Осеннее утро разбудило меня холодом, пробирающим до кости. Открыв глаза, я не увидел ничего, в сырой, холодной, вырытой наспех землянке, было темно, лишь доносился храп еще спящих летчиков и возня техников на улице, которые, как мне казалось, вообще никогда не спали. Поежившись, я натянул на лицо шинель, и тут холод обжег мои ноги. Покрутившись несколько минут и поняв, что сон не придет, я вышел на улицу и первым делом посмотрел на небо, огромное и черное, на котором еще виднелись звезды. Спокойная погода будет сегодня, подумал я и зашагал к самолетам, возле которых постоянно крутились механики. -Доброе утро, отцы!- закричал я еще из далека, хотя какие они были нам отцы? Они были старше нас максимум лет на десять, пятнадцать. -Не спится, лейтенант?- спросил меня авиатехник закрепленный за моим самолетом, -сильно вас однако потрепало вчера, почти все ночь плоскость лотали, было как решето, странно, что вы до нас еще дотянули. Видимо чела пулеметная очередь прошлась. -Да, если бы снаряд попал, тогда бы уже и лотать не пришлось. -Хорошо еще гидрошланги и тяги не перебило,- спрыгивая с плоскости крыла сказал авиатехник - мы все сделали. Почти как новенький! -Спасибо, идете, отдыхайте. - Рано еще отдыхать, лейтенант, вот разгромим до конца фашистов, тогда и отдохнем, рано! Я неспешна пошел в сторону полевой кухни, у наших кашеваров было уже все готово. Шагая по фронтовому аэродрому я слышал, как трубили подъем, и все летчики выходили из землянок потягиваясь, зевая и корчась от холода. После завтрака будет общее построение а потом нам дадут задание. Дадут задание, но какое на сегодня? Я, да и все мы ненавидели эти минуты ожидания полетного задания, когда нервы у всех натянуты, будто бы расчалка на У-2. Ожидания картины всего дня, а иногда и нескольких дней, ожидания надежд на победу, на жизнь. Волнение вообще странная штука очень важно, пилот, сколько я за эти месяцы на фронте не наблюдал не волнуется перед боем так сильно, как перед получение боевого задания. И вот, наконец, нам объявляют, что мы сегодня вылетаем на прикрытия штурмовиков, которые пойдут наносить удары немецкой железнодорожной станции. Она не немецкая, она построена руками советских людей на то, что бы служить советскому народу, враги отобрали ее у нас, но ненадолго... Для истребителя нет ничего более неприятного, чем сопровождение штурмовиков, которые летят прямо у земли, раскрашенные в камуфляжный цвет, сливаясь с ней. Но это еще пол беды, мы любой ценой не должны допустить фашистов к ним, любой ценой. Этот самолет нужен для фронта, для победы как хлеб и вода. -Этот самолет, товарищи летчики, нужен нам как хлеб и вода, за штурмовики отвечаете лично!- строго сказал в конце объяснения боевого задания командир эскадрильи. Мы вылетим шестеркой, пролетим около двадцати километров до того места, где встретимся со штурмовиками, затем уже вмести с ними пойдем за линию фронта выполнять задание. Когда мы подошли к самолетам, уже светало. Як, освещенный лучами восходящего солнца, стоял как какой-то мифический зверь, грозный и быстрый. Казалось, что самолет ждал того часа, когда в него сядет человек, запустит двигатель, даст мотору полную мощность, и, наконец, выпустит его в его родную стихию. - Товарищ лейтенант, ну, что зададим им?!- подбежал ко мне мой ведомый.- -Поправь ремень, а то вид у тебя не уставной- сердито ответил я- Это твой второй боевой вылет, да? Так вот. Не лезь на ражен как в прошлый раз, не лезь и держись моего хвоста, еще раз вылезешь вперед меня...! Мальчишка, хотя такой же как и я, младше меня на несколько боев, боев... это намного больше, чем на много лет, эти несколько боев. -Слушаюсь, товарищ лейтенант, - опустив глаза, ответил он. - Еще как зададим, зададим так, что пожалеют, что на это свет вылезли! - решил я его подбодрить. Я подошел к своему самолету, у которого уже стоял авиатехник. - Товарищ лейтенант, самолет к полету готов, авиатехник старший сержант Никитин. Я запрыгнул уже давно привычным движением в кабину. Я снова в ней! Погладил рукою приборы, посмотрел в прицел. Сейчас в нем только восходящее солнце, сейчас в нем только наше небо, но очень скоро в нем появится враг, и тогда я выпущу по нему три килограмма расплавленного металла. Взял в руки ручку, проверил ее ход, проверил ход педалей. Техник протянул мне шлемофон, надев его, я подключил связь. О, как ее нам не хватало и не хватает сейчас! Связь или хотя бы наводка на цель по радио! Воевать, зная, что ты можешь всегда позвать на помощь или услышать призыв о помощи намного легче. Я начал запускать двигатель. Из выхлопных патрубков вырвалось пламя, двигатель взревел, и винт начал лупить лопастями воздух, я стал прибавлять газу. Обороты увеличились, двигатель приятно рычал. Командир звена уже выруливал на взлет, и вот настала моя очередь взлетать. Выдохнув и глубоко вдохнув воздух, я как готовый нырять в ледяную воду, стал прибавлять газу, самолет стал бежать по замершему за ночь полю, все время подпрыгивая. Вибрация в кабине возросла, все тряслось. Возрастало и волнение, но вот, я поднял хвост самолета, машина еще какое-то время пробежал по земле и оторвалась от нее. Тряска внезапно прекратилась, сразу же исчезло и волнение, уступив место смелому азарту. Самолет уходил от земли все выше и выше, подомной сначала бежал аэродром. А затем соседние поля и лесок. Пристраиваясь к командиру звена, я все время смотрел, за ведомым. И вот. Все группа была в воздухе, мы сделали круг над аэродромом пошли за нашими подопечными. Мы набирали высоту, чтобы потом превратить высоту в скорость. Треск, который слышался в наушниках шлемофона стал превращаться в подобие человеческих слов, а затем. Это подобие превратилось в голоса пилотов штурмовиков. Они, как всегда, ругались, что мы идем слишком высоко и далеко от них. И их можно было понять. Под нами лежала Сталинградская земля. Там, на западе за огромной рекой героический город мужественно сражался с врагом, который подошел к Москве, но не смог ее взять, и теперь рвался к Волге. К осени там не осталось целого ни одного здания, с высоты он напоминал огромное пожарище, и уже не было понятно, где наши, а где фашисты. Бои шли за каждый дом, каждый подвал, каждый квадратный метр нашей земли. Но адская жара боев, которая стояла в городе ни чуть не ослабевала в его небе. Фашисты нонами сбрасывали на него бомбы, разрушая уже то, что разрушено и уничтожая еще то, что не было уничтожено. Внизу горело все, земля, руины домов, да же Волга, хотя горела не вода, а нефть, которая находилась на ее поверхности. И в этом адском котле сражались и умирали люди. Тысячами в день. Под нами пробегали степи, которые казались нам то коричневыми, то серыми. Снег еще не выпал, но мы его ждали со дня на день. Уже было хорошо одно, мороз сковал грязевую кашу на раскисших от осенних дождей аэродромах и можно было без проблем взлезть с них и садится. Иногда под нами пробегали села, которые казали с высоты черными. Я запомнил на долго одну картину, по карте слева должна была показаться дорога, идущая на запад. Она должна была быть узкой, но то, что я увидел врезалось в память, дорога напоминала с высоты какую-то темно-серую реку, по которой что-то двигалось без остановок. Это были люди, солдаты, шедшие на фронт. Командир приказал всем, включая и штурмовиков лететь на предельно малой высоте, чтобы наша армия видела нашу авиацию. Мы специально снижали скорость, пролетая на дорогой, забитой людьми. Илы да же покачивали крыльями, на которых краснели наши красные звезды. Солдаты устали, устали от отступлений и им нужна была победа, такая же, как та, которую мы одержали пол года назад под Москвой, люди, большинство из которых встретят свою смерть в развалинах великого города должны были видеть мощь нашей авиации, должны были видеть красные звезды на самолетах, а не черные кресты со свастикой, и тогда им будет гораздо легче. После небольшого "парада" мы вновь стали забираться выше, в холодный мутнеющий с каждым часом осенний воздух, впереди нас была линия фронта. По полетному заданию целью была небольшая станция, от куда немцы подвозят людей и технику к фронту. Штурмовики должны были пробиться сквозь зенитное охранение и уничтожить составы с цистернами горючего. Поднявшиеся пожары должны будут доделать нашу работу, пожирая живую силу противника, которая по разведданным должна прибыть на станцию. Но так гладко и красиво было только на штабной карте, где зенитная артиллерия была только нарисованной. Немцы хорошо прикрывали этот кусок неба над станцией и в этом районе всегда висели у них истребители. До цели оставалось около пяти минут полета, напряжение с каждом минутой возрастало, как вдруг впереди снизу что-то застучало. Впереди группы стали вырастать и распускаться красивые желто-оранжевые цветы, которые через несколько секунд цветения превращались в дым. Но красота этих цветков была смертельной- это были разрывы осколочных снарядов, щедро наполнявшие небо своими осколками. Затем стало трясти, все сильнее и сильнее. -Внимание! Мы над целью, начинаем нашу работу!- послышался в шлемофоне сквозь хрип голос командира группы штурмовиков. Под нами серели железнодорожные пути, местами блеск рельсов сменялся желто-серыми утолщениями. Которые далеко тянулись. Это и были эшелоны противника. А вот и сама станция. Застучали пушки штурмовиков, что грохнуло под нами и нас подкинули горячие потоки воздуха- загорелись нефтяные цистерны, всю станцию заволок черный, плотный словно грязное черное одеяло дым, рокот пожарищ перекрывали трески зениток противников. Илы крутились под нами в смертельной для немцев карусели, поливая противника пушечным и пулеметным огнем, в этом черном дыму мы потеряли их из виду. Вдруг из дымы вырвался один самолет, за которым тянулся шлейф дыма- зацепили. Машина переваливаясь к одного крыла на другое неминуема шла на встречу с землей. Внезапно, в том месте, где кабина, что-то засветилось оранжевым светом, за тем из ее окон вырвался огонь, который объял всю машину, от двигателя до хвоста. Потом было столкновение с землей. У летчика не было ни единого шанса! Внезапно послышался голос командира: -Мессеры, мессеры, десять, справа, на три часа! Длиннотелые с желтыми носами, словно огромные осы они шли прямо на группу штурмовиков, внезапно, восемь машин прибавили гагу и пошли вверх, прямо на нас, желая ввязать нас боем, отрезать от наших грозных для пехоты, но почти беззащитных от маневренных скоростных машин подопечных. - Защищать штурмовиков. В бои не ввязываться, не ввязываться!- орал по радио командир. -Сашка держись, меня, держись, сейчас мы их!- орал я своему ведомому. Я увидел, как два мессера уже привязались к хвосту у Одно отставшего ила. Я прицелился и дал очередь, зная, что она не попадет, так как цель слишком далеко. Зарычали пулеметы, и серые их трассы пролетела от истребителя в пятидесяти метрах. Но это очередь отпугнула фашиста, польстившегося на легкую добычу. Он свечою взмыл резко вверх, пользуясь преимуществом в мощи своего мотора. И тут накинуль истребители сверху, и началась бой, хаотичный и скоротечный. Перед носом самолетва все крутилось и бежало: земля, черный дым, серое небо, штурмовики, штурмовики, земля, снова небо цель, цель, я дал газу на полню мощность, двигатель заревел меня еще сильнее вжало в кресло. Я поймал в прицел серое тело вражеского истребителя. Рано, рано, еще рано, далеко, ближе, виду кресты, вижу уже каждую деталь, вижу каждую заклепку на его машине, пора! Что есть силы я сдавил пальцами гашетку, зарычали пулеметы, грозно застучала пука, килограммы расплавленного металл полетели в сторону немца, прямо в его хвост, кабину, крыло. Я видел, как от него отрывает куски металла и они разлетаются в разные стороны. Видел, как из под крыла вырвался огонь и начал лизать кабину, видел, как немец откинул фонарь кабины и от туда повалил сначала серый, а за тем черный дым. Дым идти перестал, уступая свое место огню. Кабина было вся объята пламенем. Горел бензин из пробитых баков, горела масло горел немец, сидящий в ней. Через несколько секунд самолет взорвался и его обломки, словно небольшие метеоры посыпались на землю, оставляя черные дымовые хвостики. Готов. Немцы яростно. Буд-то бы коршуны пикировали с высоты на штурмовики и истребитель, охраняющие их. Я увидел, как задымил наш як, который принял на себя удар, предназначенный штурмовику, он стал резко терять высоту, затем как-то пилоту удалось его "вытащить" и он направил свою обреченную машину прямо на фашистские вагоны. Взрывая я уже не видел, так как с виража пошел отражать очередную атаку. Снова все закружилось передо мной, взгляд снова ловил лишь самое нужное: штурмовики, ведомого, немцев, снова штурмовики, опять ведомого... -Четвертый, четвертый, он у меня на хвосте, я не могу от него уйти, он... он дол в меня пару очередей, товарищ лейтенант- отчаянно кричал в микрофон Сашка. -Держись, держись, я иду, я прикрою, только держись, ты слышал меня?- отвечал на меня. Я дал полный газ и потянул плавно, но быстро потянул ручку на себя, и вновь перегрузка меня вдавило в кресло. Самолет сделал полупетлю. Я оказался выше, но вверх ногами, но перевернул машину и с пикирования пошел на немца, в сверху в лоб. Было поздно, слишком поздно. Сверху я видел как на капоте и перед винтом у мессера сверкают вспышки выстрелов, ведет, как его снаряды разрушают Сашкин самолет, я дал очередь, но мимо, мой самолет проскочил мимо немецкого и пошел вниз, я его снова вывел и вновь пошел в атаку. По радио орал Сашка, кричал, что самолет его больше не слушается, кричал. Что горит, кричал, что из-за дыма в кабине нечем дышать, сказал, что откроет фонарь. Открыл, дав огню свежую порцию кислорода. Я видел, как за секунды его самолет превратился в факел, а факел в комету. Он больше не кричал в эфир, уже некому было кричать. Вдруг я почувствовал что-то вроде страшной барабанной дроби, затем треск и острую жгучую боль по лицу. Немец, который подбил Сашу попал и в меня. Плексиглас фонаря разлетелся, порезав мне лицо, в кабину ворвался ледяной ветер, из пола и из всех щелей пошел дым. Все крутилось перед глазами, горящая станция, штурмовики, уходившие домой, наши истребители, спешащие ко мне на помощь, в шлемофоне слышался треск, перебиваемый немецкой речь и русским матом, от перегрузки и дыма было трудно дышать, самолет стремительно шел вниз, казалось, что не он, а земля идет ко мне на встречу с огромной скоростью. Я стал брать ручку плавно на себя самолет стал слушаться, земля исчезла из под носа, ее сменило серое небо. Перед носом самолета промелькнули две похожие на длинные пружины трассы снарядов, немец не попал, я тал выполнять левый вираж, самолет плохо слушался элеронов, мимо правого крыла опять промелькнула трасса снаряда. Я крутил самолет, как мог, на сколько позволяло прострелянное крыло, помня, что одно неправильное движение приведет ш топору, высота была небольшой. Внезапно что-то сильно ударило в спину и под самолет, потом в мотор, обороты стали падать, двигатель плохо тянул, видимо пробило масляный шланг, двигатель стал греться, я посмотрел назад. За самолетом тянулся черный дымовой шлейф, будто бы хвост воздушного змея. -Держись, четвертый сейчас мы его!- слышал я в шлемофоне. Я посмотрел назад, немец, решив, что с без масло, которое вылетало из моего самолета я долго не протяну, решил ввязаться в бой с другими. Двигатель уже не ревел, как раньше. Казалось, самолет жалобно стонал, жаловался, что ему больно, просил, чтобы его вытащили из этого ада. Штурмовики сделали свое дело, вся часть путей, где стояли цистерны была охвачена огнем, станция была затянуты дымом, слышались разрывы боеприпасов в подбитых вагонах. Немцы, словно мураши в развороченном муравейнике бегали, ища укрытие. Зенитки еще строчили, прошивая небо иглами своих снарядов, но в этой чудовищной карусели попасть в истребители было не так уж просто, к тому же они боялись задеть свои истребители. Я посмотрел влево, и увидел, как горит немецкий истребитель, тот самый, что сжег Сашка и подбил меня, увидел. Как из него отделился какой-то предмет, пролете минут пять, и над ним раскрылся серый купол парашюта. Все таки спасся гад. -Как ты, четвертый, дотянешь? Держись. Задание окончено. Идем домой, ты молодец, подбил одного, Держись, домой летим, домой!- подбадривали меня по связи. Температура двигателя все время росла, в кабине, несмотря на разбитый фонарь становилось все жарче и жарче. Наконец стрелка термометра двигателя уперлась в свое максимальное значение. Еще немного и двигатель встанет. Мы шли на восток, фашистские истребители расстреляв боезапас оставили нас, так и не сбив ни одного штурмовика, но все же один Ил подбили с земли. Подомной лежали земли захваченные немцами, до линии фронта было уже недалеко. Через пробитое крыло видно было, землю, вибрация усиливалась. Мотор издал странный вой и свист, за тем толчок. Все! Двигатель встал, лопасти перестали вращаться. Придется прыгать, подумал я и выглянул из кабины, но вздрогнул от увиденного. Из пробитого стекла за самолетом тащилась длинная белая тряпка- мой парашют, видимо в него попали, поэтому я испытал толчок. Хорошо, что пуля пробив фюзеляж потеряла энергию, иначе мне бы был точно конец. Было ясно, прыгать нельзя. -Пойду на посадку. постараюсь посадить его на брюхо, до своих недалеко.- доложил я по радио землей. Я стал выравниваться, на сколько это возможно уменьшая скорость, плавно беря ручку на себя, и обеими ногами уперся в педали в ожидании удара об землю. Небольшие кустарники зловеще скрежетали об крылья и фюзеляж моей разбитой машины, как вдруг земля сильно ударила спереди и снизу. Вся кабина наполнялась холодным грунтом, непонятно откуда взявшимся. Самолет закрутило, затем он врезался мотором во что-то твердое, и меня что-то ударило по голове, и я потерял сознание. Когда я открыл глаза, то увидел, как ко мне бегут какие-то люди, точнее, я видел только их силуэты, сильно болела и кружилась голова. За тем я услышал автоматные очереди. Я сидел в своей кабине, было жарко, потом мне в лицо пахнуло черным дымом - самолет горел. Попытался встать, на что-то держало меня, срезав ремни, я нагнулся и увидел, что ногу предавало педалью, становилось страшно жарко, сапоги и штаны начали гореть. Подбежали люди, как оказалось, наши, стаи тянуть меня, и каким-то чудом вытащили, только один сапог так и оказался зажатым, левая штанина горела, люди меня повалили на землю и потушили пламя, потом потащили куда-то, дальше я уже ничего не помнил. Я открыл глаза, надо мной было серое небо, весь в грязи и копоти, я лежал на телеги, пахло навозом и сеном, болела обожженная нога, голова и лицо. - Ничего, сокол,- услышал я старый голос,- отвезем тебя в госпиталь, будешь как новый! Боевой вылет закончен, немецкая станция уничтожена, погиб мой ведомый, героически погиб и еще один наш пилот, направив свою обреченную машину прямо на врага. С неба пошел снег, такой белый и чистый.