Красноярск - это двадцать пять лет нашей жизни. Нигде мы не жили так долго и, в целом, так хорошо. Именно поэтому я и решил посвятить в Мемуарах этому периоду нашей жизни не одну главу, а целую самостоятельную часть, состоящую из трех, почти не связанных между собой, глав.
Казалось бы, что и в Мемуарах этот период нашей жизни должен был занять соответствующий объем. Но если бы я начал описывать все эти годы подробно, то получилась бы не часть Мемуаров, а "Красноярский Дневник". У меня нет ни сил, ни желания его писать. Поэтому я ограничился лишь отдельными сторонами нашей красноярской жизни. Получилось, конечно, очень конспективно. Разумеется, все было и сложнее, и гораздо труднее, и стоило очень много нервов. Поэтому я преднамеренно не стал вдаваться в подробности, чтобы не переживать всю эту нервотрепку снова и снова, как это было, когда я писал про Текели и ограничился только тем, что вызывало в какой-то мере более или менее приятные или нейтральные воспоминания. Здоровье дороже. Может быть я не прав, но по-другому я пока написать не сумел и вряд ли сумею в будущем. Пусть будет так, как есть.
* * *
ГЛАВА 1
ПЕРВЫЕ ШАГИ
1. ПРИЕЗД
На вокзале по поручению Ректора нас встретили и.о. зав. кафедрой Иосиф Петрович Кушнер и зав. Учебной Части Института Чернавский. Помогли погрузить наши вещи на институтский УАЗик и привезли в студенческое общежитие, где к нашему приезду были приготовлены две комнаты под временное жильё.
Еще никто и никогда за всю нашу жизнь нас не встречал. Да еще так почтительно. Не знаю как Соня и мама, а я сразу же почувствовал в этом колоссальную разницу между вновь приобретенным социальном статусом и тем, что был у нас до сих пор. Подчеркнуто уважительное отношение к нам со стороны встречавших настолько непривычно и резко контрастировало с тем, как относились к нам казахские и узбекские "деятели", что мне стало как-то не по себе, и я сразу же ощутил всю тяжесть ответственности, которую взвалил на свои плечи. Я знал, что в то время на заведывание кафедр социальной гигиены (тогда они назывались "кафедрами организации здравоохранения") очень часто приходили не научные работники - специалисты в этой дисциплине, а простые практики, в большинстве своем бывшие заведующие областными и городскими отделами здравоохранения. Я с моим опытом работы в текелийском горздравотделе, в Министерстве здравоохранения и в оргметодотделах последовательно трех НИИ и уже, будучи кандидатом наук, формально вполне соответствовал этому уровню. Но у меня не было ни одного дня опыта преподавательской деятельности и никаких знаний в области организации учебного процесса в ВУЗе. Подавая документы на конкурс, я не очень над этом задумывался, но тут, при такой встрече, как-то сразу и вдруг почувствовал, что мне придется немало поработать над собой, чтобы отвечать тому уровню, на который меня довольно неожиданно привела судьба. Всё это, честно скажу, привело меня в замешательство, но заставило внутренне собраться, обуздать эмоции, и сосредоточиться на сложившейся ситуации. Я взял себя в руки, да так, что ни Соня, ни мама не только не заметили, но даже не заподозрили той эмоциональной бури, что разбушевалась в моей голове.
Встреча с ректором Института была назначена на следующий день, и я немалым волевым усилием заставил себя, хотя бы внешне, успокоиться и отложить все волнения на завтра.
* * *
2. ГОРОД
Нетерпение и любопытство моих женщин просто хлестало через край, и мы, оставив неразобранными наши пожитки, тут же отправились на экскурсию. Красноярск только что вылез из-под зимнего снега, и окрестности общежития выглядели довольно черными и мрачными. Настроение у моих дам, привыкших к роскошной ташкентской зелени, явно упало. Однако, посещение первого же, ближайшего к общежитию гастронома привело Соню и маму если не в восторг, то, как минимум, в удивление. Дело в том, что это было время, когда еще строилась Красноярская ГЭС, и снабжение Красноярска шло по высшей категории, ничуть не уступая Москве. В молочном отделе этого рядового гастронома стояло, наверное, полтора десятка разных сортов сыра, кефира, масла, сметаны и всяких других молочных продуктов, В колбасном отделе глаза разбегались от множества "докторских", "краковских", "московских" и всяческих других колбас, буженины, окороков и прочих деликатесов. Ничуть не хуже выглядели и все другие отделы этого гастронома. Уж на что хорошо снабжался Ташкент, но куда ему было до такого изобилия! Гляжу, у моих дам глазки потеплели и уголки губ из положения "на полшестого" приподнялись на уровень "без четверти одиннадцать". Зашли в ближайший универмаг - полки ломятся от всяческого "дефицита". Ну, тут у моих женщин стрелки "циферблата настроения" вообще приблизились к "двенадцать - ноль - ноль" и я понял, что "второго фронта" у меня не будет, и я смогу целиком сосредоточиться на "направлении главного удара", имея проЦентральная часть города мне сразу очень понравилась. Она чем-то напоминала довоенный Воронеж - такие же прямые, довольно широкие, параллельные реке улицы, прямоугольные кварталы, двух-трех этажные старинные дома и неспешное течение жизни крупного провинциального города. Потрясающее впечатление произвел Енисей - такой широкой (более километра) многоводной и быстрой реки, с большими островами, я раньше не видел никогда. Левобережную (старую) и новую правобережную части города соединял очень красивый мост, перепрыгивавший не только через реку, но и через утопающий в зелени остров. А немного выше по течению, берега соединял железнодорожный мост, по которому, как мне тут же рассказал кто-то из прохожих, еще в 1904 году проезжал на поезде Антон Павлович Чехов, во время его путешествия на Сахалин.
Окрест города стеной стоял густой таежный лес, сплошь покрывавший предгорья Саян, окружавших город почти со всех сторон. А в нижней части города, над стрелкой, образованной впадающей в Енисей рекой Качей, возвышался крутой Красный Яр, некогда давший название самому городу. На вершине Яра, как раз на траверзе острова хана Тутыша, расположился живописный комплекс зданий Медицинского института.
Достаточно было сесть на 12-й автобус, чтобы через двадцать минут оказаться в чудесном предместье - окруженном тайгой районе поселка "Удачный", рядом с носившим то же название Домом Отдыха и массивом Крайкомовских дач - излюбленным местом летнего отдыха красноярской элиты.
* * *
До войны по переписи 1939 года в городе было всего 145 тысяч жителей. Но во время войны в Красноярск были эвакуированы десятки крупнейших военных промышленных предприятии, и численность его населения к началу 1942 года увеличилась в пять раз. Большинство эвакуированных заводов было размещено на правом берегу Енисея. Там же возник и соответствующий жилой массив. Но много заводов и, в том числе, крупнейший в Европе Алюминиевый завод, было размещено в западной, левобережной части города. В результате город в одночасье превратился тогда в один из самых крупных военно-промышленных центров страны. А после войны, в связи с открытием в районе Красноярска очень больших залежей урановой руды, рядом с ним, в районе поселка "Атаманово" был построен закрытый город-спутник "Красноярск-26". Сколь мне известно, по военному потенциалу и объёму промышленной продукции, к моменту нашего приезда Красноярск занимал второе место в стране, уступая только Москве и существенно опережая в этом отношении даже Ленинград. В дополнение к этой картине скажу, что после освоения Норильского рудного массива и многих других закрытых и засекреченных военно-промышленных объектов на территории Красноярского Края, строительства и пуска сначала Красноярской, а потом и Саяно-Шушенской ГЭС, разведки и начала освоения крупнейшего в мире угольного бассейна (КАТЭК) город и весь Красноярский Край превратился в главный военно-промышленный район страны. Информация об этом городе и крае была закрыта, и, что он представлял собой на самом деле, знали немногие.
Помимо Мединститута первой категории на шесть тысяч студентов, в городе действовало одиннадцать ВУЗов, Университет, половина всех НИИ Сибирского Отделения Академии Наук СССР, а также несколько закрытых и строго засекреченных научно-исследовательских институтов аэрокосмического комплекса. Словом, это был очень крупный военно-промышленный и научный центр Советского Союза, в значительной мере окутанный плотной завесой секретности и строгих военных тайн.
Соответственно этому в Красноярске жило и работало очень много интеллигенции - врачей, учителей, инженеров, ученых, артистов, музыкантов и других специалистов преимущественно из Москвы, Ленинграда, Киева и других крупнейших городов страны. Значительную часть из них составляли "инвалиды пятого параграфа", которым в столичных городах, как говорят, "ничего не светило", но встреченных в Сибири с распростертыми объятиями. Забегая несколько вперед, скажу, что в Мединституте из 42-х заведующих кафедрами к моменту нашего приезда почти половину составляли мои соплеменники, причем все они были крупными специалистами, докторами наук, профессорами. А уж, сколько было "безродных космополитов" среди доцентов и ассистентов, я затрудняюсь сказать даже приблизительно. Аналогичная картина была и в других учебных и научно-исследовательских институтах, включая Университет. По сравнению с другими городами страны, особенно европейской ее части, Красноярск был одним из наиболее толерантных, свободных от антисемитизма городов Советского Союза.
Заметный отпечаток наложило на город его революционное прошлое, и многие улицы носили звучные имена известных революционеров - Робеспьера, Вейнбаума, Марковского, Урицкого, Лебедевой и других, не говоря уже о традиционных для советских времен улиц К. Маркса, Ленина и, разумеется, улицы Сталина, переименованной незадолго до нашего приезда в улицу Мира.
Была в Красноярске и старая, еще дореволюционная еврейская община. Состояла она преимущественно из породненных между собой потомков большой группы польских евреев, высланных в конце Х1Х века из Польши после знаменитого варшавского восстания. Многие из высланных были тогда пригнаны в Ачинск и в Красноярск в кандалах по этапу. Их потомки образовали общину и довольно ревностно следили за состоянием еврейского кладбища. На этом кладбище сохранилось довольно много старинных могил этих выходцев из Польши, и целый ряд составляли могилы евреев, погибших во время еврейского погрома в 1905 году. Их было более тридцати. На этом кладбище в 1974 году похоронена и моя мама. Рядом с мраморным памятником на ее могиле я установил памятную плиту из такого же мрамора моему отцу, вновь соединив своих родителей после их смерти.
* * *
3. МЕДИЦИНСКИЙ ИНСТИТУТ
Ректор Института Петр Георгиевич Подзолков радушно встретил меня в своем кабинете, крепко пожал руку и, любезно предложив сесть в кресло, познакомил с секретарем парткома Виктором Васильевичем Гладковым, колоритным усачом, внешне очень напоминавшим Чапаева. Он и был, как впоследствии выяснилось, бывшим кавалеристом, и даже в лютые зимние морозы ходил в традиционной кавалерийской бурке и высокой полковничьей папахе. До полного сходства с легендарным комдивом не хватало только горячего коня и шашки на боку.
После традиционного обмена любезностями с вопросами о здоровье и настроении состоялся серьезный деловой разговор, включавший не только ознакомительные, но и сугубо производственные вопросы.
Оказалось, что моим предшественником на заведывании кафедрой был профессор Розетт, с сыном которого Левой я сидел за одной партой в девятом классе еще в Воронеже, где Григорий Исаевич до войны заведовал кафедрой организации здравоохранения. А потом, после войны, я слушал его занудные лекции и сдавал ему курсовой и государственный экзамены по этой же дисциплине в Донецком Мединституте. Его с треском сняли с должности за интриги против Ректора института и попытки самому занять его кресло. Оставленная мне в наследство кафедра имела из-за этого репутацию самого склочного гадюшника и не пользовалась никаким авторитетом ни в институте, ни в краевом здравоохранении. Из шести преподавательских ставок к моему приезду на кафедре было занято только две. Одну из них занимал Иосиф Петрович Кушнер - отставной подполковник медицинской службы, хороший человек, но никогда не работавший в гражданском здравоохранении и знакомый с ним только "теоретически" в пределах учебника Баткиса. А ставку доцента занимала некая мадам Лаврова, тоже никогда не работавшая в практическом здравоохранении, но защитившая много лет тому назад кандидатскую диссертацию по истории здравоохранения Калуги (такая "историческая" тематика была в те годы очень популярной на кафедрах организации здравоохранения). Ни в планировании, ни в финансировании, ни в организации лечебно - профилактической помощи взрослому и детскому населению, не говоря уже о таких "заоблачных" для них разделах социальной гигиены, как математическая и демографическая статистика, ни Иосиф Петрович, ни Лаврова не разбирались совсем и не имели ни малейшего о них представления. Уму непостижимо, что и как они преподавали студентам.
Еще задолго до моего приезда в Красноярск мадам Лаврова, мечтавшая занять должность заведующего кафедрой, начала бегать по всему институту и распространять небылицы о том, что ей де известно, что "этот Файншмидт" - алкоголик и, кажется дважды или даже трижды судимый за воровство и бандитизм, самозванец. Не удивительно, что после такой "информации" я был по началу встречен многими заведующими кафедрами весьма настороженно. Только этого мне тогда и не хватало. Вот такие "кадры" и такая обстановка достались мне "в наследство" от Григория Исаевича Розетта. Обо всем этом Петр Георгиевич и Виктор Васильевич рассказали мне совершенно откровенно и выразили надежду, что мне удастся в корне изменить всю эту ситуацию. Передо мной были четко очерчены сложные задачи по укомплектованию штата кафедры, для чего в ближайшие же дни будет объявлен конкурс на замещение всех вакантных должностей, кардинальному улучшению работы с кадрами, реорганизации учебно-воспитательной работы и установлению нормальных взаимоотношений с городским и краевым отделами здравоохранения. Петр Георгиевич обратил особое внимание на необходимость четко определиться в тематике научной работы, включая открытие клинической ординатуры, а затем и аспирантуры. На этом ознакомительную встречу он закончил, и пожелал мне удачи и успехов в работе.
А я вновь про себя посетовал на то, что в третий раз в моей жизни мне приходится начинать новое для меня дело на старых развалинах, оставленных мне в наследство моими предшественниками. В первый раз это было в Текели, когда мне, не имеющему ни малейшего представления об организации здравоохранения, достался "в наследство" пустой кабинет заведующего текелийским горздравотделом. Во второй раз это произошло, когда я, не имея ни одного дня стажа и опыта работы в медицинской статистике, вынужден был принять полностью разваленное Статистическое Управление Министерства Здравоохранения Казахстана. Ну а теперь, не имея ни одного дня опыта работы в ВУЗе, вынужден был с первого же дня голыми руками разгребать гадюшник, оставленный мне "в наследство" Григорием Исаевичем Розетом. Правда в этом были свои преимущества - гораздо легче строить все заново и по-своему, чем приспосабливаться к чему-то уже прочно устоявшемуся и не соответствующему моему представлению о том, что и как я должен делать в той или иной ситуации.
* * *
4. КАФЕДРА
Знакомлюсь с кафедрой. Иосиф Петрович всё подробно рассказывает и показывает. Кафедра занимает целое крыло третьего этажа главного корпуса. Большой кабинет заведующего с массивным старинным (где его только выкопали?) письменным столом, несколькими забитыми какой-то макулатурой шкафами и широченным кожаным диваном времен Очакова и покоренья Крыма. Большая бронзовая (театральная) в половину потолка люстра. Если упадет на голову, то мало не покажется. Из окна вид на еврейское кладбище. Такие же по величине комнаты (по сути дела - учебные аудитории) заняты под кабинеты доцента и старшего преподавателя (заведующего учебной частью). Еще одна аудитория занята под "ассистентскую". Однако она лишь обозначена табличкой - внутри кроме пустых столов, покрытых сантиметровым слоем многолетней пыли, ничего и никого нет. Большая, опять таки в принципе учебная, аудитория от пола и до потолка буквально забита старыми демонстрационными таблицами, какими-то схемами и другими такими же "наглядными пособиями". А вот три лаборантки (студентки вечернего отделения) теснятся буквально голова на голове в крохотной "лаборантской". Есть еще "склад", до потолка забитый старыми учебными столами и сломанными стульями. А вот учебных классов всего два. Столы вдоль и поперек разукрашены "наскальными граффити", типа "Здесь сидел Вася Пупкин". Классные доски когда-то были черными, но это было очень давно. Зато вывеска, прикрепленная у входа на кафедру и оповещающая входящих о том, что тут находится именно "Кафедра Организации Здравоохранения", а не сортир, выполнена в наилучших традициях подобного "творчества" - в бронзе, под стеклом и с Гербом Советского Союза. Всё ясно, ознакомительный "обход" закончен.
Захожу в уже "свой" кабинет, и приглашаю Иосифа Петровича ввести меня в курс всех кафедральных дел. Он, разумеется, совершенно не знает, что я абсолютно не знаком даже с элементарными основами организации учебного процесса в ВУЗе. Оставляю его в неведении и очень внимательно, молча, не задавая никаких вопросов, слушаю все, что он мне рассказывает и показывает. Иосиф Петрович подробно останавливается на типовых учебных планах по факультетам и отделениям, на программах лекционных и практических занятий, особенностях распределения учебного времени между ними по семестрам и курсам дневных и вечерних отделений, а так же на сроках и организации проведения дифференцированных зачетов, курсовых и Государственных экзаменов. Рассказывая все это, он, естественно, думал не обо мне, а о себе и очень старался показать, что он хороший завуч и что он "на своём месте" - видимо это заботило его в данный момент больше всего, и переключать свое внимание на меня ему было явно недосуг. А мне только это и было нужно. И когда он закончил, я кивнул головой в знак того, что вполне "удовлетворен его докладом" и чтобы снять напряжение, улыбнулся ему и сказал, что с таким завучем я готов "идти хоть в разведку", и что мы наверняка хорошо сработаемся. Надо думать, что старику это было приятно услышать, и он расплылся в ответной улыбке. Я твердо знаю, что Иосиф Петрович не то, что не догадался, но даже не заметил, что фактически прочитал мне прекрасную лекцию по всем основным положениям организации учебного процесса, включая терминологию и лексику, используемую в этом деле. Четко сработала моя с детства выработанная привычка все схватывать на лету и к концу этой, длившейся примерно час, "вводящей в курс" беседы, я уже был достаточно информирован по всем этим вопросам настолько, что мог бы, если бы возникла необходимость, разговаривать на эти темы "на одном и том же языке" не только с Иосифом Петровичем, но и с деканами обоих факультетов - Виктором Васильевичем Топольским и Борисом Михайловичем Зельмановичем. Разумеется, мне потом потребовалось еще какое-то время, чтобы я начал разбираться в этих вопросах на полном серьезе, но все, что было нужно для начала работы и чтобы не "ударять лицом в грязь" при рабочих контактах, у меня уже было. Мысленно я сердечно поблагодарил Иосифа Петровича за эту незаметно для него самого прочитанную им очень толковую "ознакомительную" лекцию и, сказав, что хочу несколько позже еще раз просмотреть все эти планы и программы, оставил их все у себя, положив в один из ящиков стола.
Пришла пора переходить от роли "внимательного слушателя" к своей собственной роли заведующего кафедрой. И я тут же это сделал. И как показали последующие события, сделал это совсем не плохо.
Сначала я спросил у Иосифа Петровича, почему, при наличии шести учебных классов, по прямому назначению используются только два? Видимо, он был готов к такой постановке вопроса и объяснил, что все равно, при наличии на кафедре только двух преподавателей, необходимости в увеличении количества учебных классов просто не возникало.
Естественно возник второй вопрос - почему при наличии шести преподавательских ставок занято только две?
На этот вопрос Иосифу Петровичу ответить было еще проще, и он объяснил, что на такую мизерную зарплату никто из уважающих себя организаторов здравоохранения, не имеющих кандидатской степени, не идет и не пойдет, а кандидаты наук предпочитают идти на клинические кафедры, где к тому же платят вторую "лечебную" ставку. С этим было трудно не согласиться.
Естественно возник и третий вопрос - как, каким способом и методом им тут удавалось при норме нагрузки на одного преподавателя (включая время на подготовку к занятиям и занятие научной работой) в 900 рабочих часов в год, обеспечивать только двумя преподавателями выполнение всех 5400 учебных часов практических занятий на всех факультетах и отделениях? Иосиф Петрович только развел руками и поведал, что для этого им на кафедре приходилось сдваивать все занятия, то есть заниматься не с одной, а одновременно с двумя группами, хотя делать это запрещено. При этом по ведомостям учета рабочего времени оно записывалось так, будто бы занятия проводились раздельно, то есть вдвое большим, чем оно затрачивалось на самом деле. С этой целью, по согласованию с диспетчерами деканатов, составлялось и расписание занятий для студентов. Но и это было еще не все, так как даже при "сдвоении" всех практических занятий закрывались максимум 3600 учебных часов, а остальные 1800, то есть ровно 33 % от их общего числа, вообще "повисали в воздухе". Естественно, что я тут же задал Иосифу Петровичу вопрос о том, куда и как "уходили" эти часы. Он рассказал, что частично их "списывали" на почасовиков (Главного врача Краевой больницы Сологуба и его заместительницу некую Брониславу Давидовну - очень бойкую, как я впоследствии выяснил, старушенцию). Ну а остальные "лишние" часы они просто "страивали", набивая в учебный класс сразу по три группы.
Конечно, все это было очень плохо и негативно отражалось на качестве учебного процесса. Было совершенно очевидно, что все это надо немедленно и кардинально менять.
На этом первое знакомство с общей постановкой учебной работы на кафедре я закончил и поблагодарил Иосифа Петровича за подробную информацию.
Но не успела закрыться за ним дверь, как на пороге кабинета возникла мадам Ларова, довольно расплывшаяся особа лет пятидесяти пяти с не очень умело подкрашенными губами и тщетными попытками скрыть проступающую седину в далеко не пышной прическе. Представилась и рассыпалась в комплиментах и заверениях, что бесконечно рада, что на заведывание кафедрой пришел молодой, энергичный заведующий, кандидат наук, известный (?) ученый, имеющий большой опыт практической работы в органах здравоохранения и т.д. и т.п. Пришлось умерить ее "пыл" вопросом о том, откуда это все ей известно, ведь "этот Файншмидт" - известный рецидивист, алкоголик и самозванец? Надо думать, что она никак не ожидала, что я уже хорошо информирован о ее сплетнях. Она густо покраснела и тут же обрушилась на ... Иосифа Петровича, видимо полагая, что это он меня так информировал о ее "кипучей деятельности". Выходило, что Иосиф Петрович - старый интриган и вообще ничтожество и негодяй, и что все "что он наговорил на нее" - абсолютная неправда и это не она, а он бегал по всему институту и наговаривал на меня всякую напраслину. Пришлось заверить ее в том, что Иосиф Петрович в данном случае "ни сном, ни духом" и что все это мне известно из других, более авторитетных источников. И тут же сказал, что если до встречи с ней полагал, что может быть все же удастся найти с ней общий язык и даже сработаться, то после всего того, что она успела мне тут наговорить за первые пять минут знакомства, полностью убедился в том, что ей не место на кафедре и будет правильным, если она подыщет себе другое место работы еще до того, как будет объявлен конкурс на замещение всех должностей преподавателей кафедры в связи с приходом нового заведующего. И предупредил ее, что если я еще раз услышу нечто подобное тому, что она тут наговорила, то она вылетит с кафедры немедленно, еще до объявления конкурса, ибо я не Григорий Исаевич Розет и терпеть такую сплетницу на кафедре не намерен. Она поджала губы и пулей выскочила из кабинета, а я достал из ящика стола взятые у Иосифа Петровича Учебные планы и Программы и занялся детальным их изучением, засидевшись над этим занятием до самого вечера.
* * *
Последующие несколько дней были плотно заняты целой серией различных очень и не очень нужных ознакомительных аудиенций в Отдел Науки Крайкома Партии, в Крайздравотдел, в Горздравотдел и внутри Института к Проректору по учебной работе профессору Вере Александровне Гливенко, к Проректру по научной работе профессору Александру Александровичу Дмитриеву, Секретарю Ученого Совета Института, доценту Брауде, к деканам и другим официальным лицам. К концу недели все нужные знакомства и контакты были установлены, и можно было начинать заниматься своими прямыми обязанностями.
* * *
ГЛАВА 2
ДЕЛА КАФЕДРАЛЬНЫЕ
В одной из предыдущих глав я уже говорил, что Мемуары - не место для обсуждения производственных вопросов. Однако вся наша жизнь состоит, в основном, из работы и производственных вопросов. Во всяком случае, в Красноярске все было именно так. Утром встал и, чуть ли не бегом, на работу. Весь день работа - лекции, практические занятия со студентами, работа с аспирантами , Ученые Советы, рабочие совещания, работа, работа, работа с утра и конца рабочего дня. Пришел домой, чуть отдохнул, и снова за рабочий стол до двух, а то и до трех ночи что-то писать, что-то читать, готовиться к лекциям - работа, работа, работа... Вот убрать из жизни эту постоянную, с утра и до глубокой ночи, работу и ничего не останется для мемуаров.
Разумеется, выкраивалось какое-то время для телевизора, для друзей, для каких-то домашних дел. Но, это урывками. Поэтому, хотя и нет у меня большого желания тащить все это в мемуары, но без этого вообще не получится никаких мемуаров. А про Красноярск - тем более.
1.ЛЕКЦИИ
Еще в главе, посвященной незабвенной памяти Николаю Дмитриевичу Довгялло, я писал, что когда мне пришлось задуматься над тем, как я буду читать лекции, я тут же решил, что буду читать их в той же "довгяловской" манере, с тем же "тушэ", и постарался вспомнить и тщательно проанализировать весь методический арсенал его лекторского мастерства. В какой-то мере мне это удалось. Оставался самый, что ни на есть "пустячок", практически научиться самому читать лекции с таким же блеском и мастерством. Не знаю, почему, но я был совершенно уверен, что мне это обязательно удастся, если не само - собой, то без большого усилия, на голом энтузиазме и интуиции, хотя все могло не только не получиться, но и закончиться грандиозным конфузом. Однако получилось именно так, как я и предполагал.
Но по порядку. В первый день работы на кафедре, знакомясь с Учебными Программами по Социальной гигиене на обоих факультетах, я обратил внимание на то, что они, во-первых, почти аналогичны друг другу и, во-вторых, не только полностью повторяют оглавление учебника Баткиса и Лекарева по темам, но и ни на йоту не отходят от его содержания. В этом не было ничего удивительного, ибо в преамбуле к Программе было черным по белому написано, что она была составлена коллективом кафедры социальной гигиены и организации здравоохранения 2-го Московского Мединститута, то есть той самой кафедры, которой бессменно руководил все тот же Баткис. Поэтому я тут же сделал совершенно обоснованный вывод, что все, что надо знать студентам согласно этих, утвержденных Минздравом Учебных Программ, студенты могут прочитать в учебнике и, следовательно, нет никакого резона в чтении системного курса лекций, дублирующего Учебник. Он для того и существует, чтобы его читали и именно по нему изучали учебный материал, ибо текст Учебника заведомо лучше любого студенческого конспекта. При этом я вспомнил, что Николай Дмитриевич тоже никогда не читал системный курс, справедливо полагая, что он достаточно полно изложен в анатомических Атласах Воробьёва и Синельникова. Это развязывало мне руки и позволяло построить весь цикл лекций "рядом с курсом", расширяя диапазон знаний студентов, и вводя их в новые, полемические проблемы нашей дисциплины. Но этот вывод был сделан, как говорят, на будущее. А так как была уже середина апреля, и до конца учебного года оставался всего один месяц, то есть всего по четыре лекции на каждом потоке лечфака и педфака, читать что-либо из системного курса не было смысла вообще, тем более что весь этот курс был уже почти полностью прочитан Иосифом Петровичем.
Я понимал, что для завоевания должного авторитета надо с первой же лекции полностью захватить инициативу и взять студенческую аудиторию, как говорят, словно быка за рога. Для этого была необходима совершенно нестандартная первая лекция, если угодно, на грани фола, на абсолютно новую тему, прочитанная в гротескной, искрометной, "довгяловской" манере. Забегая немного вперед, скажу, что потом, в течение двадцати лет, были прочитаны еще более трех с половиной тысяч лекций (по 180 - 220 в год), но все они проходили, как говорят, по накатанной дорожке. А вот "дорожку" эту проложила именно эта, первая в моей жизни лекция, и именно поэтому я и хочу чуть более подробно остановиться на том, как прошла именно эта лекция.
Мой выбор пал на только что вышедшую из печати и вызвавшую очень оживленные отклики монографию под редакцией Первого Заместителя Министра Здравоохранения Союза профессора Александра Федоровича Серенко "Здравоохранение за рубежом". Основной ее посыл заключался в том, что если весь годовой бюджет Советского здравоохранения вместе со спортом составлял 11,2 миллиарда рублей, то бюджет здравоохранения США составлял 365 миллиардов долларов в год, уступая только бюджету Пентагона со всеми вытекающими из этого последствиями. Просто "нищее" здравоохранение Советского Союза не могло идти с ним ни в какое сравнение Я не хочу здесь, и сейчас пересказывать все содержание этой монографии и вызванной ею полемики. Скажу лишь, что это было даже больше, чем на грани фола, и в пух и прах разбивало миф о якобы колоссальных преимуществах "передового советского здравоохранения" по сравнению со здравоохранением экономически развитых стран Европы, Азии и Америки. Естественно, что приведенные в ней данные произвели настоящий фурор среди организаторов здравоохранения. Еще в Ташкенте я внимательно проштудировал не только ее содержание, но и многочисленные отклики на нее, опубликованные в журналах "Советское Здравоохранение" и "Здравоохранение Российской Федерации", пропустив всю эту полемику через свое "Я", через свое знание практического здравоохранения, через примеры из своей собственной практики, и четко определил для себя (разумеется, только в уме, а не на бумаге) все, о чем я буду рассказывать студентам на этой первой своей лекции.
* * *
Но вот незадача, оказалось (курьёз, конечно!), что именно эту, первую в своей жизни лекцию мне предстояло прочитать на педфаке, во-первых, 13 апреля, во-вторых, на следующийдень после двадцатипятилетиясо дня смерти папы, и, в-третьих, еще и в понедельник. Я - человек не суеверный, но тут просто почувствовал, что это не спроста и что это какое-то предзнаменование, какой-то тройной сигнал свыше. Конечно, меня можно за это посчитать просто дураком (видимо, так оно и есть), но я каким-то шестым чувством ощутил, что если я пойду читать эту лекцию, то неминуемо потерплю жестокое фиаско, на которое у меня нет права. Я понимал, что отказ читать лекцию под таким "непонятным" предлогом чреват для меня негативными последствиями и решил не распространяться на эту тему.
За час до начала лекции я пригласил к себе Иосифа Петровича и, не очень вдаваясь в причины, попросил его прочитать лекцию на любую тему из тех, что были у него запланированы на этом курсе педфака.
Иосиф Петрович, естественно, очень обрадовался, засуетился и, видимо, ложно истолковав мой отказ читать эту лекцию, стал меня успокаивать, чтобы я не волновался, ибо если я боюсь читать лекции, то он, конечно, меня выручит и готов читать вместо меня чуть ли не весь курс. Я не стал охлаждать его пыл и он, очень польщенный, чуть ли не вприпрыжку, побежал за своими конспектами.
Не прошло и десяти минут после этого разговора, как уже весь Институт буквально гудел, словно разбуженный улей, о том, что новый зав. кафедрой Социальной Гигиены не умеет читать лекции и просит Иосифа Петровича его выручать. Эту болтливость Иосифа Петровича я запомнил и не простил. Разумеется, к той "славе", что летела впереди меня с подачи Лавровой, мой, непонятный для людей, отказ читать эту лекцию, авторитета мне не прибавлял, ибо с житейской точки зрения такое мое поведение иначе, как несерьезным, не назовешь. Однако, я до сих пор (хотя прошло уже почти сорок лет) считаю, что поступил тогда абсолютно правильно, так как внутренний голос это - внутренний голос и пренебрегать им нельзя. Я несколько раз в своей жизни имел глупость к нему не прислушаться, и очень об этом пожалел.
Разумеется, я дал повод злым языкам всласть поехидничать в мой адрес. Но я знал, что "еще не вечер", и что все еще впереди. Ожидания мои оправдались.
Очередная лекция по расписанию была через день в среду на первой ленте (в 9 утра) в первой наклонной аудитории на лечфаке. Это пятьсот человек - было от чего почувствовать себя словно перед выходом на ринг на финальный бой против очень серьёзного противника. У меня обычно в таких случаях наступало выработанное еще в спортивной школе у Сергея Константиновича олимпийское спокойствие и максимальная собранность - очень сказывалось мое спортивное прошлое.
Не успел я зайти в свой кабинет минут за пятнадцать до начала лекции, как на пороге возникли Иосиф Петрович и мадам Лаврова. У обоих улыбки до ушей, в позах подобострастие и выражение готовности "лечь грудью на амбразуры", дабы спасти жизнь своего "шефа". Явно конкурируя между собой, осторожно осведомились - кому из них я поручу сейчас читать эту очередную лекцию. Пришлось напомнить, что сегодня среда, а не понедельник и 15-е, а не 13-е, и никаких причин поручать кому-либо читать эту лекцию абсолютно нет, и что я ни в чьей помощи, разумеется, не нуждаюсь. Иезуитские улыбочки тут же соскользнули с их физиономий. Иосиф Петрович осведомился - какие таблицы и схемы надо развесить в аудитории, а Лаврова помчалась в лаборантскую, и собственноручно принесла свежевыглаженный халат. Я поблагодарил их обоих за "заботу" и сказал Иосифу Петровичу, что никаких таблиц и прочей макулатуры "развешивать" в аудитории нет необходимости, а Лавровой посоветовал, во-первых, отнести халат туда, где она его взяла, а заодно, и свой оставить в ее кабинете. А затем, предупредив их обоих, что посещение моих лекций для всех преподавателей кафедры сейчас и впредь будет обязательным, закрыл свой кабинет и пошел читать лекцию.
* * *
Перед тем, как войти в аудиторию Лаврова предложила представить меня студентам. Пришлось еще раз посоветовать ей не суетиться, и не проявлять ненужные инициативы.
Представился сам и попросил всех студентов снять халаты, объяснив, что халат - не униформа, а спецодежда и без производственной необходимости напяливать его на себя бессмысленно. Я знал, что это противоречило приятым правилам, и неминуемо должно было вызвать оживленную реакцию студентов. Так оно и вышло. Потом перешел к делам учебным и сказал, что все, что надо знать по программе, есть в учебнике, и поэтому лекции мои будут идти не "по системному курсу", а "рядом с курсом". Хорошее знание материала в пределах Учебника гарантирует твердую тройку на экзаменах. Отличное знание материалов Учебника обеспечит твердую четверку. Но тот, кто хочет получить на экзамене пятерку, должен быть хорошо знаком с материалом моих лекций и, следовательно, посещение моих лекций, вопреки принятым правилам, не обязательно - проверки списков присутствующих на моих лекциях отменяются. А вот слушал ли мои лекции тот или иной студент, я без труда выясню на экзаменах, так как все дополнительные вопросы к билетам будут только по материалам моих лекций.
Все эти "новшества" вызвали, как и следовало ожидать, бурную реакцию у студентов. А мне только это-то и было нужно - в течение нескольких минут атмосфера первого знакомства разрядилась, и аудитория незаметно для самой себя была психологически полностью подготовлена к восприятию новой информации.
А информация эта, как я уже сказал, была не просто новой и острой, а воистину острейшей и практически вся на грани фола. Напомню, что это был 1967 год, что только что отгремела знаменитая Сессия Академии Наук, где вдребезги была разнесена "лысенковщина" и полностью реабилитированы генетика и кибернетика. В воздухе витали идеи "шестидесятников", молодежь увлекалась Евтушенко, Ахмадулиной и Рождественским, распевала Визбора, Высоцкого и Окуджаву, а буйные ветры романтической мечты "о туманах и о запахах тайги" раздували паруса "Бригантин".
С первых же моих слов в аудитории наступила такая мертвая тишина, что можно было подумать, будто в зале вообще никого нет. И в самом деле, как должна была реагировать в то время аудитория на лекцию, разбивающую в пух и прах один из наиболее распространенных мифов о якобы "самом передовом в мире советском здравоохранении"?.
Если бы такое начало лекции прозвучало в России теперь, в начале ХХ1 столетия, то это, естественно, никого бы не удивило. Но напомню, это была середина прошлого века, и Советский Союз стоял тогда прочно, как скала, и такие "речи" иначе, как диссидентской "контрой" назвать было не возможно. И, забегая несколько вперед, скажу, что буквально через час после окончания лекции, ко мне в кабинет пожаловал невзрачного вида человечек, и, предъявив "красные корочки", вежливо спросил, откуда я взял все эти данные и, как их надо понимать. Пришлось показать ему "первоисточник" и посоветовать ему обратиться за разъяснением непосредственно к его автору - Первому Заместителю Министра Здравоохранения Союза, действительному члену АМН СССР, профессору А.Ф. Серенко. "Человечек" тщательно записал все издательские и типографские координаты монографии Александра Федоровича, и вежливо попрощался. Больше я этого "куратора" никогда не видел.
Но вернусь в аудиторию на свою первую лекцию. Я видел, что все студенты с первого и до последнего ряда буквально замерли от этой "крамолы". У многих приоткрылись рты и округлились глаза. Стало ясно, что я так крепко держу всю аудиторию в своих руках, что только от меня одного зависит степень напряженности и концентрации внимания всех присутствующих. Мельком взглянул на сидящих в первом ряду Иосифа Петровича и Лаврову. Жаль, что не было фотоаппарата - это надо было видеть - на их лицах отражалась целая гамма самых противоречивых чувств - от испуга и смятения до удивления и чуть ли не паники.
Лекция катилась плавно, словно колесо по асфальту. Но на душе у меня было не спокойно. Из-за форменного ступора, в который я вогнал всю аудиторию, и возникшую в связи с этим просто мертвую тишину, я не получал от аудитории ни малейших сигналов обратной связи и, скажу честно, сам не мог понять - читаю ли я хорошую лекцию или несу ахинею.
Первый час незаметно подошел к концу, и я увидел, как с какого-то заднего ряда ко мне "идет" записка. Разумеется, не читая, положил ее в карман и, отправив аудиторию на перерыв, вышел из зала. Следом за мной чуть ли не бегом выскочили мои сотрудники. Перебивая друг друга, они начали что-то лепетать о том, что де лекция совершенно выбивается из Программы, и "вообЧе, и вообЧе". Не слушая их, достал из кармана записку и прочел. Я долго потом хранил ее в своем архиве: "Дорогой Александр Бенцианович! Мы потрясены. Такой замечательной лекции мы не слышали в нашем Институте еще никогда. Большое Вам за нее спасибо".
Подписи не оказалось, но это было как раз то, в чем я так нуждался в этот момент психологически. Это была именно та "обратная связь", которой мне не хватало на первом часу, и из-за отсутствия которой я все время был внутренне избыточно напряжен. Все стало на свои места.
Я оборвал болтовню и причитания Лавровой и Кушнера и, показав им записку, посоветовал на будущее внимательнее слушать то, что я буду читать на лекциях, покрепче все запоминать и никогда больше не пытаться давать моим лекциям какие-либо оценки - я в них не нуждаюсь. Оба прикусили языки.
Второй час лекции я читал уже с совершенно другим настроением и другим внутренним психологическим состоянием, еще более раскованно и свободно, позволив себе несколько довольно острых рекреационных шуток, когда почувствовал, что аудитория начинает уставать. Я был твердо уверен в том, что лекция произвела хорошее впечатление и по остроте, и непривычности материала, и по манере его изложения. Было совершено, очевидно, что "довгяловский" стиль и его искрометное туше оказались мне вполне по плечу.
И когда я закончил читать, в зале еще несколько секунд стояла мертвая тишина. Но потом грянул просто гром таких оглушительных аплодисментов, что мне стало даже не по себе. Студенты аплодировали стоя и не жалея ладоней. Так продолжалось, наверное, несколько минут, пока я не поднял обе руки и не поблагодарил их всех за внимание, пожелав всяческих удач.
Я не успел еще подняться к себе на третий этаж, как навстречу мне вышел декан лечебного факультета Виктор Васильевич Топольский и, запросто обняв меня, сказал, что студенты от моей лекции буквально стоят на ушах. Слышать все это было очень приятно, хотя я прекрасно понимал, что ее успех был вызван не столько моим "лекторским мастерством" (откуда ему было взяться?!), сколько удачным выбором очень острого и непривычного ее материала. Мы зашли с ним в мой кабинет, закурили его любимые сигареты "ВТ" (как он утверждал - " Виктор Топольский") и поговорили еще добрых полчаса о разных кафедральных делах.
Следом за этой лекцией до конца учебного года последовала еще целая серия моих лекций на всех факультетах и отделениях по статистике здоровья населения и его воспроизводству, включая рождаемость, заболеваемость и смертность. Разумеется, читая эти лекции, я "сидел на своем коньке" и читал их с таким внутренним подъёмом, на который только был способен.
Больше того, выпускники - шестикурсники, которым предстояли государственные экзамены, попросили деканов организовать для них хотя бы небольшие циклы моих обзорных лекций, мотивируя это тем, что это совсем другая социальная гигиена, а не та, которой их учил Григорий Исаевич Розет. Разумеется, я с удовольствием это сделал, прочитав по несколько лекций на каждом из четырех отделений на избранные, наиболее актуальные темы. Нагрузка получилась очень большой - пришлось читать не только ежедневно, но и по две, а то и по три лекции в день. Но я был, как говорят, на подъёме, "поймал кураж", и с каждой лекцией чувствовал себя все более и более уверенно.
Разумеется, никаких конспектов, планов или шпаргалок к лекциям и никакой "наглядной" макулатуры. Доска, мел и тряпочка - вот и весь арсенал подручных средств, а все остальное только в голове. Каждая лекция - экспромт, каждая лекция - творчество и огромное от этого удовлетворение. Короче, к концу первого месяца работы я уже приобрел достаточно твердые навыки чтения лекций и, как говорили, считался достаточно хорошим лектором. Нужный авторитет был завоеван, и теперь он сам работал на меня. И чем дальше, тем больше, на протяжении всех двадцати лет, что я заведовал этой кафедрой. Разумеется, с годами прибавлялся опыт, и лекции мои становились, с моей точки зрения, все лучше и лучше. Во всяком случае, я знал, что студенты часто говорили между собой, что идут на лекцию не по социальной гигиене, а "на Файншмидта", как мы, в свое время - "на Довгялло".
* * *
Время мчится стремительно. Все это было почти сорок лет тому назад, хотя почему-то кажется, что это было вчера. И даже с тех пор как я уже ушел с кафедры, прошло еще двадцать лет. Но многие мои бывшие студенты до сих пор хорошо помнят и меня, и мои лекции и, при случае, всегда передают мне сердечные приветы и пожелания крепкого здоровья, хотя я уже пятнадцать лет живу в Израиле.
* * *
В один из первых дней моей работы на кафедре в моем кабинете появился Григорий Исаевич Розет. Я без труда узнал его, когда он вошел. Он почти не изменился со времен Донецка. У меня не было каких - либо оснований питать к нему неприязнь и я встретил его с должным пиететом и уважением, как бывший его студент и товарищ его сына. Но он, видимо, меня не понял, и ложно истолковал моё радушие и гостеприимство. Без какой-либо на то причины, он повел себя очень высокомерно, явно подчеркивая свое, не известно на чем основанное, "превосходство". Я насторожился, но поначалу не подал вида, и он не заметил изменения в моем настроении. Он выложил на стол целую кучу каких-то папок и сказал, что это конспекты его лекций, и что он дарит их мне. Я решил выждать и послушать, что же будет дальше. А дальше последовало совершенно неожиданное. Он развел руками и сказал, что чрезвычайно удивлен тем, что я начал читать такой сложный материал, как математическая и демографическая статистика. Я осторожно заметил, что не понимаю его удивления. И тут этот надутый индюк сказал, что читать статистику могли позволить себе лишь такие корифеи, как Баткис или Мерков, но не такой "щенок" в социальной гигиене, как никому не известный какой-то Файншмидт. Он так и заявил:
- Вы, что Александр Бенцианович, Мерков или Вы - Баткис? Как Вы могли отважиться на такую, не то что смелость, но просто наглость?
Вот тут мое долготерпение дало трещину. Я спрятал свою радушную улыбку, прервал его тираду, и круто изменив тон, очень жестко сказал, что, во-первых, на кафедре и без его конспектов полно макулатуры и, поэтому, все эти папки, что он принес, никому здесь не нужны. И будет очень хорошо, если он заберет их обратно, иначе они в два счета окажутся в мусорном ящике. Это раз. И, во-вторых, я - не Баткис и не Аркадий Михайлович Мерков, а Александр Бенцианович Файншмидт, и я настоятельно советую ему хорошо это запомнить. А, что касается того, какие лекции я должен или не должен читать своим студентам, то мне это виднее, ибо кафедрой этой теперь заведую я, а не он. И если у него нет ко мне вопросов, то прошу меня извинить - у меня много неотложных дел, и мне недосуг тратить свое время на пустые разговоры, тем более в таком недопустимом ключе. Ни сейчас и ни в будущем.
Больше Розет ни разу на кафедре не появлялся до самой своей смерти.
* * *
2.ПРАКТИЧЕСКИЕ ЗАНЯТИЯ
Всего два учебных класса и два преподавателя на 5400 часов практических занятий - это форменное безобразие и откровенная халтура. Не трудно было себе представить, какие "знания" могли получить студенты при такой, с позволения сказать, организации учебных занятий.
Чтобы исправить это безобразное положение надо было, во-первых, увеличить число учебных классов, с двух, как минимум, до пяти. Во-вторых, надо было немедленно полностью укомплектовать штаты преподавателей кафедры.
Обе эти задачи были достаточно сложны, но других вариантов не было.
Первое, что я сделал, это обратился к директору ближайшей школы и преподнес ему "в подарок" почти двести килограмм макулатуры - более тысячи всяческих абсолютно никому не нужных самодельных таблиц и всевозможных графиков, занимавших от пола до потолка целый класс. Подарок был принят с удовольствием, и в тот же день эта классная комната была освобождена от всего этого хлама. Надо было видеть, какой переполох вызвала эта "операция" среди моих сотрудников. Иосиф Петрович и Лаврова чуть ли не грудью "ложились на амбразуры", пытаясь "спасти" всю эту макулатуру, накопившуюся на этой кафедре за многие годы их "кипучей" научно-педагогической деятельности. Пришлось объяснить им обоим, что ни на лекциях, ни на практических занятиях этот хлам им больше не понадобится.
Вторым "сюрпризом" для них была ликвидация их персональных кабинетов и перемещение их обоих в ассистентскую. В ней свободно уместилось шесть рабочих столов для всего комплекта преподавателей кафедры по ее штатному расписанию. Конечно, Лаврова и Иосиф Петрович были крайне недовольны, но та "роскошь", которую они развели на кафедре в ущерб основной ее деятельности, была недопустима, и я им это популярно объяснил.
В результате всех этих, в принципе небольших, перестановок количество учебных классов увеличилось с двух до пяти. Учитывая, что вечерние отделения обоих факультетов занимались во вторую смену, этого количества классов вполне хватало для обеспечения нормального учебного процесса. Я рассказал обо всех этих делах Петру Георгиевичу и попросил его найти возможность обновить всю мебель на кафедре. Он все понял и оперативно меня поддержал. Буквально в течение одной недели были закуплены и доставлены на кафедру шестьдесят новых учебных столов и сто двадцать стульев. Они тут же были расставлены во всех пяти классных комнатах, а весь старый хлам был немедленно списан и выброшен. Обновилась мебель и в ассистентской, а заодно был выброшен из моего кабинета огромный старый "собакевичевский" стол Григория Исаевича.
* * *
С укомплектованием штатов дело было сложнее. Кафедра теоретическая, зарплаты маленькие, без второй "лечебной" ставки, и найти на такие условия работы серьёзных, хорошо знающих предмет организаторов здравоохранения было очень трудно. Конкурс был объявлен, но никто не торопился подавать на него документы. Пришлось самому проявить инициативу.
Посоветовался с заведующим Крайздравотдела Степаном Васильевичем Граковым. Видимо он был заинтересован в том, чтобы на кафедре организации здравоохранения работали его ставленники, и тут же порекомендовал пригласить на должность ассистента Елену Васильевну Бутареву - заведовавшую сектором лечебной помощи взрослому населению. Возможно, что там были и какие-то другие причины, но мне вдаваться в эти подробности было недосуг. Я поговорил с ней и убедился, что практическое здравоохранение она знает достаточно хорошо, и предложил ей перейти работать на кафедру, пообещав помощь в подготовке кандидатской диссертации. Оказалось что она материально обеспечена (ее супруг - подполковник КГБ зарабатывает достаточно хорошо) и маленькая зарплата ассистента ее не смущает. А вот возможность написать кандидатскую диссертацию ей очень импонирует, и она согласна на перевод. Через пару дней она уже работала и.о. ассистента и подала документы на конкурс.
В те же дни ко мне обратилась Тамара Васильевна Савина, работавшая ассистентом на кафедре общей гигиены. Она до перехода в институт работала главным врачом районной санэпидстанции, но на кафедре гигиены не сработалась с "теоретиками" и собиралась уволиться. Поговорили, нашли общий язык и через несколько дней ее рабочий стол стоял рядом со столом Бутаревой. Как я и обещал, я тут же предложил им темы для кандидатских диссертаций и помог спланировать работу над их выполнением. Забегая несколько вперед, скажу, что через три года дипломы кандидатов наук были у них обеих в карманах. На все про все, включая защиту и утверждение, Елене Васильевне понадобилось всего два года и восемь месяцев, а Тамаре Васильевне - на два месяца больше.
А еще через несколько дней после их прихода на кафедру на конкурс подал Олег Михайлович Новиков, работавший до этого в Краевом Оргметодототделе. С ним было еще проще - у него была в работе кандидатская диссертация, которая выполнялась под руководством Проректора по научной части профессора Александра Александровича Дмитриева. Весь материал по теме был собран, но еще статистически не обработан. Александр Александрович попросил меня помочь Олегу Михайловичу и, разумеется, поставить свою фамилию на титульный лист его диссертации в качестве второго руководителя. Так и было сделано, и через полтора года Олег Михайлович, работая на кафедре, с блеском защитился.
Всех преподавателей, включая Иосифа Петровича, я успешно провел через конкурс, а Лаврову с позором провалил, тем более, что она попыталась буквально обманным путем "пролезть" через конкурс за моей спиной, приложив к документам старую характеристику, подписанную еще Розетом.
Таким образом, в течение очень короткого времени удалось в два с половиной раза увеличить число учебных классов кафедры и во столько же раз увеличить число преподавателей. Оставался еще совсем "пустячок" - научить их проводить практические занятия, по-моему, а не так, как это делалось при Григории Исаевиче.
Я очень далек от того, чтобы охаивать все, что было до меня, но то, как тогда проводились практические занятия, не могло дать и не давало студентам сколько-нибудь серьезных знаний в области организации современного здравоохранения и, тем более, каких-либо практических навыков в его управлении. Четырехчасовые занятия двухнедельного цикла проводились по одной и той же схеме. Студентам давалось задание в течение двух первых часов ознакомиться "от сих до сих" с той или иной темой учебника Баткиса, а следующие два часа преподаватель вел опрос по прочитанному, выясняя насколько студенты усвоили этот материал. Было совершенно не понятно, зачем тогда вообще нужны были лекции, дублирующие Учебник, а потом и эти, так называемые "практические занятия", опять таки по его изучению, если студенты сами могли ознакомиться с его содержанием без такой "помощи" кафедры. Но самое главное было в том, что и Учебник, и Учебная Программа очень устарели - они были написаны еще до войны в 1939 году и я сам еще в Донецке в 1949 году "изучал" здравоохранение по этому Учебнику. Было совершенно не понятно, почему его так долго (почти 30 лет !) не заменяли на более современный. Кстати, его вскоре (в 1970 году) действительно заменили. Однако, на тот момент о котором я пишу, формально всё получалось вроде бы правильно, так как и практические занятия и лекции в точности соответствовали Учебной программе, составленной, как я уже отметил, одним и тем же автором. Но, при такой, очень удобной для мало квалифицированных преподавателей, "системе обучения" студенты не слышали ни единого слова, ни о теории массового обслуживания, ни об информатике и теории принятия решений, ни о современной методике планирования и финансирования здравоохранения, ни о других актуальных проблемах современной теории управления. А такие разделы нашей дисциплины, как математическая (тогда ее называли "вариационной") и демографическая статистика здоровья населения считались, видимо, чем-то вообще заоблачным. Это была откровенная фикция. Не обучение, а "мероприятие для галочки".
Все это надо было вкорне изменить, что я и сделал. Правда, учитывая, что до курсовых экзаменов оставался всего один месяц все нововведения я отложил на следующий учебный год.
Мой опыт работы в Министерстве Здравоохранения подсказывал мне, что наиболее полную информацию о том, что такое современное здравоохранение можно получить только через анализ его структуры и функции по годовым статистическим отчетам лечебных учреждений. Такие отчеты составляются всеми городскими и сельскими больницами, всеми диспансерами и санитарно-эпидемиологическими станциями по единым стандартным отчетным формам, введенным Минздравом Союза в 1957 году. Эта учетно-отчетная документация разрабатывалась очень квалифицированными специалистами Статистического Управления Минздрава Союза с привлечением специалистов всех союзно-республиканских Статуправлений. В этой сложной работе я тоже принимал в свое время самое активное участие.
Дело в том, что каждый годовой отчет больницы содержит более трех тысяч различных показателей очень подробно отражающих практически все стороны работы лечебного учреждения. Здесь есть все данные о штатах, кадрах, диспансеризации и всей другой лечебно-профилактической деятельности, о работе терапевтов, педиатров, хирургов и всех узких специалистов и о множестве других, выраженных в четких числовых характеристиках показателях работы больницы, включая переливание крови, профилактические прививки, и работу скорой помощи. По этим данным можно рассчитать до пяти тысяч различных относительных показателей, характеризующих практически все стороны работы каждой больницы и принять по ним обоснованные управленческие решения. К сожалению, медики в те годы все еще чурались какой-либо "статистики", не умели работать с этим числовым материалом, и были мало знакомы с информатикой и теорией принятия решений. Я хорошо помнил, как мне удалось в свое время, подняв статистическую работу в Министерстве здравоохранения Казахстана, помочь руководителям Министерства в корне перестроить методику и практику принятия решений во всех его Отделах и Управлениях.
Вот я и решил, что именно этим и должны заниматься студенты на практических занятиях. И если я покажу им в цифрах все здравоохранение, его структуру и функции, и научу их грамотно работать со всем этим статистическим материалом, то это будет для них гораздо полезней пустой траты времени на штудирование многословного, но по сути дела, пустого учебника Баткиса.
Так я и сделал. Попросил Краевое Оргметодбюро выделить кафедре необходимое количество пустых бланков отчета ф. N 1 ЦРБ (Центральной Районной Больницы) и усадил всех своих лаборантов и свободных от занятий ассистентов за выкопировку годовых отчетов всех восьмидесяти ЦРБ Края за последний год. Через две недели все копии этих отчетов лежали у меня в сейфе. А сам я, не теряя времени, написал небольшое (всего около 70 страниц) программированное Руководство по методике краткого анализа этих отчетов с вычислением по каждому из них примерно по 130 наиболее информативных относительных показателей по всем основным разделам, характеризующим состояние и деятельность всех отделений больницы. Без труда нашлись и небольшие деньги, чтобы отпечатать это Руководство на ротапринте тиражом в 500 экземпляров.
Методика проведения занятий была такой. Каждый студент, приходя на цикл занятий, получал у лаборантов под залог зачетной книжки один экземпляр отчета какой-либо больницы и к нему один экземпляр Руководства. А дальше студент мог по своему желанию работать над этим отчетом, отвечая на вопросы, поставленные в Руководстве, либо в учебном классе, либо где ему вздумается, хоть дома, хоть в общежитии или на пляже - нас это не интересовало. Не интересовало и сколько времени он затратит на выполнение всех заданий и решение всех задач, поставленных перед ним в этом Руководстве. Каждый мог работать над ним в удобном для себя ритме и темпе. Все ответы на все вопросы были только цифровые и никаких ошибок, при их расчетах быть не могло. При этом все стороны работы больницы должны были быть четко оценены методом сравнения полученных показателей с критериями, приведенными в Руководстве к каждой задаче. Но это было только половина дела. Опираясь на полученные результаты и выявленные при этом недостатки в работе изучаемой больницы, студент должен был самостоятельно принять ряд четких и обоснованных управленческих решений по улучшению состояния структуры и функции ее подразделений, стремясь привести их в соответствие с существовавшими в то время нормативами. Иными словами, вся работа студента была максимально приближена к решению конкретных практических вопросов управления реально существующих лечебных учреждений Края.
Для облегчения проверки выполненной работы все полученные в процессе выполнения заданий ответы и их оценки должны были быть вынесены на "Контрольный лист", типографски отпечатанный бланк которого вручался студенту при получении им учебного задания. Обязательность посещения занятий при этом заменялась обязательностью выполнения учебных заданий. Если студент выполнял задание, сэкономив несколько дней, то эта "экономия" дарилась ему в качестве поощрения. Но если он не укладывался в положенное время - это была его проблема, ибо до тех пор, пока он не выполнит всю работу, зачёта он, естественно, не получит.
Такие "вольности" полностью противоречили принятым тогда общим правилам организации практических занятий в институте, и мне пришлось выдержать целое сражение с Проректором по учебной части профессором Верой Александровной Гливенко. Буквально с Уставом Высшей Школы в руках пришлось доказать ей, что он требует ВЫПОЛНЕНИЯ студентом необходимых ПРАКТИЧЕСКИХ ЗАДАНИЙ, а не ОТРАБОТКИ отведенных для этого ЧАСОВ ПРАКТИЧЕСКИХ ЗАНЯТИЙ.
Роль преподавателя при этом сводилась к двум функциям. Во-первых, преподаватели выполняли функции консультантов и в индивидуальном порядке помогали студентам разобраться в материале, если у кого-либо из них возникали какие-то проблемы. И, во-вторых, они принимали у студентов готовые курсовые работы, проверяя правильность их выполнения и ставя им при этом зачет в зачетной книжке. Естественно, что при такой организации труда у преподавателей появилось достаточно времени для научной работы над диссертациями. И это тоже пришлось отстаивать перед руководством. На одном из Методических Советов, когда я сделал сообщение о своих нововведениях и заметил, что для проверки качества выполнения работы студента уровень профессиональной подготовки преподавателя не имеет принципиального значения, меня не понял Виктор Васильевич Топольский. Он спросил у меня, что эдак получается, что доцент проводит занятия на том же уровне, что и аспирант? Пришлось ответить, что все в данном случае происходит как раз наоборот и это аспирант проводит занятия на уровне доцента. Это было непривычно и не всеми до конца понято.
Занятия по такой схеме очень понравились и преподавателям, и студентам. Но не прошло и двух недель с тех пор, как была введена такая система занятий, как обнаружилось, что почти весь полутысячный тираж моего Руководства был расхищен. Оказалось, что стоило только студентам - детям медицинских работников и, в первую очередь, детям главных врачей и заведующих отделениями больниц и поликлиник, показать родителям мое Руководство, как те тут же буквально "вцепились" в него, быстро оценив его практическую ценность для организаторов здравоохранения. Информация о том, что на кафедре Социальной гигиены издано такое Руководство какими-то неведомыми путями в мгновенье ока распространилась среди медиков не только города Красноярска, но и всего края, и за этим Руководством началась буквально настоящая охота. Во-первых, сразу же двести пятьдесят экземпляров из пятисот хранившихся в лаборантской, бесследно исчезли целой пачкой прямо в типографской упаковке, а остальные были разворованы "в индивидуальном порядке" в течение первого же месяца работы. Пришлось заказывать второй тираж и хранить его в сейфе у меня в кабинете. Но, несмотря на все эти меры, к концу третьего или четвертого (сейчас уже не помню) года работы с этим Руководством и от этого тиража почти ничего не осталось. Ну что поделаешь, если студент, не моргнув глазом, уверяет, что он "потерял" выданный ему под залог зачетки экземпляр Руководства? Врет, конечно, но, делать нечего, приходится верить.
Третий тираж этого Руководства я заказывать не стал. Сейчас я уже не помню, что было тому причиной, но к тому времени я написал уже другое Руководство, но не по статистике здравоохранения, а по математической и демографической статистике. Тираж этого второго Руководства в 2000 экземпляров продержался лет восемь или десять. Но и он был постепенно разворован чуть ли не до последнего экземпляра. Больше я переиздать это Руководство возможности не имел. Но, разумеется, не потому, что оно было плохим, а по той простой причине, что Минздрав РСФСР начал внедрять так называемую ЕМС (Единую Методическую Систему) - преглупейшую с точки зрения педагогики ахинею, а все другие методики преподавания и, в том числе, с помощью Программированных Руководств, начали искореняться и жестко преследоваться. В нашем Институте в то время должность Проректора по учебной работе занял Александр Михайлович Макаров, просто помешавшийся на этой ЕМС, и спорить с ним было бесполезно. Но, несмотря на очень мощное давление с его стороны и со стороны деканатов, я внедрять ЕМС на кафедре категорически отказался, и последние несколько лет кафедра продолжала работать с помощью все тех же моих Руководств, но испытывала большой в них дефицит. В конце - концов, деканы и вся эта "макаровщина" так меня достали с этой ЕМС, что я просто плюнул и ушел с заведования кафедрой, хотя всего лишь за полгода до этого был переизбран и утвержден Минздравом в должности на следующее пятилетие. С житейской точки зрения это было, конечно, абсолютно не правильно, и я впоследствии не один раз пожалел, что так тогда погорячился, ибо мог заведовать этой кафедрой еще добрых десять, а может быть и больше лет. Ведь мне тогда было всего-то шестьдесят два года. Судя по изданной к шестидесятилетию Мединститута в 2002 году книге о профессорах, работавших в нем с момента его образования, практически все мои сверстники и коллеги, заведовавшие кафедрами одновременно со мной (разумеется, за исключением уже умерших), продолжают заведовать этими кафедрами до сих пор. Тем более, что вскоре вся эта ЕМС была полностью отменена Приказом по Министерству Высшего Образования, как не соответствующая современным принципам педагогики, а Управлению Высших Учебных Заведений МЗ РСФСР было вообще запрещено заниматься подобной отсебятиной.
Поторопился. Очень жаль. Нервничал. Видимо уже сказывалось предынфарктное состояние.
* * *
3. НАУЧНАЯ РАБОТА
Помимо моих ассистентов ( Е.В.Бутаревой, Т.В. Савиной и О.М. Новикова - ныне доктора наук, профессора) и, не считая моих ташкентских учеников Бобрину и Статникова, под моим руководством и успешно подготовили и защитили кандидатские диссертации Сергей Васильевич Попандопуло (Начальник Военной кафедры) Володя Таралло (ныне давно уже профессор, зав кафедрой Гродненского МИ), Витя Ковальчук (инструктор Крайкома), Сережа Ермилов (зав. кафедрой судебной медицины), Владимир Назаров (главврач 7-й больницы), Наташа Горбач (ныне доктор наук, профессор), Ваня Артюхов ( теперь уже доктор наук, профессор, Ректор Красноярской Медицинской Академии), Варден Пиллия (зам. министра здравоохранения Абхазии) и Анатолий Павлович Сугоняко, хороший психиатр, написавший великолепную диссертацию по социально - психологическим проблемам алкоголизма, но к сожалению так и не нашедший себя в этом мире. Кроме этих моих учеников, на титульных листах у еще шести аспирантов и соискателей с других кафедр, я значусь научным консультантом по организации здравоохранения, социальной гигиене и медицинской демографии.
Но был и отсев. И довольно значительный. Так, например, Володя Кишиневский окончил аспирантуру без защиты диссертации - этот "орешек" оказался ему не по плечу. Я считал и считаю, что "тащить за уши" в науку никого не надо. Всем своим соискателям и аспирантам я создавал такие условия для выполнения работы над диссертацией, о которых сам мог только мечтать. Но если человек и в таких условиях не смог справиться с ее выполнением, то в науке ему делать нечего.
Ну а сам я тоже не терял времени и еще в Ташкенте сделал на международных материалах статистики ВОЗ и результатах моих собственных исследований влияния наследственности на частоту рака пищевода в Казахстане хорошую докторскую диссертацию по популяционной генетике рака. Ныне генетическая обусловленность злокачественных опухолей не только не оспаривается, но и считается главным фактором канцерогенеза. А в то время ведущими были "вирусная" теория Л.А. Зильбера и "канцерогенная" теория Л.М. Шабада. Генетика в те годы (1964-66 г.г.) еще не "очухалась" от "лысенковщины", и работы Медведева по генетике в онкологии опубликованы не были. Поэтому, совершенно нет ничего удивительного в том, что моя работа, четко показывающая на огромном международном статистическом материале ВОЗ, что спонтанные злокачественные опухоли в статистическом плане ведут себя не как "заболевания", а как генетически обусловленные "состояния", опережала время, как минимум на сорок лет. Сейчас это - банальная истина, а тогда это была абсолютная крамола, идущая в полное противоречие с существовавшими в то время взглядами на канцерогенез и четко доказывавшая их полную несостоятельность.
Все мои попытки не то что защитить, а хотя бы представить ее к защите, наталкивались на глухое непонимание, а порой и на высокомерное обвинение меня в "незнании прописных истин теории канцерогенеза". Так и осталось не понятым, что именно их то я и опровергал в своей работе, ибо они вели в тупик и тормозили развитие теоретической онкологии.
Эта диссертация так и не увидела своей защиты, В 2004 году, уже в Израиле, то есть через сорок лет после того, как она была написана я выбросил и ее и опорный материал к ней на свалку. Жаль, ибо, повторюсь, время полностью подтвердило мою правоту. Впрочем, недаром же говорят, что плыть против течения - себе дороже. Есть и другие пословицы на эту же тему.
В 1970 году, уже работая в Красноярске, я защитил другую, написанную к тому времени докторскую диссертацию на совершенно иную тему "Теоретические основы и методические принципы автоматизации управления здравоохранением". Положения этой диссертации лежат сейчас в основе всей современной компьютеризации здравоохранения, а тогда вызвали целую бурю дурацких возражений, стоивших мне пяти лет тяжелейшей борьбы с "шибко умными специалистами" из Головного Института им. Семашко. Дело в том, что Приказом Министра Здравоохранения СССР именно этому институту было поручено научно обосновать и практически разработать принципы и методы автоматизации управления здравоохранением. В этой проблеме были задействованы практически все отделы этого института и все полтораста его сотрудников. Кроме того, при институте был специально создан целый сектор и Главный Вычислительный Центр со штатом в 300 человек. Он был оснащен пятью (!) самыми совершенными по тому времени отечественными ЭВМ ("Урал"-4 и "Наири"). На все это было потрачено несколько десятков миллионов рублей. А тут оказалось, что небольшой коллектив одной рядовой кафедры глубоко провинциального мединститута, без каких-либо дополнительных ассигнований и фактически на голом энтузиазме взял да и решил все эти задачи: выполнил количественный и семантический анализы информационных потоков здравоохранения, и на их основе составил не только алгоритмы, но и машинные программы автоматизированной обработки действующей в те годы отчетно-оперативной информации всего здравоохранения. И больше того, практически испытал их на материалах Красноярского Края, внедрив в практику здравоохранения. Вот и получилось, что весь Головной Институт оказался не у дел, так как все их проблемы были уже решены. Причем было очень четко показано, что "подсунутый" на подпись Министру Головным институтом "Приказ о создании АСУ Здравоохранения", предусматривающий обработку не отчетной, а текущей, учетной информации, является чистейшей воды блефом, так как для его выполнения в том виде, как этого предписывалось Приказом, потребуются ЭВМ пятого поколения, появление которых можно было ожидать только через тридцать лет, то есть к началу ХХ века. Так оно и получилось - компьютеризация здравоохранения, то есть сбор, обработка и хранение амьулаторно-поликлинической информации стала возможной только с появлением персональных компьютеров.
А у Головного института к тому моменту вообще еще ничего не было. Узнав о наших работах, сотрудники Отдела автоматизации управления попытались банально их у нас украсть, но из этого ничего не вышло, так как я буквально схватил их за руку на плагиате и обжаловал их действия по всем правилам через Ученый Совет Красноярского Мединститута. Все "заинтересованные" в этом деле получили при этом по заслугам, а специальный сектор "Автоматизации управления здравоохранением" в Головном Институте был ликвидирован. Вот тогда-то Институт им. Семашко и попытался всячески, не мытьём так катаньем, принизить значение наших работ и, в том числе, моей диссертации. Личных связей у "обиженных" было более чем достаточно, и они были задействованы в этом деле на полную катушку. Трижды я повторно перезащищал свою диссертацию и трижды эти перезащиты заканчивались моей полной победой, причем я за все это время ни разу не переделал в диссертации ни одного слова. Но ВАК под давлением Головного Института вновь и вновь посылал мою диссертацию на какие-то дополнительные, совершенно непонятные экспертизы (а не математических ли она наук ???) В конце - концов, мне это надоело, и я обжаловал действия Головного Института и ВАКа в Отдел Науки ЦК КПСС. После этого ВАК сработал предельно оперативно, и утверждение пришло ровно через десять дней. Говорили, что за всю эту волокиту кому-то крепко попало, но меня это не интересовало совсем, тем более, что к тому моменту, когда диссертацию в 1975 году наконец утвердил ВАК, все ее положения были настолько блестяще подтверждены зарубежной теорией и практикой компьютеризации сложных систем, что мне чуть было не отказали в ее утверждении на том основании, что "все это уже стало банальными истинами".
Получилось, что эта диссертация перешла дорогу Головному Институту и тоже опережала время, по меньшей мере, на два десятилетия. Однако, все хорошо, что хорошо кончается. Но сколько нервов и здоровья было потрачено мною и всей нашей семьей на всю эту "диссертационную Одиссею", знали только я, Соня и мама, умершая в 1974 году, так и не дождавшись ее завершения.
В результате на написание всех трех своих диссертаций (кандидатской и двух докторских) я затратил всего четыре года, а на их защиту и утверждение - почти пятнадцать лет. А что удивляться? Россия, матушка, видела еще и не такое. Очень жаль, что понимание того, что диссертация и наука - вещи разные, пришло ко мне со значительным запозданием. Но пришло. Свидетельством тому, как я уже писал выше, являются все кандидатские диссертации, подготовленные и успешно защищенные под моим руководством моими аспирантами и соискателями (включая Бобрину и Статникова). Шесть моих учеников стали докторами наук, профессорами, заведующими кафедрами, причем один из них - бывший мой студент, а затем и клинический ординатор Иван Павлович Артюхов стал Ректором Красноярской Медицинской Академии.