штрихов, которые нехарактерны для данной стадии подверженности.
Через какое-то время - а пока вас понаблюдают - вы будете облучены. Если результат будет тот, которого я ожидаю, вас отправят на ликвидацию в общем порядке"... - "А если нет?" - "Если нет... Посмотрим. Но такая вероятность исключена на восемьдесят процентов. Не надейтесь понапрасну".
Стены улыбались мне, когда я вновь был водворен в свой бокс. Не потому, что радовались моему появлению. Просто они всегда улыбаются перед расставанием: есть у них такая особенность. Еще я впервые заметил, что ко мне возвращается далекая память.
...Зима на исходе. Снег все еще лежит в переулках, но уже не белый, как в начале зимы, а серый и грязный. Весна любит грязь. Я - маленький и веселый человечек -бегу по дорожкам парка, которые, замысловато петляя, образовывают забавный лабиринт между деревьями и кустарником. Но мне скучно бежать только по дорожке, и я то и дело перескакиваю за обочину и, проваливаясь в сугроб, падаю. Мне смешно. Смех у меня звонкий и переливистый. Я кричу: "Мама! Я упал!" - и слышу ее голос: "Не сворачивай с тропинки, сынок. Ты весь в снегу изваляешься и промокнешь". - "Мама, мама, смотри: наверху шар!" - "Это Солнце, детка". - "А что значит - Солнце?"
Мама поднимает меня и, придерживая сзади за шарф, отряхивает снег с одежды: "Солнце, сынок - это теплая мама для всех людей". - "А у кошки тоже есть теплая мама?" - спрашиваю я. - "И у кошки, и у собачки. У всех".
- Значит, они тоже - мы?
- Да, они тоже - мы. Они ведь живые.
- Апочему приезжала машина и дядиловили кошек и собачек? Мне их жалко.
- Мне тоже жаль их, сынок.
- А почему ты не прогнала злых дядей? Они злые?
- Дяди на службе, их нельзя прогнать.
- Я не хочу на службу. Там страшно.
Мама ласково обнимает меня, и я чувствую ее дыхание. Глаза лучатся, добрые морщинки - едва заметные па мамином лице - похожи на дорожки в снегу.
И я снова бежал по парку, падая и смеясь от чего-то большого и светлого, а ласковый теплый шар подпрыгивал, словно мячик, и, купаясь в его лучах, я забывал про большую серую машину, про жалобные голоса внутри фургона и про тусклые лица людей, что приезжали в наш двор, чтобы ловить бродячих собак и кошек.
- Мама, а когда я вырасту - что будет?
- Не знаю, сынок. Наверное, все будет хорошо.
- А ты тоже будешь?
Мама тихонько улыбнулась и сказала:
- Я постараюсь.
- Да, мама, постарайся никуда не пропасть. А то мне будет плохо, и я заплачу, а те злые дядьки поймают меня сачком и увезут.
- Я не отдам им тебя, маленький. Ни за что не отдам...
...Стены улыбались мне холодной серой улыбкой. Сна не было. Была только крупная тяжелая дрожь и ожидание. Так надо, мама. Так надо.
- Это, я бы даже сказал, странно, но факты - вещь упрямая. Вы, 1974/07/22, излечились. Все ваши, так сказать, физические параметры нормализованы. Нам удалось купировать вашу болезнь.
- Вы нашли лекарство?
- Лекарство? Бог с вами, оно давно найдено. Мы находимся на стадии разработки его аналогов с улучшенными параметрами.
- Что это значит?
- Это значит, что мы уменьшаем побочное действие облучения.Вылечивающийся становится невосприимчивым к внешним раздражителям. То есть, попросту говоря, тупеет. Но это не всем подходит. Хотя основная масса людей высшей категории привита, так сказать, с помощью излучения. Они почти не подвержены эпидемии.
- А трущобы?
- Там медицинские мероприятия нерепрессивного характера не проводятся. Но мы заговорились. Итак, вы,как излечившийся, будете освобождены. Ваша дальнейшая жизнь зависит от вас. Идите, во имя Отца. И не попадайтесь больше.
Трущобы оказались такими же, как тогда, когда я их покидал. Мало что поменялось. Я не чувствовал ни радости, ни грусти. Мне было все равно. Клиника, болезнь, детство, Шар... Все это казалось малозначительным. Серенький весенний снежок, низкое, даже плюгавое, небо. Скоро будет грязь...
...Навстречу мне двигалось несколько фигур, лиц не видно. Наши! Я ускорил шаг им навстречу. Сейчас я расскажу им про Клинику! Они больны, это правда, и жестоко дарить им надежду, но по-другому я не могу. Нужно сказать им, что Клиника действительно существует.
Они окружили меня, заглянули в лицо. Потом окликнули по имени.
- Да, это я.
Тупой удар по затылку. Солнце рассыпалось на тысячу осколков, словно Золотой Шар.
- Он избежал облавы...
Это последнее, что я услышал. Внутри меня разлился зеленоватый туман, и стало тихо. Так тихо, как не было еще никогда...