В канун Рождества закутанный в морозную дымку город просыпался медленно и неохотно.
Первыми на остановки потянулись те, кто работал и в выходные дни. Вслед за ними хмурые, невыспавшиеся родители, с выражением безграничного терпения на лицах, потащили своих заспанных ребятишек на новогодние утренники.
И только ближе к полудню улицы оживились по-настоящему. Народ вышел прогуляться, а заодно пополнить запасы слегка отощавших холодильников - предстояла ещё одна праздничная ночь.
Магазины услужливо зазывали яркими рекламными вывесками, ублажали покупателей остатками изобилия и приятной музыкой, а те, вдумчиво выбирая, неспешно бродили вдоль полок с товарами - от предновогодней суеты и ажиотажа не осталось и следа.
Между тем короткий зимний денёк наполнился вечерними сумерками. Разноцветные огни фонарей и праздничных гирлянд быстро сгустили их, превращая окружающую действительность чуть ли не в театральные подмостки, где вот-вот должно было разыграться волшебство рождественской ночи. Неясное предчувствие чего-то удивительно хорошего, что непременно случится с началом грандиозного спектакля, создавало атмосферу всеобщей благодушной рассеянности. Может быть, поэтому и осталось незамеченным появление на сцене нового персонажа.
Это была женщина неопределённого возраста и бомжеватого вида. Привычно сутулясь и зябко подрагивая всем телом, она подошла к супермаркету - не самому крупному по теперешним меркам, но зато работавшему круглосуточно - и встала у дверей. Брови вздёрнуты в страдальческом изломе. Глаза опущены. Рука, протянутая в просящем жесте, торчит из потрёпанного рукава старой, не по размеру большой куртки ровно настолько, чтобы видно было худое запястье.
Ольга нищенствовала не первый год и была в этом деле настоящим профи. Она не приставала к людям, не клянчила назойливо, и без того вся её фигура излучала такое отчаяние, такую безысходную тоску, что одним видом своим уже являла немой укор сытому благополучию проходивших мимо покупателей.
Конечно, пагубные пристрастия, отложившие глубокий отпечаток на её лице, некогда красивом, а теперь окончательно обрюзгшем, читались на раз, как и все её неутолённые низменные чаяния. Но она и не скрывала ничего, не пыталась произвести впечатление лучше, чем того заслуживала.
Да, деньги ей нужны не на билет до дома, не на дорогостоящую операцию и не на хлеб для голодных ребятишек, а на выпивку. Останется ещё и на закуску - хорошо, нет - она не будет в претензии. А вы, господа хорошие, разве не за тем же пришли в магазин? Ну, так и не учите её жить, просто подайте, кто сколько может, и идите себе.
Ольга давно заметила, что такая откровенность бесстыдно обнажённой порочности работает лучше самой слезливой лжи. Какой билет? Какое лечение? Людям не нравится, когда их так явно обманывают. А вот если на бутылку не хватает, то почему бы и не добавить - праздник же как-никак, а от сумы да от тюрьмы у нас никто не застрахован.
Естественно, подавали не все. Кто-то, стекленея взглядом, торопился пройти мимо, кто-то даже брезгливо морщился. Но тем не менее тонкий ручеёк мелочи всё же струился из кошельков и портмоне в протянутую ладошку нищенки.
Ссыпая монетки в карман видавшей виды куртки, Ольга скороговоркой благодарила, мысленно подсчитывая, и снова протягивала руку, всё так же не поднимая глаз не от стыда или смущения, как могло показаться, а исключительно из боязни выдать ненароком своё насмешливое презрение к подававшим.
Она вообще презирала всю людскую породу, но особенно тех, кто подавал. Что может быть легче? Осыпал звенящей милостью опустившегося и, кроме бутылки, ни в чём по-настоящему не нуждающегося человека, и всё - можешь гордиться! А как же? Помог!
Ольга поёжилась, пытаясь согреться. Она совершенно закоченела и отчаянно хотела выпить. На пузырь палёнки у неё уже было, до второго не хватало совсем чуть-чуть. Надежды добрать недостающее было мало - на улице окончательно стемнело, мороз усилился, и поток покупателей резко пошёл на убыль. Автомобильная стоянка у магазина почти опустела.
У дальнего края парковки показались Борян с Тосиком. Оба угрюмые. В потёмках глаза горят на заросших мордах - ни дать ни взять два облезлых помойных кошака.
Борян посмотрел вопросительно и кивнул, подзывая. Ольга, сама только что подумывавшая уходить, отрицательно мотнула головой. Раз припёрлись встречать её, значит, сами пустые - надо на второй пузырь добирать. "Придурки, мать их!.." - разозлилась она, но, заметив движение за стеклянными дверями супермаркета, быстро прикрыла глаза и снова подняла опустившуюся было руку.
Из светящейся глубины торгового зала к выходу, катя перед собой битком набитую тележку, шла молодая пара с двумя детьми.
Мальчик лет шести выскочил из магазина первым и сразу побежал к машине. Отец, протолкнув тележку с продуктами сквозь дверной проём, поспешил за ним. Мама с дочкой вышли последними.
Девочке было на вид года три-четыре. Мать вела её, придерживая сзади за отороченный белым мехом капюшон голубого пуховичка. Сама же малышка с восторгом рассматривала большой ёлочный шар, держа его обеими руками. На призывы матери глядеть под ноги она лишь согласно угукала, не в силах оторвать взгляда от чудесной игрушки.
В неверном свете уличных фонарей огромный шар из тёмно-синего стекла таинственно поблёскивал. На самой его макушке сидела металлическая шапочка с петелькой. Сразу под шапочкой начиналась россыпь сверкающих звёздочек, плавно переходящая в матовую россыпь снежинок. На пузатом боку звёздочки и снежинки расступались, давая место утонувшему в сугробах бревенчатому домику в окружении мохнатых зелёных ёлок. В окошке домика горел свет, из трубы шёл дымок.
"Интересно, кто там живёт?" - гадала малышка. Ведь кто-то же слепил снеговика у крылечка. Слепил и ушёл в домик, зажёг свет, затопил печку... А снеговик остался под ёлками и теперь смотрел на девочку из своего уютного мирка, явно волшебного, и улыбался загадочно. Он-то знал, кто в домике живёт, а она - нет!
Её фантазия, дорисовывая недостающие мелкие детали, делала сказочную картинку почти живой, почти реальной. И всё же чего-то не хватало, совсем чуть-чуть. Но без этого "чуть-чуть" никак не получалось заглянуть в окошко!
Малышка вздохнула, и в морозном воздухе улицы перед ней повисло белое пушистое облачко. Девочка глянула сквозь него и ахнула: вот она - сказка! Искрится на ветвях покрытых инеем деревьев, сверкает радугой в расплывшихся разноцветными пятнами огнях ночного города. Даже светофор на перекрёстке стал выглядеть теперь совсем по-другому, по-сказочному.
Продолжая восхищенно разглядывать открывшееся ей фантастическое слияние двух миров, девочка, легонько подталкиваемая матерью, сделала несколько шажков вперёд и увидела Бабу-ягу, тянувшую к ней свою страшную костлявую руку!
Малышка круто развернулась и прижалась к матери, зарываясь лицом в мягкий ворс её шубки.
- Что ты, маленькая? - удивилась мать.
- Там Баба-яга! - не отлипая от неё, пояснила кроха.
- Где? Что ты выдумываешь, Оленька?!
- Вон она, - девочка, всё ещё уткнувшись в шубу матери, не глядя, оттопырила ручку в сторону Ольги.
Мать и сама уже догадалась, о какой Бабе-яге речь. Поняла это и Ольга. Взгляды женщин встретились. Ольга усмехнулась с горькой иронией.
Молодая мама смутилась.
- Ну что ты, глупенькая, - стала успокаивать она, бережно отстраняя малышку и наклоняясь к её лицу. - Это же просто тётенька, а никакая не Баба-яга.
- Она хочет меня схватить, - прошептала девочка, косясь на нищенку.
- Нет, милая, - мать тоже понизила голос, - тётя просит денежку.
Спокойная невозмутимость матери рассеяла страх, и глаза малышки засветились любопытством.
- Зачем? - спросила она.
- Ну-у... наверное, ей хочется купить... - мать замялась, стараясь дать дочери понятное для её возраста объяснение, увидела, как бережно держит малышка нарядную ёлочную игрушку, и уверенно продолжила: - Такой же шарик, как у тебя.
Мать попала в точку. Для девочки в этот момент не было ничего более естественного и понятного, чем желание иметь такой же, как у неё, волшебный шарик.
- Мы же дадим тёте денежку? - с надеждой спросила Оленька.
Мать была совсем не против подать что-нибудь попрошайке в подкрепление своих слов, да и просто в качестве воспитательного элемента. Но оказалось, что в карманах шубки, как назло, нет ни копейки, а сумочку вместе с продуктами укатил в тележке муж.
Молодая женщина виновато развела руками.
- У меня нет денежек. Пойдём, милая. В следующий раз дадим. - Она взяла дочку за руку и, увлекая за собой, повела к машине. - Пойдём, Оленька. Папа ждёт.
- Оленька... - чуть слышно прошептала нищенка и повторила протяжно: - Ооолееенькааа...
Губы её едва шевелились и не только потому, что замёрзли. Странно было произносить это слово из такого далёкого, такого невозвратного прошлого и не менее странно было слышать его звучание.
Ольга и забыла совсем, сколько в нём заключалось любви и тепла. Многие годы она прекрасно обходилась без этих чувств и даже радовалась холоду, воцарившемуся в душе. Он превратил её сердце в ледяной монолит, где в реки непролитых слёз намертво вмёрзли груды тяжёлых, как камни, обид и разочарований.
И вот, всего одно слово, да к тому же ещё не ей адресованное, а ледяная глыба, казавшаяся такой несокрушимой, начала вдруг стремительно таять.
И это было больно! Так больно, что хотелось кричать, реветь в голос, и Ольга жадно глотала вязкий от мороза воздух, надеясь хоть с его помощью остудить непонятное жжение в груди и унять наконец непривычную резкую боль.
Держась за материну руку и послушно семеня за ней к машине, девочка уже не могла рассматривать шар. Слишком он был большой, одной рукой можно и не удержать.
Да и что толку? Сказка опять исчезла. Оленька скосила глаза на игрушку. Вон и картинка стала совсем плоской. Девочка оглянулась. И тётенька возле магазина перестала походить на Бабу-ягу.
Но теперь-то Оленька знала, как можно вернуть сказку. Она глубоко вздохнула и, увлекаемая матерью, вошла в повисшее перед ней морозное облачко.
И ведь получилось! Мир снова заискрился волшебством. Оленька посмотрела на шарик и сразу всё поняла. Как же она раньше не догадалась? Это же избушка Бабы-яги! Стоит на краю леса, как ей и положено, а курьих ножек не видно, потому что они в снегу утонули - вон какие сугробы там навалило!
Мать отпустила дочку, собираясь посадить её в машину, но та неожиданно увернулась и затопала обратно к магазину.
- Оля, ты куда?!
- Я сейчас! - не оборачиваясь, прокричала малышка.
Крепко прижимая к себе игрушку, она подбежала к ступеням крыльца и стала забираться по ним, таким неудобно высоким, что приходилось опираться одной рукой прямо о покрывавшую их снежную наледь. И всё же, поднявшись на последнюю ступеньку, Оленька поскользнулась. Нищенка охнула, с трудом превозмогая боль в груди, потянулась к ребёнку, но девочку уже подхватила сзади подоспевшая мать.
- Оля, что за фокусы?! - строго спросила она.
- Я хочу отдать... тёте. - Малышка показала матери ёлочный шар. - Можно?
- Так бы сразу и сказала! Конечно, можно, - мать улыбнулась. - Иди отдай.
В мерцающем сквозь морозную дымку сказочном мире девочка вновь видела перед собой Бабу-ягу, но уже не боялась её, потому что у той по щекам текли слёзы и она стала совсем не страшная.
Ольга растерялась. Обе - и мать, и дочь - выжидательно смотрели на неё. Глаза малышки сияли радостной уверенностью: огромный стеклянный шар - как раз то, что ей, Ольге, больше всего сейчас нужно. Боль в груди мешала сосредоточиться и подобрать такие слова, чтобы отказаться и не обидеть ребёнка. Но, взглянув на мать, поняла, что этого и не следует делать.
Молодая мама была и удивлена поступком дочери, и горда за неё безмерно, и, сознавая в то же время всю бесполезность такого подаяния для нищей, очень боялась, что та своим отказом или каким-нибудь неловким словом всё испортит.
С большим трудом Ольга подняла руки, ставшие вдруг такими странно тяжёлыми, машинально шаркнула ладонями о куртку и, сложив лодочкой, протянула к малышке, принимая бесценный дар.
- Ну, вы скоро там? - донёсся с парковки недовольный голос отца семейства.
Молодая женщина встрепенулась.
- Идём, идём! - откликнулась она и, подхватив дочку на руки, поспешила к машине.
Ольга смотрела им вслед до тех пор, пока из-за плеча матери выглядывала улыбающаяся мордашка девочки. Но вот малышку запихнули в машину, и дверцы захлопнулись. В груди у Ольги что-то то ли оборвалось, то ли лопнуло, и боль, как ни странно, прошла.
Автомобиль, тихонько пофыркивая, уехал, и ей тоже можно было уходить. Она устала, так устала, что не рассказать словами, да и ловить у магазина похоже больше нечего.
Ольга повертела в руках подарок девочки. Надо же, всего лишь ярко раскрашенная стекляшка, но вот она держит её и, кажется, ощущает тепло детских ладошек. Тёмно-синее небо, россыпь звёзд, заснеженный лес и избушка на краю... совсем, как их домик в деревне, где они жили с мамой...
"Мама... - Сердце опять защемило, и слёзы потекли с новой силой. - Мамочка!" Единственный человек на свете, для которого она так навсегда и осталась Оленькой. Милая, добрая, улыбчивая. Сколько помнила Ольга, мама ни минуты не оставалась без дела, вечно она то у плиты возилась, то что-то мыла, чистила, шила, наводя красоту и уют в их семейном гнёздышке. Всё для неё, для любимой доченьки, а она, глупая, только и мечтала, как бы оттуда упорхнуть!
Интересно, кто теперь живёт в их доме? После смерти матери Ольга, не задумываясь, продала его за бесценок, словно отмахнулась. Она ж тогда богатая была. Зачем ей какая-то завалюха в деревне? Ненужная мелочь из прошлой жизни! У неё и так всё в шоколаде - денег и амбиций хоть отбавляй, а впереди ожидало и вовсе лучезарное будущее. И вот... Осталась ни с чем. Никому не нужная, неприкаянная.
- Как жить дальше? Куда податься?..
Давным-давно Ольга перестала даже мысленно задавать себе такие вопросы, потому что ответ на них был слишком уж очевиден - никто и нигде её не ждёт!
Острое чувство одиночества навалилось и вместе с неимоверной усталостью придавило так, что снова захотелось завыть в голос. Хоть бы услышал кто! Пришёл и... пожалел.
Сил хватило только на сдавленный стон, а откликнулся на него лишь церковный колокол.
Храм был через два дома вниз по улице, и колокольный звон, растекаясь в морозном воздухе, призывал негромко, но настойчиво, напоминая всем и каждому: придите, откройте сердца свои, и будет вам и любовь, и прощение.
Ольге представилась церковь в сиянии праздничных огней, и люди, толпившиеся внутри и снаружи на крыльце, и как сквозь распахнутые двери притвора вместе с теплом и светом изливается в морозную ночь благостное песнопение.
Вряд ли там её ждут, конечно, но не прогонят - это точно. Уже хорошо. А если прогонят... Ну, значит, замёрзнет где-нибудь под забором - всё лучше, чем такая жизнь! Вернуться в заброшенный барак, где обитала последнее время, она уже не сможет - просто не дойдёт. Да и нечего ей там делать с таким-то подарком. Не место ему в том гадюшнике!
"Может, и Оленьку увижу ещё разочек. Они вроде тоже в ту сторону поехали. Наверняка к всенощной собрались, недаром ведь ребятишки не спят в такую поздноту". - И Ольга, не раздумывая больше, направилась к храму, с трудом волоча непослушные ноги.
Подаренную малышкой ёлочную игрушку она так и несла в руке, не чувствуя холода. Наоборот, отражая фонарный свет, шарик, казалось, всё продолжал излучать тепло и, как ни странно, согревал. Чудеса, да и только!
"Ну, так ведь Рождество! Когда же ещё и случаться чудесам, как не в рождественскую ночь", - усмехнулась Ольга.
Скажи ей кто сегодня утром, что вечером она пойдёт в церковь, - ни за что бы не поверила, ещё бы и посмеялась, а оно вон как обернулось!
"Да, давненько я там не была. Разуверилась потому что. А может, и не верила никогда по-настоящему. Но молилась, было дело. Только не помогло. Вот тогда, наверное, и разуверилась совсем. Хотя... Не о том молилась! Хоть и истово, но не о том".
Тогда она всё больше кары призывала на голову своего вероломного любовничка. Сбежал паразит, обобрав их с мужем до нитки. И так ловко гад её подставил, что и не оправдаешься.
У мужа сразу инсульт. Даже скорой не дождался, умер. Ну ещё бы! В один день узнать и об измене горячо любимой супруги, и о полном разорении. Такие потрясения в его возрасте обычно летальным исходом и заканчиваются.
Вот только Ольга рассчитывала, что, когда это произойдёт, она будет со своим молодым красавчиком бойфрендом где-нибудь далеко-далеко, на лазурных берегах, откуда вернётся безутешной, но сказочно богатой вдовой и на законных основаниях возглавит компанию.
Просчиталась. Благодаря стараниям того самого бойфренда через подставных лиц ушёл к конкурентам принадлежавший мужу контрольный пакет акций, на его личных счетах остались одни сплошные нули, а её вина была так очевидна, что не требовала доказательств. В общем, хорошо, что не посадили, а только вытряхнули из жизни, забрав всё движимое и недвижимое.
Воспоминания о роковых событиях тех дней всплывали перед мысленным взором Ольги такие яркие, такие живые - будто это случилось вчера. Ох и натерпелась же она тогда! Страх и отчаяние не отпускали ни на мгновение. Но самым главным, всё подавляющим чувством была лютая злость: на любовника, оказавшегося более ловким аферистом, на себя - это ж надо так бездарно подставиться! Даже на мужа злилась за то, что умер и его все эти передряги уже не касались. До сих пор, кстати, интересно, что его больше потрясло: её измена или то, что его обокрали? Злилась на друзей и знакомых, которые в ответ на просьбы о помощи лишь разводили руками, на совет директоров - крохоборы!..
"В общем, на весь белый свет злилась, потому и молилась не о том... Да и не тому! Разве Он может понять такое?! Для этого надо быть женщиной! Вот Пресвятой Деве и надо было молиться! И не кары просить для врагов своих - чёрт с ними, в конце концов сама во всём виновата - прощения надо было просить и помощи! - жёстко подытожила Ольга череду непрошеных воспоминаний. - Теперь-то что... Теперь уж поздно молиться. Опустилась - ниже некуда. Одно слово - Баба-яга. - Ольга горько усмехнулась. - С такого дна даже Богородице не под силу будет поднять. Да и молитвы все давно поперезабыла. А ведь знала когда-то... Как же там?.. Богородице Дево... радуйся... Да, кажется так. Точно!" - И забормотала вслух, упорно отыскивая на задворках памяти нужные слова:
- Богородице Дево, радуйся... Благодатная Марие, Господь с Тобою... благословенна Ты... в жёнах... А нет, не так - в женах. Да, в женах! И благословен плод чрева Твоего... яко... яко Спаса родила еси душ наших!
Закончив молитву, Ольга с облегчением вздохнула и перекрестилась, глядя на распахнутые двери храма: "Дошла..."
Как она и предполагала, люди толпились даже на ступеньках крыльца, но не густо - при желании можно было и внутрь пробраться. Только зачем? Вон она, благодать, изливается из притвора прямо по людским головам вместе со светом, теплом и чудесными голосами певчих.
Спины стоявших на крыльце согнулись в земном поклоне, и Ольга даже зажмурилась, таким ярким показалось ей золотое сияние свечей, многократно отражённое в драгоценных окладах икон. Она успела сделать всего лишь один шаг ему навстречу, как кто-то грубо схватил её за плечо.
- Ты куда это намылилась, подруга? - прохрипел Борян.
Он развернул её лицом к себе, крепко уцепив за куртку. Тосик топтался рядом.
Ольга даже не попыталась высвободиться, чувствовала, сил на это всё равно не хватит. С тоской вглядываясь в багрово-сизое лицо Боряна, нависшего над ней, только и смогла, что прошептать:
Он собирался ещё что-то сказать, но Тосик дёрнул его за рукав, кивком показывая на мужика с паперти, пристально наблюдавшего за ними.
Боряну достаточно было одного взгляда, чтобы оценить ситуацию. Они находились на чужой территории и связываться с местным смотрящим могло оказаться себе дороже. Корефан его тоже всё правильно понял и, не дожидаясь приятеля, стал пятиться к калитке в заборе, огораживавшем церковный двор. Борян рванул Ольгу к себе.
- Деньги давай, сука, и вали куда хочешь, - прошипел он, запуская руку в карман её куртки, выгреб мелочь, проверил другой карман. - А это что?
Он выхватил у Ольги игрушку, с недоумением покрутил, соображая, и со злостью отшвырнул.
Шарик, плавно вращаясь, полетел к воротному столбу медленно, очень медленно, как бывает во сне или в кино, когда наступает особо драматический момент и кажется, что всё ещё можно исправить, стоит только шаг сделать, руку протянуть. Вот и Ольга попыталась, но закоченевшее тело двигалось ещё медленнее, и на какую-то долю секунды она опоздала, ухватив лишь морозный воздух, а шарик, всё так же неторопливо крутясь, подплыл к кирпичному столбу и... раскололся.
Прежде чем выскользнуть за калитку, Борян недвусмысленно пригрозил:
- Приползёшь ещё, тварь, никуда не денешься, тогда и поговорим!
Но угроза его повисла пустым звуком, таким незначительным, что Ольга даже и не услышала её на фоне стеклянного грохота и звона, с которым разбился, точно взорвался, шар, а вслед за ним и весь мир разлетелся вдребезги. Его тёмные рваные куски смешались со сверкающими осколками волшебного шара и закружились в замысловатом танце, совершенно невероятным образом отражая события её жизни - действительные и те, которые так и не состоялись.
Ей не было нужды всматриваться в беспросветную тьму разорванной ночи, всё, что происходило там, она уже прожила однажды. Каждый эпизод, каждая, даже незначительная деталь острыми занозами сидели и в памяти, и в сердце. А вот жизнь, разворачивавшаяся в сверкающих осколках волшебного шара, была как раз той, что не состоялась, а потому - пусть и узнаваемой, но неведомой. Затаив дыхание, забыв обо всём на свете, Ольга заворожённо следила за её отражением.
Вот они с одноклассником Пашкой стоят на обрывистом берегу реки. Только что сбежали со школьного выпускного бала, и Пашка, набравшись духу, признаётся ей в любви. Тогда, в реальной жизни, она в ответ посмеялась над ним, твердо решив для себя, что парень из простой семьи, с весьма скромным достатком, ей не пара. Но сейчас всё происходит иначе. Она не смеётся над Пашкиным признанием и вслед за ним взволнованно повторяет торжественную клятву всегда быть вместе.
А вот на маленьких острых осколочках проводы. Сначала Пашку провожают в армию. Потом она уезжает в город поступать в институт.
Дальше на длинной и узкой, как полоска, стекляшке её учёба. И здесь всё выглядит совсем не так, как было когда-то. В действительности Ольга прожила эти годы одинокой волчицей. Охотясь за богатым женихом, без устали рыскала по ночным клубам и модным тусовкам, пока не нашла наконец своего папика, удобного во всех отношениях - и денег много, и влюбился в неё без памяти, и старый совсем. После замужества доучиваться уже не видела смысла - диплом ей и так выдали.
А оказывается, всё могло быть совсем по-другому, и она с интересом всматривалась в мелькавшие перед ней картинки вольной и беззаботной студенческой жизни, с дружбой навек и ссорами навсегда, с ночными зубрёжками под голодное урчание пустых животов, с бесшабашными пирушками в день выдачи стипендии. И письма, письма, письма, написанные крупным Пашкиным почерком, полные любви, грусти и ожидания счастья.
И вот на почти идеально круглом осколке их свадьба. За составленными в ряд столами все свои, деревенские: родители, близкие и дальние родственники, друзья. Им кричат "горько!", и они с Пашкой целуются у всех на виду долго и по-настоящему, хоть и договаривались, что будут понарошку.
Ольга почти физически ощущает, как в жёстком корсете белого платья сладко и трудно бьётся её сердце от долгожданной близости с единственным любимым и любящим, и оттого, что впереди у них целая жизнь, большая и светлая, как вон тот осколок, почти вполовину шарика.
Ольга с нетерпением заглядывает в него и радостно улыбается открывшемуся видению, где они с Пашей выходят из магазина. Впереди бежит их сын, за ним Паша катит тележку с продуктами, а она идёт следом, придерживая за капюшон дочку Оленьку. Малышка как две капли воды похожа на неё в детстве.
Ольга смотрит то на мужа, то на детей. Сердце бьется по-прежнему сладко и трудно, так трудно, что становится больно. Она прижимает к себе малышку и замирает на крыльце магазина, боясь даже вдохнуть поглубже, чтобы не спугнуть ненароком чудесное видение.
На глаза набегают слёзы, но не те холодные, горькие и тяжёлые, что льются сами собой от горя и безысходности. Эти слёзы от радости, а потому лёгкие и лучистые. Мир от них становится светлее, тепло и покой разливаются по нему, а ещё безграничное счастье от края до края, до самых дальних и тёмных закоулков.
Сквозь эту светящуюся пелену Ольга видит какую-то неясную суету и слышит приглушённые, словно из далёкого далека доносящиеся, тревожные голоса:
- Смотрите, женщине плохо! Скорее! Помогите!
"Надо же... Бедняжка", - сочувствует Ольга незнакомке, но как-то слишком уж легковесно и мимолётно это у неё выходит. Так обычно сочувствуют нищему, попрошайке, торопливо подавая милостыню. Подадут и идут себе дальше. Вот и Ольга сейчас постоит немного, передохнёт и пойдёт дальше.
- Ну, скоро вы там? - доносится с парковки голос Паши.
- Идём! Идём! - откликается Ольга и, подхватив дочку на руки, спешит к машине.