Случилось это в аккурат на пасху. Пасха в том году была поздняя. На пасху-то, как известно, всякое сатанинское отродье обостряется и норовит нанести добрым людям как можно больший урон.
Но только ведь и до пасхи дело это имело всенародное оповещение.
Стояла на Волхове одна пристань. Этих пристаней на Волхове столько стояло, что вдоль по ним можно было гулять как по берегу. Вот и эту самую пристань ничем нельзя было выделить, кроме одного непонятного явления.
Замечено было людями, что случалось оно неизменно первого сентября, когда на трапезе в Хутынской обители при зачтении Жития преподобного и богоносного отца нашего
Симеона Столпника доходили до весьма важного места. В этом месте, по правдивейшим показаниям древних очевидцев, было записано во всех подробностях как указанный преподобный Симеон засовывал выпавших из его гниющей ноги червей обратно в язву, приговаривая "ешьте что вам бог послал".
И вот когда доходили до этого колдовского места, из-под замшелых досок пристани издавалось вдруг ни с того ни с сего протяжное рыгание. Начиналось оно в обедню и с первым звоном к вечерней службе затаивалось вновь.
Скажете, да что же примечательного может быть в рыгании? Уже ли оно пропевало какой-либо известный псалом или вторило грозному голосу городского посадника? Ничуть. Но было оно по всем очертаниям таким необычным, что всякий услышавший его, терял на время свою индивидуальность и проникался глубочайшей тоской по непознаваемости вселенной.
Услыхав это нечеловеческое рыгание, прохожий никогда уже не мог оставаться прежним. В душе его заронялось нечто. В большинстве случаев это нечто было незаметным, а бывало и так, что оно пускало свои благодатные корни, и всю капризность и обидчивость обывателя решался тот человек навек променять в пользу более достойной человеческого звания доли. И уже много лет на первое сентября приходили к пристани самые измученные своей недожизнью люди и искали внутреннего преображения.
ЧуднОе это явление так и прозвали по способу его собственного проявления - Изжогыч.
Никто из жителей не вопрошался причинными подробностями этого чуда. Никто не интересовался, по крайней мере на людях - откуда или от кого исходило рыгание? Почему славило оно именно житие богоносного отца Симеона? Чем в тот момент от пристани пахло и всякие такие несущественные мелочи. Глупые мамаши, бывало, стращали докучных своих детишек Изжогычем: "Вот, отдам косматому под гнилые доски. Будешь там век вековать". Почему "косматому"? Шут его знает. Шли годы, а непонятное это диво таилось в каких-то тайных измерениях обычной пристани и раз в год безобидно рыгало. А чего не рыгать-то, когда вокруг такая красота?!
Ну и вот. Порыгает оно вот так, порыгает раз в год, да и утихнет - никакого вреда, никакого ущерба. Так и жили с этим. Однако же пришёл день и нашёлся человек - пошёл на Изжогыча.
Причалил раз у той пристани поп из Волотовского села. И надо же, в аккурат, когда Изжогычу рыгать положено. Оторопел он, собственноручно услыхав дивное рыгание и поспешил с письменным докладом к секретарю новгородского Архиерея. Живёт, дескать, на Волхове под пристанью не пойми кто. Вроде, безобидное явление, но, подумавши, по всем своим сатанинским приметам больно напоминает Сатану.
Архиерей-то и сам был с ушами - с малолетства слыхал о явлении, только не доводилось ему услышать его, как говорится, в прямом эфире. А теперь не отвертишься - на письменный доклад положен обязательный ответ.
И решился он как-то раз на духовный подвиг - надумал искоренить рыгающее зло. Взял с собою двух матушек, дьякона да своего келейника Прокопия, понасували в лодку всё своё необходимое колдовство: полпуда жёлтых железяк, разных росшитых тряпок, того да этого, метёлку взяли, кадило и массу прочего неопределяемого скарбу.
- Ну, чего, - стоя в лодочке вопросил Архиерей, - ... с богом? И, покрестившись на Софийские купола, отчалили.
Толконулися они от берега в месте Великого моста да и поплыли по течению туда, где Розважа - изгонять, значит, из пристани Сатану.
Ну, по течению-то плыть - минутное дело. Вот и пристань. Тихонечко так они приблизилися к ней, подгребли и самым лодочным носом об неё - тук. И в этот момент из-под сереньких досок издалось такое отчётливое и каждому понятное слово - "бля".
Очень обыденно так всё произошло - как говорится, в рабочем режиме. Обыденно, да не обыденно, а так, словно кто-то, вам встретившись, не "доброго здоровия" высказал, а с той же приветливостью и голосовой силой произнёс: "Хрю".
Главное, не ошибся никто в том, что услышал. Никакое это было не другое слово, а то самое. Оно было таким же ясным и таким же чудовищно необъяснимым, как если бы вы, к примеру, потрепали за гриву лошадку, а она вам спокойно так и очень вежливо, в самые глаза глядя, сказала: "Здрасте".
Главно дело, неожиданно всё так произошло. Никто и сделать-то ничего не успел. Матушки, значит, руками позакрыли рты и, опешивши, выпучили глаза на владыку. А он и сам присел и принялся нервно обкусывать попадающие в рот волосся от бороды. А потом отошёл маненько от неожиданностии говорит им:
- Ох, и дурные вы! Послышалось вам. Давай-ка обратно ... а ну, Прокопий, гребани.
А пока удивлялися явлению, лодкой уже эту пристань проскочили.
Ну, Прокопия-то дело малое. Он весло засунул в воду да и подгрёб обратно. И когда ихняя лодка второй раз тыкнулась носом в пристань, из-под еённых досок опять донеслось очень правильное-приправильное "Бля!". Только на это раз уже с большой буквы - разов в сорок погромче.
От такого громкого, а главное понятного "Бля" все, кто был поблизости оглянулися на звук да так и остались стоять. На другом берегу рыбачки по домам засобирались, а сам Архиерей отпрянул назад да, спотыкнувшись об имущество, повалился спиной на руки матушкам.
Вот тут бы, конечно, и вспомнить им - зачем человеку разумение. Да только вспомнить этого никто не смог. Оказалось, два раза - это всего лишь два раза. Мало как-то получается, если всего два раза. Вот как будто чего-то не хватает, когда только два раза. Эхъ ...
И восстал тут Архиерей из упавших на матушек. Возопил громогласно: "Изыди" и тогда сам уже схватил весло да как гребанул разов десять к пристани.
И на последнем метре медленно так всё происходило. Точно пятьдесят лет длилось. Точно стояла эта пристань не прямо вот перед ними, а где-то в голубой морской дали за Волховом и Ладогой в непрозрачном тумане. И как будто плыть до неё ещё и плыть. И на каждый вершок приближения лодки к пристани сильней и сильней щурил диакон веки и сгибался в спине. А перед самой стыковкой дрогнул и архиерей - голову втянул и, согнувши руки, сжал кулаки.
И, куда же им деваться, коли сами захотели ... Тыкнулася лодка в пристань третий раз. И такой по окрестной земле грянуло громогласное "БЛЯ"! Настоящей, неодолимой силищи "БЛЯ"! Из трёх заглавных букв "БЛЯ"! Послетали с деревов птицы, закричали по дворам ребятишки, лошади взвилися под конниками, а на Великом мосте гружоная репой телега, отломав перила, повалилася в воду.
Что же тут скажете?! Нечего тут сказать.
Все, кто в лодке был, включая самого, опрокинулися в воду, ибо лодка, не выдержав напора решающего "бля" розселась и распахнулася как весенний цветок.
Поперемешку с досками и утопающим барахлом, окружённые своими роздутыми одеяниями, сплыли все персонажи в одну кучу к батюшке владыке, дабы спасти его от погибели и таким вот полуобнемевшим объектом вытащили соколика на жижу розважьего берега.
Говорят, что от того случая он ещё три дня провёл в несгинаемом теле, на четвёртый день только стал расслаблятся. А от того дня ещё десять недель он служить не мог - отходил всё от контузии. Да ещё говорят, что в течении этого беспокойного для всех времени и в руки-то он никому не давался - в исподнем так и выбегал к Володимерской башне, крестился от незримого страха на берёзу и, упасаясь от него же, забегал в покои и забивался на ночь за дубовый шифоньер.
Вот такая поучительнейшая для горожан история случилась на волховском берегу с препочтеннейшим владыкой Архиереем.
Дай же Бог ему здоровия, и дай же Бог ему крепости в постную неделю и колбасу с яйцами в скоромный день!