Человек, попытавшийся заглянуть за грань реальности, уже сам по себе достоин уважениях. Хотя бы за смелость. Попытка анализа того, что лежит за пределом логически обоснованного мира, требует определенного взгляда на проблематику, определения проблематики, выработку метода. Иными словами, обращение к тематике Добра и Зла - это не игры в мораль и нравственность, а стоическая трудовая дисциплина, требующая отдачи и умения мыслить отвлеченно. Что же, "Сын Отца" выдерживает критический напор как с точки зрения литературной, банально-приземленной, так и с точки зрения демонологической - но с оговорками.
Выбранная автором проблематика лежит в четком срезе представлений о Добре и Зле, свойственных классической школе демонологов христианства. Аннулируя свойственную телемической каббале идею единства этих величин, по сути, художественная форма текста опирается именно на каббалистические представления о порядке вещей. Интересный и достаточно грамотно реализованный подход. Наталкиваясь на пласт дуализма, обладающий пристальным взглядом читатель, быстро находит зацепки для множества параллелей к иным идейным составляющим текста. Фактически, текст делится на три условно-логические сюжетные части: эпизод до появления доктора в доме; эпизод до появления Лилит в человеческом обличье; последующие события, вплоть до точки бифуркации, оставляющей читателю вопрос нравственного выбора.
Первая часть не содержит явных отсылок к каким-либо конфликтам, являясь, с одной стороны, экспозицией-завязкой для последующего текста, где в процессе происходит расстановка ключевых акцентов; единственным важным моментом, кульминацией данного отрезка текста, следует счесть эпизод с воспоминаниями мальчика - они явно определяют последующий текст.
Второй отрезок характеризуется конфликтом Вараввы и внешнего мира, содержит в себе множество философских посылок: к природе искусства (следует помнить, что в классической христианской догматике, все искусства - от Лукавого); к ответственности за принимаемые решения; к греховности абортариев. Разбор всего спектра проблем, поднятых в данном фрагменте, оставим на рассмотрение читателю, а остановимся на моменте конфликта.
Весь он сводится к противостоянию внутреннего мира главного героя с миром, его окружающим. Фактически, антагонизм с обществом и общественным мнением, стремительно выходит на первый план, оттесняя прочие конфликты на задний план. В кульминации эпизода мы видим первые посылки к внутреннему конфликту главного героя, что определит все последующее течение сюжетной канвы. Антагонистами выступают, фактически, все люди, считающие Варавву "не таким" - схематичность учителя и прочих образов, мелькающих перед глазами калейдоскопом, в данном контексте следует счесть не недоработкой, а сознательным "обезличиванием" для контраста, более выпуклой демонстрации "настоящего" врага Вараввы на данном этапе, выступающим катализатором произошедшей в дальнейшем реакции.
Третий этап развития сюжета, занимающий, фактически, половину текста - это этап внутреннего конфликта Вараввы с самим собой. Фактически, в данном случае конфликт между ним и миром вне уже не является определяющим: главный герой осознает свои силы и примиряется с ними, теперь дальнейший ход сюжета определяется его колебаниями между желанием, знанием и принятием знания. Фактически, речь идет о ретроспективе искушения Христова, с легким флером египетских казней. Закономерный финал - главный герой не проходит испытания - остается открытым, так как последнее слово Вараввы так и не было произнесено.
Рассказ аутентично смешивает дух современного мегаполиса с выдающейся стилизацией под канонические тексты, тем самым создавая чарующую атмосферу притчи-апокрифа. Огромное количество попросту выдающихся фраз, игра словами оставляет по себе исключительно положительное впечатление. Все имена в тексте являются говорящими, дающими дополнительное позиционирование каждой персоналии.
Вместе с тем, текст не лишен множества мелких недостатков. К ним следует отнести, прежде всего, невыдержанную структуру. Логически обоснованная третья часть, вместе с тем, является, все же, неоправданно затянутой, в виду чего наблюдается падение напряженности текста. Иными словами, график напряженности сценического действия рассказа не идеален: фактически, текст дважды набирает напряжение, что нельзя счесть удачным подходом и следует отнести, скорее, к недостаткам работы.
Сильные аллюзии на библейские трактаты, учения каббалы, гримуарную этику средневеквья, тем не менее, не столь глубоки, как могли бы оказаться. При детальном рассмотрении, становится понятно, что поименная отсылка к богословским трактатам является скорее штрихом к общей композиции, чем сюжетообразующим элементом. И если образ Лилит остается достаточно "каноническим", то Дула - лишь статический персонаж, введенный "для мебели" и не оказывающий на сюжет текста практически никакого действия. Т.е., возможно предположить, основываясь на природе Лилит, несколько вариантов развития событий без участия Дулы. Потенциально сильный образ остался незадействованным.
Сильнейшие посылки во второй части текста к природе искусств и их стихийных свойствах, не получают никакого развития в последующем тексте, оставляя нездоровее послевкусие и представляясь, скорее, недоработкой автора. Нельзя сказать, что это идет во вред тексту, но присутствие логического развития, по крайней мере, этой идеи сделало бы текст намного богаче.
В заключение, хотелось бы сказать, что текст однозначно удался и содержит немало действительно оригинальных авторских наработок. При этом, нельзя с однозначностью говорить, что текст идеален или хорош в высшей степени: множественные недосказанности, несколько неудачное распределение сцен, сжатая вторая и слишком затянутая третья часть повествования, статические герои, не "выстреливающие" возможными сторонними конфликтами... Вместе с тем, текст остается замечательной иллюстрацией совершенно небиблейской проблеме. И, даже будь убраны из него стилизации, демоны и одержимость, философский подтекст останется вне зависимости от того. И выбор Вараввы будет сделан - просто зависеть от него будет не судьба мира, а жизнь одного человека.