Пустеют деревни. Вот и в Боровой осталось всего тридцать дворов, где ещё дымят трубы долгими, сибирскими зимами.
Доживают в ней свой век старики, не желающие переезжать в городскую суету, а кому и податься некуда.
Егоровна восьмидесяти лет и Ульяна, на тройку лет её моложе, всю жизнь соседствовали. В любви жили, друг на дружку не злобились. Обе они вдовые и, живя одними заботами, помогали друг другу.
Осень выдалась дождливая, и несколько солнечных деньков, подаренных ею, впору пришлись на копку картошки.
Сначала решили копать у Егоровны - у неё больше посажено.
Рано утром Ульяна, накормив небольшое хозяйство - кота с собакой, да с десяток курей, поспешила на помощь к подруге.
- Здоровенько! Бутылку-то припасла?
- Ты сначала заработай!
- Вот дурья башка! Я про оплату Ивану за то, что картошку в погреб опустит.
- Припасла, а как же?! И нам с устатку останется.
- Где лопата-то? Подкапывать пойду, пока ты мешки да вёдра собираешь.
Сухопарая высокая Ульяна и впрямь была как двужильная. Сама, без найма, управлялась с заготовкой дров на зиму. Егоровна только в поленницу укладывать помогала.
На хорошо удобренной земле картошка нынче уродилась на славу, впрочем, как и всегда. Закончив подкапывать, соседка присоединилась к Егоровне.
- Ты бы отдохнула... - еле разогнула спину пышнотелая Егоровна.
- Отдохнём, когда сдохнем.
На солнышке, желтея боком, уже подсыхало мешка два отборного картофеля.
- Егоровна! А чо это вчерась у магазина вроде милицейская машина стояла? Тьфу ты... полицейская, - никак не привыкну.
- Дак ты чо, не слыхала чо ли?
- Да нет, а чо случилось-то?
- Валентина со своим мужиком, которого она приняла, когда Генку посадили, вчерась картошку выкопали. Вечор после баньки выпили немного с устатку. Ты знаешь Валька-то песенница. Ну и заспевала она после рюмочки: "Шумел камыш" - "Цвела калина". Мужик ейный подпевал. Хорошо так сидели... А тут нате! Дверь распахнулась и на пороге Генка нарисовался....
Егоровна понесла в общую кучу наполненное ею ведро.
- Ну?
- Чо, ну?
- Заявился Генка... дальше-то чо?
- Ну и вцепился он в ейного мужика. Как его... Виктор, чо ли?
- Ну?
- Да не понужай ты, торопыга. Ножом Генка-то Виктора пырнул.
- Насмерть, чо ли?
- Никто пока не знат. Генку-то забрали, а Виктора "скорая" увезла.
- А вызвал-то кто?
- Генка-то вначале, для куража, в магазине у Лидии бутылку взял. Она, продавщица-то, и почуяла неладное. Маненько погодя закрыла свою лавку и к Вальке... а там: Виктор на полу, кровища... Валька орёт дурниной, а Генка перед ней ножом трясёт. Он Лидку-то увидел и бежать... а она обратно в магазин - звонить. Генку-то скоро нашли: недалеко утёк, в погребе у Вавиловых схоронился - собака ихняя выдала.
- Господи! Страсти-то какие! - перекрестилась Ульяна. - А ты-то откуда узнала?
- Так, Лидка и рассказала, когда я за платой Ивану ходила. По темноте уж дома у неё брала водку. У тебя света не было, я и не стала тревожить.
- Жалко Вальку-то. Только вроде жить начала и на тебе....
- Жалко. И Виктора - вдовца - тоже. Хороший был, самостоятельный, сколько всего переделал-то, пока с Валентиной жил.
- Почему был-то? Живой он может...
- Дай-то Бог.
- А чо он припёрся Генка-то? А Егоровна? Валентина-то почитай два года, как развелась с ним.
- А шут его знает... можа, жить негде, можа, ревность покоя не давала. Самолюбивый он, Генка-то, горячий. Валька не раз была им не по делу бита. Доброй-то жизни с ним она и не знала. Только с Виктором свет и увидела.
Притомились старушки, а вида друг другу не показывают. Но глаза, как говорится, боятся, а руки делают. Вот и последний рядок выкопан.
- Ну чо, Егоровна, "ура" кричать будем?
- Чай, не маленькие, да и с нашими голосами... только сидеть в туалете и отвечать: "занято". Ты иди, Ульянка, подтопи банёшку, приставь картошку варить, пока я подсохший картофель в мешки ссыпаю, да прикрываю на ночь.
- А опускать-то... за Иваном не пойдём?
- Утречком схожу. Сил уже нет.
- Ну ладно, коли так. Сил и правда не осталось - спинушка разламывается, ноги трясутся. "Копальщицы", едрит твою....
Соседка за день поубавив в росте, шаркая калошами, поплелась топить баню.
Распухшие руки Егоровны плохо чувствовали края мешка и, ссыпаемая в него картошка, к досаде старушки, большей частью сыпалась мимо.
Удовлетворённые сделанной хоть и с горем пополам работой, разомлевшие после баньки хозяйка и помощница сидели за накрытым столом. На широком блюде дымилась паром картошка, оливковые огурчики пряно пахли чесноком и укропчиком, румяной корочкой дразнили поджаренные ломти сала. Около каждой стояли заполненные водочкой тридцатиграммовые рюмки.
- Хорошо-то как! Давай, Ульянка, выпьем за урожай, и чтобы Бог дал нам силы на завтра!
- Выпьем, Егоровна, и споём нашу любимую: "По муромской дорожке..."