Колоссальная, километровой длины и стодвадцатиметровой высоты плотина Красноярской ГЭС перегородила Енисей как раз там, где он вырывался из объятий Дивных, покрытых непролазной тайгой, гор Восточного Саяна, устремляясь на север в какой-то полусотне километров выше Красноярска. Вода в его долине поднялась почти на сто метров и заполнила все енисейское ущелье, образовав потрясающей красоты Красноярское "море" длиной в триста и шириной до пятнадцати километров.
Все, что когда-то располагалось вдоль его берегов, все деревни и все дороги, все ушло под воду, прихватив с собой еще и изрядные куски тайги по обоим его берегам, а впадавшие в Енисей речки и речушки превратились в сотни красивейших полноводных фиордов. Тайга по обоим берегам этого рукотворного "моря" ушла прямо в воду. Ни проехать, ни пройти. И дальше, на добрую пару сотен километров окрест, такая же сплошная дикая тайга с обеих сторон. И кругом ни души. Красота неимоверная - настоящая, нетронутая человеком природа и мертвая тишина. Лишь изредка протрубит где-то одинокий лось, отстучит барабанную дробь дятел, да протрещит сорока, извещая, что в каком-то малиннике объедается спелой ягодой косолапый Хозяин тайги.
Меня трудно было удивить красивой природой. Ведь мне всю жизнь доводилось жить в красивейших местах. Чудесный парк усадьбы Смецких в Макаровке. Изумительный бор, ковыльная степь и Царская дорога в Хреновом. Невероятной красоты рукотворные парки в Сочи - Дендрарий, Ривьера и Мамоновский парк санатория ЦЧО. Черное море. Воронежский бобровый заповедник в прекрасном Усманском бору. Чажинское и Коринское ущелья Заилийского Ала-Тау в Текели и потрясающая красота Медео и Чимбулака над Алма-Атой. Словом, мне сетовать по этому поводу было бы грешно. Но даже при таком широком знакомстве с красивейшими местами, Красноярское Море произвело на меня просто неизгладимое впечатление. Оно действительно того стоило. И нет ничего удивительного в том, что всем и всяким курортам и всем, так сказать "культурным" и "организованным" местам летнего отдыха я предпочел именно Красноярское Море.
Познакомил меня с ним, когда оно еще только начало заполняться енисейской водой, мой очень хороший друг Саша Швецкий, интереснейший человек, полярник (он несколько лет зимовал на о. Щпицберген), родственная душа и такой же неисправимый романтик, как и я. Тогда еще не существовало автобусного сообщения между Дивногорском и верхним бьефом ГЭС. Приходилось добираться до развилки к морю на редких попутных машинах, идущих в сторону Минусинска, а там еще с добрый километр топать пешком с тяжеленными рюкзаками на плечах. Ставили на берегу палатку, рыбачили, варили уху и наслаждались "туманом и запахом тайги".
Но однажды мы "вытащили" на море Алю (Сашину супругу), чету Марковичей и их давнюю приятельницу еще по Львовскому мединституту Роксалану с ее сынишкой. Степанов (главврач дивногорской СЭС) завез нас на небольшом буксирном пароходике километров за пятнадцать, до самого устья Бирюсы, и высадил, оставив на две недели на чудесном плесе невдалеке от лесничества. Вот именно этой компанией мы и построили, оборудовали и обжили фактически самую первую таёжную стоянку на Красноярском море. Потом таких стоянок было построено рыбаками довольно много, но эта была самой первой. Место это было красоты потрясающей. Вода в море постепенно прибывала, и мы катались на шлюпке среди вершин уходящих под воду вековых сосен и кедров, срывая ореховые шишки с их ветвей. Рыбы в тот год в море было очень много, особенно щук - травянок, и Саша вволю поработал спиннингом. А я довольствовался ловлей "на живца". Наловили прорву этих щук, насолили, навялили, словом "отвели душу" и превосходно отдохнули. Я пишу о том походе совсем не потому, что он был самым лучшим (таких, и еще более экзотических походов было потом с добрый десяток),а потому, что был он самым первым. Потому и запомнился больше других.
Разумеется, можно было приобрести моторную лодку "Казанку" или даже "Амур" с тентом и стационарным мотором (всё это было мне вполне по - карману) и купить постоянное место для ее стоянки на лодочной станции в Дивногорске. Бензин стоил просто копейки - семьдесят шестой стоил пять копеек литр, то есть ровно столько, сколько стакан газированной воды без сиропа, и можно было без проблем раскатывать на такой лодке по всему морю от Дивногорска и до самого Минусинска. Но я почему-то этого не сделал и занялся парусным катамараном собственноручной постройки. И тихоходная, неуклюжая "колымага", сварганенная из двух списанных прогулочных шлюпок, соединенных между собой примитивным "мостом" из обыкновенных досок и вооруженная столь же примитивным люгерным парусом из обыкновенной парусины, меня почему-то вполне устраивала. Больше того, мне это очень нравилось и вносило в ежегодные летние "путешествия" на нем по фиордам в пределах двадцати-тридцати километров от Дивногорска некий романтический флер. Катамаран этот я назвал "Тортиллой". Он и ползал по морю со скоростью своей тезки, но это никогда не смущало ни меня, ни мой "экипаж", состоявший обычно из моих друзей - Олега Новикова и Саши Айзенберга. Очень часто к нам присоединялись и другие наши приятели. На катамаране были две "каюты" на четыре спальных места, широкая палуба и довольно удобные места для хранения запаса продуктов. На якорных стоянках над этой палубой без труда устанавливался намет от польской палатки, и можно было жить на катамаране, не сходя на берег. Обычно мы приходили на нем на наши излюбленные, хорошо "обжитые" и "оборудованные" таёжные стоянки в дальних фиордах, становились на якорь и жили либо на катамаране, либо разбивали рядом с ним на берегу палаточный лагерь. Постоим, бывало на такой стоянке с неделю, а то и две, но как только это место надоедало, поднимали паруса и уходили в какой-нибудь другой, не менее живописный фиорд. Обычно брали с собой довольно значительный запас необходимых продуктов, в расчете на "автономное плавание" на две-три недели, ловили рыбу (ее на этом море было несметное количество), собирали грибы (их тоже было множество), "паслись" в таежных малинниках, лакомились черной и красной лесной смородиной (разумеется, когда она созревала) и не пренебрегали костяникой и клубникой, если находили поляны с их зарослями. Словом вели абсолютно "автономную" жизнь, купались, загорали, рыбачили в потрясающе красивых, совершенно диких местах, отдыхая от всякой городской "цивилизации", всласть дышали кристально чистым воздухом, напоенным запахами тайги, и слушали тишину. Такого чудесного отдыха нигде и никогда мне за всю мою жизнь иметь не приходилось. И когда вместе с Соней мы однажды решили провести отпуск в Сухуми в гостях у моего бывшего студента, а потом и аспиранта, заместителя Министра Здравоохранения Абхазии Вардена Владимировича Пиллиа, и только один раз "искупались" в помойной яме, в которую превратилось Черное море, я получил полную возможность сравнить его с Красноярским. Заплеванное, загаженное "обкультуренное" идиотскими пилонами, оно не шло ни в какое с ним сравнение.
И каждый вечер, сидя у таёжного костра, я с грустью прощался с ушедшим еще одним днем, сожалея, что время летит так быстро и скоро придется расстаться со всей этой потрясающей берендеевой таёжной сказкой, когда пойдут осенние дожди, "засентябрит", и утренний иней начнет серебрить хвою могучих лиственниц и вековых кедров.
* * *
2. ЕНИСЕЙСКИЙ ТРАКТ
Угораздило меня однажды принять приглашение четы Бутаревых и съездить к ним на дачу в Кононово. Старенький "Москвич", стараясь не отставать от других машин, тряcся по выбитому, латанному-перелатанному асфальту знаменитого Енисейского тракта, петляющего между невысокими холмами и увалами левобережья. Обыкновенная, на первый взгляд, российская дорога. Но мне так не показалось. Видимо есть где-то в глубине моей души какие-то струны, прикосновение к которым всегда отзывается какой-то неясной тревогой и болью. Смотрел я на эту дорогу, и с грустью думал о том, сколько закованных в кандалы человеческих трагедий видел на своем долгом веку этот старинный тракт, уходящий далеко на Север, почти к самому Полярному кругу. А рядом сплошной стеной тайга, и ни души на много верст окрест, и лишь кое-где лежат небольшие пшеничные поля на выжженных когда-то подсечными пожарами пашнях. Красивые, но печальные места, в топонимах которых, словно в кривых зеркалах, отражаются имена и дела каких-то древних народов, оставивших следы своего пребывания в этих суровых и не очень гостеприимных краях.
Вот один из них - "Миндерла" - небольшой поселок на семьдесят пятом километре Енисейского тракта. Странное название. Кто и когда дал его этому селу? Что оно означает и на каком неведомом оно языке, какого неведомого народа? Миндерла - и всё. Кто-то, может быть, знает, но я - нет.
Может быть это древние скифы? Вон сколько высоких курганов стерегут останки их отважных вождей? А может быть это "качи" - "сибирские киргизы", с которыми воевал Ермак? Или свирепые гунны, прошедшие здесь огнем и мечем по пути в Европу?
А сколько политкатаржан брело в кандальных цепях по этому тракту? И Яков Свердлов, и Степан Шаумян, и Сосо Джугашвили, да и тысячи других, теперь уже безвестных, борцов за лучшую жизнь, обернувшуюся фарсом и ГУЛАГом?
Енисейский тракт уходит все дальше и дальше в Заполярье, а предо мной словно в тумане всё бредут и бредут, закованные в кандалы, эти забытые Богом каторжане. И сердце щемит, и щемит, словно бы не они, а я бреду, звеня кандальными цепями по этой страшной дороге слез, в далекие края вечной мерзлоты и белого безмолвия.
А мы поворачиваем от Миндерлы на узкую, вдребезги разбитую проселочную дорогу, ведущую до самого райцентра, крупного села Сухобузимо. Сотый километр. Конец асфальту. А дальше двадцать пять километров "гравийки" - густо пересыпанной крупной галькой отвратительной "дороги". Булыжники из - под колес встречных машин барабанят по дверцам и крыше "Москвича" и даже по его ветровому стеклу, оставляя на нем выщербины, словно от "бандитских пуль". Колеса тонут в глубоких колеях, и "Москвич" буквально ползет на "пузе" по межколейной гравийной гряде. Кто придумал такие "дороги"? Мне до сих пор не понятно, почему такое головотяпство, на "ремонт" которого ежегодно тратятся немалые деньги, в России вообще называют "дорогами"? Это не дороги. Это - Божье наказанье за какие-то тяжкие грехи. Невольно вспомнились немецкие автострады - гладкие, словно зеркальное стекло, прямые как стрелы, и ни встречного, ни поперечного движения. Машина мчится по автобану не шелохнувшись - ставь на "торпедо" полный стакан воды и можешь быть спокоен - не прольётся ни капли. Не знаю, в каком состоянии находятся сейчас эти автобаны, но именно такими они были, когда мы с боями вошли в Германию в 1945 году.
Все познается в сравнении. И дороги тоже. А уже о дураках и говорить нечего
Наконец кончилось это мученье, и мы добрались до Кононово - крупного речного затона - одной из баз для зимней стоянки кораблей Енисейского пароходства.
Место это очень красивое. Расположен поселок прямо на берегу Енисея. Вокруг хорошо ухоженный, расчищенный от валежника, и избыточного подроста таежный лес и поля Норильского совхоза. А в двух километрах от поселка прекрасное, глубокое, похожее на отрезок реки лесное озеро со смешным названием "Дурново". Могучие, трехсотлетние кедры купают отражения своих широких крон в кристально чистой его воде, тишина и залитый щедрым летним сибирским солнцем покой. Все вокруг зовет тебя расслабиться, дышать и наслаждаться...
Ан, нет! Не идет у меня из головы этот старинный енисейский тракт. И словно в тумане бредут и бредут предо мной закованные в кандалы, забытые Богом каторжане. И сердце щемит, и щемит, словно бы это не они, а я бреду, звеня кандальными цепями по этой страшной дороге слез, в заполярье, в далекие края вечной мерзлоты и белого безмолвия.
А на другом, на крутом берегу Енисея "... во глубине сибирских руд..." есть большой подземный город, где сторонним делать нечего, и куда ведут совсем другие дороги, еще более страшные, чем этот старинный Енисейский тракт.
* * *
ЭПИЛОГ
Все суета-сует. И жизнь тоже. И пока мы суетились в этой суете, она незаметно начала прибавлять скорость, пошла-поехала все быстрее и быстрее и, наконец, помчалась так стремительно, что не успели мы и оглянуться, как дочки стали солидными дамами, внуки защитили доктораты в престижных Университетах Англии и Штатов, а внучка превратилась в красивую, стройную девушку, на которую стали заглядываться взрослые парни.
Старость подкралась тихо, исподволь, не торопясь. Ан глядь, а нам уже перевалило за шестьдесят, за семьдесят, а вот уж и далеко за восемьдесят. И совсем уж седой, как лунь, и молодежь в автобусах места почтительно уступает. Словом, как ни печально, но мы давно уже "едем с ярмарки".
А вот уже и с кафедры ушел. Вот и сердечко стало шалить, и "бабахнула" пара тяжелых инфарктов, и еще несколько раз "подсыпало", и в столе появился отдельный ящичек для всяческих нитроглицеринов, кардилов, и какой-то еще аптечной пакости, без которой выходить на улицу стало опасно. Ну и всякие там аденомы, карциномы, и прочая онкология, проктология и урология. И вот уж "без очков не слышу", и зубы в стакане, и девушки уже не смотрят, и как-то исподволь "...огонь в душе угас, и сердце охладело...".
Посмотришь на себя в зеркало, и плюнуть хочется. И настроение какое-то осенне-есенинское, дождливо-слякотное, и делать абсолютно нечего, и некуда себя девать. Ни целей, ни стремлений. И сам ты никому и на дух не нужен.
И все эти кандидатские и докторские дипломы, доцентские и профессорские аттестаты, на которые ты угробил лучшие годы своей жизни, уже можно прибивать ржавыми гвоздями к внутренней стороне двери в туалете, и каждый раз, глазея на них, вспоминать Баркова:
Блажен, кто может поутру
Сходить ни низ без понужденья.
А тут еще все эти перестройки, переделки, перестрелки, "Память", "Сионские Мудрецы", и всякое другое "жидоедство". И почти все российское еврейство, словно стадо тупых баранов, бросившихся вслед за козлом - провокатором с обрыва в пропасть, помчалось, очертя голову, "за бугор", на "Историческую Родину". И мы туда же...
Но, одно дело - молодые, у которых все еще впереди, и силы, и здоровье. Ну, а мы-то, глубокие старики? Просто уму непостижимо, как можно было всё бросить - крышу над головой, налаженный быт, могилы родителей, языковую среду, знакомых и друзей, и вот так, бездумно, не имея ни малейшего представления о стране, куда мы едем, забыв о возрасте и пошатнувшемся здоровье, без каких-либо собственных средств к существованию и какой-либо поддержки, по сути, нищими, голыми и босыми, как в омут головой. Бултых!
И камнем на самое дно, с полной потерей социального, экономического и профессионального статуса, превратившись в одночасье в настоящих бомжей, не имеющих своей крыши над головой, и, стало быть, постоянного места жительства, в слепо-глухо-немых (не умеющих ни писать, ни читать, ни разговаривать на языке своих далеких предков, и не понимающих, что тебе говорят), и вообще, в "олим хадашим ми руссия", то есть в людей второго сорта.
Непостижимо! Воистину, когда Бог хочет покарать человека, он лишает его разума.