Ещё до того, как ребёнок научился связывать цепочку слов в осмысленную фразу, его лицо уже говорило миру одно-единственное: 'Отойдите-ка в сторону, Я Сам!'. В его взгляде было что-то вызывающе взрослое - смесь упрямства и уверенности, будто он заранее знал: жизнь будет постоянным поединком между его волей и чужими советами.
Желание принимать решения самостоятельно свойственно всем детям, но если бы можно было измерять это свойство стрелкой прибора, то стрелка его характера непрерывно зашкаливала. Он отгонял взрослых от своего горшка, пытаясь самостоятельно справиться с делом, обжигался горячим молоком, капающим из бутылки, которую никто не смел отнять у него.
Когда пришло время сделать первый шаг, он отказался от протянутой руки, шагнул сам - и рухнул на пол.
Плачевный, во всех смыслах этого слова, результат.
Пока во рту у него была соска, подобная склонность к индивидуализму вызывала умиление. Но годы шли, и вместе с ними менялось восприятие. Когда над его губой начали пробиваться первые усы, окружающий мир перестал снисходительно улыбаться. Поведение задаваки стало раздражать, а его привычка командовать и игнорировать чужие слова вызывала неприязнь. В школе он был тем самым учеником, которого терпеть не могли сверстники: он говорил им, что делать, и никогда не слушал никого. Учителя видели в нём талантливого, но неуправляемого подростка.
Пройдя через школьные тернии, его непримиримая самостоятельность нашла свою нишу. Там, где другим мешала гордыня, его 'генетический дефект' истолковали как способность принимать решения. Он стал лётчиком-испытателем - профессией, где смелость и уверенность ценились не меньше, чем дисциплина. Казалось, судьба наконец подарила ему поле для реализации врождённого упрямства.
Но судьба любит иронию.
Кабина самолёта была наполнена гулом приборов. Красные лампочки тревожно мигали, стрелки метались, словно испуганные зверьки. Диспетчерский голос, сухой и металлический, звучал в наушниках: - Переведите управление на автопилот. Немедленно.
Голос был ровным, но в нём угадывалось напряжение. Лётчик сжал штурвал так, что костяшки пальцев побелели. Пот струился по вискам, но в глазах горел тот самый огонь, который когда-то, ещё в детстве, говорил миру: 'Я Сам'. Он видел, как стрелки приборов сходят с ума, как самолёт теряет высоту, но вместо того чтобы довериться машине, рявкнул в микрофон несколько крепких слов, словно хотел доказать небу и земле: 'Я справлюсь!'
Самолёт дрожал, словно живое существо, сопротивляющееся судьбе. Металлический корпус скрипел, панели вибрировали, а диспетчер, стараясь удержать голос спокойным, повторял: - Автопилот! Это приказ!
Но пилот будто не слышал. Его глаза были прикованы к горизонту, который стремительно заваливался набок. Он тянул штурвал, дергал рычаги, словно пытался силой воли заставить машину подчиниться. И тогда наступил миг - короткий, как удар сердца. В кабине раздался резкий треск, приборы вспыхнули последним отчаянным светом, а затем всё поглотил ослепительный взрыв.
На земле, в штабе, пожилой генерал третий раз перечитывал отчёт. Его пальцы дрожали, глаза бегали по строчкам, словно пытаясь найти там ошибку. Ведь он лично отобрал этого человека, видел в нём будущую легенду авиации. Но в конце отчёта стояла сухая, беспощадная фраза: 'Лётчик-испытатель получил чёткую команду диспетчера перевести управление самолёта на автопилот. В ответ на это единственно правильное решение в сложившейся обстановке лётчик произнёс несколько нецензурных фраз и пытался самостоятельно, вопреки всякой логике, стабилизировать ситуацию. Через несколько секунд был зарегистрирован взрыв падения'.
Генерал закрыл глаза. В его памяти всплыли первые шаги того мальчика, его упрямый взгляд, школьные конфликты, дерзкие слова. И снова в голове прозвучала та же мысль, что когда-то у родителей:
'Плачевный, во всех смыслах этого слова, результат'.