Она медленно шла по знакомой лишь ей тропинке, раздвигая время от времени в стороны разросшиеся кусты и высокую траву. Через несколько минут она добралась до края обрыва и в молчаливом взгляде посмотрела на краснеющее небо. Уставшее солнце медленно клонилось к закату, а мелкие деревья и кусты трепетно колыхались на лёгком ветру.
Она всё стояла на краю, и глядело в неизвестную мне даль. Ни единого движения, ни единого вздоха, казалось даже дыхание у неё остановилось при величественном виде, и накидка её легко развевалась при нечастых порывах ветра, изменяя цвет и переливаясь в закатных лучах... Изящное тельце, укутанное в лёгкую ткань стояло недвижимо, словно монолит, лишь редкое и лёгкое дыхание выдавало, что этот человек ещё жив...маленькая и словно отточенное в мраморе лицо глядело в высь, а гиацинтовые ручки были сомкнуты и изящно прилегали к телу. Она не спешила шевелиться. Редкие и большие облака изредка закрывали всё отдаляющееся в даль солнце, но это казалось, не тревожило её. Длинные тени бежали по зёлёной долине, мирно почившей в низу. Каждое облако несло на землю своё увеличенное и тёмное отражение - свою тень, мягко обволакивающую землю, но лишавшую на время живительного глотка света. Это зрелище и впрямь завораживало.
Вдруг тонкие губы беззвучно зашевелились, а глаза медленно начали опускаться. Ни одного звука не было произнесено, лишь неизвестные мысли, вдруг возникшие у неё, молчаливо и непоколебимо умчались в даль, туда, откуда пришли. Я не услышал ничего. Ничего не обратилось в звук, чтобы дать хоть толику понятия о ней, о скрываемых внутри этого хрупкого тела мыслях... Я, не отрываясь, смотрел, укрывшись в зарослях, я понимал всю низость своего поступка, но, тем не менее, не мог противиться ему. Словно какая-то невидимая нить тянула меня к ней; минуя все препятствия, я следовал попятам, словно полуденная тень. Я лишь наблюдал, никак не желая выдать своего присутствия или хоть как-нибудь приблизиться к этой влекомой сущности.
Глаза её, тем временем, нежно и по-доброму скользили по видимым лишь ей контурам неба. И лишь изредка подрагивали бледноватые губы, словно пытаясь выразить то, что лежало в душе этим скудным языком, языком человеческим. Облака ползли и бежали, сливались и рвались на неровные и нестройные части, приближаясь к опасной близости и тут же отдаляясь. Они были словно ожившие мысли некоего сумасшедшего гения, сливаясь в причудливые формы, эти воздушные существа что-то говорили, что-то пытались донести для редких жителей земли, любивших их такими, какие они есть, добрыми или грозными, разговорчивыми либо молчаливыми. Что-то удивительное и таинственное, которое так и пыталось ускользнуть от неумелого взгляда, было в них. Какая-то тайна словно ниспадала от них и от этих лучей падающего к горизонту солнца.
Казалось, она понимала этот таинственный язык, изредка повторяя на нём беззвучные фразы, и только мелкие подрагивания маленьких пальцев выдавали весь её трепет.
Что она ощущала стоя на краю, на краю перед завораживающим взгляд зрелищем, которое для многих ничего не значило, но было очень важным для неё. Кто она? Что это за человек, так тихо подкравшийся к моей душе и спрятавшийся там, в ожидании чего-то? Вся моя сущность пыталась дать ответ на этот вопрос, но попытки были тщетными и просто бесполезными...
Еле заметная улыбка украсила этот изящный контур губ, глаза наполнились скорбящей радостью и переполнявшейся через края любовью. Тем сладостным чувством, которое держалось в ней, не спеша вырваться наружу, к чему-то волнующему и ожидаемому, но далёкому и несбыточному. Её душа заставляла её ждать и прятаться, боясь обмануться и разочароваться вконец этим миром. Она не нашла счастья на земле и теперь была влекомой поиском его на небе, там, где никогда не ступала нога человека, где мир был очищен от греха. Далёкое величие её поражало и влекло, а эти большие, по-взрослому глядевшие на всё глаза словно питались чудесами, не воплотившимися на земле. Она пыталась скрыть свои эмоции, но они всё равно пробивались сквозь тяжелый щит разочарования...
Я тихо стоял и ничего не понимал. Мне она казалось чудной принцессой, словно убежавшей со страниц прекрасной книги, книги счастливой и величественной, книги утопии. Я не понимал своих чувств, да и что я вообще мог понять в своей жизни? Мои чувства словно стали обострёнными, как от опасности, я ловил каждое её движение, каждое вздрагивание, тихий шелест тёмных ресниц. Я понял, чего хочу в этой жизни. Всё прошлое превратилось в забытый камень, который был выброшен далеко за ненадобностью; прошлого не существовало без неё, было лишь настоящее. Мне хотелось всёго только что взглянуть ей в глаза...в глаза, вкусившие печали. Но я не мог этого сделать...не мог, чтобы она меня увидела...ведь тогда прекратится это всё...это чудо оборвётся, как хрупкая шёлковая нить...я не смогу наблюдать её на этом обрыве...она будет всегда настораживаться, и, быть может, разочаруется в этом мире ещё больше.
И так я стоял всё время, питаясь своими бесплотными мечтаниями, не замечая течения временя, которое, словно прекращало свой бег. Я замечал лишь её: это дивная фигура стояла на самом краю, на пути к дороге своей мечты, дороги, которая приведёт её к счастью, сотрёт из памяти прошлое и заполнит разум бесконечным счастьем. Она будет ступать по воплощённому раю и мягкая, истинная улыбка будет украшать это удивительное лицо, а глаза наполняться блеском другого солнца, иного, которое не будет слепить и жечь глаза, оно будет нежно их ласкать и стараться закрыть в сладостной дрёме. Мягкая трава будет обвивать её стопы, а тёплый и тихий ветерок будет нежно ласкать мраморные плечи. Изумрудная листва мирно качающихся деревьев станет для неё ночлегом, их прохладная тень будет, словно одеялом кроткой ночью, ласково обнимающим, словно матушка. А где-то рядом будет журчать хрустальным звоном родник с кристальной чистоты водою, которой она будет омывать лицо после сладкого сна.
Рядом будет и обрыв, не тот, который несёт поджидающую у её ног опасность, а другой - добрый, заботливый и спокойный. И вновь она будет стоять там, как и прежде, у этого обрыва и глядеть куда-то вдаль, где сходятся земля и небо, встречаясь друг с другом у далёкой черты, за которую хочется ухватиться и увидеть трепещущую неизвестность, заглянуть за края бытия и быть может найти на всё ответы...
Как же я желал сделать её счастливой!
Она, казалось, хотела стоять так вечно, стоять до конца, чтобы узнать неизвестное что-то и быть может найти ответы на ещё не заданные вопросы.
Солнце медленно тянулось к горизонту, влекомое тайной силой бытия и жаждущее отдыха, как и всё живое. Оно пристыжено краснело в закатных сумерках, словно извиняясь за свой краткий, но необратимый уход. И, уходя за далёкую черту, краснеет и ласкает последним дневным теплом весь мир, лаская его и утешая. Давая надежду своим прекрасным, но пристыженным видом на возвращение, чтобы вознаградить ждущих за своё томление эти нежным и добрым теплом. Теплом, исходящим из самого солнечного сердца, неизбежно клонящегося к закату. Последний краткий всполох, - и утихающий морок уносится прочь, и лишь отставшие осколки солнечного плаща последний раз улыбаются на прощание и исчезают следом. Каждый такой раз - как последний.
Взгляд же её опускался следом за уходящим, словно в последний раз солнцем так, будто оно может и не подняться вновь, и нужно до конца наслаждаться этим незабываемым зрелищем тоски и грусти, наполняя чашу своего сердца. И последний заходящий луч на миг отразился в её глазах и потух в глубине сердца.
Оно ушло навсегда.
Всегда это казалось вечным, то ожидание; не было минуты, чтобы сомнения унеслись прочь, и появилась в сердце вера и уверенность в завтрашнем рассвете, которого, может, и не стоило бы ждать.
Она стояла, скорбно и обиженно опустив голову (сколько раз я видел её такой, и всякий раз я не мог сдержать своих чувств, чтобы не уронить слезу из своего сердца...жаль, что это останется для неё неизвестным). Вдруг она в последней надежде подняла голову вслед за ушедшим светом и её тёмные глаза, словно стали самим воплощением тоски, её ипостасью, и я понял, что взор этот был последним, который она хотела бросить в этом невыносимом ожидании.
Я не мог этого вынести и стал медленно приближаться, уже не опасаясь быть увиденным. Она же, воплощённый ангел, серафим, не замечала ничего вокруг и была поглощена только своими мыслями, которые с каждой секундой наполняли сердце упорной решимостью. Мне уже оставалось сделать лишь шаг, чтобы поравняться с нею, и я уже слышал её мерный, стремившийся в неизвестность стук сердца, как она шагнула с обрыва и рука моя, тщетно тянувшаяся к ней схватила лишь кусок легкой материи хранившей её нежный запах.
Я подошёл к краю и с непонятной и невозможной надеждой заглянул вниз. Тишина и сумерки скрыли от меня её образ и не донесли крика, которого, может, и не было...
Темнота умела многое. И самой главной особенностью было то, что ни один секрет не выходил из под её, пропитанного терпким запахом тайны, плаща.
Она словно была матерью неизвестности.
Я с непонятным ощущением поднял голову и взглянул на небо. Маленькие огоньки по очереди зажигались на небе. Куда она шагнула? Где она теперь? Я всматривался в звёзды, тщетно пытаясь отгадать, на которую из них она отправилась. А они вспыхивали и тут и там, издеваясь над моим существом, словно видя ничтожность моих попыток. Я пристыжено опустил голову и долгое время смотрел туда, куда ушло солнце. Я всматривался на подступающий к горизонту мрак и думал, может, она направилась туда? А успеет ли она дойти, пока весь горизонт не поглотит темнота?
Это для меня останется тайной на века, мне не дано будет узнать ответы на мои вопросы.
Но один ответ я знал точно - этот шаг, неважно, куда он вёл, был новым поиском счастья, мечты, которую хотелось обхватить руками и прижать к себе, словно котёнка...
Я в последний раз взглянул на небо: оно было посыпано словно крупной солью и усеяно скопиями мерцающих и далёких звёзд. Я тихонько побрёл назад, понимая, что мечта моя останется навсегда всего лишь мечтой, и всё чаще и чаще поднимал голову к небу, уже не замечая ничего вокруг и не имея представления, куда бредут ноги, но это даже не интересовало. Когда же я остановился и опустил глаза, то понял, что вновь стою у того самого обрыва, но уже не в страхе взираю с него, а с тоскливым умилением. А впереди я видел дорогу, дорогу, которая нескончаемой лентой куда-то вилась, уходя далеко к звёздам, а с каждым часом приближающийся рассвет туманил её образ и делал его ещё более желанным. Я в страхе обернулся... Я простоял всю ночь, глядя на небо, и звёзды.
Занимался рассвет.
Дорога превращалась в обрывки гаснущего тумана, который медленно, но с твёрдой уверенностью пропадал. И я понял, что хочу увидеть эту дорогу ещё раз, наблюдать её снова и снова, может целую вечность пока, наконец, не пойму, куда сделать этот единственный шаг, который быть может и не приведёт меня к ней...